С 1915 года Бернар играла на сцене только сидя. И если кто-то мог иронизировать, увидев, как ее выносят на подмостки в изящных носилках, то с началом пьесы любые насмешки исчезали. Чтобы увлечь зрителя, Саре было достаточно выразительных жестов тщательно загримированных рук. А ее голос, льющийся в зал, завораживал публику, заставляя соизмерять дыхание с темпом ее речи. На сцене неподвижная Бернар оставалась театральной богиней. Эта мужественная женщина заслуженно носила высшую награду Франции – орден Почетного легиона.
С молодым задором и упоением прожила Бернар жизнь. Тяжелый приступ уремии прервал репетиции фильма «Провидица», но не сломил ее дух. В последние часы жизни Сара отобрала шестерых молодых актеров, которые должны были сопровождать вечно юную, страстную и безбрежно талантливую женщину в последний путь. И скандально известный гроб из красного дерева дождался своего часа. 26 марта 1923 года Сара Бернар скончалась, шагнув из жизни в легенду. Она стала национальной гордостью Франции, символом страны, как Эйфелева башня, Триумфальная арка и «Марсельеза». Она «не побоялась взойти на пьедестал, который зиждется на сплетнях, небылицах, наветах лести и подхалимаже, лжи и правде, – говорила ее подруга, актриса Мадлен Броан, – потому что оставшись наверху, одержимая жаждой Славы, Бернар укрепляла его талантом, трудом и добротой».
БЕРРИ КЛЕР И МЕРНА
В начале XX века на Подоле жил человек по фамилии Бейгельман. Как и его предки, он был бубличником – пек и продавал бублики. В Киеве 1918–1919 годов человеку его национальности выжить было трудно: беспрерывно менялась власть – белые, красные, желто-блакитные и прочие. В поисках лучшей жизни один из сыновей Бейгельмана – Хаим – сбежал из родных мест в Америку. Он поселился в еврейском квартале Ист-Сайд в Нью-Йорке, где преобладающим контингентом в те годы были выходцы из России. Здесь Бейгельман-младший нашел себе угол и еврейскую жену Эстер, тоже эмигрантку, но только из Австрии. Она знала немного польский, немецкий, французский, но свободно, как и Хаим, говорила на идише. Молодая семья поселилась в Бронксе. «Там же мы родились с Мерной, и другие наши сестры, – вспоминает Клер. – Семья была большой и дружной, несмотря на все, казалось бы, внешние различия. Мы всегда ели только вместе, отдыхали вместе, гуляли, помогали маме по хозяйству. Это сегодня дети могут неделями не общаться с родителями, а у нас, к счастью, было не так. И, став уже сама мамой, я всегда говорила дочери: “Семья должна быть у женщины на первом месте. Запомни: семья – это номер один, всегда”».
Телевидения в те годы еще не было, и для Клары и Мины таким окном в мир было еврейское радио «Форвертса». Каждое воскресенье с одиннадцати часов утра до трех часов пополудни девочки буквально замирали у радиоприемника. Именно тогда они узнали о таланте Германа Яблокова, услышали знаменитые «Папиросн», «Бублички». Там же, на еврейском радио, была и получасовая детская музыкальная передача, во время которой юные таланты пели, играли на скрипке или на пианино. Обратив внимание, как Клара и Мина замирают у приемника при звуках еврейских песен и мелодий, Эстер решила: «Если те дети могут, почему мои девочки не могут?» Первая прошла испытание Клара. Ей было всего девять лет, когда мама отвезла ее на Манхэттен, где располагалось радио, которое по вторникам организовывало прослушивание детей, желающих выступать. Девочка сразу понравилась, и ее пригласили выступать в воскресной передаче. Но на запись Клару отвел отец, так как считал, что «выступление – серьезное дело, не то что прослушивание». Юное дарование в присутствии самого Нахума Стучкова (в Витебске он возглавлял еврейский театр, а в Америке вел на еврейском радио «Форвертса» воскресные передачи для детей «Час дядюшки Нахума») исполнило песню «Папиросн».
Одной удачной попытки ее маме показалось мало. Клер Берри рассказывала: «Но мама на этом не успокоилась. Через пару дней она повела меня в музыкальный магазин Metro Music на Второй авеню и попросила его хозяйку, госпожу Левкович, подобрать для меня что-то из народной музыки, какую-нибудь песенку попроще. Песня называлась “Либстэ майнэ” («Самая любимая моя»). А потом мы вернулись домой, и мама пошла к матери моей подруги Беллы Коэн, которая брала уроки фортепиано, и моя мама спросила у ее мамы: “Сколько это вам стоит?” Та ответила: “Пятьдесят центов за урок”. Моя мама сказала: “Я буду платить вам двадцать пять центов – пусть ваша дочь учит мою”. И Белла начала меня учить тому, чему сама только что научилась…»
С первого выступления на радио прошло чуть больше года. Клара продолжала выступать и пела только еврейские песни. Однажды ее аккомпаниатор Заславский решил отобрать трех девочек для новой программы, научить их музыкальной грамоте. За каждое выступление девочкам было обещано по пять долларов. Это было настоящим богатством для 11-летней Бейгельман. «С большим трудом мы осваивали музыкальную грамоту, и я бы, конечно, давно плюнула на это нудное дело, если бы не… обещанные пять долларов». Мать ужала семью в расходах, и в доме появилось старенькое фортепиано. Но при этом она сказала Кларе: «Я хочу, чтобы ты научила петь Мину». Семилетней сестре это было неинтересно, и она поначалу заупрямилась, но оказывается, «устраивать дела» могла не только мама, но и Клара, которая подчинила Мину одной лишь фразой: «Ты должна научиться. Не ради меня – ради мамы».
