Тазиев Гарун. На вулканах

   В 1974 г. у Пунта-Лючии, на высоте 2600 м, открылись новые жерла и пошла лава. С 1976 по 1978 г. я не бывал на Этне из-за забот, связанных с Суфриером, поэтому мне не известно, как и когда завершилось самое последнее по времени многолетнее извержение удивительной северо-восточной бокки (я пишу эти строки в апреле 1983 г.). Проработавшая без остановки с 1911 по 1971 г. северо-восточная бокка, расположенная на высоте 3400 м над уровнем моря, украсилась четырехсотметровым конусом и вознеслась выше (по крайней мере на сегодняшний момент) горделивого центрального конуса.
   Долгое извержение середины 70-х годов относилось к тому же типу, что и происходившие на северо-восточной бокке в 1951-1970 гг., причем это касается не только продолжительности, но и прорыва газов с выбросами бомб из жерл и изливания лав из трещин, открывшихся у основания вырастающего конуса.
   Относительно жидкие лавовые массы стекали к югу, северу, востоку и западу в зависимости от направления трещин. Текли они довольно низко, спускаясь с отметки 3000 м (где открывались устья) до высоты 2500 и даже 2000 м - там, где этому способствовал напор и в особенности уклон. За двадцать лет здесь вырос целый сбегающий каменный щит, верхний край которого лежит на высоте около 3200 м. Среди этих напластований возвышается вершинный конус, состоящий помимо немногочисленных слоев лавы почти исключительно из шлака и вулканических бомб, выброшенных при выходе газов из жерла.
   Казалось, с извержением 1971 г. почти непрерывно действовавшая ранее северо-восточная бокка затихла. Это нас искренне огорчало, так как, несмотря на безденежье, вызванное поистине возмутительными перебоями в финансировании (дожив до седых волос, я так и не осознал, что в узком мирке научных исследований зачастую превалируют не законы этики, а соображения карьеризма), нам удалось кое-как обзавестись нужными приборами. Мы радовались, что теперь имеем то, без чего серьезному вулканологу делать нечего: вполне точную и надежную аппаратуру. Активность северо-восточной бокки позволила бы нам опробовать приборы на практике. Прекращение ее деятельности повергло нас в уныние.
   И вдруг бокка вновь заговорила!
   Глава двенадцатая,
   в которой объясняется, почему так важно изучать эруптивные газы и чем они отличаются от обычных фумарол, где рассказывается о самых крупных и самых тонкостенных в мире газовых пузырях, где повествуется об удивительных приключениях летчика Гийоме в Андах, описанных его другом, писателем Сент-Экзюпери.
   Действительно, источником лавовых потоков Пунта-Лючии, мирно изливавшихся с 1974 г. по северному склону Этны с высоты 2600 м, оказалась точка, отстоявшая от этого места более чем на километр и расположенная на добрых 500 м выше: то была вновь активно заработавшая северо-восточная бокка.
   Это можно было видеть, во-первых, по трещине, соединявшей бокку с точкой выхода лавы, а во-вторых, по отсутствию прорыва газов в указанной точке, что представляло собой резкий контраст с началом активной "эксплозивной" деятельности северо-восточной бокки, молчавшей уже три года, с самого извержения 1971 г. Ранее бокка действовала почти непрерывно в течение десятков лет. Мы уже привыкли к фейерверкам, плясавшим над северо-восточной боккой, и ее затянувшееся бездействие нас удручало. Вулкан без извержений - все равно что король, не желающий веселиться!
   Я надеялся, что выход газов позволит нам взять пробы настоящего эруптивного газа. Они наиболее важны для вулканолога. Можно даже сказать, что эти пробы - единственные, представляющие интерес, в отличие от обычных проб, которые берутся из фумарол. Дело в том, что химический состав фумарольных газов всегда изменен, замаскирован, а иногда и вообще лишен всякого смысла в результате охлаждения (хотя и незначительного), действия воздуха, образующего окислы некоторых компонентов газа, и, наконец, воды, присутствующей как под землей, так и в атмосфере, которая приводит к образованию гидратов.
   Мы считаем, что выяснение точного химического состава магматических газов, то есть газов, растворенных в магме под давлением на большой глубине, помогает лучше понять эволюцию эруптивного феномена. Нам представляется, что данный феномен почти полностью определяется именно газами.
