Тихонов Николай. Вамбери

   Даже на его осла как на суннитское животное сыпались удары бичей. Рядом с Вамбери постоянно шел злой фанатик в смушковой шапке, длинном халате и в зеленых туфлях и кричал, точно ему платили золотом за этот крик:
   - Ты думаешь, эфенди, что Омар, этот паршивый пес, эта дьявольская скотина, эта вонючая гадина, не поступил вероломно? Отвечай сейчас же!
   Вамбери мог бы ответить персу: "Друг мой, я не заинтересован в этом, ты можешь успокоиться"...
   Но этот ответ был бы равносилен объявлению войны. Его убили бы, приняв за дьявола. Вокруг были темные и бешеные люди. Многие из них никогда не видали европейца.
   И Вамбери делал строгое лицо и спорил как суннит, спорил как турок, спорил до седьмого пота. Он изучил в Стамбуле все штуки мулл, и его трудно было заподозрить в обмане.
   Так было на каждой остановке, на каждом перекрестке, на каждом ночлеге.
   Наконец, он увидал ряды тополей и фруктовые сады. Между ними белело что-то большое и бесформенное. Это был Тегеран.
   Вамбери загорел и закалился. Его звали Решад-эфенди. Вся его прошлая жизнь, казалось, была отрублена от него. У него завелись новые друзья.
   В прекрасные синие ночи Тегерана он пил с ними, читал им стихи Омар Хайяма и Гафиза.
   Красное вино - хуллари - темнело в их бокалах. Звучали непрерывные тосты. Они придумывались тут же, на лету.
   - Пью за избивателя караванов! - кричали одни. И все пили за избивателя караванов. - Пью за Бинт-уль-Нааша (дочь мертвеца)! - кричал другой.
   И все пили за Большую и Малую Медведицу, называемую в Персии дочерью мертвеца. Так пили всю ночь под синим небом Персии. Потом кричали совы и лаяли собаки предутренним лаем. Звезды бледнели и уходили с неба. Тогда шли спать.
   Вамбери пришел к своему приятелю, турецкому послу в Тегеране, Гайдар-эфенди, и развернул перед ним картину.
   - Что хочет сказать мой друг? - турок посмотрел вопросительно.
   Он сам был человек свободный, без предрассудков и уважал Вамбери.
   - Немного внимания, господин, - сказал Вамбери, - взгляните сюда: вот здесь лежит Бухара, а здесь - Хива, там, где тянется великая водяная жила, называемая Оксусом или Амударьей. Туда пойдет Вамбери с вашего разрешения.
   - Не шутите, такого разрешения не будет. - Тогда Вамбери пойдет без разрешения. - Никогда! - вскричал его друг, - оттуда не возвращаются европейцы. Вы хотите быть разрубленным на куски или повешенным за ноги. Куда вы пойдете - вы хромаете. Чтобы попасть туда, надо пройти сотни верст пути, и какого пути - пески, горы, ямы, терпеть холод и голод. У вас не хватит сил.
   - О, - сказал Вамбери, - в Персии мне делать нечего. Я не археолог развалины меня не занимают. Что касается голода - я голодал пятнадцать лет, это не так мало. Что касается выдержки, то я вскакиваю на лошадь на полном ходу и взбираюсь на верблюда, как акробат. Общество бродяг и разбойников только развлечет меня. - Но один вы не сделаете и трех шагов. - А кто вам сказал, что я буду один? Я пойду со своими друзьями.
   - Кто же они? Могу ли я видеть их? - Для этого стоит только подойти к окну. Гайдар-эфенди взглянул и вздрогнул. Во дворе посольства сидели паломники, возвращавшиеся из Мекки в Центральную Азию. Совершенно истощенные, покрытые грязью и пылью, как загнанные животные, с четками и посохами сидели дервиши.
   - С ними, с этими фокусниками и ханжами пойдете вы, Вамбери? Я не допущу этого. - Увы, господин, я уже решил. - Я ничего не понимаю, Вамбери. Что вам нужно в Бухаре? Зачем вы ищете плохого и только плохого?
