Страница:
Тихонов Николай
Вамбери
Николай Тихонов
ВАМБЕРИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ЭТО БЫЛ маленький, хромой еврейский мальчик. Звали его Герман Вамбери. Семья его ютилась в глухом венгерском городке. Вокруг городка лежали болота, а в доме Вамбери во все окна и двери стучала нищета. Чтобы не умереть с голоду, нужно было работать всем - взрослым и малышам. Работу давали окружавшие городок болота. В них водились длинные и тощие пиявки. На этих маленьких чудовищ был большой спрос в те времена. Их ставили больным, и они высасывали больную кровь. Их охотно покупали в аптеках. Они требовались во множестве. Семья Вамбери продавала пиявок и кормилась этим. Каждое утро Вамбери, его братья и сестры собирались у большого стола, на котором копошились груды пиявок. Мальчик отбирал их по длине и толщине, очищал от слизи и купал в свежей воде. Разобрав, выкупав и разложив пиявок по холщовым мешкам, дети мыли руки и шли обедать. Мать подавала большой горшок с горячим, рассыпчатым картофелем.
- А что будет еще, мама? - спрашивали дети.
- Съешьте это, а на второе будет еще картофель, - отвечала мать, - его сегодня много.
Но не всегда она отвечала так. Иногда ни куска хлеба и ни одной картофелины не было в доме.
Заглядывать в кухню было бесполезно. Плита не топилась. Тогда дети бежали из дому на городской пустырь.
Там, на смятой траве среди косых кустов и мусорных куч толпился самый вольный и рваный народ: цыгане с огромными пуговицами, скреплявшими их лохмотья, нищие, безработные, ремесленники и просто бродяги.
Тряпичники продавали свои находки: бутылки, сломанные чашки, лампы, гребенки. Фокусники из прогоревших цирков глотали горящую паклю и ходили колесом.
Цыганки гадали на картах и плясали, звеня широкими поясами из медных колец.
У шарманщиков прыгали на ящиках зеленые попугаи и просили сахару. Дети хохотали и дразнили их. На пустыре было тесно от людей. Босой Вамбери, подпрыгивая со своим костылем, пробирался между ними и просил у этого сброда чего-нибудь поесть. Ему давали со смехом или с издевкой. Ему кидали куски хлеба, остатки колбасы, лепешки.
Раз к нему подошел худой старик-инвалид, седой и одноногий. Они сели на жесткий желтый камень и разговаривали.
Малый и старый были оба в лохмотьях и оба калеки. Их глаза встретились.
- Ну, что? - сказал старик. - Эх, брат, что же ты будешь в жизни делать? Смолоду на одной ноге скачешь. Кем же ты хочешь быть?
- Я часто хожу сюда, - отвечал мальчик, - здесь много людей, и все они говорят по-разному. И многие говорят так, что я их не понимаю. Я хочу знать все языки, я хочу всех понимать, кто бы что ни говорил. Инвалид отодвинулся от него с удивлением. - Хо, хо, клоп, - посмотрите на него: он хочет знать все языки - это недурно. Старик закашлялся и встал, качая головой.
Вечером Вамбери снова мыл пиявок, сжимая их двумя пальцами, и потом сажал их в мешки.
Спали дети на полу в ряд. Под рваным одеялом они скатывались в комок и прижимались друг к другу, чтобы согреться.
Почта каждой ночью кто-нибудь из них просыпался и кричал: - Пиявка! Пиявка!
Все шумели, искали свет - вспыхивал огонь и освещал ногу или руку, на которой примостилась пиявка, удравшая из мешка. Беглянку, а то и трех-четырех сразу ловили и водворяли на место.
...За городком поля стали серыми, гуси не шлепали по лужам, а гоготали у ворот, деревья сделались больными и тонкими - пришла осень.
Вамбери отвели в школу, и он сидел вместе с другими мальчиками и заучивал букву за буквой. На ночь мать клала под его подушку учебники.
- Это нужно, Герман, - говорила она, - чтобы знание само проходило через подушку тебе в голову.
Вамбери учился с таким жаром и радостью, как будто у него было четыре руки, чтобы писать, и две головы, чтобы запоминать.
Но бедность, стучавшая в окна, вошла теперь в дом. Снег лежал на крышах, а в печи не было дров. Мальчик бежал в школу, засунув руки в карманы, грея их горячим картофелем, занятым у соседей.
Сестра Вамбери поступила прислугой к старой чиновнице на другом конце городка.
Мать отвела Вамбери к одной знакомой женщине. Это была портниха. Она должна была выучить его шитью.
Вамбери сидел в неуютной комнате, засыпанной обрезками материй и наполненной лязгом ножниц и шорохом разрываемых тканей.
Иголка колола ему руки, а нитка непослушно убегала. Хромая нога мешала свободно двигаться, а руки не умели резать правильно.
Над ним издевались и били по рукам аршином. Он плакал по ночам и вытаскивал из угла учебники. Но школа была далеко. В праздники он бежал к матери и жаловался.
Но дома сидели братья, худые как зайцы, и дрожали от холода, и мать говорила ему:
- Потерпи еще, милый, потерпи хоть до весны, а там увидим.
И весной Вамбери положил ножницы и иголку и сказал портнихе:
- Я больше не буду шить. Я еду учиться.
Рыжая портниха от изумления уронила наперсток и подушку с булавками, а мальчик встал и ушел.
По длинным дорогам большие, сильные быки и лошади везут возы с сеном, с дровами, с углем и с соломой.
Долго ехали Вамбери с матерью через низенькие, бедные деревушки, рощи и леса, луга и речки, пока не приехали к шлагбауму города Ниека у подножья лесистых, всклокоченных гор.
Темные своды школы, которая содержалась монахами-пиеристами, поглотили Вамбери.
Перед тем как отвести Вамбери в их школу, его мать выдержала большой бой со своими знакомыми.
- Он знает библию, - говорили они, - в библии есть все. Зачем учить тому, чего в ней нет? Это только погубит мальчика. Пусть он лучше станет сапожником - это богатое ремесло. Но она настояла на своем:
- Мне очень тяжело отдать его чужим людям, но мой сын имеет хорошую голову. Для этой головы библии мало. Пусть он учится всему, что знают люди. И Вамбери учился в монастырской школе. Первый год ученья прошел как ветер по роще - неожиданно и быстро. Латынь звенела в ушах мальчика с утра до вечера, мороз на улице щипал его за нос, но сытный обед был редким гостем в его желудке, по ночам ему снилось, что он странствует по диким странам и говорит на неведомых языках. Он просыпался в поту и вскакивал. Спал он, где придется у разных случайных благотворителей на мешках в передней или где-нибудь за плитой в кухне.
Зато, когда он увидел в первые каникулы ивы своего родного городка, он торжественно показал им, развернув так, чтобы видел весь пустырь, свой похвальный лист, где было написано золотыми буквами его имя.
- Золотом, вы понимаете, совсем золотом, посмотрите, - хвасталась его листом мать, показывая соседкам.
