Страница:
Тимоти Келлер
Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих
Посвящается доблестной Кэти
Вступление
«Меня тревожит ваш недостаток веры».
Дарт Вейдер
Оба противника правы
Либерализм и консерватизм в их общепринятом понимании в настоящее время разделяет пропасть. Каждая сторона требует не только не соглашаться с противоположной, но и презирать ее доводы как бред (в лучшем случае) или зло (в худшем). Это особенно справедливо в тех случаях, когда предметом обсуждения становится религия. Прогрессивные силы во всеуслышание объявляют, что фундаментализм стремительно развивается, и клеймят неверие. Они указывают, что при поддержке мегацерквей и мобилизованных ортодоксальных верующих политики склоняются к правым взглядам. Консервативные силы без устали разоблачают общество, в котором, по их мнению, нарастают скептические и релятивистские настроения. Они напоминают, что культуру контролируют крупные университеты, медиакомпании и элитные учреждения, которым присущ сугубо светский характер.
Так что из этого – скептицизм или вера – на взлете в современном мире? И то, и другое. Оба противника правы. Власть и влияние скептического отношения, страха и гнева, направленных на традиционную религию, постоянно усиливаются. И одновременно укрепляется стойкая, ортодоксальная вера в традиционном понимании этого слова.
Короче говоря, мир поляризуется вокруг религии. Он становится одновременно более религиозным и менее религиозным. Некогда считалось обоснованным мнение, будто бы секулярные европейские страны – предвестники для остального мира. Предполагалось, что религия избавится от своих более стойких, сверх-натуралистских форм или окончательно вымрет. Но теории, согласно которым технический прогресс сопровождается неизбежной секуляризацией, в настоящее время признаны несостоятельными или подверглись радикальному переомыслению7. Даже Европе небезразлично светское будущее при умеренном росте христианства и росте ислама в геометрической прогрессии.
Так что из этого – скептицизм или вера – на взлете в современном мире? И то, и другое. Оба противника правы. Власть и влияние скептического отношения, страха и гнева, направленных на традиционную религию, постоянно усиливаются. И одновременно укрепляется стойкая, ортодоксальная вера в традиционном понимании этого слова.
Kое-где в научном мире крепнет религиозная вераДоля населения, не посещающего церковь, в США и Европе неуклонно растет1. Численность американцев, выбирающих в ходе опросов ответ «нет религиозных предпочтений», за последнее десятилетие удвоилась и даже утроилась2. Столетие назад большинство университетов США перешло с официального христианского фундамента на подчеркнуто светский3. В результате те, кто придерживается традиционных религиозных убеждений, не находят точки опоры ни в одном из учреждений, обладающих культурным авторитетом. Но несмотря на то, что все больше людей признаются в отсутствии «религиозных предпочтений», некоторые церкви, поощряющие явно устаревшие представления о непогрешимости Библии и чудесах, постепенно набирают вес в США и бурно развиваются в Африке, Латинской Америке и в Азии. Даже во многих странах Европы наблюдается некоторый рост посещаемости церкви4. Несмотря на секуляризм большинства университетов и колледжей, кое-где в научном мире религиозная вера даже крепнет. По оценкам, 10–25 % всех преподавателей философии в стране – ортодоксальные христиане, а всего 30 лет назад таковых насчитывалось менее 1 %5. Вероятно, видный ученый Стенли Фиш обратил внимание на эту тенденцию, когда сообщал: «После смерти Жака Деррида [в ноябре 2004 года] мне позвонил журналист, который хотел узнать, что сменит высокую теорию и триумвират расы, гендера и класса в центре интеллектуальной энергии академии. Я ответил не задумываясь: религия»6.
Короче говоря, мир поляризуется вокруг религии. Он становится одновременно более религиозным и менее религиозным. Некогда считалось обоснованным мнение, будто бы секулярные европейские страны – предвестники для остального мира. Предполагалось, что религия избавится от своих более стойких, сверх-натуралистских форм или окончательно вымрет. Но теории, согласно которым технический прогресс сопровождается неизбежной секуляризацией, в настоящее время признаны несостоятельными или подверглись радикальному переомыслению7. Даже Европе небезразлично светское будущее при умеренном росте христианства и росте ислама в геометрической прогрессии.
