Страница:
- Так это и есть маленький патер, - сказал милорд, глядя на мальчика. Ну, здравствуй, кузен.
- Он молится маменьке, - сказала девочка, едва достававшая отцу до колен; услышав это, милорд снова разразился громким хохотом, а кузен Генри стоял с преглупым видом. Он придумал не менее полудюжины ответных речей, но. это было лишь спустя несколько месяцев, когда он вспоминал об этом приключении, а в ту минуту он вовсе не нашелся, что сказать.
- Le pauvre enfant, il n'a que nous {Бедное дитя, у него никого нет, кроме нас (франц.).}, - сказала миледи, глядя на мужа; и мальчик, который понял ее, чего она, без сомнения, и не подозревала, - от всей души был ей благодарен за эти добрые слова.
- Что ж, в друзьях у него недостатка не будет, - ласково сказал милорд. - Не так ли, Трикс?
Девочка, которую звали Беатрисой и которой отец дал это уменьшительное имя, важно посмотрела на Генри Эсмонда своими большими глазами, потом ее лицо, прелестное, как у херувима, просияло в улыбке, и, выступив вперед, она протянула ему свою маленькую ручку. Остро и сладко защемило у бедного сироты сердце, переполнившееся благодарностью, счастьем и любовью в ответ на все эти трогательные знаки участия и ласки со стороны покровителей, ниспосланных ему небом. Всего лишь час тому назад ему казалось, что он совсем один на свете; когда поутру он заслышал колокола каслвудской церкви, веселым перезвоном встречавшие приезд новых лорда и леди, в его душе эти звуки отдались лишь тревогой и страхом, оттого что он не знал, как отнесется к нему новый владелец поместья; все же те, у кого он прежде мог искать защиты, скрылись неведомо куда или лежали в могиле. Гордость и недоверие заставили его остаться дома, когда викарий, и жители деревни, и вся челядь вышли навстречу лорду Каслвуду, ибо Генри Эсмонд не был слугой, хотя и ел чужой хлеб; но не был и родственником, хотя носил имя хозяев дома и унаследовал кровь их предков; и среди шума и радостной суматохи, сопровождавших прибытие нового лорда (в честь которого, разумеется, готовили пир и стреляли из пушек, арендаторы же и все домочадцы кричали "ура", когда карета въезжала во двор замка), никто не вспомнил о юном Генри Эсмонде, и он незаметно и одиноко просидел до полудня в библиотеке, где и нашли его новые друзья.
Когда милорд и миледи собрались уходить из галереи, девочка, все еще державшая кузена за руку, потребовала, чтобы и он пошел с ними.
- Ты всегда готова позабыть старых друзей ради нового, Трикс, добродушно сказал ей отец и, подав руку жене, направился к выходу.
Они миновали музыкальную залу, давно пришедшую в запустение, и покои королевы Елизаветы в часовой башне и вышли на лужайку, откуда открывался красивый вид, освещенный лучами заходящего солнца, - темный лес и стая грачей над ним, и долина, и река, и селение Каслвуд за рекой, и пурпурные холмы, зрелище которых радовало глаз; там, на лужайке, дожидался маленький наследник Каслвуда, двухлетний малютка, который, завидя свою мать, вырвался из рук няньки и побежал к ней.
- Если здесь тебе не будет хорошо, Рэйчел, - сказал милорд, озираясь вокруг, - значит, на тебя трудно угодить.
- Мне хорошо там, где хорошо тебе, - ответила она, - но нигде нам не будет лучше, чем в Уолкот Форест.
Тут милорд принялся рассказывать жене обо всем, что представлялось их взгляду и что, кстати сказать, маленький Гарри знал куда лучше него, - а именно историю замка: как вон в те ворота бежала с пажом наследница Каслвуда, через которую поместье перешло к ныне^ладеющему им роду, как круглоголовые атаковали часовую башню, при защите которой был убит отец милорда.
- Мне в ту пору было всего лишь два года, - сказал он. - Ну-ка, кузен Гарри, отними сорок шесть от девяноста и скажи, сколько мне теперь лет?
- Тридцать, - смеясь, сказала его жена.
- Я слишком стар для тебя, Рэйчел, - ответил милорд, с любовью глядя на нее. И в самом деле, она казалась совсем девочкой; ей едва исполнилось двадцать лет.
- Ты ведь знаешь, Фрэнк, я на все готова, чтобы тебе угодить, - сказала она, - так вот я тебе обещаю с каждым днем становиться старше.
- Не зовите папеньку "Фрэнк"; вы теперь должны звать его милордом, сказала мисс Беатриса, тряхнув головкой, чем вызвала улыбку матери и добродушный смех отца, а маленький мальчуган, ковылявший тут же, засмеялся тоже, сам не зная почему, - должно быть, потому, что он был счастлив, как, видимо, и все кругом. Как запечатлеваются в памяти подобные мелочи, ландшафт в лучах вечернего солнца, простой, обыденный разговор, несколько лиц, освещенных улыбкою!
Солнце уже садилось, и маленькому наследнику пора было в постель, куда он с громким плачем и отправился на руках своей няньки; зато Трикс заручилась обещанием, что будет сегодня ужинать вместе со всеми.
- И вы тоже с нами, кузен, не правда ли? - спросила она.
Гарри Эсмонд покраснел.
- Я... я всегда ужинаю с мисс Уорксоп, - сказал он.
- К чертям, - сказал милорд, - сегодня ты ужинаешь с нами, Гарри. Не откажет же он даме, правда, Трикс? - И Гарри всех удивил за столом своей необычайной прожорливостью; секрет же был в том, что бедный мальчик в этот день не обедал, так как в суматохе приготовлений к встрече нового господина никто о нем не подумал.
- Не обедал! Бедное дитя! - вскричала миледи, накладывая ему на тарелку гору мяса, а милорд, наполнив его бокал, предложил ему провозгласить тост, в ответ на что мистер Гарри воскликнул: "Здоровье короля!" - и одним духом осушил бокал. Милорд охотно поддержал его тост, равно как и многие другие; пожалуй, даже чересчур охотно. Он и слышать не захотел о том, чтобы доктор Тэшер (каслвудский викарий, явившийся к ужину) удалился, когда подали сладкое; не так уж давно он обзавелся капелланом, сказал он, чтобы тот успел ему наскучить; и его преподобие провел еще несколько часов в обществе милорда за трубкой и пуншевой чашей, после чего не совсем твердой походкой отправился домой, раз десять повторив, что подобное радушие превосходит все милости, когда-либо оказанные ему благородным семейством Каслвуд.