   - Дорогой эфенди, я человек науки. Пословица говорит: не входи в дом с дурной дверью. Я хочу войти, я хочу увидеть Бухару. Может всю жизнь я должен был положить именно на то, чтобы попасть в Бухару. Это упорство ученого. Меня не остановит ничто. Почему я пойду с дервишами? Я говорю по-турецки лучше любого турка, профессия этих людей - обман. Я знаю, что простых людей обманывают с одинаковым успехом и в Азии, и в Европе. Эти люди торгуют молитвами и четками и водой из Мекки. Они берут эту воду в любом колодце. С ними легко поэтому ладить. А если я погибну, потеря не очень большая. Родина моя далеко, семьи у меня нет. Поэтому не держите меня, мой друг.
   Потом к Вамбери заглянул доктор Бимзенштейн. Он был похож на колбу, которой приделали неожиданно ноги. Он трудно дышал и немного заикался. Вамбери, я слышал, вы идете в Бухару? - Да, иду.
   - Слушайте, старина, майор Коннолли был там...
   - Ну и что же?
   - Его голова висит на зубцах эмирской башни. Стоддарт пошел по его дороге. Его пробили копьем, как лист картона.
   - Были и другие, доктор, были и счастливее этих. - Да, были... Блоквилль сидел передо мной, как сидите вы, и рассказывал о том, как туркмены жгли ему пятки и ломали руки. Вайсберн - крепкий англичанин - смеялся со мной над опасностями. Спросите ветер, Вамбери, спросите ночь, спросите дорогу, Вамбери, - где Вайсберн? Никто не ответит, потому что никто не знает, что стало с ним.
   - Я скромней их, доктор. Я никогда не искал славы мученика. Я пройду незамеченным, как блоха на дервише.
   - Незамеченным, Вамбери? Сто глаз будут следить за вами день и ночь. Будете ли вы есть, спать, притворяться молящимся, - сто сторожей будут стоять за вашей спиной. При каждом шаге вы будете наступать на шпиона. В степи, в монастыре, на базаре, на улице стоит одному человеку сказать: "Это френги (европеец)" - и вы погибли. Вы никак не сможете защититься. Дрогнувший взгляд, оступившаяся нога, неверное ударение в слове выдадут вас.
   - Все так, доктор, но у меня есть одно, за что я ручаюсь. - Что же это, Вамбери? - Сила воли, сила воли, доктор.
   - Хорошо, - сказал Бимзенштейн, - тогда накануне вашего пути вы зайдите ко мне.
   Была теплая южная ночь. Доктор сидел в своей комнате и курил. В дверь постучали. Он отворил ее и отшатнулся... - Кто это? - спросил он.
   - Не пугайся, эфенди, - ответил человек, - я простой дервиш - Хаджи-Махмуд Решад-эфенди, я иду ко гробу Богаэддина.
   Вамбери со смехом бросился в кресло. Суконный черный колпак стоял на его голове; плащ его оканчивался лохмотьями. Пояс из разноцветных веревок перетягивал стан. За пояс был засунут маленький топор с короткой ручкой. С рук свешивались черные зерна длинных четок.
   - Ну, мой друг, я хочу вам сделать маленький подарок... - Я жду, доктор.
   - Здесь три пилюли стрихнина. Когда вы увидите, что все кончено, эти шарики сыграют для вас роль последних друзей.
   - Спасибо, - сказал Вамбери, беря шарики и уходя. На пороге он остановился и пристально взглянул в лицо доктора.
   - Доктор, я думаю, что все же, несмотря ни на что... Стук двери заглушил его голос и оборвал конец фразы. Бимзенштейн бросился к двери и распахнул ее. Никого не было. Одна теплая ночь глядела в глаза доктору.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   Тише шаг, тише шаг,
   Шаг, шаг - тише!
   Так поют пески,
   Засыпая кишлаки
   Стены, окна, крыши.
   Звон и гам, гром и гам,
   То не ветер бродит
   Караван по городам,
   Караван по городам,
   Весь гремя, проходит.
   Но один в нем человек,
   Точно конь и воробей,
   Всех быстрей и всех скромней
   Настоящий человек.
