Страница:
«Кому же она тут понадобилась?» – подумал Царев, прошагав вдоль ограды. Нигде не протекало. На ум пришла картинка: дети и взрослые строят запруду по заранее составленному проекту. Сначала это просто хорошая свежая идея, шалость, потом она перерастает в нечто большее. Строители работают с воодушевлением, когда видят, что плоды их труда не пропадают зря…
Царев отмахнулся от наглого комара и посмотрел на свое отражение в воде. У него закружилась голова, в висках появилась боль.
Он зажмурился.
«Видимо, слишком устал. Лес выпил из меня все соки».
Он осматривает запруду, отмечая, как разбегаются и рассеиваются его мысли. Он никак не может… вспомнить, почему здесь оказался, как вообще его сюда занесло… Что он собирался делать?
Прежние ощущения возвращались. Будто он еще там, в чаще, и уверен, что безнадежно заплутал.
Как можно об этом забыть? Сегодня для Царева неудачный день. И это еще мягко говоря.
Он смотрит на запруду, без цели скользя взглядом из стороны в сторону. Некая мысль не дает ему двинуться с места. Ему кажется, что березки, обступающие запруду, увеличиваются в размерах, и их очертания словно расплываются. И будто это уже не просто деревца, а щупальца, торчащие из земли; они шевелятся и напоминают водоросли, танцующие в воде под властью невидимого течения. Царев чувствует ломоту в висках, режет глаза. Он видит что-то, и его мозг не в состоянии вместить в себя этот образ, там, внутри черепа, просто нет места, нет подходящих форм для того, что воспринимает зрение.
Царев видит – всего мгновенье – собственную квартиру. И себя в ней. Со стороны.
Он разговаривает о чем-то со своей женой. Тут подбегает сын и о чем-то спрашивает. Это прошлое – Царев уверен. Его покрывает ледяной пот. Трудно дышать, что-то сжимает горло. Царев открывает рот, чтобы крикнуть им – себе и жене – позвать их на помощь; в этот момент все пропадает – картинку накрывает черный цветок, распустившийся посреди галлюцинации. Его лепестки поглощают все.
Царев делает бесцельный шаг, нога не находит опоры. Он падает. Очень долго, даже во сне так не бывает. И тут он слышит звук, такой знакомый, но наводящий дикий ужас.
Царев думает о табличках с предупреждением. «Уходите нимедленно! Здесь быть нельзя!» Что они имели в виду? Кто поставил это здесь? «Нимедленно!»
«Не хочу слышать, не надо!»
Звук похож на довольное кошачье урчание, только усиленное во много раз. Он добирается до самого нутра и выворачивает его наизнанку. Царев пробует закрыть уши ладонями, но от этого звука нельзя защититься.
У края запруды стоит женщина.
Она закрыла лицо руками.
Царев хорошо видит ее. Зрение обострилось. Он улавливает мельчайшие подробности в окружающем, словно его глаза стали объективами высокого разрешения. Эта контрастность добавляет боли к тому, что уже прокручивается, словно тупое сверло, в его голове.
Женщина плачет. Этот жуткий голос бьет Царева по ушам. Он вспоминает что-то свое. Но на кого направлена его жалость? Не на себя ли?..
Царев подходит к женщине, узнать, что случилось. Ему кажется, что она тоже заблудилась. Тогда ничего удивительного. Он знает, каково это…
Мелькают сцены, те же самые, в его квартире. Царев никак не может остановить их хаотичное движение и решить для себя, где же все-таки находится в этот момент – у себя дома или в лесу. Смена впечатлений настолько быстрая, что Царев просто не успевает сориентироваться.
У женщины две толстые светлые косы, они струятся по спине, доходят до ягодиц и спускаются ниже. Царев смотри на нее и только теперь понимает, что женщина совсем без одежды.
Он шагает к ней, чувствуя, как страх становится все больше и больше. Он заполняет собой всю вселенную. Ничего, кроме страха, больше не существует. «Почему вы плачете?» Голос женщины пропитан скорбью, чудовищным смертным чувством, от которого пропадает всякое желание жить. Царев протягивает руку, чтобы прикоснуться к ее плечу и привлечь так внимание к себе. Но это нелегко. Рука тянется в пустоту. Царев отмечает, как черный цветок, вернувшись, снова заслоняет от него предметы и события.
Царев видит себя со стороны. Он застыл. Похож на статую. Женщина поворачивается к нему, ее глаза светлые, почти прозрачные. Кажется, что она слепая. По ее бледным щекам, щекам покойницы, имеющим сине-зеленый оттенок, текут слезы.
«Я оплакиваю тебя. Я знаю!» – говорит она.
Царев мотает головой. Обнаженное тело перед ним не способно его возбудить. Его вид дает жизнь новому взрыву ужаса.
Снова удушье и мысли о смерти.
Все начинает крутиться. «Стой!» Он видит себя бегущим прочь от запруды. Звук, похожий на кошачье урчание, заполняет собой лес. «Ты не уйдешь, пока не узнаешь, что я скажу». Это произносит она. Ее длинные косы, достающие до земли, кажутся Цареву двумя удавками. Он сидит напротив нее и смотрит в это бледное лицо. Оно красиво совершенной нечеловеческой красотой, как часто пишут в книгах… «Слушай внимательно…» – говорит женщина. По ее синим губам он читает слова. «Слушай внимательно, иначе – смерть!» Ее голос больше всего похож на сопрано. Цареву показалось, что она не говорит, а поет. Его взгляд, устремленный вперед, не может отыскать фокус, все время скользя в сторону. Царев думает: я сойду с ума. Длинные пальцы касаются его руки. Они холодные. В косы вплетены ниточки водорослей. Перед Царевым мелькают картины, такие узнаваемые и пугающие. Валя держит на руках младенца и смеется. Сын, делающий первые шаги. Лицо жены, искривленное болью. Царев пытается понять, что все это значит. Он видит машину, свою машину, которая несется по дороге, поднимая столб пыли, и чувствует свое собственное отчаяние… Потом появляется лицо женщины с двумя косами. Оно говорит, рот с синими губами шевелится. «…приведи кого-либо из них сюда, иначе ты умрешь. Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. Иначе умрешь. Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. Иначе умрешь. У тебя есть пять дней». Царев сжимает голову руками. Женщина сидит напротив него на кочке под деревом, обнимая свои колени. У нее красивые ноги, красивые пальцы на ногах. Совсем не такие, как пальцы жены.