Что же до юного Эсмонда, то, когда он вернулся в свою комнатку, сердце его было переполнено изумлением и благодарностью к новым друзьям, которых даровал ему этот счастливый день. Задолго до того, как в доме все пришло в движение, он уже был на ногах - так ему не терпелось поскорей увидеть свою добрую покровительницу и защитницу, прекрасную леди Каслвуд, и ее детей; он лишь опасался, что ласковое расположение, выказанное ему прошедшим вечером, вдруг изменится или исчезнет. Но вскоре в сад выбежала маленькая Беатриса, а за ней следовала ее мать, которая встретила Гарри так же приветливо, как и накануне. Все утро он рассказывал ей в подробностях семейные предания, известные ему еще со времен старого лорда, и она слушала с большим интересом; под конец же, напомнив о вчерашнем разговоре, он признался, что знает французский язык, и поблагодарил ее за доброту.
- Вот как, - сказала она, краснея. - В таком случае, сэр, вы должны давать уроки мне и Беатрисе. - И она стала расспрашивать его о многих обстоятельствах, касающихся его самого, но об этом стоит повести рассказ более подробный и связный, нежели те короткие объяснения, которые мальчик давал своей госпоже.
Глава II
История семейства Эсмонд из Баслвуд-холла
Известно, что имя Эсмонд и поместье Каслвуд в графстве Хэмпшир перешло к семейству, и поныне ими владеющему, через Доротею, дочь и наследницу Эдварда, графа и маркиза Эсмонда и лорда Каслвуда; названная леди в двадцать третий год царствования королевы Елизаветы вышла замуж за Генри Пойнса, молодого дворянина, бывшего в ту пору пажом в доме ее отца. Фрэнсис, сын вышеупомянутых Генри и Доротеи, принявший имя матери, которое впоследствии стал носить весь его род, полудил от короля Иакова Первого звание рыцаря и титул баронета. Будучи от природы воинственного нрава, он долгое время провел в Германии, на службе у Пфальцского курфюрста, где ему пришлось понести немало потерь и пережить немало опасностей, ибо он ссудил этому злополучному князю значительные суммы денег и был многократно ранен в сражениях с имперскими войсками, в коих принимал участие.
По возвращении на родину сэр Фрэнсис был вознагражден за свои заслуги и жертвы его величеством покойным королем Иаковом Первым, который милостиво пожаловал своему испытанному слуге должность лорда Смотрителя Кладовых и Кравчего Утреннего Кубка, каковой высокий и ответственный пост он занимал во все время царствования этого короля, равно как и его злополучного преемника.
Преклонный возраст, а также многочисленные раны и недуги принудили сэра Фрэнсиса исполнять большую часть своих обязанностей через заместителя; и его сын, сэр Джордж Эсмонд, сперва в качестве помощника своего отца, а затем в качестве наследника его титула и звания, отправлял эту должность почти во все время царствования короля Карла Первого и обоих его сыновей, занимавших ч престол после него.
Сэр Джордж Эсмонд женился на особе не столь высокородной, какой по своему имени и званию он мог бы домогаться, а именно на дочери некоего Томаса Топхэма из лондонского Сити, олдермена и золотых дел мастера, который, приняв сторону парламента в начинавшейся в ту пору междоусобице, обманул надежды сэра Джорджа, рассчитывавшего получить после кончины тестя немалое наследство, и завещал все состояние второй своей дочери, девице Барбаре.
Сэр Джордж Эсмонд также отличался преданностью и верностью особе и интересам короля; и в бытность последнего в Оксфорде, в году 1642-м, сэр Джордж, с согласия отца, в ту пору уже немощного старца, не выезжавшего из поместья Каслвуд, отдал расплавить для нужд короля всю фамильную золотую и серебряную утварь.
За эти и иные жертвы и заслуги его величеству угодно было указом за малой печатью, данным в Оксфорде в январе 1643 года, даровать сэру Фрэнсису Эсмонду титул виконта Каслвуда Щендона и звание пэра Ирландии; а так как состояние виконта весьма оскудело вследствие ссуд королю, коих в то тревожное время его величество не мог возвратить, лорду виконту пожалованы были земли в Виргинии, часть которых и поныне находится во владении его потомства.
Первый виконт Каслвуд умер в преклонных летах, спустя несколько месяцев после получения своего нового титула. Ему наследовал его старший сын, вышеназванный лорд Джордж, кроме которого у него остались еще дети: Томас, полковник королевской службы, впоследствии перешедший на сторону узурпатора, и Фрэнсис, который принял духовный сан и был убит при защите замка Каслвуд от парламентских войск в лето от Р. X. 1647-е.
Джордж, лорд Каслвуд (второй виконт), живший при короле Карле Первом, не имел прямых потомков мужского пола, кроме единственного сына, Юстеса Эсмонда, погибшего вместе с половиной своих солдат в битве при Ворчестере. Каслвудские земли были распроданы и розданы сторонникам республики, ибо Каслвуд был замешан почти во всех заговорах против протектора, возникавших после смерти короля вплоть до возвращения короля Карла Второго. Милорд, разорившийся на королевской службе, последовал за двором этого короля в изгнание. У него была всего одна дочь, которая служила плохим утешением своему отцу, ибо перенесенные несчастья не научили изгнанников добронравию, и, если верить молве, герцог Йоркский и король, его брат, ссорились из-за прекрасной Изабеллы Эсмонд. Она была фрейлиной королевы Генриетты-Марии и еще в юности приняла католичество; отец ее, человек слабого характера, последовал ее примеру короткое время спустя в Бреде.
После того как при Ворчестере убит был Юстес Эсмонд, наследником титула сделался племянник лорда Каслвуда - Томас Эсмонд, в ту пору еще юноша. Его отец принял в междоусобице сторону парламента, после чего глава рода отстранил его от себя, и первое время милорд Каслвуд испытывал такую ярость при мысли, что его титул (хоть он теперь немногого стоил) перейдет к негодному круглоголовому, что готов был жениться вторично на дочери виноторговца в Брюгге, которому его милость задолжал, живя у него в доме в бытность там короля, и не сделал этого единственно из опасения насмешек двора и гнева дочери, которой до смерти боялся, ибо она была настолько же властна и вспыльчива, насколько милорд, истощенный ранами и пристрастием к вину, был слаб.
