Страница:
Тем временем Тит с большим трудом отыскал наконец заветную дверь. Дрожа от нетерпения, он вставил в замочную скважину ключ. Стал его дёргать, крутить, вертеть. Пока крутил да вертел, немцы и подоспели. Эти славные парни обнажили мечи и пустили их в ход без лишних церемоний. Тит грудью стал на защиту сокровищ, отстаивая право первого на грабёж, и ночь вновь огласилась звоном стали. Трое грабителей пустили уже друг другу кровь, когда Тит, удерживая ключевую позицию, нажал спиной на заветную дверь. Длинная узкая дверь — вот те на! — оказалась незапертой, и Тит хлопнулся навзничь, прямёхонько угодив на опрятненький, аккуратненький, очень изящный толчок. В сумраке позднего вечера двое других дружно навалились на Тита, и лишь тогда все трое, к стыду и позору, заметили, в какое злачное место попали. Помещение, ключ от которого столь таинственным образом вручил Титу Буйко, — помещение это оказалось не чем иным, как тем самым укрытым в тени от глаз людских экономным сооружением, куда сам король ходит пешком.
Все трое, смекнув, как их провели, от ярости просто-напросто озверели. Размахивая окровавленными мечами, они что было духу помчались назад, да только понапрасну старались: Буйко уж и след простыл, а вместо него на кровати валялся шёлковый зелёный халат, несколько колбас, рыбина и кусок сала.
Но на том их беды не кончились: не успели они толком понять, что к чему, как по всему двору прокатился крик:
— Где лежебока? Где лежебока короля Матьяша?
Скоро и до них дошло, почему разыскивают пропавшего Буйко. Кое-кто из знатных пленников утверждал, что один Буйко знает, куда король Матьяш спрятал сундук с сокровищами. Голубан примчался в сопровождении факельщиков. Увидев Тита и пустую кровать, он заорал благим матом:
— Где лежебока?!
Тит, как известно, соврёт — не дорого возьмёт.
— А мы его, господин мой, давно отправили к знатным пленникам. Там его и надо искать.
Оба немца, согласно кивнув, подтвердили Титово враньё, потому что дрожали за собственную шкуру. И вот они все вместе отправились в подземелье.
XVI. «Чьи вы люди?»
XVII. Золотой ключ
Все трое, смекнув, как их провели, от ярости просто-напросто озверели. Размахивая окровавленными мечами, они что было духу помчались назад, да только понапрасну старались: Буйко уж и след простыл, а вместо него на кровати валялся шёлковый зелёный халат, несколько колбас, рыбина и кусок сала.
Но на том их беды не кончились: не успели они толком понять, что к чему, как по всему двору прокатился крик:
— Где лежебока? Где лежебока короля Матьяша?
Скоро и до них дошло, почему разыскивают пропавшего Буйко. Кое-кто из знатных пленников утверждал, что один Буйко знает, куда король Матьяш спрятал сундук с сокровищами. Голубан примчался в сопровождении факельщиков. Увидев Тита и пустую кровать, он заорал благим матом:
— Где лежебока?!
Тит, как известно, соврёт — не дорого возьмёт.
— А мы его, господин мой, давно отправили к знатным пленникам. Там его и надо искать.
Оба немца, согласно кивнув, подтвердили Титово враньё, потому что дрожали за собственную шкуру. И вот они все вместе отправились в подземелье.
XVI. «Чьи вы люди?»
Ищите, ищите на здоровье — Буйко миновал уж и лес, и рощи и, определяя путь по звёздам, мчался галопом на юго-восток, потому что знал: Пал Кинижи разбил свой лагерь где-то в районе реки Савы. На эти края совершали набеги разбойничьи войска Мохамеда. Пал Кинижи решил так разделаться с ними, чтобы навеки отбить у султана охоту грабить чужой народ и посягать на его отчизну.
Стало быть, верхом на коне Буйко мчался на юго-восток. План его был таков: сначала добраться до Дравы, потом от Дравы до Савы. А там, в бассейне Савы, люди подскажут, где искать Пала Кинижи. Бывший лежебока без отдыха скакал всю ночь напролёт. Скакал да оглядывался: не видать ли погони? Но ничего подозрительного не видно, не слышно. Только на рассвете поехал он шагом. Оба устали: и конь и всадник. Нелегко привыкать к седлу тому, кто привык к пуховой перине.
Солнце всходило. Когда первые лучи его мягко коснулись лица Буйко, он устало потянулся, распрямляя затёкшие члены, потом сунул руку в просторный карман своей перемётной сумы. Пошарив среди увесистых кусков грудинки и внушительных плит сала, он вытащил завёрнутый в сукно тяжёлый ключ. Развернул — ключ так и заблестел, заискрился на солнце: ведь он был сделан из чистого золота! Знали немцы, кого они ищут. Буйко был не только единственным человеком, посвящённым в тайну королевских сокровищ, но и хранителем ключа от самой сокровищницы. Венгерский народ тоже знал — об этом рассказывают ещё и сейчас, — что у короля Матьяша был сундук, полный сокровищ, о котором не имели понятия ни казначей, ни королевский наместник, ни даже сама королева. Ведь известно же, что король, переодетый в чужое платье, отправляясь на свои таинственные прогулки и щедро оделяя бедняков золотом, брал его не из государственной казны.
Ключ из чистого золота весил, наверно, полфунта. Это было изделие самой тонкой чеканной работы, на внутренней стороне которого был выгравирован королевский герб с вороном. Некоторое время Буйко внимательно рассматривал ключ, потом опять завернул в сукно и положил в карман.
И вовремя, потому что уже подъезжал к деревне и видел собравшихся у околицы людей. Буйко вежливо приветствовал их, но крестьяне не только не ответили ему с почтительностью, как принято отвечать всякому доброму человеку, — они уставились на него как баран на новые ворота и залопотали меж собой по-немецки.
Тогда Буйко, недоумевая, оглядел сначала себя, потом коня: что правда, то правда — странная была картина. На великолепном немецком скакуне в прекрасном седле сидел оборванный, грязный парень с мельницы. Костюм ему стал узок и вот-вот мог лопнуть по швам. Огромный живот здесь и там почти что вываливался из штанов, как дрожжевое тесто с противня. Кафтан был подпоясан бечёвкой, потому что никакие застёжки-пристёжки не сходились. Буйко мигом смекнул, что к чему, и дал шпоры коню, вернее, дал бы их, если б они у него были. А так как шпор не было, он что есть мочи хлопнул коня лодыжками по бокам. Послушное животное пустилось вскачь и вынесло беглеца из деревни. После этого случая Буйко зарёкся: не въедет он ни в одно селение, пока не услышит ответного приветствия на своём родном языке.
