Страница:
Вся компания целиком. Восемь человек, собравшихся в одном месте.
Володя уже давно заметил, что периодически воспринимает окружающее картинками. Мир вдруг теряет целостность и превращается в раскадровку. Когда произошла эта перемена? Он не смог бы ответить точно. Но это видение кадрами стало чем-то самим собой разумеющимся, закрепилось, превратившись в неотъемлемую его часть.
Фотоаппарат щелкнул еще пару раз. Володя по инерции поулыбался, соскользнул с лавочки и побрел в сторону от шумной компании.
Ему хотелось остаться наедине с лесом. И пускай в парке это было невозможно, хотя бы иллюзию этого он получить мог.
Золотая осень. Бабье лето. Как ни назови. Это что-то сродни улыбке умирающего старика. В этом есть нечто ласковое, лучшее от этого живого мира, и нечто бесконечно ледяное от того, которого никто не видел. Прозрачный прохладный воздух. Черные стволы, осыпанные золотом листьев тропинки. Удивительно желтые листья – остатки былой роскоши. И сладкий запах прелости. Приятный и отталкивающий одновременно. Образ собрался в голове, отдался где-то внутри ощущением грусти и вечности.
Володя отошел в сторону от тропинки и снова защелкал фотоаппаратом. Настроение было, природа была. Оставалось только сложить то и другое вместе и запечатлеть в фотографии. Целостность мира снова развалилась на кадры. Но парадокс заключался в том, что в каждом из них крылась теперь эта целостность.
Он самозабвенно отщелкивал пейзажи, не обращая внимания на то, что в кадр попадали люди. Потом вдруг ловил что-то под ногами и переходил на макросъемку. И снова возвращался к пейзажу.
Сзади прошелестели шаги. Что-то легонько легло на плечо. Володя обернулся. Ольга стояла перед ним в светлой короткой куртке, легком, прозрачном, как воздух, шарфике и с охапкой кленовых листьев в руках.
– Ты чего меня бросил? – она наигранно надула губки.
Бесподобно красивая, как сама осень. Володя подхватил камеру и быстро поднес палец к губам.
– Ты удивительная.
Щелкнул фотоаппарат. Ольга рассмеялась, и он поспешил сохранить ее смех.
– Я тебя люблю, – она притянула его к себе и чмокнула в нос.
Назад они возвращались вместе, держась за руки. Неторопливо, загребая ногами листья. Володя чувствовал, как внутри разливается ощущение покоя.
– А вы знаете, как раньше наш универ назывался? – донесся издалека голос Потапкина.
– ГАУ. Государственная академия управления. Потом в университет переименовали, получилось ГУУ, – похвалился познаниями Валька Саушкин.
– А вот и ни фига! – взвился Андрюха. – Сперва его переименовали в Государственный университет менеджмента. Даже остановка автобусная называлась «ГУМ». Но из-за ассоциации с универмагом снова переименовали.
Слушатели засмеялись. Валька насупился:
– Свистишь.
– Гадом буду, – пообещал Потапкин.
– Конечно, будешь, – весело поддел Володя.
Володя утешал себя тем, что в метро можно почитать. Где еще выкроить полтора часа на чтение? За книгой дорога пролетала быстро.
Сегодня на работу вошел, уткнувшись в «Карту Птолемея» Герца Франка. От книги смог отвлечься уже внутри, чуть не сбив напарника.
– А под ноги смотреть? – усмехнулся тот.
Володя извинился, поздоровался и включился в трудовые будни. Книжка легла на стол, рюкзак был пристроен на полу. Напарник бросил взгляд на обложку:
– Хорошо хоть не Донцова.
– Обижаешь, – отозвался Володя. – Профессиональная литература... почти.
– Сойдет за самообразование, – отмахнулся напарник. – Ты опоздал.
Володя покосился на часы:
– На пять минут.
– Скажи спасибо, что Саныча не было, – подытожил напарник.
Володя кивнул. Владлен Александрович как начальник был милостив и всегда открыт для конструктивного диалога. Но кое в чем имел жесткую советскую закалку. Так что опоздание на работу у него приравнивалось к одному из смертных грехов. И в паршивом настроении Саныч мог запросто отправить опозданца писать заявление «по собственному». Володин предшественник так с работой и попрощался.
