Страница:
Вечером выбросили 25 фунтов корма для собак, и я пристрелил двух оставшихся, потому что им не под силу добраться до корабля.
Осмотр, произведенный мной, не оставляет сомнений: налицо признаки цинги, пока что начальные, но очевидные. Со времени последней снежной бури Шеклтон не в форме. Сегодня ему явно хуже, одышка, безостановочный кашель, прочие симптомы. Дело серьезное: до судна еще 260 км.
Четверг, 15 января Шеклтон провел очень тяжелую ночь. Выступили в 8.30 и шли семь часов сквозь легкий туман. Видимость нулевая. Шеклтон, хотя и освобожденный от тяги, чувствует себя плохо. Втроем провалились в трещину, удержались на постромках и... собственных локтях.
Пятница, 16 января. Небо обложное, встречный холодный ветер. Шли восемь часов с часовым привалом на обед. Все трое то и дело наступали на покрытые настом трещины, к счастью узкие...
Суббота, 17 января. Нулевая видимость целый день. Восьмичасовой переход с часовой остановкой на еду. Все очень утомлены.
Воскресенье, 18 января Еще один день в непроглядном тумане... В рыхлом снегу невозможно различить даже собственные следы, беспрерывно спотыкаемся. После того как со склада взяли тюленье мясо, симптомы цинги идут на убыль.
Вторник, 20 января. Небо прояснилось, и в полдень в ослепительном свете перед нами предстала земля. Какая это радость - вновь ощутить солнечное тепло! В полдень капитан определил высоту: мы находимся на 79o45' ю. ш. После пятичасового марша поставили палатку. Я решил запечатлеть ландшафт вокруг нас*. Долго высидеть при температуре -14oС оказалось невозможно.
* Уилсон был не только врачом и зоологом, но и прекрасным художником.
Среда, 21 января. Свежий попутный ветер, между грозовыми тучами проглядывает солнце. Шеклтон хотел тянуть постромки с нами вместе, но мы посадили его на задние сани, чтобы тормозить палкой слишком резвый ход ветер вовсю раздувал парус. В течение дня покрыли 12 миль.
Четверг, 22 января. Дождавшись, когда немного утихнет пурга, выступили в путь. Сильный зюйд-вест сам нес парусные сани, так что нам оставалось лишь направлять их. Шеклтон следовал за нами на лыжах. В полдень - 79o 34' ю. ш. Мы на полпути между складами А и Б. За неделю рассчитываем достичь склада А. Отчаянно голодаем.
Пятница, 23 января. Хороший ветер. Пасмурно. Двигаемся очень прытко, Шеклтон с компасом идет на лыжах впереди, указывая направление. Сани едут без нашей помощи даже со свернутым парусом, мы лишь подправляем курс. Семь часов пути...
Суббота, 24 января. Пасмурно. Свежий зюйд. Шеклтон впереди с компасом, больше не по чему ориентироваться. Очень глубокий снег... У меня болит правый глаз.
Воскресенье, 25 января. Дивное солнечное утро, виден весь берег*. Два часа шли по тяжелому снегу, проваливаясь при каждом шаге. Встречный северный ветер. В полдень капитан определил высоту солнца: 79o 13' ю. ш. Значит, мы в 35 милях от склада А и примерно в 150 км от судна... Шли шесть часов, прежде чем встать на привал. Впервые заметили нашего старого друга, гору Эребус, чья дымящая верхушка показалась над мысом Блафф. Через 10-15 дней должны достичь базового лагеря. Наедаемся вволю и больше не грезим пищей. Спим лучше, чем в течение всего похода. Из-за того что я рисовал при ярком свете, глаза у меня сильно слезятся и болят. Рисование в Антарктике дорогое удовольствие: пальцы быстро деревенеют от холода и долго не отходят даже в палатке (и тогда они дают о себе знать!), тело промерзает насквозь. Рисовать можно, только когда глаза перестают слезиться, да и то если смотреть одним глазом сквозь узкую щель солнцезащитных очков**
* Путешественники находятся на шельфовом леднике Росса.
** Темных стекол в 1902 г. еще не было.
Понедельник, 26 января. Мягкий предательский снег, идти очень трудно. Четыре часа дул попутный зюйд-вест, потом три часа мучительного безветрия... Шеклтон по-прежнему на лыжах. Он страстно рвется работать со всеми, но я запретил ему. Хотя он чувствует себя лучше, опасность еще не миновала... Погода изумительная. Левое колено болит не переставая уже неделю.
Вторник, 27 января. Погода нас радует, весь берег выглядит феерически, в прозрачном воздухе голубеет лед... В полдень 78o57' ю. ш. Жгучее солнце румянит кожу, хотя под тенью шляпы усы обледеневают до такой степени, что болят губы и ноздри. Температура воздуха -18oС. Губы всех растрескались уже много недель назад и находятся в ужасном состоянии.
Среда, 28 января. Шикарный завтрак в предвкушении скорого прибытия к продовольственному складу... Низкая облачность, видимость ограничена снегопадом, дует свежий зюйд-вест... Через пять часов заметили воткнутый в снег черный флажок - долгожданный склад... Теперь нас отделяют от судна 100 км.
Четверг, 29 января. Проснулись от воя вьюги. Шеклтон в плохом состоянии - кашель, одышка, он не может вылезти из палатки. Решаем пересидеть непогоду.
Пятница, 30 января. Подъем в 6 утра. Отрыли из-под снега вещи. При хорошем попутном зюйд-весте покрыли 15 миль за 9 часов. Сейчас наша главная цель - доставить Шеклтона до судна прежде, чем снова налетит пурга. Весь день он был очень слаб, задыхался, но шел на лыжах, не отставая. Острова Блек и Браун видны уже невооруженным глазом.
Суббота, 31 января. Тепло и солнечно, небо голубое, полный штиль. Шеклтон хорошо спал и чувствует себя значительно лучше. Девять часов тяжелого перехода. Особенно досталось моему колену: мы шли почти все время по растрескавшемуся льду и я восемь раз проваливался в трещины... Вечером нарисовал несколько красивейших видов гор. Копоть от керосиновой лампы и примуса превратили наши лица в клоунские физиономии.
Воскресенье, 1 февраля. Дивное утро, по-прежнему царит затишье, воздух чист и холоден, солнце жжет кожу... Семь часов с трудом тянули нарты из-за сильно торосистого льда*.
* Поверхность ледника покрывается торосами при столкновении с существенным препятствием. В данном случае им был крупный остров Уайт.
Понедельник, 2 февраля. Царит безветрие, лед выровнялся, но в нем много трещин. Несколько раз проваливался, но отменные постромки саней страхуют нас от серьезных увечий... Разбили последний лагерь, завтра рассчитываем добраться до судна. Горы Эребус и Террор исполнены царственного величия... Они плотно покрыты ледовым панцирем, лишь с южной стороны проглядывает скальный остов. Великолепие их облика поистине не поддается описанию. По мере приближения к берегу небо окрашивалось в серые, розовые и багровые цвета".