Так родился будущий знаменитый дуэт. Высокий голос Клары и низкий голос Мины так удачно совпадали, что их хвалил не только Заславский, но даже Стучков. «А я на протяжении всех лет, что мы выступали с Мерной, всегда смотрела на портрет мамы и говорила: “Мамочка, спасибо тебе, это только твоя заслуга, что мы стали петь и известны во всем еврейском мире”».
Их первое выступление – начало музыкальной карьеры всемирно известного дуэта. Мина стала Мерной, Клара – Клер, а фамилию Бейгельман переделали в Берри. Юные певицы записали на радио несколько серенад. Их заметил известный шоумен Эдди Селиван. Он ввел сестер в мир большого фольклорного и джазового искусства, сделал из них профессиональных певиц. В их репертуаре были песни на иврите, идише, арамейском, английском, испанском и русском. Хорошая вокальная школа, удивительное сочетание таких двух разных, противоположных друг другу голосов – низкий, бархатный, нежный Мерны и высокий, звонкий, чистый Клер, звучавшие по-особому привлекательно в дуэте, – и помогли сестрам создать на эстраде свой стиль и приобрести всемирную известность.
За каждой их песней стоит, как они признавались, титанический труд, но именно благодаря ему зрителя, слушающего сестер с эстрады, не покидает ощущение импровизации и полной вокальной свободы, как будто все, что разворачивается перед ним, рождается сейчас, в эту минуту, как плод вдохновения, – легко, непринужденно, без какого-либо напряжения. Сестрам Берри удалось создать на эстраде свой стиль. И где бы они ни выступали – по телевидению в шоу Эдди Салливана, на гастролях в Европе или Америке, – их песни приносили им неизменный успех. Возможно, что, если бы на пути сестер не повстречался Абрам Элынтейн, талантливый композитор и музыкант, их восхождение на музыкальный Олимп не было бы таким стремительным. Известные в его аранжировке песни «Бублички» или «Тум-Балалайке» и др. зазвучали по-новому, свежо и интересно. Он стал руководителем, аранжировщиком, продюсером и композитором дуэта.
Сестры Берри объездили весь мир. Выступали даже в Южной Африке и Австралии. Очень часто давали концерты и в Израиле. И хотя песни в исполнении сестер Берри были понятны и доступны не только еврейскому слушателю, мелодии местечкового еврейства в джазовом сопровождении в первую очередь воскрешали ностальгию по еврейской традиции, по языку бабушек и дедушек. «А однажды на гастроли нас пригласило израильское правительство. Во время войны Судного дня, – вспоминает Клер. – Видимо, решили, что мы сможем психологически помочь солдатам. Мы много выступали, особенно перед ранеными. Помню, в одном из госпиталей мы вошли в палату, где лежал молодой парень – нога в гипсе поднята на растяжке, руки и лицо забинтованы, из-под повязок видны только глаза… Рядом сидела его мать. Мы заговорили с ней на идише, и она тут же со слезами на глазах отозвалась: “Он здесь уже три недели, но еще ни разу не сказал мне ни слова”. Что нам с Мерной оставалось? Мы переглянулись и потихоньку запели: “Хава нагила…” И вдруг парень шевельнул перебитой ногой – как бы в такт мелодии… Это было поразительно! Его мать не могла поверить своим глазам и только обнимала нас и плакала…»
Пожалуй, нет ни одного еврея в мире, который бы не слышал песенного репертуара сестер Берри. Особенно их знают и любят русскоговорящие евреи, которым выпало счастье, кажется, единственный раз в истории Советского Союза слышать, а кое-кому из москвичей даже увидеть живых евреев-иностранцев, к тому же поющих на идише. Это произошло по случаю открытия американской выставки в 1959 году в Москве. Именно тогда сестры Берри дали несколько концертов в порядке «культурного обмена» в Зеленом театре парка имени Горького. Скорее всего, организаторы этих концертов даже не подозревали, что дуэт сестер пел еврейские песни. Билеты на эти концерты достать было невозможно: молва о сестрах, поющих еврейские песни, разнеслась по всей стране, и евреи съезжались в Москву, чтобы увидеть и услышать это чудо. Для них действительно было чудом то, что в Америке евреи не должны стыдиться или скрывать свое еврейство, что им позволяют петь свои песни, что еврейская культура там на равных со всеми прочими. А еще они узнали, что еврейские песни не обязательно должны быть грустными, что бывают и веселые, радостные еврейские песни, под которые ноги сами просятся в пляс. Сестры Берри – очаровательные, стройные, сияющие улыбками эдакие секс-бомбочки – своим искусством подарили советским евреям несколько часов счастья и свободы, а такое не забывается. Тогда же в Союз вернулась песня «Бублички», написанная в 1920-х годах в Одессе Ядовым. Певиц долго не отпускали, а когда они, тронутые приемом, как бы чуть смущаясь, объявили дуэтом в микрофон «Отчи чьорные», зал вскочил и заревел от восторга. Этот известный русский романс на слова Гребенки в джазовой оранжировке Абрама Элынтейна приобрел совершенно новое звучание, давно стал хитом мирового музыкального искусства, а в России прозвучал впервые. Первый куплет певицы исполнили на русском языке. Затем звучали «Подмосковные вечера», «Ямщик, не гони лошадей»… и после каждой песни – шквал аплодисментов. Зрители долго не отпускали певиц и даже после окончания концерта не покидали парк Горького. Был еще один их сольный концерт в Москве.
Записи их концертов были в каждом еврейском доме, и на них воспитывались целые поколения. С тех летних дней 1959 года в больших и маленьких городах Союза в тысячах еврейских домов зазвучали сотни раз переписанные магнитофонные записи легендарного дуэта, и все эти «Ба мир бисту шейн», «Тум-балалайке», «Чири-бим», «А идише мамэ», «Папиросн», «Цу мир из гекумэн а кузинэ», «Ву нэмнт мэн а бисэлэ мазл», «Хава нагила» стали в СССР как бы первым «еврейским самиздатом».