Взгляды начальства Володя в общем и целом разделял, пока они не касались его самого. Тогда в голову закрадывались подленькие мыслишки о придирках начальника, отговорки и оправдания. Однако ему доставало ума, чтобы держать свое мнение при себе. Или недоставало смелости, чтобы выплеснуть все это на голову начальника.
Работа захватила Володю, вышибая все посторонние мысли, и он прокрутился до позднего вечера, принимая заказы, отправляя на печать картинки из чужих жизней и возвращая готовые фотоснимки.
Занятие, которое кому-то могло показаться рутиной, занимало его ничуть не меньше, чем страсть к фотографии. Собственно, работа в «Кодаке» и была ее частью. И он учился. На плохих непрофессиональных снимках – тому, чего делать никогда не стоит. На редких серьезных работах – всему остальному.
Впрочем, были и иные причины. Например, меркантильные. Володя время от времени задерживался на работе и распечатывал свои снимки. Как говорил один сатирик: «Что охраняешь, то имеешь».
Владлен Саныч так и не появился. Напарник ушел в семь. Мастерская закрывалась в девять, но сегодня он надолго задержался. Сперва раздавал заказы припозднившимся клиентам, потом занялся своими снимками.
Фотографий накопилось много. Сегодняшние из парка, и еще множество разрозненных кадров. Так, по мелочи. Плюс к этому снимки с фотовыставки, на которой он был с Ольгой еще неделю тому назад. Выставка проходила в Музее современного искусства у Патриарших и чувства вызвала двоякие. С одной стороны, там была представлена масса достойных и интересных работ, с другой, среди них пестрели и откровенно дрянные, но имена авторов и эпатаж делали их чуть ли не центральной темой всей выставки. Это удручало.
Пачка отпечатанных фотографий получилась довольно внушительной. Володя поглядел на часы. Половина одиннадцатого. Надо бы ехать домой, мама будет волноваться. Но соблазн перебрать получившиеся кадры прямо сейчас был настолько велик, что он не смог удержаться. Вот только маму нужно предупредить.
Володя взял трубку радиотелефона и принялся нажимать на кнопки.
– Алло, – глухо отозвалась трубка.
– Мам, это я, – Володя извернулся, прижимая трубку ухом к плечу, и принялся перебирать фотографии.
– Где ты до сих пор? – со смесью заботы и усталости поинтересовалась мама.
– На работе.
– Вовка, твоя работа закончилась полтора часа назад. Тебе завтра в университет с утра. О чем ты думаешь?
– Ма, я выхожу уже почти... Задержался немного. Были дела. Я...
– Езжай домой. Там поговорим, – голос матери стал металлическим.
– Мам...
Володя хотел объясниться, но трубка заплакала короткими гудками.
– Черт! – трубка чуть не выскользнула.
Володя попытался перехватить ее. В результате вместо телефона на пол пестрым водопадом полетели глянцевые картинки.
– Черт! – с досадой повторил он, поставил трубку на базу и, присев на корточки, принялся собирать фотографии.
Настроение было испорчено. Внутри закипало желание раз и навсегда расставить точки над «и», которое он вечно сдерживал, понимая, что тогда придется переругаться с родителями.
Снимки перемешались, и восстанавливать последовательность было делом не пяти минут. Придется разгребать дома. И смотреть, что получилось, тоже придется не здесь. Иначе он застрянет еще минут на тридцать-сорок, а это уже верный повод для скандала.
Стараясь делать это по возможности аккуратно, он собирал фрагменты последней недели своей жизни и других жизней, соприкасающихся с его. Внутри сидела обида. Хотелось спорить, но спорить было не с кем. А по дороге до дома все это перегорит, и он снова будет играть в политкорректность.
Рука дрогнула. Что-то на лежащих рядом снимках показалось странным. Он замер, пытаясь понять, что привлекло внимание. На одном, сделанном сегодня утром в Крылатском, стоял возле своей «ласточки» Петрович. На соседнем, сделанном сегодня днем в Кузьминском парке, улыбалась Ольга. Ничего общего в этих фотографиях не было. И все же – было.
За спиной Петровича в кадр попал невысокий мужчина. Совершенно неприметный, без единой яркой черты. Володя вспомнил, что утром этот мужик кормил голубей, вклинившись в кадр и испортив его, а потом вдруг пропал так же незаметно, как и появился. И этот же мужик прогуливался по Кузьминскому парку за спиной у смеющейся Ольги.