   В самом деле, если бы не газы, магма не смогла бы подняться на поверхность, так как ее плотность выше плотности породы земной коры, под которой она залегала. И выходит она наружу с глубин в десятки километров вовсе не потому, что какие-то силы "выжимают" ее, словно пасту из тюбика, как считают некоторые: вулканические зоны приурочены вовсе не к районам тектонического сжатия, где образуются складки и вырастают горные цепи, а, напротив, к районам растяжения. В таком случае поднятие более плотной магмы к поверхности сквозь менее плотные слои земной коры должны объясняться включением в работу некоего фактора, обращающего отношение плотности магмы и плотности вмещающих пород. Мы считаем, что таким фактором является возникновение множества газовых пузырей в жидкой магме, перенасыщенной газом. Причинами перенасыщения могут стать уменьшение давления, испытываемого магмой, возрастание ее температуры, увеличение содержания водяного пара и т. д. Как бы то ни было, пузыри "разрыхляют" кипящее каменное тесто, подобно тому как действуют на хлебное тесто пузырьки углекислого газа из дрожжей.
   Став относительно легче, магма идет вверх - если находит себе лазейку. Чем выше она поднимается, тем меньше гидростатическое давление. Пузырьки становятся крупнее, и их число растет. Это в свою очередь приводит опять-таки к уменьшению общей плотности и ускоряет подъем. К моменту выхода на поверхность пузыри достигают нескольких метров и даже нескольких десятков метров в диаметре, хотя наряду с этим в магме содержатся также мириады микроскопических пузырьков Газ давит изнутри на стенки пузыря и разрывает их в клочья, которые вылетают из жерла вверх: это и есть вулканические бомбы, лапилли и пепел.
   Таким образом, роль газов в вулканическом извержении исключительно велика. Мы называем это явление фундаментальным - по той причине, что без него не было бы ни расширения океанского дна, ни миграции континентов, не возникли бы океаны и атмосфера. Фундаментальна его роль и в еще более важном событии: возникновении жизни. А это значит, что всякий, интересующийся вулканизмом, должен вплотную заняться исследованием газов.
   В течение почти уже двух веков химики пытаются выяснить состав этих газов, ими занимались еще Спалландзани, Дэви, Фуке, Джеггер и продолжают заниматься наши современники. К сожалению, в данной области мы не можем похвастать столь значительными достижениями, какие были получены почти во всех других научных дисциплинах. Это обусловлено не столько отсутствием до самого последнего времени необходимого оборудования, сколько трудностью получения проб надлежащего качества - как из-за сложности работы на вулкане, так и ввиду нестойкого, летучего характера самого отбираемого материала. Кроме того, чтобы обнаружить имеющие значение вариации состава, отбор проб необходимо вести по возможности непрерывно или по крайней мере повторять взятие проб как можно чаще. Наша исходная гипотеза состоит в том, что такие изменения предшествуют, сопровождают или происходят вслед за изменениями эруптивной деятельности. Это и дает нам право надеяться, что изучение подобных изменений позволит прогнозировать поведение вулкана.
   Спалландзани был, бесспорно, человеком отважным и обладал ловкостью горца, но ему было трудно подобраться к самим эруптивным газам. В наше время техника скалолазания и отбора проб шагнула вперед, однако в данном случае прогресса почти нет. В эпоху вертолетов, ЭВМ и полетов в космос кратер действующего вулкана остается почти столь же недоступным, как и в былые времена.
   С самого начала периода активности северо-восточной бокки я надеялся что нам удастся, как уже не раз бывало в 60-е годы, добраться до ее края и задержаться там достаточно долго для продуктивной работы. Располагая к тому времени гораздо более совершенной техникой исследования газов, я мечтал применить ее на практике для изучения настоящих эруптивных газов, а не эманаций, которыми мы так долго были вынуждены довольствоваться на вулканах, в том числе и на Этне; несмотря на их почти тысячеградусную температуру, эманации все-таки не вполне соответствуют исходному составу: газы перемешиваются с воздухом или водой под землей, то есть еще до эмиссии, или же непосредственно внутри кратера.
   Увы на этот раз губа северо-восточной бокки подвергалась таким опасным бомбежкам, что приблизиться к ней нечего было и думать. Пришлось брать пробы на выходах газов 500 м ниже, у скалы Пунта-Лючия, где они вырывались наружу вместе с лавой.