За этим отважным походом последовала вторая зимовка на Хат-Пойнте, географические и прочие изыскания. Антарктическим летом 1904 г., освободившись из ледового плена, "Дисковери" возврати лось в Англию.
Три года спустя судно "Нимрод" под командованием Эрнеста Шеклтона, того самого, который, несмотря на цингу, героическим усилием воли завершил первый антарктический рейд, доставило к ледовому континенту новую экспедицию. Целью ее на сей раз было покорение Южного полюса.
По просьбе капитана Скотта, рассчитывавшего выгрузиться на острове Росса, чтобы оттуда также двинуться к полюсу, Шеклтон не воспользовался Хат-Пойнтом и его превосходной естественной гаванью. После долгих поисков он высадился в 35 км севернее, на мысе Ройдс, где построил хижину для зимовки.
Оттуда следующей весной Шеклтон, Уайльд, Адаме и Маршалл отправились в трудный путь к полюсу, занявший 122 дня.
Хижины героев
Ветер стих, на мысе Ройдс греет солнце. Я стою на одном из каменных бугорков черного базальтового поля. Это темное пятно в несколько десятков гектаров, зажатое между спускающимися с Эребуса ледниками и ровным припаем, выглядит какой-то нелепицей среди сверкающей безбрежной белизны. Смотрю на деревянную хижину Шеклтона. Здесь эти поразительные люди пережидали долгие месяцы полярной ночи с ее адской стужей. Отсюда они выходили партиями в тяжелые походы. Об этих стенах они мечтали по пути назад, когда приходилось мучительно преодолевать нагромождения торосов, бороться с пургой, холодом, усталостью, ломотой во всем теле, чувствуя, как утекают последние силы, подорванные голодом. Голод буравил сознание, не позволяя думать ни о чем, кроме как о еде, еде, еде... И все это неделю за неделей. То, что пришлось пережить некоторым из них, невозможно представить нормальному воображению.
Я отнюдь не любитель паломничеств к "святым местам". Прошлое для меня служит лишь отправной точкой для броска в будущее. За долгие годы я ни разу не отправился куда-то лишь потому, что там кто-то жил или творил, или произошло некое достославное событие. Если мне случалось попасть в Арль или Овер-сюр-Уаз, то не затем, чтобы благоговейно постоять у дома, где писал Ван-Гог. Хотя для меня Ван-Гог...
Не могу понять, что нашло на меня на сей раз - захотелось непременно побывать на мысе Эванс, откуда вышел к Южному полюсу Скотт, и на мысе Ройдс, где сохранился базовый лагерь Шеклтона. Я попросил руководителей полярных станций Скотт и Мак-Мердо предоставить мне на полдня вертолет. Другим способом практически невозможно одолеть в разгар летнего таяния 35 км припая, отделяющих станцию Мак-Мердо от исторической достопримечательности. Мне пошли навстречу - в виде особого исключения. В машине нас было шестеро, не считая трех членов экипажа.
И вот передо мной хижина Шеклтона. Я намеренно остался в одиночестве, мои спутники отправились смотреть императорских пингвинов, единственных обитателей этих негостеприимных берегов. Самые "южные" в мире пингвины являют собой уморительное зрелище. Мне же захотелось побыть одному. Странным образом, едва стих вой мотора, меня охватило глубокое волнение; в голове роились воспоминания о прочитанном, и из небытия выплыли фигуры Шеклтона и Уайльда, Адамса и Пристли, Дейвида и Брокльхерста, всех остальных...
Мне выпало дважды беседовать с Реймондом Пристли. Жаль, что не успел приехать к нему в третий раз сразу же по возвращении с острова Росса. Мне хотелось закончить сначала монтаж фильма, который мы там отсняли, и показать ему кадры далекого кусочка планеты, обязанного своей известностью ему и его спутникам. Пристли было уже за девяносто, и он меня не дождался...
Это был высокий худой старик с приветливым лицом, вглядываясь в которое, я никак не узнавал красавца с фотографии, сделанной на склоне Эребуса в 1908 или 1912 г. В качестве геолога Пристли участвовал в экспедициях Шеклтона и Скотта; во время последней он с тремя спутниками Граном, Эбботом и Хупером - возглавил восхождение на действующий и "не тронутый" наукой вулкан. Реймонд Пристли с гордостью рассказывал мне о подъеме на Эребус, совершенном шестьдесят лет назад, а я, несмотря на все старания, был не в силах отождествить почтенного собеседника с красавцем-полярником, запомнившемся мне по старинному снимку. Я спросил, какие вулканические проявления бросились им в глаза. К сожалению, геолога интересовали уникальные породы и кристаллы. Собеседник упомянул о густых клубах сернистого дыма. Даже небольшой взрыв, обрушивший на Грана заряд шлака, не произвел на Пристли особого впечатления. Сам он находился в этот момент 50 м ниже и поначалу принял взрыв за внезапный снежный заряд.
Я обнаружил у сэра Реймонда граничившее с безразличием равнодушие к вулканизму, характерное для большинства европейских геологов старой школы. Зато у меня фигура Пристли вызывала живейший интерес: помимо одного матроса в Австралии, он был единственным оставшимся в живых участником легендарных экспедиций "Нимрода" (1907-1909) и "Терра Новы" (1911-1912), более того, он не только принимал участие в покорении Эребуса, но и был первым геологом, заглянувшим в вулкан. Нужно ли говорить, как мне были интересны его впечатления.
Я познакомился с сэром Реймондом задолго до того, как мне пришло невероятное приглашение принять участие в экспедиции на Эребус. Случилось это в Лондоне на приеме в Королевском географическом обществе. После вручения мне золотой медали общества я прочел доклад о наших экспедициях в Афар*. Оказавшись неожиданно перед человеком, поразившим еще в детстве мое воображение, человеком, которому не осмеливался подражать даже в мечтах, я впал в полное замешательство. Юношеская застенчивость, которую мне обычно довольно ловко удается скрыть, захлестнула все мое естество и помешала спросить о том, что интересовало меня по-настоящему. Вместо этого я задал ему несколько в меру глупых и банальных вопросов; тот факт, что в те времена я оставил всякую надежду отправиться когда-нибудь в Антарктиду и уж тем более заняться там изучением вулканизма, не может служить мне оправданием. Перед тем как расстаться, сэр Реймонд великодушно преподнес мне в подарок кристалл анортоклаза, отколотый более полувека назад на вершине Эребуса. Подобный кристалл и сегодня считается у минералогов редкостью, хотя впоследствии мы привезли из Антарктиды несколько сот образцов. А тогда и говорить нечего - это был подлинный раритет, к тому же добытый одним из покорителей вулкана! Получив такой подарок из рук человека, который первым на всем белом свете своими глазами увидел поразительную лаву и причудливые кристаллы ледового континента, я преисполнился незаслуженной гордостью, весьма щекотавшей самолюбие.
