Проследив за направлением его взгляда, королева увидела его величество императора Японии Акихито, махавшего с верхней ступеньки поданного к самолету трапа. Потом камера показала принцессу Саяко, встречавшую отца внизу, возле трапа. Рядом стоял Джек Баркер, его плешь поблескивала на солнце. Филип волновался все больше.
— Косоглазый! — завопил он.
— Тише, милый! — сказала королева, однако Филип вскочил и, ругаясь и размахивая кулаками, двинулся к телевизору.
— Только теперь она поняла, почему телевизор подвесили так высоко. Санитар отвел Филипа в палату, чтобы уложить в постель; королева пошла за ними. Из комнаты отдыха доносилась необычная музыка; королева сразу узнала: японский государственный гимн, а играет, скорее всего, оркестр Колдстримского гвардейского полка.
Когда королева шла из «Угрюмых башен» к автобусной остановке, ей повстречалась компания обтрепанных бедолаг, рассевшихся табором у дороги. Один из них, молодой человек в пальто до пят, подошел к королеве и спросил:
— Сударыня, можно нам вернуться обратно?
Она всего лишь посетительница, объяснила королева, а не сотрудница клиники.
— Мы хотим обратно, — детским голоском сказала пожилая женщина.
Мужчина с разбитой физиономией, показавшейся королеве знакомой, закричал:
— Выкинули нас — живите, говорят, в этом, елки-палки… в обществе. А нам оно не по нраву, ваше общество, и мы ему тоже, елки-палки, не по нраву. Джек Баркер должен нас принять обратно. Говорил, приму-де, приму, вот пущай и примает, пущай и примает.
Выразив ему свое полное согласие, королева поспешила на автобус.
47. Уход со сцены
48. Приглашение на обед
49. Чай на троих
50. Лети вольным орлом[62]
51. Зубы
АПРЕЛЬ
52. Наутро после той ночи
— Косоглазый! — завопил он.
— Тише, милый! — сказала королева, однако Филип вскочил и, ругаясь и размахивая кулаками, двинулся к телевизору.
— Только теперь она поняла, почему телевизор подвесили так высоко. Санитар отвел Филипа в палату, чтобы уложить в постель; королева пошла за ними. Из комнаты отдыха доносилась необычная музыка; королева сразу узнала: японский государственный гимн, а играет, скорее всего, оркестр Колдстримского гвардейского полка.
Когда королева шла из «Угрюмых башен» к автобусной остановке, ей повстречалась компания обтрепанных бедолаг, рассевшихся табором у дороги. Один из них, молодой человек в пальто до пят, подошел к королеве и спросил:
— Сударыня, можно нам вернуться обратно?
Она всего лишь посетительница, объяснила королева, а не сотрудница клиники.
— Мы хотим обратно, — детским голоском сказала пожилая женщина.
Мужчина с разбитой физиономией, показавшейся королеве знакомой, закричал:
— Выкинули нас — живите, говорят, в этом, елки-палки… в обществе. А нам оно не по нраву, ваше общество, и мы ему тоже, елки-палки, не по нраву. Джек Баркер должен нас принять обратно. Говорил, приму-де, приму, вот пущай и примает, пущай и примает.
Выразив ему свое полное согласие, королева поспешила на автобус.
47. Уход со сцены
Молочник Барри стучался в дом номер девять по переулку Ад до боли в суставах. Было еще очень рано, полшестого утра, но ему необходимо было передать письмо королеве в собственные руки, как того требовала Лобелия Тремейн.
Наверху затявкал Гаррис, и вскоре королева, нечесаная, с затуманенными сном глазами, отворила дверь. Барри стоял перед ней, зажав, словно королевскую державу, пинту полужирного молока. Оглянувшись на полицейский кордон, он прошептал:
— Вам письмо, ваше величество.
Королева взяла у Барри молоко, и он в тот же миг одним движением сунул ей в руку конверт.
— От миссис Тремейн, — негромко сказал Барри и, повернувшись, зашагал к калитке.
Вздохнув, королева прикрыла дверь. А она-то надеялась, что вся эта дурацкая суета, поднятая Тремейном, уже позади. Она пошла на кухню и поставила чайник. Ожидая, пока он вскипит, вскрыла конверт и вынула несколько листков. Начала она с послания, написанного от руки на сложенной пополам открытке с изображением барсука.
Ваше Величество!
Как Вы уже, наверное, знаете, вчера арестовали моего мужа Эрика. Для нашего Дела это тяжкий удар, и тем не менее я, будучи всего лишь слабой женщиной, намерена возложить на себя груз ответственности, который нес Эрик. Один доброжелатель из Австралии прислал нам копию заметки из «Сидней трампет», которая при сем прилагается…
Не дочитав записки Лобелии, королева взяла в руки глянцевитый листок с копией заметки.
Последним видел члена бывшего английского королевского семейства театральный осветитель Боб Ганторп. Вот что сообщил нам главный электроспец труппы: «Я работал над сценой и, глянув вниз, заметил, что здоровенный амбал, ни дать ни взять гималайский медведь, уводит Эда за кулисы. Я слышал, как Эд крикнул „Помогите“, но пропустил это мимо ушей: Эд — малыш на редкость неуклюжий, даже для англичанина, вот я и подумал, что он налетел на декорацию».
Сиднейская полиция опубликовала примерный портрет похитителя: «Рост шесть футов шесть дюймов, крупного сложения, лицо загорелое, сломанный нос, от левого уха ко рту идет косой шрам, одет в маскировочную куртку, зеленые брюки, зеленый берет и тяжелые башмаки».
Даты на факсе не было. Сколько же времени прошло с тех пор, как Эд исчез? Она надеялась, что хотя бы его, самого впечатлительного из ее детей, судьба пощадила; а теперь, по милости этой чертовой Лобелии Тремейн, забот у нее прибавилось. Королева нагнулась и, вынув открытку Лобелии из пасти Гарриса, дочитала ее. БОМБА и прочий бред занимали большую часть письма, а в конце была приписка:
Р.S. Из надежного источника я узнала, что принц Эндрю служит на подводной лодке где-то под полярными льдами.