Он видит, как вода вытекает из отверстия в кладке, но не слышит звука.
Царев бежит по склону прочь от запруды. Он не может обернуться, хотя какая-то часть очень этого хочет.
«Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. У тебя есть пять дней».
Урчащий звук стихает, отдаляется, пропадает.
Царев пробежал метров сто и остановился.
Ему нечем дышать. Привалившись к стволу сосны, он чудом не упал.
Он помнит слова, произнесенные эти созданием – они пульсируют в его голове, точно большая черная вена, готовая лопнуть.
Может быть, оно что-то посадило ему туда в качестве прощального подарка? Ему в мозг…
С этого места уже не было видно запруды. Но от одной только мысли, что существо стоит возле каменной ограды (или в самой воде) Царев бросился бежать. Его не волновало направление. Он хотел быть как можно дальше от этого места.
«Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. У тебя есть пять дней».
Его предупредили. Ему дали задание. Если он не выполнит условия, то умрет. Именно об этом шла речь.
Но это же не сказка! И не кино! Царев бежал не разбирая дороги, проламываясь сквозь подлесок. Он помнил прикосновения длинных пальцев к руке. Перед глазами у него были таблички с предупреждениями. Возможно, люди, оставившие их, знали, что обитает в этом ручье…
Знали не знали, а для него это уже не имеет значения. Ему надо решить, как выбираться отсюда. И что делать дальше. Перво-наперво, конечно, ответить себе на вопрос: верит ли он в то, что видел?
Нет, разумеется, не верил. Это какое-то дурное представление. Шуточка, разыгранная теми, кто устроил запруду, вот в чем дело. Кому-то не лень было тратить средства и силы на этот спектакль со спецэффектами, как не лень было строить запруду.
Запруда. Самое его большое невезение за этот день. За этот год. За всю жизнь… Нет, Царев ни за что не поверит. Вероятно, откуда-то просачиваются болотные газы (ведь ручей-то из болота течет!), и он умудрился нанюхаться их, отчего стал галлюцинировать. Метан или какие там еще газы – неважно. Это живые галлюцинации. Поэтому они такие хаотичные. Поэтому он видел жену и сына – Царев думал о них, идя по лесу, вспоминал...
Он вынул телефон и стал жать на клавиши, не понимая, кому собрался звонить. Приятелю? Домой? Но здесь же не имеет смысла – сигнала нет. Царев сжал трубку и замахнулся, чтобы ударить ею о дерево. Разбить вдребезги.
Каким-то чудом удержался. Следующие несколько минут прошли для него незаметно. Сознание провалилось в сумерки, отгородившие Царева от реального мира. Он не помнил, что делал в течение этого времени. Очнувшись, он понял, что идет по лесу. Просто идет, не зная куда. Несколько раз обернулся, перешагивая через торчащие из склона холма камни. Никто его не преследовал. «На самом деле она может быть там. Ничего ей не стоит спрятаться за деревом, а потом увязаться следом…» – подумал Царев и тут увидел впереди, в просвете между деревьями, берег озера. Не очень четко, но картинка сомнений не оставляла.
Царев остановился и заплакал.
Царев чувствовал себя последним дураком. Грязь он оттер, снял куртку и держал ее в руке, чтобы как-то скрыть от приятеля пятна на ней. На джинсах все-таки остались приличные отметины, а ботинки еще не просохли от озерной воды.
Царев надеялся, что по его лицу не будет видно, что он плакал. Сейчас это воспоминание нагоняло на него стыд и тоску.
«Уехать?» Он посмотрел на свою машину, не в силах принимать какое-либо решение. Логика подсказывает, что надо возвращаться как можно быстрее. Но как же он объяснит приятелю свой стремительный отъезд? Лошкарев начнет спрашивать: почему да как… посмотри, какая погода!.. давай, пивка дернем… и прочее…
«Или рассказать ему эту историю? Он же литератор. Для него подобный материал в самый раз».
Цареву эта мысль показалась не такой уж и пустой. Заманчивой даже. Но он решил подождать. Лошкарев успел выпить достаточно пива, и вряд ли он в таком состоянии сумеет воспринять его историю всерьез…
Стоило Цареву сделать несколько коротких шагов к веранде, как приятель открыл один глаз и посмотрел на него.
– Одиссей вернулся. Где ты был, Одиссей?
Лошкарев сопроводил свой вопрос кривой ухмылкой. На такие гримасы, которые он, видимо, копировал с героев американских фильмов, приятель был мастак. Чем-то он напоминал Микки Рурка, в его лучшие годы. Только не такой стройный и мускулистый.
– Прогулялся, – сказал Царев, вздохнул и рассмеялся. Говорил он громко, что должно было создать впечатление, что все в полном порядке. – Смотри, весь извозился, пока шлялся по лесу. Угораздило однако… – Царев добавил еще один смешок. Вот, мол, какой я бываю… безмозглый.
Лошкарев сменил позу, под ним скрипнуло плетеное кресло. Он взял еще не приконченную банку пива и сморщил нос. Банка была теплая.
– Подожди.
Он встал и отправился в дом, шлепая задниками сланцев. Царев остался на веранде. Решил закурить.
– Тебя как будто пыльным мешком стукнули из-за угла, – сказал приятель, появляясь снова. В одной руке у него было пустое ведро, используемое для мусора, а в другой – переносной холодильник.
Лошкарев открыл его и передал Цареву банку. Тот посмотрел внутрь. Банок там было много, щедро засыпанных льдом.
– Догоняй, – сказал Лошкарев.
– Нет, много не буду.
– А что?
– Не тянет, – сказал Царев.
– Ну смотри… – Приятель уселся обратно, положив ногу на ногу. – И где же ты прогуливался?
– За озером, нашел какой-то ручей, шел вдоль него. А кругом заросли, паутины полно, один раз упал – за что-то зацепился.
– Понятно, – сказал Лошкарев. – Если бы ты никуда не сворачивал, то не был бы таким грязным. А мог бы и заблудиться.
Царев засмеялся.
– Нет, это вряд ли.
