Страница:
Заяц Февронии тоже не дает ей дремать. И как этот маленький беззащитный зверек вверяет себя покровительству своей хозяйки, так она сама с верою и надеждой полагается на Бога. Феврония словно улавливает недоступное другим послание. Нет, это не единственный на миллионы крестьянских девушек всех времен и народов шанс выбраться из глуши и выйти замуж за князя, а гораздо большее – промысел Божий. Ведь ей суждено вместе с будущим мужем стать покровителями главных человеческих ценностей – семьи, любви, верности, родной земли. И если заяц символизирует также бессмертие души, то с того момента, как она предстает вместе со своим домашним любимцем, начинается и ее путь в бессмертие.
Что касается метода исцеления князя Петра, то есть немало тех, кто усмотрел в действиях целительницы знахарство и пережиток язычества. Мол, почему Феврония, когда готовит лекарство для своего суженого, делает это без молитвы, не призывает помощь Всевышнего? Вопрос серьезный. Попробуем разобраться. Вот, например, что пишет по этому поводу М.В. Кривошеев в статье «К вопросу о жанре «Повести о Петре и Февронии»:
«Лечение болезней в Древней Руси, как правило, сопровождалось соответствующими молитвами, поскольку сама болезнь определялась как наказание Божье за грехи. Были даже составлены церковные Требники, содержащие молитвы для лечения от разных болезней. Существовала молитва, а вместе с ней и способ лечения, зараженному от змея (змеи) и она лишь отдаленно напоминает манипуляции Февронии: “От змии угрызенному человеку. Възем сосуд чист и влеи воду чисту, и молитву сию рек над водою и напои вреженыи, и ты сътвори поведавшему и напои его, и помажи ему, како то бы створил вреженому. Исцеляет вреженныи. Аминь”». Отметим, что основными компонентами, излечивавшими «вреженного», были вода и молитва. Однако возвратимся к методу излечения Петра. Вместе с книжными врачевальными молитвами в Древней Руси существовали и народные заговоры, и способы лечения, отражающие языческие воззрения. Вероятно, к таким и следует отнести врачевание Петра Февронией. А саму героиню Повести можно с определенной степенью осторожности считать «ведуньей».
Выходит, лечила не по правилам, значит – чародейка? Потрясающая логика! Но вряд ли до появления на горизонте Февронии Петра не пробовали выхаживать при помощи молитвы типа приведенной выше. Одна беда – результат, сами знаете какой. Феврония потому и стала избранницей, что ни в чем подобном ей не было нужды. И главное тут, пожалуй, не метод лечения, а сам лекарь. Феврония имела Божий дар исцелять. И, быть может, в ее рецепте основным компонентом была не квасная закваска «кисляждь», а то, что она дунула на нее. Ведь дунуть можно не просто так, а духом. Святым Духом. И не было ей нужды повторять слова молитвы, если эта молитва уже жила в ней самой. Могла бы, конечно, на воду дунуть, но вышло так, что как раз закваска под рукой оказалась, вот ее и употребила для богоугодного дела. Неважно, что это было, если Дух первичен, а материя… ну, сами знаете, на каком месте она. В общем, Дух исцелял, а не снадобье.
Мир, в котором жили Петр и Феврония, находился в незрелом, промежуточном состоянии перехода от язычества к монотеизму: христианство и чистая самоотверженная вера соседствовали с пережитками древних культов. Не потому ли у исследователей частенько возникает вопрос: как с учетом всего вышесказанного можно объяснить поступок Февронии, велевшей больному Петру сначала отправляться в баню? Однако подобные вопросы могут возникнуть лишь тогда, когда мы смотрим на Февронию как на целительницу, но не будущую святую, избранницу самого Господа.
В этом случае всё, представьте, очень даже логично. «Баней пакибытия» – омовением вечной жизнью называют таинство Крещения. Через его принятие с человека смываются грехи, и он как бы заново рождается к жизни во Христе.
Вот и Феврония – высочайшей чистоты душа, инструмент Божьей воли – посылает Петра в баню лишь затем, чтобы там он смог расквитаться со всем своим прошлым. И с бесовскими кознями, настигшими его через враждебного змея-оборотня, которого он убил, и со всеми былыми грехами и родовыми проклятиями, и с собственными человеческими слабостями, а уже после этого очищения принять на свое тело исцеление, главный компонент которого – Дух Святой. Ведь о закваске, которой Петру надо было смазать свои болячки после бани, сам Господь сказал буквально следующее: «…Чему уподоблю Царствие Божие? Оно подобно закваске…» (Лк. 13, 21).