   За все три года что шло извержение, мы ни разу так и не смогли приблизиться к северо-восточному кратеру. Ничего удивительного. Те случаи когда удается подойти к кратеру, побыть около него и тем более осмелиться залезть внутрь следует рассматривать как исключительные.
   Был, помнится один случай, году в 1966-м или 1967-м, когда в течение не скольких дней бомбы хотя и летевшие очень густо поднимались не отвесно вверх, а отклонялись к юго-юго-востоку, что объяснялось вероятнее всего особой конфигурацией жерла в тот момент. Таким образом, на северо-западный край кратера почти ничего не попадало в то время как по противоположному краю лупило так, что бомбы на земле не успевали еще погаснуть, как их накрывала новая очередь раскаленных снарядов. Нам удалось безболезненно подойти к самому краю губы в ее северо-западном секторе, а однажды вечером мы расхрабрились и даже спустились внутрь на несколько метров, чтобы взять пробу газа, вырывавшегося из расщелины в стене: нами двигало неуемное желание дорваться до состава эманаций, не затронутых химическими реакциями, определяемыми новыми физическими условиями и контактом с кислородом воздуха.
   Такое везение бывает нечасто, но подобные случаи нам встречались неоднократно в 50-х и 60-х годах, поэтому я успел к ним привыкнуть и перестал рассматривать их как исключения. После завершения непрерывной активности северо-восточной бокки, приуроченной к субтерминальному извержению 1971 г., мне ни разу не удавалось в периоды ее последующих пробуждений не то что подойти к кратеру, но даже подняться выше чем на одну треть высоты конуса.
   Несмотря на желание взять пробу "чистых" эруптивных газов, мы не гнушались исследовать газовые выходы с температурой 900 или 1000oС, даже расположенные на значительном удалении от эруптивного очага, как это было на Пунта-Лючии. Во-первых, эти газы весьма плохо изучены и уже поэтому достойны исследования. Кроме того, имевшиеся средства взятия проб и исследования подобных летучих веществ необходимо было испытать на практике и усовершенствовать, особенно актуально это было в описываемое мною время, потому что с тех пор мы сделали в этом вопросе большой шаг вперед. Итак, выходы газов с лавами у Пунта-Лючии нас весьма интересовали, невзирая на тот факт, что главный процесс дегазации магмы происходил довольно далеко - в кратере.
   Не помню, сколько раз мы взбирались на гору в 1974-1976 гг., но уж, наверно, достаточно часто, чтобы нам стала родной эта скалистая, покрытая снегом и пеплом пустыня, далекая и в прямом смысле слова, и в психологическом плане: казалось, она расположена значительно дальше, чем лежащие на той же высоте места южного склона, где мы привыкли бродить или работать. Здесь, на северном склоне, от базовых точек нас отделяла вся вершинная часть. Этими точками были Катания, Николози и Гран-Альберго; взгляните на карту и вы ощутите разницу. Она состояла, в частности, в том, что дорога сюда отнимала лишние два часа (если любопытство не толкало нас заглянуть заодно в вершинные главные кратеры). Но два часа это если идти налегке и в хорошую погоду, а если в туман, в буран или по глубокому снегу, то вообще бог знает сколько времени.
   Особый, несравненный (по крайней мере в наших глазах) шарм северному склону Монджибелло придает одиночество, в котором обычно оказываешься в этих местах. Здесь ты всегда один, словно в пустыне. Это, собственно, и есть настоящая пустыня, хотя ее площадь не превышает нескольких сотен квадратных километров и ее пересекает автомобильная дорога (непроезжая, правда, зимой). Пустыня, палящая зноем или ледяная, - это всегда враждебное пространство, где неоткуда ожидать помощи и поддержки. Неважно, что это пространство не бескрайние просторы, окружавшие мореплавателей и путешественников былых времен, а всего лишь считанные километры, отделяющие нас от других человеческих существ, присутствие которых, кстати, было бы для нас невыносимо.
   Многие любители уединения испытывают своеобразные приступы мизантропии (правда, преходящие), часто нам совсем не хочется видеть наших братьев по разуму, составляющих "молчаливое большинство". С другой стороны, бывает удивительно полезно оказаться наедине с самим собой или в составе небольшой сплоченной группы. Поэтому уже во второй или третий приезд на Пунта-Лючию мы почувствовали себя как дома. Мы были одновременно затеряны в этой небольшой пустыне и находились в знакомой местности, все красоты и подвохи ее нам были до мелочей известны, здесь стояло наше жилище, настоящее, милое, домашнее, уютнее любого альпинистского приюта или отеля, удобнее палатки: наше иглу...