* См. Тазиев Г. Запах серы. - М.: Мысль, 1980. - Прим. ред.
Когда через несколько лет передо мной открылась перспектива побывать на Эребусе, я написал Реймонду Пристли и вторично увиделся с ним. Шестьдесят семь лет спустя после открытия Россом этого волшебного вулкана на него впервые взошли люди; еще шестьдесят шесть лет спустя нам предстояло попытаться спуститься в его кратер...
Обо всем этом я вспоминал, глядя на хижину. Утром 10 марта 1908 г., выйдя из нее около 11 часов утра, Шеклтон застыл от удивления, завидев в тридцати шагах от себя шесть с трудом передвигавшихся фигур. Это была группа, шестью сутками раньше вышедшая в поход к кратеру Эребуса, - Дейвид, Адаме, Моусон, Маккей, Маршалл и Брокльхерст.
- Добрались до вершины? - крикнул Шеклтон, бросившись навстречу товарищам.
Никто не ответил...
Он повторил вопрос, и Адамс, один из двух руководителей похода, указал рукой на гору. Жест не удовлетворил Шеклтона, он переспросил в третий раз, и только тогда Адамс ответил:
- Да.
Шеклтон повернулся и побежал в хижине сообщить весть остальным. Все выскочили наружу, Пристли - первым, чтобы приветствовать и поздравить вернувшихся с победой, после чего экспедиция села за стол. И тут люди, не имевшие еще опыта полярных походов (а он имелся лишь у троих - Шеклтона, Джойса и Уайльда), с изумлением убедились, что по завершении маршрута каждый участник способен съесть по нескольку килограммов пищи!
Я припомнил сейчас этот недавно перечитанный эпизод, и сцена представилась особенно живо потому, что жилье пионеров осталось почти нетронутым, точно таким, каким оно выглядело шестьдесят лет назад. Не изменился и пейзаж: полоска воды, отделенная скалистым гребнем, у подножия которого обитала колония пингвинов, широкий залив Мак-Мердо, переходящий в припай, а дальше - величественная цепь Трансантарктических гор... Это на западе. А на востоке - Эребус!
Снаружи хижина обложена как бы второй "стенкой" из ящиков с консервами, изготовленными в 1907 г. Мясо, бобы, варенье, фрукты в сиропе, жареные куры, почки, печенье, супы... Рядом - брикеты прессованного сена для пони, которые должны были тянуть через льды сани.
Когда заходишь внутрь, кажется, будто еще вчера здесь жили люди. Помещение имеет 10 м в длину, чуть меньше 6 в ширину и 3,5 м до кровли. Дом сбит из досок и проконопачен пробкой и войлоком для лучшей изоляции. В нем обитали пятнадцать человек. В среднем по 4 м2 "жилплощади" на душу, да еще инвентарь - столы, скамьи, печка, кухня, химическая лаборатория и запас провианта. Подобная скученность, конечно, согревала, но, с другой стороны, требовала в течение длиннейшей полярной ночи особой психологической совместимости. Проще говоря, надо было сначала позаботиться о товарище и лишь потом - о себе; без этого ужиться было бы невозможно.
Хижина экспедиции Роберта Скотта, построенная три года спустя на мысе Эванс, в 8 милях к югу, сохранилась в естественном полярном "холодильнике" столь же хорошо. Перебирая сейчас фотографии, я не могу с определенностью сказать, какой из хижин принадлежит та или иная деталь. На столе лежит раскрытый иллюстрированный еженедельник за 1907 г. с фотографиями двух команд рэгбистов, присевших на корточки, на гвозде повешена на просушку пара выстиранных носков, в углу примостился деревянный лежак со спальным мешком из оленьих шкур. Особенно впечатляет запас мяса в сенях (кажется, в хижине на мысе Эванс): это не мясные консервы и не вяленое, а свежее мясо! Да-да, несмотря на 65-летний "возраст" его следует именовать свежим... В летний период, когда мы там были, солнце подняло температуру внутри хижины выше нуля, и куски тюленьего мяса, сложенные в кучу метровой высоты, были мягкие на ощупь!
Из одной из этих хижин в 1908, а из другой - в 1911 г. выступили две экспедиции. На долю всех участников без исключения выпали тяжелые испытания. Походы экспедиции Шеклтона завершились благополучно, и уже одно это свидетельствует о замечательных качествах руководителя, сумевшего сберечь своих спутников. Скотт, Уилсон, Боуэрс, Ото и Эванс не вернулись на базу. Один за другим гибли они на протяжении этого кошмарного, но героического маршрута. Семьдесят девять суток понадобилось им, чтобы одолеть 1350 км, отделявших их от Южного полюса. Там они обнаружили палатку, а в ней адресованную Роберту Скотту записку, оставленную победителем этой грандиозной полярной гонки, Руалем Амудсеном. Затем 62 дня они добирались до последнего лагеря, где всего в 17 км от склада провианта пурга держала трех оставшихся участников, пока они не умерли от изнеможения, голода и холода.
Все походы этой эпохи, вне зависимости от того, чем они заканчивались победой или трагедией, требовали от людей невероятных усилий, незаурядного мужества, железной воли перед лицом опасности, умения превозмочь боль и усталость. Сказанное в полной мере относится к Дейвиду, Моусону и Маккею, вышедшим 19 сентября 1908 г. из хижины на мысе Ройдс, в которой я сидел семьдесят лет спустя, и вернувшимся туда через пять месяцев. Они первыми достигли магнитного полюса, лежавшего в 600 км от этого места на высоте более 2000 м. Без помощи собак и пони 1200 км туда и обратно тянули они нарты с почти тысячекилограммовым грузом - провиант, керосин, снаряжение, научные приборы и инструменты. Тремя годами позже капитан Скотт выступил отсюда в свой трагический поход, тоже без пони (в отличие от Шеклтона) и без собак (в отличие от Амундсена)
Неукротимое упорство и спокойное мужество отличало британских путешественников, проложивших путь к Южному полюсу, первыми достигших гигантского полярного плоскогорья высотой 3000 м, покоривших магнитный полюс и вулкан Эребус. И все же в гонке к главной цели - Южному полюсу - их обошел норвежец Амундсен! Он обладал всеми вышеперечисленными достоинствами, к которым добавился уникальный опыт, вынесенный из 15-летних исследовательских походов по Арктике. Именно этот опыт убедительно доказал ему, среди прочего, абсолютное превосходство собак над людьми и маньчжурскими пони в качестве тягловой силы в условиях полярного климата. Именно им в первую голову он обязан своей победой. Пять человек, четверо нарт и 52 отлично выезженные собаки - таков был состав его экспедиции. За 54 дня, в течение которых почти все время стояла хорошая погода, они прошли 1250 км, отделявших полюс от базового лагеря, разбитого в Китовой бухте, на восточной оконечности шельфового ледника Росса. В следующем месяце Скотту потребовалось на 25 дней больше. Правда, его маршрут был на 100 км длиннее и на всем пути ему пришлось бороться с плохими условиями: то и дело портилась погода, а наст был такой тяжелый, что нарты скользили, как он отмечал в своем дневнике, не лучше, чем по песку.
