Страница:
– Ба, ба, не уходи, скажи только, вылечится Петр?
– А то как же! Все узнаешь. Спокойной ночи…
За бабушкой закрылась дверь, а я долго не могла уснуть. Мне было жалко и змея, который, с моей точки зрения, в общем-то никому ничего плохого не сделал: подумаешь, в гости прилетал! Так они же все могли подружиться: то змей в Муроме погостит, то князья к нему в гости наведаются – а тут сразу, не разобравшись, – за меч! И Петра было жалко – сделал другим добро, а самому досталось. Бабушка целомудренно опускала в своем рассказе подробности, с какой именно целью супостат наносил свои визиты высокородной замужней даме, а я рассудила обо всем в силу своего юного возраста. Часто, лежа в кровати, я разглядывала потолок. Особенно мое внимание привлекал угол, в котором проступила сырость, очертаниями напоминавшая поверженного змея. Одно крыло у него было выше, и представлялось, что он пытался опереться им обо что-то невидимое, может, воздух, а другое ниже, и какое-то скособоченное – он будто бы на него заваливался. Шея его приходилась как раз на стык стен, она струилась по нему, слегка изгибаясь, и завершалась грозно поднятым гребнем. А хвост, казалось, свивался в кольца и таял в облаках. Иногда я брала в руки зеркало и подносила к самым глазам, чтобы посмотреть на змея. Тогда картинка выходила наоборот: виделось, будто змей только что очнулся и собирается взлететь. Бабушка называла его просто сыростью, которая образовалась из-за того, что где-то подтекает крыша, и грозилась обязательно забелить перед Пасхой. Весной змей с потолка исчез.
Тайна змея
История змея в буквальном смысле стара как мир. И очень неоднозначна.
«Змей вообще не поддается никакому единому объяснению. Его значение многообразно и разносторонне. Всякие попытки свести весь комплекс змея к чему-то единому… заранее обречены на неудачу», – к такому выводу пришел известный фольклорист В.Я. Пропп (1895—1970) в своем исследовании «Исторические корни волшебной сказки».
Змееподобные существа присутствуют в эпосе разных народов как некие космогонические сущности. В древнейшей мифологической традиции змей символизировал фаллическое, детородное начало. В Книге Книг Библии змей как воплощение нечистого искушает Еву. Примеров великое множество. Но в большинстве из них змей либо напрямую связан с первобытными силами природы, либо выступает существом враждебным человечеству.
В славянской былине о Волхе Всеславиче говорится о том, как некая «княжна Марфа Всеславьевна гуляла по саду и невзначай скочила с камня на лютого змея» и зачала от него сына—богатыря-оборотня Волха, или Волхова. Как отмечал исследователь русского фольклора академик Ф.И. Буслаев (1818—1897), «Волхов был бесоугодный чародей, лют в людях; бесовскими ухищрениями претворялся в различные образы и в лютого зверя крокодила; и залегал в той реке Волхове водный путь, тем, которые ему не поклонялись: одних пожирал, других потоплял». Местное новгородское предание именует Волха сыном Словена. Того самого Словена, от которого будто бы получили свое название славяне, как от Волха – река Волхов. Мифические змееподобные существа частенько ведут свою родословную от сил земли: рек, гор, лесов. В этом ряду стоит и самый раскрученный в сказках змеиный «бренд» – Змей Горыныч.
Кстати, змей-оборотень в большинстве мифов обладал космической сутью, одновременно являясь фаллическим символом, и, соответственно, способствовал появлению у земных женщин потомства, наделенного сверхъестественными качествами – от небывалой силы до неземной красоты. Благодаря этому никто из простых людей одолеть потомков змея не мог, а оттого и все их достоинства, унаследованные от отца, как правило, приписывались в народной традиции отпрыскам княжеского рода. Однако все эти представления об особом, мистическом избранничестве представителей правящей элиты можно рассматривать лишь как наследие язычества.
Со временем образ змея приобрел более конкретные очертания: он – блудный бес и уже не отец-родоначальник, а враг. С появлением единобожия змей-отец как носитель первородного начала уходит в тень и его место занимает змей-искуситель, символ первородного греха: именно он искушает жену былинного князя Владимира, жену Добрыни Никитича, держит в плену Марью Дивовну и всячески досаждает мужьям через их жен.
Врага рода человеческого побеждают былинные богатыри – Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Микула Селянинович… Последнему даже удается «припахать» змея, причем в прямом смысле этого слова: богатырь впрягает его в плуг и межует земли. Нет, он словно не землю разделяет, а мировоззрение, весь род людской: по одну сторону – язычники и змеепоклонники, а по другую – верующие в Бога в Троице Единого. В этом ряду змееборцев стоит и муромский князь Петр.
Надо сказать, что образ змея, как в русском поэтическом творчестве, так и в «Повести о Петре и Февронии», весьма мало напоминает драконов агиографической западной литературы. Он, как писал исследователь народного творчества А.А. Шайкин, «низведен до роли любовника, никому не желает смерти и никого не похищает».