Два лагеря
Об этом двояком явлении я сужу с необычной точки зрения. Меня воспитали в традициях основного течения в Лютеранской церкви, в Восточной Пенсильвании. В начале 60-х годов XX века в подростковом возрасте я стал посещать класс конфирмации – двухлетний курс, в котором рассматривались христианские убеждения, практические аспекты веры и теория. Целью преподавателей курса было помочь молодежи полнее понять смысл веры, чтобы во всеуслышание принять ее. В первый год моим преподавателем был священник, вышедший на пенсию. Весьма консервативный во взглядах, он часто поминал адские муки и говорил о необходимости большей веры. Но на второй год курса нашим преподавателем стал молодой священник, недавний выпускник семинарии. Он был общественным деятелем, его переполняли глубокие сомнения, связанные с традиционным христианским учением. Это было почти все равно что получать наставления по двум разным религиям. В первый год мы предстали перед святым и справедливым Богом, отвести гнев которого можно лишь ценой немалых усилий. Во второй год мы услышали о духе любви во вселенной, который требовал, в основном, чтобы мы боролись за права человека и освобождение угнетенных. Больше всего мне хотелось спросить у наставников: «Кто из вас лжет?» Но четырнадцатилетние подростки не настолько дерзки, и я держал язык за зубами.
Позднее моя семья обрела себя в посещениях более консервативной церкви небольшой методистской конфессии. На протяжении нескольких лет эта церковь укрепляла «пласт адского пламени» в напластовании моего религиозного опыта, хотя и пастор, и прихожане сами по себе были на редкость добродушными людьми. Затем я отправился учиться в один из прекрасных, либеральных, маленьких университетов северо-востока страны, где геенну огненную в моем воображении быстро погасили.
В то время я еще не знал этого, но духовная «нереальность» проистекала из трех барьеров, преграждающих мне путь. За время учебы в колледже эти барьеры разрушились, вера стала необходимой мне и повлияла на мою жизнь. Первый барьер был интеллектуальным. Меня донимало множество каверзных вопросов о христианстве: «А как же быть с другими религиями? Как быть со злом и страданиями? Как может любящий Бог судить и карать? Зачем вообще во что-либо верить?» Я начал читать книги, обращаться к доводам обеих сторон по этим вопросам, и медленно, но неуклонно христианство стало обретать смысл. Далее в этой книге рассказано, почему я и по сей день так считаю.
Второй барьер был внутренним и личным. В детстве правдоподобие веры может опираться на авторитет взрослых, но когда мы взрослеем, нам требуется также личный опыт, полученный из первых рук. Я годами «возносил молитвы», иногда испытывал вдохновляющий, эстетический трепет при виде моря или гор, но никогда не ощущал присутствие Бога лично. Для этого требовалось не столько умение правильно молиться, сколько процесс, в ходе которого я постепенно разобрался со своими потребностями, изъянами и проблемами. Это было мучительно, и, как обычно, мучения были спровоцированы разочарованиями и неудачами. Понадобилась бы еще одна, совсем другая, книга, чтобы подробно рассмотреть этот вопрос. При этом необходимо отметить, что путешествия веры никогда не бывают просто интеллектуальными упражнениями.
Третий барьер был социальным. Мне настоятельно требовалось найти «третий лагерь», группу христиан, озабоченных вопросами справедливости в мире, но скорее в связи с природой Бога, чем с собственными субъективными ощущениями. Когда я нашел таких «братьев по оружию» – и, что немаловажно, сестер! – ситуация для меня начала меняться. Эти три барьера рухнули не сразу и не один за другим. Они оказались взаимосвязанными и взаимозависимыми. Я не прорабатывал их хоть сколько-нибудь методическим образом. Только теперь, оглядываясь назад, я вижу, что эти три фактора действовали вместе. Поскольку я всегда вел поиски третьего лагеря, меня заинтересовало формирование и создание новых христианских общин. Все это вело к пасторскому служению, и я занялся им уже через несколько лет после окончания колледжа.
Позднее моя семья обрела себя в посещениях более консервативной церкви небольшой методистской конфессии. На протяжении нескольких лет эта церковь укрепляла «пласт адского пламени» в напластовании моего религиозного опыта, хотя и пастор, и прихожане сами по себе были на редкость добродушными людьми. Затем я отправился учиться в один из прекрасных, либеральных, маленьких университетов северо-востока страны, где геенну огненную в моем воображении быстро погасили.