И все удивлялись. Такой маленький и такой умный... Ее материнское сердце кипело от радости. А Вамбери говорил:
- Это еще немного, мама. Я должен знать всё, всё..
С первыми полосами сентябрьских дождей костыль Вамбери снова застучал по коридорам монастырской школы.
Толстый новый преподаватель позвал его к себе и оглядел с головы до ног; потом презрительно спросил: - Ты еврей, Вамбери?
- Да, - ответил мальчик, смотря ему в глаза. - Скажи мне, Мошеле, зачем тебе учиться? Не лучше ли тебе стать резником и продавать мясо?
Вамбери звали не Мошеле, и он вспыхнул, но вспомнил сейчас же ножницы и иглы портнихи, голодных братишек, старый согнувшийся их домишко, и мать с заплаканными глазами, и ночи, отданные книгам.
- Учитель, - ответил он, - я нищ и мал. Я буду слушать вас, как отца. Но я не хочу быть мясником! Монах усмехнулся и сказал: - Хорошо, я верю, иди в класс.
Этот год упал на мальчика как черное облако. Знакомые его, у которых он получал обед и ночлег, разъехались из города. Карман Вамбери не знал, что такое деньги. Мальчишки на улице хватали его за костыль, подставляли подножки, бросали камнями в спину, кричали: - Урод, трус, калека! Он шел и дрожал от ярости.
Горбун-шапочник дал ему угол в своем чулане. Но есть было нечего. Тогда он попросил в школе работы. Ему сказали:
- Приходи по утрам до уроков чистить учителям сапоги и платье.
Едва зимнее солнце начинало трогать окна, Вамбери уже сидел с сапогом в руке у печки в большом школьном коридоре и одним глазом следил за щеткой, бегавшей по сапогу, а другим глядел в книгу.
Печка сделалась его другом. Она грела и успокаивала его. А потом в нее всегда можно было бросить полдюжины картофелин, случайно сохраненных от вчерашнего дня.
Кроме печки, его верными товарищами были книги. Зачитываясь, он забывал голод.
Однажды весной школьники дурачились и играли во дворе. Листья яблонь летели им навстречу. Воробьи прыгали по забору.
Веселье кружило мальчикам руки и ноги, - А ну, Вамбери, - подзадоривал один из них, - побежим, ну, побежим, кто скорее.
- Куда ему, - кричали другие, - он на трех ногах, он вас всех сразу обгонит.
Вамбери побледнел от гнева и вскочил. И он бежал вместе со всеми. Но они далеко обогнали его и, столпившись на другом конце двора, показывали ему языка и строили носы.
Он стоял одиноко, запыхавшись от усилий. Мальчики смеялись.
Тогда он отвернулся и пошел прочь от школы и от своих мучителей. В этом городе было одно место, куда он ходил плакать, когда ему было тяжело. Это была могила его отца. Туда он пришел и теперь.
На могиле он сел и оглядел себя. Рваная куртка одевала его плечи, костыль протер ее, и подмышкой зияла дыра. Из одного сапога торчали пальцы. Морщины выросли на маленьком лбу после этого осмотра.
-А, проклятый, - сказал он, хмурясь, дергая костыль из-под руки, - ты долго еще будешь делать меня посмешищем? Кто сильней - я или ты, сейчас увидим. Отец, отец, будь свидетелем!
И Вамбери ударил изо всех сил костылем по дереву, росшему на могиле. Костыль с треском переломился и упал.
Опираясь на палку, ступая с болью, Вамбери пришел домой и собрал свои книги. Собрав, он завернул их в одеяло. Больше вещей у него не было. - Куда ты? - спросил шапочник. - Я ухожу, - сказал он, - здесь мне больше нечему учиться. Я пойду дальше.
Старый и мрачный город Пресбург впустил Вамбери в свои холодные, как пещеры, улицы.
Он долго ходил от дома к дому, и ему казалось, что дома отворачиваются от него, а лавки играют в прятки, - так неожиданно выскакивали перед ним окна, в которых лежали колбасы, окорока, сладкие пироги и конфеты.
Люди бежали вокруг, но никто не хотел взглянуть на него. Никому не было дела до хромого мальчика. Он был чужим в этом большом и мрачном городе. Вамбери остановился на одном углу. Над ним качалась вывеска: обеды. Он вошел. Человек с синим шрамом на подбородке спросил, что ему нужно. - Я хочу есть, сказал Вамбери. - Здесь едят только те, кто может заплатить за съеденное, ответил ему хозяин, - а кто ты такой? - Я приехал учиться, но могу и учить... - Ну, ну, - сказал хозяин, - у меня есть оболтус сын, которого следовало бы подучить.
- Что же, - сказал Вамбери, - я готов. Я могу показать свое свидетельство. И он показал его.
И Вамбери получил ученика и одну половину складной кровати у господина Леви - так звали хозяина столовой.
Еду он должен был добывать сам. Он садился с книгой в углу столовой и наблюдал за обедавшими. Это были бедные и тихие люди, такие же, как и он. Они платили медными монетами за жидкие супы и жесткое мясо. Вамбери подбирал остатки от кушаний. Иногда ему протягивали и целый кусок. Потом он опять уходил в угол и раскрывал французскую грамматику. Он уже знал языки латинский, немецкий, венгерский, еврейский.
Теперь его страстью был французский язык. Он заговаривал по-французски со всеми толкаясь по улицам - с крестьянином, идущим в погребок, с кухаркой, продающей молоко, с немцем, часовым мастером, с собаками, сидевшими у дверей.
У него было дикое произношение и честное упорство.
Его ученик блистал совершенным невежеством. В тусклый вечер, когда Леви, подсчитав кассу, пришел в комнату к Вамбери, мальчик раздевался, чтобы лечь спать.
- Погоди, - сказал Леви, - мой сын сказал, что у тебя появилась сыпь. Что это такое?
- Это, вероятно, лихорадка, - отвечал Вамбери, - не больше.
- Ну, ну, - сказал Леви, - повернись-ка к свету. Эге, а тебе придется, паренек, убраться отсюда. Таких мне не надо! Ты еще перезаразишь весь дом.
Вамбери встал, чувствуя, что удушье схватывает его за горло.
- Ничего, мы сейчас сосчитаемся. За три обеда, что ты мне должен, можешь не платить. Я оставлю у себя твою подушку и одеяло. А теперь иди - я тебя не держу.
Вамбери исходил все бульвары и переулки: он был отверженным и не мог постучать ни в одну дверь, он не мог показаться ни одному человеку. Мрачный, чужой город окружал его. Тогда он сел на скамью в глухом углу улицы. Но и тут раздались шаги ночного сторожа. Мальчик залез под скамейку в кусты, лег на землю и свернулся клубком. - Ничего, - говорил он себе, - крепись, Вамбери! И он на память читал про себя стихи по-латыни и по-французски, пока не уснул.