Ой, так ли это? С точки зрения языческой – все нормально, все так. Ну а с христианской – с точностью до наоборот. Для христиан брак – таинство, освященное церковью. Венчаясь, двое становятся одной плотью. Что же касается третьего, то это Бог, освящающий брак. Но никак не змей, совращающий на грех. Причем в этом случае оружие греха направлено уже не против одного лишь мужа. Теперь речь может идти о самом Боге и о двух бессмертных душах – жены, впавшей в грех, и мужа – ее единой плоти.
В повести Ермолая-Еразма конкретно сказано, что не чай пить змей прилетал к жене князя Петра, а на блуд: «… диавол всели неприазненнаго летящаго змиа к жене князя того на блуд. И являшеся еи своими мечты яко же бяше и естеством, приходящим же людем являшеся, яко же князь сам седяше з женою своею».
Вероятно, для автора было важно показать, что Павлова жена поведением своим уподобляется Еве, впавшей в первородный грех, чтобы в дальнейшем противопоставить одну женщину другой – падкую на грех благочестивой и мудрой, одну семью другой – несчастливую Павлову гармоничной Петровой, одно мировоззрение другому – нестойкое в вере, полуязыческое, христианскому. И неважно, о каком именно змее идет речь – о незримом искусителе или же о существе из плоти и крови, но суть одна – он враг, явившийся на готовую почву, по несчастные души. В любом случае это повод считать, что в семье Павла дела шли неважно.
«...Жены, повинуйтесь своим мужьям, чтобы те из них, которые не покоряются слову, житием жен своих без слова приобретаемы были, когда увидят ваше чистое, богобоязненное житие. Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1 Петр. 3, 1 4).Апостол Петр определил идеал женщины в христианском понимании.
Но не такова Павлова жена. Она слишком земная женщина. И потому она уязвима. Князь – из дома, а она – в уныние и тоску. Многим из нас легко понять ее чувства. Скучно ведь вот так день за днем сидеть, косу заплетать и в слюдяное окошко поглядывать, когда там мил-друг из похода или еще с какого иного чисто мужского мероприятия воротится. Ну, бес – тут как тут… А блудные мысли одинаково греховны, что и дела. Самобытный русский писатель А.М. Ремизов (1877—1957) в своей повести «Петр и Феврония Муромские» – несколько вольной версии – метко это состояние подметил: «...огненный змей, известно, прилетает ко вдовам, но к мужней жене не слыхать было… Огненный змей летит на тоску».
Что-то мне с моим не до конца изжитым материалистическим сознанием никак не удается представить, что речь могла идти не о каком-либо греховном помысле, а о реальном существе из иного мира, неземном любовнике земной женщины. Но наши предки думали иначе. Например, в старинной книге «АБеВеГа русских суеверий», изданной в 1786 году, ее автор М.Д. Чулков (1744—1792) писал, что огненные змеи – это «дьяволы, которые летают и искушают женщин». Надо понимать – распаляют. Нам почему-то кажется, что мы просвещеннее и умнее наших предков, а мы всего лишь называем змеев иными именами.
Кому из нас не приходилось слышать по телевизору или читать в прессе «пахнущие жареным» исповеди экзальтированных дамочек о том, как к ним являются пришельцы из иных миров и вступают с ними в интимные отношения. Верить им или нет – каждый вправе решать сам. Но в высказанном по этому поводу мнении муромского краеведа А.А. Епанчина (1948—1998) есть, на мой взгляд, рациональное зерно:
«Увы, но многое в житиях святых нашему искаженному рациональному сознанию кажется сказкой, и посему вызывает снисходительную улыбку. Напрасно! Змей-оборотень, бес… – это все суть одного явления – проникновения в наш мир мира параллельного, носителя космического зла, мимикрирующего под представления конкретной эпохи о непонятном, не объяснимом рассудочно. Ныне мы их называем “гуманоиды”, “полтергейст”, “снежный человек” и т.д., а предки наши называли их настоящим именем – бесы!»
Словом, змей этот реален в той же степени, как реально зло, как реален сам дьявол. У него на прицеле оказалась христианская семья князя Павла, и он начал действовать через самое слабое звено – через женщину, через ее неудовлетворенность.
«Я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха» (Рим. 7, 25), – как будто о ней сказал святой апостол Павел. Наверняка христианская душа княгини страдала, хотя ее наполненное жизненными соками тело, быть может, чувствовало себя иначе. А.Н. Ужанков весьма интересно комментирует суть нападок на семью муромского князя Павла: «Автор указывает имя князя и подчеркивает, что был он самодержавным, то есть самовластным, никому не подчиняющимся князем. Хотя исторически так складывалось, что Муромское княжество зависело в конце XII—XIII веках от своих более могущественных соседей: Владимирского или Рязанского княжеств. Но автору важно было подчеркнуть, что Павел был независимым и благоверным князем – слугой Божиим, как и должно быть князю. Если княжеская власть от Бога, то и княжеское служение – мирское служение Богу: защита отечества, православной веры и народа своего. Препятствует этому служению искони ненавидящий добро и род человеческий дьявол. Не имея возможности уязвить самого князя(он – благоверный, т.е. пребывающий в вере), дьявол пытается действовать через его жену, его единую плоть, поскольку венчанные муж и жена являют собой одно целое… А потому, как когда-то в раю прельстил Адама через Еву, подослав к ней змея, и теперь посылает к жене князя Павла “неприязненного” летающего змея-оборотня – на блуд. Всем приходящим людям являлся он в образе князя Павла, и только перед женой его представал в своем естестве. Жена, как замечает автор, не утаила случившегося (это – не тайный порок!), но поведала обо всем, прежде всего, князю, как мужу своему. То есть, не мужу-князю, а самодержцу, правителю княжества, защитнику подданных, главе, а потом уже мужу!»