— Так вот почему Эндрю не давал о себе знать, — сказала королева Гаррису. — Ему повезло.
Наверху затявкал Гаррис, и вскоре королева, нечесаная, с затуманенными сном глазами, отворила дверь. Барри стоял перед ней, зажав, словно королевскую державу, пинту полужирного молока. Оглянувшись на полицейский кордон, он прошептал:
— Вам письмо, ваше величество.
Королева взяла у Барри молоко, и он в тот же миг одним движением сунул ей в руку конверт.
— От миссис Тремейн, — негромко сказал Барри и, повернувшись, зашагал к калитке.
Вздохнув, королева прикрыла дверь. А она-то надеялась, что вся эта дурацкая суета, поднятая Тремейном, уже позади. Она пошла на кухню и поставила чайник. Ожидая, пока он вскипит, вскрыла конверт и вынула несколько листков. Начала она с послания, написанного от руки на сложенной пополам открытке с изображением барсука.
Ваше Величество!
Как Вы уже, наверное, знаете, вчера арестовали моего мужа Эрика. Для нашего Дела это тяжкий удар, и тем не менее я, будучи всего лишь слабой женщиной, намерена возложить на себя груз ответственности, который нес Эрик. Один доброжелатель из Австралии прислал нам копию заметки из «Сидней трампет», которая при сем прилагается…
Не дочитав записки Лобелии, королева взяла в руки глянцевитый листок с копией заметки.
ЕГО АНГЛИЙСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО УХОДИТ В НАРОД
Таинственное исчезновение экс-принца, администратора гастрольной труппы
Вчера вечером, за полчаса до поднятия занавеса, исчез Эд Уиндмаунт, главный администратор английской труппы, чей спектакль «Овцы!» идет в Королевском театре Сиднея с полным аншлагом. Управляющий отелем «Бридж вью» Клайв Трелфорд сказал: «Он ушел днем прямо в театр, в номере он явно не спал: постель была не смята». Мистер Крейг Блейн, директор труппы, сегодня заявил «Мы совершенно сбиты с толку. Эд обычно очень точен. Опасаемся, что произошло что-то скверное».Последним видел члена бывшего английского королевского семейства театральный осветитель Боб Ганторп. Вот что сообщил нам главный электроспец труппы: «Я работал над сценой и, глянув вниз, заметил, что здоровенный амбал, ни дать ни взять гималайский медведь, уводит Эда за кулисы. Я слышал, как Эд крикнул „Помогите“, но пропустил это мимо ушей: Эд — малыш на редкость неуклюжий, даже для англичанина, вот я и подумал, что он налетел на декорацию».
Сиднейская полиция опубликовала примерный портрет похитителя: «Рост шесть футов шесть дюймов, крупного сложения, лицо загорелое, сломанный нос, от левого уха ко рту идет косой шрам, одет в маскировочную куртку, зеленые брюки, зеленый берет и тяжелые башмаки».
Даты на факсе не было. Сколько же времени прошло с тех пор, как Эд исчез? Она надеялась, что хотя бы его, самого впечатлительного из ее детей, судьба пощадила; а теперь, по милости этой чертовой Лобелии Тремейн, забот у нее прибавилось. Королева нагнулась и, вынув открытку Лобелии из пасти Гарриса, дочитала ее. БОМБА и прочий бред занимали большую часть письма, а в конце была приписка:
Р.S. Из надежного источника я узнала, что принц Эндрю служит на подводной лодке где-то под полярными льдами.
— Так вот почему Эндрю не давал о себе знать, — сказала королева Гаррису. — Ему повезло.
48. Приглашение на обед
В полдень к королеве зашли Анна со Спигги и были поражены, застав ее в халате и шлепанцах. Она молча протянула Анне газетную вырезку. Памятуя, что Спигги читать не умеет, Анна тактично прочла ее вслух. Королева убрала с глаз растрепанные волосы и глубоко вздохнула.
— Я понимаю, мама, это для тебя новый удар, — сказала Анна, — но нельзя же распускаться.
Подведя мать к лестнице, она велела ей принять ванну и одеться.
— Спигги приглашает нас на обед, — крикнула Анна, когда королева, шаркая ногами, выползла из ванной комнаты.
На обед? — подумала королева. И где же? В сосисочной? Или в придорожном кафе? А может, возле забегаловки, торгующей рыбой с жареной картошкой?
Она была приятно удивлена, узнав, что Спигги заказал им столик в Рабочем клубе района Цветов (поставив в журнале регистрации крест вместо подписи). Зал был хорошо обставлен, королева, успевшая зверски проголодаться, с радостью отметила, что в баре на прилавке горами высятся булочки с мясом, сыром и салатом, рулет с яйцом по-шотландски и куски пирога со свининой. В углу тихонько бормотал телевизор, придавая залу почти домашний уют. В соседнем концертном зале такие же, как она, пенсионеры под запись оркестра Джо Лосса[57] разучивали старинные танцы.
На танцплощадке кружились Вайолет и Уилф Тоби. Вайолет была ослепительна: усыпанные блестками туфли без пяток на высоких каблуках, алое платье в таких же блестках и сияющее счастьем лицо.
Королева опустилась рядом с Анной на обитую искусственной кожей банкетку и приказала себе расслабиться.
Небрежной походкой Спигги подошел к бару и, вытащив по дороге из кармана скатанную в трубку пачку банкнот, заказал еду и напитки.
Пока Норман, угрюмый бармен, неопрятными руками собирал на подносе их обед, королеве припомнилось, как Крофи говаривала ей: «Надо съедать все, что тебе положат. Оставлять на тарелке — страшное неприличие!»
Когда стол был уставлен яствами и выпивкой, Анна подняла стакан горького пива и предложила королеве:
— Давай не будем говорить про наши семейные дела, хорошо?