Наутро он пришел в монастырскую больницу и постучал в железную дверь. Его впустили и уложили на жесткую, скрипучую кровать.
Книг он не отдал. Он положил их под изголовье и только тогда успокоился.
Желтая дверь выпустила его обратно только через две недели. К нему на улице подошел тонкий, как гвоздь, старик с кусками белой щетины на скулах. Он видел, что Вамбери объясняется с водосточной трубой по-французски, и спросил:
- Ты хочешь работать, мальчик? Очевидно, он принял его за помешанного. Еще бы!
Вамбери даже припрыгнул на одной ноге. - Идем со мной в таком случае. И старик, который занимался ростовщичеством, привел его в свою квартиру. То была холодная, низкая комната с большим сундуком и двумя черными шкафами, К ней сбоку примыкала прихожая, где лежали остатки ковра и пустые бутылки. Это было все. - Что ты знаешь? - испытующе спросил старик. - Я знаю пять языков. - Это меня не касается. А сколько тебе лет? - Четырнадцать, - отвечал Вамбери. - А ну, скажи что-нибудь по-немецки. Вамбери сказал. - А ну, скажи что-нибудь по-латыни. Вамбери сказал. - Ты не совсем дурак, как кажется, - сказал старик, - ну, так слушай: я стар, и мне трудно готовить себе обед и подметать комнату, а потом меня могут ограбить, так как я не держу собаки. Если ты будешь смотреть за мной и охранять квартиру, этот ковер к твоим услугам, - и он жестом султана, дарящего гостю провинцию, указал Вамбери на остатки ковра в углу прихожей, - ну, и кое-какой кусок хлеба тебе обеспечен.
- Хорошо, - согласился Вамбери, - я буду служить вам за слугу и за собаку.
Но старик даже крошки не оставлял подчас после себя на тарелке, и Вамбери мстил ему тем же. Он забывал заводить ему часы, чистить комнату и спал ночью так, что его хозяина могли сто раз пронести разбойники туда и обратно, и Вамбери не проснулся бы.
Шёл 1848 год. Стены тихого Пресбурга затряслись от грохота пушек. Венгрия восстала против угнетателей-австрийцев. Огонь войны перекидывался с кровли крестьянской хаты на крыши замков и стены крепостей. Вена свергла императора. Студенты и рабочие укрепляли город. Битвы перекатывались по краю. Венгерские революционеры собирали отряды.
На помощь разбитым австрийцам русский царь прислал войска. Пики казаков и серые шинели гвардии встали бок о бок с кровавыми плащами имперцев.
Борьба стала неравной. Начались казни. Трупы висели на площадях, и грохот барабанов заглушал вопли разоренных семейств.
Вамбери ненавидел насилие. Он бегал по улицам и на всех языках ругал австрийцев палачами. Тогда его стала ловить полиция.
Вамбери должен был бежать из Пресбурга. В поле у Дуная он встретил несколько венгерских солдат, спасшихся от плена.
Они были запылены, и поражение читалось на их лицах. - Все кончено, говорили они, - будем ложиться и умирать. Пропадай наша свобода!
Тогда поднялся один старый пастух и прохрипел им шатающимся от старости голосом:
- Стойте, дети! Всегда, когда с нами беда, приходят нам на помощь старые мадьяры из Азии: ведь мы их братья - будьте спокойны, они и теперь нас не забудут.
Это было откровением, которое поразило Вамбери. Его всегда тянуло на Восток. Ему всегда снились пустыни и пальмы. Не там ли он найдет многое множество языков и племен? Там он научится понимать всех, на каком бы языке ни говорил человек. Там он найдет этих старых мадьяр из Азии. И он ушел потрясенный.
Когда звезды встали над его головой, он сел у канавы при дороге и дал слово, что больше не будет толкаться в учебные заведения. Судьба загнала его в Будапешт. Тогда еще он назывался просто Пешт.
Самое грязное и самое шумное кафе в Пеште - кафе Орчи. Там собираются приехавшие из провинции кулаки и фермеры. Там стояла особая скамейка. На эту скамейку, как невольники, садились учителя, ждавшие, чтобы их наняли куда-нибудь в отъезд.
Много раз сидел на этой скамейке Вамбери, много раз уходил он с нее и возвращался снова. Тюки оскорблений перетаскали его молодые плечи, но иногда он выручал и деньги.
Тогда была передышка. Он покупал себе потрепанные брюки и даже раза два сходил в театр.
Ученье он не прекращал ни на минуту. Он учился языкам днем и ночью, в поле, в сарае - везде, где можно было раскрыть книгу и положить бумагу. Он заучивал по сто слов в день. Как самоучка он коверкал слова, приходилось их переучивать снова, - он переучивал по два, по три раза.
Он читал Пушкина по-русски, Андерсена - по-датски, Данте - по-итальянски, Хайяма - по-персидски, Сервантеса - по-испански.
При таком терпении ничто ему не было трудно. Слова чужих стран входили в его голову как бы играя. Он забавлялся их пестротой и музыкой. Он видел их, как видят картины или статуи. Они прыгали перед ним, и каждое означало что-нибудь новое, еще неизвестное ему.
Если ему удавалось ненадолго получить себе комнату, он увешивал ее плакатами, на которых писал кратко по-турецки или по-персидски, чтобы никто не мог прочесть: "Работай, всегда работай, будь настойчив - стыдись!"
Он сам задавал себе уроки и, если не приготавливал их к сроку, оставлял себя без обеда.
Но жить становилось все труднее. Люди вокруг него жили в тяжелой, безвыходной нищете. Он решил ехать на Восток.
Деньги не любили его. Ему удалось в Вене достать угол на улице Трех Барабанов, где он переходил с хлеба на воду и худел, как котенок.
Квартирная хозяйка благоволила к нему. Иногда она приходила и становилась перед ним с заложенными за спину руками и тихими овечьими глазами смотрела на него.
- Когда вы встанете на ноги, Вамбери? - спрашивала она.
- Я уже стою на них, - отвечал он, - и ничто не сможет меня сбить с них.
Он вспомнил сломанный свой костыль и улыбнулся. - А это что у вас? допытывалась она, заглядывая в тетрадь, испещренную заметками в клетках.
- Я отмечаю всякий день, дорогая фрау Шенфильд, все, что я должен сделать. Если я не сделаю в течение месяца всего, что я должен сделать, я 1-го числа объявляю себе выговор.
- Вы странный человек, Вамбери, - говорила хозяйка и уходила, недоумевая.
И снова шатался Вамбери всюду, собирая гроши на жизнь, и много людей, как песок, пропустил он сквозь свои руки. Время шло.
Однажды весной он вошел к фрау Шенфильд. Она обрадовалась ему и хотела угостить его кофе, но он отказался.
- Вы торопитесь, Вамбери? - спросила она. - Может быть, приехала ваша матушка? - Она давно умерла, фрау Шенфильд. - Тогда вы, может быть, спешите к своей невесте? - спросила она с улыбкой.