Таинство очищения и исцеления свершилось. И, кажется, тихо прозвенели в прозрачном воздухе Ласкова прочитанные нежным девичьим голоском строки из Великого покаянного канона преподобного Андрея Критского: «Облекохся в раздранную ризу, южа истка ми змий советом, и стыжуся… Очисти мя, Спасе, благоутробием Твоим…»
Любовь по уму
«…Паче снега убелюся», или… «из грязи в князи»
Что касается метода исцеления князя Петра, то есть немало тех, кто усмотрел в действиях целительницы знахарство и пережиток язычества. Мол, почему Феврония, когда готовит лекарство для своего суженого, делает это без молитвы, не призывает помощь Всевышнего? Вопрос серьезный. Попробуем разобраться. Вот, например, что пишет по этому поводу М.В. Кривошеев в статье «К вопросу о жанре «Повести о Петре и Февронии»:
«Лечение болезней в Древней Руси, как правило, сопровождалось соответствующими молитвами, поскольку сама болезнь определялась как наказание Божье за грехи. Были даже составлены церковные Требники, содержащие молитвы для лечения от разных болезней. Существовала молитва, а вместе с ней и способ лечения, зараженному от змея (змеи) и она лишь отдаленно напоминает манипуляции Февронии: “От змии угрызенному человеку. Възем сосуд чист и влеи воду чисту, и молитву сию рек над водою и напои вреженыи, и ты сътвори поведавшему и напои его, и помажи ему, како то бы створил вреженому. Исцеляет вреженныи. Аминь”». Отметим, что основными компонентами, излечивавшими «вреженного», были вода и молитва. Однако возвратимся к методу излечения Петра. Вместе с книжными врачевальными молитвами в Древней Руси существовали и народные заговоры, и способы лечения, отражающие языческие воззрения. Вероятно, к таким и следует отнести врачевание Петра Февронией. А саму героиню Повести можно с определенной степенью осторожности считать «ведуньей».
Выходит, лечила не по правилам, значит – чародейка? Потрясающая логика! Но вряд ли до появления на горизонте Февронии Петра не пробовали выхаживать при помощи молитвы типа приведенной выше. Одна беда – результат, сами знаете какой. Феврония потому и стала избранницей, что ни в чем подобном ей не было нужды. И главное тут, пожалуй, не метод лечения, а сам лекарь. Феврония имела Божий дар исцелять. И, быть может, в ее рецепте основным компонентом была не квасная закваска «кисляждь», а то, что она дунула на нее. Ведь дунуть можно не просто так, а духом. Святым Духом. И не было ей нужды повторять слова молитвы, если эта молитва уже жила в ней самой. Могла бы, конечно, на воду дунуть, но вышло так, что как раз закваска под рукой оказалась, вот ее и употребила для богоугодного дела. Неважно, что это было, если Дух первичен, а материя… ну, сами знаете, на каком месте она. В общем, Дух исцелял, а не снадобье.
Современником Петра и Февронии был святой Агапит-врач, монах Киево-Печерской лавры, живший также на рубеже XII—XIII веков, так он лечил больных пищей со своего стола и молитвой. Чтобы скомпрометировать его лечение, однажды к Агапиту привели приговоренного к смерти, которому накануне дали смертельную дозу яда. Но яд отступил перед силой Святого Духа. Когда князь Владимир Мономах тяжко заболел, к нему пригласили Агапита. Но, к всеобщему удивлению, монах не пошел к больному правителю, а – неслыханная, казалось бы, дерзость! – передал больному немного пищи со своего стола. Но, с покорностью приняв это лечение, князь быстро пошел на поправку. Когда Мономах, исцелившись, прислал своему спасителю много золота и серебра, Агапит не принял даров, а сказал лишь, что лечил князя не он, а сам Христос.В исцелении Петра по методу Февронии важное место занимает и баня. У славян она издавна символизировала связь с архаическим прошлым. Прежде всего – с предками. В стародавние времена для очищения душ усопших родственников люди топили бани обычно в четверг на Cтрастной неделе и ставили в них угощение. Известный археолог, специалист по истории Древней Руси, академик Б.А. Рыбаков (1908—2000) обращал внимание, что именно бани считались у славян местом встречи с навьями – чужими, враждебными мертвецами, а также излюбленным обиталищем нечистой силы, о проделках которой ходили страшные рассказы. Все это, конечно же, пережитки язычества, но сознание людей меняется не так быстро, как хотелось бы, и баня – как символ – могла многих исследователей ввести в заблуждение, ведь за ней надолго закрепилась репутация нечистого, с точки зрения христианства, места. Но времена всё-таки менялись, а вместе с ними и символы…
Мир, в котором жили Петр и Феврония, находился в незрелом, промежуточном состоянии перехода от язычества к монотеизму: христианство и чистая самоотверженная вера соседствовали с пережитками древних культов. Не потому ли у исследователей частенько возникает вопрос: как с учетом всего вышесказанного можно объяснить поступок Февронии, велевшей больному Петру сначала отправляться в баню? Однако подобные вопросы могут возникнуть лишь тогда, когда мы смотрим на Февронию как на целительницу, но не будущую святую, избранницу самого Господа.
В этом случае всё, представьте, очень даже логично. «Баней пакибытия» – омовением вечной жизнью называют таинство Крещения. Через его принятие с человека смываются грехи, и он как бы заново рождается к жизни во Христе.
Вот и Феврония – высочайшей чистоты душа, инструмент Божьей воли – посылает Петра в баню лишь затем, чтобы там он смог расквитаться со всем своим прошлым. И с бесовскими кознями, настигшими его через враждебного змея-оборотня, которого он убил, и со всеми былыми грехами и родовыми проклятиями, и с собственными человеческими слабостями, а уже после этого очищения принять на свое тело исцеление, главный компонент которого – Дух Святой. Ведь о закваске, которой Петру надо было смазать свои болячки после бани, сам Господь сказал буквально следующее: «…Чему уподоблю Царствие Божие? Оно подобно закваске…» (Лк. 13, 21).