Приятель поднял свою банку, и они чокнулись. Примерно, как вчера. Царев до сих пор толком не помнил того вечера. Это как если бы он напился и все забыл, но ведь не напился же…
– Я тебя знаю миллион лет. Ты, наверное, темнишь. Тебя черт знает, сколько не было. – Потом Ложкарев добавил печально. – Я успел набраться.
Только бы не стал жаловаться на свое одинокое холостяцкое существование, подумал Царев.
– Ну извини. Просто ходил и ни о чем не думал, за временем не следил…
– Смотри, не расскажешь, я выведу тебя в своем романе, – улыбнулся Ложкарев.
– Не о чем говорить. Правда.
«Оно, или она… дала мне пять дней. Иначе я умру. Вот такие дела, друг. Ты вряд ли поймешь…» – подумал Царев.
И решил уехать сегодня же. Выпьет одну бутылку пива, чтобы расслабиться, и двинется в путь. Невозможно провести ночь в этом доме, зная, что где-то неподалеку находится злополучная запруда.
Исключено.
Царев переоделся и вернулся на веранду. Он просидел там целый час, перебирая в уме воспоминания о запруде и той женщине с двумя косами. Ложкарев тем временем болтал без умолку. Царев не прислушивался. Если он не верит, то почему так боится? «Женщину или ребенка…» Валю или Толю? Как можно выбирать между ними? Царев боролся с этими мыслями, но никакого успеха не добился. Они заполняли его голову, прокручиваясь снова и снова, точно пластинка, на которой заело иглу.
Царев вспоминал запруду и в машине, когда возвращался в город.
Жены и сына дома не было, и Царев не стал им звонить. Он убежал от этой давящей удушливой тишины, но вернулся в нее, испытывая то же, что и раньше. Только дно слово подходило для определения всего комплекса его ощущений.
Безнадежность.
Царев обошел пустые комнаты, отмечая следы пребывания жены и сына. Толя забыл носок на полу возле окна. Валя оставила свое нижнее белье на кровати. Она знала, что Царев этого не любит, но позволила себе раскидать трусики, майки и лифчики, пока его нет дома. Возможно, так это сделано с целью отомстить ему за что-то.
Он чувствовал себя преданным. Никому нет дела до того, что он одинок и несчастен. Царев сел в кресло в большой комнате и уставился в окно. Через пять дней, даже четыре, не считая сегодняшнего, чудовище убьет его. Может быть, подумал он, это неплохой выход из семейной ловушки. Царев думал о сыне. Ребенок – единственное, что скрепляет их с Валей брак… Поэтому Царев и не решался на развод – думал о Толе.
А может, он неправ – и просто все выдумал, перекладывая вину на других. У него проблемы. Кризис. Является ли его состояние оправданием для такого поведения? Но дело даже не в этом… Главный вопрос звучит по-другому. Готов ли Царев пожертвовать кем-то из них, чтобы спасти свою жизнь?
Нет, не готов. Все просто. Правда всегда проста и незатейлива – так думал Царев. Ему ничего не остается, как ждать…
Можно провести время за чем-то полезным. Например, привести дела в порядок. Сходить к юристу, посоветоваться насчет завещания. Все обустроить в лучшем виде. Царев думал, что так, наверное, поступают люди, знающие о смертельном диагнозе. Альтернатива у них небольшая – быть полезным для близких в последние дни и недели, или же углубиться в депрессию и дрожать от ужаса в ожидании конца. Честно говоря, Царев понятия не имел, хватит ли у него сил перенести все это и остаться спокойным. Что именно произойдет, когда срок подойдет к концу? Остановится сердце? Случится инсульт? Собьет машина? Третий вариант более реален – для неполных тридцати инсульты и инфаркты явление экзотичное.
Царев свыкался с этой мыслью.
Ему предстоит умереть.
Об этом никто не знает: ни человек, которого он считает лучшим другом, ни семья. Толя в любом случае не должен в этом участвовать. Царев не мог так поступить с ним. Если все правда и смерть неминуема, пускай она придет незаметно. Сын не узнает об этой… (русалке?) твари, что живет в запруде.
Царев представил, как группа детей, Толиных сверстников, перекрывают ручей, месят цемента, трудятся над кладкой. Работа идет в молчании. Им помогают взрослые. И при этом каждый знает, что произойдет дальше. Но это еще вопрос, знали они или нет… Нет никакой возможности выяснить правду. Царев подумал, что, вероятно, тех людей уже нет в живых. Русалка добралась до них. Это существо… Царев посмотрел на свои руки, тщательно исследовал кожу в том месте, к которому прикасались ледяные мокрые пальцы. Никаких следов. У Царева не было материальных доказательств, что событие вообще происходило.
«Зря я уехал оттуда. Можно было бы расспросить Лошкарева. Попытаться вытянуть из него хоть какие-нибудь сведения».
Не напрямую, конечно, хотя обвести его вокруг пальца не так просто. Всюду он видит какой-то подвох и обожает копаться в подробностях – чертов графоман. И наверняка сегодня он вбил себе в голову, что Царев заблудился.
Он лишь сделал вид, что поверил.
Все-таки зря – не надо было уезжать. Сейчас Лошкарев думает про него невесть что. И прав: отъезд очень уж напоминал паническое бегство.
Царев ощутил злобный стыд.
«Почему я должен постоянно перед кем-то оправдываться и делать вид, что я совсем не то хотел сделать, что сделал?..»
Всю жизнь он ненавидел себя за это. Надо признать. Иногда Царев отмечал – дальней частью сознания – что переходит границы дозволенного и начинает заискивать. Оправдываться. Как бы чего кто про него не подумал… Холуйство совсем не подходит к его фамилии, это уж точно.
Царев взял сотовый в руку. Подбросил его несколько раз. Подумал: «Теперь я ходячий мертвец!» Сегодня Валя не будет знать, кто лежит рядом с ней в постели. В этом факте скрывается магия какой-то извращенной власти. Этот секрет известен только Цареву и его… русалке…
Лошкарев ответил на звонок не сразу. Его голос был прилично пьяным.
– Ого, – сказал он. – Соскучился?
– А…
– И зачем надо было уезжать?
У Царева перед глазами стоял приятель, в своих сланцах на босу ногу и светло-коричневых шортах. На животе полоска волос, поднимающаяся от паха. На груди – компактные волосяные джунгли, рыжие.
– Ты от чего бежишь? – спросил Лошкарев.
– Как это?
– Ты говорил, что все в твоей жизни рушится.