- Нет, - отвечал Вамбери, - я еду в Турцию, в Константинополь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда тоскует конь,
Он бьет копытом пол
Он непонятно зол,
Но ты коня не тронь,
Но ты коня не бей,
А выведи на луг.
А ты возьми седло
И выбери страну,
Дай шпоры скакуну
Увидишь, что болезнь,
Что всю болезнь его
Как ветром унесло.
ГРОМАДНЫМ, многоцветным лагерем раскинулся Константинополь. На холмах подымались похожие на шатры мечети. Как копья, в небо торчали белые минареты.
Ржание вьючных животных наполняло улицы. Их было так много, что казалось, будто вся страна куда-то переселяется.
Рядом с толстыми, раззолоченными людьми жили голые грязноволосые нищие, покрытые рубцами и ранами. У ног прохожих дымились жаровни.
Проходили красные, как раки, и синие, как павлины, солдаты. Дворцы султана были отгорожены от всех золочеными решетками. По зеленой воде Босфора бежали, обгоняя друг друга, остроносые лодки. Под их веслами в прозрачной воде играли диковинные рыбы.
Стук копыт, крики торговцев, приветствия и брань оглушали новичка.
В маленькой прохладной кофейне сидели греки, турки, арабы и персы.
На возвышение поднялся худой, смуглый, хромой человек. Наступила тишина. Не слышно было даже шороха передаваемых наргиле и чашек.
Человек читал нараспев с гортанными ударениями отрывки "Ашик-Гариба" ("Влюбленный иностранец"). Слушатели вскрикивали от удивления и восхищения. Кто это? - спрашивали они хозяина, - кто это? И тогда хозяин кофейни говорил с улыбкой: - Это один венгерец, он только что приехал в Стамбул и уже говорит по-нашему, как эфенди. Это не человек, а чудо.
Вамбери кончил стихи. Ему поднесли кебаба и пастирмы (жареного и копченого мяса).
Вамбери съел и ушел в соседнюю кофейню. Он жил, как хромая, смуглая птица, перелетая из одной улицы в другую, с базара на базар, и, так же как птица, зарабатывал себе на хлеб пением.
Потом он шел к венгерцу Песпеки, своему другу, в разрушенный домишко, на пустырь. У них на двоих был один ободранный диван.
- Одна половина ваша, - предложил ему Песпеки,- другая моя. Это называется цареградской роскошью.
- Но здесь очень холодно, - сказал Вамбери, - нет ли у вас какого-нибудь старого тряпья?
Песпеки с грустной улыбкой вытащил из угла большое пыльное знамя.
- Накройтесь этим, это вас наверно согреет. Под этим знаменем мы дрались за свободу Венгрии... Больше у меня ничего нет
Но знамя, согревавшее когда-то сердца, больше не грело. Оно уже стало простым куском материи.
С первыми лучами солнца Вамбери вскакивал и шел в город. Здесь перед ним лежал Восток, и он был нужен этому Востоку.
Слава об иностранце, говорящем по-турецки лучше турка, облетела город. С ним искали знакомства. Вамбери зазывали к себе чиновники и паши, чтобы у него учиться языкам Европы. Прошло четыре года.
Казалось, колесо судьбы круто повернулось. Из худого, скромного молодого человека Вамбери превратился за это время в здорового, сытого турка. С ним говорили писатели и министры.
Мидхат-паша, всесильный зять султана, рассуждал с ним о падении Ислама, о происках французов и англичан, об истории Турции. За его знание турецкого языка и турецкого быта он дал ему имя Решад-эфенди, что значит "верный".
- Почему вы не хотите поступить к нам на службу? - спрашивали его.
- Не для этого я боролся, чтобы после десяти лет голода и холода, обладая знанием десяти языков, засесть в кабинет чиновником. Я не могу принять службу султана - я состою на службе у человечества. С каждой новой главой о Турции я вписываю главу в историю человечества. Я привык бегать, и от сидения у меня затекают ноги. А потом я еще не видал Востока...
Турки качали головами и говорили, что он лукавей шайтана.
Однажды он шел по берегу Босфора через высокую зеленую рощу. Под деревьями сидел старый турок и сжимал в одной руке трубку с опиумом, а в другой держал чашку с кофе, размахивая ею по воздуху, чтобы охладить.
За деревьями прятались уличные мальчишки, следя за ним с хохотом.
Турок накурился опиума так, что ничего не понимал. Мальчишки подбирались к нему, втыкали в чашку длинные соломинки и высасывали кофе.
Живой скелет смотрел в чашку, убеждался, что она пуста, и, думая, что он выпил ее, кричал слуге: - Кафеджи, дольдур (подлей еще)! Ему подливали, а мальчишки снова высасывали кофе через соломинку.
И Вамбери понял, что вся Турция такова. Опьяненная смутными ядами прошлого, она спит и не видит, кто за нее пьет ее кофе.
Ему стало грустно. Он окинул мыслью весь Стамбул. Он видел десятки богачей, у ног которых влачили жизнь тысячи бедняков. Нищета и рабство были хозяевами Стамбула. Чашка кофе или трубка опия - и день прошел.
Кто-то сказал над его ухом арабскую пословицу: - Все несчастья в жизни от желудка... Перед ним стоял лохматый человек в рубчатой чалме. Четки целыми рядами обвивали его шею, а глаза блестели, как куски меди. - Кто ты? - спросил его Вамбери. - Я дервиш, эфенди, - ответил он, - я был в Бухаре, Самарканде, в Мешхеде и Куте. Я был всюду, где лежит тень плаща пророка. Там, где ни разу не ступала нога неверного.
И он прошел мимо, повторяя арабскую пословицу:
- Все несчастья в жизни от желудка!
Вамбери долго не ложился спать в эту ночь. - Так я буду там, - сказал он себе, - я буду там, где не ступала нога европейца. Назло всему Исламу и всем дервишам я приду в те места и взгляну своими глазами, чтобы знать, что это такое.
Через месяц пароход "Прогресс" вез Вамбери в Трапезунд, город на Чёрное море, откуда можно караванным путем попасть в Персию.
Вамбери высадился в Трапезунде. Он пересек страну курдов, где высокие дикари, нищие и храбрые, хвалятся конями и оружием.
Нападая на караван, они стреляли с коня, и так метко, что могли отстрелить пуговицу, не задев всадника.
Вамбери проехал желтый Тавриз, где на базарах галдят четыре страны света, проехал голубое Урмийское озеро, Казвин, похожий издали на свадебный шоколадный торт, и приближался к Тегерану.
Ему было не по себе. Он думал, что Восток - это земной рай, где под пальмами живут красивые и веселые народы, а здесь перед ним лежала или соленая пустыня, или пустыня без соли. Развалины городов и каналы, полуобвалившиеся и запущенные, походили на кладбище. Башни и крепости торчали как досадные придатки к скалам.
Персы, между которыми он жил это время, постоянно осыпали его ругательствами, так как он выдавал себя за турка. Они были шииты и к туркам-суннитам питали нестерпимую вражду.
ВАМБЕРИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ЭТО БЫЛ маленький, хромой еврейский мальчик. Звали его Герман Вамбери. Семья его ютилась в глухом венгерском городке. Вокруг городка лежали болота, а в доме Вамбери во все окна и двери стучала нищета. Чтобы не умереть с голоду, нужно было работать всем - взрослым и малышам. Работу давали окружавшие городок болота. В них водились длинные и тощие пиявки. На этих маленьких чудовищ был большой спрос в те времена. Их ставили больным, и они высасывали больную кровь. Их охотно покупали в аптеках. Они требовались во множестве. Семья Вамбери продавала пиявок и кормилась этим. Каждое утро Вамбери, его братья и сестры собирались у большого стола, на котором копошились груды пиявок. Мальчик отбирал их по длине и толщине, очищал от слизи и купал в свежей воде. Разобрав, выкупав и разложив пиявок по холщовым мешкам, дети мыли руки и шли обедать. Мать подавала большой горшок с горячим, рассыпчатым картофелем.
- А что будет еще, мама? - спрашивали дети.
- Съешьте это, а на второе будет еще картофель, - отвечала мать, - его сегодня много.
Но не всегда она отвечала так. Иногда ни куска хлеба и ни одной картофелины не было в доме.
Заглядывать в кухню было бесполезно. Плита не топилась. Тогда дети бежали из дому на городской пустырь.
Там, на смятой траве среди косых кустов и мусорных куч толпился самый вольный и рваный народ: цыгане с огромными пуговицами, скреплявшими их лохмотья, нищие, безработные, ремесленники и просто бродяги.
Тряпичники продавали свои находки: бутылки, сломанные чашки, лампы, гребенки. Фокусники из прогоревших цирков глотали горящую паклю и ходили колесом.
Цыганки гадали на картах и плясали, звеня широкими поясами из медных колец.
У шарманщиков прыгали на ящиках зеленые попугаи и просили сахару. Дети хохотали и дразнили их. На пустыре было тесно от людей. Босой Вамбери, подпрыгивая со своим костылем, пробирался между ними и просил у этого сброда чего-нибудь поесть. Ему давали со смехом или с издевкой. Ему кидали куски хлеба, остатки колбасы, лепешки.
Раз к нему подошел худой старик-инвалид, седой и одноногий. Они сели на жесткий желтый камень и разговаривали.
Малый и старый были оба в лохмотьях и оба калеки. Их глаза встретились.
- Ну, что? - сказал старик. - Эх, брат, что же ты будешь в жизни делать? Смолоду на одной ноге скачешь. Кем же ты хочешь быть?
- Я часто хожу сюда, - отвечал мальчик, - здесь много людей, и все они говорят по-разному. И многие говорят так, что я их не понимаю. Я хочу знать все языки, я хочу всех понимать, кто бы что ни говорил. Инвалид отодвинулся от него с удивлением. - Хо, хо, клоп, - посмотрите на него: он хочет знать все языки - это недурно. Старик закашлялся и встал, качая головой.
Вечером Вамбери снова мыл пиявок, сжимая их двумя пальцами, и потом сажал их в мешки.
Спали дети на полу в ряд. Под рваным одеялом они скатывались в комок и прижимались друг к другу, чтобы согреться.
Почта каждой ночью кто-нибудь из них просыпался и кричал: - Пиявка! Пиявка!
Все шумели, искали свет - вспыхивал огонь и освещал ногу или руку, на которой примостилась пиявка, удравшая из мешка. Беглянку, а то и трех-четырех сразу ловили и водворяли на место.
...За городком поля стали серыми, гуси не шлепали по лужам, а гоготали у ворот, деревья сделались больными и тонкими - пришла осень.
Вамбери отвели в школу, и он сидел вместе с другими мальчиками и заучивал букву за буквой. На ночь мать клала под его подушку учебники.
- Это нужно, Герман, - говорила она, - чтобы знание само проходило через подушку тебе в голову.
Вамбери учился с таким жаром и радостью, как будто у него было четыре руки, чтобы писать, и две головы, чтобы запоминать.
Но бедность, стучавшая в окна, вошла теперь в дом. Снег лежал на крышах, а в печи не было дров. Мальчик бежал в школу, засунув руки в карманы, грея их горячим картофелем, занятым у соседей.
Сестра Вамбери поступила прислугой к старой чиновнице на другом конце городка.
Мать отвела Вамбери к одной знакомой женщине. Это была портниха. Она должна была выучить его шитью.
Вамбери сидел в неуютной комнате, засыпанной обрезками материй и наполненной лязгом ножниц и шорохом разрываемых тканей.
Иголка колола ему руки, а нитка непослушно убегала. Хромая нога мешала свободно двигаться, а руки не умели резать правильно.
Над ним издевались и били по рукам аршином. Он плакал по ночам и вытаскивал из угла учебники. Но школа была далеко. В праздники он бежал к матери и жаловался.
Но дома сидели братья, худые как зайцы, и дрожали от холода, и мать говорила ему:
- Потерпи еще, милый, потерпи хоть до весны, а там увидим.
И весной Вамбери положил ножницы и иголку и сказал портнихе:
- Я больше не буду шить. Я еду учиться.
Рыжая портниха от изумления уронила наперсток и подушку с булавками, а мальчик встал и ушел.
По длинным дорогам большие, сильные быки и лошади везут возы с сеном, с дровами, с углем и с соломой.
Долго ехали Вамбери с матерью через низенькие, бедные деревушки, рощи и леса, луга и речки, пока не приехали к шлагбауму города Ниека у подножья лесистых, всклокоченных гор.
Темные своды школы, которая содержалась монахами-пиеристами, поглотили Вамбери.
Перед тем как отвести Вамбери в их школу, его мать выдержала большой бой со своими знакомыми.
- Он знает библию, - говорили они, - в библии есть все. Зачем учить тому, чего в ней нет? Это только погубит мальчика. Пусть он лучше станет сапожником - это богатое ремесло. Но она настояла на своем:
- Мне очень тяжело отдать его чужим людям, но мой сын имеет хорошую голову. Для этой головы библии мало. Пусть он учится всему, что знают люди. И Вамбери учился в монастырской школе. Первый год ученья прошел как ветер по роще - неожиданно и быстро. Латынь звенела в ушах мальчика с утра до вечера, мороз на улице щипал его за нос, но сытный обед был редким гостем в его желудке, по ночам ему снилось, что он странствует по диким странам и говорит на неведомых языках. Он просыпался в поту и вскакивал. Спал он, где придется у разных случайных благотворителей на мешках в передней или где-нибудь за плитой в кухне.
Зато, когда он увидел в первые каникулы ивы своего родного городка, он торжественно показал им, развернув так, чтобы видел весь пустырь, свой похвальный лист, где было написано золотыми буквами его имя.
- Золотом, вы понимаете, совсем золотом, посмотрите, - хвасталась его листом мать, показывая соседкам.