   ВЗАД и ВПЕРЕД вдоль каравана разъезжали купцы, кричали и переругивались между вьюками. За ними ездили писцы и записывали, как в лавке, заключаемые сделки.
   Чиновнику подавали чай на скаку и знатному персу набивали трубку. Он курил в седле так ловко, точно лежал на диване. Тут же на ходу били провинившегося раба. Часть ударов попадала по лошади. Караванный шут становился головой на седло и рассказывал анекдоты.
   Так двигался этот странствующий базар, который называется караваном.
   Ослы, на которых сидели дервиши, не смели брыкаться и шли с постными мордами. Лошади стражи вставали на дыбы и дико вращали глазами. Верблюды купцов качали шеями, точно подсчитывали барыши.
   Дервиши пристраивались как могли. Иные сидели на вьюках, держа в руке склянки со священной водой из Мекки. Склянки были сделаны в Европе и, значит, одно прикосновение к ним делало любого мусульманина нечистым, но они не думали об этом. Иные шли пешком, иные трусили на собственных ослах.
   Дервиши эти были мошенник на мошеннике. При Вамбери в драке одному выбили два зуба, и когда благочестивые персы спрашивали его в дороге, где он потерял их, он отвечал:
   - У горы Огод в битве с неверными пророк лишился двух передних зубов. Как же мог я не подражать ему! И слушатели дарили ему деньги. К ним приходили люди с больными глазами и просили помощи. Дервиши, приняв подарки, посыпали их глаза грязной землей, якобы привезенной из Мекки. Когда вся земля из этих мешочков, висевших на груди у каждого дервиша, выходила, они наполняли мешочки тут же на месте стоянки новой землей. Вамбери закусывал губы и бормотал проклятия. На остановках в селениях хозяева расстилали скатерти на земле и выносили блюда с едой. Грязные руки засовывались в мясо или рис и тащили, сколько могли захватить. Желая уважить товарища, скатывали ему куски жира в комок и предлагали с улыбкой.
   Вамбери давился, но ел. С каждым днем ему становилось тяжелее.
   Пыльный, обросший волосами, усталый, он глядел и запоминал все проходившее перед ним. Мир, неизвестный - европейцу, впустил его в свои владения.
   Он смотрел на диковинные вещи. Вот отрядом командует десятилетний перс. У него карманные часы усыпаны рубинами и в шелковом мешочке на груди висит его печать, заменяющая подпись. Он ходит с кнутом и подгоняет слуг и животных. Он говорит проклятия и молитвы, как взрослый. Слуги не смеют поднять на него глаз. Он ведет караван с кунжутным маслом. - Так вырастают деспоты, - думает Вамбери.
   Вамбери знал уже всех своих товарищей дервишей по именам. И они знали, что он идет в Бухару, в город, о котором пророк сказал, что всюду с неба видно, как нисходит свет на города, и только от Бухары свет столбом стоит в небо.
   Дервиши били себя кнутами, чтобы иметь раны на плечах и на груди.
   Они торговали ими, показывая их в городах. Они растравляли порезы на лбу так, чтобы получалась восьмиугольная язва. За это особенно хорошо подавали, потому что это значило, что человек усерден в молитве и, молясь, прижимает свой лоб к восьмиугольному кирпичу.
   Вамбери было не до смеха. Среди этих полупомешанных негодяев и бесноватых трудно было притворяться равнодушным. И он пел суры Корана и хватал себя за голову, точно хотел оторвать волосы, и говорил гнусавым голосом, как они, и закатывал глаза. Он от природы имел талант подражания.
   В Мешхеде все пошли поклониться в мечеть Имам-Риза. Купол мечети, покрытый золотом, сиял на голубом небе. Стены мечети блистали эмалью. Неграмотные темные люди толпились, задавленные этим тяжелым блеском и плакали и вопили, следя с жадным вниманием за словами мулл.
   За прочтение молитв нужно было платить деньги. Один неграмотный скряга подошел к Вамбери.
   - Брат, - сказал он, - у меня нет денег, прочти за меня молитвы, а я буду сзади повторять их за тобой.