Наступило молчание; наконец Спигги, проглотив половину рулета с яйцом, заговорил о Гилберте. И тогда завязалась оживленная беседа о лошадях, которых они знали и любили; разговор прервался, когда на телеэкране возникло мрачное лицо Джека Баркера.
— Чегой-то стряслось, — взглянув на часы, сказал Спигги. — В это время обычно показывают передачи для ребятишек. — И, обращаясь к Норману, крикнул: — Э-гей, Норман, прибавь-ка звук.
Когда Норман, нашарив рычажок, повернул его в нужную сторону, Джек Баркер произнес:
— Таким образом, учитывая всемирный финансовый кризис, несущий угрозу стабильности в нашей стране и даже самому нашему образу жизни, правительство решило, что настала пора внести серьезные изменения в британскую конституцию.
Осушив бокал белого вина, королева скептически заметила:
— А у нас нет писаной конституции. Очевидно, Баркер намерен написать свою собственную.
Она подалась вперед, желая услышать, что же именно предлагается; но ее ожидало разочарование.
— Заняв пост премьер-министра, я получил высокое право осуществлять радикальные реформы, невзирая на противодействие самых разных сил. И впредь, какую бы должность я ни занимал, я всегда буду стремиться быть полезным своему народу, своей стране.
— Он что же, собирается подать в отставку? — спросила королева.
— Вот уж чего не хотелось бы, — сказал Спигги. — Он только вчера отменил подушный налог!
— Тихо, Спиггз, — шикнула Анна.
— Завтра в одиннадцать часов утра я выступлю с развернутым обращением к стране. Всего доброго! — внезапно закруглился Джек.
Ведущий в темном костюме торжественно объявил:
— Все назначенные на завтра передачи отменяются, вместо них пойдет специальный прямой репортаж. Он будет передаваться по всем каналам.
— Вот те на! — воскликнул Норман, который каждую свободную минуту проводил у телевизора. — Прямо, черт возьми, конец света.
— Я понимаю, мама, это для тебя новый удар, — сказала Анна, — но нельзя же распускаться.
Подведя мать к лестнице, она велела ей принять ванну и одеться.
— Спигги приглашает нас на обед, — крикнула Анна, когда королева, шаркая ногами, выползла из ванной комнаты.
На обед? — подумала королева. И где же? В сосисочной? Или в придорожном кафе? А может, возле забегаловки, торгующей рыбой с жареной картошкой?
Она была приятно удивлена, узнав, что Спигги заказал им столик в Рабочем клубе района Цветов (поставив в журнале регистрации крест вместо подписи). Зал был хорошо обставлен, королева, успевшая зверски проголодаться, с радостью отметила, что в баре на прилавке горами высятся булочки с мясом, сыром и салатом, рулет с яйцом по-шотландски и куски пирога со свининой. В углу тихонько бормотал телевизор, придавая залу почти домашний уют. В соседнем концертном зале такие же, как она, пенсионеры под запись оркестра Джо Лосса[57] разучивали старинные танцы.
На танцплощадке кружились Вайолет и Уилф Тоби. Вайолет была ослепительна: усыпанные блестками туфли без пяток на высоких каблуках, алое платье в таких же блестках и сияющее счастьем лицо.
Королева опустилась рядом с Анной на обитую искусственной кожей банкетку и приказала себе расслабиться.
Небрежной походкой Спигги подошел к бару и, вытащив по дороге из кармана скатанную в трубку пачку банкнот, заказал еду и напитки.
Пока Норман, угрюмый бармен, неопрятными руками собирал на подносе их обед, королеве припомнилось, как Крофи говаривала ей: «Надо съедать все, что тебе положат. Оставлять на тарелке — страшное неприличие!»
Когда стол был уставлен яствами и выпивкой, Анна подняла стакан горького пива и предложила королеве:
— Давай не будем говорить про наши семейные дела, хорошо?
Наступило молчание; наконец Спигги, проглотив половину рулета с яйцом, заговорил о Гилберте. И тогда завязалась оживленная беседа о лошадях, которых они знали и любили; разговор прервался, когда на телеэкране возникло мрачное лицо Джека Баркера.
— Чегой-то стряслось, — взглянув на часы, сказал Спигги. — В это время обычно показывают передачи для ребятишек. — И, обращаясь к Норману, крикнул: — Э-гей, Норман, прибавь-ка звук.
Когда Норман, нашарив рычажок, повернул его в нужную сторону, Джек Баркер произнес:
— Таким образом, учитывая всемирный финансовый кризис, несущий угрозу стабильности в нашей стране и даже самому нашему образу жизни, правительство решило, что настала пора внести серьезные изменения в британскую конституцию.
Осушив бокал белого вина, королева скептически заметила:
— А у нас нет писаной конституции. Очевидно, Баркер намерен написать свою собственную.
Она подалась вперед, желая услышать, что же именно предлагается; но ее ожидало разочарование.
— Заняв пост премьер-министра, я получил высокое право осуществлять радикальные реформы, невзирая на противодействие самых разных сил. И впредь, какую бы должность я ни занимал, я всегда буду стремиться быть полезным своему народу, своей стране.
— Он что же, собирается подать в отставку? — спросила королева.
— Вот уж чего не хотелось бы, — сказал Спигги. — Он только вчера отменил подушный налог!
— Тихо, Спиггз, — шикнула Анна.
— Завтра в одиннадцать часов утра я выступлю с развернутым обращением к стране. Всего доброго! — внезапно закруглился Джек.
Ведущий в темном костюме торжественно объявил:
— Все назначенные на завтра передачи отменяются, вместо них пойдет специальный прямой репортаж. Он будет передаваться по всем каналам.
— Вот те на! — воскликнул Норман, который каждую свободную минуту проводил у телевизора. — Прямо, черт возьми, конец света.