Края, по которым он проезжал, поросли высокими, тучными травами. Эти травы достигали такой высоты, что легко могли скрыть человека. И вот Буйко подъехал к обширному лугу, поросшему травой и кустарником. Он привязал коня к кусту боярышника и, пока конь щипал траву, до отвала наелся сала. Основательно подкрепившись, конь и человек, оба умаявшись от продолжительной скачки, с наслаждением растянулись на траве.
Наконец солнце вошло в зенит. Буйко встал, оседлал коня, и отдохнувший конь снова помчал седока. Буйко ехал от деревни к деревне. В каждой деревне он здоровался с жителями, но, не услышав в ответ приветствия по-венгерски, немедленно скакал прочь. Наконец, должно быть, к вечеру третьего дня, когда был съеден последний кусок грудинки, а коня уже просто воротило от подножного корма, Буйко прибыл в небольшую, но довольно опрятную деревеньку.
Пожелав, как обычно, доброго вечера, Буйко услышал в ответ хотя не венгерскую, но и не немецкую речь. Крестьяне ответили не по-словацки, а на каком-то похожем на словацкий языке. Во всяком случае, понять было можно.
— Чьи вы люди? — спросил тогда по-словацки Буйко.
— Наш хозяин — король Матьяш! — с гордостью ответили жители деревни.
— Король Матьяш? — счастливым голосом вскричал Буйко.
Надо заметить, что к тому времени под власть короля Матьяша попала половина территории, ранее принадлежавшей германскому императору.
Буйко сразу всё уяснил: раз люди с гордостью произносят августейшее имя, значит, не отчим для них король Матьяш, а отец родной.
— У короля Матьяша государств и народов невесть сколько… Вы-то какого роду-племени?
— Мы словенцы, — отвечали крестьяне. — Мы самый любимый народ короля Матьяша.
При этих словах Буйко немедленно спрыгнул с коня.
— Из чего это видно, что вы самый любимый народ короля?
— Из чего? — изумившись, переспросили крестьяне. — Так ведь спроси любого-каждого, и всяк на свете тебе скажет. Только-только король взошёл на престол, как первым делом отомстил туркам за то, что нашу землю опустошили. Потом избавил нас от вредного жадюги, германского императора. Пора б тебе знать, что у этого старца тьма-тьмущая сыновей, у сыновей — сыновья, а у тех сыновей — внуки, потому что они уже деды. Этакое тьмущее племя только тому старому скряге и прокормить… Так вот, как король Матьяш турка по носу щёлкнул, ноги его на нашей земле больше не было. Теперь мы не знаем ни турка, ни немца. Всё у нас идёт как по маслу. Бывает, конечно, и беда стрясётся. Так тому, у кого беда, король Матьяш помощь оказывает.
Буйко слушал, вытаращив глаза.
— Как он может вам помощь оказывать, когда он от вас далеко-далече?
Крестьяне с хитрым видом ухмыльнулись. А одна болтливая баба не удержалась и выболтала великую тайну:
— Так ведь что ни год, наш король переодетый, глядишь, в той, глядишь, в другой деревне объявляется. Послушает про наши страдания, поможет в беде и уйдёт, как пришёл, незнамо куда и откуда.
«Вон оно как получается, — пронеслось в голове у Буйко. — Одно доброе дело тысячекратной благодарностью оборачивается. Король Матьяш, переодевшись, раз либо два походил среди народа, раз либо два помог какому-нибудь страдальцу, а бедный люд из тысячи деревень тысячу раз благословит его за это. Простой народ из тысячи деревень тысячу раз с ним повстречается».
— Стало быть, любите вы короля Матьяша. Раз так, дайте мне кров, под которым я смог бы голову приклонить, а коню моему дайте овса горстку. Потому что я, если знать хотите, посланный короля Матьяша.
Ох, что после этого стало: словенцы так хохотали, что чуть животы не надорвали!
— Ты, малый, видать, врать шибко горазд. Да только нас не проведёшь, мы калачи тёртые. Знаем, что не пошлёт от себя король такого, как ты, голоштанника.
— На войне, люди добрые, всякое бывает, — пытался исправить положение Буйко. — Случается, как раз такой человек королю в послах и нужен.
Мысль правильная, и задумались над нею крестьяне: бывает же, что и сам король переодетый ходит, отчего же ему не отправить посла, переодетого голодранцем, с каким-либо тайным поручением?
— Куда же ты держишь путь? — спросил у Буйко один бородатый крестьянин.
— В лагерь Пала Кинижи! Может, знаете, где он находится?
— Знаем ли? Ещё бы не знать! Для того и послал его король к берегам Савы, чтоб он нас пуще глаза берег.
Кто знает, поверили, нет ли крестьяне, что свела их судьба с посланным короля, только с каждой минутой они становились с ним всё приветливее.
— Раз такое дело, пойдём ко мне, найдётся для тебя и кров, и ужин, — сказал крестьянин, бывший, должно быть, деревенским головой и занимавшийся сапожным промыслом, что Буйко сразу определил по его фартуку. — И коня овсом попотчуем. А то, я вижу, приуныл твой коняга.
Конь в это время оскалил зубы и облизнулся, будто понял, что говорят о нём.
— Эй, ты! Не хитри! — крикнул на него Буйко. — Не верьте ему, люди добрые, будто он что-нибудь понимает. Ничего он, кроме немецкого лопотанья, не понимает. Ты ему толкуешь, а он как пень. Одно и остаётся: за губы дергать.
Пошёл Буйко к башмачнику на ночлег. Ступал неуверенно, как ступают гусары — долгие часы, проведённые в седле, доконали изнеженного парня, — и коня вёл на поводу. Так брели они по деревне и беседовали, Буйко и добросердечный башмачник, как вдруг на дверном косяке одного из домов Буйко увидел вырезанную из дерева человеческую фигуру. Верхом на заморённой кляче сидел широколицый человек могучего телосложения, и на голове у него торчало нечто отдалённо напоминающее корону.
— Кого изображает этот урод на двери? — спросил с любопытством Буйко.
— Короля Матьяша, — последовал ответ. — Не узнаёшь?