   Вамбери встал в позу и добросовестно отчитывал ему арабские стихи.
   Вдруг он услышал, что голос за его спиной говорит как будто не молитву. Он остановился и прислушался. - Больше пяти дукатов твоя кляча не стоит. Клянусь Св. Абасом, ты жулишь. Я сам заплатил за нее двенадцать. - Не ври, не ври, дорогой...
   Вамбери обернулся с притворным гневом, едва подавляя смех.
   -О, о,- закричал скряга, - мы немножко отвлеклись от молитвы!
   Так, немножко отвлекаясь, молились и прочие паломники у могилы Имама.
   Персия кончилась домом у длинного моста и холодной рекой с непонятным именем.
   Караван изменился в составе. Присоединились афганцы и люди из Индии.
   Вамбери запаршивел. Вамбери кусали насекомые. Их было столько, что складки одежды шевелились, как живые. Одежду расстилали над горячей золой, и она трещала точно палка. Если не было огня, одежду кидали на раскаленный песок, и все насекомые переползали наверх. Если не было огня и песка, отыскивали муравейник.
   Муравьи поедали всех вшей дочиста.
   На ночевках кричали, как дьяволы, бухарские ослы. Они кричали так, точно их поливали горячей смолой. Лошади бросались в сторону от верблюдов, потому что верблюды наедались жестких колючек и, не получая достаточно воды, пахли, как зачумленные. Люди садились группами и беседовали у костров. Персы хвастались сапогами, на подошвах которых было написано имя Омара. Они хотели непрерывно попирать ногами своего врага.
   Индусы держались отдельно. Они были поклонники индийского бога Вишну и на ночь расставляли вокруг себя и своих тюков небольшие палочки, соединяя их тонкой веревкой, и считали, что теперь они отгорожены от всех и не могут оскверниться.
   Афганцы показывали зарубки на рукоятках кинжалов и прикладах. Сколько было ими убито неприятелей,- каждый мог видеть.
   Дервиши плясали в кругу, вопили и просили подаяний. Им бросали остатки пищи и медь, Вамбери чувствовал, что он сошел с ума. Когда все засыпали, он начинал упражняться. Он запоминал выражения лиц своих спутников, их улыбки, их гримасы, их жесты. Он учился передразнивать их каждую ночь. Через два месяца его нельзя было отличить от других. Он наружно растворился в караване. Все считали его ученым дервишем, идущим в Бухару. Тревога иногда сжимала его плечи. Начинали дрожать руки. Смех звучал фальшиво. - Неужели,- думал он,- я не вернусь? И он снова осматривался.
   Желтые скалы толпились перед ним, Пыльные кусты выходили из трещин. Бегали широкие ящерицы.
   Потом перед караваном раскрылись пески. Они шли во все стороны и нигде не кончались.
   Появились кочевники. У них нельзя было отличить мужчин от женщин. У тех и у других были одинаковые шаровары, куртки и рубашки. Те и другие закрывали лицо от песка. Ноги их представляли какие-то колбасы из парусины. Собаки пользовались у них особым почетом. Если у кочевника спрашивали "не продашь ли жену?", он только слабо злился, но если спрашивали "не продашь ли собаку?", он бросался на обидчика с ножом. Это была кровная обида.
   За Вамбери шла слава святого хаджи с Запада. Он плясал как никто и читал на стоянках длинные, звучные поэмы. Все слушали благоговейно.
   Туркмены с оттопыренными от бараньих шапок ушами, с косыми глазами соскакивали с маленьких, крепких коней и садились перед ним, прося благословения или позволения дотронуться до его одежды.
   Вамбери смотрел на их широкие красные лбы, слушал их странный говор и ничего не смел записывать. Он только смотрел и слушал.
   День за днем он только смотрел и слушал. Он стал губкой, которая впитывала все окружающее, как воду. Он думал, что он или ничего не запомнит, или голова его лопнет от множества мыслей.
   Кочевники трогали его одежду, его пояс и шептались. Они приводили жен и детей, и те падали ниц перед Вамбери и простирали к нему руки. Если бы они узнали, что он обманщик, они закопали бы его живого в песок.