Таинство очищения и исцеления свершилось. И, кажется, тихо прозвенели в прозрачном воздухе Ласкова прочитанные нежным девичьим голоском строки из Великого покаянного канона преподобного Андрея Критского: «Облекохся в раздранную ризу, южа истка ми змий советом, и стыжуся… Очисти мя, Спасе, благоутробием Твоим…»
Любовь по уму
Ох и трудно современному человеку понять, чем же всё-таки этот семейный союз заслужил такое к себе отношение. Двое совершенно незнакомых людей, которые друг друга даже ни разу в глаза не видели, не говоря о какой-то взаимной симпатии, вступают в брак – и это мы в течение восьми веков называем любовью?! Более того – образцом и идеалом православной семьи?
Браки, как известно, совершаются на небесах, но жить-то все равно пока что приходится на земле, среди людей. А у нас, простых и грешных, сложились на сей счет собственные представления и «ритуальные танцы»: прежде чем молодые отправляются под венец, или, на худой конец, даже в ЗАГС, они как минимум бывают знакомы, какое-то время встречаются, испытывая влечение друг к другу, и только потом принимают решение соединить свои судьбы. А тут… Даже все переговоры между потенциальными женихом и невестой ведутся не лично, а через посредника. Но главное – во всем чувствуется какая-то обреченность. Она ему и прямо и намеками: женись, а то иначе – смогу ли тебя излечить? Он жениться не хочет, но чтобы жить и не страдать от болезни, вынужден уступить «шантажу». Вот ведь какой парадокс! Если, конечно, все понимать так буквально…
Что, неужели для Февронии действительно не имело значения, за кого замуж пойти, – был бы князь? А вдруг он окажется уродом, пьяницей, садистом? Откуда такая уверенность в словах и поступках? Впрочем, ответ уже дан: она вещая дева, ей открыты тайные знания. А Петр? Он ведь тоже в лицо ее ни разу не видел. Да и женитьба вообще, а на крестьянке в частности, пока что не входила в его ближайшие княжеские планы. Единственное, что его в тот момент могло волновать, как бы поскорей от хвори избавиться. Но он смиряется под натиском ее воли, потому что постепенно понимает – это не ее воля, а Божья. Его капитал – княжеский титул, богатства, власть. Ее приданое – дар исцелять и, что еще более важно, – ум.
Тогда выходит, что это в любом случае был брак по расчету? Или, вернее сказать, по уму… Ермолай Еразм, кстати, через всю «Повесть» проводит тему ума, причем не для красного словца. Сошлюсь еще раз на исследование А.Н. Ужанкова: «Поскольку душа, по средневековым представлениям, пребывает в сердце, то, стало быть, и ум, как часть души, пребывает в сердце».
Но где бы он там, по их допотопным понятиям, ни находился, а говорить о любви, возникшей между двумя людьми, которые даже не видели друг друга, язык не поворачивается. Пока… Ну а если поразмышлять на эту тему? Отбросить унаследованные от нашей суетной цивилизации навыки и собственный жизненный опыт, включая шишки, набитые на том самом месте, где уже по нашим представлениям помещается ум? Что ж, в парадоксальной, по нашим понятиям, логике наших предков что-то есть…
Кстати, за многовековую историю у русского народа сложилась определенная практика заключения браков. И в ней, увы, на первом месте всегда стояла житейская выгода, а не чувства. Мудрость народная – пословицы и поговорки – может служить тому подтверждением: «Каково семя, таково и племя», «Выбирай корову по рогам, а невесту по родам», то есть поинтересуйся прежде ее происхождением, семьей; «Жену выбирай не глазами, а ушами», из чего следует – послушай, что о ней говорят другие, а уж потом женись. Любовь – явление, как известно, проходящее, а семьи создавались на всю жизнь, оттого и такой подход был в порядке вещей. При выборе невесты обращали внимание не только на ее здоровье и трудолюбие, но и нрав, характер, уступчивость, покладистость, то есть такие личные качества, которые могут гарантировать лад в семье и здоровое потомство, ну а внешние данные, пожалуй, особого значения не имели.
Где же любовь? «Стерпится – слюбится» – таков был аргумент. Звучит как приговор! Но, представьте, иногда это тоже срабатывало. Первичной была установка на стабильность брачного союза, а все остальное… либо оно из всего вышесказанного вытекало, либо… уж извините!
Нет, мы привыкли к несколько иному развитию сюжета. Холодок по коже, огонь по жилам… до дрожи, до кома в горле, и, трепеща, воскликнуть: «Ж-жить без тебя не могу!» Вот это – Любовь! А все остальное – так, экономический расчет.
Но, как мне кажется, люди того времени считали, что любовь, пребывающая в обители ума, как раз и движет их чувствами и поступками. Создавая семьи, они собирались жить по любви, которая воцарится в их доме на всю жизнь, отныне и до века… по Божьему благословению. Откуда такая уверенность? Слово «уверенность» происходит от другого – «вера», так что, полагаю, все понятно. Да, они верили, что по молитве Бог одарит их любовью. От чистоты помыслов и глубины веры они надеялись, что так и будет. И – нередко случалось чудо. Верою в любовь притягивалась сама любовь.
Конечно, эта логика кое-кому из наших современников представляется весьма и весьма наивной. А что если нет любви и не будет – жди не жди, зови не зови? Тогда, быть может, эти пары находили оправдание и слабое утешение в том, что попросту оказывались недостойными Божьего дара. И без любви так и жили – с нелюбимыми нелюбимые, молясь и терпя.