49. Чай на троих
Торопливо покинув телестудию в Вестминстере, Джек с провожатым подошел к лимузину, чтобы ехать назад, на Даунинг-стрит. Хотя великолепные резиновые шины мягко катили по ровному асфальту, Джеку чудилось, что он ощущает под собою железные ободья повозки, грохочущей по булыжной мостовой к месту казни.
В спальне своего pied-a-terre[58] — номера-люкс в отеле «Савой» — Саяко не сводила глаз с зеркала. Она упивалась собственным отражением. Она была великолепна, бесподобна, как и положено той, кому предстоит вскоре стать кумиром всех народов. Только что служанки помогли ей снять последнее, самое изысканное творение портновского гения, созданное специально для нее; аккуратно завернутое, оно уже висело в шкафу. Взяв сумочку и справочник «Дебреттс пиридж»[59], Саяко, одетая элегантно, хотя уже не столь ослепительно — в один из купленных на Слоун-стрит костюмов, — спустилась вниз, где ее ждала машина, чтобы отвезти на чаепитие.
Когда лимузин подъехал к дому номер десять по Даунинг-стрит, Джек вылез не сразу, хотя шофер уже открыл ему дверцу.
— Чтой-то не так, Джек? — поинтересовался шофер, видя, что Джек мешкает.
Это «чтой-то» звенело у Джека в голове, снова навевая воспоминания детства и тогда же усвоенных жизненных правил. Он оцепенел и стал похож на манекен, который сейчас будет использован в искусственной дорожной аварии для проверки надежности систем защиты.
— Ноги свело, — солгал Джек. — Погоди минутку.
А на Даунинг-стрит бледная женщина в шелковом одеянии уже накрывала на низеньком столике чай. В приемной Джека ожидали высокие гости. Наконец Джек вошел к ним; он шагал по ковру без туфель, в одних носках, протягивая гостям руку; лишь в самый последний миг он, вспомнив ритуал, опустил ее и низко поклонился.
В спальне своего pied-a-terre[58] — номера-люкс в отеле «Савой» — Саяко не сводила глаз с зеркала. Она упивалась собственным отражением. Она была великолепна, бесподобна, как и положено той, кому предстоит вскоре стать кумиром всех народов. Только что служанки помогли ей снять последнее, самое изысканное творение портновского гения, созданное специально для нее; аккуратно завернутое, оно уже висело в шкафу. Взяв сумочку и справочник «Дебреттс пиридж»[59], Саяко, одетая элегантно, хотя уже не столь ослепительно — в один из купленных на Слоун-стрит костюмов, — спустилась вниз, где ее ждала машина, чтобы отвезти на чаепитие.
Когда лимузин подъехал к дому номер десять по Даунинг-стрит, Джек вылез не сразу, хотя шофер уже открыл ему дверцу.
— Чтой-то не так, Джек? — поинтересовался шофер, видя, что Джек мешкает.
Это «чтой-то» звенело у Джека в голове, снова навевая воспоминания детства и тогда же усвоенных жизненных правил. Он оцепенел и стал похож на манекен, который сейчас будет использован в искусственной дорожной аварии для проверки надежности систем защиты.
— Ноги свело, — солгал Джек. — Погоди минутку.
А на Даунинг-стрит бледная женщина в шелковом одеянии уже накрывала на низеньком столике чай. В приемной Джека ожидали высокие гости. Наконец Джек вошел к ним; он шагал по ковру без туфель, в одних носках, протягивая гостям руку; лишь в самый последний миг он, вспомнив ритуал, опустил ее и низко поклонился.
50. Лети вольным орлом[62]
В тот же день, когда королева оплачивала на контроле купленные в «Еде-да-да» продукты, Виктор Берримен опустил ей что-то в хозяйственную сумку.
— Потом посмотрите, — шепнул он.
Разбирая дома покупки, она обнаружила, что таинственный предмет — это письмо к ней, написанное рукою Чарльза.
— Будь я курильщицей, сигарета мне сейчас очень бы пригодилась.
Ей больно было думать о том, что Чарльз, совершенно один, бежит куда глаза глядят. И как он, дурачок, перенесет суровую шотландскую зиму, когда самый воздух стынет от мороза? Распечатав коробочку «Смартиз», она высыпала содержимое на кухонный стол и сосредоточенно выбрала все красные горошины.
— Потом посмотрите, — шепнул он.
Разбирая дома покупки, она обнаружила, что таинственный предмет — это письмо к ней, написанное рукою Чарльза.
Дикая пустошь,Побарабанив пальцами по кухонному столу, королева сказала вслух:
Дальний Север
Мамочка, дорогая моя!
Пишу впопыхах (на одном месте стараюсь не задерживаться), хочу тебе сообщить, что я бежал «за море на остров Скай» — конечно же, не буквально за море на остров Скай, но безусловно в те края.
Днем сплю, а передвигаюсь и ищу пропитание по ночам. Стараюсь слиться с вереском, и, по-моему, мне это удается. Особенно помогает то, что мой спортивный костюм (благословенная одежда, до того удобная — не передать) лилово-зеленого цвета.
Надеюсь до наступления зимы набрести на заброшенную ферму и там обосноваться. Потребности у меня очень скромные; сухой торф для костерка, вереск для подстилки, простая пища и, хотя бы изредка, номер-другой «Дейли телеграф».
Одна просьба, мамочка, прежде чем закруглюсь. Пожалуйста, передай привет от меня Беверли Тредголд, скажи, что у меня не было времени попрощаться. И разумеется, поклон Диане и мальчикам.
Меня зовет новая жизнь. Мне теперь необходимо чувствовать, как лицо обдувает свежий ветер, необходимо слышать пронзительный крик зверьков, пойманных крылатыми хищниками.
Крепко тебя целую, дорогая моя мамочка
Ч.
— Будь я курильщицей, сигарета мне сейчас очень бы пригодилась.