   Однажды их толпу растолкал старик, голова которого была как изрубленный кочан капусты. Караван уже ушел так далеко, что вокруг были только одни пески и небо. Этот старик всю жизнь провел в грабежах и убийствах. Все замолчали. Он протянул жилистую, почти черную руку и заговорил:
   - Шейким (мой шейх), почему бы тебе не начать большое дело? Ты святой человек - ты все можешь. Давай нападем на персов. У меня 5000 всадников, молодец к молодцу. Благослови их волей Аллаха, и они пойдут за тобой. Подумай, шейким.
   Вамбери не смеялся. Он думал. Он думал о том, что Персия - нищая, разоренная страна, о том, что войско шаха разбежится, как овечий гурт, о том, что европейские авантюристы в Тегеране поддержат его, о том, что туркмены отнимут у персов последнее добро в деревнях и выжгут поля,- а потом что?
   Он думал, и все смотрели на него. Солнце закатывалось за их спинами, как громадное колесо войны.
   Вамбери повернул лицо к старику. В его руках были жизнь и смерть тысячи людей. Жалкий мальчик, умиравший от голода в Венгрии, мог бросить народ на народ. Глаза его блестели.
   - Я слушал тебя, шейх,- слушай и ты меня. Старик наклонил изрубленную, как кочан, голову. - Шейх, пока я не окончу обещанного Аллаху пути в святую Бухару, я не могу начать другого дела. Подожди.
   - Я подожду,- ответил старик,- я подожду, пока ты вернешься. Воля божьего человека - закон.
   И он встал, прошел между рядов, затаивших дыхание, и вскочил на лошадь.
   На другой стоянке появился афганец. Черные ремни его одежды пугали детей. Он ступал мягко, как кошка. На первом же ночлеге он устроился около Вамбери.
   - Хотя мы сидим криво, но будем говорить прямо. Кто ты? - спросил он без всякого выражения, но глаза его скосились, как у подбитого ястреба. - Я иду из Стамбула. - Зачем ты пришел сюда?
   - Воля Аллаха движет людьми,- отвечал Вамбери, зная, что он не сможет смотреть прямо на этого человека.
   - Видал ли ты когда-нибудь "френги"? - Я не смотрю на неверных, брат. Они смотрели на меня,- закричал афганец,- пусть горы упадут на их головы! Они убили моих братьев и отца в Кандагаре. Почему ты опускаешь глаза, дервиш?
   - Если бы ты знал, сколько я терпел от них на своей родине,- медленно сказал Вамбери, взглянув на сросшиеся брови афганца,- ты бы давно ослеп от ярости. Афганец шумно поднялся и ушел к костру. На другой день он подъехал к Вамбери и, толкая его осла своим конем, закричал: -Как тебя зовут, дервиш? Хаджи Махмуд-Решад зовут меня. - А как тебя звали раньше?
   - Раньше меня звали мальчиком, потом эфенди, теперь я хаджи, брат.
   Афганец усмехнулся углом губ и поднял коня на дыбы.
   В тот же вечер Вамбери, застыв в молитве, а на самом деле прислушиваясь, слышал от слова до слова все, что говорил афганец начальнику каравана.
   - Керван-баши,- говорил он,- это русский шпион. Он высматривает все дороги, а потом придут русские. Они отнимут у вас жен и детей, но я не дурак. В Бухаре есть эмир, а у эмира есть каленое железо для таких людей.
   - Не спеши, друг,- отвечал керван-баши,- сначала убедись в этом. И они пришли утром убеждаться. Но Вамбери молился. Он стоял как столб, и глаза его не видели ничего. Он стоял как камень. Губы его шептали что-то.
   Афганец, указывая на него, громко повторил керван-баши свои обвинения.
   Начальник каравана смотрел на Вамбери. Вамбери слышал все, он чувствовал, что одно движение лица может выдать его.
   Он стоял как камень. И начальник каравана отвел афганца, и до уха Вамбери долетел его шепот.
   - Я не верю, ты ошибся, афганец. Так не стоят "френги".