— Вроде похож, — уклончиво ответил Буйко, не желая обижать простодушных словенцев.
Но вот на стене другого дома он увидел намалёванную углём картину. Рисунок изображал исполинскую лошадь, на которой восседал плюгавенький, тощий человечек с длинной бородой, длиннющими усами и тоже с короной.
— А это кто? — поинтересовался Буйко.
— Король Матьяш, — равнодушно отвечал башмачник, словно это было самое обыкновенное дело на свете.
Буйко только голову наклонил — не хотелось ему портить дружеских отношений с этим славным человеком.
В окне следующего дома он увидел гигантскую медовую коврижку, изображавшую человека огромного роста. Это произведение искусства было, наверно, приобретено на базаре. Человек-коврижка был в длинном плаще и держал в руке золотое яблоко. И у него на голове сидела корона.
— А этот тоже король Матьяш? — вырвалось невольно у Буйко.
— А какой ещё леший, — потеряв терпение, закричал старик, — если не король Матьяш! Кто станет в своих окнах держать чужих королей!
— Как же его распознать? Ведь все фигуры ни капельки не похожи.
Такое откровенное невежество потрясло почтенного башмачника.
— Вот так загадка! Как распознать? Ты что же, не видишь корону на голове?
Буйко спорить не стал: начнёшь доказывать и останешься на бобах — прощай тогда ужин, прощай ночлег. А усталое тело просило покоя. К счастью, следующий дом оказался домом башмачника.
Сперва позаботились о коне. Привязали его в хлеву рядом с ослом и коровой. Дали корма и пошли в дом. Первая комната служила кухней и одновременно сапожной мастерской; тут же стоял широкий, удобный для отдыха топчан. Время близилось к полуночи, пора было зажигать огонь. При тусклом, колеблющемся свете коптилки гость и хозяин сели за стол. Ох, беда, да разве таким ужином наешься — Буйко едва заморил червячка. Только одно и могло утешить: угощали хозяева от души — чем богаты, тем и рады. К концу ужина беседа уже не клеилась. Некоторое время башмачник пытливо вглядывался в лицо гостя, потом сказал:
— Не серчай, братец, что я тебя так величаю и что я тебя сейчас испытаю: правду ли говоришь, будто от короля идёшь? Коли правда, ответь на три моих вопроса. Всякий знает, что такими вопросами определяет король, прыток ли разум у его придворных.
— Мне не впервой! — лихо заявил Буйко, а сам испугался: не вышло бы какой закавыки.
— Стало быть, — начал хитроумный старик, — скажи мне, что разумел король Матьяш, когда спросил землепашца: «Сколько ещё из тридцати двух?»
Эту загадку короля Матьяша при дворе не раз поминали, и Буйко без запинки ответил:
— Сколько зубов осталось во рту из положенных человеку тридцати двух — вот что разумел король Матьяш.
— Согласен! — довольный ответом, сказал башмачник и задал второй вопрос: — Что разумел король Матьяш, когда спросил: «Далеко ли то, что далеко?»
— Король разумел, — как по писаному отвечал Буйко, — хороши ли глаза у того, кто смотрит. Иными словами: на самом ли деле далеко то, что далёким кажется.
Удовлетворившись и этим ответом, башмачник задал третий вопрос:
— Можешь ли ты мне сказать, заяц докуда в лес бежит?
Ну, влип — этакой немыслимой каверзы не доводилось Буйко при дворе слышать. Начал он голову над ответом ломать, раскидывал мозгами так и этак, пока не догадался.
— До середины! — сказал он. — Коли заяц пробежит за середину, значит, он уж из леса бежит.
— Отгадал, братец! — заявил башмачник, и все его сомнения окончательно отпали.
Повёл он Буйко в другую комнату, велел жене постлать постель. Наконец-то после стольких мытарств в пути Буйко вытянулся в чистой, мягкой постели. Так он, бедняга, намаялся, что, едва коснувшись головой подушки, заснул сном праведника.
Стало быть, верхом на коне Буйко мчался на юго-восток. План его был таков: сначала добраться до Дравы, потом от Дравы до Савы. А там, в бассейне Савы, люди подскажут, где искать Пала Кинижи. Бывший лежебока без отдыха скакал всю ночь напролёт. Скакал да оглядывался: не видать ли погони? Но ничего подозрительного не видно, не слышно. Только на рассвете поехал он шагом. Оба устали: и конь и всадник. Нелегко привыкать к седлу тому, кто привык к пуховой перине.
Солнце всходило. Когда первые лучи его мягко коснулись лица Буйко, он устало потянулся, распрямляя затёкшие члены, потом сунул руку в просторный карман своей перемётной сумы. Пошарив среди увесистых кусков грудинки и внушительных плит сала, он вытащил завёрнутый в сукно тяжёлый ключ. Развернул — ключ так и заблестел, заискрился на солнце: ведь он был сделан из чистого золота! Знали немцы, кого они ищут. Буйко был не только единственным человеком, посвящённым в тайну королевских сокровищ, но и хранителем ключа от самой сокровищницы. Венгерский народ тоже знал — об этом рассказывают ещё и сейчас, — что у короля Матьяша был сундук, полный сокровищ, о котором не имели понятия ни казначей, ни королевский наместник, ни даже сама королева. Ведь известно же, что король, переодетый в чужое платье, отправляясь на свои таинственные прогулки и щедро оделяя бедняков золотом, брал его не из государственной казны.
Ключ из чистого золота весил, наверно, полфунта. Это было изделие самой тонкой чеканной работы, на внутренней стороне которого был выгравирован королевский герб с вороном. Некоторое время Буйко внимательно рассматривал ключ, потом опять завернул в сукно и положил в карман.
И вовремя, потому что уже подъезжал к деревне и видел собравшихся у околицы людей. Буйко вежливо приветствовал их, но крестьяне не только не ответили ему с почтительностью, как принято отвечать всякому доброму человеку, — они уставились на него как баран на новые ворота и залопотали меж собой по-немецки.
Тогда Буйко, недоумевая, оглядел сначала себя, потом коня: что правда, то правда — странная была картина. На великолепном немецком скакуне в прекрасном седле сидел оборванный, грязный парень с мельницы. Костюм ему стал узок и вот-вот мог лопнуть по швам. Огромный живот здесь и там почти что вываливался из штанов, как дрожжевое тесто с противня. Кафтан был подпоясан бечёвкой, потому что никакие застёжки-пристёжки не сходились. Буйко мигом смекнул, что к чему, и дал шпоры коню, вернее, дал бы их, если б они у него были. А так как шпор не было, он что есть мочи хлопнул коня лодыжками по бокам. Послушное животное пустилось вскачь и вынесло беглеца из деревни. После этого случая Буйко зарёкся: не въедет он ни в одно селение, пока не услышит ответного приветствия на своём родном языке.