В то время никто особо не решился откликнуться на это событие в печати. Но вот музыкальный обозреватель «Нью-Йорк тайме» написал: «Сестры весело дарят миру удивительную коллекцию еврейских песен на фоне потрясающих аранжировок. Девушки легко варьируют знакомое и неизвестное и, для полного удовольствия, ошеломляют нас неожиданными еврейскими интерпретациями песен разных народов. В их исполнении нет стыков, есть органичное действо, подчиняющееся внутреннему ритму».
Дуэт распался трагически. В бывшем СССР распространились слухи о гибели Мерны в авто– или авиакатастрофе. Но они оказались несостоятельными: «Ничего подобного! – говорит Клер. – Она умерла в 1976 году от опухоли мозга. Никогда ничем не болела – и вдруг… Много лет после ее смерти я не пела. Не могла. И только лет пятнадцать-двадцать спустя снова запела, но уже с мужчинами. Например, с великолепным, мудрым и обаятельным Эмилем Горовцом, к великому сожалению, недавно ушедшим от нас. Пела я и с Яковом Явно – талантливым и целеустремленным певцом… Летом 2000 года Клер выступила в Лос-Анджелесе, где проходил фестиваль «Салют Израилю». Ей уже более 80 лет, живет она в Манхэттене, но уже в другом, аристократическом районе. У нее есть дочь, которую она воспитала в национальных традициях. «По-американски ее зовут Джой, а еврейское ее имя – Рохл-Ента. Она декоратор во Флориде. У нее прекрасный муж, дочь Кимберли и сын Брэд, пожарный. Я их всех очень люблю. У них настоящий еврейский дом. Кошерный…»
Замечательного дуэта внучек киевского бубличника, выросшего, казалось бы, на безликой американской культуре, больше нет, но их исполнение продолжает волновать не только тех, кто их помнит и любит, но и новое поколение, которых, кажется, ничем удивить невозможно.
БЛЮМКИН ЯКОВ ГРИГОРЬЕВИЧ
Окончив духовную семинарию, Яков в 1913 году поступил учеником в электротехническую школу Ингера, а в ночное время подрабатывал в Ришельевском трамвайном парке.
Те, кто хорошо знал Блюмкина до 20-х годов XX века, вспоминали, что уже тогда за ним тянулся целый шлейф криминальных историй. Во время службы в торговой компании у некого Перемена Яков Блюмкин умело подделывал документы и подписи высокопоставленных лиц, выписывая всем желающим отсрочки по отбыванию воинской повинности. Благодаря природному уму и небывалой изворотливости Якову не только удалось избежать наказания, но и умело свалить свою вину на начальника. К тому же Яков Блюмкин вместе с Мишей Япончиком промышлял налетами. Уже тогда за юным Симхой-Янкелем утвердилась слава жестокого человека.
Во время учебы в техническом училище он примкнул к партии социал-революционеров – эсеров. Блюмкин стал завсегдатаем их кружков и даже водил дружбу с одесскими анархистами. А в 1917 году Яков переехал жить в Харьков. Харьковские эсеры отправили его в Симбирск, проповедовать их идеи. И Блюмкин в девятнадцать лет совершил головокружительную карьеру: он прошел путь от рядового члена Симбирского совета народных депутатов до помощника начальника штаба Красной Армии. Молодой командир участвовал в боях с войсками Центральной рады и с гайдамаками.
Симха-Янкель вскоре был замешан в криминальной истории, которая впоследствии оказала большое влияние на его судьбу. Бывший одесский налетчик, а теперь командир Красной Армии был патологически жадным. Поэтому, выполняя по приказу Реввоенсовета задание по экспроприации в Государственном банке 4 млн рублей, Блюмкин решил обманным путем присвоить основную часть средств себе. Под угрозой расстрела деньги пришлось возвратить, хотя судьба 500 тыс. рублей так и осталась неизвестной.
Когда волнения поутихли, ловкий авантюрист появился в Москве, где его приютили товарищи по партии. Яков Григорьевич – отныне так он стал себя именовать – был зачислен в охрану партии левых эсеров. Лучшую кандидатуру действительно трудно было найти: он метко стрелял из любого вида оружия, умел обращаться с бомбами. Террористические наклонности открыли Блюмкину дорогу в ВЧК, где его хотели использовать для подготовки терактов против видных политических деятелей Германии и России для срыва Брестского договора. Кроме того, Блюмкин свободно владел несколькими иностранными языками и обладал магическим даром располагать к себе людей, поэтому ему было поручено организовать отделение по борьбе с международным шпионажем. (Интересен тот факт, что некоторые разработки даровитого чекиста до сих пор используются в работе спецслужб.)
Работа в ВЧК вскружила самолюбивому и амбициозному Якову голову. Он возомнил себя человеком, наделенным правом решать судьбу других людей, и нередко кичился этим. Его друзья по партии быстро поняли, кто он такой, ив 1918 году приговорили Якова Блюмкина к расстрелу за отступничество от идей левоэсеровского движения. На него было совершено несколько покушений, но он каким-то чудом остался жив.
Лето 1918 года вошло в историю мирового терроризма убийством германского посла графа фон Мирбаха.
О готовящемся покушении посольству Германии было известно задолго до 6 июля 1918 г. Члены посольства официально обратились в ВЧК с просьбой обеспечить графу фон Мирбаху безопасность. Однако Лубянка молчала. Хотя официальным властям было известно, что ЦК левых эсеров вынесло приговор немецкому послу. По мнению большинства эсеров, это убийство было единственной возможностью сорвать Брестский мир, который Советское правительство заключило с Германией в счет платы за помощь большевикам по захвату власти в России. Это решение держалось в строжайшей тайне. Была назначена дата и объявлены имена террористов – Яков Блюмкин и фотограф ВЧК Николай Андреев.
Почему исполнителем был выбран именно Яков Блюмкин? Как уже упоминалось, он был мастером организации разного рода провокаций, умел прекрасно стрелять и метать бомбы, к тому же был молод, энергичен и жаждал славы. Яков Григорьевич понимал, что его имя войдет в историю, и об этом мечтал.