   Афганец стал ужасом Вамбери. Ничем нельзя было расшатать его уверенность. Он рад был всякому пустяку, чтобы придраться. Увидав у Вамбери одну случайную золотую монету, он подошел и спросил с угрозой:
   - Разве ты, дервиш, не принял обета бедности? Или у тебя особые правила на этот счет? - У меня особые правила,- сказал Вамбери. - Я хочу знать их.
   - Узнай - это не тайна. Золото помогает от желтухи. Я лечу этой монетой от желтухи. На прошлой неделе я исцелил двоих...
   Афганец скрежетал зубами. Он был дик, как уступы его родины, и хитер простой хитростью. Здесь он чувствовал себя одураченным. Вамбери казался ему колдуном.
   Караван ночевал теперь у колодцев в маленьких жалких рощах, среди громадных песчаных холмов.
   Вамбери не спалось. Он повернулся на локте, и холодок пробежал по его спине.
   Прямо перед ним лежал афганец и в упор смотрел на него. Но глаза у него были круглые и желтые. Он курил опий и прихлебывал чай. Искры из трубки освещали его лицо. Сейчас он не был человеком. Он обессиленный лежал как тюк.
   Вамбери вздрогнул от неожиданной мысли, Он вспомнил о стрихнине. Одна пилюля, брошенная в чашку с чаем,- и этого человека не станет. Человека, который, может быть, завтра убьет его.
   Он достал пилюлю и держал ее у края чашки. Афганец ничего не видел, ничего не чувствовал. Руки его дрожали. Он лежал как тюк.
   Тогда из облаков вышел молодой месяц. Лучи его упали на руку Вамбери. Жгучий стыд ударил ему в виски. Он отдернул руку и спрятал пилюлю.
   И снова тянулись пустынные холмы. Жара убивала животных. Люди стали падать от солнечных ударов. Лихорадка бродила по каравану. Воды не было. Вамбери упал. Глаза его ушли в красные круги, вертевшиеся повсюду. Над ним прыгали дервиши, кричали ослы.
   Он приподнимался и стонал. Песок залепил глаза и уши. Горячий песок сыпался на грудь и жег руки.
   Над ним наклонился кто-то, и Вамбери услыхал запах воды.
   Он собрал последние силы и сказал: . - Пить, дайте пить!
   Первый раз за все время он не помнил, на каком языке он сказал. Это было так страшно, что он сразу пришел в себя. Над ним стоял с кувшином воды афганец. Все его лицо кривилось усмешкой.
   "Что я сказал? - подумал Вамбери.- Это конец". - Пей,- проговорил афганец, наклоняя кувшин,- в Бухаре ты уже не будешь пить, дервиш.
   В эту минуту караван пришел в смятение. Люди, вьюки и животные смешались. Просвистали пули, две стрелы упали у ног Вамбери. Шум все рос.
   - Нападение! - кричали со всех сторон,- кладите верблюдов!
   Отдельные всадники выскакивали из толпы и скакали навстречу разбойникам. Их легко отбили после небольшой стычки.
   Потом все встали в круг. Посередине круга положили трех убитых.
   Вамбери подошел с толпой дервишей. Прямо перед ним лежал афганец. Струя крови выбегала изо рта. Вамбери отвернулся. Через неделю караван вошел в Бухару.
   Вамбери сидел на ковре в одном из караван-сараев у дворцовой площади Регистана - и смотрел вокруг усталыми глазами. Цель была достигнута. До всего запретного можно было касаться. Он видел дворец эмира, одиннадцать ворот Бухары, закрытых для европейца, канал Шахруд с зеленой водой, пересекающий город, Меджид-Каян - мечеть с голубой головой и зелеными стенами.
   Вот Мирхараб - башня из жженого кирпича, откуда сбрасывают преступников. Его не сбросили. Вот двор пыток, где его не пытали, вот рынок невольников, где он не был продан в рабство.
   Все окружавшие его люди считали его своим. Перед ним они занимались своими обычными делами: пилили токари, жарили мясо у мясника, публичный писец писал под диктовку закутанной женщине любовное письмо, цирюльник плевал на щеки клиента, сбрасывая с пальцев мыльную пену на спину уличной собаке, оружейник стучал по клинку, крича о добротности сабли.