Разведка
Высота Эребуса не достигает 4000 м, хотя на некоторых картах указывается, что он превосходит на 50 м эту отметку. Когда Филип Кайл, с которым я до той поры никогда не встречался, прислал мне приглашение присоединиться к группе новозеландских геологов, уже совершивших попытку спуститься в кратер и намеревавшихся повторить ее под моим руководством, мне и в голову не могло прийти, что подобная высота способна оказаться помехой. Средний альпинист, будучи в хорошей форме, чувствует себя абсолютно нормально на высоте 5, а то и 6 тыс. м. Более того, именно наверху он ощущает радостную легкость. Но вот, перечитывая рассказ о первовосхождении, я с удивлением обнаружил подробность, ускользнувшую от моего внимания при первом чтении тридцать с лишним лет назад: оказывается, полярники, молодые, крепкие и здоровые люди, страдали от горной болезни. Причем симптомы недомогания появились еще до того, как они поднялись на 3000 м... В отчете, составленном Шеклтоном на основании рассказов восходителей, и в записках некоторых из них упоминалось, что жертвами болезни стали двое - Маккей и Брокельхерст. Мне подумалось, что речь, возможно, идет об исключительном совпадении: оба полярника принадлежали к редкой (насколько мне известно) категории людей, не переносящих высоты. Однако Реймонд Пристли вспомнил в разговоре со мной, что при восхождении 1912 г. Дебенхем и Диккейсон не смогли добраться до вершины тоже из-за горной болезни...
Несколько месяцев спустя, когда настал торжественный миг и вертолет высадил меня недалеко от вершины Эребуса, проживший там в лагере уже несколько дней Филип Кайл сказал мне после приветствия: "Будьте осторожны! Не переутомляйтесь - иначе вы рискуете получить ОГБ". ОГБ - это острая горная болезнь; она начинается сильными головными болями, за которыми следует тошнота, рвота и, в случае непринятия мер, отек легких и мозга. Болезнь заканчивается смертью, если пострадавший не будет доставлен вовремя в больницу. На высоте 4000 м такой недуг представлялся мне "весьма маловероятным", о чем я и сказал Филу. Тот со сдержанной улыбкой, выдававшей отличное воспитание, возразил, что к сожалению, случаи 0ГБ имели место на Эребусе, в частности во время прошлогодней экспедиции их группы. Более того, насколько ему известно, двумя годами раньше она поразила одного из самых знаменитых итальянских альпинистов, Карло Маури, того самого, что в связке с другим итальянцем, Вальтером Бонатти, совершил первовосхождение на пик К-2 высотой 8620 м, вторую после Эвереста вершину мира.
Двадцативосьмилетний Фил Кайл, высокий худощавый брюнет с ярко-голубыми глазами, несмотря на свой молодой возраст, отличался солидной полнотой знаний и предельной научной добросовестностью, которую я успел оценить по нашей переписке и присланным мне публикациям об Эребусе. Его можно было с полным основанием назвать одним из лучших специалистов в мире по этому вулкану. Но утверждать, что альпинист масштаба Карло Маури заболел горной болезнью на высоте меньше 4000 м!.. Спустившись, я прочел в вахтенном журнале базы Скотт собственноручную запись Маури о его восхождении. Он с удивлением - было от чего! - описывал внезапный приступ тошноты и мучительных головных болей, которые ему с большим трудом удалось преодолеть...
Первое посещение продлилось всего несколько часов, возможно, поэтому я был избавлен от неприятных симптомов, так что восторг - иным словом нельзя передать мои чувства не был омрачен ничем. Фил взял на себя роль гида по антарктической достопримечательности, и в этом вряд ли кто-либо смог бы составить ему конкуренцию.
Мы вышли из лагеря, поставленного новозеландцами на широкой террасе у подножия вершинного конуса с его северной стороны. Хотя склон был не слишком крут, я тут же ощутил, что на этой широте высота 3800 м с физиологической точки зрения соответствует куда большей высоте в других местах: у меня тут же началась одышка. Вскоре мне пришлось не только отказаться от подъема по прямой и двинуться в обход, но и серьезно умерить темп. Филип, кстати, посоветовал так поступить: до полной акклиматизации следовало избегать переутомления. Я охотно воспользовался этой идеей; при медленном подъеме можно было получше оглядеть окружавшую нас фантастическую картину.
С правой стороны, километрах в 25 к северу над убегавшими из-под ног склонами Эребуса возвышался широкий приземистый купол горы Бэрд. Это один из трех вулканов, что зовутся на нашем профессиональном жаргоне щитовыми; действительно, их круглая или эллиптическая форма напоминает щит, положенный на землю выпуклой стороной наружу. Морфологическая правильность конуса притягивала взор. Вулканы данного типа обычно сложены наслоениями пород, которые в момент излияния представляли собой очень жидкие базальты, текущие почти столь же свободно, как вода; этим объясняется пологость склонов. Черная лава выступает здесь только на побережье, где покрывающая купол искристая ледяная шапка более чем стометровой толщины внезапно обрывается, словно отрезанная ножом. Даже отсюда, с большого расстояния, этот крутой обрыв производил сильное впечатление. За исключением темной базальтовой оторочки, глазу не на чем было задержаться, все тонуло в безбрежной белизне. Ледяной панцирь горы Бэрд плавно переходил в шельфовый ледник, видный с четырехкилометровой высоты далеко-далеко.
На площади в десятки тысяч квадратных километров угадывались лишь два вздутия - островок Бофора, тоже в белой кольчуге, и совсем уже на горизонте - остров Франклина.
Мы двигались мелкими шажками. Метров через 300 повернули влево и снова побрели по диагонали вверх. Мир, открывшийся в западном направлении, тоже был ледяной, но несколько иного вида. Позади шельфового ледника Мак-Мердо почти вровень с нами поднималась цепь Трансантарктических гор, от самой близкой вершины нас отделяли 100 км. Выглядели эти горы потрясающе - в оригинальном значении слова, то есть вызывали дрожь. Знакомый с альпинизмом не понаслышке, я живо представил, каково было карабкаться через такую преграду. Даже подъем на казавшиеся отлогими огромные ледники, выползавшие из широких цирков, проходил мучительно, я знал это по рассказам Скотта, Амундсена, Шеклтона, Пристли, Дейвида. То, что с нашей вершины можно было принять за гладкое снежное поле, на самом деле являлось хаотическим переплетением трещин и сераков *. Альпийские ледники Шамони и даже гигантские ледовые языки, восхищавшие меня на Аляске, не выдерживают никакого сравнения с увиденным здесь.