Христианство казалось мне на редкость искусственным и нереальнымКафедры истории и философии были социально радикализированными и заметно подверженными влиянию неомарксистской критической теории франкфуртской школы. В 1968 году это была гремучая смесь. Особенно привлекала социальная активность, критика американского буржуазного общества звучала убедительно, но ее философское обоснование ставило меня в тупик. Казалось, передо мной два лагеря, и в каждом чувствуется нечто радикально неверное. Люди, страстно увлеченные социальной справедливостью, были нравственными релятивистами, в то время как нравственно непреклонных ничуть не занимало угнетение во всем мире. Эмоционально меня тянуло к первым – а кого бы не тянуло к ним в юности? Свободу угнетенным, и можно спать с кем захочешь! Но я продолжал задавать себе вопрос: «Если нравственность относительна, почему с социальной справедливостью дело обстоит иначе?» В словах моих профессоров и их сторонников чувствовалась вопиющая непоследовательность. Вместе с тем я видел и неприкрытое противоречие в учении традиционных церквей. Как я мог вернуться в лоно ортодоксального христианства, если оно поддерживало сегрегацию в южных штатах и апартеид в Южной Африке? Христианство начинало казаться мне на редкость искусственным, нереальным, но я не видел жизнеспособного альтернативного пути в жизни и мысли.
В то время я еще не знал этого, но духовная «нереальность» проистекала из трех барьеров, преграждающих мне путь. За время учебы в колледже эти барьеры разрушились, вера стала необходимой мне и повлияла на мою жизнь. Первый барьер был интеллектуальным. Меня донимало множество каверзных вопросов о христианстве: «А как же быть с другими религиями? Как быть со злом и страданиями? Как может любящий Бог судить и карать? Зачем вообще во что-либо верить?» Я начал читать книги, обращаться к доводам обеих сторон по этим вопросам, и медленно, но неуклонно христианство стало обретать смысл. Далее в этой книге рассказано, почему я и по сей день так считаю.
Второй барьер был внутренним и личным. В детстве правдоподобие веры может опираться на авторитет взрослых, но когда мы взрослеем, нам требуется также личный опыт, полученный из первых рук. Я годами «возносил молитвы», иногда испытывал вдохновляющий, эстетический трепет при виде моря или гор, но никогда не ощущал присутствие Бога лично. Для этого требовалось не столько умение правильно молиться, сколько процесс, в ходе которого я постепенно разобрался со своими потребностями, изъянами и проблемами. Это было мучительно, и, как обычно, мучения были спровоцированы разочарованиями и неудачами. Понадобилась бы еще одна, совсем другая, книга, чтобы подробно рассмотреть этот вопрос. При этом необходимо отметить, что путешествия веры никогда не бывают просто интеллектуальными упражнениями.
Третий барьер был социальным. Мне настоятельно требовалось найти «третий лагерь», группу христиан, озабоченных вопросами справедливости в мире, но скорее в связи с природой Бога, чем с собственными субъективными ощущениями. Когда я нашел таких «братьев по оружию» – и, что немаловажно, сестер! – ситуация для меня начала меняться. Эти три барьера рухнули не сразу и не один за другим. Они оказались взаимосвязанными и взаимозависимыми. Я не прорабатывал их хоть сколько-нибудь методическим образом. Только теперь, оглядываясь назад, я вижу, что эти три фактора действовали вместе. Поскольку я всегда вел поиски третьего лагеря, меня заинтересовало формирование и создание новых христианских общин. Все это вело к пасторскому служению, и я занялся им уже через несколько лет после окончания колледжа.
Взгляд из Манхэттена
В конце 80-х годов мы с женой Кэти и тремя нашими сыновьями перебрались в Манхэттен, чтобы основать новую церковь для преимущественно невоцерковленного населения. На этапе предварительньного изучения ситуации чуть ли не все подряд твердили мне, что это пустая затея. Церковь означает умеренность или консервативность, а этому городу свойственны либерализм и авангардизм. Церковь ассоциируется с семейными ценностями, а в Нью-Йорке полно молодых одиночек и «нетрадиционных» семей. Церковь – это в первую очередь вера, а Манхэттен – приют скептиков, критиков и циников. Средний класс, традиционная аудитория для церкви, бежит из города из-за высокого уровня преступности и растущих затрат. Остаются искушенные и презирающие условности, богатые и бедные. Мне объясняли, что у большинства этих людей упоминания о церкви вызывают лишь смех. Общины в городе тают, большинство старается хотя бы не потерять свои помещения для собраний.
Многие из тех, с кем я общался поначалу, рассказывали, что некоторым общинам удалось сохранить своих приверженцев, приспособив традиционное христианское учение к более плюралистическому этосу большого города. «Не говорите людям, что они должны верить в Христа – здесь такой подход считается проявлением ограниченности». Люди не верили своим ушам, когда я объяснял, что вера приверженцев новой церкви будет ортодоксальной, укладывающейся в рамки исторических догматов христианства – вера в непогрешимость Библии, божественность Христа, необходимость рождения свыше – словом, со всеми атрибутами учения, которые большинство жителей Нью-Йорка считают безнадежно устаревшими. Конечно, никто не произносил вслух «даже не мечтай», но эти слова буквально витали в воздухе.