– Когда?
– Вчера вечером.
Вот о чем он вещал, выпив чуть-чуть пива.
– Прямо так и сказал?
– Почти.
До Царева долетела громкая отрыжка. Наверное, приятель купил так много пива для них двоих, а теперь пьет его сам. И уже близок к тому, чтобы отключиться.
«Потому что я уехал».
Царев был готов провалиться сквозь землю.
– Ты стараешься… удержать свой дом, но ветер его раскачивает и раскачивает… – Лошкарев засмеялся. От этого смеха мурашки бежали по спине. – И очень скоро все рухнет и погребет тебя под обломками… Ты так и сказал, брат… – Вновь порция смеха.
Наверное, Лошкарев врет. Не может этого быть. Царев не был склонен откровенничать о своих проблемах, даже с теми, кто наиболее близок ему.
– Перестань, – сказал он, чтобы положить конец этому веселью. Приятель замолчал. Его тяжелое сопение заполнило телефон.
«Моя жизнь разваливается… – а ведь это сущая правда. Об этом я говорил вчера. Но почему же воспоминаний не сохранилось?»
– Там у тебя все нормально?
Царев почувствовал сонливость. Веки стали сами собой закрываться. Голова потяжелела, словно вместо мозга в нее напихали булыжников.
– Порядок, а что? – спросил Лошкарев вполне нормальным голосом.
– Просто. Извини, что я уехал. Не знаю, почему так вышло. Не понимаю.
– Можешь вернуться? Еще не вечер.
«Он надеется». Мысль была заманчивой. И Валя бы не заметила, что он тут был. Царев вспомнил о запруде, и его передернуло.
– Нет, не могу. Может быть, в следующие выходные.
– Ну… – протянул Лошкарев. – Тогда надо созвониться в четверг, никак не раньше. Пока ничего не знаю.
– Я тоже.
Наверное, это был самый подходящий момент, чтобы рассказать о происшествии в лесу.
Царев смолчал. Не решился.
Он даже думал, что русалка наложила на него какие-то чары. Из-за них он вынужден молчать. И умереть в одиночестве.
Это существо не могло не знать… Царев не сумеет сделать выбор.
Говори, пока не поздно! Может быть, Лошкарев чем-нибудь поможет!
– Пока, созвонимся. Давай.
Он не хотел ничего говорить, ему было все равно. Распрощавшись с приятелем, Царев уснул в кресле.
Валя готовила ужин не говоря ни слова. Ее губы стали одной тонкой линией. Царев наблюдал за ней стоя в дверях кухни, хотя знал, что она этого не любит. Остановившись со сковородой в руке, Валя спросила, что ему нужно. Единственный вопрос за два часа. Она не спрашивала о причинах его раннего возвращения.
– Как день прошел? – спросил Царев, ничего больше не придумав.
– Обыкновенно. Мы гуляли. Были в зоопарке.
Царев кивнул, понимая, что продолжения не будет. Жена совершенно не в духе. Приходилось только сожалеть о своем бегстве.
Но запруда. Запруда!
Через минуту внимание Царева отвлек сын. Целый час они вместе склеивали пластмассовую модель самолета, смеялись, болтали о всякой ерунде. Толя рассказывал о зоопарке. Шимпанзе стащила у одного парнишки бейсболку и он расплакался, хотя, по мнению Толи, уже не был маленьким. Еще в зоопарке бегемот прямо при них с мамой навалил здоровенную кучу. Все смеялись. «Ну и вонища была, когда ветер в нашу сторону подул», – добавил мальчик, улыбаясь.
Царев подумал тогда, что надо проводить с сыном больше времени. Хотя бы в эти оставшиеся дни.
В душной липкой тишине, примерно в полночь, Царев занимался любовью со своей женой. Он вспоминал голое белое тело русалки и морщился от отвращения. Надеялся, что Валя ничего не заметила. Хотя формы у этого существа были, можно сказать, идеальные, их цвет – белый, словно брюхо у некоторых рыб, – вызывал тошноту. Валя сопела и была напряжена. Царев сделал все, чтобы она расслабилась, и отчасти ему удалось. Звук, который она издала в конце, не оставлял сомнений, что его усилия не прошли даром.
Скоро всего этого не будет. Его ждет сырая могила и вечная тишина. Царев встал с кровати, поправил на Вале простынь и включил вентилятор.
Новостные выпуски говорили о жертвах стихии: кому-то на голову упала ветка, кому-то поцарапало лицо осколком выбитого другой веткой стекла. Что-то в таком духе. От той грозы Царев помнил ветер. Он дул с такой силой, что тяжелые толстые нити дождя вытянулись параллельно земле. Сегодня люди готовились к чему-то подобному. Больно страшно выглядели эти тучи.
Время шло, а гроза не начиналась. Царев остановился за три машины до перекрестка и посмотрел по сторонам. Слева в праворульной машине сидела женщина с длинными белыми волосами. Она жевала резинку. Царев не мог разглядеть ее лица из-за больших очков. В его воображении пронеслось: вот она снимает очки и смотрит на него взглядом бледной русалки… О ней Царев думал все воскресенье. И дома, и на улице, куда пошел гулять с сыном, и в ванной, которую боялся принимать, но все-таки пересилил себя. Где-то в лесу бежал ручей, собирался в чаше запруды, питая жизнью это существо, похожее на женщину.
Царев отмахнулся от наглого комара и посмотрел на свое отражение в воде. У него закружилась голова, в висках появилась боль.
Он зажмурился.
«Видимо, слишком устал. Лес выпил из меня все соки».
Он осматривает запруду, отмечая, как разбегаются и рассеиваются его мысли. Он никак не может… вспомнить, почему здесь оказался, как вообще его сюда занесло… Что он собирался делать?
Прежние ощущения возвращались. Будто он еще там, в чаще, и уверен, что безнадежно заплутал.
Как можно об этом забыть? Сегодня для Царева неудачный день. И это еще мягко говоря.
Он смотрит на запруду, без цели скользя взглядом из стороны в сторону. Некая мысль не дает ему двинуться с места. Ему кажется, что березки, обступающие запруду, увеличиваются в размерах, и их очертания словно расплываются. И будто это уже не просто деревца, а щупальца, торчащие из земли; они шевелятся и напоминают водоросли, танцующие в воде под властью невидимого течения. Царев чувствует ломоту в висках, режет глаза. Он видит что-то, и его мозг не в состоянии вместить в себя этот образ, там, внутри черепа, просто нет места, нет подходящих форм для того, что воспринимает зрение.