Осмотр, произведенный мной, не оставляет сомнений: налицо признаки цинги, пока что начальные, но очевидные. Со времени последней снежной бури Шеклтон не в форме. Сегодня ему явно хуже, одышка, безостановочный кашель, прочие симптомы. Дело серьезное: до судна еще 260 км.
Четверг, 15 января Шеклтон провел очень тяжелую ночь. Выступили в 8.30 и шли семь часов сквозь легкий туман. Видимость нулевая. Шеклтон, хотя и освобожденный от тяги, чувствует себя плохо. Втроем провалились в трещину, удержались на постромках и... собственных локтях.
Пятница, 16 января. Небо обложное, встречный холодный ветер. Шли восемь часов с часовым привалом на обед. Все трое то и дело наступали на покрытые настом трещины, к счастью узкие...
Суббота, 17 января. Нулевая видимость целый день. Восьмичасовой переход с часовой остановкой на еду. Все очень утомлены.
Воскресенье, 18 января Еще один день в непроглядном тумане... В рыхлом снегу невозможно различить даже собственные следы, беспрерывно спотыкаемся. После того как со склада взяли тюленье мясо, симптомы цинги идут на убыль.
Вторник, 20 января. Небо прояснилось, и в полдень в ослепительном свете перед нами предстала земля. Какая это радость - вновь ощутить солнечное тепло! В полдень капитан определил высоту: мы находимся на 79o45' ю. ш. После пятичасового марша поставили палатку. Я решил запечатлеть ландшафт вокруг нас*. Долго высидеть при температуре -14oС оказалось невозможно.
* Уилсон был не только врачом и зоологом, но и прекрасным художником.
Среда, 21 января. Свежий попутный ветер, между грозовыми тучами проглядывает солнце. Шеклтон хотел тянуть постромки с нами вместе, но мы посадили его на задние сани, чтобы тормозить палкой слишком резвый ход ветер вовсю раздувал парус. В течение дня покрыли 12 миль.
Четверг, 22 января. Дождавшись, когда немного утихнет пурга, выступили в путь. Сильный зюйд-вест сам нес парусные сани, так что нам оставалось лишь направлять их. Шеклтон следовал за нами на лыжах. В полдень - 79o 34' ю. ш. Мы на полпути между складами А и Б. За неделю рассчитываем достичь склада А. Отчаянно голодаем.
Пятница, 23 января. Хороший ветер. Пасмурно. Двигаемся очень прытко, Шеклтон с компасом идет на лыжах впереди, указывая направление. Сани едут без нашей помощи даже со свернутым парусом, мы лишь подправляем курс. Семь часов пути...
Суббота, 24 января. Пасмурно. Свежий зюйд. Шеклтон впереди с компасом, больше не по чему ориентироваться. Очень глубокий снег... У меня болит правый глаз.
Воскресенье, 25 января. Дивное солнечное утро, виден весь берег*. Два часа шли по тяжелому снегу, проваливаясь при каждом шаге. Встречный северный ветер. В полдень капитан определил высоту солнца: 79o 13' ю. ш. Значит, мы в 35 милях от склада А и примерно в 150 км от судна... Шли шесть часов, прежде чем встать на привал. Впервые заметили нашего старого друга, гору Эребус, чья дымящая верхушка показалась над мысом Блафф. Через 10-15 дней должны достичь базового лагеря. Наедаемся вволю и больше не грезим пищей. Спим лучше, чем в течение всего похода. Из-за того что я рисовал при ярком свете, глаза у меня сильно слезятся и болят. Рисование в Антарктике дорогое удовольствие: пальцы быстро деревенеют от холода и долго не отходят даже в палатке (и тогда они дают о себе знать!), тело промерзает насквозь. Рисовать можно, только когда глаза перестают слезиться, да и то если смотреть одним глазом сквозь узкую щель солнцезащитных очков**
* Путешественники находятся на шельфовом леднике Росса.
** Темных стекол в 1902 г. еще не было.
Понедельник, 26 января. Мягкий предательский снег, идти очень трудно. Четыре часа дул попутный зюйд-вест, потом три часа мучительного безветрия... Шеклтон по-прежнему на лыжах. Он страстно рвется работать со всеми, но я запретил ему. Хотя он чувствует себя лучше, опасность еще не миновала... Погода изумительная. Левое колено болит не переставая уже неделю.
Вторник, 27 января. Погода нас радует, весь берег выглядит феерически, в прозрачном воздухе голубеет лед... В полдень 78o57' ю. ш. Жгучее солнце румянит кожу, хотя под тенью шляпы усы обледеневают до такой степени, что болят губы и ноздри. Температура воздуха -18oС. Губы всех растрескались уже много недель назад и находятся в ужасном состоянии.
Среда, 28 января. Шикарный завтрак в предвкушении скорого прибытия к продовольственному складу... Низкая облачность, видимость ограничена снегопадом, дует свежий зюйд-вест... Через пять часов заметили воткнутый в снег черный флажок - долгожданный склад... Теперь нас отделяют от судна 100 км.
Четверг, 29 января. Проснулись от воя вьюги. Шеклтон в плохом состоянии - кашель, одышка, он не может вылезти из палатки. Решаем пересидеть непогоду.
Пятница, 30 января. Подъем в 6 утра. Отрыли из-под снега вещи. При хорошем попутном зюйд-весте покрыли 15 миль за 9 часов. Сейчас наша главная цель - доставить Шеклтона до судна прежде, чем снова налетит пурга. Весь день он был очень слаб, задыхался, но шел на лыжах, не отставая. Острова Блек и Браун видны уже невооруженным глазом.
Суббота, 31 января. Тепло и солнечно, небо голубое, полный штиль. Шеклтон хорошо спал и чувствует себя значительно лучше. Девять часов тяжелого перехода. Особенно досталось моему колену: мы шли почти все время по растрескавшемуся льду и я восемь раз проваливался в трещины... Вечером нарисовал несколько красивейших видов гор. Копоть от керосиновой лампы и примуса превратили наши лица в клоунские физиономии.
Воскресенье, 1 февраля. Дивное утро, по-прежнему царит затишье, воздух чист и холоден, солнце жжет кожу... Семь часов с трудом тянули нарты из-за сильно торосистого льда*.
* Поверхность ледника покрывается торосами при столкновении с существенным препятствием. В данном случае им был крупный остров Уайт.
Понедельник, 2 февраля. Царит безветрие, лед выровнялся, но в нем много трещин. Несколько раз проваливался, но отменные постромки саней страхуют нас от серьезных увечий... Разбили последний лагерь, завтра рассчитываем добраться до судна. Горы Эребус и Террор исполнены царственного величия... Они плотно покрыты ледовым панцирем, лишь с южной стороны проглядывает скальный остов. Великолепие их облика поистине не поддается описанию. По мере приближения к берегу небо окрашивалось в серые, розовые и багровые цвета".