Наши исследования показали, что за последние несколько лет христианами из одной только Африки основано более сотни церквей в Нью-Йорке. Для всех нас это известие стало полной неожиданностью.
Это явление характерно не только для Нью-Йорка. Осенью 2006 года в журнале The Economist была опубликована статья с подзаголовком «Христианство сдает позиции везде, кроме Лондона». Суть статьи заключалась в следующем: несмотря на то, что жители Великобритании и других стран Европы все менее охотно посещают церковь и исповедуют христианскую веру, множество молодых профессионалов (и недавних эмигрантов) в Лондоне собираются в евангелических церквах8. То же самое я вижу здесь, у нас.
Отсюда следует странный вывод. Мы приближаемся к тому моменту в культурной истории, когда и скептики, и верующие чувствуют угрозу своему существованию, потому что и секулярный скептицизм, и религиозная вера находятся на стадии значительного, мощного подъема. Перед нами не западное христианство прошлого и не светское, лишенное религиозности общество, предсказанное на будущее. Мы видим нечто совершенно иное.
Многие из тех, с кем я общался поначалу, рассказывали, что некоторым общинам удалось сохранить своих приверженцев, приспособив традиционное христианское учение к более плюралистическому этосу большого города. «Не говорите людям, что они должны верить в Христа – здесь такой подход считается проявлением ограниченности». Люди не верили своим ушам, когда я объяснял, что вера приверженцев новой церкви будет ортодоксальной, укладывающейся в рамки исторических догматов христианства – вера в непогрешимость Библии, божественность Христа, необходимость рождения свыше – словом, со всеми атрибутами учения, которые большинство жителей Нью-Йорка считают безнадежно устаревшими. Конечно, никто не произносил вслух «даже не мечтай», но эти слова буквально витали в воздухе.
У большинства жителей больших городов упоминания о церкви вызывают лишь смехТем не менее мы основали пресвитерианскую церковь Искупителя, к концу 2007 года ее посещало более 5000 прихожан, у нее появилось более десятка дочерних общин непосредственно по соседству. Паства этой церкви весьма многонациональна и молода (средний возраст – около 30 лет) и более чем на две трети состоит из одиночек. Тем временем десятки других столь же ортодоксальных общин возникли в Манхэттене и сотни – в четырех других районах.
Наши исследования показали, что за последние несколько лет христианами из одной только Африки основано более сотни церквей в Нью-Йорке. Для всех нас это известие стало полной неожиданностью.
Это явление характерно не только для Нью-Йорка. Осенью 2006 года в журнале The Economist была опубликована статья с подзаголовком «Христианство сдает позиции везде, кроме Лондона». Суть статьи заключалась в следующем: несмотря на то, что жители Великобритании и других стран Европы все менее охотно посещают церковь и исповедуют христианскую веру, множество молодых профессионалов (и недавних эмигрантов) в Лондоне собираются в евангелических церквах8. То же самое я вижу здесь, у нас.
Отсюда следует странный вывод. Мы приближаемся к тому моменту в культурной истории, когда и скептики, и верующие чувствуют угрозу своему существованию, потому что и секулярный скептицизм, и религиозная вера находятся на стадии значительного, мощного подъема. Перед нами не западное христианство прошлого и не светское, лишенное религиозности общество, предсказанное на будущее. Мы видим нечто совершенно иное.
Разделенная культура
Три поколения назад люди скорее наследовали, чем выбирали религиозные убеждения. На Западе подавляющее их большинство принадлежало к одной из исторических, основных конфессий протестантских или католических церквей. Но сегодня протестантские церкви, которые теперь называют «старинными», церкви культурной, унаследованной веры, устаревают и быстро теряют прихожан. Люди отдают предпочтение жизни без религии, не официальной, а лично созданной духовности, или же ортодоксальным, требующим большой отдачи религиозным группам, которые ждут от своих членов опыта глубокого приобщения к вере. Следовательно, население, как это ни парадоксально, становится и более, и в то же время менее религиозным.
