Меж тем боевые дела складывались отнюдь не на радость доблестным офицерам армии Мальборо. За весь 1707 год, оставаясь в виду французов, мы не имели с ними ни одного сражения; испанская наша армия была жестоко разгромлена при Альмансаре доблестным герцогом Бервиком; и у нас, в полку Уэбба, которым молодой герцог командовал до того, как отец его предался французам, немножко даже гордились этой победой бывшего нашего командира. "Будь я на месте Голвэя и будь при мне мои стрелки, - говорил наш генерал, мы не сложили бы оружия даже перед своим старым командиром"; а офицеры Уэбба клялись, что, будь с ними Уэбб, уж в плен-то они не сдались бы. Милый наш генерал был несколько опрометчив в своих речах; не было на свете воина отважнее и лучше его; но он дул в свой рог несколько сильней, нежели подобало военачальнику его положения, и при всей своей боевой доблести слишком громко бряцал иногда оружием перед своими солдатами и произносил кичливые слова.
   Таинственный мистер Хольц в начале 1708 года отбыл по секретному делу, причем перед отъездом был весьма оживлен и пообещал Эсмонду, что вскоре произойдет нечто из ряда вон выдающееся. Тайна раскрылась по возвращении моего друга, который явился в крайне удрученном и мрачном расположении духа и вынужден был признаться, что замечательное предприятие, ради коего он хлопотал, безнадежно провалилось. Как выяснилось, он принимал участие в злополучной экспедиции шевалье де Сен-Жоржа, снаряженной французским королем; отплывши из Дюнкерка с целою армиею и флотом, принц должен был высадиться в Шотландии и захватить ее. Однако же противный ветер, постоянно мешавший всем начинаниям этого молодого человека, предотвратил, как известно, захват Шотландии и вернул бедного monsieur фон Хольца в наш лагерь, к его обычным занятиям - составлению хитроумных планов, предсказаниям будущего и вынюхиваний) разнообразных сведений. Шевалье (или король Англии, как некоторые из нас готовы были назвать его) прямо из Дюнкерка отправился в ряды французской армии, чтобы принять участие в кампании против нас. В тот год французской армией командовал герцог Бургундский, а герцог Берряйский, знаменитый маршал Вандом, и герцог Матиньон были его помощниками. Хольц, который был осведомлен обо всем, что происходило во Фландрии и во Франции (а пожалуй, и в обеих Индиях), утверждал, что военных действий в 1708 году будет не более, нежели в 1707-м, и что если полководец не двигается с места, у него на то есть особые причины. И в самом деле, начальник Эсмонда, известный своим брюзгливым нравом и своим глубоким недоверием к великому герцогу, да и не только к нему, не стеснялся говорить, что эти причины явились к герцогу в виде золотых монет, которыми французский король подкупил генералиссимуса, чтобы избегнуть сражений. В наших рядах много было собирателей толков, и мистер Уэбб чересчур охотно прислушивался к тем, которые в точности знали, сколько именно получил герцог, какая сумма пришлась на долю Кэдогана и во что обошлись советы доктора Хэйра.
   Успехи французов, ознаменовавшие начало кампании 1708 года, послужили к укреплению слухов об измене, которая в то время у всех была на устах. Наш генерал пропустил неприятеля к Генту, отказавшись атаковать его, хотя в течение сорока восьми часов обе армии стояли друг против друга. Рент был взят, и в тот же самый день мсье де Ламотт потребовал сдачи Брюгге; и оба этих великих города без единого выстрела перешли в руки французов. Несколько дней спустя Ламотт захватил форт Плашендаль, и уже казалось очевидным, что вся испанская Фландрия, а с нею и Брабант сделаются добычей французов, но тут с Мозеля прибыл принц Евгений, и колебаниям наступил конец.
   У принца Савойского в обычае было отмечать свое прибытие в армию роскошным пиром (милорд герцог угощал и редко и скудно); и я помню, каким наш генерал вернулся после обеда в обществе двух генералиссимусов; честная его голова слегка кружилась еще от вина, которое австрийское полководец лил куда более щедрой рукой, нежели англичанин. "Ну, - сказал генерал, стукнув кулаком по столу и прибавив крепкое словцо, - теперь ему придется драться; а уж если, черт возьми, до этого дойдет, нет такого человека в Европе, который мог бы устоять против Джека Черчилля". Неделю спустя разразилась битва при Уденарде, и, как ни велика была взаимная неприязнь главнокомандующего и Эсмондова генерала, в этот день им пришлось искренне восхищаться друг другом, - так велика была отвага, проявленная обоими.