Царев видит – всего мгновенье – собственную квартиру. И себя в ней. Со стороны.
Он разговаривает о чем-то со своей женой. Тут подбегает сын и о чем-то спрашивает. Это прошлое – Царев уверен. Его покрывает ледяной пот. Трудно дышать, что-то сжимает горло. Царев открывает рот, чтобы крикнуть им – себе и жене – позвать их на помощь; в этот момент все пропадает – картинку накрывает черный цветок, распустившийся посреди галлюцинации. Его лепестки поглощают все.
Царев делает бесцельный шаг, нога не находит опоры. Он падает. Очень долго, даже во сне так не бывает. И тут он слышит звук, такой знакомый, но наводящий дикий ужас.
Царев думает о табличках с предупреждением. «Уходите нимедленно! Здесь быть нельзя!» Что они имели в виду? Кто поставил это здесь? «Нимедленно!»
«Не хочу слышать, не надо!»
Звук похож на довольное кошачье урчание, только усиленное во много раз. Он добирается до самого нутра и выворачивает его наизнанку. Царев пробует закрыть уши ладонями, но от этого звука нельзя защититься.
У края запруды стоит женщина.
Она закрыла лицо руками.
Царев хорошо видит ее. Зрение обострилось. Он улавливает мельчайшие подробности в окружающем, словно его глаза стали объективами высокого разрешения. Эта контрастность добавляет боли к тому, что уже прокручивается, словно тупое сверло, в его голове.
Женщина плачет. Этот жуткий голос бьет Царева по ушам. Он вспоминает что-то свое. Но на кого направлена его жалость? Не на себя ли?..
Царев подходит к женщине, узнать, что случилось. Ему кажется, что она тоже заблудилась. Тогда ничего удивительного. Он знает, каково это…
Мелькают сцены, те же самые, в его квартире. Царев никак не может остановить их хаотичное движение и решить для себя, где же все-таки находится в этот момент – у себя дома или в лесу. Смена впечатлений настолько быстрая, что Царев просто не успевает сориентироваться.
У женщины две толстые светлые косы, они струятся по спине, доходят до ягодиц и спускаются ниже. Царев смотри на нее и только теперь понимает, что женщина совсем без одежды.
Он шагает к ней, чувствуя, как страх становится все больше и больше. Он заполняет собой всю вселенную. Ничего, кроме страха, больше не существует. «Почему вы плачете?» Голос женщины пропитан скорбью, чудовищным смертным чувством, от которого пропадает всякое желание жить. Царев протягивает руку, чтобы прикоснуться к ее плечу и привлечь так внимание к себе. Но это нелегко. Рука тянется в пустоту. Царев отмечает, как черный цветок, вернувшись, снова заслоняет от него предметы и события.
Царев видит себя со стороны. Он застыл. Похож на статую. Женщина поворачивается к нему, ее глаза светлые, почти прозрачные. Кажется, что она слепая. По ее бледным щекам, щекам покойницы, имеющим сине-зеленый оттенок, текут слезы.
«Я оплакиваю тебя. Я знаю!» – говорит она.
Царев мотает головой. Обнаженное тело перед ним не способно его возбудить. Его вид дает жизнь новому взрыву ужаса.
Снова удушье и мысли о смерти.
Все начинает крутиться. «Стой!» Он видит себя бегущим прочь от запруды. Звук, похожий на кошачье урчание, заполняет собой лес. «Ты не уйдешь, пока не узнаешь, что я скажу». Это произносит она. Ее длинные косы, достающие до земли, кажутся Цареву двумя удавками. Он сидит напротив нее и смотрит в это бледное лицо. Оно красиво совершенной нечеловеческой красотой, как часто пишут в книгах… «Слушай внимательно…» – говорит женщина. По ее синим губам он читает слова. «Слушай внимательно, иначе – смерть!» Ее голос больше всего похож на сопрано. Цареву показалось, что она не говорит, а поет. Его взгляд, устремленный вперед, не может отыскать фокус, все время скользя в сторону. Царев думает: я сойду с ума. Длинные пальцы касаются его руки. Они холодные. В косы вплетены ниточки водорослей. Перед Царевым мелькают картины, такие узнаваемые и пугающие. Валя держит на руках младенца и смеется. Сын, делающий первые шаги. Лицо жены, искривленное болью. Царев пытается понять, что все это значит. Он видит машину, свою машину, которая несется по дороге, поднимая столб пыли, и чувствует свое собственное отчаяние… Потом появляется лицо женщины с двумя косами. Оно говорит, рот с синими губами шевелится. «…приведи кого-либо из них сюда, иначе ты умрешь. Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. Иначе умрешь. Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. Иначе умрешь. У тебя есть пять дней». Царев сжимает голову руками. Женщина сидит напротив него на кочке под деревом, обнимая свои колени. У нее красивые ноги, красивые пальцы на ногах. Совсем не такие, как пальцы жены.
Он видит, как вода вытекает из отверстия в кладке, но не слышит звука.
Царев бежит по склону прочь от запруды. Он не может обернуться, хотя какая-то часть очень этого хочет.
«Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. У тебя есть пять дней».
Урчащий звук стихает, отдаляется, пропадает.
Царев пробежал метров сто и остановился.
Ему нечем дышать. Привалившись к стволу сосны, он чудом не упал.
Он помнит слова, произнесенные эти созданием – они пульсируют в его голове, точно большая черная вена, готовая лопнуть.
Может быть, оно что-то посадило ему туда в качестве прощального подарка? Ему в мозг…
С этого места уже не было видно запруды. Но от одной только мысли, что существо стоит возле каменной ограды (или в самой воде) Царев бросился бежать. Его не волновало направление. Он хотел быть как можно дальше от этого места.
«Либо женщину, либо ребенка. Решай сам. У тебя есть пять дней».
Его предупредили. Ему дали задание. Если он не выполнит условия, то умрет. Именно об этом шла речь.