Лорд Каслвуд желал устроить брак между своей дочерью Изабеллой и ее двоюродным братом, сыном того Фрэнсиса Эсмонда, который пал при осаде Каслвуда. И сама леди, как говорят, питала склонность к молодому человеку, моложе ее на несколько лет (каковое обстоятельство в ее глазах не являлось недостатком); но, посватавшись к ней и будучи запросто принят в доме, он вдруг прервал свои ухаживания, столь благосклонно встречаемые, не выставив тому никаких причин. Друзья подняли его на смех из-за того, что они в шутку называли его вероломством, и Джеку Черчиллю, лейтенанту Фрэнка Эсмонда в королевском пехотно-гвардейском полку, вскоре представился случай занять место командира роты, ибо Эсмонд, обнаружив, что его повышение в чине зависит от забот его перезрелой нареченной, пришел в такую ярость, что бросил двор и уехал в Танжер. Они с Джеком Черчиллем, condiscipuli {Однокашники (лат.).} еще по школе св. Павла, сильно повздорили по этому поводу; и Фрэнк Эсмонд, употребив крепкое словцо, сказал Джеку: "Твоя сестра, Джек, может быть тем-то и тем-то, но моя жена, клянусь, этим никогда не будет!" - и тут обнажились мечи и пролилась кровь, и только вмешательство друзей прекратило ссору. В те времена немногие были столь щепетильны в вопросах чести; джентльмены благородной крови и происхождения полагали, что _от короля позор семейству не в укор_. Фрэнк Эсмонд сперва удалился в Танжер, затем, воротясь оттуда после двух лет службы, поселился в небольшой усадьбе близ Винчестера, доставшейся ему от матери, завел свору гончих, зажил помещиком и в царствование Карла больше не появлялся при дворе. Но его дядя Каслвуд не простил ему обиды, как долгое время не прощала ее отвергнутая им двоюродная сестра.
Милости и щедроты Франции, а также дары, полученные от короля за то время, что его дочь была в фаворе, помогли лорду Каслвуду, растратившему на королевской службе и молодость и состояние, отчасти восстановить последнее; и хотя он мало заботился о Каслвуде, ни разу не посетив его после смерти сына, зато сумел на широкую ногу вести свой дом, являться при дворе и скопить изрядную сумму наличными деньгами.
И вот его племянник и наследник Томас Эсмонд стал искать расположения своего дяди. Томас воевал за императора и за голландцев, когда король Карл был вынужден послать войска на помощь Штатам, а также против них, когда его величество заключил союз с французским королем. В этих походах Томас Эсмонд более отличился дуэлями, ссорами, распутством и пристрастием к игре, нежели подвигами на поле битвы, и, подобно многим англичанам, побывавшим в чужих краях, воротился на родину, лишь упрочив свою печальную славу. Он промотал все небольшое наследство, которое ему оставил отец, не имевший ничего сверх скромной доли младшего брата, и, по правде говоря, был не более как кабацкий забулдыга и завсегдатай кварталов Эльзасия и Уайтфрайерс, когда стал задумываться над тем, как бы поправить свои дела.
Его двоюродная сестра в ту пору давно уже достигла средних лет, и приходилось верить ей на слово во всем, что касалось ее былой красоты. Она была худа, желта, с длинными зубами; белила и румяна всех модных лавок Лондона не могли сделать из нее красавицу - мистер Киллигру называл ее Сивиллой, сравнивал с мертвым черепом, в качестве memento mori {Эмблема смерти; дословно: помни о смерти (лат.).} выставленным на королевском пиру, и тому подобное, - короче говоря, быть может, это была легкая добыча, но лишь смельчак отважился бы устремиться в погоню за ней. Таким смельчаком оказался Томас Эсмонд. Он воспылал нежными чувствами к сбережениям милорда Каслвуда, размер которых молва преувеличивала. Доверили, что у госпожи Изабеллы есть королевские бриллианты неслыханной ценности; бедный же Том Эсмонд только последнее свое платье сумел уберечь от заклада.
У милорда в ту пору был превосходный дом в Линкольн-Инн-Филдс, поблизости от театра герцога Йоркского и капеллы португальского посла. Том Эсмонд, каждый вечер пропадавший в театре, покуда у него водились деньги, которые он мог тратить на актрис, стал теперь столь же усердно посещать церковь. Он был до того худ и оборван, что сразу прослыл за кающегося грешника, и нетрудно догадаться, что, став на путь обращения, он избрал себе в наставники духовника своего дядюшки.
Этот добросердечный пастырь помог ему помириться со старым лордом, хотя еще недавно его милость не замечал Тома, даже когда тот оказывался под самыми окнами кареты, в которой дядя, пышно разодетый, отправлялся ко двору, между тем как племянник, в шляпе с облезлым пером, со шпагой, кончик которой торчал из ножен, брел в свой грошовый кабачок на Белл-Ярд.
Вскоре после примирения с дядей Томас Эсмонд стал толстеть и являть все признаки благотворного действия сытной пищи и чистого белья. Правда, он неуклонно постился дважды в неделю, но с лихвой вознаграждал себя в прочие дни; и, по словам мистера Уичерли, желая показать, как велик его аппетит, в конце концов проглотил черствый, прокисший, засиженный мухами кусок, - свою двоюродную сестру. По поводу этого брака шуткам и злословию при дворе не было конца; но Том теперь ездил туда в карете лорда Каслвуда, звал последнего папенькой и, выиграв игру, только посмеивался в кулак. Свадьбу отпраздновали незадолго до смерти короля Карла, вслед за которым не замедлил сойти в могилу и виконт Каслвуд.
Единственным отпрыском этого союза явился сын, которого родители окружили ревнивой бдительностью и заботой, но чье существование, невзирая на докторов и кормилиц, было лишь кратковременным. Дурная кровь недолго текла в хилом, тщедушном тельце. Зловещие признаки недуга появились очень скоро; и частью из раболепства, частью из суеверия милорд, а пуще того миледи во что бы то ни стало пожелали, чтобы его величество в дворцовой церкви коснулся бедного маленького уродца. Они уже готовы были прокричать о чуде, ибо по какой-то причине в здоровье мальчика наступило некоторое улучшение, после того как его величество прикоснулся к нему (вокруг малютки постоянно хлопотали врачи и знахари, пичкавшие его всевозможными снадобьями), но через несколько недель бедняжка умер, и злые языки при дворе утверждали, что король, изгоняя беса из отпрыска Тома Эсмонда и супруги его Изабеллы, вышиб из него дух, ибо самый духто и был бесовский.
Понятная скорбь матери, потерявшей свое единственное дитя, еще усугублялась, должно быть, мыслью о сопернице, жене Фрэнка Эсмонда, которая была всеобщей любимицей при дворе, где бедная миледи Каслвуд терпела одни обиды, - а кроме того, уже имела дитя, дочь, цветущую и прелестную, и готовилась стать матерью во второй раз.