Она поступила как христианская жена, и, как это ни парадоксально звучит, добродетельная и верная, поскольку не умолчала, не скрыла свой грех, а покаялась в нем. Трудно представить себе мужа, даже придерживающегося современных взглядов на семейные отношения, уж не говоря о мужчине ХII—XIII веков, который бы спокойно отреагировал на подобные откровения собственной «половины». «Уж как я встречу того Духа, как отмечу его в ухо!» – пел Владимир Высоцкий, а миллионы мужей довольно потирали кулачки в знак солидарности. Что же касается средневекового менталитета современников Павла, то в качестве примера можно сослаться на былину, где богатырь Добрыня Никитич наказывает свою вторую жену, «еретицу Марину», за измену со «Змием Горынчищем»:
Итак, в любом случае этот посланец тьмы был бесом, пусть даже речь идет лишь об иносказательном толковании греха, а стало быть, врагом рода христианского.
Ну а если всё-таки допустить, что он действительно был змеем-оборотнем из плоти и крови? Какой бы невероятной эта версия ни казалась, но и у нее есть свои поклонники. Пусть немногочисленные, но они существуют. В частности, аргументом для них может служить глава из древнеиндийского эпоса «Махабхараты» – «Сожжение змей», в которой речь идет о возможном существовании серпентоидной цивилизации. Ее представители якобы были способны перемещаться в пространстве невероятным для человеческого понимания способом. Например, когда змей Такшака, как следует из «Махабхараты», умертвил своим укусом царя людей Парикшита, он улетел в небо, оставив след реверсионной струи, подобно реактивному самолету. Впрочем, вряд ли стоит аргументировать одну мифологическую версию другой, не менее шокирующей.
Гораздо легче предположить, что этим бесовским посланцем был человек – представитель языческого племени, маг, волхв, обладавший паранормальными способностями. В любом случае в подобном контексте он воспринимался бы как слуга нечистого. Подтверждением этой версии может служить и точка зрения эксперта в области фольклора Ф.И. Буслаева: «Народы дикие и воинственные, согласно верованиям в животных, получали имена змиев, волков, лютых зверей и особенно от своих соседей, которым они были страшны». Разве ж не мог гость, что навещал жену Павла, быть представителем такого народа? Вполне. Молодые муромские князья как раз оказались в подобном окружении. Еще не прошло и сотни лет со времени Крещения Мурома князем Константином. Рядом было полным-полно язычников, явных врагов, да и многие из тех, кто по меркантильным соображениям принял новую веру, еще оставались втайне адептами древней традиции своих предков. И вот один из таких волхвов решил, быть может, внедриться в семью князя. Тот ведь частенько бывал в отъезде или в походе, предоставив жене полную свободу скучать в гордом одиночестве.
Итак, что мы имеем? Тем самым пресловутым змеем мог быть, во-первых, бес, побуждавший одинокую женщину к греховным помыслам и действиям, некто невидимый, во-вторых – некое существо неземного происхождения, и, наконец, языческий жрец, представитель недружелюбного племени. У каждого времени свои версии.
Верить или не верить – дело личное. Но у народа на сей счет есть собственное мнение. Любопытный пример привел в своей статье руководитель исторического клуба «Град Китеж» С.В. Романов: «Жительница д. Ласково, которая рассказывала нам местные, не вошедшие в “Повести”, предания о св. Февронии, на вопрос об их достоверности ответила просто и мудро: “А зачем нашим бабушкам и дедушкам было нам лгать?”. Столь же убедительно народный сказитель начала прошлого века Рябинин высказался по поводу былин: “Знамо дело было, а то и какая корысть их петь?”»
Загадка Агрикова меча
Змеиная кровь
– А то как же! Все узнаешь. Спокойной ночи…
За бабушкой закрылась дверь, а я долго не могла уснуть. Мне было жалко и змея, который, с моей точки зрения, в общем-то никому ничего плохого не сделал: подумаешь, в гости прилетал! Так они же все могли подружиться: то змей в Муроме погостит, то князья к нему в гости наведаются – а тут сразу, не разобравшись, – за меч! И Петра было жалко – сделал другим добро, а самому досталось. Бабушка целомудренно опускала в своем рассказе подробности, с какой именно целью супостат наносил свои визиты высокородной замужней даме, а я рассудила обо всем в силу своего юного возраста. Часто, лежа в кровати, я разглядывала потолок. Особенно мое внимание привлекал угол, в котором проступила сырость, очертаниями напоминавшая поверженного змея. Одно крыло у него было выше, и представлялось, что он пытался опереться им обо что-то невидимое, может, воздух, а другое ниже, и какое-то скособоченное – он будто бы на него заваливался. Шея его приходилась как раз на стык стен, она струилась по нему, слегка изгибаясь, и завершалась грозно поднятым гребнем. А хвост, казалось, свивался в кольца и таял в облаках. Иногда я брала в руки зеркало и подносила к самым глазам, чтобы посмотреть на змея. Тогда картинка выходила наоборот: виделось, будто змей только что очнулся и собирается взлететь. Бабушка называла его просто сыростью, которая образовалась из-за того, что где-то подтекает крыша, и грозилась обязательно забелить перед Пасхой. Весной змей с потолка исчез.