Но это же не сказка! И не кино! Царев бежал не разбирая дороги, проламываясь сквозь подлесок. Он помнил прикосновения длинных пальцев к руке. Перед глазами у него были таблички с предупреждениями. Возможно, люди, оставившие их, знали, что обитает в этом ручье…
Знали не знали, а для него это уже не имеет значения. Ему надо решить, как выбираться отсюда. И что делать дальше. Перво-наперво, конечно, ответить себе на вопрос: верит ли он в то, что видел?
Нет, разумеется, не верил. Это какое-то дурное представление. Шуточка, разыгранная теми, кто устроил запруду, вот в чем дело. Кому-то не лень было тратить средства и силы на этот спектакль со спецэффектами, как не лень было строить запруду.
Запруда. Самое его большое невезение за этот день. За этот год. За всю жизнь… Нет, Царев ни за что не поверит. Вероятно, откуда-то просачиваются болотные газы (ведь ручей-то из болота течет!), и он умудрился нанюхаться их, отчего стал галлюцинировать. Метан или какие там еще газы – неважно. Это живые галлюцинации. Поэтому они такие хаотичные. Поэтому он видел жену и сына – Царев думал о них, идя по лесу, вспоминал...
Он вынул телефон и стал жать на клавиши, не понимая, кому собрался звонить. Приятелю? Домой? Но здесь же не имеет смысла – сигнала нет. Царев сжал трубку и замахнулся, чтобы ударить ею о дерево. Разбить вдребезги.
Каким-то чудом удержался. Следующие несколько минут прошли для него незаметно. Сознание провалилось в сумерки, отгородившие Царева от реального мира. Он не помнил, что делал в течение этого времени. Очнувшись, он понял, что идет по лесу. Просто идет, не зная куда. Несколько раз обернулся, перешагивая через торчащие из склона холма камни. Никто его не преследовал. «На самом деле она может быть там. Ничего ей не стоит спрятаться за деревом, а потом увязаться следом…» – подумал Царев и тут увидел впереди, в просвете между деревьями, берег озера. Не очень четко, но картинка сомнений не оставляла.
Царев остановился и заплакал.
* * *
Лошкарев сидел на веранде и походил на восковую статую, сделанную мастером, очень детальную. На плетеном столике стояли две пивные банки. Одна пустая, другая початая. Царев появился во дворе перед домом и посмотрел на веранду. Приятель откинулся на спинку кресла. Глаза беспрестанно двигались под сомкнутыми веками.Царев чувствовал себя последним дураком. Грязь он оттер, снял куртку и держал ее в руке, чтобы как-то скрыть от приятеля пятна на ней. На джинсах все-таки остались приличные отметины, а ботинки еще не просохли от озерной воды.
Царев надеялся, что по его лицу не будет видно, что он плакал. Сейчас это воспоминание нагоняло на него стыд и тоску.
«Уехать?» Он посмотрел на свою машину, не в силах принимать какое-либо решение. Логика подсказывает, что надо возвращаться как можно быстрее. Но как же он объяснит приятелю свой стремительный отъезд? Лошкарев начнет спрашивать: почему да как… посмотри, какая погода!.. давай, пивка дернем… и прочее…
«Или рассказать ему эту историю? Он же литератор. Для него подобный материал в самый раз».
Цареву эта мысль показалась не такой уж и пустой. Заманчивой даже. Но он решил подождать. Лошкарев успел выпить достаточно пива, и вряд ли он в таком состоянии сумеет воспринять его историю всерьез…
Стоило Цареву сделать несколько коротких шагов к веранде, как приятель открыл один глаз и посмотрел на него.
– Одиссей вернулся. Где ты был, Одиссей?
Лошкарев сопроводил свой вопрос кривой ухмылкой. На такие гримасы, которые он, видимо, копировал с героев американских фильмов, приятель был мастак. Чем-то он напоминал Микки Рурка, в его лучшие годы. Только не такой стройный и мускулистый.
– Прогулялся, – сказал Царев, вздохнул и рассмеялся. Говорил он громко, что должно было создать впечатление, что все в полном порядке. – Смотри, весь извозился, пока шлялся по лесу. Угораздило однако… – Царев добавил еще один смешок. Вот, мол, какой я бываю… безмозглый.
Лошкарев сменил позу, под ним скрипнуло плетеное кресло. Он взял еще не приконченную банку пива и сморщил нос. Банка была теплая.
– Подожди.
Он встал и отправился в дом, шлепая задниками сланцев. Царев остался на веранде. Решил закурить.
– Тебя как будто пыльным мешком стукнули из-за угла, – сказал приятель, появляясь снова. В одной руке у него было пустое ведро, используемое для мусора, а в другой – переносной холодильник.
Лошкарев открыл его и передал Цареву банку. Тот посмотрел внутрь. Банок там было много, щедро засыпанных льдом.
– Догоняй, – сказал Лошкарев.
– Нет, много не буду.
– А что?
– Не тянет, – сказал Царев.
– Ну смотри… – Приятель уселся обратно, положив ногу на ногу. – И где же ты прогуливался?
– За озером, нашел какой-то ручей, шел вдоль него. А кругом заросли, паутины полно, один раз упал – за что-то зацепился.
– Понятно, – сказал Лошкарев. – Если бы ты никуда не сворачивал, то не был бы таким грязным. А мог бы и заблудиться.
Царев засмеялся.
– Нет, это вряд ли.
Приятель поднял свою банку, и они чокнулись. Примерно, как вчера. Царев до сих пор толком не помнил того вечера. Это как если бы он напился и все забыл, но ведь не напился же…
– Я тебя знаю миллион лет. Ты, наверное, темнишь. Тебя черт знает, сколько не было. – Потом Ложкарев добавил печально. – Я успел набраться.
Только бы не стал жаловаться на свое одинокое холостяцкое существование, подумал Царев.
– Ну извини. Просто ходил и ни о чем не думал, за временем не следил…
– Смотри, не расскажешь, я выведу тебя в своем романе, – улыбнулся Ложкарев.
– Не о чем говорить. Правда.
«Оно, или она… дала мне пять дней. Иначе я умру. Вот такие дела, друг. Ты вряд ли поймешь…» – подумал Царев.
И решил уехать сегодня же. Выпьет одну бутылку пива, чтобы расслабиться, и двинется в путь. Невозможно провести ночь в этом доме, зная, что где-то неподалеку находится злополучная запруда.
Исключено.