При дворе, как я слышал, особенно смеялись, узнав, что бедняжка миледи, давно уже вышедшая из того возраста, когда обычно женщины рожают детей, решила тем не менее не терять надежды и, переехав в Каслвуд, то и дело посылала в Хекстон за врачом и оповещала друзей о предстоящем рождении наследника. Это была одна из тех нелепых причуд, которые постоянно давали пищу шутникам. В самом деле, миледи виконтесса до конца своих дней тешилась мыслью, что она все еще прекрасна, и упорно желала цвести до глубокой зимы, рисуя розы на своих щеках, когда время цветения роз давно уже миновало, и наряжаясь по-летнему, хотя на волосах ее лежал снег.
Джентльмены, близкие ко двору короля Карла и короля Иакова, рассказывали автору этих строк бесчисленные истории о чудаковатой старой леди, которые потомству не для чего знать. Говорили, что язык ее не знал удержу; правда, если она затевала ссоры со всеми своими соперницами по королевским милостям, ей, должно быть, пришлось немало повоевать на своем веку. Она отличалась неутомимостью духа и, если верить молве, преследовала и изрядно донимала короля своими жалобами и обидами. Одни утверждают, что она удалилась от двора единственно из ревности к жене Фрэнка Эсмонда; другие что она принуждена была отступить после великой битвы, разыгравшейся в Уайтхолле между нею и дочерью Тома Киллигру, леди Дорчестер, которую королю угодно было подарить своим расположением, - битвы, в которой сия злонравная Есфирь одержала верх над нашей престарелой Астинь. Впрочем, сама миледи всегда утверждала, что причиною добровольной ссылки супругов в деревню послужила совсем другая ссора, в которой был замешан ее муж, а не она, а также черная неблагодарность государя, отнявшего у рода Эсмондов ту самую должность лорда Смотрителя Кладовых и Кравчего Утреннего Кубка, которую столь достойно отправляли два последних лорда Каслвуда и которая теперь перешла к безродному выскочке, прихвостню этой потаскухи Дорчестер, лорду Бергамоту {Лайонель Типтон, с 1686 года барон Бергамот, камергер Черной Лестницы, впоследствии (после смерти Джорджа, второго виконта Каслвуда) назначенный Смотрителем Кладовых и Кравчим Утреннего Кубка, последовал за его величеством в Сен-Жермен, где и умер, не оставив потомства. При дворе принца Оранского должность Кравчего Утреннего Кубка была упразднена и во время последующих царствований более не восстанавливалась. (Прим. автора.)}. "Я бы не стерпела, - говорила миледи, - увидя, как не Эсмонд, а другой подает королю его утренний кубок. Я выбила бы поднос из рук лорда Бергамота, попадись он мне навстречу". И те, кто близко знал ее милость, не сомневались, что она вполне способна была поступить подобным образом, если б у нее не хватило благоразумия убраться подальше от соблазна.
Ключ от денежной шкатулки всегда был в руках леди Каслвуд, которая, надо сказать, и ближних своих умела основательно забрать в руки; а потому не мудрено, если супруг находился у нее в полном повиновении; и как только ей заблагорассудилось, она покинула свою лондонскую резиденцию (за это время перенесенную ею из Линкольн-Инн-Филдс в Челси) и всем домом, захватив своих служанок, собачек, наперсниц, своего духовника и милорда, своего супруга, перебралась в Каслвуд-холл, куда ни разу не заглядывала после того, как еще ребенком, в смутную пору царствования короля Карла Первого, уехала оттуда вместе с отцом. В стенах замка еще зияли бреши, пробитые ядрами республиканских пушек. Одно крыло замка заново отделали и наполнили мебелью, коврами, утварью, вывезенными из лондонского дома. Миледи намеревалась прибыть в Каслвуд с большой торжественностью и ожидала, что поселяне будут приветствовать ее восторженными кликами, когда она поедет по деревне в парадной карете шестерней, с милордом рядом, с наперсницами, собачками и попугаями на переднем сиденье, с вооруженными верховыми по сторонам. Но то было время, когда по всей стране гремел клич "долой папистов"; жители деревни и соседнего городка испугались накрашенных щек и подведенных глаз миледи, когда она высунула голову из окна кареты, желая, без сомнения, явить народу свою благосклонность, и какая-то старуха воскликнула: "Леди Изабель! Боже правый, да это леди Иезавель!", - и враги достопочтенной виконтессы впоследствии не преминули подхватить эту кличку. Вся округа в ту пору охвачена была возмущением против папистов; переход миледи и ее супруга в лоно римской церкви, о котором всем было известно, присутствие патера в ее свите, католическое богослужение в каслвудской часовне (хотя часовня эта строилась во времена, когда никто в округе и не слыхивал об иных богослужениях и хотя самая служба совершалась весьма скромно и тихо) сразу же восстановили против нее население деревни и всего графства. Добрая половина каслвудских земель была в свое время конфискована и роздана людям Кромвеля.
Двое или трое из старых республиканских солдат и поныне жили в деревне и недружелюбно косились на миледи Каслвуд, когда она водворилась в доме.
Захватив с собой милорда, она явилась в хекстонском благородном собрании и ошеломила местных жителей великолепием своих бриллиантов, которые всегда носила, выезжая в свет. Ходили слухи, что она носит их и дома и что не расстается с ними, даже ложась в постель, хотя автор этих строк может присягнуть, что это клевета. "Если бы она хоть на миг сняла их, - говорила миледи Сарк, - Том Эсмонд, ее муж, тотчас же стащил бы их в заклад". Но это была клевета. Миледи Сарк тоже жила изгнанницей, вдали от двора, и между обеими леди не угасала застарелая вражда.
Постепенно население деревни примирилось с новою госпожой, которая, при всех своих причудах и надменности в обращении, была все же великодушна и щедра и которую доктор Тэшер, местный викарий, во всеуслышание превозносил перед своей паствой. Что до милорда, о нем никто особенно не беспокоился, ибо в нем видели всего лишь придаток миледи, которую как дочь исконных владельцев Каслвуда и обладательницу большого богатства (хотя, к слову сказать, девять десятых его существовало лишь в людских толках) считали истинной госпожой поместья и хозяйкою всего, что в нем находилось.
Глава III
О том, куда еще во времена Томаса, третьего виконта, я был водворен в качестве пажа Изабеллы
Явившись вновь в Лондон спустя короткое время после этого переселения, лорд Каслвуд снарядил одного из своих приближенных в деревню Илинг близ Лондона, где незадолго до того поселился в небольшом домике некий старичок-француз по имени господин Пастуро, один из тех гугенотов, которых преследования французского короля вынудили искать пристанища в нашей стране. При этом старике жил маленький мальчик, которого все звали Генри Томас. Он помнил, что совсем еще недавно жил в другом месте, тоже неподалеку от Лондона, где день-деньской жужжали прялки и ткацкие станки, и люди все распевали псалмы и ходили в церковь, и кругом были одни французы.