И все удивлялись. Такой маленький и такой умный... Ее материнское сердце кипело от радости. А Вамбери говорил:
- Это еще немного, мама. Я должен знать всё, всё..
С первыми полосами сентябрьских дождей костыль Вамбери снова застучал по коридорам монастырской школы.
Толстый новый преподаватель позвал его к себе и оглядел с головы до ног; потом презрительно спросил: - Ты еврей, Вамбери?
- Да, - ответил мальчик, смотря ему в глаза. - Скажи мне, Мошеле, зачем тебе учиться? Не лучше ли тебе стать резником и продавать мясо?
Вамбери звали не Мошеле, и он вспыхнул, но вспомнил сейчас же ножницы и иглы портнихи, голодных братишек, старый согнувшийся их домишко, и мать с заплаканными глазами, и ночи, отданные книгам.
- Учитель, - ответил он, - я нищ и мал. Я буду слушать вас, как отца. Но я не хочу быть мясником! Монах усмехнулся и сказал: - Хорошо, я верю, иди в класс.
Этот год упал на мальчика как черное облако. Знакомые его, у которых он получал обед и ночлег, разъехались из города. Карман Вамбери не знал, что такое деньги. Мальчишки на улице хватали его за костыль, подставляли подножки, бросали камнями в спину, кричали: - Урод, трус, калека! Он шел и дрожал от ярости.
Горбун-шапочник дал ему угол в своем чулане. Но есть было нечего. Тогда он попросил в школе работы. Ему сказали:
- Приходи по утрам до уроков чистить учителям сапоги и платье.
Едва зимнее солнце начинало трогать окна, Вамбери уже сидел с сапогом в руке у печки в большом школьном коридоре и одним глазом следил за щеткой, бегавшей по сапогу, а другим глядел в книгу.
Печка сделалась его другом. Она грела и успокаивала его. А потом в нее всегда можно было бросить полдюжины картофелин, случайно сохраненных от вчерашнего дня.
Кроме печки, его верными товарищами были книги. Зачитываясь, он забывал голод.
Однажды весной школьники дурачились и играли во дворе. Листья яблонь летели им навстречу. Воробьи прыгали по забору.
Веселье кружило мальчикам руки и ноги, - А ну, Вамбери, - подзадоривал один из них, - побежим, ну, побежим, кто скорее.
- Куда ему, - кричали другие, - он на трех ногах, он вас всех сразу обгонит.
Вамбери побледнел от гнева и вскочил. И он бежал вместе со всеми. Но они далеко обогнали его и, столпившись на другом конце двора, показывали ему языка и строили носы.
Он стоял одиноко, запыхавшись от усилий. Мальчики смеялись.
Тогда он отвернулся и пошел прочь от школы и от своих мучителей. В этом городе было одно место, куда он ходил плакать, когда ему было тяжело. Это была могила его отца. Туда он пришел и теперь.
На могиле он сел и оглядел себя. Рваная куртка одевала его плечи, костыль протер ее, и подмышкой зияла дыра. Из одного сапога торчали пальцы. Морщины выросли на маленьком лбу после этого осмотра.
-А, проклятый, - сказал он, хмурясь, дергая костыль из-под руки, - ты долго еще будешь делать меня посмешищем? Кто сильней - я или ты, сейчас увидим. Отец, отец, будь свидетелем!
И Вамбери ударил изо всех сил костылем по дереву, росшему на могиле. Костыль с треском переломился и упал.
Опираясь на палку, ступая с болью, Вамбери пришел домой и собрал свои книги. Собрав, он завернул их в одеяло. Больше вещей у него не было. - Куда ты? - спросил шапочник. - Я ухожу, - сказал он, - здесь мне больше нечему учиться. Я пойду дальше.
Старый и мрачный город Пресбург впустил Вамбери в свои холодные, как пещеры, улицы.
Он долго ходил от дома к дому, и ему казалось, что дома отворачиваются от него, а лавки играют в прятки, - так неожиданно выскакивали перед ним окна, в которых лежали колбасы, окорока, сладкие пироги и конфеты.
Люди бежали вокруг, но никто не хотел взглянуть на него. Никому не было дела до хромого мальчика. Он был чужим в этом большом и мрачном городе. Вамбери остановился на одном углу. Над ним качалась вывеска: обеды. Он вошел. Человек с синим шрамом на подбородке спросил, что ему нужно. - Я хочу есть, сказал Вамбери. - Здесь едят только те, кто может заплатить за съеденное, ответил ему хозяин, - а кто ты такой? - Я приехал учиться, но могу и учить... - Ну, ну, - сказал хозяин, - у меня есть оболтус сын, которого следовало бы подучить.
- Что же, - сказал Вамбери, - я готов. Я могу показать свое свидетельство. И он показал его.
И Вамбери получил ученика и одну половину складной кровати у господина Леви - так звали хозяина столовой.
Еду он должен был добывать сам. Он садился с книгой в углу столовой и наблюдал за обедавшими. Это были бедные и тихие люди, такие же, как и он. Они платили медными монетами за жидкие супы и жесткое мясо. Вамбери подбирал остатки от кушаний. Иногда ему протягивали и целый кусок. Потом он опять уходил в угол и раскрывал французскую грамматику. Он уже знал языки латинский, немецкий, венгерский, еврейский.
Теперь его страстью был французский язык. Он заговаривал по-французски со всеми толкаясь по улицам - с крестьянином, идущим в погребок, с кухаркой, продающей молоко, с немцем, часовым мастером, с собаками, сидевшими у дверей.
У него было дикое произношение и честное упорство.
Его ученик блистал совершенным невежеством. В тусклый вечер, когда Леви, подсчитав кассу, пришел в комнату к Вамбери, мальчик раздевался, чтобы лечь спать.
- Погоди, - сказал Леви, - мой сын сказал, что у тебя появилась сыпь. Что это такое?
- Это, вероятно, лихорадка, - отвечал Вамбери, - не больше.
- Ну, ну, - сказал Леви, - повернись-ка к свету. Эге, а тебе придется, паренек, убраться отсюда. Таких мне не надо! Ты еще перезаразишь весь дом.
Вамбери встал, чувствуя, что удушье схватывает его за горло.
- Ничего, мы сейчас сосчитаемся. За три обеда, что ты мне должен, можешь не платить. Я оставлю у себя твою подушку и одеяло. А теперь иди - я тебя не держу.
Вамбери исходил все бульвары и переулки: он был отверженным и не мог постучать ни в одну дверь, он не мог показаться ни одному человеку. Мрачный, чужой город окружал его. Тогда он сел на скамью в глухом углу улицы. Но и тут раздались шаги ночного сторожа. Мальчик залез под скамейку в кусты, лег на землю и свернулся клубком. - Ничего, - говорил он себе, - крепись, Вамбери! И он на память читал про себя стихи по-латыни и по-французски, пока не уснул.
Наутро он пришел в монастырскую больницу и постучал в железную дверь. Его впустили и уложили на жесткую, скрипучую кровать.