Края, по которым он проезжал, поросли высокими, тучными травами. Эти травы достигали такой высоты, что легко могли скрыть человека. И вот Буйко подъехал к обширному лугу, поросшему травой и кустарником. Он привязал коня к кусту боярышника и, пока конь щипал траву, до отвала наелся сала. Основательно подкрепившись, конь и человек, оба умаявшись от продолжительной скачки, с наслаждением растянулись на траве.
Наконец солнце вошло в зенит. Буйко встал, оседлал коня, и отдохнувший конь снова помчал седока. Буйко ехал от деревни к деревне. В каждой деревне он здоровался с жителями, но, не услышав в ответ приветствия по-венгерски, немедленно скакал прочь. Наконец, должно быть, к вечеру третьего дня, когда был съеден последний кусок грудинки, а коня уже просто воротило от подножного корма, Буйко прибыл в небольшую, но довольно опрятную деревеньку.
Пожелав, как обычно, доброго вечера, Буйко услышал в ответ хотя не венгерскую, но и не немецкую речь. Крестьяне ответили не по-словацки, а на каком-то похожем на словацкий языке. Во всяком случае, понять было можно.
— Чьи вы люди? — спросил тогда по-словацки Буйко.
— Наш хозяин — король Матьяш! — с гордостью ответили жители деревни.
— Король Матьяш? — счастливым голосом вскричал Буйко.
Надо заметить, что к тому времени под власть короля Матьяша попала половина территории, ранее принадлежавшей германскому императору.
Буйко сразу всё уяснил: раз люди с гордостью произносят августейшее имя, значит, не отчим для них король Матьяш, а отец родной.
— У короля Матьяша государств и народов невесть сколько… Вы-то какого роду-племени?
— Мы словенцы, — отвечали крестьяне. — Мы самый любимый народ короля Матьяша.
При этих словах Буйко немедленно спрыгнул с коня.
— Из чего это видно, что вы самый любимый народ короля?
— Из чего? — изумившись, переспросили крестьяне. — Так ведь спроси любого-каждого, и всяк на свете тебе скажет. Только-только король взошёл на престол, как первым делом отомстил туркам за то, что нашу землю опустошили. Потом избавил нас от вредного жадюги, германского императора. Пора б тебе знать, что у этого старца тьма-тьмущая сыновей, у сыновей — сыновья, а у тех сыновей — внуки, потому что они уже деды. Этакое тьмущее племя только тому старому скряге и прокормить… Так вот, как король Матьяш турка по носу щёлкнул, ноги его на нашей земле больше не было. Теперь мы не знаем ни турка, ни немца. Всё у нас идёт как по маслу. Бывает, конечно, и беда стрясётся. Так тому, у кого беда, король Матьяш помощь оказывает.
Буйко слушал, вытаращив глаза.
— Как он может вам помощь оказывать, когда он от вас далеко-далече?
Крестьяне с хитрым видом ухмыльнулись. А одна болтливая баба не удержалась и выболтала великую тайну:
— Так ведь что ни год, наш король переодетый, глядишь, в той, глядишь, в другой деревне объявляется. Послушает про наши страдания, поможет в беде и уйдёт, как пришёл, незнамо куда и откуда.
«Вон оно как получается, — пронеслось в голове у Буйко. — Одно доброе дело тысячекратной благодарностью оборачивается. Король Матьяш, переодевшись, раз либо два походил среди народа, раз либо два помог какому-нибудь страдальцу, а бедный люд из тысячи деревень тысячу раз благословит его за это. Простой народ из тысячи деревень тысячу раз с ним повстречается».
— Стало быть, любите вы короля Матьяша. Раз так, дайте мне кров, под которым я смог бы голову приклонить, а коню моему дайте овса горстку. Потому что я, если знать хотите, посланный короля Матьяша.
Ох, что после этого стало: словенцы так хохотали, что чуть животы не надорвали!
— Ты, малый, видать, врать шибко горазд. Да только нас не проведёшь, мы калачи тёртые. Знаем, что не пошлёт от себя король такого, как ты, голоштанника.
— На войне, люди добрые, всякое бывает, — пытался исправить положение Буйко. — Случается, как раз такой человек королю в послах и нужен.
Мысль правильная, и задумались над нею крестьяне: бывает же, что и сам король переодетый ходит, отчего же ему не отправить посла, переодетого голодранцем, с каким-либо тайным поручением?
— Куда же ты держишь путь? — спросил у Буйко один бородатый крестьянин.
— В лагерь Пала Кинижи! Может, знаете, где он находится?
— Знаем ли? Ещё бы не знать! Для того и послал его король к берегам Савы, чтоб он нас пуще глаза берег.
Кто знает, поверили, нет ли крестьяне, что свела их судьба с посланным короля, только с каждой минутой они становились с ним всё приветливее.
— Раз такое дело, пойдём ко мне, найдётся для тебя и кров, и ужин, — сказал крестьянин, бывший, должно быть, деревенским головой и занимавшийся сапожным промыслом, что Буйко сразу определил по его фартуку. — И коня овсом попотчуем. А то, я вижу, приуныл твой коняга.
Конь в это время оскалил зубы и облизнулся, будто понял, что говорят о нём.
— Эй, ты! Не хитри! — крикнул на него Буйко. — Не верьте ему, люди добрые, будто он что-нибудь понимает. Ничего он, кроме немецкого лопотанья, не понимает. Ты ему толкуешь, а он как пень. Одно и остаётся: за губы дергать.
Пошёл Буйко к башмачнику на ночлег. Ступал неуверенно, как ступают гусары — долгие часы, проведённые в седле, доконали изнеженного парня, — и коня вёл на поводу. Так брели они по деревне и беседовали, Буйко и добросердечный башмачник, как вдруг на дверном косяке одного из домов Буйко увидел вырезанную из дерева человеческую фигуру. Верхом на заморённой кляче сидел широколицый человек могучего телосложения, и на голове у него торчало нечто отдалённо напоминающее корону.
— Кого изображает этот урод на двери? — спросил с любопытством Буйко.