   Все вертелось как колесо, делающее одни и те же повороты.
   В ту же ночь Вамбери приснилось, что он мальчиком сидит на пустыре в Дуна-Сердагели и перед ним одноногий инвалид. Инвалид говорит ему: "О, ты хочешь знать все языки... это недурно".
   Вамбери посетил бухарского ученого. Ученый принял его как брата. Он дал ему чаю и трубку с лучшим табаком.
   - Пей больше, хаджи,- советовал он ему,- кури больше, хаджи. Чай расширяет наши жилы и разжижает кровь, а табак освежает голову и мозг.
   Сам ученый не курил - у него на поясе висела маленькая тыква, набитая буро-желтым табаком. Он запускал в нее руку, набирал табаку и всовывал в рот между языком и небом и потом выплевывал. Табачные брызги летели в лицо Вамбери, но он не замечал их.
   Он держал в руках рукописи, драгоценные пожелтевшие страницы, исписанные черными и красными буквами, горбившимися, как кошки и птицы. Таких рукописей не было ни у кого в Европе.
   - Хаджи,- говорил ученый, сплевывая табак через плечо Вамбери,- ты очень любишь книги? - Очень люблю.
   - Я тоже - они совсем живые, хаджи. И потом они все знают. Ты еще придешь к нам, хаджи? - Приду,- отвечал Вамбери,- я еще не раз приду. - Ты принеси мне из Стамбула что-нибудь тогда из книг. Принеси мне Саадэддина и других, хаджи.
   Вамбери вспомнил, как перед отъездом в Персию один доктор просил его привезти из Азии несколько татарских черепов, чтобы сравнить их с мадьярскими, и как ему возразили:
   - Пожелаем лучше нашему другу привезти в целости свой собственный череп. Я принесу,- сказал он.
   - А любит хаджи стихи? - допытывался ученый. .- Больше, чем свет дня,отвечал Вамбери. - Это хорошо. Как сказано у Гафиза: за одно родимое пятно красавицы можно отдать два персидских города. Это очень верно, хаджи.
   И он заплевался табаком так, что стал кашлять, Потом Вамбери был у гробницы Богаэддина и плясал и кричал с дервишами до утра. Как его ноги выдерживали эту пляску, он и сам не знал. Но страх смерти стоял здесь ближе, чем где бы то ни было.
   Он видел эмира, толстую золотую куклу. Эмир опирался на саблю и тряс бородой.
   Перед приемом у эмира один из его придворных взял Вамбери за затылок и сказал в сторону: - К несчастью, я забыл сегодня свой нож дома... Что он хотел этим сказать, Вамбери не узнал никогда. Он стоял как дерево. Его можно было резать, и он не закричал бы.
   Он видел самаркандские сады и зеленый камень Тамерлана.
   Потом он ушел из Бухары. Перед выступлением в пустыню сделали оракул из палок и камней и гадали на нем.
   Толкования Вамбери были лучше всех. Ему принесли подарки.
   Когда же караван окружили страшные пески Адам-Крылгана, что значит "место, где погиб человек",- необозримые горы песку, разбитые бурями белеющие кости между ними, Вамбери сразу повеселел.
   С каждым шагом обратного пути у него становилось легче на душе. На стоянках он наблюдал странную жизнь.
   Богатый туркмен сидел с широко раскрытым ртом. Его раб затягивался дымом крепчайшего табака и, удерживая самую острую часть дыма, полной грудью вдувал остаток в горло своего господина. Это было дико и смешно.
   Иногда невольник лукавил, и туркмен получал достаточную порцию яда. Тогда глаза его вылезали на лоб, и он хватался за плетку.
   Вамбери пил чай, приправленный салом и солью, и он ему очень нравился после тяжелого перехода.
   Он видел людей, обмывавшихся песком, и сам мылся песком. Никто не может сказать, что он узнал быт Азии за письменным столом. Он был пропитан им, как его одежда запахом верблюда.