Можно предположить, что во времена Петра и Февронии было одно представление о любви, а сегодня – несколько иное. Мы вкладываем в него и влюбленность, и страсть, а они – стабильное, уравновешенное, наполненное радостью состояние души. И всё-таки скорее ошибаемся мы, чем они, называя любовью мимолетное парение души, угодившей вдруг на «американские горки». Для подобного состояния было и есть иное определение – страсть.
В страсти как таковой – и это подтверждает опыт многих – нет созидательного начала. Она по природе своей деструктивна и не служит утверждению гармонии. И в жизни, и в любви, и даже в творчестве. Примером тому может служить все та же «Повесть о Петре и Февронии Муромских», но в изложении, вернее, трактовке, не Ермолая-Еразма, а Алексея Ремизова. Талантливому писателю пришлось четыре раза переделывать свою книгу. Он искал характер, пытался наделить образ Февронии большей страстностью, и сокрушался в письме: «Мне не нравится моя Феврония, в ней я не слышу визга боли, она “мудрая”, а значит, спокойная, а ведь мне надо, чтобы человек от тоски загрыз землю, это мое. У Февронии есть гнев и магия, но какая же во мне магия, и поэтому выходит формально (словесно)». Ремизов, как кулинар-импровизатор, добавил побольше специй в характер, причем весьма четко очерченный за несколько столетий до него, а в результате его Феврония вышла кем угодно – ведьмой, чародейкой, язычницей, но только не «тихим ангелом Рублева», не православной святой. Это была уже не Феврония, а всего лишь ее тезка. Не уловил Алексей Ремизов черты сильного, твердого характера, преисполненного смирения и кротости, – того, что подметил гениальный монах-предшественник,– а оно дорогого стоило!
Вот куда писателя завела страсть. Даже в умозрительном ее понимании.
Что же касается более конкретного, то… страсть как проявление влюбленности, наравне с другими узами, была для наших предков чем-то сродни греху. Приведу для примера высказывания святых отцов:
«Все, делаемое по страсти, вредит душевной чистоте и препятствует Божественной жизни» (св. Василий Великий); «Страсти происходят не от природы, но от желания» (св. Иоанн Златоуст); «Если отъяты от души будут страсти, то ум просвещается и поставляется на первое место естества» (св. Исаак Сирин).
Вот люди и стремились бороться со страстями и жить по уму. Скажете, скучно жили? Зато счастливо. Их браки были стабильны, наши – с точностью до наоборот.
Не зря же оптинский старец Макарий предупреждал в одном из своих писем:
«…Вы хотите жениться по страсти; тут уже совершенно толку не будет, это мне довольно известно на многих партиях. В браке спокойном, разумном супружеская любовь с годами лишь возрастает. В браке, заключенном по страсти, любовь, удаляясь от своего первоначального пламени, становится, напротив, все холоднее. Предмет страсти теряет свою привлекательность и может стать даже ненавистен. Ведь страстная любовь себялюбива. Но именно в этом случае, когда страсть уже завладела сердцем, особенно трудно бывает отказаться от желаемого. Святитель Иоанн Златоуст предлагает таковым лекарство: разлуку и время».
Феврония сама выбирала себе мужа, и делала это по уму, то есть по промыслу Божьему, – Петру оставалось лишь положиться на ее решение. Сам он в этом вопросе поначалу пассивен и даже несколько инфантилен, что, кстати, роднит его с многими современными мужчинами. Ведь и в нашей сегодняшней жизни часто ведущая роль достается женщине, а не наоборот. Русская национальная черта характера? Возможно.
Вот пишу – и сама себе поражаюсь. Выходит что: люди создавали семьи не по любви, а мы сегодня говорим о подобных браках как об идеальных? Парадокс какой-то… А вдруг наоборот: как раз в этом-то подходе к семье и браку, да и к самой любви, сокрыт рецепт вечного счастья и долгоиграющего благоденствия? Ведь получается, что, следуя такой логике, можно прийти к выводу: если в сердце не хватает любви, ее можно не только вымолить, но и вырастить.
Сошлюсь снова на авторитет святых отцов:
«Если ты находишь, что в тебе нет любви, а желаешь ее иметь, то делай дела любви, хотя сначала без любви. Господь увидит твое желание и старание и вложит в сердце твое любовь» (преп. Амвросий Оптинский); «Любовь приобретается путем работы над собой, путем насилия над собой и путем молитвы» (св. Алексий Мечев); «Делай дела любви – и за дела любви всегда Господь будет прилагать тебе потребное»; «При столкновении и обращении с людьми, содержи в сердце слово “люби” и, внимая ему, беседуй со всеми с любовью и благорасположением сердца. Не выпускай никогда из сердца этого слова при столкновении с ближним: оно сильно способствует утверждению сердца в любви» (св. Иоанн Кронштадтский).
Сегодня среди мужчин и женщин не слишком-то много найдется тех, кто был бы способен отречься от собственного эго и получать наслаждение от возможности дарить свою любовь другому, не требуя взаимности. Можно ли допустить, что, поступая так, человек будет испытывать страдания? Исключено! Ведь в этом случае один от другого не ждет взаимности, а наслаждается собственной любовью, живет своей самоотдачей. Это так называемая жертвенная любовь. И, как ни парадоксально звучит, именно она делает человека счастливым. Поступая так, он совершает первый шаг по направлению к Богу, приобщается к высшему миру.