— Короля Матьяша, — последовал ответ. — Не узнаёшь?
— Вроде похож, — уклончиво ответил Буйко, не желая обижать простодушных словенцев.
Но вот на стене другого дома он увидел намалёванную углём картину. Рисунок изображал исполинскую лошадь, на которой восседал плюгавенький, тощий человечек с длинной бородой, длиннющими усами и тоже с короной.
— А это кто? — поинтересовался Буйко.
— Король Матьяш, — равнодушно отвечал башмачник, словно это было самое обыкновенное дело на свете.
Буйко только голову наклонил — не хотелось ему портить дружеских отношений с этим славным человеком.
В окне следующего дома он увидел гигантскую медовую коврижку, изображавшую человека огромного роста. Это произведение искусства было, наверно, приобретено на базаре. Человек-коврижка был в длинном плаще и держал в руке золотое яблоко. И у него на голове сидела корона.
— А этот тоже король Матьяш? — вырвалось невольно у Буйко.
— А какой ещё леший, — потеряв терпение, закричал старик, — если не король Матьяш! Кто станет в своих окнах держать чужих королей!
— Как же его распознать? Ведь все фигуры ни капельки не похожи.
Такое откровенное невежество потрясло почтенного башмачника.
— Вот так загадка! Как распознать? Ты что же, не видишь корону на голове?
Буйко спорить не стал: начнёшь доказывать и останешься на бобах — прощай тогда ужин, прощай ночлег. А усталое тело просило покоя. К счастью, следующий дом оказался домом башмачника.
Сперва позаботились о коне. Привязали его в хлеву рядом с ослом и коровой. Дали корма и пошли в дом. Первая комната служила кухней и одновременно сапожной мастерской; тут же стоял широкий, удобный для отдыха топчан. Время близилось к полуночи, пора было зажигать огонь. При тусклом, колеблющемся свете коптилки гость и хозяин сели за стол. Ох, беда, да разве таким ужином наешься — Буйко едва заморил червячка. Только одно и могло утешить: угощали хозяева от души — чем богаты, тем и рады. К концу ужина беседа уже не клеилась. Некоторое время башмачник пытливо вглядывался в лицо гостя, потом сказал:
— Не серчай, братец, что я тебя так величаю и что я тебя сейчас испытаю: правду ли говоришь, будто от короля идёшь? Коли правда, ответь на три моих вопроса. Всякий знает, что такими вопросами определяет король, прыток ли разум у его придворных.
— Мне не впервой! — лихо заявил Буйко, а сам испугался: не вышло бы какой закавыки.
— Стало быть, — начал хитроумный старик, — скажи мне, что разумел король Матьяш, когда спросил землепашца: «Сколько ещё из тридцати двух?»
Эту загадку короля Матьяша при дворе не раз поминали, и Буйко без запинки ответил:
— Сколько зубов осталось во рту из положенных человеку тридцати двух — вот что разумел король Матьяш.
— Согласен! — довольный ответом, сказал башмачник и задал второй вопрос: — Что разумел король Матьяш, когда спросил: «Далеко ли то, что далеко?»
— Король разумел, — как по писаному отвечал Буйко, — хороши ли глаза у того, кто смотрит. Иными словами: на самом ли деле далеко то, что далёким кажется.
Удовлетворившись и этим ответом, башмачник задал третий вопрос:
— Можешь ли ты мне сказать, заяц докуда в лес бежит?
Ну, влип — этакой немыслимой каверзы не доводилось Буйко при дворе слышать. Начал он голову над ответом ломать, раскидывал мозгами так и этак, пока не догадался.
— До середины! — сказал он. — Коли заяц пробежит за середину, значит, он уж из леса бежит.
— Отгадал, братец! — заявил башмачник, и все его сомнения окончательно отпали.
Повёл он Буйко в другую комнату, велел жене постлать постель. Наконец-то после стольких мытарств в пути Буйко вытянулся в чистой, мягкой постели. Так он, бедняга, намаялся, что, едва коснувшись головой подушки, заснул сном праведника.
XVII. Золотой ключ
Зато старому башмачнику ночь не в ночь, а одно беспокойство. Улеглись старик со старухой в кухне. Погасили коптилку, и старик задремал, да только на самое короткое время. Не прошло получаса, как он проснулся. Ворочается, ворочается, думает, думает… А в полночь не выдержал и растолкал старуху:
— Проснись, мать! Знаешь ли, что в голову мне втемяшилось?
— Откуда мне знать, покуда не надоумил!
— Сдаётся мне, что наш постоялец гость не простой, а сам король Матьяш.
Старуху от ужаса словно пружиной подбросило. Да и как было не прийти бедной женщине в ужас при мысли, что в её избе ночует король?
— Ты и впрямь, старик, рехнулся, коли такое чудачество выдумал!
А башмачник клянётся-божится:
— Какой леший видывал этакого гусара толстенного! Такую толщину наест человек только при самой сладкой жизни.
— Будет тебе! — досадовала старуха. — Ничего не доказывает, что толстый.
— А то, что башка у него — кладезь мудрости, что он на все мои вопросы ответил, — это доказывает?
— Чтоб на твои вопросы ответить, королём не надо быть.
А старик знай стоит на своём, и никакими силами не сбить его с толку.
— Я это дело проверю, — сказал он упрямо. — Выкраду одежду и здесь при коптилке осмотрю. Какой-нибудь знак да найду, не на верхнем, так на исподнем, — сразу мы и узнаем, король он или не король.
Сказано — сделано. Старуха его отговаривать: не бери, дескать, греха на душу, не встревай, не связывайся, а то он нас за самых последних разбойников примет, — так она его отговаривала. А он встал и босиком прокрался в комнату. Буйко спал как убитый — хоть из пушек в него пали. Дело известное: ежели лежебока короля заснёт, никакие громы-молнии его не разбудят, и башмачник без всякой помехи вынес одежду в кухню. Зажёг коптилку и давай шарить. Скоро нашёл он то, что искал. В большом кармане завёрнутый в суконную тряпку лежал тяжёлый ключ…
Развернул старик сукно — господи Иисусе! На его сапожный верстак, заваленный гвоздями и дратвой, выпал огромный золотой ключ.
— Гляди, мать! — забывшись, закричал старик. — Говорил я тебе, что великое диво случилось с нами сегодня.
Старуха вскочила и подбежала к столу.
— Батюшки светы! — вскрикнула она, оторопев. — Ключ! Золотой ключ!