Володя застыл, вглядываясь в снимки. Мужик не прятался, смотрел в камеру, словно наблюдал за фотографом. Немолодой, лет пятидесяти или даже за пятьдесят. С легкой проседью. Дополнял образ длиннополый плащ. Ошибки быть не могло – на двух фотоснимках было один и тот же человек.
Не заботясь больше об аккуратности, Володя сгреб фотографии и вместе с небрежной, ставшей похожей на расхристанный кочан капусты, пачкой снимков уселся в кресло.
Странное совпадение. Невозможное. На двух кадрах, сделанных в разное время в разных концах огромного города, был запечатлен один и тот же незнакомый человек. Если учесть население Москвы и добавить к нему гостей столицы, то вероятность такого совпадения была близка к нулю.
Отложив два снимка в сторону, Володя принялся перебирать оставшуюся пачку. Художественная ценность материала его сейчас занимала не слишком. К середине стопки он начал убеждать себя, что совпадение все же случайно. Странного мужика не было более ни на одной фотографии, сделанной в парке. И на утренних снимках он оказался лишь единожды.
Но иллюзия длилась недолго. Еще через десяток снимков Володю пробил холодный пот. Эта фотография была сделана на выставке в Московском музее современного искусства. На первом плане был известный фотограф, раздающий автографы, а чуть позади стоял, как ни в чем не бывало, тот же дядя. Здесь он попал в кадр в профиль и одет был несколько иначе, но оказался вполне узнаваем. Настолько, что сомнений, если они еще и были, не осталось совсем.
Володя судорожно сглотнул и принялся вновь перебирать снимки. Один и тот же мужик обнаружился в общей сложности на четырех фотографиях, сделанных в разное время в разных местах. В такие совпадения мог бы поверить только наивный до идиотизма человек. Володя себя таким не считал.
Значит, не совпадение. Но кому и зачем понадобилось за ним следить? То, что следят за ним, также не вызывало сомнений. Люди менялись от снимка к снимку, но во всех местах, где он запечатлел этого дядьку, постоянно встречались только двое: неизвестный мужчина в кадре и он, Володя, который держал фотоаппарат.
В голове закрутились события последних месяцев. Он пытался припомнить, чем и где мог привлечь к себе чужое и столь пристальное внимание, но тщетно. Ничего предосудительного он не делал. Ничего выдающегося тоже. Тогда что все это значит?
Ответа не было, зато резко затрещал телефон. Володя подпрыгнул, чертыхнулся и схватил трубку. И только потом сообразил, что мастерская уже давно закрыта, а по личным вопросам сюда никто никогда не звонил. Саныч не разрешал разглашать служебный номер, считая, что на то он и служебный, чтобы по нему решали только рабочие вопросы.
– Алло, – буркнул он в трубку.
– Это «Кодак»? – голос был истеричный, но знакомый, что успокоило всколыхнувшиеся было нервы.
Этажом выше располагалась квартира, жительницу которой раздражал шум кондиционера в мастерской. И если тот работал хоть минуту после девяти вечера, можно было смело ждать звонка и истерики с угрозами. Нервная жительница верхней квартиры то обещала дойти до Лужкова, то грозилась написать заявление в прокуратуру, то пророчила мордобитие хамам из «Кодака», вот только сын из армии вернется. Угрозы чередовались в зависимости от настроения, а настроение у нее оставалось поганым всегда, разве что оттенки менялись.
– Нет, – быстро ответил Володя. – Это опорный пункт номер шестьдесят девять. Старший лейтенант Еропкин.
Трубка озадаченно замолчала. Володя быстро сказал «до свидания» и отключился. Сунул фотографии в конверт, запихнул его в рюкзак. Туда же бросил «Карту Птолемея». Через минуту телефон зазвонил снова, но он не стал подходить. Выключил кондиционер, погасил свет и вышел.
На улице было темно и прохладно. Сентябрь – не июнь. Володя огляделся и пошел к метро. Змеились трамвайные рельсы, за деревьями в сквере галдели любители пить пиво на лавочке.
Зачесалась спина, словно кто-то сверлил ее взглядом. Ощущение было невыносимым, и он невольно оглянулся. Сзади метнулась тень – кто-то свернул во двор, торопясь домой?