Как же выглядел этот человек? Его портрет – это типичный портрет революционера того времени. У Якова Блюмкина было худое мужественное лицо, острая бородка под Троцкого, бесноватые темные глаза (левый глаз был похож на лисий). Его большие пухлые губы разбрызгивали слюну на окружающих, когда Блюмкин волновался или кричал – у него не было передних зубов, которые в Киеве ему выбили петлюровцы. Известна еще одна способность Якова Григорьевича – он мог в считанные секунды менять свою внешность, превращаясь в старика или молодого.
6 июля 1918 года германский посол Мирбах был убит. Весть об этом разошлась очень быстро. В германское посольство приехал сам Дзержинский. В адрес террористов неслись самые яростные угрозы: «Я их на месте убью как изменников».
В тот же день за подписью В. И. Ленина была передана телефонограмма, в которой категорически требовалось: «Мобилизовать все силы, немедленно поднять на ноги всех для поимки преступников». Но по свидетельству наркома просвещения А. Луначарского эта телефонограмма весьма своеобразно заканчивалась: «Искать, очень тщательно искать, но не найти».
Сам Яков Блюмкин позднее признавался, что о плане покушения на Мирбаха хорошо знал Ленин. Именно поэтому убийца германского посла исчез для властей бесследно. В то время, когда преступников «тщательно разыскивали», во двор особняка Морозова в Трехсвятительском переулке въехал «паккард». Выбор этого дома оказался не случайным – там находился особый отряд ВЧК под командованием левого эсера матроса Д. Попова. Товарищи по партии поместили Якова в лазарет, предварительно обрив и выдав новые документы.
Между тем в стране начались беспорядки, которые впоследствии были названы левоэсеровским мятежом.
Дзержинский явился в отряд Попова с требованием выдать Якова Блюмкина, но был разоружен восставшими эсерами.
Через некоторое время левоэсеровский мятеж был подавлен. Всех, кто каким-либо образом был причастен к террористическому акту и мятежу, расстреляли. Хотя главное действующее лицо – Яков Блюмкин остался в стороне. Сначала он залечивал раны в Рыбинске и Гатчине, а затем отправился в Украину, чтобы заслужить доверие советской власти.
16 мая 1919 года Президиум ВЦИК специальным постановлением амнистировал Блюмкина. Спустя несколько месяцев по рекомендации чекиста № 1 – Дзержинского Якова Григорьевича приняли в члены партии ВКП(б).
В дальнейшем он возглавил штаб бригады Красной Армии. В 1919–1921 гг. учился в Военной академии РКК и служил секретарем у Троцкого. В это время Блюмкин проживал в Москве в шикарной четырехкомнатной квартире. Дорвавшись до власти, Яков жил на широкую ногу, попирая все нормы морали. На его рабочем столе всегда лежал раскрытый на одной и той же странице томик Ленина, в котором он прятал кокаин.
В 1925 году его убрали из Москвы за болтливость и перевели на работу в ОГПУ Закавказья. Именно там он сдружился с Берией.
К этому же времени относится попытка Блюмкина найти загадочную страну – Шамбалу. Во время экспедиции Яков познакомился с Николаем Рерихом и даже стал вдохновителем его первого завещания, по которому все имущество и литературные права Рерих передавал в ВКП(б), назначая распорядителями Сталина и Чичерина. Загадочную страну так и не удалось найти, но под руководством Блюмкина были собраны богатейшие коллекции лекарственных растений и минералов.
В декабре 1926 года по заданию центра экс-террорист был отправлен в Китай, а затем был переведен на повышение в Монголию. 24 сентября 1928 года, выполняя очередное задание партии, Яков Блюмкин (купец Якуб Султанов) отправился в Турцию. Со своими задачами он справлялся удачно. Не зря ОГПУ считало его суперразведчиком и многое прощало.
Но 16 апреля 1929 года Яков Блюмкин допустил роковую ошибку. На Кипре он встретился со своим бывшим руководителем – Львом Троцким, который предложил ему начать работать на оппозицию. И тщеславный авантюрист, уверовавший в свою безнаказанность, согласился. Возвращаясь на родину, Блюмкин, подвыпив, разболтал Карлу Радеку о встрече с Троцким. Радек сразу же донес обо всем Сталину.
На родине Блюмкина встретили как героя, но сразу же установили за ним наблюдение. Его новая любовница – Лиза Горская оказалась агентом ОГПУ. Именно она и сдала его властям.
3 ноября 1929 года дело Якова Григорьевича Блюмкина было рассмотрено на судебном заседании в ОГПУ. Он обвинялся по статьям 58 п. 4, 58 п. 10 УК РСФСР (за повторную измену делу пролетарской революции и советской власти, за измену революционной чекистской власти). Приговор – расстрел.
С молодым задором и упоением прожила Бернар жизнь. Тяжелый приступ уремии прервал репетиции фильма «Провидица», но не сломил ее дух. В последние часы жизни Сара отобрала шестерых молодых актеров, которые должны были сопровождать вечно юную, страстную и безбрежно талантливую женщину в последний путь. И скандально известный гроб из красного дерева дождался своего часа. 26 марта 1923 года Сара Бернар скончалась, шагнув из жизни в легенду. Она стала национальной гордостью Франции, символом страны, как Эйфелева башня, Триумфальная арка и «Марсельеза». Она «не побоялась взойти на пьедестал, который зиждется на сплетнях, небылицах, наветах лести и подхалимаже, лжи и правде, – говорила ее подруга, актриса Мадлен Броан, – потому что оставшись наверху, одержимая жаждой Славы, Бернар укрепляла его талантом, трудом и добротой».