За этим отважным походом последовала вторая зимовка на Хат-Пойнте, географические и прочие изыскания. Антарктическим летом 1904 г., освободившись из ледового плена, "Дисковери" возврати лось в Англию.
Три года спустя судно "Нимрод" под командованием Эрнеста Шеклтона, того самого, который, несмотря на цингу, героическим усилием воли завершил первый антарктический рейд, доставило к ледовому континенту новую экспедицию. Целью ее на сей раз было покорение Южного полюса.
По просьбе капитана Скотта, рассчитывавшего выгрузиться на острове Росса, чтобы оттуда также двинуться к полюсу, Шеклтон не воспользовался Хат-Пойнтом и его превосходной естественной гаванью. После долгих поисков он высадился в 35 км севернее, на мысе Ройдс, где построил хижину для зимовки.
Оттуда следующей весной Шеклтон, Уайльд, Адаме и Маршалл отправились в трудный путь к полюсу, занявший 122 дня.
Хижины героев
Ветер стих, на мысе Ройдс греет солнце. Я стою на одном из каменных бугорков черного базальтового поля. Это темное пятно в несколько десятков гектаров, зажатое между спускающимися с Эребуса ледниками и ровным припаем, выглядит какой-то нелепицей среди сверкающей безбрежной белизны. Смотрю на деревянную хижину Шеклтона. Здесь эти поразительные люди пережидали долгие месяцы полярной ночи с ее адской стужей. Отсюда они выходили партиями в тяжелые походы. Об этих стенах они мечтали по пути назад, когда приходилось мучительно преодолевать нагромождения торосов, бороться с пургой, холодом, усталостью, ломотой во всем теле, чувствуя, как утекают последние силы, подорванные голодом. Голод буравил сознание, не позволяя думать ни о чем, кроме как о еде, еде, еде... И все это неделю за неделей. То, что пришлось пережить некоторым из них, невозможно представить нормальному воображению.
Я отнюдь не любитель паломничеств к "святым местам". Прошлое для меня служит лишь отправной точкой для броска в будущее. За долгие годы я ни разу не отправился куда-то лишь потому, что там кто-то жил или творил, или произошло некое достославное событие. Если мне случалось попасть в Арль или Овер-сюр-Уаз, то не затем, чтобы благоговейно постоять у дома, где писал Ван-Гог. Хотя для меня Ван-Гог...
Не могу понять, что нашло на меня на сей раз - захотелось непременно побывать на мысе Эванс, откуда вышел к Южному полюсу Скотт, и на мысе Ройдс, где сохранился базовый лагерь Шеклтона. Я попросил руководителей полярных станций Скотт и Мак-Мердо предоставить мне на полдня вертолет. Другим способом практически невозможно одолеть в разгар летнего таяния 35 км припая, отделяющих станцию Мак-Мердо от исторической достопримечательности. Мне пошли навстречу - в виде особого исключения. В машине нас было шестеро, не считая трех членов экипажа.
И вот передо мной хижина Шеклтона. Я намеренно остался в одиночестве, мои спутники отправились смотреть императорских пингвинов, единственных обитателей этих негостеприимных берегов. Самые "южные" в мире пингвины являют собой уморительное зрелище. Мне же захотелось побыть одному. Странным образом, едва стих вой мотора, меня охватило глубокое волнение; в голове роились воспоминания о прочитанном, и из небытия выплыли фигуры Шеклтона и Уайльда, Адамса и Пристли, Дейвида и Брокльхерста, всех остальных...
Мне выпало дважды беседовать с Реймондом Пристли. Жаль, что не успел приехать к нему в третий раз сразу же по возвращении с острова Росса. Мне хотелось закончить сначала монтаж фильма, который мы там отсняли, и показать ему кадры далекого кусочка планеты, обязанного своей известностью ему и его спутникам. Пристли было уже за девяносто, и он меня не дождался...
Это был высокий худой старик с приветливым лицом, вглядываясь в которое, я никак не узнавал красавца с фотографии, сделанной на склоне Эребуса в 1908 или 1912 г. В качестве геолога Пристли участвовал в экспедициях Шеклтона и Скотта; во время последней он с тремя спутниками Граном, Эбботом и Хупером - возглавил восхождение на действующий и "не тронутый" наукой вулкан. Реймонд Пристли с гордостью рассказывал мне о подъеме на Эребус, совершенном шестьдесят лет назад, а я, несмотря на все старания, был не в силах отождествить почтенного собеседника с красавцем-полярником, запомнившемся мне по старинному снимку. Я спросил, какие вулканические проявления бросились им в глаза. К сожалению, геолога интересовали уникальные породы и кристаллы. Собеседник упомянул о густых клубах сернистого дыма. Даже небольшой взрыв, обрушивший на Грана заряд шлака, не произвел на Пристли особого впечатления. Сам он находился в этот момент 50 м ниже и поначалу принял взрыв за внезапный снежный заряд.
Я обнаружил у сэра Реймонда граничившее с безразличием равнодушие к вулканизму, характерное для большинства европейских геологов старой школы. Зато у меня фигура Пристли вызывала живейший интерес: помимо одного матроса в Австралии, он был единственным оставшимся в живых участником легендарных экспедиций "Нимрода" (1907-1909) и "Терра Новы" (1911-1912), более того, он не только принимал участие в покорении Эребуса, но и был первым геологом, заглянувшим в вулкан. Нужно ли говорить, как мне были интересны его впечатления.
Я познакомился с сэром Реймондом задолго до того, как мне пришло невероятное приглашение принять участие в экспедиции на Эребус. Случилось это в Лондоне на приеме в Королевском географическом обществе. После вручения мне золотой медали общества я прочел доклад о наших экспедициях в Афар*. Оказавшись неожиданно перед человеком, поразившим еще в детстве мое воображение, человеком, которому не осмеливался подражать даже в мечтах, я впал в полное замешательство. Юношеская застенчивость, которую мне обычно довольно ловко удается скрыть, захлестнула все мое естество и помешала спросить о том, что интересовало меня по-настоящему. Вместо этого я задал ему несколько в меру глупых и банальных вопросов; тот факт, что в те времена я оставил всякую надежду отправиться когда-нибудь в Антарктиду и уж тем более заняться там изучением вулканизма, не может служить мне оправданием. Перед тем как расстаться, сэр Реймонд великодушно преподнес мне в подарок кристалл анортоклаза, отколотый более полувека назад на вершине Эребуса. Подобный кристалл и сегодня считается у минералогов редкостью, хотя впоследствии мы привезли из Антарктиды несколько сот образцов. А тогда и говорить нечего - это был подлинный раритет, к тому же добытый одним из покорителей вулкана! Получив такой подарок из рук человека, который первым на всем белом свете своими глазами увидел поразительную лаву и причудливые кристаллы ледового континента, я преисполнился незаслуженной гордостью, весьма щекотавшей самолюбие.