Тайна змея
«И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (Откр. 12, 9).
История змея в буквальном смысле стара как мир. И очень неоднозначна.
«Змей вообще не поддается никакому единому объяснению. Его значение многообразно и разносторонне. Всякие попытки свести весь комплекс змея к чему-то единому… заранее обречены на неудачу», – к такому выводу пришел известный фольклорист В.Я. Пропп (1895—1970) в своем исследовании «Исторические корни волшебной сказки».
Змееподобные существа присутствуют в эпосе разных народов как некие космогонические сущности. В древнейшей мифологической традиции змей символизировал фаллическое, детородное начало. В Книге Книг Библии змей как воплощение нечистого искушает Еву. Примеров великое множество. Но в большинстве из них змей либо напрямую связан с первобытными силами природы, либо выступает существом враждебным человечеству.
В славянской былине о Волхе Всеславиче говорится о том, как некая «княжна Марфа Всеславьевна гуляла по саду и невзначай скочила с камня на лютого змея» и зачала от него сына—богатыря-оборотня Волха, или Волхова. Как отмечал исследователь русского фольклора академик Ф.И. Буслаев (1818—1897), «Волхов был бесоугодный чародей, лют в людях; бесовскими ухищрениями претворялся в различные образы и в лютого зверя крокодила; и залегал в той реке Волхове водный путь, тем, которые ему не поклонялись: одних пожирал, других потоплял». Местное новгородское предание именует Волха сыном Словена. Того самого Словена, от которого будто бы получили свое название славяне, как от Волха – река Волхов. Мифические змееподобные существа частенько ведут свою родословную от сил земли: рек, гор, лесов. В этом ряду стоит и самый раскрученный в сказках змеиный «бренд» – Змей Горыныч.
Кстати, змей-оборотень в большинстве мифов обладал космической сутью, одновременно являясь фаллическим символом, и, соответственно, способствовал появлению у земных женщин потомства, наделенного сверхъестественными качествами – от небывалой силы до неземной красоты. Благодаря этому никто из простых людей одолеть потомков змея не мог, а оттого и все их достоинства, унаследованные от отца, как правило, приписывались в народной традиции отпрыскам княжеского рода. Однако все эти представления об особом, мистическом избранничестве представителей правящей элиты можно рассматривать лишь как наследие язычества.
Со временем образ змея приобрел более конкретные очертания: он – блудный бес и уже не отец-родоначальник, а враг. С появлением единобожия змей-отец как носитель первородного начала уходит в тень и его место занимает змей-искуситель, символ первородного греха: именно он искушает жену былинного князя Владимира, жену Добрыни Никитича, держит в плену Марью Дивовну и всячески досаждает мужьям через их жен.
Врага рода человеческого побеждают былинные богатыри – Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Микула Селянинович… Последнему даже удается «припахать» змея, причем в прямом смысле этого слова: богатырь впрягает его в плуг и межует земли. Нет, он словно не землю разделяет, а мировоззрение, весь род людской: по одну сторону – язычники и змеепоклонники, а по другую – верующие в Бога в Троице Единого. В этом ряду змееборцев стоит и муромский князь Петр.
Надо сказать, что образ змея, как в русском поэтическом творчестве, так и в «Повести о Петре и Февронии», весьма мало напоминает драконов агиографической западной литературы. Он, как писал исследователь народного творчества А.А. Шайкин, «низведен до роли любовника, никому не желает смерти и никого не похищает».
Ой, так ли это? С точки зрения языческой – все нормально, все так. Ну а с христианской – с точностью до наоборот. Для христиан брак – таинство, освященное церковью. Венчаясь, двое становятся одной плотью. Что же касается третьего, то это Бог, освящающий брак. Но никак не змей, совращающий на грех. Причем в этом случае оружие греха направлено уже не против одного лишь мужа. Теперь речь может идти о самом Боге и о двух бессмертных душах – жены, впавшей в грех, и мужа – ее единой плоти.
В повести Ермолая-Еразма конкретно сказано, что не чай пить змей прилетал к жене князя Петра, а на блуд: «… диавол всели неприазненнаго летящаго змиа к жене князя того на блуд. И являшеся еи своими мечты яко же бяше и естеством, приходящим же людем являшеся, яко же князь сам седяше з женою своею».