— На нём ворон, герб королевский! — робея, добавил старик.
Всю ночь не сомкнули глаз старик и старуха. Башмачник тотчас вышел из дома, потревожил сон шурина, постучался к куму. До рассвета ещё далеко, а уж вся деревня была на ногах, взволнованная неслыханной вестью: здесь король Матьяш!
Когда Буйко проснулся, комната уже утопала в солнечном свете. Но вставать было лень, и он решил ещё немного понежиться в мягкой постели. А тут голод дал себя знать и пошёл тягаться с ленью: ужин, которым вчера его угостили, по совести даже и ужином не назовёшь, если вспомнить его каждодневный ужин. Буйко окончательно стряхнул с себя сон и стал думать да размышлять, где добыть себе завтрак посытнее.
В конце концов голод над ленью взял верх. Повернулся Буйко, и — о господи! — что он видит: стол ломится от яств, стол уставлен блюдами, одно лучше другого! «Сгинь, сгинь, окаянная лень!» Буйко вскочил с постели, бросился к столу и жадными глазами впился в открывшееся перед ним волшебное зрелище. Чего там только не было: окорок, колбаса, целиком зажаренный жирный каплун, великолепная брынза, пирог с вареньем величиной со шляпу епископа и в придачу глиняный кувшин с вином. Буйко по очереди обнюхал все яства и наконец ткнулся носом в кувшин. На него пахн?ло запахом бродящего виноградного сусла, но цвет напитка был белый, как молоко. Буйко не устоял и первым долгом хлебнул из кувшина. Вот это крепость — будто огнём обожгло! От единственного глотка все внутренности вместе с душой заполыхали. Не успел он как следует вытереть рот, как дверь распахнулась и вошёл башмачник.
Подобострастно вертя в руках шапку, старик умильным голосом заговорил:
— Прими от нас, ваше величество, этот никудышный, тощенький завтрак. Не от себя одного — от всей деревни прошу. Не я один угощаю тебя — все, у кого какой достаток, тащили тебе угощение в знак почтения…
Ах, бедняга Буйко! Вот когда ты в историю угодил словно кур во щи! Знал, знал всё, как полагается: надо немедленно разъяснить недоразумение. Но отказаться от августейшего титула — значит отказаться от обильного завтрака. А на это он был неспособен. Тем более, что белое сатанинское зелье из глиняного кувшина утроило его аппетит. Ну и положение: ни тебе на башмачника взглянуть, ни тебе глаза от накрытого стола оторвать. Вот и молчал он, долго молчал… Наконец выдавил из себя несколько слов благодарности, потом уселся — нет, плюхнулся за стол, не в силах превозмочь свою прожорливость. С этой минуты для Буйко ничего на свете не существовало — только он да жареный каплун.
Старый башмачник тем временем незаметно ретировался: он ведь тоже был обучен хорошим манерам и знал, что глядеть в рот проголодавшемуся гостю неделикатно. А Буйко, надо заметить, совсем не смутился бы, хоть половина деревни соберись у стола и гляди ему в рот. Он, когда ел, ничего не видел вокруг и не слышал. А вот выгляни он в высокое окошко — увидел бы прелюбопытные вещи. В этот день в деревне произошло ещё одно небывалое происшествие. Неподалёку от дома башмачника остановился небольшой отряд. Прибывшие расседлали коней и дали им по торбе овса. Их было немного, человек восемь — десять. Но одеты они были так пёстро, что подивиться на них высыпала вся деревня. Эти люди, наверно солдаты, ходили в жёлтых или лиловых чулках, узких штанах с большими бантами и крохотных ярких ментиках, едва доходивших до подмышек. На лошадях тоже яркие попоны. Только один человек из отряда был одет более сдержанно. Судя по тому, как пёстрые вокруг него хлопотали да суетились, он был их господином.
Буйко, как и следовало ожидать, лишь тогда обратил внимание на галдёж, стоявший на улице, когда уже основательно подкрепился. Потягивая из кувшина крепкий напиток, он удосужился наконец выглянуть в окно. То, что он там увидел, ошеломило его. По одежде он сразу определил, что прибывшие солдаты — итальянцы. Узнать их было нетрудно: немало он повидал итальянцев при дворе короля Матьяша. А тот, кого они сопровождали, наверно духовная особа высокого сана. Когда Буйко выглянул в окно, духовная особа как раз разговаривал с жителями деревни, среди которых был и старик башмачник. Беседа длилась недолго, после чего башмачник, а с ним ещё двое односельчан направились к дому, приютившему Буйко. Буйко, конечно, сразу смекнул, что может завариться каша, но сытый человек всегда очень спокоен, а человек, наевшийся так, как Буйко, очень и очень спокоен. И вот он опять уселся за стол, только немного составил посуду, чтоб скрыть опустошительные следы своего чудовищного чревоугодия.
А через несколько секунд дверь отворилась, и вошёл башмачник и двое крестьян. Это была депутация. Ораторствовал не башмачник, а другой крестьянин. Он выразил глубокую признательность за то, что король навестил бедных поселян. Потом поблагодарил за то, что король Матьяш избавил их от турецкого ига. Затем он выказал просьбу, чтоб его величество и впредь не лишал словенцев своего высочайшего покровительства. Далее он поведал королю обо всех бедах-невзгодах деревни. Наконец с великой радостью и смущением перешёл к главной цели внезапного визита депутации.
— Мы, государь, ваше величество, — сказал он, — как могли, сохраняли в тайне, что ты пребываешь в нашей деревне. Да видишь ли, дело какое: в каждой избе у нас бабы, а им, сорокам, рот не зажмёшь. Погляди в окно, ваше величество, — как раз против дома остановился по пути следования папский нунций. Одна окаянная баба стрекотала-стрекотала в воротах да и выболтала солдату, что ты, ваше величество, в деревне находишься. Мы ему толкуем так и этак, дескать, ваше величество не в таком настроении, чтоб с папским нунцием разговоры разговаривать. А господин нунций знать ничего не хочет — подавай ему аудиенцию, чтоб мог он засвидетельствовать тебе почёт и уважение, раз уж судьба свела его с вашим величеством. Посоветуй, как быть.
Только этого и не хватало Буйко — папского нунция.
— Да, дали вы с этим делом маху, — сказал он, расстроенный.
— Дали, дали маху, ваше величество, — покаянно согласилась депутация, вконец отчаявшись.