* См. Тазиев Г. Запах серы. - М.: Мысль, 1980. - Прим. ред.
Когда через несколько лет передо мной открылась перспектива побывать на Эребусе, я написал Реймонду Пристли и вторично увиделся с ним. Шестьдесят семь лет спустя после открытия Россом этого волшебного вулкана на него впервые взошли люди; еще шестьдесят шесть лет спустя нам предстояло попытаться спуститься в его кратер...
Обо всем этом я вспоминал, глядя на хижину. Утром 10 марта 1908 г., выйдя из нее около 11 часов утра, Шеклтон застыл от удивления, завидев в тридцати шагах от себя шесть с трудом передвигавшихся фигур. Это была группа, шестью сутками раньше вышедшая в поход к кратеру Эребуса, - Дейвид, Адаме, Моусон, Маккей, Маршалл и Брокльхерст.
- Добрались до вершины? - крикнул Шеклтон, бросившись навстречу товарищам.
Никто не ответил...
Он повторил вопрос, и Адамс, один из двух руководителей похода, указал рукой на гору. Жест не удовлетворил Шеклтона, он переспросил в третий раз, и только тогда Адамс ответил:
- Да.
Шеклтон повернулся и побежал в хижине сообщить весть остальным. Все выскочили наружу, Пристли - первым, чтобы приветствовать и поздравить вернувшихся с победой, после чего экспедиция села за стол. И тут люди, не имевшие еще опыта полярных походов (а он имелся лишь у троих - Шеклтона, Джойса и Уайльда), с изумлением убедились, что по завершении маршрута каждый участник способен съесть по нескольку килограммов пищи!
Я припомнил сейчас этот недавно перечитанный эпизод, и сцена представилась особенно живо потому, что жилье пионеров осталось почти нетронутым, точно таким, каким оно выглядело шестьдесят лет назад. Не изменился и пейзаж: полоска воды, отделенная скалистым гребнем, у подножия которого обитала колония пингвинов, широкий залив Мак-Мердо, переходящий в припай, а дальше - величественная цепь Трансантарктических гор... Это на западе. А на востоке - Эребус!
Снаружи хижина обложена как бы второй "стенкой" из ящиков с консервами, изготовленными в 1907 г. Мясо, бобы, варенье, фрукты в сиропе, жареные куры, почки, печенье, супы... Рядом - брикеты прессованного сена для пони, которые должны были тянуть через льды сани.
Когда заходишь внутрь, кажется, будто еще вчера здесь жили люди. Помещение имеет 10 м в длину, чуть меньше 6 в ширину и 3,5 м до кровли. Дом сбит из досок и проконопачен пробкой и войлоком для лучшей изоляции. В нем обитали пятнадцать человек. В среднем по 4 м2 "жилплощади" на душу, да еще инвентарь - столы, скамьи, печка, кухня, химическая лаборатория и запас провианта. Подобная скученность, конечно, согревала, но, с другой стороны, требовала в течение длиннейшей полярной ночи особой психологической совместимости. Проще говоря, надо было сначала позаботиться о товарище и лишь потом - о себе; без этого ужиться было бы невозможно.
Хижина экспедиции Роберта Скотта, построенная три года спустя на мысе Эванс, в 8 милях к югу, сохранилась в естественном полярном "холодильнике" столь же хорошо. Перебирая сейчас фотографии, я не могу с определенностью сказать, какой из хижин принадлежит та или иная деталь. На столе лежит раскрытый иллюстрированный еженедельник за 1907 г. с фотографиями двух команд рэгбистов, присевших на корточки, на гвозде повешена на просушку пара выстиранных носков, в углу примостился деревянный лежак со спальным мешком из оленьих шкур. Особенно впечатляет запас мяса в сенях (кажется, в хижине на мысе Эванс): это не мясные консервы и не вяленое, а свежее мясо! Да-да, несмотря на 65-летний "возраст" его следует именовать свежим... В летний период, когда мы там были, солнце подняло температуру внутри хижины выше нуля, и куски тюленьего мяса, сложенные в кучу метровой высоты, были мягкие на ощупь!
Из одной из этих хижин в 1908, а из другой - в 1911 г. выступили две экспедиции. На долю всех участников без исключения выпали тяжелые испытания. Походы экспедиции Шеклтона завершились благополучно, и уже одно это свидетельствует о замечательных качествах руководителя, сумевшего сберечь своих спутников. Скотт, Уилсон, Боуэрс, Ото и Эванс не вернулись на базу. Один за другим гибли они на протяжении этого кошмарного, но героического маршрута. Семьдесят девять суток понадобилось им, чтобы одолеть 1350 км, отделявших их от Южного полюса. Там они обнаружили палатку, а в ней адресованную Роберту Скотту записку, оставленную победителем этой грандиозной полярной гонки, Руалем Амудсеном. Затем 62 дня они добирались до последнего лагеря, где всего в 17 км от склада провианта пурга держала трех оставшихся участников, пока они не умерли от изнеможения, голода и холода.
Все походы этой эпохи, вне зависимости от того, чем они заканчивались победой или трагедией, требовали от людей невероятных усилий, незаурядного мужества, железной воли перед лицом опасности, умения превозмочь боль и усталость. Сказанное в полной мере относится к Дейвиду, Моусону и Маккею, вышедшим 19 сентября 1908 г. из хижины на мысе Ройдс, в которой я сидел семьдесят лет спустя, и вернувшимся туда через пять месяцев. Они первыми достигли магнитного полюса, лежавшего в 600 км от этого места на высоте более 2000 м. Без помощи собак и пони 1200 км туда и обратно тянули они нарты с почти тысячекилограммовым грузом - провиант, керосин, снаряжение, научные приборы и инструменты. Тремя годами позже капитан Скотт выступил отсюда в свой трагический поход, тоже без пони (в отличие от Шеклтона) и без собак (в отличие от Амундсена)
Неукротимое упорство и спокойное мужество отличало британских путешественников, проложивших путь к Южному полюсу, первыми достигших гигантского полярного плоскогорья высотой 3000 м, покоривших магнитный полюс и вулкан Эребус. И все же в гонке к главной цели - Южному полюсу - их обошел норвежец Амундсен! Он обладал всеми вышеперечисленными достоинствами, к которым добавился уникальный опыт, вынесенный из 15-летних исследовательских походов по Арктике. Именно этот опыт убедительно доказал ему, среди прочего, абсолютное превосходство собак над людьми и маньчжурскими пони в качестве тягловой силы в условиях полярного климата. Именно им в первую голову он обязан своей победой. Пять человек, четверо нарт и 52 отлично выезженные собаки - таков был состав его экспедиции. За 54 дня, в течение которых почти все время стояла хорошая погода, они прошли 1250 км, отделявших полюс от базового лагеря, разбитого в Китовой бухте, на восточной оконечности шельфового ледника Росса. В следующем месяце Скотту потребовалось на 25 дней больше. Правда, его маршрут был на 100 км длиннее и на всем пути ему пришлось бороться с плохими условиями: то и дело портилась погода, а наст был такой тяжелый, что нарты скользили, как он отмечал в своем дневнике, не лучше, чем по песку.