   Потоки лавы, за которыми я наблюдал у Пунта-Лючии, представляли собой восхитительное зрелище. Мои спутники, наверное, тоже восхищались, однако мы крайне редко позволяем себе выражать свои чувства вслух, разве что перед взором происходит нечто действительно из ряда вон выходящее. Здесь вступает в действие некая сдержанность, застенчивость, и то, что я пишу, я никогда не смог бы заставить себя выговорить. Разве что перед любимой женщиной. Да и то... В этом смысле мы гораздо ближе к регбистам, реагирующим на успех товарища похлопыванием по плечу или шлепком по затылку (да и то далеко не всегда), чем к футболистам, которые в последние лет двадцать завели молу на радостях обниматься и целоваться с таким пылом, что мне, старому спортсмену, это кажется просто неприличным.
   Вспоминаю, как мы с одним моим товарищем-новозеландцем прореагировали на абсолютно уникальное явление, которое нам посчастливилось увидеть среди ледяных просторов Антарктики. Продолжалось оно считанные секунды, а когда закончилось, мы с Питером переглянулись, он скорчил вопросительную гримасу, выпятив губы, и я спросил его: "Видел?" Он ответил "Ага". "Ну и как?" - не отставал я. "Ярдов сто будет", - сказал он, и мы скорчили еще одну гримасу, на этот раз в знак почтительного удивления, ибо перед тем из жерла вулкана вылез невероятных размеров пузырь - около двухсот метров в поперечнике.
   Я не поверил бы, не происходи это у меня на глазах. Если бы в тот момент я был один, то подумал бы, что у меня галлюцинация. Однако эту диковину одновременно увидели двое, причем люди достаточно хладнокровные (Питер - первоклассный альпинист, неоднократно поднимавшийся на гималайские вершины). К тому же через год на глазах моего верного друга, новозеландского вулканолога Филипа Кайла, тот же кратер снова выдавил из себя такой же пузырь и опять таких же невероятных размеров.
   Все, кто наблюдал базальтовые извержения, видели пузыри до метра в поперечнике, а те, кому приходилось близко видеть лавовое озеро, встречали пузыри в десять раз больше. Но совсем другое дело, когда на твоих глазах за считанные секунды вздувается раскаленная полусфера высотой в двенадцатиэтажный дом и площадью с футбольное поле.
   Несколькими годами ранее мне довелось наблюдать явление, если можно так выразиться, противоположного масштаба: завораживающий танец тысяч бледно-голубых искорок на поверхности озера кипящей лавы кратера Эрта-Але в сказочной Афарской впадине в Эфиопии. Были сумерки - единственное время дня, когда можно увидеть подобное зрелище. Днем лучи солнца, даже отраженные, мешали различить огоньки струек магмагического газа, возгоравшегося на воздухе, а ночью они таяли в ярком свечении раскаленной лавы. В тот вечерний час конца января мы стояли и как зачарованные смотрели на пляску бесчисленных полупрозрачных синеватых огоньков...
   Действительно ли то были струйки газа, просачивавшиеся сквозь бесчисленные поры раскаленной поверхности жидкого камня, или это лопались на воздухе микроскопические пузырьки? Я этого не знаю. Однако микропузырьки встречаются в огромном количестве и в кипящей магме, и в затвердевших вулканических породах - базальтовых шлаках, обсидиане, пемзе. Возможно, таинственные крохотные огоньки, виденные нами на исходе дня 30 января 1973 г. на Эрта-Але, были самыми маленькими газовыми пузырьками, которые только приводилось наблюдать людям, а две гигантские полусферы, на несколько кратких мгновений взметнувшиеся в небо над Эребусом, - самыми крупными.
   Одно из зимних посещений Пунта-Лючии нам пришлось сократить из-за плохой погоды. Дело было не в том, что нам не хватило бы провизии или керосина для плитки, и не в том, что мы не смогли бы высидеть без труда сколько надо в удобном иглу: просто на этот раз нас оказалось слишком много, так как мы взяли в это приятное путешествие нескольких друзей, не имевших отношения к вулканологии. И если вулканологам ничего не стоит просидеть взаперти много дней подряд в двух шагах от текущей лавы, то неспециалист особого восторга от этого не испытывает. Поэтому я принял решение при первом же затишье повернуть обратно.