Поскольку на подъеме и сомнения, и вера, наша политическая и общественная дискуссия по вопросам веры и нравственности зашла в тупик, мнения разделились. В культурных войнах не обходится без потерь. Страсти накаляются, риторика приобретает истерический оттенок. Тех, кто верит в Бога и христианство, уличают в том, что они «навязывают остальным свои убеждения» и «переводят назад стрелки часов», приветствуя возврат к менее просвещенным временам. Тех, кто не верует, называют «врагами истины» и «пропагандистами релятивизма и вседозволенности». Мы не встаем ни на одну из сторон.
Мы застряли между нарастающими силами сомнения и веры, и эту ситуацию невозможно разрешить, призвав стороны к вежливости и продолжению диалога. Доводы зависят от наличия общих точек отсчета, придерживаться которых стороны заставляют друг друга. Если конфликт связан с фундаментальным пониманием реальности, трудно найти, к чему апеллировать. Многое объясняет название книги Аласдэра Макинтайра «Чья справедливость? Какой рассудок?» (Whose Justice? Which Rationality?) Конца нашим проблемам не предвидится.
Так как же нам найти путь вперед?
Во-первых, каждая сторона должна признать, что на подъеме сейчас находятся и религиозные убеждения, и скептицизм. И писатель-атеист Сэм Харрис, и лидер движения за религиозные права Пэт Робертсон должны признать тот факт, что армия сторонников каждого из них сильна и ее влияние растет.
Таким образом удастся снизить вероятность вскипающих в каждом лагере слухов о том, что вскоре он бесследно исчезнет, подмятый противниками. В ближайшее время об этом не может быть и речи. Если мы перестанем твердить себе такие вещи, возможно, все начнут вежливее и великодушнее относиться к противоположным взглядам.
Поскольку на подъеме и сомнения, и вера, наша политическая и общественная дискуссия по вопросам веры и нравственности зашла в тупик, мнения разделились. В культурных войнах не обходится без потерь. Страсти накаляются, риторика приобретает истерический оттенок. Тех, кто верит в Бога и христианство, уличают в том, что они «навязывают остальным свои убеждения» и «переводят назад стрелки часов», приветствуя возврат к менее просвещенным временам. Тех, кто не верует, называют «врагами истины» и «пропагандистами релятивизма и вседозволенности». Мы не встаем ни на одну из сторон.
Мы застряли между нарастающими силами сомнения и веры, и эту ситуацию невозможно разрешить, призвав стороны к вежливости и продолжению диалога. Доводы зависят от наличия общих точек отсчета, придерживаться которых стороны заставляют друг друга. Если конфликт связан с фундаментальным пониманием реальности, трудно найти, к чему апеллировать. Многое объясняет название книги Аласдэра Макинтайра «Чья справедливость? Какой рассудок?» (Whose Justice? Which Rationality?) Конца нашим проблемам не предвидится.
Так как же нам найти путь вперед?
Во-первых, каждая сторона должна признать, что на подъеме сейчас находятся и религиозные убеждения, и скептицизм. И писатель-атеист Сэм Харрис, и лидер движения за религиозные права Пэт Робертсон должны признать тот факт, что армия сторонников каждого из них сильна и ее влияние растет.
Таким образом удастся снизить вероятность вскипающих в каждом лагере слухов о том, что вскоре он бесследно исчезнет, подмятый противниками. В ближайшее время об этом не может быть и речи. Если мы перестанем твердить себе такие вещи, возможно, все начнут вежливее и великодушнее относиться к противоположным взглядам.
Сегодня как сторонники, так и противники религии занимают все более агрессивную позициюНо подобные признания не только успокаивают: они могут показаться унизительными. До сих пор слишком много светски настроенных умов с уверенностью утверждают, что ортодоксальная вера тщетно пытается «противостоять натиску истории», хотя они и не располагают историческими свидетельствами того, что религия вымирает. Религиозным верующим также следует проявлять меньше пренебрежения к скептикам-секуляристам. Христианам надлежит задуматься, в первую очередь, о том, что огромные сегменты нашего ранее преимущественно христианского сообщества отвернулись от веры. Несомненно, эти размышления должны повлечь за собой самоанализ. Время, когда у нас была возможность делать элегантные и пренебрежительные жесты в сторону противников, уже прошло. Сейчас требуется несколько иной подход. Но какой?
Сомнение: второй взгляд
Я хочу предложить вам метод, который, как я уже видел на протяжении нескольких лет, оказывается весьма плодотворным для молодых жителей Нью-Йорка. Я рекомендую обеим сторонам по-новому взглянуть на сомнение.