БЕРРИ КЛЕР И МЕРНА
Настоящие имена – Клара и Мина Бейгельман
Американские певицы, выступавшие дуэтом. Исполнительницы эстрадных аранжировок популярных песен на девяти языках. Первыми адаптировали популярные еврейские народные песни для массовой аудитории.Уже само словосочетание «сестры Берри» кому-то ностальгически напомнит далекое детство, кому-то юность. Оттепель в Союзе потихоньку сошла на нет, «железный занавес» все надежнее перекрывал доступ в страну всего «западного» и «загнивающего». Правда, страху у людей поубавилось, но евреям приходилось не сладко: еврейские книги, еврейский театр, еврейские школы все еще были под запретом. В Москве работало всего две синагоги, да и те наводненные осведомителями КГБ. Сионизм был обвинен во всех всемирных грехах, поэтому ни еврейской культуре, ни еврейской музыке пробиться не удавалось. Практически все пути проникновения музыки из свободного мира на необъятные просторы нашей социалистической Родины оказались под пристальным вниманием соответствующих органов, представители которых, кстати, с удовольствием слушали редкие заграничные пластинки, конфискованные у арестованных, у «несознательного элемента». Естественно, что среди многих «вражеских» исполнителей сестры Берри – две еврейки, да еще и американки! – были на особом счету: душевные и оптимистичные голоса сестричек пели о далекой сказочной Америке, где живут – и поют при этом – счастливые и свободные евреи… Достать их пластинку и переписать песни на огромную магнитофонную бобину почитали за огромную удачу. Но мало кто из «охотников за голосами» Клер и Мерны знали в те годы, что корни их семьи уходят на Украину, в прекрасный Киев.
В начале XX века на Подоле жил человек по фамилии Бейгельман. Как и его предки, он был бубличником – пек и продавал бублики. В Киеве 1918–1919 годов человеку его национальности выжить было трудно: беспрерывно менялась власть – белые, красные, желто-блакитные и прочие. В поисках лучшей жизни один из сыновей Бейгельмана – Хаим – сбежал из родных мест в Америку. Он поселился в еврейском квартале Ист-Сайд в Нью-Йорке, где преобладающим контингентом в те годы были выходцы из России. Здесь Бейгельман-младший нашел себе угол и еврейскую жену Эстер, тоже эмигрантку, но только из Австрии. Она знала немного польский, немецкий, французский, но свободно, как и Хаим, говорила на идише. Молодая семья поселилась в Бронксе. «Там же мы родились с Мерной, и другие наши сестры, – вспоминает Клер. – Семья была большой и дружной, несмотря на все, казалось бы, внешние различия. Мы всегда ели только вместе, отдыхали вместе, гуляли, помогали маме по хозяйству. Это сегодня дети могут неделями не общаться с родителями, а у нас, к счастью, было не так. И, став уже сама мамой, я всегда говорила дочери: “Семья должна быть у женщины на первом месте. Запомни: семья – это номер один, всегда”».
Телевидения в те годы еще не было, и для Клары и Мины таким окном в мир было еврейское радио «Форвертса». Каждое воскресенье с одиннадцати часов утра до трех часов пополудни девочки буквально замирали у радиоприемника. Именно тогда они узнали о таланте Германа Яблокова, услышали знаменитые «Папиросн», «Бублички». Там же, на еврейском радио, была и получасовая детская музыкальная передача, во время которой юные таланты пели, играли на скрипке или на пианино. Обратив внимание, как Клара и Мина замирают у приемника при звуках еврейских песен и мелодий, Эстер решила: «Если те дети могут, почему мои девочки не могут?» Первая прошла испытание Клара. Ей было всего девять лет, когда мама отвезла ее на Манхэттен, где располагалось радио, которое по вторникам организовывало прослушивание детей, желающих выступать. Девочка сразу понравилась, и ее пригласили выступать в воскресной передаче. Но на запись Клару отвел отец, так как считал, что «выступление – серьезное дело, не то что прослушивание». Юное дарование в присутствии самого Нахума Стучкова (в Витебске он возглавлял еврейский театр, а в Америке вел на еврейском радио «Форвертса» воскресные передачи для детей «Час дядюшки Нахума») исполнило песню «Папиросн».
Одной удачной попытки ее маме показалось мало. Клер Берри рассказывала: «Но мама на этом не успокоилась. Через пару дней она повела меня в музыкальный магазин Metro Music на Второй авеню и попросила его хозяйку, госпожу Левкович, подобрать для меня что-то из народной музыки, какую-нибудь песенку попроще. Песня называлась “Либстэ майнэ” («Самая любимая моя»). А потом мы вернулись домой, и мама пошла к матери моей подруги Беллы Коэн, которая брала уроки фортепиано, и моя мама спросила у ее мамы: “Сколько это вам стоит?” Та ответила: “Пятьдесят центов за урок”. Моя мама сказала: “Я буду платить вам двадцать пять центов – пусть ваша дочь учит мою”. И Белла начала меня учить тому, чему сама только что научилась…»
С первого выступления на радио прошло чуть больше года. Клара продолжала выступать и пела только еврейские песни. Однажды ее аккомпаниатор Заславский решил отобрать трех девочек для новой программы, научить их музыкальной грамоте. За каждое выступление девочкам было обещано по пять долларов. Это было настоящим богатством для 11-летней Бейгельман. «С большим трудом мы осваивали музыкальную грамоту, и я бы, конечно, давно плюнула на это нудное дело, если бы не… обещанные пять долларов». Мать ужала семью в расходах, и в доме появилось старенькое фортепиано. Но при этом она сказала Кларе: «Я хочу, чтобы ты научила петь Мину». Семилетней сестре это было неинтересно, и она поначалу заупрямилась, но оказывается, «устраивать дела» могла не только мама, но и Клара, которая подчинила Мину одной лишь фразой: «Ты должна научиться. Не ради меня – ради мамы».