Вероятно, для автора было важно показать, что Павлова жена поведением своим уподобляется Еве, впавшей в первородный грех, чтобы в дальнейшем противопоставить одну женщину другой – падкую на грех благочестивой и мудрой, одну семью другой – несчастливую Павлову гармоничной Петровой, одно мировоззрение другому – нестойкое в вере, полуязыческое, христианскому. И неважно, о каком именно змее идет речь – о незримом искусителе или же о существе из плоти и крови, но суть одна – он враг, явившийся на готовую почву, по несчастные души. В любом случае это повод считать, что в семье Павла дела шли неважно.
«...Жены, повинуйтесь своим мужьям, чтобы те из них, которые не покоряются слову, житием жен своих без слова приобретаемы были, когда увидят ваше чистое, богобоязненное житие. Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (1 Петр. 3, 1 4).Апостол Петр определил идеал женщины в христианском понимании.
Но не такова Павлова жена. Она слишком земная женщина. И потому она уязвима. Князь – из дома, а она – в уныние и тоску. Многим из нас легко понять ее чувства. Скучно ведь вот так день за днем сидеть, косу заплетать и в слюдяное окошко поглядывать, когда там мил-друг из похода или еще с какого иного чисто мужского мероприятия воротится. Ну, бес – тут как тут… А блудные мысли одинаково греховны, что и дела. Самобытный русский писатель А.М. Ремизов (1877—1957) в своей повести «Петр и Феврония Муромские» – несколько вольной версии – метко это состояние подметил: «...огненный змей, известно, прилетает ко вдовам, но к мужней жене не слыхать было… Огненный змей летит на тоску».
Что-то мне с моим не до конца изжитым материалистическим сознанием никак не удается представить, что речь могла идти не о каком-либо греховном помысле, а о реальном существе из иного мира, неземном любовнике земной женщины. Но наши предки думали иначе. Например, в старинной книге «АБеВеГа русских суеверий», изданной в 1786 году, ее автор М.Д. Чулков (1744—1792) писал, что огненные змеи – это «дьяволы, которые летают и искушают женщин». Надо понимать – распаляют. Нам почему-то кажется, что мы просвещеннее и умнее наших предков, а мы всего лишь называем змеев иными именами.
Кому из нас не приходилось слышать по телевизору или читать в прессе «пахнущие жареным» исповеди экзальтированных дамочек о том, как к ним являются пришельцы из иных миров и вступают с ними в интимные отношения. Верить им или нет – каждый вправе решать сам. Но в высказанном по этому поводу мнении муромского краеведа А.А. Епанчина (1948—1998) есть, на мой взгляд, рациональное зерно:
«Увы, но многое в житиях святых нашему искаженному рациональному сознанию кажется сказкой, и посему вызывает снисходительную улыбку. Напрасно! Змей-оборотень, бес… – это все суть одного явления – проникновения в наш мир мира параллельного, носителя космического зла, мимикрирующего под представления конкретной эпохи о непонятном, не объяснимом рассудочно. Ныне мы их называем “гуманоиды”, “полтергейст”, “снежный человек” и т.д., а предки наши называли их настоящим именем – бесы!»
Словом, змей этот реален в той же степени, как реально зло, как реален сам дьявол. У него на прицеле оказалась христианская семья князя Павла, и он начал действовать через самое слабое звено – через женщину, через ее неудовлетворенность.
«Я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха» (Рим. 7, 25), – как будто о ней сказал святой апостол Павел. Наверняка христианская душа княгини страдала, хотя ее наполненное жизненными соками тело, быть может, чувствовало себя иначе. А.Н. Ужанков весьма интересно комментирует суть нападок на семью муромского князя Павла: «Автор указывает имя князя и подчеркивает, что был он самодержавным, то есть самовластным, никому не подчиняющимся князем. Хотя исторически так складывалось, что Муромское княжество зависело в конце XII—XIII веках от своих более могущественных соседей: Владимирского или Рязанского княжеств. Но автору важно было подчеркнуть, что Павел был независимым и благоверным князем – слугой Божиим, как и должно быть князю. Если княжеская власть от Бога, то и княжеское служение – мирское служение Богу: защита отечества, православной веры и народа своего. Препятствует этому служению искони ненавидящий добро и род человеческий дьявол. Не имея возможности уязвить самого князя(он – благоверный, т.е. пребывающий в вере), дьявол пытается действовать через его жену, его единую плоть, поскольку венчанные муж и жена являют собой одно целое… А потому, как когда-то в раю прельстил Адама через Еву, подослав к ней змея, и теперь посылает к жене князя Павла “неприязненного” летающего змея-оборотня – на блуд. Всем приходящим людям являлся он в образе князя Павла, и только перед женой его представал в своем естестве. Жена, как замечает автор, не утаила случившегося (это – не тайный порок!), но поведала обо всем, прежде всего, князю, как мужу своему. То есть, не мужу-князю, а самодержцу, правителю княжества, защитнику подданных, главе, а потом уже мужу!»