- Он молится маменьке, - сказала девочка, едва достававшая отцу до колен; услышав это, милорд снова разразился громким хохотом, а кузен Генри стоял с преглупым видом. Он придумал не менее полудюжины ответных речей, но. это было лишь спустя несколько месяцев, когда он вспоминал об этом приключении, а в ту минуту он вовсе не нашелся, что сказать.
- Le pauvre enfant, il n'a que nous {Бедное дитя, у него никого нет, кроме нас (франц.).}, - сказала миледи, глядя на мужа; и мальчик, который понял ее, чего она, без сомнения, и не подозревала, - от всей души был ей благодарен за эти добрые слова.
- Что ж, в друзьях у него недостатка не будет, - ласково сказал милорд. - Не так ли, Трикс?
Девочка, которую звали Беатрисой и которой отец дал это уменьшительное имя, важно посмотрела на Генри Эсмонда своими большими глазами, потом ее лицо, прелестное, как у херувима, просияло в улыбке, и, выступив вперед, она протянула ему свою маленькую ручку. Остро и сладко защемило у бедного сироты сердце, переполнившееся благодарностью, счастьем и любовью в ответ на все эти трогательные знаки участия и ласки со стороны покровителей, ниспосланных ему небом. Всего лишь час тому назад ему казалось, что он совсем один на свете; когда поутру он заслышал колокола каслвудской церкви, веселым перезвоном встречавшие приезд новых лорда и леди, в его душе эти звуки отдались лишь тревогой и страхом, оттого что он не знал, как отнесется к нему новый владелец поместья; все же те, у кого он прежде мог искать защиты, скрылись неведомо куда или лежали в могиле. Гордость и недоверие заставили его остаться дома, когда викарий, и жители деревни, и вся челядь вышли навстречу лорду Каслвуду, ибо Генри Эсмонд не был слугой, хотя и ел чужой хлеб; но не был и родственником, хотя носил имя хозяев дома и унаследовал кровь их предков; и среди шума и радостной суматохи, сопровождавших прибытие нового лорда (в честь которого, разумеется, готовили пир и стреляли из пушек, арендаторы же и все домочадцы кричали "ура", когда карета въезжала во двор замка), никто не вспомнил о юном Генри Эсмонде, и он незаметно и одиноко просидел до полудня в библиотеке, где и нашли его новые друзья.
Когда милорд и миледи собрались уходить из галереи, девочка, все еще державшая кузена за руку, потребовала, чтобы и он пошел с ними.
- Ты всегда готова позабыть старых друзей ради нового, Трикс, добродушно сказал ей отец и, подав руку жене, направился к выходу.
Они миновали музыкальную залу, давно пришедшую в запустение, и покои королевы Елизаветы в часовой башне и вышли на лужайку, откуда открывался красивый вид, освещенный лучами заходящего солнца, - темный лес и стая грачей над ним, и долина, и река, и селение Каслвуд за рекой, и пурпурные холмы, зрелище которых радовало глаз; там, на лужайке, дожидался маленький наследник Каслвуда, двухлетний малютка, который, завидя свою мать, вырвался из рук няньки и побежал к ней.
- Если здесь тебе не будет хорошо, Рэйчел, - сказал милорд, озираясь вокруг, - значит, на тебя трудно угодить.
- Мне хорошо там, где хорошо тебе, - ответила она, - но нигде нам не будет лучше, чем в Уолкот Форест.
Тут милорд принялся рассказывать жене обо всем, что представлялось их взгляду и что, кстати сказать, маленький Гарри знал куда лучше него, - а именно историю замка: как вон в те ворота бежала с пажом наследница Каслвуда, через которую поместье перешло к ныне^ладеющему им роду, как круглоголовые атаковали часовую башню, при защите которой был убит отец милорда.
- Мне в ту пору было всего лишь два года, - сказал он. - Ну-ка, кузен Гарри, отними сорок шесть от девяноста и скажи, сколько мне теперь лет?
- Тридцать, - смеясь, сказала его жена.
- Я слишком стар для тебя, Рэйчел, - ответил милорд, с любовью глядя на нее. И в самом деле, она казалась совсем девочкой; ей едва исполнилось двадцать лет.
- Ты ведь знаешь, Фрэнк, я на все готова, чтобы тебе угодить, - сказала она, - так вот я тебе обещаю с каждым днем становиться старше.
- Не зовите папеньку "Фрэнк"; вы теперь должны звать его милордом, сказала мисс Беатриса, тряхнув головкой, чем вызвала улыбку матери и добродушный смех отца, а маленький мальчуган, ковылявший тут же, засмеялся тоже, сам не зная почему, - должно быть, потому, что он был счастлив, как, видимо, и все кругом. Как запечатлеваются в памяти подобные мелочи, ландшафт в лучах вечернего солнца, простой, обыденный разговор, несколько лиц, освещенных улыбкою!
Солнце уже садилось, и маленькому наследнику пора было в постель, куда он с громким плачем и отправился на руках своей няньки; зато Трикс заручилась обещанием, что будет сегодня ужинать вместе со всеми.
- И вы тоже с нами, кузен, не правда ли? - спросила она.
Гарри Эсмонд покраснел.
- Я... я всегда ужинаю с мисс Уорксоп, - сказал он.
- К чертям, - сказал милорд, - сегодня ты ужинаешь с нами, Гарри. Не откажет же он даме, правда, Трикс? - И Гарри всех удивил за столом своей необычайной прожорливостью; секрет же был в том, что бедный мальчик в этот день не обедал, так как в суматохе приготовлений к встрече нового господина никто о нем не подумал.
- Не обедал! Бедное дитя! - вскричала миледи, накладывая ему на тарелку гору мяса, а милорд, наполнив его бокал, предложил ему провозгласить тост, в ответ на что мистер Гарри воскликнул: "Здоровье короля!" - и одним духом осушил бокал. Милорд охотно поддержал его тост, равно как и многие другие; пожалуй, даже чересчур охотно. Он и слышать не захотел о том, чтобы доктор Тэшер (каслвудский викарий, явившийся к ужину) удалился, когда подали сладкое; не так уж давно он обзавелся капелланом, сказал он, чтобы тот успел ему наскучить; и его преподобие провел еще несколько часов в обществе милорда за трубкой и пуншевой чашей, после чего не совсем твердой походкой отправился домой, раз десять повторив, что подобное радушие превосходит все милости, когда-либо оказанные ему благородным семейством Каслвуд.