Царев переоделся и вернулся на веранду. Он просидел там целый час, перебирая в уме воспоминания о запруде и той женщине с двумя косами. Ложкарев тем временем болтал без умолку. Царев не прислушивался. Если он не верит, то почему так боится? «Женщину или ребенка…» Валю или Толю? Как можно выбирать между ними? Царев боролся с этими мыслями, но никакого успеха не добился. Они заполняли его голову, прокручиваясь снова и снова, точно пластинка, на которой заело иглу.
Царев вспоминал запруду и в машине, когда возвращался в город.
* * *
Ничего не менялось. Субботним днем было пусто и тоскливо. Царев вернулся в ту же атмосферу, какую покинул вчера вечером. Как же все нелепо! По пути сюда он думал, прикидывал, анализировал. Никак не получалось списать все на галлюцинации. Главным образом потому, что для них не было реальных причин. Но это, конечно, в том случае, если Царев не сошел с ума. Если исключить такое обстоятельство (а он был уверен, что его надо исключить), то останется нечто, что можно объяснить с точки зрения законов физики и все такого прочего. Только кто за это возьмется, не имея реальных зацепок? У Царева есть только набор образов и ощущений, воспоминания об ужасе и те слова – условие. Сделай тот-то и тот-то, иначе беды не оберешься. Детская игра, выдумка киношников и всяких психованных писак навроде… Лошкарева. Но чем богаты, как говорится. Выжимая на трассе под сто, Царев понимал, что поверил с самого начала. Вера эта поднималась снизу, из глубинного естества, из животной сути, из инстинкта, пока не добралась до сознания. Царев встретил эту веру с чувством страха и недовольства.Жены и сына дома не было, и Царев не стал им звонить. Он убежал от этой давящей удушливой тишины, но вернулся в нее, испытывая то же, что и раньше. Только дно слово подходило для определения всего комплекса его ощущений.
Безнадежность.
Царев обошел пустые комнаты, отмечая следы пребывания жены и сына. Толя забыл носок на полу возле окна. Валя оставила свое нижнее белье на кровати. Она знала, что Царев этого не любит, но позволила себе раскидать трусики, майки и лифчики, пока его нет дома. Возможно, так это сделано с целью отомстить ему за что-то.
Он чувствовал себя преданным. Никому нет дела до того, что он одинок и несчастен. Царев сел в кресло в большой комнате и уставился в окно. Через пять дней, даже четыре, не считая сегодняшнего, чудовище убьет его. Может быть, подумал он, это неплохой выход из семейной ловушки. Царев думал о сыне. Ребенок – единственное, что скрепляет их с Валей брак… Поэтому Царев и не решался на развод – думал о Толе.
А может, он неправ – и просто все выдумал, перекладывая вину на других. У него проблемы. Кризис. Является ли его состояние оправданием для такого поведения? Но дело даже не в этом… Главный вопрос звучит по-другому. Готов ли Царев пожертвовать кем-то из них, чтобы спасти свою жизнь?
Нет, не готов. Все просто. Правда всегда проста и незатейлива – так думал Царев. Ему ничего не остается, как ждать…
Можно провести время за чем-то полезным. Например, привести дела в порядок. Сходить к юристу, посоветоваться насчет завещания. Все обустроить в лучшем виде. Царев думал, что так, наверное, поступают люди, знающие о смертельном диагнозе. Альтернатива у них небольшая – быть полезным для близких в последние дни и недели, или же углубиться в депрессию и дрожать от ужаса в ожидании конца. Честно говоря, Царев понятия не имел, хватит ли у него сил перенести все это и остаться спокойным. Что именно произойдет, когда срок подойдет к концу? Остановится сердце? Случится инсульт? Собьет машина? Третий вариант более реален – для неполных тридцати инсульты и инфаркты явление экзотичное.
Царев свыкался с этой мыслью.
Ему предстоит умереть.
Об этом никто не знает: ни человек, которого он считает лучшим другом, ни семья. Толя в любом случае не должен в этом участвовать. Царев не мог так поступить с ним. Если все правда и смерть неминуема, пускай она придет незаметно. Сын не узнает об этой… (русалке?) твари, что живет в запруде.
Царев представил, как группа детей, Толиных сверстников, перекрывают ручей, месят цемента, трудятся над кладкой. Работа идет в молчании. Им помогают взрослые. И при этом каждый знает, что произойдет дальше. Но это еще вопрос, знали они или нет… Нет никакой возможности выяснить правду. Царев подумал, что, вероятно, тех людей уже нет в живых. Русалка добралась до них. Это существо… Царев посмотрел на свои руки, тщательно исследовал кожу в том месте, к которому прикасались ледяные мокрые пальцы. Никаких следов. У Царева не было материальных доказательств, что событие вообще происходило.
«Зря я уехал оттуда. Можно было бы расспросить Лошкарева. Попытаться вытянуть из него хоть какие-нибудь сведения».
Не напрямую, конечно, хотя обвести его вокруг пальца не так просто. Всюду он видит какой-то подвох и обожает копаться в подробностях – чертов графоман. И наверняка сегодня он вбил себе в голову, что Царев заблудился.
Он лишь сделал вид, что поверил.
Все-таки зря – не надо было уезжать. Сейчас Лошкарев думает про него невесть что. И прав: отъезд очень уж напоминал паническое бегство.
Царев ощутил злобный стыд.
«Почему я должен постоянно перед кем-то оправдываться и делать вид, что я совсем не то хотел сделать, что сделал?..»
Всю жизнь он ненавидел себя за это. Надо признать. Иногда Царев отмечал – дальней частью сознания – что переходит границы дозволенного и начинает заискивать. Оправдываться. Как бы чего кто про него не подумал… Холуйство совсем не подходит к его фамилии, это уж точно.
Царев взял сотовый в руку. Подбросил его несколько раз. Подумал: «Теперь я ходячий мертвец!» Сегодня Валя не будет знать, кто лежит рядом с ней в постели. В этом факте скрывается магия какой-то извращенной власти. Этот секрет известен только Цареву и его… русалке…
Лошкарев ответил на звонок не сразу. Его голос был прилично пьяным.
– Ого, – сказал он. – Соскучился?
– А…
– И зачем надо было уезжать?
У Царева перед глазами стоял приятель, в своих сланцах на босу ногу и светло-коричневых шортах. На животе полоска волос, поднимающаяся от паха. На груди – компактные волосяные джунгли, рыжие.