Володя зашагал быстрее. У метро вечная суматоха, там проще потеряться, даже если за ним и вправду кто-то следит. Сейчас эта мысль не казалась такой бредовой, как в первый момент.
Он еще прибавил ходу, пролетел через стеклянные двери, на ходу доставая метрошную карточку. Турникет пискнул, повинуясь электронному сигналу, и вспыхнул зеленый свет. Володя метнулся на эскалатор и запрыгал вниз через три ступеньки. Подмывало оглянуться, но с выбранным темпом на эскалаторе это было небезопасно.
Лестница кончилась, он отпрыгнул от нее, как от батута. Метнулся сквозь прущую навстречу толпу с какими-то тематическими футбольными шарфиками. Вломился в уже закрывающиеся двери вагона, и только когда за спиной хлопнули резиновыми накладками металлические створки, обернулся и посмотрел на платформу. Если там и был кто-то, желающий за ним проследить, то разглядеть его Володя не успел.
Поезд набрал скорость и нырнул в тоннель. Володя выдохнул и полез в рюкзак за книжкой рижского кинодокументалиста Франка.
Звуки и ощущения вторглись в этот иллюзорный мир как-то разом. Механическое: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Молодежная»», хриплый нетрезвый голос мужика, что сидел напротив и последними словами поносил жену, пытавшуюся его урезонить, и ощущение, что на него кто-то смотрит.
Стараясь не привлекать к себе внимания, Володя медленно повернул голову и оглядел вагон. Никого, кто мог бы показаться хоть смутно знакомым, он не обнаружил. Пассажиров немного, время позднее. И никому нет до него дела. Но ощущение не оставляло.
Володя снова повел взглядом по лицам. Целующаяся парочка. Основательно целующаяся. Еще немного и можно будет снимать порноролик. Подремывающий парень, вида интеллигентного, но явно переборщивший с выпивкой. Четверо гогочущих недочеловеков в шарфах. Футбол, что ли, сегодня какой-то, что их столько по метро шастает? Девушка, листающая Пауло Коэльо. Модная девочка, модный автор. Два грязных мужика в синих промасленных костюмах ремонтников. Пьяный громогласный дядька, почти переставший гнобить успокаивавшую его жену...
И каждый занят своим делом. Откуда тогда ощущение, что на него кто-то смотрит? Володя повернул голову в другую сторону, туда, где погромыхивали стыком вагоны и через два стекла можно было разглядеть, что происходит в соседнем, и вздрогнул, как от пощечины.
Там, отделенный от него двумя вагонными стенками и стыком, сидел человек. Мужчина лет пятидесяти. Тот самый, которого он видел утром и позже на четырех фотоснимках. Сейчас на нем снова были длиннополый плащ и черная фетровая шляпа, скрывавшая волосы и срезавшая лоб, затеняя часть лица. Но Володя готов был поклясться, что это он.
Мужчина сидел со спокойным видом уверенного в себе человека и смотрел через два стекла на Володю.
От этого взгляда кровь прилила к голове, а сердце забилось чаще. Ведь этот, который за ним следит, даже не прячется! Какого черта?
Пальцы сами переложили закладку. Володя поспешно, не теряя из вида мужчину, сунул книжку в рюкзак. Главное – не упустить негодяя. Он так загорелся этой идеей, что даже не подумал о том, что, собственно, станет делать, когда столкнется с неудавшимся шпионом нос к носу.
Поезд сбавил ход. За окошком вспыхнул свет и замельтешила платформа.
– Станция «Молодежная», – с ненужным пафосом прогундосил динамик.
Поезд замер и распахнул двери. Володя, до последнего момента сохранявший непринужденный вид, подхватился и выскочил из вагона. Кусок платформы от крайних дверей одного вагона до крайних дверей соседнего преодолел в несколько скачков.
– Осторожно, двери закрываются...
Володя ворвался в вагон и уставился на сиденье в углу. Но там уже было пусто.
– Следующая станция «Крылатское». Поезд следует до станции «Крылатское».
Хлопнули двери. Володя стрельнул беглым взглядом по вагону. Мужика не обнаружилось. Глянул в окно, на медленно отплывающую платформу, но и там было пусто. Не может быть.
Он еще раз, уже внимательно, оглядел вагон и его редких пассажиров, но того мужчину не обнаружил. Глянул через двойное стекло в соседний вагон, из которого только что прибежал, – никого.