Начнем с верующих. Вера без тени сомнений подобна человеческому организму, в котором нет никаких антител. Люди, беспечно идущие по жизни, слишком занятые или равнодушные, чтобы задавать трудные вопросы о том, почему они верят так, а не иначе, обычно оказываются беззащитными перед лицом трагедии или пытливыми вопросами умного скептика. Вера человека способна разрушиться в одночасье, если ему никогда не хватало терпения прислушаться к собственным сомнениям – к тем самым, которые следует отметать лишь после долгих размышлений.
Верующим надлежит признавать наличие сомнений и вести с ними борьбу, причем не только с собственными, но и с сомнениями друзей и ближних. В настоящее время уже недостаточно придерживаться каких-либо убеждений только потому, что унаследовал их от родителей. Лишь в случае долгой и упорной борьбы с возражениями против нашей веры мы можем отстоять ее в разговоре со скептиками, в том числе с самими собой, и наши доводы окажутся скорее убедительными, нежели смешными или оскорбительными. И, что не менее важно в нынешней ситуации, после того, как вы утвердитесь в вере, этот процесс побудит вас относиться к сомневающимся с уважением и пониманием.
Некоторые говорят: «Я не верю в христианство, потому что не могу признать существование нравственных абсолютов. Каждый должен дать свое определение нравственной истины». Можно ли доказать правильность этого утверждения тому, кто не разделяет его? Нет, для этого требуется подвиг веры, глубокая убежденность в том, что права личности действуют не только в политической, но и в нравственной сфере. Эмпирических доказательств подобной позиции не существует. Поэтому сомнение (в нравственных абсолютах) – это подвиг.
Кое-кто возразит на все это: «Мои сомнения основаны вовсе не на подвиге веры. Мои убеждения никак не связаны с Богом. Я просто не чувствую потребности в Боге, и мне неинтересно думать об этом». Но этими чувствами прикрывается одно из самых современных убеждений в том, что существование Бога – вопрос, не представляющий интереса, если он не пересекается с личными эмоциональными потребностями. Выразитель этого мнения утверждает, что в его жизни не существует Бога, перед которым пришлось бы отчитываться в своих убеждениях и поступках, до тех пор, пока он не ощущает потребности в таком Боге. Это утверждение может быть и ложным, и истинным, но в любом случае это серьезный подвиг веры10.
Моим читателям я предлагаю два процесса. Скептиков я призываю побороться с неизученной «слепой верой», на которую опирается скептицизм, и обратить внимание на то, как трудно оправдать эти убеждения перед теми, кто их не разделяет. Верующим я предлагаю побороться с их личными и общекультурными возражениями против веры. К концу этих процессов, даже если вы останетесь тем же скептиком или верующим, каким были, вы будете стоять на своих позициях с большей ясностью и смирением. Появится понимание, сочувствие и уважение к противоположной стороне, которых раньше не наблюдалось. Верующие и неверующие поднимутся на уровень разногласий, вместо того чтобы просто осуждать друг друга. Это произойдет, когда каждая сторона научится представлять аргументы другой в наиболее убедительной и позитивной форме. Только после этого можно без опасений и с чистой совестью не согласиться с этой стороной. Таким образом достигается корректность и цивилизованность в плюралистическом обществе, а это немаловажно.
Начнем с верующих. Вера без тени сомнений подобна человеческому организму, в котором нет никаких антител. Люди, беспечно идущие по жизни, слишком занятые или равнодушные, чтобы задавать трудные вопросы о том, почему они верят так, а не иначе, обычно оказываются беззащитными перед лицом трагедии или пытливыми вопросами умного скептика. Вера человека способна разрушиться в одночасье, если ему никогда не хватало терпения прислушаться к собственным сомнениям – к тем самым, которые следует отметать лишь после долгих размышлений.
Верующим надлежит признавать наличие сомнений и вести с ними борьбу, причем не только с собственными, но и с сомнениями друзей и ближних. В настоящее время уже недостаточно придерживаться каких-либо убеждений только потому, что унаследовал их от родителей. Лишь в случае долгой и упорной борьбы с возражениями против нашей веры мы можем отстоять ее в разговоре со скептиками, в том числе с самими собой, и наши доводы окажутся скорее убедительными, нежели смешными или оскорбительными. И, что не менее важно в нынешней ситуации, после того, как вы утвердитесь в вере, этот процесс побудит вас относиться к сомневающимся с уважением и пониманием.