   Это было не отступление, а скорее бегство. Пришли мы сюда в хорошую погоду, уверенно ступая по крепкому снегу. Но к моменту, когда первая группа вышла в обратный путь, густой снег валил уже давно и не думал утихать. Лыжи мы не захватили: во-первых, на твердом снегу они были ни к чему, а во-вторых, кое-кто из нас не умел ходить на лыжах. В результате подъем к вершине оказался весьма утомительным: дул сильный ветер, а туман не позволял сориентироваться даже троим-четверым бывалым альпинистам нашей группы. Мы еле дотащились до вершины часов за шесть, в то время как в обычных условиях тренированная группа доходит до нее за час.
   Это восхождение совпало с вулканологическим крещением для химика Роз-Мари Шеврие, заинтересовавшейся составом эруптивных газов, но никогда до этого не забиравшейся высоко в горы. Научная часть мероприятия прошла более чем удовлетворительно, и с тех пор Роз-Мари ходила с нами и на извергающийся Суфриер, и на Мерапи, и на другие вулканы. Что же касается собственно восхождения, то думаю, она его запомнила на всю жизнь.
   Роз-Мари устала до такой степени, что через несколько часов уже не могла заставить себя передвигать ноги. Вообще-то легко сказать "передвигать ноги", на самом деле для этого надо было сначала вытащить ногу из дыры в снегу глубиной сантиметров тридцать, а то и больше, потом перенести ее вперед и ухитриться попасть в такую же дыру, расположенную не только выше первой, но и слегка дальше, чем надо, потому что шаг у Роз-Мари не такой широкий, как у идущего впереди... Тренировки у нее было, конечно, маловато, а в тяжелых условиях это решающий фактор. Наконец, заметим, что идти по снегу в ясный день - это совсем не то же самое, что продираться сквозь снег, над которым висит густой туман.
   Увидев, что уставшая Роз-Мари отстает от остальных четырех членов нашей связки (мы разбились на три условные "связки" без веревок на маршруте от Пунта-Лючии до Гран-Альберго), я встал на место замыкающего и попытался вслух подбодрить ее, ибо ничем иным помочь не мог. Этого хватило на полчаса, после чего ее усталость взяла верх. Она усугублялась еще и тем, что вершинный гребень никак не показывался, хотя я и уверял, что он вот-вот проступит. Гребень не желал выплывать из тумана, и действительно начинало казаться, что никакого гребня так никогда и не будет.
   У нас с собой были лыжные палки, и я принялся легонько покалывать Роз-Мари под коленки "Давай, Роз-Ма, уже почти дошли!" Но она больше не могла. Снег под ней опять провалился и, стоя на коленях, в ответ на все мои увещевания она могла только слабо улыбаться да повторять еле слышным голосом "Оставь меня, лучше я здесь умру". Искренность ее слов не подлежала ни малейшему сомнению. Роз-Мари вообще не склонна ломать комедию. И тут я почувствовал настоящий страх... Уже не раз на протяжении последнего часа она говорила мне, что ее силы на исходе. Однако мне казалось, что это дело обычное: ноги устали, дыхание перехватывает, сердце подкатывает к горлу, но чуть отдохнул, воспрял духом - и бредешь снова. Роз-Мари до этого тоже всякий раз снова пускалась в путь: женщины вообще проявляют большую силу воли и большую стойкость перед лицом страданий, чем мужчины. Но на этот раз все было по-другому...
   По тону ее голоса и по беспомощной доброй улыбке я понял, что у нее не осталось даже инстинкта самосохранения. Она слишком устала физически и именно поэтому потеряла волю к борьбе, лишившись которой человек неминуемо гибнет, и очень скоро. Мне вспомнилось, как в одну ночь в огромном кратере Анкло вулкана Фурнез на острове Реюньон погибло трое молодых мужчин. В официальном сообщении было сказано, что они замерзли. К такому выводу могли прийти только невежды: при температурах порядка нуля градусов люди не замерзают. Они погибли потому, что потеряли надежду, перестали бороться, разуверились, что смогут выжить вблизи бурлящего кратера, под холодным дождем, ночью. Спросите Алена Бомбара, давно изучающего психологическое состояние и физическую возможность выживания потерпевших кораблекрушение, а также опыт людей, прошедших через гитлеровские концлагеря, и он скажет вам: здесь все решает психика. Именно для того, чтобы доказать это, он и пустился в свой беспримерный дрейф через Атлантический океан, длившийся более ста дней. И доказал.