Она поступила как христианская жена, и, как это ни парадоксально звучит, добродетельная и верная, поскольку не умолчала, не скрыла свой грех, а покаялась в нем. Трудно представить себе мужа, даже придерживающегося современных взглядов на семейные отношения, уж не говоря о мужчине ХII—XIII веков, который бы спокойно отреагировал на подобные откровения собственной «половины». «Уж как я встречу того Духа, как отмечу его в ухо!» – пел Владимир Высоцкий, а миллионы мужей довольно потирали кулачки в знак солидарности. Что же касается средневекового менталитета современников Павла, то в качестве примера можно сослаться на былину, где богатырь Добрыня Никитич наказывает свою вторую жену, «еретицу Марину», за измену со «Змием Горынчищем»:
Но муж княгини и ее деверь отнеслись к ее признанию с пониманием, по-христиански, ведь Павлова жена раскаялась, она не губить свою душу собралась, а спасти. С этого момента обозначилось противостояние сил. Все трое объединились, чтобы сообща извести врага. Что касается змея, то, несмотря на всю свою мудрость – «он же, льстивый прелестник, сам женой прельщен был». Считай – приговорен.
А и стал Добрыня жену свою учить,
Он молоду Марину Игнатьевну
Еретицу… безбожницу:
Он первое ученье – ей руку отсек,
Сам приговаривает:
«Эта рука мне не надобна,
Трепала она Змея Горынчища!»
А второе ученье – ноги ей отсек…
А третье ученье – губы ей отрезал и с носом прочь:
«А эти-де губы не надобны мне:
Целовали они Змея Горынчища!»
Четвертое ученье – голову ей отсек и с языком прочь:
«А эта голова мне не надобна,
И этот язык не надобен:
Знал он дела еретическия».
Итак, в любом случае этот посланец тьмы был бесом, пусть даже речь идет лишь об иносказательном толковании греха, а стало быть, врагом рода христианского.
Ну а если всё-таки допустить, что он действительно был змеем-оборотнем из плоти и крови? Какой бы невероятной эта версия ни казалась, но и у нее есть свои поклонники. Пусть немногочисленные, но они существуют. В частности, аргументом для них может служить глава из древнеиндийского эпоса «Махабхараты» – «Сожжение змей», в которой речь идет о возможном существовании серпентоидной цивилизации. Ее представители якобы были способны перемещаться в пространстве невероятным для человеческого понимания способом. Например, когда змей Такшака, как следует из «Махабхараты», умертвил своим укусом царя людей Парикшита, он улетел в небо, оставив след реверсионной струи, подобно реактивному самолету. Впрочем, вряд ли стоит аргументировать одну мифологическую версию другой, не менее шокирующей.
Гораздо легче предположить, что этим бесовским посланцем был человек – представитель языческого племени, маг, волхв, обладавший паранормальными способностями. В любом случае в подобном контексте он воспринимался бы как слуга нечистого. Подтверждением этой версии может служить и точка зрения эксперта в области фольклора Ф.И. Буслаева: «Народы дикие и воинственные, согласно верованиям в животных, получали имена змиев, волков, лютых зверей и особенно от своих соседей, которым они были страшны». Разве ж не мог гость, что навещал жену Павла, быть представителем такого народа? Вполне. Молодые муромские князья как раз оказались в подобном окружении. Еще не прошло и сотни лет со времени Крещения Мурома князем Константином. Рядом было полным-полно язычников, явных врагов, да и многие из тех, кто по меркантильным соображениям принял новую веру, еще оставались втайне адептами древней традиции своих предков. И вот один из таких волхвов решил, быть может, внедриться в семью князя. Тот ведь частенько бывал в отъезде или в походе, предоставив жене полную свободу скучать в гордом одиночестве.
Итак, что мы имеем? Тем самым пресловутым змеем мог быть, во-первых, бес, побуждавший одинокую женщину к греховным помыслам и действиям, некто невидимый, во-вторых – некое существо неземного происхождения, и, наконец, языческий жрец, представитель недружелюбного племени. У каждого времени свои версии.
Верить или не верить – дело личное. Но у народа на сей счет есть собственное мнение. Любопытный пример привел в своей статье руководитель исторического клуба «Град Китеж» С.В. Романов: «Жительница д. Ласково, которая рассказывала нам местные, не вошедшие в “Повести”, предания о св. Февронии, на вопрос об их достоверности ответила просто и мудро: “А зачем нашим бабушкам и дедушкам было нам лгать?”. Столь же убедительно народный сказитель начала прошлого века Рябинин высказался по поводу былин: “Знамо дело было, а то и какая корысть их петь?”»