Существует мнение, что притягиваются противоположности. Формально, по социальным меркам, Петр и Феврония были именно таковыми: он – князь, она – крестьянка. Но вряд ли Божий промысел состоял в том, чтобы показать образец «христианской» семьи, всего лишь соединив «первых» с «последними». Социальные различия не имеют значения по сравнению с личными и душевными качествами; а что если и они, как сказал поэт – «стихи и проза, лед и пламень», – что тогда?
Когда встречаются противоположности, они на какое-то время в состоянии дополнить друг друга, но разность интересов и менталитетов может быть настолько велика, что удержать такой союз в состоянии стабильности сложно. В природе – и материальной и духовной – действует еще и так называемый закон равенства свойств. Люди, наделенные сходными душевными качествами, образуют, согласно этому закону, более устойчивые союзы. А Петр и Феврония, чему подтверждением стала их дальнейшая жизнь, как раз таковыми и являлись. Хотя на первый взгляд все выглядело наоборот: он горячий – она спокойная, он спесивый – она смиренная, он гордый – она покорная. И все же они подобны друг другу, потому что и он и она – чисты душой и готовы внимать Богу, полагаясь на него во всем, в том числе и в делах любви и семьи.
Браки, как известно, совершаются на небесах, но жить-то все равно пока что приходится на земле, среди людей. А у нас, простых и грешных, сложились на сей счет собственные представления и «ритуальные танцы»: прежде чем молодые отправляются под венец, или, на худой конец, даже в ЗАГС, они как минимум бывают знакомы, какое-то время встречаются, испытывая влечение друг к другу, и только потом принимают решение соединить свои судьбы. А тут… Даже все переговоры между потенциальными женихом и невестой ведутся не лично, а через посредника. Но главное – во всем чувствуется какая-то обреченность. Она ему и прямо и намеками: женись, а то иначе – смогу ли тебя излечить? Он жениться не хочет, но чтобы жить и не страдать от болезни, вынужден уступить «шантажу». Вот ведь какой парадокс! Если, конечно, все понимать так буквально…
Что, неужели для Февронии действительно не имело значения, за кого замуж пойти, – был бы князь? А вдруг он окажется уродом, пьяницей, садистом? Откуда такая уверенность в словах и поступках? Впрочем, ответ уже дан: она вещая дева, ей открыты тайные знания. А Петр? Он ведь тоже в лицо ее ни разу не видел. Да и женитьба вообще, а на крестьянке в частности, пока что не входила в его ближайшие княжеские планы. Единственное, что его в тот момент могло волновать, как бы поскорей от хвори избавиться. Но он смиряется под натиском ее воли, потому что постепенно понимает – это не ее воля, а Божья. Его капитал – княжеский титул, богатства, власть. Ее приданое – дар исцелять и, что еще более важно, – ум.
Тогда выходит, что это в любом случае был брак по расчету? Или, вернее сказать, по уму… Ермолай Еразм, кстати, через всю «Повесть» проводит тему ума, причем не для красного словца. Сошлюсь еще раз на исследование А.Н. Ужанкова: «Поскольку душа, по средневековым представлениям, пребывает в сердце, то, стало быть, и ум, как часть души, пребывает в сердце».
Но где бы он там, по их допотопным понятиям, ни находился, а говорить о любви, возникшей между двумя людьми, которые даже не видели друг друга, язык не поворачивается. Пока… Ну а если поразмышлять на эту тему? Отбросить унаследованные от нашей суетной цивилизации навыки и собственный жизненный опыт, включая шишки, набитые на том самом месте, где уже по нашим представлениям помещается ум? Что ж, в парадоксальной, по нашим понятиям, логике наших предков что-то есть…
Кстати, за многовековую историю у русского народа сложилась определенная практика заключения браков. И в ней, увы, на первом месте всегда стояла житейская выгода, а не чувства. Мудрость народная – пословицы и поговорки – может служить тому подтверждением: «Каково семя, таково и племя», «Выбирай корову по рогам, а невесту по родам», то есть поинтересуйся прежде ее происхождением, семьей; «Жену выбирай не глазами, а ушами», из чего следует – послушай, что о ней говорят другие, а уж потом женись. Любовь – явление, как известно, проходящее, а семьи создавались на всю жизнь, оттого и такой подход был в порядке вещей. При выборе невесты обращали внимание не только на ее здоровье и трудолюбие, но и нрав, характер, уступчивость, покладистость, то есть такие личные качества, которые могут гарантировать лад в семье и здоровое потомство, ну а внешние данные, пожалуй, особого значения не имели.
Где же любовь? «Стерпится – слюбится» – таков был аргумент. Звучит как приговор! Но, представьте, иногда это тоже срабатывало. Первичной была установка на стабильность брачного союза, а все остальное… либо оно из всего вышесказанного вытекало, либо… уж извините!
Нет, мы привыкли к несколько иному развитию сюжета. Холодок по коже, огонь по жилам… до дрожи, до кома в горле, и, трепеща, воскликнуть: «Ж-жить без тебя не могу!» Вот это – Любовь! А все остальное – так, экономический расчет.
Но, как мне кажется, люди того времени считали, что любовь, пребывающая в обители ума, как раз и движет их чувствами и поступками. Создавая семьи, они собирались жить по любви, которая воцарится в их доме на всю жизнь, отныне и до века… по Божьему благословению. Откуда такая уверенность? Слово «уверенность» происходит от другого – «вера», так что, полагаю, все понятно. Да, они верили, что по молитве Бог одарит их любовью. От чистоты помыслов и глубины веры они надеялись, что так и будет. И – нередко случалось чудо. Верою в любовь притягивалась сама любовь.