Ей больно было думать о том, что Чарльз, совершенно один, бежит куда глаза глядят. И как он, дурачок, перенесет суровую шотландскую зиму, когда самый воздух стынет от мороза? Распечатав коробочку «Смартиз», она высыпала содержимое на кухонный стол и сосредоточенно выбрала все красные горошины.
51. Зубы
Королева поставила будильник на четверть восьмого. Накануне вечером Гаррис домой так и не пришел.
— Бессовестный, — укоризненно сказала она. — Знает ведь, что я беспокоюсь.
И вышла в переулок Ад на поиски пса.
Через час королева включила в гостиной телевизор. Вид на Букингемский дворец занимал весь экран. Флагшток был пуст. Слышалась военная музыка — похоже, оркестр Королевской морской пехоты, подумала королева. Распутав провод и шланг пылесоса, обмотавшиеся вокруг гладильной доски, она наконец извлекла пылесос из шкафа под лестницей, притащила в гостиную и стала чистить ковер, не спуская глаз с экрана, хотя картинка не сменилась ни разу. Пылесос нет-нет и втягивал в себя размотавшиеся по краям ковра нити, которые Спигги не закрепил как следует, и королева всякий раз чертыхалась.
Королеве очень хотелось, чтобы в доме все блестело. Она пригласила родню и кое-кого из соседей посмотреть прямой репортаж. Вытирая пыль и полируя мебель, она заметила, что руки у нее слегка дрожат: ее терзало дурное предчувствие; заявление Джека Баркера не сулило ничего хорошего.
Без пяти одиннадцать в тесной гостиной яблоку негде было упасть. Разнося кофе и печенье, королеве приходилось лавировать, чтобы не наступить кому-нибудь на ногу. По телевизору теперь показывали парадную дверь дома номер десять по Даунинг-стрит и собравшуюся вокруг толпу, которую сдерживала цепочка стоявших плечом к плечу полицейских.
Ровно в одиннадцать часов глянцевитая черная дверь отворилась, и появился Джек Баркер. Какой он бледный и усталый, подумала королева, будто ночь не спал. Джек подошел к сдвинутым в кучу микрофонам и поднял руку, успокаивая приветствующую его толпу. Он посмотрел на свои туфли, затем поднял голову и сказал:
— Британцы, сограждане, вчера я подписал документ, который изменит к лучшему нашу жизнь. Свою подпись под ним поставил также его величество Акихито, император Японии.
Джек извлек из кармана пиджака лист бумаги и поднял повыше, давая возможность операторам и туче фотокорреспондентов показать и запечатлеть его.
— Да говори же, болван! — вырвалось у королевы.
Наконец, сунув бумагу обратно в карман пиджака, Джек продолжил:
— С сегодняшнего дня между Англией, Шотландией, Уэльсом и Северной Ирландией, с одной стороны, и Японией — с другой, вступает в силу договор о дружбе, который закрепит особые отношения и постоянно растущие связи, существующие между нашими великими странами; договор этот принесет нам новую безопасность и процветание.
— Хватит пустопорожней болтовни, Баркер. Ближе к делу, — нетерпеливо сказала королева.
Джек заставил себя глянуть прямо в объектив стоявшей перед ним камеры, словно надеялся, посмотрев в глаза миллионам телезрителей, убедить их в своей искренности.
— С чувством радости и гордости я заявляю: этот договор вернет Британию на путь к новому величию. Мы опять станем частью империи, над которой никогда не заходит солнце.
Толпа разразилась ликующими криками.
— Куда он клонит? — пробормотала королева.
— Начиная с десятого апреля я служил народу в качестве премьер-министра. С сегодняшнего дня, по-прежнему находясь здесь, в доме десять по Даунинг-стрит, я буду служить вам в новой роли — генерал-губернатора Великобритании.
— Генерал-губернатора! — ахнула королева, но все в комнате на нее зашикали.
— Заботы о суверенитете нашей страны с нами разделит теперь Японская империя, — продолжал Джек.
Королева была не в силах больше сдерживаться.
— Он нас продал! — закричала она. — Продал как товар!
— В результате таких перемен в государственном устройстве, — продолжал Джек, — выплата краткосрочного займа в двенадцать триллионов йен, полученного правительством тринадцатого апреля и подлежащего погашению первого июня, откладывается на неопределенный срок. Наши новые федеральные отношения с растущей Японской империей, тщательно сбалансированные соответствующими финансовыми вливаниями, явятся гарантией того, что мы наконец получим необходимые средства для переустройства нашей великой страны так, как мы хотим и того заслуживаем. Теперь остается лишь закрепить этот политический и финансовый союз узами личного плана. Я счастлив сообщить, что именно это в данную минуту и свершается!
Черная дверь приотворилась, и Джек нырнул в дом.
— И чего это он тут молол ? — спросил Спигги, совершенно сбитый с толку длинными учеными словами.
— Джек Баркер отдал нашу страну в залог Японскому банку! — воскликнула королева.
— Бог ты мой! Мы что же, теперь по-японски должны будем говорить? — изумилась Вайолет.
— Уж я, во всяком случае, не стану, — заявил Уилф. — Слишком стар я, черт побери, чтобы учить еще один язык; я по-английски-то еле балакаю.
— Один мой знакомый, — заметила Беверли Тредголд, — сходил разок в японский ресторан. Жуть, говорит, полная. Кормили одной сырой рыбой.
— Пусть они не думают, — возмущенно начала Вайолет, — что стоит им сюда заявиться, и мы сразу перестанем готовить рыбу по-нашенски. Я, например, на это ни за что не пойду.
— А за квартиру кому теперь платить? — спросила Филомина Туссен. — Городскому совету, как раньше, или Японскому банку?
— Будь у нас нормальная писаная конституция, — процедила Маргарита, — ничего подобного бы не произошло.
Королева поспешно вышла из переполненной комнаты. Казалось, голова вот-вот лопнет. Неужели только она одна вполне поняла смысл заявления Баркера? Ведь совершен государственный переворот. Британию аннексировали, превратив в еще один отдаленный от метрополии японский остров. Королева пошла за дом, в сад. Гарриса по-прежнему нигде не было видно. В его миске лежала вчерашняя еда. Королева опорожнила миску в мусорное ведро под мойкой.