Загадка Агрикова меча
«Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова меча». Звучит как формула, как заклинание. И, естественно, возникает вопрос: кто же такой Агрик? Некоторые исследователи считают, что Агрик является персонажем византийского эпоса, богатырем-змееборцем. М.Д. Чулков указывает на то, что в былинном эпосе упоминается Агриков, или Агриканов меч. Он якобы достался рязанскому богатырю Добрыне Никитичу, и им богатырь сразил Тугарина Змеевича. О богатырях братьях Агрикановых упоминает и профессор словесности ХIХ века Ф.И. Буслаев. А муромский краевед А.А. Епанчин приводит такой пример: «По преданию Агрик (Агрика, Агрикан, Гаррик) был благочестивым богатырем и собирал оружие по всему свету… был у него и меч-кладенец непобедимого свойства… Умирая, Агрик призвал к себе трижды тридцать богатырей, чтоб они битвой решили, кому владеть сим оружием. После погребения Агрика у алтаря Воздвиженского собора богатыри перебили друг друга. Последний из них, умирая, поручил беречь это оружие слуге Агрика Торопу… Находиться оно должно было в кладовой, в горе, а ключ – лежать под огромной отрубленной головой, лежащей в чистом поле». Ф.И. Буслаев провел параллели между «Повестью о Петре и Февронии» и некоторыми произведениями средневекового западноевропейского эпоса и пришел к выводу, что мотив чудесного добывания меча был чрезвычайно распространен: князь Петр находит его в алтарной стене храма; Зигмунд, герой «Саги о Вёльзунгах», вынимает из священного дерева; валашский витязь Вилиш девять дней молится у четырех каменных столбов, после чего обретает меч. Герой «Повести о Петре и Февронии» получает информацию о самом мече, но отнюдь не как его добыть и где искать. Тогда он прибегает к наиболее верному способу решения неразрешимых вопросов – молитве. И оказывается, что меч легендарного богатыря Агрика спрятан не где-то в тридевятом царстве, а в самом Муроме. Князь Петр, которого автор «Повести» неоднократно называет «благоверным», не добывает заветный меч в бою или при помощи силы и хитрости, не покупает его, совершив сделку, а именно обретает. Агриков меч достается ему по его молитве, ведь, как особо подчеркивал Ермолай-Еразм, он «имеяше же обычай ходити по церквам уединяяся». И в таком контексте меч словно становится ему наградой. Место, где сокрыт от недостойных взоровбогатырский клинок, тоже выбрано не случайно. Петр находит его не в чистом поле под отрубленной головой, не в камне, а в алтарной стене храма монастыря Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Да и помощь ему оказывает не какой-то сомнительный персонаж, а светлый отрок. Таким образом, волшебный меч-кладенец оказывается как бы посланным Божьей милостью. Если Петр немного и смахивает на легендарного короля Артура, но с весьма существенной разницей: артефакт русский князь обретает через молитву. В унисон истинному замыслу, кажется мне, звучат на сей раз и строки А.М. Ремизова, тонко уловившего скрытый смысл этого священнодейства: «На выносе Креста Петр стоял у праздника в Воздвиженском монастыре. Агриков меч неотступно подымался в его глазах, как подымали крест, – в широту и долготу креста. Его воля защитить брата подымала его вместе с крестом над землей высоко. Всенощная закончилась. Пустая церковь. А Петр, стянутый крестным обручом, один стоял у креста: “Агриков меч” – вышептывали его смякшие губы – “дай мне этот меч! Пошли мне этот меч!” – и рука подымалась мечом: “Агриков меч!”» Думаю, многие обращали внимание, что по форме меч напоминает крест. Осмелюсь предположить, что иносказание о мече расшифровывается именно как обретение креста, то есть силы, ниспосланной свыше, силы, дающей право действовать по воле и от имени Бога. Только так можно ополчиться на грех, на беса, персонифицированного в образе блудного змея. Ведь найден он был всё-таки, напомню, в Крестовоздвиженском монастыре.
Существует интригующая версия, тоже немного напоминающая местное предание. Будто бы в годы Второй мировой войны Гитлер получил от сотрудников Ананербе (общества «Наследие предков») донесение о существовании легендарного Агрикова меча. А те, в свою очередь, вроде бы узнали об этом из русской летописи. Но вполне вероятно, что просто могли прочитать в «Повести о Петре и Февронии», – почему бы и нет? Ведь каких только парадоксов не бывает. Но как бы то ни было, а помешанного на оккультизме Гитлера очень возбудило сообщение, что меч, который когда-то будто бы принадлежал муромскому князю Давиду Юрьевичу (Петру) цел и невредим и находится то ли в Рязанской, то ли в Муромской земле. Ведь, согласно легенде, тот, кто будет владеть этим мечом, станет непобедимым. В общем, одержимый бесовской страстью, лидер Третьего рейха отрядил в СССР тайную экспедицию на поиски чудотворного меча. Правда, немецкие агенты очень скоро угодили в лапы НКВД, и их следы затерялись… Как, впрочем, и сам меч.Но вопрос остался. Действительно, куда же он подевался после того, как Петр убил им змея? А.М. Ремизов высказал весьма сомнительное во всех смыслах предположение – без иронии тут не обошлось, – что древний меч после той битвы со змеем рассыпался в прах. У Ермолая-Еразма об этом нет ни слова, в известных летописях – тем более. Да обладай Петр тем мечом, может, не потеряла бы Русь своих лучших воинов в битве на Калке за пять лет до кончины самого муромского князя! По крайней мере, этот меч где-нибудь, когда-нибудь, да проявил бы себя в дальнейшей истории. Ан нет… Вдруг дело в другом? А в том, что если не меч это вовсе был – а крест. Тогда что ж выходит? Русь, не сумевшая сохранить до конца верность кресту, лишилась своей непобедимой силы, открывшись беде, грядущей с Востока.