На одеревеневших вдруг ногах, покачиваясь, пошел по вагону. Дошел до дальнего конца, но там окно, через которое можно было заглянуть в следующий вагон, оказалось закрашено мутно-бежевой краской. На ровном слое с легкими потеками кто-то процарапал короткое неприличное слово, но и через царапины разглядеть что-то было невозможно.
Поезд снова стал замедлять ход.
– Станция «Крылатское», – кажется, раньше времени ожил голос в динамике. – Конечная. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны.
Редкие припозднившиеся люди потянулись на платформу. Володя вышел, огляделся. Чуть в стороне возникла фигура в плаще и черной фетровой шляпе. Он видел ее со спины, но сомнений быть не могло.
Володя бросился следом за удаляющимся плащом. Расстояние было приличным, и он нагнал его только на эскалаторе.
– Стой, сволочь! – рявкнул Володя и схватил мужика в плаще за плечо.
Плащ развернулся. На Володю глянуло молодое скуластое лицо с дикими злыми глазками и пирсингованной губой, из которой торчало серебристое колечко, словно его обладатель был не представителем хомо сапиенс, а рыбешкой. Безмозглой, но достаточно шустрой, чтобы соскочить с крючка.
Володя отпрянул.
– Че? – набычился парень в шляпе и с дырявой губой.
– П-простите, – промямлил Володя, теряя весь пыл. – Обознался.
На улице он огляделся на ходу, но никого не увидел. Поспешно зашагал в сторону дома. Между лопатками свербело, словно там устроилась лазерная точка целеуказателя. Снова оглянулся, и опять никого не обнаружил. И от этого отсутствия врага, которого можно схватить, встряхнуть и потребовать объяснений, стало страшно.
Володя ускорил шаг, а через сотню метров побежал. И бежал, не останавливаясь, пока за спиной не захлопнулась массивная дверь подъезда с кодовым замком. Поговорка «мой дом – моя крепость» обрела сейчас для него второй смысл. Он выдохнул, стараясь стряхнуть с себя панический страх перед неизвестностью, и вошел в лифт.
В квартире встретила сердитая мама.
– Ты где был до сих пор? – голос ее прозвучал предвестником скандала.
В другой раз Володя решил бы, что настало время разложить все по полочкам. Даже полтора часа назад он был к этому готов, но за эти полтора часа произошло слишком многое.
– Было навалом работы, – поспешно сказал он, скидывая ботинки.
– Какая работа? – начала заводиться мама. – У тебя учеба.
– Вот именно, – устало кивнул Володя. – И мне еще конспект писать. Посмотри на часы.
Мама опешила от набора собственных фраз, которые должен был услышать от нее сын, а не она от него. Воспользовавшись ее оторопью, Володя прошмыгнул в свою комнату и закрыл дверь.
Конспект писать ему было не нужно. Нужно было разобрать фотографии, но и это сейчас казалось бессмысленным. А вот что в самом деле имело смысл, так это ответ на вопрос: «Что происходит?». Но ответа не было. И понимания не было. Были страх, растерянность, злость и снова страх.
Верхний свет включать он не стал. Щелкнул кнопкой торшера, стоящего в дальнем от окна углу комнаты, и не торопясь, стараясь не создавать шума, словно это имело какое-то значение, подошел к окну. Отодвинул край занавески, распахнул раму и боязливо выглянул наружу. В лицо пахнуло влажной свежестью сентябрьской ночи.
Вопреки ожиданиям, на улице никого не было. Двор пустовал. Даже поздние собачники и завсегдатаи лавочки на детской площадке, ставшей местным центром распития алкогольных напитков, куда-то запропали. Лишь у подъезда под козырьком стоял человек. Сам он не попадал в поле зрения, но виднелась его тень, струйки дыма из-под козырька и рука с сигаретой.
Володя припомнил. Когда он входил в подъезд, под козырьком никого не было. Теперь там кто-то стоял, причем стоял так, чтобы оставаться незамеченным. С другой стороны, это ведь мог быть кто угодно.
Володя плотно закрыл окно, вынырнул из-за занавески и плюхнулся на кровать. Ему было страшно.