Хорошо хоть, что Филип сошел с ума, подумала она. Узнай он, что его любимую, ставшую родной страну продали, как рыбу на базаре, он бы, наверное… спятил.
Схватив транзисторный приемник «Сони», королева швырнула его об стену. В дверях появилась Анна.
— Мам, пойди-ка посмотри, — сказала она.
Теперь показывали Малл[60] , вдоль которого стояли толпы людей. Некоторые размахивали национальными флажками, другие — флагами с восходящим солнцем. Королеве, имевшей в таких делах огромный опыт, было совершенно ясно, что люди эти даже не догадываются, по какому поводу собрались. Они пришли просто потому, что полиция стала огораживать улицу барьерами.
Фицрой тем временем объяснял Диане, что может теперь лишиться работы. Он специализировался на экономическом спаде, напомнил он ей, а если со спадом покончено, зачем тогда он нужен?
Лица лондонцев исчезли с экрана, и камера показала золоченую карету, которую везла четверка белых лошадей, украшенных плюмажем; карета проехала под аркой Адмиралтейства и двинулась по Маллу. Толпа продолжала ликовать, хотя сквозь зашторенные окна не видно было сидящих внутри пассажиров.
— Идиоты, они и обезьян приветствовали бы точно так же! — в ярости воскликнула королева.
— А мы и были обезьянами, мама. Жили в зоопарке, и публика ходила на нас глазеть. Я рада, что вырвалась оттуда.
Королева заметила, что Спигги тихонько придвинулся поближе к Анне. В комнате стало невыносимо жарко. Королева чувствовала, что ей надо скорее выйти на свежий воздух. В висках у нее стучало.
Когда экипаж свернул в ворота Букингемского дворца. Тони Тредголд спросил:
— Кто ж там в карете-то?
— Откуда мне знать? — огрызнулась королева.
Картинка на экране сменилась: теперь под Тауэрским мостом проплывал японский фрегат. Шеренги английских и японских моряков на палубе отдавали честь. Королева презрительно фыркнула. Вдруг камера показала балкон Букингемского дворца, на который вышли две крохотные фигурки. Общий план резко сменился крупным, и стало видно, что одна из фигурок — Джек Баркер, одетый как игрушечный оловянный солдатик. На нем была треугольная шляпа с белым пером и багряный китель, увешанный знаками отличия и наградами, неизвестными королеве. Рядом с ним стоял император Акихито в ослепительном шелковом кимоно.
Они помахали собравшейся внизу толпе, и толпа тут же замахала в ответ. Затем Джек шагнул влево, а император вправо, и на балконе появились еще две фигуры, одна в мерцающем белом одеянии из шелка и шифона, в головном уборе с флердоранжем. Вторая — в серой визитке и цилиндре.
— А это еще кто, черт возьми? — воскликнула королева. Камера послушно приблизилась, чтобы ей было виднее. То был ее сын Эдвард с пасмурным лицом и тусклым взглядом; он держал за руку свою невесту — Саяко, дочь императора.
Королева не верила собственным глазам: император улыбается новоявленному зятю, а Эдвард, будто заводной манекен, наклоняется и целует молодую жену. Толпа внизу завопила так громко, что в телевизоре что-то задребезжало.
— Они похитили Эдварда! — вне себя от злости и отчаяния крикнула королева. — Теперь его заставят жить в Токио в качестве ее принца-консорта! — Она яростно тыкала пальцем в лицо Саяко на экране, сразу и навсегда невзлюбив свою новую невестку.
Тут раздался громоподобный гул. На экране засинело небо над Букингемским дворцом; на переднем плане торчал пустой флагшток. В вышине с воем возникли бывшие «Красные дьяволы»[61], теперь окрашенные в желтый цвет, и принялись крутить над дворцом замысловатые «петли» и «бочки», вызывая восхищение толпы. Эдвард мрачно наблюдал, как самолеты исчезают над южной частью Лондона.
Вот тут-то оно и произошло. По флагштоку, высокомерно хлопая на ветру, медленно пополз вверх флаг. Флаг был японский.
— Что, мир уже совсем, черт подери, сошел с ума? — закричала королева.
Опираясь на руку Эдварда, Саяко нагнулась; по виду ее можно было заключить, что сейчас она поднимет нечто такое, благодаря чему ее мгновенно полюбят миллионы сидящих у телевизора обожателей животных. Она выпрямилась, и камера показала то, что Саяко зажала под мышкой. Это был Гаррис в украшенном флердоранжем ошейнике.
— Гаррис! Ах ты, поганый маленький предатель! — взвизгнула королева.
Гаррис льстиво заглядывал Саяко в глаза. Император протянул руку, чтобы погладить английскую собачку. Гаррис оскалил зубы и зарычал. Император по глупости еще раз попытался приласкать собачку, но успеха не имел: Гаррис злобно вцепился в большой палец императора. Император хлестнул Гарриса перчаткой и в тот же миг утратил расположение всей английской телеаудитории.
Гаррис злорадно оскалился, а потом залился яростным лаем. Камера показывала его все более крупным планом, и наконец его голова заняла экран целиком. Королева и ее гости в тревоге отпрянули от телевизора, на котором видны были только острые зубы Гарриса и его пурпурно-красный язык.
— Бессовестный, — укоризненно сказала она. — Знает ведь, что я беспокоюсь.
И вышла в переулок Ад на поиски пса.
Через час королева включила в гостиной телевизор. Вид на Букингемский дворец занимал весь экран. Флагшток был пуст. Слышалась военная музыка — похоже, оркестр Королевской морской пехоты, подумала королева. Распутав провод и шланг пылесоса, обмотавшиеся вокруг гладильной доски, она наконец извлекла пылесос из шкафа под лестницей, притащила в гостиную и стала чистить ковер, не спуская глаз с экрана, хотя картинка не сменилась ни разу. Пылесос нет-нет и втягивал в себя размотавшиеся по краям ковра нити, которые Спигги не закрепил как следует, и королева всякий раз чертыхалась.