Конечно, эта логика кое-кому из наших современников представляется весьма и весьма наивной. А что если нет любви и не будет – жди не жди, зови не зови? Тогда, быть может, эти пары находили оправдание и слабое утешение в том, что попросту оказывались недостойными Божьего дара. И без любви так и жили – с нелюбимыми нелюбимые, молясь и терпя.
Можно предположить, что во времена Петра и Февронии было одно представление о любви, а сегодня – несколько иное. Мы вкладываем в него и влюбленность, и страсть, а они – стабильное, уравновешенное, наполненное радостью состояние души. И всё-таки скорее ошибаемся мы, чем они, называя любовью мимолетное парение души, угодившей вдруг на «американские горки». Для подобного состояния было и есть иное определение – страсть.
В страсти как таковой – и это подтверждает опыт многих – нет созидательного начала. Она по природе своей деструктивна и не служит утверждению гармонии. И в жизни, и в любви, и даже в творчестве. Примером тому может служить все та же «Повесть о Петре и Февронии Муромских», но в изложении, вернее, трактовке, не Ермолая-Еразма, а Алексея Ремизова. Талантливому писателю пришлось четыре раза переделывать свою книгу. Он искал характер, пытался наделить образ Февронии большей страстностью, и сокрушался в письме: «Мне не нравится моя Феврония, в ней я не слышу визга боли, она “мудрая”, а значит, спокойная, а ведь мне надо, чтобы человек от тоски загрыз землю, это мое. У Февронии есть гнев и магия, но какая же во мне магия, и поэтому выходит формально (словесно)». Ремизов, как кулинар-импровизатор, добавил побольше специй в характер, причем весьма четко очерченный за несколько столетий до него, а в результате его Феврония вышла кем угодно – ведьмой, чародейкой, язычницей, но только не «тихим ангелом Рублева», не православной святой. Это была уже не Феврония, а всего лишь ее тезка. Не уловил Алексей Ремизов черты сильного, твердого характера, преисполненного смирения и кротости, – того, что подметил гениальный монах-предшественник,– а оно дорогого стоило!
Вот куда писателя завела страсть. Даже в умозрительном ее понимании.
Что же касается более конкретного, то… страсть как проявление влюбленности, наравне с другими узами, была для наших предков чем-то сродни греху. Приведу для примера высказывания святых отцов:
«Все, делаемое по страсти, вредит душевной чистоте и препятствует Божественной жизни» (св. Василий Великий); «Страсти происходят не от природы, но от желания» (св. Иоанн Златоуст); «Если отъяты от души будут страсти, то ум просвещается и поставляется на первое место естества» (св. Исаак Сирин).
Вот люди и стремились бороться со страстями и жить по уму. Скажете, скучно жили? Зато счастливо. Их браки были стабильны, наши – с точностью до наоборот.
Не зря же оптинский старец Макарий предупреждал в одном из своих писем:
«…Вы хотите жениться по страсти; тут уже совершенно толку не будет, это мне довольно известно на многих партиях. В браке спокойном, разумном супружеская любовь с годами лишь возрастает. В браке, заключенном по страсти, любовь, удаляясь от своего первоначального пламени, становится, напротив, все холоднее. Предмет страсти теряет свою привлекательность и может стать даже ненавистен. Ведь страстная любовь себялюбива. Но именно в этом случае, когда страсть уже завладела сердцем, особенно трудно бывает отказаться от желаемого. Святитель Иоанн Златоуст предлагает таковым лекарство: разлуку и время».
Феврония сама выбирала себе мужа, и делала это по уму, то есть по промыслу Божьему, – Петру оставалось лишь положиться на ее решение. Сам он в этом вопросе поначалу пассивен и даже несколько инфантилен, что, кстати, роднит его с многими современными мужчинами. Ведь и в нашей сегодняшней жизни часто ведущая роль достается женщине, а не наоборот. Русская национальная черта характера? Возможно.
Вот пишу – и сама себе поражаюсь. Выходит что: люди создавали семьи не по любви, а мы сегодня говорим о подобных браках как об идеальных? Парадокс какой-то… А вдруг наоборот: как раз в этом-то подходе к семье и браку, да и к самой любви, сокрыт рецепт вечного счастья и долгоиграющего благоденствия? Ведь получается, что, следуя такой логике, можно прийти к выводу: если в сердце не хватает любви, ее можно не только вымолить, но и вырастить.
Сошлюсь снова на авторитет святых отцов:
«Если ты находишь, что в тебе нет любви, а желаешь ее иметь, то делай дела любви, хотя сначала без любви. Господь увидит твое желание и старание и вложит в сердце твое любовь» (преп. Амвросий Оптинский); «Любовь приобретается путем работы над собой, путем насилия над собой и путем молитвы» (св. Алексий Мечев); «Делай дела любви – и за дела любви всегда Господь будет прилагать тебе потребное»; «При столкновении и обращении с людьми, содержи в сердце слово “люби” и, внимая ему, беседуй со всеми с любовью и благорасположением сердца. Не выпускай никогда из сердца этого слова при столкновении с ближним: оно сильно способствует утверждению сердца в любви» (св. Иоанн Кронштадтский).