   Бригаде, которою командовал генерал-майор Уэбб, пришлось наносить и отражать в этот день самые жестокие удары; мистеру Эемонду выпала честь вести в бой роту полка, командир которого, в качестве генерал-майора, руководил всеми действиями бригады, и ему же пришлось взять на себя командование всем полком, после того как четверо старших по чину офицеров пали в жестокой схватке с неприятелем. Я рад, что Джек Хэйторн, который насмехался над моим происхождением и обозвал меня Уэббовым прихвостнем, из-за чего у нас произошла крупная ссора, пожал мне руку еще за день до этой битвы. Брэйс, наш подполковник, всего лишь тремя днями ранее узнал о смерти своего старшего брата, баронета, делавшей его наследником титула, поместья в Норфолке и четырех тысяч в год: судьба, миловавшая его на протяжении десятка походов, изменила ему как раз тогда, когда жизнь приобрела для него особую цену, и, идучи в бой, он говорил, что не надеется вернуться живым. Майор служил в полку совсем недавно. Креатура лорда Мальборо, он был встречен весьма недоброжелательно всеми прочими офицерами, - говорили, что ему поручено шпионить за нами. Не знаю, верно это или нет и кто именно доносил в штаб обо всех толках и пересудах за офицерским столом, но известно было, что полк Уэбба, как и сам командир, значатся у главнокомандующего на черной доске. "И если он не осмеливался расформировать его на родине, - говорил наш храбрый генерал, - то уж зато позаботится, чтобы неприятель его уничтожил", - так что на долю бедного майора Праудфута выпала опасная задача.
   Юный лорд Каслвуд, состоявший в качестве адъютанта при особе герцога, получил рану и удостоился упоминания в "Газете"; там же было названо и имя капитана Эсмонда благодаря стараниям его генерала, который всегда любил и отличал его. Сердце у него забилось при мысли, что там, на родине, чьи-то глаза, самые яркие во всем мире, прочтут, быть может, страницу, где упомянуты его скромные заслуги; но он оставался тверд в своем решении не подвергать себя их опасному воздействию и выждать, покуда время и разлука притупят страсть, которая все еще жила в нем. Вдали от Беатрисы она его не тревожила, но он знал, что стоит ему воротиться домой, старый недуг вспыхнет снова; и он сторонился Уолкота, как линкольнширец сторонится болот родного края из страха перед лихорадкой, подстерегающей его там.
   Мы, английская партия в армии, склонные насмехаться над всем, что исходило из Ганновера, и представлять двор и семейство курфюрста чуть ли не как сборище мужланов и дикарей, - даже мы вынуждены были признать, что в деле при Уденарде молодой принц, совершавший тогда свой первый поход, явил мужество и находчивость испытанного солдата. Его курфюрстское высочество оказался в тот день счастливее короля Англии, который находился во вражеском лагере со своими двоюродными братьями и вместе с ними вынужден был позорно бежать в исходе сражения. Имея против себя искуснейших полководцев мира и обладая, в свою очередь, превосходным командующим, они пренебрегли разумным советом и бросились очертя голову в бой, который закончился бы полным разгромом их армии, если бы не мудрость и отвага герцога Вандома, который сделал все, что зависело от доблести и военного гения, чтобы умерить потери, причиненные безрассудством и вздорным нравом его родичей, законных принцев королевской крови.
   Переговоры по делу об обмене пленными все продолжались и по-прежнему служили благовидным предлогом для постоянных переездов мистера Хольца из лагеря союзников во французский и обратно. Мне достоверно известно, что однажды генерал Уэйн едва не повесил его как шпиона, и лишь по особому приказу генералиссимуса он был отпущен и препровожден на главную квартиру. Он являлся и снова исчезал, и казалось, его охраняет чье-то высокое, хотя и незримое покровительство. Он устраивал обмен письмами между герцогом Бервиком и его дядею, нашим герцогом. Он был осведомлен обо всем, что происходило в лагере принца, так же хорошо, как и о том, что творилось в нашем; он привез поздравления от короля Англии кое-кому из наших офицеров, в том числе и офицерам Уэбба, отличившимся в этот великий день; а после Винендаля, когда наш генерал бушевал по поводу несправедливости генералиссимуса, сказал, что ему известно, как смотрят на это французские командиры, считающие якобы, что отпор, данный нами неприятелю у винендальского леса, проложил союзникам путь к Лиллю.