   Летчик Гийоме, ценой невероятных усилий сумевший остаться в живых после вынужденной посадки на затерянной в Андах природной посадочной площадке, сказал позже о себе: "Я такое сумел, что ни одной скотине не под силу". Но совершил он это не потому, что хотел остаться в живых, - об этом он не мог и думать, а для того, чтобы его тело было найдено. Для этого он должен был умереть на открытой скалистой площадке, а не среди ледников и вечных снегов, где остался его самолет. Если его труп обнаружат, думал он, и эта мысль заставляла его идти все вперед и вперед, то страховой компании не удастся представить дело так, что он, мол, пропал без вести, и в этом случае его вдова сразу получит страховку. Гийоме совершил этот беспримерный подвиг только ради того, чтобы его жена не оказалась нищей. Если бы речь шла только о его собственной жизни, он бы не смог всего этого сделать. Как ни странно, он уцелел благодаря коммерческому эгоизму страховой компании. Можно сказать, что и наша Роз-Мари, выбившись из сил, оказалась в таком же положении, в каком очутился бы Гийоме, не будь у него страхового полиса.
   Убедившись, что Роз-Мари не сдвинется с места, я ощутил всю безвыходность положения. Силы у меня были уже не те, я не мог взвалить ее себе на плечи и донести хотя бы до Торре-дель-Философо, бетонные стены которой по крайней мере укрыли бы нас от ветра. Товарищи наши, шедшие впереди, были не сильнее меня. К тому же они успели скрыться в тумане, и до них были не докричаться. Между нами пролегала лишь цепочка глубоких следов в снегу, но и та почти исчезала в белесой предвечерней мгле. А те, что идут сзади, натолкнутся ли они на нас или пройдут стороной? И когда еще это будет? А ведь они оставались нашей единственной надеждой на спасение до самого утра. Но сможем ли мы пережить ночь, даже если зароемся в снег, чтобы страдать только от холода, а не от ветра?
   Такого варианта я не предусмотрел, и теперь ругал себя за это. Как руководитель я был обязан учесть все: много лет я твердил, что на Этне заблудиться в пустынных просторах или оказаться застигнутым бурей на большой высоте по-настоящему опасно. И тем не менее в разгар зимы я сам отправился сюда, да еще с новичками. Да, две трети из нас были новичками - начинающими альпинистами или начинающими вулканологами...
   О том, чтобы идти за помощью вниз, оставив Роз-Мари одну, не могло быть и речи. Во-первых, мы рисковали потом не найти ее под снегом, но гораздо опаснее были одиночество и безнадежность: она бы их не вынесла. Какими-то неуклюжими словами я пытался убедить ее встать.
   Она лежала, не говоря ни слова, и отрицательно качала головой; сил у нее хватало только на то, чтобы улыбаться. Тогда я опустил рюкзак на снег и уселся рядом, обдумывая, как нам с наименьшими потерями пережить надвигавшуюся ночь, которая продлится часов пятнадцать. У меня не было с собой ни спального мешка, ни брезента, ни плащ-палатки, чтобы укрыться от снега... Я клял себя на чем свет стоит за такую непростительную оплошность. "Зачем ты сел? - еле слышно прошелестела Роз-Мари. - Не надо, прошу тебя, оставь меня и иди". Я ей растолковал, что оставить ее здесь одну немыслимо высота 3200 м, зима, вьюга... Это было действительно совершенно немыслимо.
   И тогда она сделала для меня то, чего не могла сделать для себя самой. Она не хотела, чтобы я разделил ее участь.
   - Помоги мне встать. Идем.
   Мы встали и пошли. И дошли. Пока мы шли, всю дорогу я клял и клял себя за непредусмотрительность.
   Глава тринадцатая,
   где описываются основные виды вулканов, где делается попытка популярно рассказать о химическом составе лавы и его влиянии на температуру магмы, а тем самым и на ее вязкость, которая наряду с присутствием газов определяет степень эруптивности и, таким образом, характер извержений.