Сегодня среди мужчин и женщин не слишком-то много найдется тех, кто был бы способен отречься от собственного эго и получать наслаждение от возможности дарить свою любовь другому, не требуя взаимности. Можно ли допустить, что, поступая так, человек будет испытывать страдания? Исключено! Ведь в этом случае один от другого не ждет взаимности, а наслаждается собственной любовью, живет своей самоотдачей. Это так называемая жертвенная любовь. И, как ни парадоксально звучит, именно она делает человека счастливым. Поступая так, он совершает первый шаг по направлению к Богу, приобщается к высшему миру.
Существует мнение, что притягиваются противоположности. Формально, по социальным меркам, Петр и Феврония были именно таковыми: он – князь, она – крестьянка. Но вряд ли Божий промысел состоял в том, чтобы показать образец «христианской» семьи, всего лишь соединив «первых» с «последними». Социальные различия не имеют значения по сравнению с личными и душевными качествами; а что если и они, как сказал поэт – «стихи и проза, лед и пламень», – что тогда?
Когда встречаются противоположности, они на какое-то время в состоянии дополнить друг друга, но разность интересов и менталитетов может быть настолько велика, что удержать такой союз в состоянии стабильности сложно. В природе – и материальной и духовной – действует еще и так называемый закон равенства свойств. Люди, наделенные сходными душевными качествами, образуют, согласно этому закону, более устойчивые союзы. А Петр и Феврония, чему подтверждением стала их дальнейшая жизнь, как раз таковыми и являлись. Хотя на первый взгляд все выглядело наоборот: он горячий – она спокойная, он спесивый – она смиренная, он гордый – она покорная. И все же они подобны друг другу, потому что и он и она – чисты душой и готовы внимать Богу, полагаясь на него во всем, в том числе и в делах любви и семьи.
«…Паче снега убелюся», или… «из грязи в князи»
К сожалению, нет сколько-нибудь достоверных свидетельств, какой была их первая встреча. Об этом можно только догадываться. Или – фантазировать. Мол, посмотрел жених в глаза своей суженой – да и голову потерял, понял, что не ошибся, пообещав взять ее в жены.
Слабо верится. Гораздо правдоподобнее было бы сказать: Петр Февронию сначала не любил. Просто у него не было ни времени, ни возможностей ее полюбить. Ведь как можно влюбиться в ту, кого даже ни разу не видел? Но в делах любви всяко бывает: иной раз, как в песне поется, «любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь», но случается, что она медленно восходит, напитав каждую клеточку, как живая вода. Так случилось у Петра с Февронией. И тем интереснее, необычнее и тоньше подлинная история их отношений, созидавшихся по Божьей воле.
Не исключено, что вначале Петр просто отнесся к этой женитьбе как к последнему этапу лечения. Понял, что болезнь его была не от змея, а от Бога – дабы гордыню смирить, а эта девушка-крестьянка в простом льняном сарафане как раз кстати пришлась. Как власяница… «Видев князь Петр в возвратной болезни своей, знамение гнева Божия, за неисполнение обета своего, пояти в супруги себе премудрую Февронию, потщася сие исполнити и сочетася с нею браком законным…» (Акафист святым благоверным князю Петру и княгине Февронии Муромским, кондак 2).
Ведь это только в сказке бывает: увидел – и сразу голова кругом, колени подкосились: здравствуй, любовь моя!
Кстати, подобным образом представлена встреча будущих супругов в опере Н.А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» (либретто В.И. Бельского). Правда, эта сценическая версия имеет мало общего с историей Муромских чудотворцев. Разве что имя и отдельные черты характера Февронии привнесены в оперу из жития, зато место действия – Китеж, да и время – нашествие монголов, даже имя жениха – княжич Всеволод, – все это синтезировано из древнерусских сказаний. А вот почему возникла такая подмена, поговорим потом.
Итак, Петр и Феврония встретились. Быть может, они еще не успели полюбить друг друга, но… процесс пошел.
В местных рязанских преданиях о Петре и Февронии сохранилась красивая легенда об отъезде жениха с невестой из Ласкова. Когда пришли княжеские слуги к Февронии, чтоб сказать: завтра, мол, жених со своими сватами пожалует, девица их удивила: «Пусть, – говорит, – князь ваш не возки готовит, а сани». Поразились люди, ведь дело было летом, как раз под Петров день (12 июля/ 29 июня по ст. стилю), растерялись. А соседи, услыхав, что учудила Феврония, тоже со смеху покатились, да стали скопом жениха жалеть: вот, мол, не повезло князю, пообещал жениться на блаженненькой – приходится слово держать. Надо сказать, что Февронию в родном селе не любили, за глаза дурочкой называли, а все потому, что никак не могли взять в толк ее мудреных речей. Зато услугами ее частенько пользовались, ведь «блаженненькая» по одному слову, к Богу обращенному, могла исцелить даже калеку. Но добро-то не все помнят! Как плохо – к ней бежали, а пройдет хворь – тотчас забывали.
…И вот проснулись поутру жители Ласкова и глазам своим не верят: с неба на зеленые сады с огородами, на избы с пристройками, на поля с пригорками валит густой снег. Выбежали селяне на улицу и рты поразевали, а тут еще одно чудо – въезжают в село сани расписные, везет их тройка добрых коней, а в санях тех – молодой и статный жених сидит. И спешат дивные гости прямиком к дому бортника-древолаза… Девицы местные, так те вообще обзавидовались, стали снежки им вслед швырять да кричать: «Почто дурочке Хавронье такая честь! У нас краше девки есть!» И вот остановились сани – выходит навстречу своей судьбе статная девушка в красном свадебном сарафане… А вдруг так все и было?