   "Ах, - говаривал Хольц (и находилось немало охотников слушать его), если б только наш король добился признания своих прав, как изменился бы весь ход событий! Жизнь его величества в изгнании имеет то преимущество, что позволяет ему беспристрастно приглядываться к Англии и судить о ее выдающихся деятелях. Его сестра постоянно находится во власти очередной жадной фаворитки, смотрит на все ее глазами и во всем готова уступить ей или ее приспешникам. Как вы полагаете, неужели его величество, зная Англию, как он ее знает, позволил бы оставаться в тени такому человеку, как генерал Уэбб? Он - лорд Лидьярд, и его место в Палате лордов. Неприятелю, да и всей Европе известны его заслуги; именно этой славы и не могут простить некоторые великие люди, ненавидящие равенство и независимость". Все эти разговоры велись в расчете на то, что они достигнут ушей мистера Уэбба. И он внимал им весьма благосклонно, ибо, сколь ни велики были его достоинства, никто не ценил их так высоко, как сам Джон Ричмонд Уэбб, и по мере того как нелады между ним и герцогом возрастали, находилось все больше людей из числа недоброжелателей Мальборо в армии и на родине, которые всячески обхаживали Уэбба, противопоставляя его властному и ненасытному генералиссимусу. И вскоре после победы при Уденарде генералу Уэббу представился блестящий случай, которым наш доблестный воин не стал пренебрегать и который явился для него средством изрядно приумножить свою славу на родине.
   После Уденарда принц Савойский - вопреки совету Мальборо, если верить слухам, - подступил к стенам Лилля, столицы французской Фландрии, и начал осаду, знаменитейшую осаду нашего времени, равную осаде Трои по числу героических подвигов, совершенных как нападавшими, так и оборонявшимися. Принц Савойский был движим личной непримиримой ненавистью к французскому королю, отнюдь не похожей на спокойное чувство вражды, руководившее нашим великим английским полководцем, для которого война являлась игрой не более волнующей, нежели бильярд, и который посылал вперед свои эскадроны и передвигал батальоны с места на место так же хладнокровно, как если бы клал шар в лузу или делал карамболь. Кончалась партия (а играл он почти всегда наверняка), и в душе этого непревзойденного стратега не оставалось ни малейшей неприязни к противнику. Иное дело принц Савойский, у которого с французами шла guerre a mort {Война насмерть (франц.).}. Разбитый в одном месте, как то было в истекшем году под Тулоном, он являлся у другой французской границы и с неукротимой яростью нападал опять. Когда принц прибыл в нашу армию, тлеющая искра войны сразу разгорелась в яркое пламя. Нашим флегматичным союзникам-голландцам пришлось форсированным маршем устремиться вперед - наш хладнокровный герцог вынужден был перейти к действию. Против французов принц один стоил целой армии; неутомимая сила его ненависти заражала сотни тысяч людей. Имперский генерал с лихвой расплачивался за обиду, нанесенную некогда французским королем ретивому маленькому Abbe de Savoie {Савойский аббат (франц.).}. Сам блестящий, покрытый славой полководец, чье мужество и бесстрашие не знали меры, достойный противник лучшим из прославленных командиров, возглавлявших армии французского короля, Евгений, кроме того, владел оружием, которому во Франции нельзя было отыскать равного с тех пор, как пушечное ядро у Засбаха убило благородного Тюренна: он мог обрушить на французские войска герцога Мальборо, точно скалу, которая погребла бы под собою соединенные силы лучших военачальников Людовика XIV.