Вера человека способна разрушиться в одночасье, если ему никогда не хватало терпения прислушаться к собственным сомнениямНо если верующие должны учиться искать основания для своей веры, скептикам также следует вести поиски подобия веры, скрытого в их доводах рассудка. Какими бы скептическими и циничными ни казались сомнения, все они на самом деле представляют собой набор альтернативных убеждений9. Сомневаться в Убеждении А можно лишь с позиций веры в справедливость Убеждения Б. Например, если вы сомневаетесь в христианстве по той причине, что «не может существовать только одна истинная религия», вы должны признать, что само по себе это утверждение – проявление веры. Никто не может доказать это эмпирически, это не всеобщая истина, признанная всеми. Если отправиться на Ближний Восток и заявить: «Не может существовать только одна истинная религия», почти каждый встречный возразит: «Почему же?» В христианстве, то есть в Убеждении А, вы сомневаетесь по той причине, что придерживаетесь недоказуемого Убеждения Б. Следовательно, в основе каждого сомнения лежит подвиг веры.
Некоторые говорят: «Я не верю в христианство, потому что не могу признать существование нравственных абсолютов. Каждый должен дать свое определение нравственной истины». Можно ли доказать правильность этого утверждения тому, кто не разделяет его? Нет, для этого требуется подвиг веры, глубокая убежденность в том, что права личности действуют не только в политической, но и в нравственной сфере. Эмпирических доказательств подобной позиции не существует. Поэтому сомнение (в нравственных абсолютах) – это подвиг.
Кое-кто возразит на все это: «Мои сомнения основаны вовсе не на подвиге веры. Мои убеждения никак не связаны с Богом. Я просто не чувствую потребности в Боге, и мне неинтересно думать об этом». Но этими чувствами прикрывается одно из самых современных убеждений в том, что существование Бога – вопрос, не представляющий интереса, если он не пересекается с личными эмоциональными потребностями. Выразитель этого мнения утверждает, что в его жизни не существует Бога, перед которым пришлось бы отчитываться в своих убеждениях и поступках, до тех пор, пока он не ощущает потребности в таком Боге. Это утверждение может быть и ложным, и истинным, но в любом случае это серьезный подвиг веры10.
Сомнение в Боге – это подвиг верыЕдинственный способ сомневаться в христианстве беспристрастно и корректно – видеть за каждым из своих сомнений иное убеждение, а затем задаваться вопросом, по каким причинам мы придерживаемся тех или иных убеждений. Как понять, что твое убеждение истинно? Было бы непоследовательно требовать для христианских убеждений больше оправданий, чем можешь представить для собственных, тем не менее зачастую так и происходит. По справедливости следует сомневаться и в своих сомнениях. Я считаю, что если вы поставите перед собой задачу выявить убеждения, на которые опираются ваши сомнения в христианстве, и если постараетесь найти для этих убеждений столько же доказательств, сколько христиане находят для своих, вы обнаружите, что ваши сомнения не настолько цельны и непоколебимы, как казалось поначалу.
Моим читателям я предлагаю два процесса. Скептиков я призываю побороться с неизученной «слепой верой», на которую опирается скептицизм, и обратить внимание на то, как трудно оправдать эти убеждения перед теми, кто их не разделяет. Верующим я предлагаю побороться с их личными и общекультурными возражениями против веры. К концу этих процессов, даже если вы останетесь тем же скептиком или верующим, каким были, вы будете стоять на своих позициях с большей ясностью и смирением. Появится понимание, сочувствие и уважение к противоположной стороне, которых раньше не наблюдалось. Верующие и неверующие поднимутся на уровень разногласий, вместо того чтобы просто осуждать друг друга. Это произойдет, когда каждая сторона научится представлять аргументы другой в наиболее убедительной и позитивной форме. Только после этого можно без опасений и с чистой совестью не согласиться с этой стороной. Таким образом достигается корректность и цивилизованность в плюралистическом обществе, а это немаловажно.
Третий духовный путь?
Остальной текст этой книги – квинтэссенция многочисленных разговоров, которые я на протяжении долгих лет вел с сомневающимися. И в проповедях, и в личном общении я со всем уважением пытался помочь скептикам взглянуть на краеугольный камень их веры, в то же время предлагая свой собственный для их самых яростных нападок. В первой половине книги мы поговорим о семи самых значительных возражениях и сомнениях, относящихся к христианству, которые мне годами доводилось слышать от людей. Демонстрируя уважение к ним, я выявлю скрывающиеся под их мнением иные убеждения. Затем во второй половине книги мы поговорим о подоплеке христианских убеждений.