Королеве очень хотелось, чтобы в доме все блестело. Она пригласила родню и кое-кого из соседей посмотреть прямой репортаж. Вытирая пыль и полируя мебель, она заметила, что руки у нее слегка дрожат: ее терзало дурное предчувствие; заявление Джека Баркера не сулило ничего хорошего.
Без пяти одиннадцать в тесной гостиной яблоку негде было упасть. Разнося кофе и печенье, королеве приходилось лавировать, чтобы не наступить кому-нибудь на ногу. По телевизору теперь показывали парадную дверь дома номер десять по Даунинг-стрит и собравшуюся вокруг толпу, которую сдерживала цепочка стоявших плечом к плечу полицейских.
Ровно в одиннадцать часов глянцевитая черная дверь отворилась, и появился Джек Баркер. Какой он бледный и усталый, подумала королева, будто ночь не спал. Джек подошел к сдвинутым в кучу микрофонам и поднял руку, успокаивая приветствующую его толпу. Он посмотрел на свои туфли, затем поднял голову и сказал:
— Британцы, сограждане, вчера я подписал документ, который изменит к лучшему нашу жизнь. Свою подпись под ним поставил также его величество Акихито, император Японии.
Джек извлек из кармана пиджака лист бумаги и поднял повыше, давая возможность операторам и туче фотокорреспондентов показать и запечатлеть его.
— Да говори же, болван! — вырвалось у королевы.
Наконец, сунув бумагу обратно в карман пиджака, Джек продолжил:
— С сегодняшнего дня между Англией, Шотландией, Уэльсом и Северной Ирландией, с одной стороны, и Японией — с другой, вступает в силу договор о дружбе, который закрепит особые отношения и постоянно растущие связи, существующие между нашими великими странами; договор этот принесет нам новую безопасность и процветание.
— Хватит пустопорожней болтовни, Баркер. Ближе к делу, — нетерпеливо сказала королева.
Джек заставил себя глянуть прямо в объектив стоявшей перед ним камеры, словно надеялся, посмотрев в глаза миллионам телезрителей, убедить их в своей искренности.
— С чувством радости и гордости я заявляю: этот договор вернет Британию на путь к новому величию. Мы опять станем частью империи, над которой никогда не заходит солнце.
Толпа разразилась ликующими криками.
— Куда он клонит? — пробормотала королева.
— Начиная с десятого апреля я служил народу в качестве премьер-министра. С сегодняшнего дня, по-прежнему находясь здесь, в доме десять по Даунинг-стрит, я буду служить вам в новой роли — генерал-губернатора Великобритании.
— Генерал-губернатора! — ахнула королева, но все в комнате на нее зашикали.
— Заботы о суверенитете нашей страны с нами разделит теперь Японская империя, — продолжал Джек.
Королева была не в силах больше сдерживаться.
— Он нас продал! — закричала она. — Продал как товар!
— В результате таких перемен в государственном устройстве, — продолжал Джек, — выплата краткосрочного займа в двенадцать триллионов йен, полученного правительством тринадцатого апреля и подлежащего погашению первого июня, откладывается на неопределенный срок. Наши новые федеральные отношения с растущей Японской империей, тщательно сбалансированные соответствующими финансовыми вливаниями, явятся гарантией того, что мы наконец получим необходимые средства для переустройства нашей великой страны так, как мы хотим и того заслуживаем. Теперь остается лишь закрепить этот политический и финансовый союз узами личного плана. Я счастлив сообщить, что именно это в данную минуту и свершается!
Черная дверь приотворилась, и Джек нырнул в дом.
— И чего это он тут молол ? — спросил Спигги, совершенно сбитый с толку длинными учеными словами.
— Джек Баркер отдал нашу страну в залог Японскому банку! — воскликнула королева.
— Бог ты мой! Мы что же, теперь по-японски должны будем говорить? — изумилась Вайолет.
— Уж я, во всяком случае, не стану, — заявил Уилф. — Слишком стар я, черт побери, чтобы учить еще один язык; я по-английски-то еле балакаю.
— Один мой знакомый, — заметила Беверли Тредголд, — сходил разок в японский ресторан. Жуть, говорит, полная. Кормили одной сырой рыбой.
— Пусть они не думают, — возмущенно начала Вайолет, — что стоит им сюда заявиться, и мы сразу перестанем готовить рыбу по-нашенски. Я, например, на это ни за что не пойду.
— А за квартиру кому теперь платить? — спросила Филомина Туссен. — Городскому совету, как раньше, или Японскому банку?
— Будь у нас нормальная писаная конституция, — процедила Маргарита, — ничего подобного бы не произошло.
Королева поспешно вышла из переполненной комнаты. Казалось, голова вот-вот лопнет. Неужели только она одна вполне поняла смысл заявления Баркера? Ведь совершен государственный переворот. Британию аннексировали, превратив в еще один отдаленный от метрополии японский остров. Королева пошла за дом, в сад. Гарриса по-прежнему нигде не было видно. В его миске лежала вчерашняя еда. Королева опорожнила миску в мусорное ведро под мойкой.
Хорошо хоть, что Филип сошел с ума, подумала она. Узнай он, что его любимую, ставшую родной страну продали, как рыбу на базаре, он бы, наверное… спятил.
Схватив транзисторный приемник «Сони», королева швырнула его об стену. В дверях появилась Анна.
— Мам, пойди-ка посмотри, — сказала она.
Теперь показывали Малл[60] , вдоль которого стояли толпы людей. Некоторые размахивали национальными флажками, другие — флагами с восходящим солнцем. Королеве, имевшей в таких делах огромный опыт, было совершенно ясно, что люди эти даже не догадываются, по какому поводу собрались. Они пришли просто потому, что полиция стала огораживать улицу барьерами.