Так родился будущий знаменитый дуэт. Высокий голос Клары и низкий голос Мины так удачно совпадали, что их хвалил не только Заславский, но даже Стучков. «А я на протяжении всех лет, что мы выступали с Мерной, всегда смотрела на портрет мамы и говорила: “Мамочка, спасибо тебе, это только твоя заслуга, что мы стали петь и известны во всем еврейском мире”».
Их первое выступление – начало музыкальной карьеры всемирно известного дуэта. Мина стала Мерной, Клара – Клер, а фамилию Бейгельман переделали в Берри. Юные певицы записали на радио несколько серенад. Их заметил известный шоумен Эдди Селиван. Он ввел сестер в мир большого фольклорного и джазового искусства, сделал из них профессиональных певиц. В их репертуаре были песни на иврите, идише, арамейском, английском, испанском и русском. Хорошая вокальная школа, удивительное сочетание таких двух разных, противоположных друг другу голосов – низкий, бархатный, нежный Мерны и высокий, звонкий, чистый Клер, звучавшие по-особому привлекательно в дуэте, – и помогли сестрам создать на эстраде свой стиль и приобрести всемирную известность.
За каждой их песней стоит, как они признавались, титанический труд, но именно благодаря ему зрителя, слушающего сестер с эстрады, не покидает ощущение импровизации и полной вокальной свободы, как будто все, что разворачивается перед ним, рождается сейчас, в эту минуту, как плод вдохновения, – легко, непринужденно, без какого-либо напряжения. Сестрам Берри удалось создать на эстраде свой стиль. И где бы они ни выступали – по телевидению в шоу Эдди Салливана, на гастролях в Европе или Америке, – их песни приносили им неизменный успех. Возможно, что, если бы на пути сестер не повстречался Абрам Элынтейн, талантливый композитор и музыкант, их восхождение на музыкальный Олимп не было бы таким стремительным. Известные в его аранжировке песни «Бублички» или «Тум-Балалайке» и др. зазвучали по-новому, свежо и интересно. Он стал руководителем, аранжировщиком, продюсером и композитором дуэта.
Сестры Берри объездили весь мир. Выступали даже в Южной Африке и Австралии. Очень часто давали концерты и в Израиле. И хотя песни в исполнении сестер Берри были понятны и доступны не только еврейскому слушателю, мелодии местечкового еврейства в джазовом сопровождении в первую очередь воскрешали ностальгию по еврейской традиции, по языку бабушек и дедушек. «А однажды на гастроли нас пригласило израильское правительство. Во время войны Судного дня, – вспоминает Клер. – Видимо, решили, что мы сможем психологически помочь солдатам. Мы много выступали, особенно перед ранеными. Помню, в одном из госпиталей мы вошли в палату, где лежал молодой парень – нога в гипсе поднята на растяжке, руки и лицо забинтованы, из-под повязок видны только глаза… Рядом сидела его мать. Мы заговорили с ней на идише, и она тут же со слезами на глазах отозвалась: “Он здесь уже три недели, но еще ни разу не сказал мне ни слова”. Что нам с Мерной оставалось? Мы переглянулись и потихоньку запели: “Хава нагила…” И вдруг парень шевельнул перебитой ногой – как бы в такт мелодии… Это было поразительно! Его мать не могла поверить своим глазам и только обнимала нас и плакала…»
Пожалуй, нет ни одного еврея в мире, который бы не слышал песенного репертуара сестер Берри. Особенно их знают и любят русскоговорящие евреи, которым выпало счастье, кажется, единственный раз в истории Советского Союза слышать, а кое-кому из москвичей даже увидеть живых евреев-иностранцев, к тому же поющих на идише. Это произошло по случаю открытия американской выставки в 1959 году в Москве. Именно тогда сестры Берри дали несколько концертов в порядке «культурного обмена» в Зеленом театре парка имени Горького. Скорее всего, организаторы этих концертов даже не подозревали, что дуэт сестер пел еврейские песни. Билеты на эти концерты достать было невозможно: молва о сестрах, поющих еврейские песни, разнеслась по всей стране, и евреи съезжались в Москву, чтобы увидеть и услышать это чудо. Для них действительно было чудом то, что в Америке евреи не должны стыдиться или скрывать свое еврейство, что им позволяют петь свои песни, что еврейская культура там на равных со всеми прочими. А еще они узнали, что еврейские песни не обязательно должны быть грустными, что бывают и веселые, радостные еврейские песни, под которые ноги сами просятся в пляс. Сестры Берри – очаровательные, стройные, сияющие улыбками эдакие секс-бомбочки – своим искусством подарили советским евреям несколько часов счастья и свободы, а такое не забывается. Тогда же в Союз вернулась песня «Бублички», написанная в 1920-х годах в Одессе Ядовым. Певиц долго не отпускали, а когда они, тронутые приемом, как бы чуть смущаясь, объявили дуэтом в микрофон «Отчи чьорные», зал вскочил и заревел от восторга. Этот известный русский романс на слова Гребенки в джазовой оранжировке Абрама Элынтейна приобрел совершенно новое звучание, давно стал хитом мирового музыкального искусства, а в России прозвучал впервые. Первый куплет певицы исполнили на русском языке. Затем звучали «Подмосковные вечера», «Ямщик, не гони лошадей»… и после каждой песни – шквал аплодисментов. Зрители долго не отпускали певиц и даже после окончания концерта не покидали парк Горького. Был еще один их сольный концерт в Москве.
Записи их концертов были в каждом еврейском доме, и на них воспитывались целые поколения. С тех летних дней 1959 года в больших и маленьких городах Союза в тысячах еврейских домов зазвучали сотни раз переписанные магнитофонные записи легендарного дуэта, и все эти «Ба мир бисту шейн», «Тум-балалайке», «Чири-бим», «А идише мамэ», «Папиросн», «Цу мир из гекумэн а кузинэ», «Ву нэмнт мэн а бисэлэ мазл», «Хава нагила» стали в СССР как бы первым «еврейским самиздатом».