   Участие английского герцога в осаде Лилля, которую имперский генералиссимус вел со всем пылом и напором, свойственным его натуре, выразилось главным образом в том, что ему пришлось прикрывать осаждающих со стороны армии герцога Бургундского, которую расположение войск его светлости отделяло от имперцев. Однажды, когда принц Евгений был ранея, наш герцог занял его место в траншее; его осаду вели имперцы, а не мы. Одна дивизия под командою Уэбба и Ранцау была отряжена в Артуа и Пикардию для выполнения задачи, тягостнее и постыднее которой мистер Эсмонд не знавал за всю свою боевую жизнь. Несчастные городки беззащитных провинций, откуда все молодое и здоровое из года в год угонялось во французскую армию, пожираемую ненасытной войной, оказались отданными на нашу милость; а нам был дан приказ никого не миловать. Мы входили в города, где гарнизон состоял из инвалидов, а население из женщин и детей; и как ни бедны они были, как ни обнищали вследствие разорительной войны, нам было предписано грабить этих несчастных: очищать их житницы от последнего хлеба, отнимать лохмотья, прикрывавшие их наготу. То был грабительский, разбойничий поход; наши солдаты творили дела, о которых честный человек не может вспомнить, не краснея. Мы воротились в лагерь герцога с обильными запасами продовольствия и денег; некому было оказывать нам сопротивление, и все же кто отважится рассказать, ценою скольких насилий и убийств, каких жестокостей, оскорблений, обид досталась нам эта позорная дань, собранная с невинных жертв войны.
   Меж тем, невзирая на решительность, с которой велись военные действия под Лиллем, успехи союзников были покуда невелики, и, когда мы воротились в лагерь герцога, там поговаривали, что принц Савойский вынужден будет снять осаду, признав ее безуспешной. Милорд Мальборо открыто высказывал подобное мнение; те, кто не доверял ему, - а мистер Эсмонд не отрицает, что был в их числе, - намекали, что у герцога свои причины не желать взятия Лилля и что он подкуплен французским королем. Но если это было так, в чем я почти уверен, то перед генералом Уэббом открывалась блестящая возможность удовлетворить свою ненависть к генералиссимусу, разоблачить позорное корыстолюбие, составлявшее одну из самых низменных и самых примечательных черт знаменитого герцога, и показать собственное высокое военное искусство. И когда я взвешиваю все обстоятельства, предшествовавшие событию, о котором вскоре пойдет речь, когда я думаю о том, что милорду герцогу было предложено несколько миллионов крон за то, чтобы с Лилля сняли осаду; что имперская армия, стоявшая под Лиллем, терпела недостаток в провианте и снаряжении и была бы принуждена отойти, если б не получила новых припасов; что маршрут обоза, который должен был эти припасы доставить, в точности был известен французам; что конвой, сопровождавший его, был несоразмерно мал и чуть ли не вшестеро уступал войску графа де Ламотта, высланному, чтобы перехватить этот обоз; и что герцог Бервик, непосредственный начальник де Ламотта, состоял, как это достоверно известно, в оживленной переписке с дядей своим, английским генералиссимусом, - я прихожу к убеждению, что в замыслы герцога Мальборо входило помешать тому, чтобы эти припасы, столь необходимые принцу Савойскому, достигли ставки его высочества; что он намеревался принести в жертву небольшой отряд, конвоировавший обоз, и предать его, как предал уже Тольмаша под Брестом, как готов был предать любого друга в угоду своему честолюбию или корысти. Если б не та поистине чудесная победа, которую Эсмондов начальник одержал над силами, в шесть или семь раз превосходившими его собственные, осаду пришлось бы с Лилля снять; при этом надо заметить, что наше доблестное маленькое войско находилось под командою генерала, которого Мальборо ненавидел, что эта победа привела его в бешенство и что впоследствии он прибегал к самым явным и беззастенчивым искажениям истины, чтобы преуменьшить славу победителя.