Фицрой тем временем объяснял Диане, что может теперь лишиться работы. Он специализировался на экономическом спаде, напомнил он ей, а если со спадом покончено, зачем тогда он нужен?
Лица лондонцев исчезли с экрана, и камера показала золоченую карету, которую везла четверка белых лошадей, украшенных плюмажем; карета проехала под аркой Адмиралтейства и двинулась по Маллу. Толпа продолжала ликовать, хотя сквозь зашторенные окна не видно было сидящих внутри пассажиров.
— Идиоты, они и обезьян приветствовали бы точно так же! — в ярости воскликнула королева.
— А мы и были обезьянами, мама. Жили в зоопарке, и публика ходила на нас глазеть. Я рада, что вырвалась оттуда.
Королева заметила, что Спигги тихонько придвинулся поближе к Анне. В комнате стало невыносимо жарко. Королева чувствовала, что ей надо скорее выйти на свежий воздух. В висках у нее стучало.
Когда экипаж свернул в ворота Букингемского дворца. Тони Тредголд спросил:
— Кто ж там в карете-то?
— Откуда мне знать? — огрызнулась королева.
Картинка на экране сменилась: теперь под Тауэрским мостом проплывал японский фрегат. Шеренги английских и японских моряков на палубе отдавали честь. Королева презрительно фыркнула. Вдруг камера показала балкон Букингемского дворца, на который вышли две крохотные фигурки. Общий план резко сменился крупным, и стало видно, что одна из фигурок — Джек Баркер, одетый как игрушечный оловянный солдатик. На нем была треугольная шляпа с белым пером и багряный китель, увешанный знаками отличия и наградами, неизвестными королеве. Рядом с ним стоял император Акихито в ослепительном шелковом кимоно.
Они помахали собравшейся внизу толпе, и толпа тут же замахала в ответ. Затем Джек шагнул влево, а император вправо, и на балконе появились еще две фигуры, одна в мерцающем белом одеянии из шелка и шифона, в головном уборе с флердоранжем. Вторая — в серой визитке и цилиндре.
— А это еще кто, черт возьми? — воскликнула королева. Камера послушно приблизилась, чтобы ей было виднее. То был ее сын Эдвард с пасмурным лицом и тусклым взглядом; он держал за руку свою невесту — Саяко, дочь императора.
Королева не верила собственным глазам: император улыбается новоявленному зятю, а Эдвард, будто заводной манекен, наклоняется и целует молодую жену. Толпа внизу завопила так громко, что в телевизоре что-то задребезжало.
— Они похитили Эдварда! — вне себя от злости и отчаяния крикнула королева. — Теперь его заставят жить в Токио в качестве ее принца-консорта! — Она яростно тыкала пальцем в лицо Саяко на экране, сразу и навсегда невзлюбив свою новую невестку.
Тут раздался громоподобный гул. На экране засинело небо над Букингемским дворцом; на переднем плане торчал пустой флагшток. В вышине с воем возникли бывшие «Красные дьяволы»[61], теперь окрашенные в желтый цвет, и принялись крутить над дворцом замысловатые «петли» и «бочки», вызывая восхищение толпы. Эдвард мрачно наблюдал, как самолеты исчезают над южной частью Лондона.
Вот тут-то оно и произошло. По флагштоку, высокомерно хлопая на ветру, медленно пополз вверх флаг. Флаг был японский.
— Что, мир уже совсем, черт подери, сошел с ума? — закричала королева.
Опираясь на руку Эдварда, Саяко нагнулась; по виду ее можно было заключить, что сейчас она поднимет нечто такое, благодаря чему ее мгновенно полюбят миллионы сидящих у телевизора обожателей животных. Она выпрямилась, и камера показала то, что Саяко зажала под мышкой. Это был Гаррис в украшенном флердоранжем ошейнике.
— Гаррис! Ах ты, поганый маленький предатель! — взвизгнула королева.
Гаррис льстиво заглядывал Саяко в глаза. Император протянул руку, чтобы погладить английскую собачку. Гаррис оскалил зубы и зарычал. Император по глупости еще раз попытался приласкать собачку, но успеха не имел: Гаррис злобно вцепился в большой палец императора. Император хлестнул Гарриса перчаткой и в тот же миг утратил расположение всей английской телеаудитории.
Гаррис злорадно оскалился, а потом залился яростным лаем. Камера показывала его все более крупным планом, и наконец его голова заняла экран целиком. Королева и ее гости в тревоге отпрянули от телевизора, на котором видны были только острые зубы Гарриса и его пурпурно-красный язык.
АПРЕЛЬ
52. Наутро после той ночи
Королева вздрогнула и проснулась. Прыгая, как мячик, перед телевизором, Гаррис лаял с невиданным остервенением. Королева была вся в поту. Тяжелые полотняные простыни облепили ее влажным холодом. Как обычно, она поглядела в угол, на пятно сырости, но его не было, вместо него виднелось нечто похожее на тонкую шелковую обивку.
— Да замолчи же ты, паршивая псина! — крикнула королева.
Гаррис продолжал тявкать на пустой экран. Чтобы заставить его замолчать, королева взяла пульт дистанционного управления и включила телевизор. Было утро десятого апреля 1992 года, и Дэвид Димблби с воспаленными от бессонницы глазами устало повторял, что на выборах победила консервативная партия.
— О Боже, какой кошмар! — простонала королева и натянула одеяло на голову.
— Да замолчи же ты, паршивая псина! — крикнула королева.
Гаррис продолжал тявкать на пустой экран. Чтобы заставить его замолчать, королева взяла пульт дистанционного управления и включила телевизор. Было утро десятого апреля 1992 года, и Дэвид Димблби с воспаленными от бессонницы глазами устало повторял, что на выборах победила консервативная партия.
— О Боже, какой кошмар! — простонала королева и натянула одеяло на голову.