В то время никто особо не решился откликнуться на это событие в печати. Но вот музыкальный обозреватель «Нью-Йорк тайме» написал: «Сестры весело дарят миру удивительную коллекцию еврейских песен на фоне потрясающих аранжировок. Девушки легко варьируют знакомое и неизвестное и, для полного удовольствия, ошеломляют нас неожиданными еврейскими интерпретациями песен разных народов. В их исполнении нет стыков, есть органичное действо, подчиняющееся внутреннему ритму».
Дуэт распался трагически. В бывшем СССР распространились слухи о гибели Мерны в авто– или авиакатастрофе. Но они оказались несостоятельными: «Ничего подобного! – говорит Клер. – Она умерла в 1976 году от опухоли мозга. Никогда ничем не болела – и вдруг… Много лет после ее смерти я не пела. Не могла. И только лет пятнадцать-двадцать спустя снова запела, но уже с мужчинами. Например, с великолепным, мудрым и обаятельным Эмилем Горовцом, к великому сожалению, недавно ушедшим от нас. Пела я и с Яковом Явно – талантливым и целеустремленным певцом… Летом 2000 года Клер выступила в Лос-Анджелесе, где проходил фестиваль «Салют Израилю». Ей уже более 80 лет, живет она в Манхэттене, но уже в другом, аристократическом районе. У нее есть дочь, которую она воспитала в национальных традициях. «По-американски ее зовут Джой, а еврейское ее имя – Рохл-Ента. Она декоратор во Флориде. У нее прекрасный муж, дочь Кимберли и сын Брэд, пожарный. Я их всех очень люблю. У них настоящий еврейский дом. Кошерный…»
Замечательного дуэта внучек киевского бубличника, выросшего, казалось бы, на безликой американской культуре, больше нет, но их исполнение продолжает волновать не только тех, кто их помнит и любит, но и новое поколение, которых, кажется, ничем удивить невозможно.
БЛЮМКИН ЯКОВ ГРИГОРЬЕВИЧ
(род. в 1898 г. – ум. в 1929 г.)
Жизнь этого человека до сих пор окутана множеством легенд, домыслов и мифов, за которыми не просто разглядеть одного из самых опасных и удачливых авантюристов XX века. Историки оценивают его по-разному: одни называют Геростратом, другие – Остапом Бендером, третьи – посланцем самого Боланда. Этот блестящий авантюрист стал прототипом Наума Бесстрашного, главного героя повести В. Катаева «Уже написан Вертер».Ранним мартовским утром 1898 года в Одессе в бедной еврейской семье родился мальчик, которому по старой еврейской традиции родители на восьмой день дали имя Симха-Янкель. Ребенок рос болезненным. Его отец, Герш Блюмкин, мелкий коммерческий служащий, умер от сердечного приступа, когда Яков, так называли мальчика друзья, был еще маленьким. Мама отдала сына в духовное училище – первую в Одессе талмуд-тору. В еврейской школе он успешно изучил идиш и иврит.
Окончив духовную семинарию, Яков в 1913 году поступил учеником в электротехническую школу Ингера, а в ночное время подрабатывал в Ришельевском трамвайном парке.
Те, кто хорошо знал Блюмкина до 20-х годов XX века, вспоминали, что уже тогда за ним тянулся целый шлейф криминальных историй. Во время службы в торговой компании у некого Перемена Яков Блюмкин умело подделывал документы и подписи высокопоставленных лиц, выписывая всем желающим отсрочки по отбыванию воинской повинности. Благодаря природному уму и небывалой изворотливости Якову не только удалось избежать наказания, но и умело свалить свою вину на начальника. К тому же Яков Блюмкин вместе с Мишей Япончиком промышлял налетами. Уже тогда за юным Симхой-Янкелем утвердилась слава жестокого человека.
Во время учебы в техническом училище он примкнул к партии социал-революционеров – эсеров. Блюмкин стал завсегдатаем их кружков и даже водил дружбу с одесскими анархистами. А в 1917 году Яков переехал жить в Харьков. Харьковские эсеры отправили его в Симбирск, проповедовать их идеи. И Блюмкин в девятнадцать лет совершил головокружительную карьеру: он прошел путь от рядового члена Симбирского совета народных депутатов до помощника начальника штаба Красной Армии. Молодой командир участвовал в боях с войсками Центральной рады и с гайдамаками.
Симха-Янкель вскоре был замешан в криминальной истории, которая впоследствии оказала большое влияние на его судьбу. Бывший одесский налетчик, а теперь командир Красной Армии был патологически жадным. Поэтому, выполняя по приказу Реввоенсовета задание по экспроприации в Государственном банке 4 млн рублей, Блюмкин решил обманным путем присвоить основную часть средств себе. Под угрозой расстрела деньги пришлось возвратить, хотя судьба 500 тыс. рублей так и осталась неизвестной.
Когда волнения поутихли, ловкий авантюрист появился в Москве, где его приютили товарищи по партии. Яков Григорьевич – отныне так он стал себя именовать – был зачислен в охрану партии левых эсеров. Лучшую кандидатуру действительно трудно было найти: он метко стрелял из любого вида оружия, умел обращаться с бомбами. Террористические наклонности открыли Блюмкину дорогу в ВЧК, где его хотели использовать для подготовки терактов против видных политических деятелей Германии и России для срыва Брестского договора. Кроме того, Блюмкин свободно владел несколькими иностранными языками и обладал магическим даром располагать к себе людей, поэтому ему было поручено организовать отделение по борьбе с международным шпионажем. (Интересен тот факт, что некоторые разработки даровитого чекиста до сих пор используются в работе спецслужб.)
Работа в ВЧК вскружила самолюбивому и амбициозному Якову голову. Он возомнил себя человеком, наделенным правом решать судьбу других людей, и нередко кичился этим. Его друзья по партии быстро поняли, кто он такой, ив 1918 году приговорили Якова Блюмкина к расстрелу за отступничество от идей левоэсеровского движения. На него было совершено несколько покушений, но он каким-то чудом остался жив.