– Ты от чего бежишь? – спросил Лошкарев.
– Как это?
– Ты говорил, что все в твоей жизни рушится.
– Когда?
– Вчера вечером.
Вот о чем он вещал, выпив чуть-чуть пива.
– Прямо так и сказал?
– Почти.
До Царева долетела громкая отрыжка. Наверное, приятель купил так много пива для них двоих, а теперь пьет его сам. И уже близок к тому, чтобы отключиться.
«Потому что я уехал».
Царев был готов провалиться сквозь землю.
– Ты стараешься… удержать свой дом, но ветер его раскачивает и раскачивает… – Лошкарев засмеялся. От этого смеха мурашки бежали по спине. – И очень скоро все рухнет и погребет тебя под обломками… Ты так и сказал, брат… – Вновь порция смеха.
Наверное, Лошкарев врет. Не может этого быть. Царев не был склонен откровенничать о своих проблемах, даже с теми, кто наиболее близок ему.
– Перестань, – сказал он, чтобы положить конец этому веселью. Приятель замолчал. Его тяжелое сопение заполнило телефон.
«Моя жизнь разваливается… – а ведь это сущая правда. Об этом я говорил вчера. Но почему же воспоминаний не сохранилось?»
– Там у тебя все нормально?
Царев почувствовал сонливость. Веки стали сами собой закрываться. Голова потяжелела, словно вместо мозга в нее напихали булыжников.
– Порядок, а что? – спросил Лошкарев вполне нормальным голосом.
– Просто. Извини, что я уехал. Не знаю, почему так вышло. Не понимаю.
– Можешь вернуться? Еще не вечер.
«Он надеется». Мысль была заманчивой. И Валя бы не заметила, что он тут был. Царев вспомнил о запруде, и его передернуло.
– Нет, не могу. Может быть, в следующие выходные.
– Ну… – протянул Лошкарев. – Тогда надо созвониться в четверг, никак не раньше. Пока ничего не знаю.
– Я тоже.
Наверное, это был самый подходящий момент, чтобы рассказать о происшествии в лесу.
Царев смолчал. Не решился.
Он даже думал, что русалка наложила на него какие-то чары. Из-за них он вынужден молчать. И умереть в одиночестве.
Это существо не могло не знать… Царев не сумеет сделать выбор.
Говори, пока не поздно! Может быть, Лошкарев чем-нибудь поможет!
– Пока, созвонимся. Давай.
Он не хотел ничего говорить, ему было все равно. Распрощавшись с приятелем, Царев уснул в кресле.
* * *
Жена не пыталась скрыть недовольства по поводу его быстрого возвращения. Вероятно, Царев нарушил какие-то ее планы. Он не стал спрашивать, какие, потому что ему это было безразлично. Он думал о том, что скоро умрет. Даже сын, крутящийся поблизости, не мог развеять тягостных мыслей.Валя готовила ужин не говоря ни слова. Ее губы стали одной тонкой линией. Царев наблюдал за ней стоя в дверях кухни, хотя знал, что она этого не любит. Остановившись со сковородой в руке, Валя спросила, что ему нужно. Единственный вопрос за два часа. Она не спрашивала о причинах его раннего возвращения.
– Как день прошел? – спросил Царев, ничего больше не придумав.
– Обыкновенно. Мы гуляли. Были в зоопарке.
Царев кивнул, понимая, что продолжения не будет. Жена совершенно не в духе. Приходилось только сожалеть о своем бегстве.
Но запруда. Запруда!
Через минуту внимание Царева отвлек сын. Целый час они вместе склеивали пластмассовую модель самолета, смеялись, болтали о всякой ерунде. Толя рассказывал о зоопарке. Шимпанзе стащила у одного парнишки бейсболку и он расплакался, хотя, по мнению Толи, уже не был маленьким. Еще в зоопарке бегемот прямо при них с мамой навалил здоровенную кучу. Все смеялись. «Ну и вонища была, когда ветер в нашу сторону подул», – добавил мальчик, улыбаясь.
Царев подумал тогда, что надо проводить с сыном больше времени. Хотя бы в эти оставшиеся дни.
В душной липкой тишине, примерно в полночь, Царев занимался любовью со своей женой. Он вспоминал голое белое тело русалки и морщился от отвращения. Надеялся, что Валя ничего не заметила. Хотя формы у этого существа были, можно сказать, идеальные, их цвет – белый, словно брюхо у некоторых рыб, – вызывал тошноту. Валя сопела и была напряжена. Царев сделал все, чтобы она расслабилась, и отчасти ему удалось. Звук, который она издала в конце, не оставлял сомнений, что его усилия не прошли даром.
Скоро всего этого не будет. Его ждет сырая могила и вечная тишина. Царев встал с кровати, поправил на Вале простынь и включил вентилятор.
* * *
По дороге на работу в понедельник Царев видел, как грозовые тучи несутся по небу с огромной скоростью. Сырые клочья серой хмари летели низко, почти задевая крыши самых высоких зданий. Многие люди задирали головы кверху, ожидая дождя, но его все не было. Зонты приведены в состояние боевой готовности. Пешеходы морально готовились к тому, чтобы вымокнуть. Грозу обещали сильную. Наверное, будет как две недели назад, решил Царев, стоя в пробке. Тогда над городом пронесся настоящий ураган, ломавший деревья и срывающий тенты с торговых палаток.Новостные выпуски говорили о жертвах стихии: кому-то на голову упала ветка, кому-то поцарапало лицо осколком выбитого другой веткой стекла. Что-то в таком духе. От той грозы Царев помнил ветер. Он дул с такой силой, что тяжелые толстые нити дождя вытянулись параллельно земле. Сегодня люди готовились к чему-то подобному. Больно страшно выглядели эти тучи.
Время шло, а гроза не начиналась. Царев остановился за три машины до перекрестка и посмотрел по сторонам. Слева в праворульной машине сидела женщина с длинными белыми волосами. Она жевала резинку. Царев не мог разглядеть ее лица из-за больших очков. В его воображении пронеслось: вот она снимает очки и смотрит на него взглядом бледной русалки… О ней Царев думал все воскресенье. И дома, и на улице, куда пошел гулять с сыном, и в ванной, которую боялся принимать, но все-таки пересилил себя. Где-то в лесу бежал ручей, собирался в чаше запруды, питая жизнью это существо, похожее на женщину.