Что же до юного Эсмонда, то, когда он вернулся в свою комнатку, сердце его было переполнено изумлением и благодарностью к новым друзьям, которых даровал ему этот счастливый день. Задолго до того, как в доме все пришло в движение, он уже был на ногах - так ему не терпелось поскорей увидеть свою добрую покровительницу и защитницу, прекрасную леди Каслвуд, и ее детей; он лишь опасался, что ласковое расположение, выказанное ему прошедшим вечером, вдруг изменится или исчезнет. Но вскоре в сад выбежала маленькая Беатриса, а за ней следовала ее мать, которая встретила Гарри так же приветливо, как и накануне. Все утро он рассказывал ей в подробностях семейные предания, известные ему еще со времен старого лорда, и она слушала с большим интересом; под конец же, напомнив о вчерашнем разговоре, он признался, что знает французский язык, и поблагодарил ее за доброту.
- Вот как, - сказала она, краснея. - В таком случае, сэр, вы должны давать уроки мне и Беатрисе. - И она стала расспрашивать его о многих обстоятельствах, касающихся его самого, но об этом стоит повести рассказ более подробный и связный, нежели те короткие объяснения, которые мальчик давал своей госпоже.
Глава II
История семейства Эсмонд из Баслвуд-холла
Известно, что имя Эсмонд и поместье Каслвуд в графстве Хэмпшир перешло к семейству, и поныне ими владеющему, через Доротею, дочь и наследницу Эдварда, графа и маркиза Эсмонда и лорда Каслвуда; названная леди в двадцать третий год царствования королевы Елизаветы вышла замуж за Генри Пойнса, молодого дворянина, бывшего в ту пору пажом в доме ее отца. Фрэнсис, сын вышеупомянутых Генри и Доротеи, принявший имя матери, которое впоследствии стал носить весь его род, полудил от короля Иакова Первого звание рыцаря и титул баронета. Будучи от природы воинственного нрава, он долгое время провел в Германии, на службе у Пфальцского курфюрста, где ему пришлось понести немало потерь и пережить немало опасностей, ибо он ссудил этому злополучному князю значительные суммы денег и был многократно ранен в сражениях с имперскими войсками, в коих принимал участие.
По возвращении на родину сэр Фрэнсис был вознагражден за свои заслуги и жертвы его величеством покойным королем Иаковом Первым, который милостиво пожаловал своему испытанному слуге должность лорда Смотрителя Кладовых и Кравчего Утреннего Кубка, каковой высокий и ответственный пост он занимал во все время царствования этого короля, равно как и его злополучного преемника.
Преклонный возраст, а также многочисленные раны и недуги принудили сэра Фрэнсиса исполнять большую часть своих обязанностей через заместителя; и его сын, сэр Джордж Эсмонд, сперва в качестве помощника своего отца, а затем в качестве наследника его титула и звания, отправлял эту должность почти во все время царствования короля Карла Первого и обоих его сыновей, занимавших ч престол после него.
Сэр Джордж Эсмонд женился на особе не столь высокородной, какой по своему имени и званию он мог бы домогаться, а именно на дочери некоего Томаса Топхэма из лондонского Сити, олдермена и золотых дел мастера, который, приняв сторону парламента в начинавшейся в ту пору междоусобице, обманул надежды сэра Джорджа, рассчитывавшего получить после кончины тестя немалое наследство, и завещал все состояние второй своей дочери, девице Барбаре.
Сэр Джордж Эсмонд также отличался преданностью и верностью особе и интересам короля; и в бытность последнего в Оксфорде, в году 1642-м, сэр Джордж, с согласия отца, в ту пору уже немощного старца, не выезжавшего из поместья Каслвуд, отдал расплавить для нужд короля всю фамильную золотую и серебряную утварь.
За эти и иные жертвы и заслуги его величеству угодно было указом за малой печатью, данным в Оксфорде в январе 1643 года, даровать сэру Фрэнсису Эсмонду титул виконта Каслвуда Щендона и звание пэра Ирландии; а так как состояние виконта весьма оскудело вследствие ссуд королю, коих в то тревожное время его величество не мог возвратить, лорду виконту пожалованы были земли в Виргинии, часть которых и поныне находится во владении его потомства.
Первый виконт Каслвуд умер в преклонных летах, спустя несколько месяцев после получения своего нового титула. Ему наследовал его старший сын, вышеназванный лорд Джордж, кроме которого у него остались еще дети: Томас, полковник королевской службы, впоследствии перешедший на сторону узурпатора, и Фрэнсис, который принял духовный сан и был убит при защите замка Каслвуд от парламентских войск в лето от Р. X. 1647-е.
Джордж, лорд Каслвуд (второй виконт), живший при короле Карле Первом, не имел прямых потомков мужского пола, кроме единственного сына, Юстеса Эсмонда, погибшего вместе с половиной своих солдат в битве при Ворчестере. Каслвудские земли были распроданы и розданы сторонникам республики, ибо Каслвуд был замешан почти во всех заговорах против протектора, возникавших после смерти короля вплоть до возвращения короля Карла Второго. Милорд, разорившийся на королевской службе, последовал за двором этого короля в изгнание. У него была всего одна дочь, которая служила плохим утешением своему отцу, ибо перенесенные несчастья не научили изгнанников добронравию, и, если верить молве, герцог Йоркский и король, его брат, ссорились из-за прекрасной Изабеллы Эсмонд. Она была фрейлиной королевы Генриетты-Марии и еще в юности приняла католичество; отец ее, человек слабого характера, последовал ее примеру короткое время спустя в Бреде.
После того как при Ворчестере убит был Юстес Эсмонд, наследником титула сделался племянник лорда Каслвуда - Томас Эсмонд, в ту пору еще юноша. Его отец принял в междоусобице сторону парламента, после чего глава рода отстранил его от себя, и первое время милорд Каслвуд испытывал такую ярость при мысли, что его титул (хоть он теперь немногого стоил) перейдет к негодному круглоголовому, что готов был жениться вторично на дочери виноторговца в Брюгге, которому его милость задолжал, живя у него в доме в бытность там короля, и не сделал этого единственно из опасения насмешек двора и гнева дочери, которой до смерти боялся, ибо она была настолько же властна и вспыльчива, насколько милорд, истощенный ранами и пристрастием к вину, был слаб.