— Ваша правда, — продолжал наевшийся до отвала Буйко. — Надо подумать, как быть. — И он погрузился в глубочайшее раздумье, потому что после обильной трапезы нашего молодца всегда одолевала дремота. Он с трудом удерживал открытыми слипавшиеся глаза.
А простодушные словенцы, приняв его молчание за согласие, приличествующим образом поблагодарили и отправились с доброю вестью к ожидавшему исхода переговоров нунцию. Когда дверь за депутацией закрылась, Буйко, сделав над собой сверхъестественное усилие, раскрыл почти сомкнувшиеся веки. Пропади всё пропадом, какой сейчас сон! Надо что-то придумать, а то вломится этот чёртов нунций — попробуй выйди тогда сухим из воды. Самое разумное, что он смог придумать, — это побыстрее отыскать какую-нибудь лазейку и бежать. Буйко, кряхтя, поднялся на ноги, заглянул на кухню — никого. Выглянул во двор — там тоже пусто. Он прислушался и услыхал, что хозяйка в хлеву ворчит на корову. Доить давно было пора, а тут король да папский нунций — старуха и запоздала. Теперь корова заартачилась и не желала отдавать молоко.
Всё складывалось наилучшим образом, но конь… Как вывести коня? Буйко прикидывал и так и этак, строил самые хитроумные комбинации, как выманить старуху на улицу. А времени в обрез. Сквозь щели в плетне он увидел, что папский нунций в сопровождении простодушных словенцев уже направился к дому. Раздумывать некогда. К счастью, гумно выходило на околицу, а шагах в пятидесяти от сада — лес. Валяй, Буйко! Бог с ним, с набитым брюхом, — и Буйко сиганул за омёт. Перескочил через невысокий плетень — и, как заяц, в лес. По дороге вспугнул кур, они заметались, захлопали крыльями, закудахтали во всю куриную глотку. У старухи сердце так и ёкнуло: лиса на гумне. Выбежала она из хлева со скамеечкой для дойки в руках…
— Лиса! Лиса! — завопила старуха не своим голосом. — Ай, ай, ай! Ворюга окаянная! Всех цыплят передушит!
Её страшные вопли понеслись по всей улице.
— Лиса! — заорал башмачник.
— Проснись, мать! Знаешь ли, что в голову мне втемяшилось?
— Откуда мне знать, покуда не надоумил!
— Сдаётся мне, что наш постоялец гость не простой, а сам король Матьяш.
Старуху от ужаса словно пружиной подбросило. Да и как было не прийти бедной женщине в ужас при мысли, что в её избе ночует король?
— Ты и впрямь, старик, рехнулся, коли такое чудачество выдумал!
А башмачник клянётся-божится:
— Какой леший видывал этакого гусара толстенного! Такую толщину наест человек только при самой сладкой жизни.
— Будет тебе! — досадовала старуха. — Ничего не доказывает, что толстый.
— А то, что башка у него — кладезь мудрости, что он на все мои вопросы ответил, — это доказывает?
— Чтоб на твои вопросы ответить, королём не надо быть.
А старик знай стоит на своём, и никакими силами не сбить его с толку.
— Я это дело проверю, — сказал он упрямо. — Выкраду одежду и здесь при коптилке осмотрю. Какой-нибудь знак да найду, не на верхнем, так на исподнем, — сразу мы и узнаем, король он или не король.
Сказано — сделано. Старуха его отговаривать: не бери, дескать, греха на душу, не встревай, не связывайся, а то он нас за самых последних разбойников примет, — так она его отговаривала. А он встал и босиком прокрался в комнату. Буйко спал как убитый — хоть из пушек в него пали. Дело известное: ежели лежебока короля заснёт, никакие громы-молнии его не разбудят, и башмачник без всякой помехи вынес одежду в кухню. Зажёг коптилку и давай шарить. Скоро нашёл он то, что искал. В большом кармане завёрнутый в суконную тряпку лежал тяжёлый ключ…
Развернул старик сукно — господи Иисусе! На его сапожный верстак, заваленный гвоздями и дратвой, выпал огромный золотой ключ.
— Гляди, мать! — забывшись, закричал старик. — Говорил я тебе, что великое диво случилось с нами сегодня.
Старуха вскочила и подбежала к столу.
— Батюшки светы! — вскрикнула она, оторопев. — Ключ! Золотой ключ!
— На нём ворон, герб королевский! — робея, добавил старик.
Всю ночь не сомкнули глаз старик и старуха. Башмачник тотчас вышел из дома, потревожил сон шурина, постучался к куму. До рассвета ещё далеко, а уж вся деревня была на ногах, взволнованная неслыханной вестью: здесь король Матьяш!
Когда Буйко проснулся, комната уже утопала в солнечном свете. Но вставать было лень, и он решил ещё немного понежиться в мягкой постели. А тут голод дал себя знать и пошёл тягаться с ленью: ужин, которым вчера его угостили, по совести даже и ужином не назовёшь, если вспомнить его каждодневный ужин. Буйко окончательно стряхнул с себя сон и стал думать да размышлять, где добыть себе завтрак посытнее.
В конце концов голод над ленью взял верх. Повернулся Буйко, и — о господи! — что он видит: стол ломится от яств, стол уставлен блюдами, одно лучше другого! «Сгинь, сгинь, окаянная лень!» Буйко вскочил с постели, бросился к столу и жадными глазами впился в открывшееся перед ним волшебное зрелище. Чего там только не было: окорок, колбаса, целиком зажаренный жирный каплун, великолепная брынза, пирог с вареньем величиной со шляпу епископа и в придачу глиняный кувшин с вином. Буйко по очереди обнюхал все яства и наконец ткнулся носом в кувшин. На него пахн?ло запахом бродящего виноградного сусла, но цвет напитка был белый, как молоко. Буйко не устоял и первым долгом хлебнул из кувшина. Вот это крепость — будто огнём обожгло! От единственного глотка все внутренности вместе с душой заполыхали. Не успел он как следует вытереть рот, как дверь распахнулась и вошёл башмачник.