Построенный на уважении диалог между убежденными религиозными консерваторами и либеральными секуляристами – большое благо, и я надеюсь, что эта книга будет способствовать ему. Кроме того, написать ее меня побудил мой опыт пасторской работы в Нью-Йорке. Сразу после прибытия в Нью-Йорк я понял, что ситуации веры и сомнения выглядят иначе, чем представляется специалистам. Пожилое белое население города, занимающееся деловой и общественной деятельностью, оказалось преимущественно светским. Но во все более многонациональных кругах молодых профессионалов и иммигрантов, принадлежащих к рабочему классу, обнаружилось поразительное, не подчиняющееся никакой классификации разнообразие стойких религиозных убеждений. И особенно быстро среди них росла численность христиан.
Этих молодых христиан я считаю авангардом некоего нового и заметного религиозного, социального и политического устройства, которое вытеснит прежние формы культуры. Пройдя стадию сомнений и возражений против христианства, многие люди обретают ортодоксальную веру, которая не укладывается в рамки современного разделения на либеральных демократов и консервативных республиканцев. Многие из тех, кто видит обе стороны «войны культур», объявляет высшей ценностью не Бога и общее благо, а индивидуальную свободу и личное счастье. Индивидуализм либералов вытекает из их представления об абортах, сексе и браке. Индивидуализм консерваторов – из глубокого недоверия к государственному сектору и представлениях о бедности просто как о неумении брать на себя ответственность. Новое, быстро распространяющееся многонациональное ортодоксальное христианство в мегаполисах озабочено проблемой бедности и социальной справедливости гораздо больше, чем республиканцы, и в то же время стремится к поддержанию классической христианской морали и сексуальной этики в большей степени, чем прежние демократы.
Если в первой части книги описан путь через сомнения, который преодолевают многие из этих христиан, то во второй половине содержится более позитивное толкование веры, которую они олицетворяют в мире. Вот три человека, которые в настоящее время посещают церковь.
Построенный на уважении диалог между убежденными религиозными консерваторами и либеральными секуляристами – большое благо, и я надеюсь, что эта книга будет способствовать ему. Кроме того, написать ее меня побудил мой опыт пасторской работы в Нью-Йорке. Сразу после прибытия в Нью-Йорк я понял, что ситуации веры и сомнения выглядят иначе, чем представляется специалистам. Пожилое белое население города, занимающееся деловой и общественной деятельностью, оказалось преимущественно светским. Но во все более многонациональных кругах молодых профессионалов и иммигрантов, принадлежащих к рабочему классу, обнаружилось поразительное, не подчиняющееся никакой классификации разнообразие стойких религиозных убеждений. И особенно быстро среди них росла численность христиан.
Этих молодых христиан я считаю авангардом некоего нового и заметного религиозного, социального и политического устройства, которое вытеснит прежние формы культуры. Пройдя стадию сомнений и возражений против христианства, многие люди обретают ортодоксальную веру, которая не укладывается в рамки современного разделения на либеральных демократов и консервативных республиканцев. Многие из тех, кто видит обе стороны «войны культур», объявляет высшей ценностью не Бога и общее благо, а индивидуальную свободу и личное счастье. Индивидуализм либералов вытекает из их представления об абортах, сексе и браке. Индивидуализм консерваторов – из глубокого недоверия к государственному сектору и представлениях о бедности просто как о неумении брать на себя ответственность. Новое, быстро распространяющееся многонациональное ортодоксальное христианство в мегаполисах озабочено проблемой бедности и социальной справедливости гораздо больше, чем республиканцы, и в то же время стремится к поддержанию классической христианской морали и сексуальной этики в большей степени, чем прежние демократы.
Если в первой части книги описан путь через сомнения, который преодолевают многие из этих христиан, то во второй половине содержится более позитивное толкование веры, которую они олицетворяют в мире. Вот три человека, которые в настоящее время посещают церковь.
Джун, выпускница университета, входящего в Л игу плюща, живет и работает в Манхэттене. У нее развилась такая одержимость своим свободным образом жизни, что она заработала расстройство пищеварения и попала в наркотическую зависимость. Она понимала, что губит себя, но вместе с тем осознавала, что у нее нет веских причин перестать портить себе жизнь. В конце концов, какой смысл в этой жизни? Зачем ее беречь? Она обратилась к церкви И попыталась понять, в чем суть милосердия Божьего и опыта жизни в его реальности. Духовный наставник в церкви помог ей понять, как связана Божья благодать и неиссякающая потребность самой Джун в одобрении. В конце концов она набралась смелости И отважилась прийти к самому Богу. Джун не может сказать, когда именно это произошло, но она впервые почувствовала себя «безоговорочно любимой дочерью Бога». Постепенно ей удалось избавиться от пагубных привычек.