Лето 1918 года вошло в историю мирового терроризма убийством германского посла графа фон Мирбаха.
О готовящемся покушении посольству Германии было известно задолго до 6 июля 1918 г. Члены посольства официально обратились в ВЧК с просьбой обеспечить графу фон Мирбаху безопасность. Однако Лубянка молчала. Хотя официальным властям было известно, что ЦК левых эсеров вынесло приговор немецкому послу. По мнению большинства эсеров, это убийство было единственной возможностью сорвать Брестский мир, который Советское правительство заключило с Германией в счет платы за помощь большевикам по захвату власти в России. Это решение держалось в строжайшей тайне. Была назначена дата и объявлены имена террористов – Яков Блюмкин и фотограф ВЧК Николай Андреев.
Почему исполнителем был выбран именно Яков Блюмкин? Как уже упоминалось, он был мастером организации разного рода провокаций, умел прекрасно стрелять и метать бомбы, к тому же был молод, энергичен и жаждал славы. Яков Григорьевич понимал, что его имя войдет в историю, и об этом мечтал.
Как же выглядел этот человек? Его портрет – это типичный портрет революционера того времени. У Якова Блюмкина было худое мужественное лицо, острая бородка под Троцкого, бесноватые темные глаза (левый глаз был похож на лисий). Его большие пухлые губы разбрызгивали слюну на окружающих, когда Блюмкин волновался или кричал – у него не было передних зубов, которые в Киеве ему выбили петлюровцы. Известна еще одна способность Якова Григорьевича – он мог в считанные секунды менять свою внешность, превращаясь в старика или молодого.
6 июля 1918 года германский посол Мирбах был убит. Весть об этом разошлась очень быстро. В германское посольство приехал сам Дзержинский. В адрес террористов неслись самые яростные угрозы: «Я их на месте убью как изменников».
В тот же день за подписью В. И. Ленина была передана телефонограмма, в которой категорически требовалось: «Мобилизовать все силы, немедленно поднять на ноги всех для поимки преступников». Но по свидетельству наркома просвещения А. Луначарского эта телефонограмма весьма своеобразно заканчивалась: «Искать, очень тщательно искать, но не найти».
Сам Яков Блюмкин позднее признавался, что о плане покушения на Мирбаха хорошо знал Ленин. Именно поэтому убийца германского посла исчез для властей бесследно. В то время, когда преступников «тщательно разыскивали», во двор особняка Морозова в Трехсвятительском переулке въехал «паккард». Выбор этого дома оказался не случайным – там находился особый отряд ВЧК под командованием левого эсера матроса Д. Попова. Товарищи по партии поместили Якова в лазарет, предварительно обрив и выдав новые документы.
Между тем в стране начались беспорядки, которые впоследствии были названы левоэсеровским мятежом.
Дзержинский явился в отряд Попова с требованием выдать Якова Блюмкина, но был разоружен восставшими эсерами.
Через некоторое время левоэсеровский мятеж был подавлен. Всех, кто каким-либо образом был причастен к террористическому акту и мятежу, расстреляли. Хотя главное действующее лицо – Яков Блюмкин остался в стороне. Сначала он залечивал раны в Рыбинске и Гатчине, а затем отправился в Украину, чтобы заслужить доверие советской власти.
16 мая 1919 года Президиум ВЦИК специальным постановлением амнистировал Блюмкина. Спустя несколько месяцев по рекомендации чекиста № 1 – Дзержинского Якова Григорьевича приняли в члены партии ВКП(б).
В дальнейшем он возглавил штаб бригады Красной Армии. В 1919–1921 гг. учился в Военной академии РКК и служил секретарем у Троцкого. В это время Блюмкин проживал в Москве в шикарной четырехкомнатной квартире. Дорвавшись до власти, Яков жил на широкую ногу, попирая все нормы морали. На его рабочем столе всегда лежал раскрытый на одной и той же странице томик Ленина, в котором он прятал кокаин.
В 1925 году его убрали из Москвы за болтливость и перевели на работу в ОГПУ Закавказья. Именно там он сдружился с Берией.
К этому же времени относится попытка Блюмкина найти загадочную страну – Шамбалу. Во время экспедиции Яков познакомился с Николаем Рерихом и даже стал вдохновителем его первого завещания, по которому все имущество и литературные права Рерих передавал в ВКП(б), назначая распорядителями Сталина и Чичерина. Загадочную страну так и не удалось найти, но под руководством Блюмкина были собраны богатейшие коллекции лекарственных растений и минералов.
В декабре 1926 года по заданию центра экс-террорист был отправлен в Китай, а затем был переведен на повышение в Монголию. 24 сентября 1928 года, выполняя очередное задание партии, Яков Блюмкин (купец Якуб Султанов) отправился в Турцию. Со своими задачами он справлялся удачно. Не зря ОГПУ считало его суперразведчиком и многое прощало.
Но 16 апреля 1929 года Яков Блюмкин допустил роковую ошибку. На Кипре он встретился со своим бывшим руководителем – Львом Троцким, который предложил ему начать работать на оппозицию. И тщеславный авантюрист, уверовавший в свою безнаказанность, согласился. Возвращаясь на родину, Блюмкин, подвыпив, разболтал Карлу Радеку о встрече с Троцким. Радек сразу же донес обо всем Сталину.
На родине Блюмкина встретили как героя, но сразу же установили за ним наблюдение. Его новая любовница – Лиза Горская оказалась агентом ОГПУ. Именно она и сдала его властям.
3 ноября 1929 года дело Якова Григорьевича Блюмкина было рассмотрено на судебном заседании в ОГПУ. Он обвинялся по статьям 58 п. 4, 58 п. 10 УК РСФСР (за повторную измену делу пролетарской революции и советской власти, за измену революционной чекистской власти). Приговор – расстрел.