Подобострастно вертя в руках шапку, старик умильным голосом заговорил:
— Прими от нас, ваше величество, этот никудышный, тощенький завтрак. Не от себя одного — от всей деревни прошу. Не я один угощаю тебя — все, у кого какой достаток, тащили тебе угощение в знак почтения…
Ах, бедняга Буйко! Вот когда ты в историю угодил словно кур во щи! Знал, знал всё, как полагается: надо немедленно разъяснить недоразумение. Но отказаться от августейшего титула — значит отказаться от обильного завтрака. А на это он был неспособен. Тем более, что белое сатанинское зелье из глиняного кувшина утроило его аппетит. Ну и положение: ни тебе на башмачника взглянуть, ни тебе глаза от накрытого стола оторвать. Вот и молчал он, долго молчал… Наконец выдавил из себя несколько слов благодарности, потом уселся — нет, плюхнулся за стол, не в силах превозмочь свою прожорливость. С этой минуты для Буйко ничего на свете не существовало — только он да жареный каплун.
Старый башмачник тем временем незаметно ретировался: он ведь тоже был обучен хорошим манерам и знал, что глядеть в рот проголодавшемуся гостю неделикатно. А Буйко, надо заметить, совсем не смутился бы, хоть половина деревни соберись у стола и гляди ему в рот. Он, когда ел, ничего не видел вокруг и не слышал. А вот выгляни он в высокое окошко — увидел бы прелюбопытные вещи. В этот день в деревне произошло ещё одно небывалое происшествие. Неподалёку от дома башмачника остановился небольшой отряд. Прибывшие расседлали коней и дали им по торбе овса. Их было немного, человек восемь — десять. Но одеты они были так пёстро, что подивиться на них высыпала вся деревня. Эти люди, наверно солдаты, ходили в жёлтых или лиловых чулках, узких штанах с большими бантами и крохотных ярких ментиках, едва доходивших до подмышек. На лошадях тоже яркие попоны. Только один человек из отряда был одет более сдержанно. Судя по тому, как пёстрые вокруг него хлопотали да суетились, он был их господином.
Буйко, как и следовало ожидать, лишь тогда обратил внимание на галдёж, стоявший на улице, когда уже основательно подкрепился. Потягивая из кувшина крепкий напиток, он удосужился наконец выглянуть в окно. То, что он там увидел, ошеломило его. По одежде он сразу определил, что прибывшие солдаты — итальянцы. Узнать их было нетрудно: немало он повидал итальянцев при дворе короля Матьяша. А тот, кого они сопровождали, наверно духовная особа высокого сана. Когда Буйко выглянул в окно, духовная особа как раз разговаривал с жителями деревни, среди которых был и старик башмачник. Беседа длилась недолго, после чего башмачник, а с ним ещё двое односельчан направились к дому, приютившему Буйко. Буйко, конечно, сразу смекнул, что может завариться каша, но сытый человек всегда очень спокоен, а человек, наевшийся так, как Буйко, очень и очень спокоен. И вот он опять уселся за стол, только немного составил посуду, чтоб скрыть опустошительные следы своего чудовищного чревоугодия.
А через несколько секунд дверь отворилась, и вошёл башмачник и двое крестьян. Это была депутация. Ораторствовал не башмачник, а другой крестьянин. Он выразил глубокую признательность за то, что король навестил бедных поселян. Потом поблагодарил за то, что король Матьяш избавил их от турецкого ига. Затем он выказал просьбу, чтоб его величество и впредь не лишал словенцев своего высочайшего покровительства. Далее он поведал королю обо всех бедах-невзгодах деревни. Наконец с великой радостью и смущением перешёл к главной цели внезапного визита депутации.
— Мы, государь, ваше величество, — сказал он, — как могли, сохраняли в тайне, что ты пребываешь в нашей деревне. Да видишь ли, дело какое: в каждой избе у нас бабы, а им, сорокам, рот не зажмёшь. Погляди в окно, ваше величество, — как раз против дома остановился по пути следования папский нунций. Одна окаянная баба стрекотала-стрекотала в воротах да и выболтала солдату, что ты, ваше величество, в деревне находишься. Мы ему толкуем так и этак, дескать, ваше величество не в таком настроении, чтоб с папским нунцием разговоры разговаривать. А господин нунций знать ничего не хочет — подавай ему аудиенцию, чтоб мог он засвидетельствовать тебе почёт и уважение, раз уж судьба свела его с вашим величеством. Посоветуй, как быть.
Только этого и не хватало Буйко — папского нунция.
— Да, дали вы с этим делом маху, — сказал он, расстроенный.
— Дали, дали маху, ваше величество, — покаянно согласилась депутация, вконец отчаявшись.
— Ваша правда, — продолжал наевшийся до отвала Буйко. — Надо подумать, как быть. — И он погрузился в глубочайшее раздумье, потому что после обильной трапезы нашего молодца всегда одолевала дремота. Он с трудом удерживал открытыми слипавшиеся глаза.
А простодушные словенцы, приняв его молчание за согласие, приличествующим образом поблагодарили и отправились с доброю вестью к ожидавшему исхода переговоров нунцию. Когда дверь за депутацией закрылась, Буйко, сделав над собой сверхъестественное усилие, раскрыл почти сомкнувшиеся веки. Пропади всё пропадом, какой сейчас сон! Надо что-то придумать, а то вломится этот чёртов нунций — попробуй выйди тогда сухим из воды. Самое разумное, что он смог придумать, — это побыстрее отыскать какую-нибудь лазейку и бежать. Буйко, кряхтя, поднялся на ноги, заглянул на кухню — никого. Выглянул во двор — там тоже пусто. Он прислушался и услыхал, что хозяйка в хлеву ворчит на корову. Доить давно было пора, а тут король да папский нунций — старуха и запоздала. Теперь корова заартачилась и не желала отдавать молоко.
Всё складывалось наилучшим образом, но конь… Как вывести коня? Буйко прикидывал и так и этак, строил самые хитроумные комбинации, как выманить старуху на улицу. А времени в обрез. Сквозь щели в плетне он увидел, что папский нунций в сопровождении простодушных словенцев уже направился к дому. Раздумывать некогда. К счастью, гумно выходило на околицу, а шагах в пятидесяти от сада — лес. Валяй, Буйко! Бог с ним, с набитым брюхом, — и Буйко сиганул за омёт. Перескочил через невысокий плетень — и, как заяц, в лес. По дороге вспугнул кур, они заметались, захлопали крыльями, закудахтали во всю куриную глотку. У старухи сердце так и ёкнуло: лиса на гумне. Выбежала она из хлева со скамеечкой для дойки в руках…
— Лиса! Лиса! — завопила старуха не своим голосом. — Ай, ай, ай! Ворюга окаянная! Всех цыплят передушит!
Её страшные вопли понеслись по всей улице.
— Лиса! — заорал башмачник.