   Глава XV
   Битва при Винендале
   Во время осады Лилля немало было совершено подвигов как с той, так и с другой стороны, и притом подвигов, равных которым не много сыщется в истории войн. Среди французов (чье мужество поистине было удивительно, а доблесть и военное искусство маршала Буффлера могли затмить даже славу его победителя, принца Савойского) следует упомянуть господ де Люксембурга и де Турнефора, которые взялись доставить в город порох, крайне необходимый осажденным; они взяли с собой отряд конных драгун, и каждый солдат вез притороченным к седлу пудовый мешок пороху; с этим опасным грузом они вступили в бой против нашей кавалерии, выдержали огонь пехотинцев, двинутых им наперерез, и хотя половина отряда при выполнении страшной задачи взлетела на воздух, часть все же добралась до цели и доставила городскому гарнизону то, в чем он так остро нуждался. Другой французский офицер, мсье Дюбуа, совершил поступок, столь же отчаянный и увенчавшийся полным успехом. Случилось так, что маршалу Вандому понадобились сведения о положении в лагере осаждавших, который со стороны Гельчина прикрывала армия нашего герцога, и тут капитан Дюбуа совершил свой славный подвиг: не только прошел через линию неприятельских позиций, но еще переплыл не менее семи рвов и каналов и воротился тем же путем, плывя с бумагами в зубах.
   В этих бумагах мсье де Буффлер сообщал, что сможет удержать занимаемые позиции до октября и что если б удалось перехватить один из обозов союзников, последние окажутся вынужденными снять осаду.
   Один такой обоз готовился в ту пору в Остенде и должен был вскоре выйти по направлению к Лиллю. 27 сентября нам (а также и французам) сделалось известно, что он уже находится в пути. Обоз состоял из семисот повозок с различным снаряжением и шел от самого Остенде под эскортом двух тысяч пехотинцев и трехсот всадников. Одновременно мсье де Ламотт выступил из Брюгге, имея в своем распоряжении тридцать шесть батальонов, более шестидесяти эскадронов и сорок пушек, и двинулся в погоню за обозом.
   Меж тем генерал-майор Уэбб собрал двадцать батальонов и три драгунских эскадрона в Тюроуте, чтобы идти навстречу обозу и ударить на Ламотта; авангарды обеих армий, французской и нашей, сошлись на Тюроутской равнине, у небольшого леска перед замком Винендаль, к которому обоз подходил в это время с другой стороны.
   Как только мы очутились в виду неприятеля, авангард наш остановился на опушке леса, а остальная часть колонны со всей возможной быстротой подтянулась к нему, причем вся наша немногочисленная конница была выдвинута к равнине, чтобы раззадорить неприятеля, как сказал наш генерал. Когда мсье Ламотт подошел ближе, он застал нас выстроенными в две линии у самого леса и тотчас же построил напротив пас свою армию в боевом порядке: всего восемь линий, четыре пехотных впереди, драгуны и кавалерия сзади.
   Французы, как всегда, открыли сражение канонадой, длившейся три часа, после чего перешли в атаку. Восемь линий - четыре пеших и четыре конных двинулись на лес, где расположены были наши части. Пехота их действовала плохо; получи" приказ идти в штыковой бой, она вместо того открыла огонь, а при первом же ответном залпе дрогнула и побежала. Кавалерия действовала лучше, и с нею одной мсье Ламотт мог бы выиграть сражение, так как она численностью втрое или вчетверо превосходила наши силы; но ей лишь удалось смять два наших батальона, и то мы быстро привели в порядок расстроенные ряды, и сколько раз ни шла французская конница в атаку, она не могла сдвинуть нас хотя бы на дюйм с позиции, которую указал нам наш генерал.
   К вечеру, после двухчасовой атаки, французы отступили, потерпев полное поражение. Несмотря на потери, которые мы им нанесли, они все еще были втрое сильнее; и нельзя было предположить, что наш генерал решится преследовать Ламотта или предпримет что-либо, кроме стараний удержать ту позицию на опушке леса, с которой французы безуспешно пытались нас сбить. Ламотт отошел под прикрытие своих сорока орудий, защита которых удалась его коннице лучше, нежели нападение на нас; а тем временем обоз, судьба которого была важнее судьбы всего нашего маленького войска и ради безопасности которого мы готовы были пасть все до последнего, беспрепятственно подвигался вперед и, ко всеобщей радости, прибыл в лагерь осаждающих перед Лиллем.