Змеиная кровь
На Руси и после принятия христианства еще долго поклонялись стихийным языческим божествам. Во времена муромских князей Павла и Петра (Владимира и Давида) еще не стерлись в памяти народной рассказы о легендарном князе Всеславе Брячиславиче Полоцком, которого современники считали чародеем и оборотнем. В «Слове о полку Игореве», например, о князе Всеславе говорится, что он «людям судил, князьям грады рядил, а сам в ночь волком рыскал, великому Хорсу (богу) волком путь перерыскивал». Кстати, сам князь Игорь Северский и его жена Ярославна, знакомые всем по «Слову», были современниками героев «Повести о Петре и Февронии». Так вот, Ярославна, насколько мне не изменяет память, получив весть о пленении мужа, стенает и плачет, обращаясь не к Богу, а к силам стихий, например, к Днепру Словутичу, – чем не язычество?
Вроде бы все это объяснимо: христианство в те времена на Руси только-только на ноги вставало, а народ много веков до него жил по законам предков. И для мужика просто так взять и поменять одну веру на другую оказалось делом не совсем простым – генетическая память, знаете ли, сопротивлялась. А может, и бесы противились. В качестве примера можно привести фразу летописца, осуждавшего быт его современников: «...словом нарицающеся хрестьяни, а поганьскы живуще».
Частенько так называемые христиане придерживались старых обычаев, не осознавая их языческого значения. То устраивали трапезы рожаницам – покровительницам продолжения рода, то в случае болезни, особенно детей, обращались к волхвам, воспринимая их как знахарей и врачей. Но самое примечательное – люди не спешили отказывать себе в чувственных удовольствиях. Например, в записках Кирика – доместика Антониева монастыря в Новгороде, жившего в первой половине ХII века, упоминаются люди, которые держали у себя тайно и явно наложниц. В общем, жизнь наших предков в массе своей была весьма далека от канонов христианской морали: народ погряз в распутстве, и даже многие из власть имущих, призванных подавать пример, в быту придерживались двойных стандартов. Идеалы христианской семьи и добродетели буквально нуждались в спасении.
Актуальность этой проблемы подтверждает и ранее написанное митрополитом Киевским и всея Руси Иоанном II (1078—1089) «Правило церковное» или «Послание к черноризцу Иакову», которое, кстати, после «Устава» св. Владимира учеными признается как самый ценный памятник истории древнерусского церковного права. Так вот, из правил 7, 15, 21 и 31 этого документа мы узнаем, что в те времена существовало в народе мнение, будто бы церковное венчание приличествует одним князьям и боярам, а простые люди могут обходиться и без него. Так что обычным делом было иметь по две и по нескольку жен одновременно, обмениваться ими по своему усмотрению. Нельзя не признать, что порой эти двойные стандарты для знати и смердов переполняли чашу людского терпения или же служили поводом для недовольства. Летопись за 1174 год сообщает, что разгневанные галичане сожгли женщину по имени Анастасия, которая была наложницей их князя Ярослава. Самого же князя они вынудили всенародно присягнуть в верности своей законной (венчанной) супруге.
Вроде бы все это объяснимо: христианство в те времена на Руси только-только на ноги вставало, а народ много веков до него жил по законам предков. И для мужика просто так взять и поменять одну веру на другую оказалось делом не совсем простым – генетическая память, знаете ли, сопротивлялась. А может, и бесы противились. В качестве примера можно привести фразу летописца, осуждавшего быт его современников: «...словом нарицающеся хрестьяни, а поганьскы живуще».
Частенько так называемые христиане придерживались старых обычаев, не осознавая их языческого значения. То устраивали трапезы рожаницам – покровительницам продолжения рода, то в случае болезни, особенно детей, обращались к волхвам, воспринимая их как знахарей и врачей. Но самое примечательное – люди не спешили отказывать себе в чувственных удовольствиях. Например, в записках Кирика – доместика Антониева монастыря в Новгороде, жившего в первой половине ХII века, упоминаются люди, которые держали у себя тайно и явно наложниц. В общем, жизнь наших предков в массе своей была весьма далека от канонов христианской морали: народ погряз в распутстве, и даже многие из власть имущих, призванных подавать пример, в быту придерживались двойных стандартов. Идеалы христианской семьи и добродетели буквально нуждались в спасении.
Актуальность этой проблемы подтверждает и ранее написанное митрополитом Киевским и всея Руси Иоанном II (1078—1089) «Правило церковное» или «Послание к черноризцу Иакову», которое, кстати, после «Устава» св. Владимира учеными признается как самый ценный памятник истории древнерусского церковного права. Так вот, из правил 7, 15, 21 и 31 этого документа мы узнаем, что в те времена существовало в народе мнение, будто бы церковное венчание приличествует одним князьям и боярам, а простые люди могут обходиться и без него. Так что обычным делом было иметь по две и по нескольку жен одновременно, обмениваться ими по своему усмотрению. Нельзя не признать, что порой эти двойные стандарты для знати и смердов переполняли чашу людского терпения или же служили поводом для недовольства. Летопись за 1174 год сообщает, что разгневанные галичане сожгли женщину по имени Анастасия, которая была наложницей их князя Ярослава. Самого же князя они вынудили всенародно присягнуть в верности своей законной (венчанной) супруге.