Книг он не отдал. Он положил их под изголовье и только тогда успокоился.
Желтая дверь выпустила его обратно только через две недели. К нему на улице подошел тонкий, как гвоздь, старик с кусками белой щетины на скулах. Он видел, что Вамбери объясняется с водосточной трубой по-французски, и спросил:
- Ты хочешь работать, мальчик? Очевидно, он принял его за помешанного. Еще бы!
Вамбери даже припрыгнул на одной ноге. - Идем со мной в таком случае. И старик, который занимался ростовщичеством, привел его в свою квартиру. То была холодная, низкая комната с большим сундуком и двумя черными шкафами, К ней сбоку примыкала прихожая, где лежали остатки ковра и пустые бутылки. Это было все. - Что ты знаешь? - испытующе спросил старик. - Я знаю пять языков. - Это меня не касается. А сколько тебе лет? - Четырнадцать, - отвечал Вамбери. - А ну, скажи что-нибудь по-немецки. Вамбери сказал. - А ну, скажи что-нибудь по-латыни. Вамбери сказал. - Ты не совсем дурак, как кажется, - сказал старик, - ну, так слушай: я стар, и мне трудно готовить себе обед и подметать комнату, а потом меня могут ограбить, так как я не держу собаки. Если ты будешь смотреть за мной и охранять квартиру, этот ковер к твоим услугам, - и он жестом султана, дарящего гостю провинцию, указал Вамбери на остатки ковра в углу прихожей, - ну, и кое-какой кусок хлеба тебе обеспечен.
- Хорошо, - согласился Вамбери, - я буду служить вам за слугу и за собаку.
Но старик даже крошки не оставлял подчас после себя на тарелке, и Вамбери мстил ему тем же. Он забывал заводить ему часы, чистить комнату и спал ночью так, что его хозяина могли сто раз пронести разбойники туда и обратно, и Вамбери не проснулся бы.
Шёл 1848 год. Стены тихого Пресбурга затряслись от грохота пушек. Венгрия восстала против угнетателей-австрийцев. Огонь войны перекидывался с кровли крестьянской хаты на крыши замков и стены крепостей. Вена свергла императора. Студенты и рабочие укрепляли город. Битвы перекатывались по краю. Венгерские революционеры собирали отряды.
На помощь разбитым австрийцам русский царь прислал войска. Пики казаков и серые шинели гвардии встали бок о бок с кровавыми плащами имперцев.
Борьба стала неравной. Начались казни. Трупы висели на площадях, и грохот барабанов заглушал вопли разоренных семейств.
Вамбери ненавидел насилие. Он бегал по улицам и на всех языках ругал австрийцев палачами. Тогда его стала ловить полиция.
Вамбери должен был бежать из Пресбурга. В поле у Дуная он встретил несколько венгерских солдат, спасшихся от плена.
Они были запылены, и поражение читалось на их лицах. - Все кончено, говорили они, - будем ложиться и умирать. Пропадай наша свобода!
Тогда поднялся один старый пастух и прохрипел им шатающимся от старости голосом:
- Стойте, дети! Всегда, когда с нами беда, приходят нам на помощь старые мадьяры из Азии: ведь мы их братья - будьте спокойны, они и теперь нас не забудут.
Это было откровением, которое поразило Вамбери. Его всегда тянуло на Восток. Ему всегда снились пустыни и пальмы. Не там ли он найдет многое множество языков и племен? Там он научится понимать всех, на каком бы языке ни говорил человек. Там он найдет этих старых мадьяр из Азии. И он ушел потрясенный.
Когда звезды встали над его головой, он сел у канавы при дороге и дал слово, что больше не будет толкаться в учебные заведения. Судьба загнала его в Будапешт. Тогда еще он назывался просто Пешт.
Самое грязное и самое шумное кафе в Пеште - кафе Орчи. Там собираются приехавшие из провинции кулаки и фермеры. Там стояла особая скамейка. На эту скамейку, как невольники, садились учителя, ждавшие, чтобы их наняли куда-нибудь в отъезд.
Много раз сидел на этой скамейке Вамбери, много раз уходил он с нее и возвращался снова. Тюки оскорблений перетаскали его молодые плечи, но иногда он выручал и деньги.
Тогда была передышка. Он покупал себе потрепанные брюки и даже раза два сходил в театр.
Ученье он не прекращал ни на минуту. Он учился языкам днем и ночью, в поле, в сарае - везде, где можно было раскрыть книгу и положить бумагу. Он заучивал по сто слов в день. Как самоучка он коверкал слова, приходилось их переучивать снова, - он переучивал по два, по три раза.
Он читал Пушкина по-русски, Андерсена - по-датски, Данте - по-итальянски, Хайяма - по-персидски, Сервантеса - по-испански.
При таком терпении ничто ему не было трудно. Слова чужих стран входили в его голову как бы играя. Он забавлялся их пестротой и музыкой. Он видел их, как видят картины или статуи. Они прыгали перед ним, и каждое означало что-нибудь новое, еще неизвестное ему.
Если ему удавалось ненадолго получить себе комнату, он увешивал ее плакатами, на которых писал кратко по-турецки или по-персидски, чтобы никто не мог прочесть: "Работай, всегда работай, будь настойчив - стыдись!"
Он сам задавал себе уроки и, если не приготавливал их к сроку, оставлял себя без обеда.
Но жить становилось все труднее. Люди вокруг него жили в тяжелой, безвыходной нищете. Он решил ехать на Восток.
Деньги не любили его. Ему удалось в Вене достать угол на улице Трех Барабанов, где он переходил с хлеба на воду и худел, как котенок.
Квартирная хозяйка благоволила к нему. Иногда она приходила и становилась перед ним с заложенными за спину руками и тихими овечьими глазами смотрела на него.
- Когда вы встанете на ноги, Вамбери? - спрашивала она.
- Я уже стою на них, - отвечал он, - и ничто не сможет меня сбить с них.
Он вспомнил сломанный свой костыль и улыбнулся. - А это что у вас? допытывалась она, заглядывая в тетрадь, испещренную заметками в клетках.
- Я отмечаю всякий день, дорогая фрау Шенфильд, все, что я должен сделать. Если я не сделаю в течение месяца всего, что я должен сделать, я 1-го числа объявляю себе выговор.
- Вы странный человек, Вамбери, - говорила хозяйка и уходила, недоумевая.
И снова шатался Вамбери всюду, собирая гроши на жизнь, и много людей, как песок, пропустил он сквозь свои руки. Время шло.
Однажды весной он вошел к фрау Шенфильд. Она обрадовалась ему и хотела угостить его кофе, но он отказался.
- Вы торопитесь, Вамбери? - спросила она. - Может быть, приехала ваша матушка? - Она давно умерла, фрау Шенфильд. - Тогда вы, может быть, спешите к своей невесте? - спросила она с улыбкой.