Слабо верится. Гораздо правдоподобнее было бы сказать: Петр Февронию сначала не любил. Просто у него не было ни времени, ни возможностей ее полюбить. Ведь как можно влюбиться в ту, кого даже ни разу не видел? Но в делах любви всяко бывает: иной раз, как в песне поется, «любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь», но случается, что она медленно восходит, напитав каждую клеточку, как живая вода. Так случилось у Петра с Февронией. И тем интереснее, необычнее и тоньше подлинная история их отношений, созидавшихся по Божьей воле.
Не исключено, что вначале Петр просто отнесся к этой женитьбе как к последнему этапу лечения. Понял, что болезнь его была не от змея, а от Бога – дабы гордыню смирить, а эта девушка-крестьянка в простом льняном сарафане как раз кстати пришлась. Как власяница… «Видев князь Петр в возвратной болезни своей, знамение гнева Божия, за неисполнение обета своего, пояти в супруги себе премудрую Февронию, потщася сие исполнити и сочетася с нею браком законным…» (Акафист святым благоверным князю Петру и княгине Февронии Муромским, кондак 2).
Ведь это только в сказке бывает: увидел – и сразу голова кругом, колени подкосились: здравствуй, любовь моя!
Кстати, подобным образом представлена встреча будущих супругов в опере Н.А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» (либретто В.И. Бельского). Правда, эта сценическая версия имеет мало общего с историей Муромских чудотворцев. Разве что имя и отдельные черты характера Февронии привнесены в оперу из жития, зато место действия – Китеж, да и время – нашествие монголов, даже имя жениха – княжич Всеволод, – все это синтезировано из древнерусских сказаний. А вот почему возникла такая подмена, поговорим потом.
Итак, Петр и Феврония встретились. Быть может, они еще не успели полюбить друг друга, но… процесс пошел.
В местных рязанских преданиях о Петре и Февронии сохранилась красивая легенда об отъезде жениха с невестой из Ласкова. Когда пришли княжеские слуги к Февронии, чтоб сказать: завтра, мол, жених со своими сватами пожалует, девица их удивила: «Пусть, – говорит, – князь ваш не возки готовит, а сани». Поразились люди, ведь дело было летом, как раз под Петров день (12 июля/ 29 июня по ст. стилю), растерялись. А соседи, услыхав, что учудила Феврония, тоже со смеху покатились, да стали скопом жениха жалеть: вот, мол, не повезло князю, пообещал жениться на блаженненькой – приходится слово держать. Надо сказать, что Февронию в родном селе не любили, за глаза дурочкой называли, а все потому, что никак не могли взять в толк ее мудреных речей. Зато услугами ее частенько пользовались, ведь «блаженненькая» по одному слову, к Богу обращенному, могла исцелить даже калеку. Но добро-то не все помнят! Как плохо – к ней бежали, а пройдет хворь – тотчас забывали.
…И вот проснулись поутру жители Ласкова и глазам своим не верят: с неба на зеленые сады с огородами, на избы с пристройками, на поля с пригорками валит густой снег. Выбежали селяне на улицу и рты поразевали, а тут еще одно чудо – въезжают в село сани расписные, везет их тройка добрых коней, а в санях тех – молодой и статный жених сидит. И спешат дивные гости прямиком к дому бортника-древолаза… Девицы местные, так те вообще обзавидовались, стали снежки им вслед швырять да кричать: «Почто дурочке Хавронье такая честь! У нас краше девки есть!» И вот остановились сани – выходит навстречу своей судьбе статная девушка в красном свадебном сарафане… А вдруг так все и было?
Представьте себе, до нас дошло еще одно предание, которое тоже косвенно подтверждает столь небывалое явление – снегопад в середине лета. Примерно в то же время, когда Петр обручился с Февронией (трудно назвать точно год, но предположительно в конце 90 х годов ХII века, на Петров пост), снег выпал и в окрестностях Великого Новгорода. Об этом свидетельствует так называемое пророчество святого Варлаама Хутынского «О снеге и морозе в Петров пост». Вкратце сюжет таков: пришел святой Варлаам к архиепископу Антонию в Великий Новгород, а владыка попросил святого к нему и через неделю пожаловать, хотел еще с ним поговорить на духовные темы. Святой Варлаам ему отвечает: «Если Господь повелит, то я буду к Вашей святости благословиться на первой неделе Петрова поста, в пятницу, на санях, господин святой владыка Антоний». Святитель был поражен таким ответом, но еще большее удивление ждало его впереди. Все случилось в точности, как и предсказал Варлаам Хутынский. Снег выпал, мороз ударил. Ужас охватил народ: ведь мороз в такое время года мог погубить урожай. Люди решили, что прогневали они Господа, оттого он в наказание наслал на них голод. Однако Варлаам объяснил смысл происходящего иначе: Господь действительно вначале решил покарать народ голодом, но по молитвам праведников отменил наказание. И в самом деле, когда люди стали осматривать растения, то на корнях и свежих побегах обнаружили множество замерзших вредителей, которые наверняка бы уничтожили весь урожай, если б не мороз. Низкая температура убила вредителей, но не погубила всходов. И осенью новгородцы собрали богатый урожай. От Великого Новгорода до Рязанской деревни Ласково расстояние не близкое, но вполне вероятно, что это аномальное явление затронуло весь северо-восточный регион Руси.