Лорд Каслвуд желал устроить брак между своей дочерью Изабеллой и ее двоюродным братом, сыном того Фрэнсиса Эсмонда, который пал при осаде Каслвуда. И сама леди, как говорят, питала склонность к молодому человеку, моложе ее на несколько лет (каковое обстоятельство в ее глазах не являлось недостатком); но, посватавшись к ней и будучи запросто принят в доме, он вдруг прервал свои ухаживания, столь благосклонно встречаемые, не выставив тому никаких причин. Друзья подняли его на смех из-за того, что они в шутку называли его вероломством, и Джеку Черчиллю, лейтенанту Фрэнка Эсмонда в королевском пехотно-гвардейском полку, вскоре представился случай занять место командира роты, ибо Эсмонд, обнаружив, что его повышение в чине зависит от забот его перезрелой нареченной, пришел в такую ярость, что бросил двор и уехал в Танжер. Они с Джеком Черчиллем, condiscipuli {Однокашники (лат.).} еще по школе св. Павла, сильно повздорили по этому поводу; и Фрэнк Эсмонд, употребив крепкое словцо, сказал Джеку: "Твоя сестра, Джек, может быть тем-то и тем-то, но моя жена, клянусь, этим никогда не будет!" - и тут обнажились мечи и пролилась кровь, и только вмешательство друзей прекратило ссору. В те времена немногие были столь щепетильны в вопросах чести; джентльмены благородной крови и происхождения полагали, что _от короля позор семейству не в укор_. Фрэнк Эсмонд сперва удалился в Танжер, затем, воротясь оттуда после двух лет службы, поселился в небольшой усадьбе близ Винчестера, доставшейся ему от матери, завел свору гончих, зажил помещиком и в царствование Карла больше не появлялся при дворе. Но его дядя Каслвуд не простил ему обиды, как долгое время не прощала ее отвергнутая им двоюродная сестра.
Милости и щедроты Франции, а также дары, полученные от короля за то время, что его дочь была в фаворе, помогли лорду Каслвуду, растратившему на королевской службе и молодость и состояние, отчасти восстановить последнее; и хотя он мало заботился о Каслвуде, ни разу не посетив его после смерти сына, зато сумел на широкую ногу вести свой дом, являться при дворе и скопить изрядную сумму наличными деньгами.
И вот его племянник и наследник Томас Эсмонд стал искать расположения своего дяди. Томас воевал за императора и за голландцев, когда король Карл был вынужден послать войска на помощь Штатам, а также против них, когда его величество заключил союз с французским королем. В этих походах Томас Эсмонд более отличился дуэлями, ссорами, распутством и пристрастием к игре, нежели подвигами на поле битвы, и, подобно многим англичанам, побывавшим в чужих краях, воротился на родину, лишь упрочив свою печальную славу. Он промотал все небольшое наследство, которое ему оставил отец, не имевший ничего сверх скромной доли младшего брата, и, по правде говоря, был не более как кабацкий забулдыга и завсегдатай кварталов Эльзасия и Уайтфрайерс, когда стал задумываться над тем, как бы поправить свои дела.
Его двоюродная сестра в ту пору давно уже достигла средних лет, и приходилось верить ей на слово во всем, что касалось ее былой красоты. Она была худа, желта, с длинными зубами; белила и румяна всех модных лавок Лондона не могли сделать из нее красавицу - мистер Киллигру называл ее Сивиллой, сравнивал с мертвым черепом, в качестве memento mori {Эмблема смерти; дословно: помни о смерти (лат.).} выставленным на королевском пиру, и тому подобное, - короче говоря, быть может, это была легкая добыча, но лишь смельчак отважился бы устремиться в погоню за ней. Таким смельчаком оказался Томас Эсмонд. Он воспылал нежными чувствами к сбережениям милорда Каслвуда, размер которых молва преувеличивала. Доверили, что у госпожи Изабеллы есть королевские бриллианты неслыханной ценности; бедный же Том Эсмонд только последнее свое платье сумел уберечь от заклада.
У милорда в ту пору был превосходный дом в Линкольн-Инн-Филдс, поблизости от театра герцога Йоркского и капеллы португальского посла. Том Эсмонд, каждый вечер пропадавший в театре, покуда у него водились деньги, которые он мог тратить на актрис, стал теперь столь же усердно посещать церковь. Он был до того худ и оборван, что сразу прослыл за кающегося грешника, и нетрудно догадаться, что, став на путь обращения, он избрал себе в наставники духовника своего дядюшки.
Этот добросердечный пастырь помог ему помириться со старым лордом, хотя еще недавно его милость не замечал Тома, даже когда тот оказывался под самыми окнами кареты, в которой дядя, пышно разодетый, отправлялся ко двору, между тем как племянник, в шляпе с облезлым пером, со шпагой, кончик которой торчал из ножен, брел в свой грошовый кабачок на Белл-Ярд.
Вскоре после примирения с дядей Томас Эсмонд стал толстеть и являть все признаки благотворного действия сытной пищи и чистого белья. Правда, он неуклонно постился дважды в неделю, но с лихвой вознаграждал себя в прочие дни; и, по словам мистера Уичерли, желая показать, как велик его аппетит, в конце концов проглотил черствый, прокисший, засиженный мухами кусок, - свою двоюродную сестру. По поводу этого брака шуткам и злословию при дворе не было конца; но Том теперь ездил туда в карете лорда Каслвуда, звал последнего папенькой и, выиграв игру, только посмеивался в кулак. Свадьбу отпраздновали незадолго до смерти короля Карла, вслед за которым не замедлил сойти в могилу и виконт Каслвуд.
Единственным отпрыском этого союза явился сын, которого родители окружили ревнивой бдительностью и заботой, но чье существование, невзирая на докторов и кормилиц, было лишь кратковременным. Дурная кровь недолго текла в хилом, тщедушном тельце. Зловещие признаки недуга появились очень скоро; и частью из раболепства, частью из суеверия милорд, а пуще того миледи во что бы то ни стало пожелали, чтобы его величество в дворцовой церкви коснулся бедного маленького уродца. Они уже готовы были прокричать о чуде, ибо по какой-то причине в здоровье мальчика наступило некоторое улучшение, после того как его величество прикоснулся к нему (вокруг малютки постоянно хлопотали врачи и знахари, пичкавшие его всевозможными снадобьями), но через несколько недель бедняжка умер, и злые языки при дворе утверждали, что король, изгоняя беса из отпрыска Тома Эсмонда и супруги его Изабеллы, вышиб из него дух, ибо самый духто и был бесовский.
Понятная скорбь матери, потерявшей свое единственное дитя, еще усугублялась, должно быть, мыслью о сопернице, жене Фрэнка Эсмонда, которая была всеобщей любимицей при дворе, где бедная миледи Каслвуд терпела одни обиды, - а кроме того, уже имела дитя, дочь, цветущую и прелестную, и готовилась стать матерью во второй раз.