- Нет, - отвечал Вамбери, - я еду в Турцию, в Константинополь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда тоскует конь,
Он бьет копытом пол
Он непонятно зол,
Но ты коня не тронь,
Но ты коня не бей,
А выведи на луг.
А ты возьми седло
И выбери страну,
Дай шпоры скакуну
Увидишь, что болезнь,
Что всю болезнь его
Как ветром унесло.
ГРОМАДНЫМ, многоцветным лагерем раскинулся Константинополь. На холмах подымались похожие на шатры мечети. Как копья, в небо торчали белые минареты.
Ржание вьючных животных наполняло улицы. Их было так много, что казалось, будто вся страна куда-то переселяется.
Рядом с толстыми, раззолоченными людьми жили голые грязноволосые нищие, покрытые рубцами и ранами. У ног прохожих дымились жаровни.
Проходили красные, как раки, и синие, как павлины, солдаты. Дворцы султана были отгорожены от всех золочеными решетками. По зеленой воде Босфора бежали, обгоняя друг друга, остроносые лодки. Под их веслами в прозрачной воде играли диковинные рыбы.
Стук копыт, крики торговцев, приветствия и брань оглушали новичка.
В маленькой прохладной кофейне сидели греки, турки, арабы и персы.
На возвышение поднялся худой, смуглый, хромой человек. Наступила тишина. Не слышно было даже шороха передаваемых наргиле и чашек.
Человек читал нараспев с гортанными ударениями отрывки "Ашик-Гариба" ("Влюбленный иностранец"). Слушатели вскрикивали от удивления и восхищения. Кто это? - спрашивали они хозяина, - кто это? И тогда хозяин кофейни говорил с улыбкой: - Это один венгерец, он только что приехал в Стамбул и уже говорит по-нашему, как эфенди. Это не человек, а чудо.
Вамбери кончил стихи. Ему поднесли кебаба и пастирмы (жареного и копченого мяса).
Вамбери съел и ушел в соседнюю кофейню. Он жил, как хромая, смуглая птица, перелетая из одной улицы в другую, с базара на базар, и, так же как птица, зарабатывал себе на хлеб пением.
Потом он шел к венгерцу Песпеки, своему другу, в разрушенный домишко, на пустырь. У них на двоих был один ободранный диван.
- Одна половина ваша, - предложил ему Песпеки,- другая моя. Это называется цареградской роскошью.
- Но здесь очень холодно, - сказал Вамбери, - нет ли у вас какого-нибудь старого тряпья?
Песпеки с грустной улыбкой вытащил из угла большое пыльное знамя.
- Накройтесь этим, это вас наверно согреет. Под этим знаменем мы дрались за свободу Венгрии... Больше у меня ничего нет
Но знамя, согревавшее когда-то сердца, больше не грело. Оно уже стало простым куском материи.
С первыми лучами солнца Вамбери вскакивал и шел в город. Здесь перед ним лежал Восток, и он был нужен этому Востоку.
Слава об иностранце, говорящем по-турецки лучше турка, облетела город. С ним искали знакомства. Вамбери зазывали к себе чиновники и паши, чтобы у него учиться языкам Европы. Прошло четыре года.
Казалось, колесо судьбы круто повернулось. Из худого, скромного молодого человека Вамбери превратился за это время в здорового, сытого турка. С ним говорили писатели и министры.
Мидхат-паша, всесильный зять султана, рассуждал с ним о падении Ислама, о происках французов и англичан, об истории Турции. За его знание турецкого языка и турецкого быта он дал ему имя Решад-эфенди, что значит "верный".
- Почему вы не хотите поступить к нам на службу? - спрашивали его.
- Не для этого я боролся, чтобы после десяти лет голода и холода, обладая знанием десяти языков, засесть в кабинет чиновником. Я не могу принять службу султана - я состою на службе у человечества. С каждой новой главой о Турции я вписываю главу в историю человечества. Я привык бегать, и от сидения у меня затекают ноги. А потом я еще не видал Востока...
Турки качали головами и говорили, что он лукавей шайтана.
Однажды он шел по берегу Босфора через высокую зеленую рощу. Под деревьями сидел старый турок и сжимал в одной руке трубку с опиумом, а в другой держал чашку с кофе, размахивая ею по воздуху, чтобы охладить.
За деревьями прятались уличные мальчишки, следя за ним с хохотом.
Турок накурился опиума так, что ничего не понимал. Мальчишки подбирались к нему, втыкали в чашку длинные соломинки и высасывали кофе.
Живой скелет смотрел в чашку, убеждался, что она пуста, и, думая, что он выпил ее, кричал слуге: - Кафеджи, дольдур (подлей еще)! Ему подливали, а мальчишки снова высасывали кофе через соломинку.
И Вамбери понял, что вся Турция такова. Опьяненная смутными ядами прошлого, она спит и не видит, кто за нее пьет ее кофе.
Ему стало грустно. Он окинул мыслью весь Стамбул. Он видел десятки богачей, у ног которых влачили жизнь тысячи бедняков. Нищета и рабство были хозяевами Стамбула. Чашка кофе или трубка опия - и день прошел.
Кто-то сказал над его ухом арабскую пословицу: - Все несчастья в жизни от желудка... Перед ним стоял лохматый человек в рубчатой чалме. Четки целыми рядами обвивали его шею, а глаза блестели, как куски меди. - Кто ты? - спросил его Вамбери. - Я дервиш, эфенди, - ответил он, - я был в Бухаре, Самарканде, в Мешхеде и Куте. Я был всюду, где лежит тень плаща пророка. Там, где ни разу не ступала нога неверного.
И он прошел мимо, повторяя арабскую пословицу:
- Все несчастья в жизни от желудка!
Вамбери долго не ложился спать в эту ночь. - Так я буду там, - сказал он себе, - я буду там, где не ступала нога европейца. Назло всему Исламу и всем дервишам я приду в те места и взгляну своими глазами, чтобы знать, что это такое.
Через месяц пароход "Прогресс" вез Вамбери в Трапезунд, город на Чёрное море, откуда можно караванным путем попасть в Персию.
Вамбери высадился в Трапезунде. Он пересек страну курдов, где высокие дикари, нищие и храбрые, хвалятся конями и оружием.
Нападая на караван, они стреляли с коня, и так метко, что могли отстрелить пуговицу, не задев всадника.
Вамбери проехал желтый Тавриз, где на базарах галдят четыре страны света, проехал голубое Урмийское озеро, Казвин, похожий издали на свадебный шоколадный торт, и приближался к Тегерану.
Ему было не по себе. Он думал, что Восток - это земной рай, где под пальмами живут красивые и веселые народы, а здесь перед ним лежала или соленая пустыня, или пустыня без соли. Развалины городов и каналы, полуобвалившиеся и запущенные, походили на кладбище. Башни и крепости торчали как досадные придатки к скалам.
Персы, между которыми он жил это время, постоянно осыпали его ругательствами, так как он выдавал себя за турка. Они были шииты и к туркам-суннитам питали нестерпимую вражду.