   Обоз сопровождал генерал-майор Кздоган, главный интендант герцога (не принадлежавший к числу лучших друзей мистера Уэбба). Он с сотней-другою всадников явился на подмогу нашему генералу под самый конец сражения; когда неприятель уже отступал по всему фронту. Он изъявил полную готовность ударить со своей конницей на бегущих французов; но его отряд был настолько малочислен, что не мог бы причинить им серьезного вреда, и мистер Уэбб в качестве старшего начальника счел, что мы уже достаточно сделали, удержав свои позиции под натиском неприятеля, который легко опрокинул бы нас в открытом бою, и обеспечив обозу возможность свободного следования. Таким образом, всадникам Кэдогана не пришлось даже обнажить сабли, однако своим появлением они отбили у французов всякую охоту возобновить попытки атаковать нас. Так как подобных попыток не было, то с наступлением ночи генерал Кэдоган вместе со своим эскадроном отбыл на главную квартиру, довольно хмуро распростившись с мистером Уэббом.
   - Как раз вовремя поспеет в Ронк, чтобы подлизать остатки ужина с тарелок милорда герцога, - сказал мистер Уэбб.
   Наши люди всю ночь оставались в лесу, а генерал отужинал в маленьком Винендальском замке.
   - Будь я Кэдоганом, я бы удостоился звания пэра за сегодняшнее дело, сказал генерал Уэбб, - а ты, Гарри, получил бы полк. Ты отличился в обоих последних боях и едва не был убит в первом из них. Я упомяну об этом в своем донесении его светлости генералиссимусу и буду ходатайствовать, чтобы тебя произвели в майоры, на место бедного Дика Харвуда: Найдется у тебя сотня гиней, чтобы дать Кардонеллу? Завтра, когда повезешь мое донесение на главную квартиру, сунь ему в руку.
   И точно, генерал-майор по доброте своей упомянул о капитане Эсмонде в самых лестных выражениях, и когда названный джентльмен доставил донесение на главную квартиру, он имел удовольствие получить от секретаря его светлости ответное послание, адресованное генерал-лейтенанту Уэббу. Голландский офицер, посланный графом Нассау-Вуденбергом, сыном, фельдмаршала Оверкерка, также воротился с любезным письмом для своего командира, который помогал мистеру Уэббу в винендальской операции, явив при этом немалую доблесть и знание дела.
   Вручая письмо мистеру Уэббу, Эсмонд отвесил ему низкий поклон и с радостной улыбкой приветствовал его как генерал-лейтенанта. Сопровождавшие генерала джентльмены - Эсмонд повстречался с ними на дороге в Менен - шумно изъявили свой восторг по этому поводу; он поблагодарил их, вспыхнув от волнения, и поспешил вскрыть письмо.
   Он гневно хлопнул им по своему сапогу, как только дочитал его до конца.
   - Даже не его рукою писано! Возьми, Эсмонд, прочитай вслух. - И Эсмонд прочел:
   "Сэр! Только что прибыл сюда мистер Кэдоган и сообщил мне об успешном исходе сражения, данного вами вчера днем группе войск под командою мсье де Ламотта близ Винендальского замка, каковым успехом мы обязаны преимущественно вашей решимости и разумным действиям. Прошу вас не сомневаться, что по возвращении на родину я сумею отдать вам должное и при всяком удобном случае рад буду отметить важную услугу, которую вы оказали, обеспечив безопасное следование обоза.
   Ваш и пр. М.".
   - Две строчки рукой негодяя Кардонелла, и это за взятие Лилля, за разгром неприятеля, в пять раз сильнейшего, за сражение, которое не уступает самым блистательным из его собственных побед, - говорил бедный мистер Уэбб. - Генерал-лейтенант! Он здесь ни при чем! Ведь я был старшим генерал-майором. Ах, будь ты... пожалуй, он порадовался бы более, если б я потерпел поражение.
   Послание к голландскому офицеру, писанное по-французски, было длиннее и куда любезнее адресованного мистеру Уэббу.
   - Таков этот человек, - гневно продолжал последний. - Набит золотом, осыпан титулами и почестями, которые мы завоевали ему, и скупится на строчку похвалы товарищу по оружию! Разве ему все еще мало? Разве мы не для того деремся, чтобы он мог утопать в богатстве? Ничего, джентльмены, подождем выхода "Газеты". Королева и родина оценит наши заслуги, если его светлость отказывает нам в том. - Слезы негодования навернулись у доблестного воина при этих словах, и он смахнул их перчаткою. Потом он сжал кулак и потряс им перед собой. - Клянусь всевышним, - сказал он, - есть нечто такое, что я предпочел бы званию пэра!