Глава 2
Володя уже давно заметил, что периодически воспринимает окружающее картинками. Мир вдруг теряет целостность и превращается в раскадровку. Когда произошла эта перемена? Он не смог бы ответить точно. Но это видение кадрами стало чем-то самим собой разумеющимся, закрепилось, превратившись в неотъемлемую его часть.
Фотоаппарат щелкнул еще пару раз. Володя по инерции поулыбался, соскользнул с лавочки и побрел в сторону от шумной компании.
Ему хотелось остаться наедине с лесом. И пускай в парке это было невозможно, хотя бы иллюзию этого он получить мог.
Золотая осень. Бабье лето. Как ни назови. Это что-то сродни улыбке умирающего старика. В этом есть нечто ласковое, лучшее от этого живого мира, и нечто бесконечно ледяное от того, которого никто не видел. Прозрачный прохладный воздух. Черные стволы, осыпанные золотом листьев тропинки. Удивительно желтые листья – остатки былой роскоши. И сладкий запах прелости. Приятный и отталкивающий одновременно. Образ собрался в голове, отдался где-то внутри ощущением грусти и вечности.
Володя отошел в сторону от тропинки и снова защелкал фотоаппаратом. Настроение было, природа была. Оставалось только сложить то и другое вместе и запечатлеть в фотографии. Целостность мира снова развалилась на кадры. Но парадокс заключался в том, что в каждом из них крылась теперь эта целостность.
Он самозабвенно отщелкивал пейзажи, не обращая внимания на то, что в кадр попадали люди. Потом вдруг ловил что-то под ногами и переходил на макросъемку. И снова возвращался к пейзажу.
Сзади прошелестели шаги. Что-то легонько легло на плечо. Володя обернулся. Ольга стояла перед ним в светлой короткой куртке, легком, прозрачном, как воздух, шарфике и с охапкой кленовых листьев в руках.
– Ты чего меня бросил? – она наигранно надула губки.
Бесподобно красивая, как сама осень. Володя подхватил камеру и быстро поднес палец к губам.
– Ты удивительная.
Щелкнул фотоаппарат. Ольга рассмеялась, и он поспешил сохранить ее смех.
– Я тебя люблю, – она притянула его к себе и чмокнула в нос.
Назад они возвращались вместе, держась за руки. Неторопливо, загребая ногами листья. Володя чувствовал, как внутри разливается ощущение покоя.
– А вы знаете, как раньше наш универ назывался? – донесся издалека голос Потапкина.
– ГАУ. Государственная академия управления. Потом в университет переименовали, получилось ГУУ, – похвалился познаниями Валька Саушкин.
– А вот и ни фига! – взвился Андрюха. – Сперва его переименовали в Государственный университет менеджмента. Даже остановка автобусная называлась «ГУМ». Но из-за ассоциации с универмагом снова переименовали.
Слушатели засмеялись. Валька насупился:
– Свистишь.
– Гадом буду, – пообещал Потапкин.
– Конечно, будешь, – весело поддел Володя.
* * *
Фотомастерская, в которой он работал, располагалась рядом с метро «Новокузнецкая». Не ближний свет, что от «Крылатского», что от «Выхино». С другой стороны, для того, кто тратит на дорогу от дома до университета полтора часа в одну сторону, не такой большой крюк.Володя утешал себя тем, что в метро можно почитать. Где еще выкроить полтора часа на чтение? За книгой дорога пролетала быстро.
Сегодня на работу вошел, уткнувшись в «Карту Птолемея» Герца Франка. От книги смог отвлечься уже внутри, чуть не сбив напарника.
– А под ноги смотреть? – усмехнулся тот.
Володя извинился, поздоровался и включился в трудовые будни. Книжка легла на стол, рюкзак был пристроен на полу. Напарник бросил взгляд на обложку:
– Хорошо хоть не Донцова.
– Обижаешь, – отозвался Володя. – Профессиональная литература... почти.
– Сойдет за самообразование, – отмахнулся напарник. – Ты опоздал.
Володя покосился на часы:
– На пять минут.
– Скажи спасибо, что Саныча не было, – подытожил напарник.
Володя кивнул. Владлен Александрович как начальник был милостив и всегда открыт для конструктивного диалога. Но кое в чем имел жесткую советскую закалку. Так что опоздание на работу у него приравнивалось к одному из смертных грехов. И в паршивом настроении Саныч мог запросто отправить опозданца писать заявление «по собственному». Володин предшественник так с работой и попрощался.