Разведка
Высота Эребуса не достигает 4000 м, хотя на некоторых картах указывается, что он превосходит на 50 м эту отметку. Когда Филип Кайл, с которым я до той поры никогда не встречался, прислал мне приглашение присоединиться к группе новозеландских геологов, уже совершивших попытку спуститься в кратер и намеревавшихся повторить ее под моим руководством, мне и в голову не могло прийти, что подобная высота способна оказаться помехой. Средний альпинист, будучи в хорошей форме, чувствует себя абсолютно нормально на высоте 5, а то и 6 тыс. м. Более того, именно наверху он ощущает радостную легкость. Но вот, перечитывая рассказ о первовосхождении, я с удивлением обнаружил подробность, ускользнувшую от моего внимания при первом чтении тридцать с лишним лет назад: оказывается, полярники, молодые, крепкие и здоровые люди, страдали от горной болезни. Причем симптомы недомогания появились еще до того, как они поднялись на 3000 м... В отчете, составленном Шеклтоном на основании рассказов восходителей, и в записках некоторых из них упоминалось, что жертвами болезни стали двое - Маккей и Брокельхерст. Мне подумалось, что речь, возможно, идет об исключительном совпадении: оба полярника принадлежали к редкой (насколько мне известно) категории людей, не переносящих высоты. Однако Реймонд Пристли вспомнил в разговоре со мной, что при восхождении 1912 г. Дебенхем и Диккейсон не смогли добраться до вершины тоже из-за горной болезни...
Несколько месяцев спустя, когда настал торжественный миг и вертолет высадил меня недалеко от вершины Эребуса, проживший там в лагере уже несколько дней Филип Кайл сказал мне после приветствия: "Будьте осторожны! Не переутомляйтесь - иначе вы рискуете получить ОГБ". ОГБ - это острая горная болезнь; она начинается сильными головными болями, за которыми следует тошнота, рвота и, в случае непринятия мер, отек легких и мозга. Болезнь заканчивается смертью, если пострадавший не будет доставлен вовремя в больницу. На высоте 4000 м такой недуг представлялся мне "весьма маловероятным", о чем я и сказал Филу. Тот со сдержанной улыбкой, выдававшей отличное воспитание, возразил, что к сожалению, случаи 0ГБ имели место на Эребусе, в частности во время прошлогодней экспедиции их группы. Более того, насколько ему известно, двумя годами раньше она поразила одного из самых знаменитых итальянских альпинистов, Карло Маури, того самого, что в связке с другим итальянцем, Вальтером Бонатти, совершил первовосхождение на пик К-2 высотой 8620 м, вторую после Эвереста вершину мира.
Двадцативосьмилетний Фил Кайл, высокий худощавый брюнет с ярко-голубыми глазами, несмотря на свой молодой возраст, отличался солидной полнотой знаний и предельной научной добросовестностью, которую я успел оценить по нашей переписке и присланным мне публикациям об Эребусе. Его можно было с полным основанием назвать одним из лучших специалистов в мире по этому вулкану. Но утверждать, что альпинист масштаба Карло Маури заболел горной болезнью на высоте меньше 4000 м!.. Спустившись, я прочел в вахтенном журнале базы Скотт собственноручную запись Маури о его восхождении. Он с удивлением - было от чего! - описывал внезапный приступ тошноты и мучительных головных болей, которые ему с большим трудом удалось преодолеть...
Первое посещение продлилось всего несколько часов, возможно, поэтому я был избавлен от неприятных симптомов, так что восторг - иным словом нельзя передать мои чувства не был омрачен ничем. Фил взял на себя роль гида по антарктической достопримечательности, и в этом вряд ли кто-либо смог бы составить ему конкуренцию.
Мы вышли из лагеря, поставленного новозеландцами на широкой террасе у подножия вершинного конуса с его северной стороны. Хотя склон был не слишком крут, я тут же ощутил, что на этой широте высота 3800 м с физиологической точки зрения соответствует куда большей высоте в других местах: у меня тут же началась одышка. Вскоре мне пришлось не только отказаться от подъема по прямой и двинуться в обход, но и серьезно умерить темп. Филип, кстати, посоветовал так поступить: до полной акклиматизации следовало избегать переутомления. Я охотно воспользовался этой идеей; при медленном подъеме можно было получше оглядеть окружавшую нас фантастическую картину.
С правой стороны, километрах в 25 к северу над убегавшими из-под ног склонами Эребуса возвышался широкий приземистый купол горы Бэрд. Это один из трех вулканов, что зовутся на нашем профессиональном жаргоне щитовыми; действительно, их круглая или эллиптическая форма напоминает щит, положенный на землю выпуклой стороной наружу. Морфологическая правильность конуса притягивала взор. Вулканы данного типа обычно сложены наслоениями пород, которые в момент излияния представляли собой очень жидкие базальты, текущие почти столь же свободно, как вода; этим объясняется пологость склонов. Черная лава выступает здесь только на побережье, где покрывающая купол искристая ледяная шапка более чем стометровой толщины внезапно обрывается, словно отрезанная ножом. Даже отсюда, с большого расстояния, этот крутой обрыв производил сильное впечатление. За исключением темной базальтовой оторочки, глазу не на чем было задержаться, все тонуло в безбрежной белизне. Ледяной панцирь горы Бэрд плавно переходил в шельфовый ледник, видный с четырехкилометровой высоты далеко-далеко.
На площади в десятки тысяч квадратных километров угадывались лишь два вздутия - островок Бофора, тоже в белой кольчуге, и совсем уже на горизонте - остров Франклина.
Мы двигались мелкими шажками. Метров через 300 повернули влево и снова побрели по диагонали вверх. Мир, открывшийся в западном направлении, тоже был ледяной, но несколько иного вида. Позади шельфового ледника Мак-Мердо почти вровень с нами поднималась цепь Трансантарктических гор, от самой близкой вершины нас отделяли 100 км. Выглядели эти горы потрясающе - в оригинальном значении слова, то есть вызывали дрожь. Знакомый с альпинизмом не понаслышке, я живо представил, каково было карабкаться через такую преграду. Даже подъем на казавшиеся отлогими огромные ледники, выползавшие из широких цирков, проходил мучительно, я знал это по рассказам Скотта, Амундсена, Шеклтона, Пристли, Дейвида. То, что с нашей вершины можно было принять за гладкое снежное поле, на самом деле являлось хаотическим переплетением трещин и сераков *. Альпийские ледники Шамони и даже гигантские ледовые языки, восхищавшие меня на Аляске, не выдерживают никакого сравнения с увиденным здесь.