При дворе, как я слышал, особенно смеялись, узнав, что бедняжка миледи, давно уже вышедшая из того возраста, когда обычно женщины рожают детей, решила тем не менее не терять надежды и, переехав в Каслвуд, то и дело посылала в Хекстон за врачом и оповещала друзей о предстоящем рождении наследника. Это была одна из тех нелепых причуд, которые постоянно давали пищу шутникам. В самом деле, миледи виконтесса до конца своих дней тешилась мыслью, что она все еще прекрасна, и упорно желала цвести до глубокой зимы, рисуя розы на своих щеках, когда время цветения роз давно уже миновало, и наряжаясь по-летнему, хотя на волосах ее лежал снег.
Джентльмены, близкие ко двору короля Карла и короля Иакова, рассказывали автору этих строк бесчисленные истории о чудаковатой старой леди, которые потомству не для чего знать. Говорили, что язык ее не знал удержу; правда, если она затевала ссоры со всеми своими соперницами по королевским милостям, ей, должно быть, пришлось немало повоевать на своем веку. Она отличалась неутомимостью духа и, если верить молве, преследовала и изрядно донимала короля своими жалобами и обидами. Одни утверждают, что она удалилась от двора единственно из ревности к жене Фрэнка Эсмонда; другие что она принуждена была отступить после великой битвы, разыгравшейся в Уайтхолле между нею и дочерью Тома Киллигру, леди Дорчестер, которую королю угодно было подарить своим расположением, - битвы, в которой сия злонравная Есфирь одержала верх над нашей престарелой Астинь. Впрочем, сама миледи всегда утверждала, что причиною добровольной ссылки супругов в деревню послужила совсем другая ссора, в которой был замешан ее муж, а не она, а также черная неблагодарность государя, отнявшего у рода Эсмондов ту самую должность лорда Смотрителя Кладовых и Кравчего Утреннего Кубка, которую столь достойно отправляли два последних лорда Каслвуда и которая теперь перешла к безродному выскочке, прихвостню этой потаскухи Дорчестер, лорду Бергамоту {Лайонель Типтон, с 1686 года барон Бергамот, камергер Черной Лестницы, впоследствии (после смерти Джорджа, второго виконта Каслвуда) назначенный Смотрителем Кладовых и Кравчим Утреннего Кубка, последовал за его величеством в Сен-Жермен, где и умер, не оставив потомства. При дворе принца Оранского должность Кравчего Утреннего Кубка была упразднена и во время последующих царствований более не восстанавливалась. (Прим. автора.)}. "Я бы не стерпела, - говорила миледи, - увидя, как не Эсмонд, а другой подает королю его утренний кубок. Я выбила бы поднос из рук лорда Бергамота, попадись он мне навстречу". И те, кто близко знал ее милость, не сомневались, что она вполне способна была поступить подобным образом, если б у нее не хватило благоразумия убраться подальше от соблазна.
Ключ от денежной шкатулки всегда был в руках леди Каслвуд, которая, надо сказать, и ближних своих умела основательно забрать в руки; а потому не мудрено, если супруг находился у нее в полном повиновении; и как только ей заблагорассудилось, она покинула свою лондонскую резиденцию (за это время перенесенную ею из Линкольн-Инн-Филдс в Челси) и всем домом, захватив своих служанок, собачек, наперсниц, своего духовника и милорда, своего супруга, перебралась в Каслвуд-холл, куда ни разу не заглядывала после того, как еще ребенком, в смутную пору царствования короля Карла Первого, уехала оттуда вместе с отцом. В стенах замка еще зияли бреши, пробитые ядрами республиканских пушек. Одно крыло замка заново отделали и наполнили мебелью, коврами, утварью, вывезенными из лондонского дома. Миледи намеревалась прибыть в Каслвуд с большой торжественностью и ожидала, что поселяне будут приветствовать ее восторженными кликами, когда она поедет по деревне в парадной карете шестерней, с милордом рядом, с наперсницами, собачками и попугаями на переднем сиденье, с вооруженными верховыми по сторонам. Но то было время, когда по всей стране гремел клич "долой папистов"; жители деревни и соседнего городка испугались накрашенных щек и подведенных глаз миледи, когда она высунула голову из окна кареты, желая, без сомнения, явить народу свою благосклонность, и какая-то старуха воскликнула: "Леди Изабель! Боже правый, да это леди Иезавель!", - и враги достопочтенной виконтессы впоследствии не преминули подхватить эту кличку. Вся округа в ту пору охвачена была возмущением против папистов; переход миледи и ее супруга в лоно римской церкви, о котором всем было известно, присутствие патера в ее свите, католическое богослужение в каслвудской часовне (хотя часовня эта строилась во времена, когда никто в округе и не слыхивал об иных богослужениях и хотя самая служба совершалась весьма скромно и тихо) сразу же восстановили против нее население деревни и всего графства. Добрая половина каслвудских земель была в свое время конфискована и роздана людям Кромвеля.
Двое или трое из старых республиканских солдат и поныне жили в деревне и недружелюбно косились на миледи Каслвуд, когда она водворилась в доме.
Захватив с собой милорда, она явилась в хекстонском благородном собрании и ошеломила местных жителей великолепием своих бриллиантов, которые всегда носила, выезжая в свет. Ходили слухи, что она носит их и дома и что не расстается с ними, даже ложась в постель, хотя автор этих строк может присягнуть, что это клевета. "Если бы она хоть на миг сняла их, - говорила миледи Сарк, - Том Эсмонд, ее муж, тотчас же стащил бы их в заклад". Но это была клевета. Миледи Сарк тоже жила изгнанницей, вдали от двора, и между обеими леди не угасала застарелая вражда.
Постепенно население деревни примирилось с новою госпожой, которая, при всех своих причудах и надменности в обращении, была все же великодушна и щедра и которую доктор Тэшер, местный викарий, во всеуслышание превозносил перед своей паствой. Что до милорда, о нем никто особенно не беспокоился, ибо в нем видели всего лишь придаток миледи, которую как дочь исконных владельцев Каслвуда и обладательницу большого богатства (хотя, к слову сказать, девять десятых его существовало лишь в людских толках) считали истинной госпожой поместья и хозяйкою всего, что в нем находилось.
Глава III
О том, куда еще во времена Томаса, третьего виконта, я был водворен в качестве пажа Изабеллы
Явившись вновь в Лондон спустя короткое время после этого переселения, лорд Каслвуд снарядил одного из своих приближенных в деревню Илинг близ Лондона, где незадолго до того поселился в небольшом домике некий старичок-француз по имени господин Пастуро, один из тех гугенотов, которых преследования французского короля вынудили искать пристанища в нашей стране. При этом старике жил маленький мальчик, которого все звали Генри Томас. Он помнил, что совсем еще недавно жил в другом месте, тоже неподалеку от Лондона, где день-деньской жужжали прялки и ткацкие станки, и люди все распевали псалмы и ходили в церковь, и кругом были одни французы.