Взгляды начальства Володя в общем и целом разделял, пока они не касались его самого. Тогда в голову закрадывались подленькие мыслишки о придирках начальника, отговорки и оправдания. Однако ему доставало ума, чтобы держать свое мнение при себе. Или недоставало смелости, чтобы выплеснуть все это на голову начальника.
Работа захватила Володю, вышибая все посторонние мысли, и он прокрутился до позднего вечера, принимая заказы, отправляя на печать картинки из чужих жизней и возвращая готовые фотоснимки.
Занятие, которое кому-то могло показаться рутиной, занимало его ничуть не меньше, чем страсть к фотографии. Собственно, работа в «Кодаке» и была ее частью. И он учился. На плохих непрофессиональных снимках – тому, чего делать никогда не стоит. На редких серьезных работах – всему остальному.
Впрочем, были и иные причины. Например, меркантильные. Володя время от времени задерживался на работе и распечатывал свои снимки. Как говорил один сатирик: «Что охраняешь, то имеешь».
Владлен Саныч так и не появился. Напарник ушел в семь. Мастерская закрывалась в девять, но сегодня он надолго задержался. Сперва раздавал заказы припозднившимся клиентам, потом занялся своими снимками.
Фотографий накопилось много. Сегодняшние из парка, и еще множество разрозненных кадров. Так, по мелочи. Плюс к этому снимки с фотовыставки, на которой он был с Ольгой еще неделю тому назад. Выставка проходила в Музее современного искусства у Патриарших и чувства вызвала двоякие. С одной стороны, там была представлена масса достойных и интересных работ, с другой, среди них пестрели и откровенно дрянные, но имена авторов и эпатаж делали их чуть ли не центральной темой всей выставки. Это удручало.
Пачка отпечатанных фотографий получилась довольно внушительной. Володя поглядел на часы. Половина одиннадцатого. Надо бы ехать домой, мама будет волноваться. Но соблазн перебрать получившиеся кадры прямо сейчас был настолько велик, что он не смог удержаться. Вот только маму нужно предупредить.
Володя взял трубку радиотелефона и принялся нажимать на кнопки.
– Алло, – глухо отозвалась трубка.
– Мам, это я, – Володя извернулся, прижимая трубку ухом к плечу, и принялся перебирать фотографии.
– Где ты до сих пор? – со смесью заботы и усталости поинтересовалась мама.
– На работе.
– Вовка, твоя работа закончилась полтора часа назад. Тебе завтра в университет с утра. О чем ты думаешь?
– Ма, я выхожу уже почти... Задержался немного. Были дела. Я...
– Езжай домой. Там поговорим, – голос матери стал металлическим.
– Мам...
Володя хотел объясниться, но трубка заплакала короткими гудками.
– Черт! – трубка чуть не выскользнула.
Володя попытался перехватить ее. В результате вместо телефона на пол пестрым водопадом полетели глянцевые картинки.
– Черт! – с досадой повторил он, поставил трубку на базу и, присев на корточки, принялся собирать фотографии.
Настроение было испорчено. Внутри закипало желание раз и навсегда расставить точки над «и», которое он вечно сдерживал, понимая, что тогда придется переругаться с родителями.
Снимки перемешались, и восстанавливать последовательность было делом не пяти минут. Придется разгребать дома. И смотреть, что получилось, тоже придется не здесь. Иначе он застрянет еще минут на тридцать-сорок, а это уже верный повод для скандала.
Стараясь делать это по возможности аккуратно, он собирал фрагменты последней недели своей жизни и других жизней, соприкасающихся с его. Внутри сидела обида. Хотелось спорить, но спорить было не с кем. А по дороге до дома все это перегорит, и он снова будет играть в политкорректность.
Рука дрогнула. Что-то на лежащих рядом снимках показалось странным. Он замер, пытаясь понять, что привлекло внимание. На одном, сделанном сегодня утром в Крылатском, стоял возле своей «ласточки» Петрович. На соседнем, сделанном сегодня днем в Кузьминском парке, улыбалась Ольга. Ничего общего в этих фотографиях не было. И все же – было.
За спиной Петровича в кадр попал невысокий мужчина. Совершенно неприметный, без единой яркой черты. Володя вспомнил, что утром этот мужик кормил голубей, вклинившись в кадр и испортив его, а потом вдруг пропал так же незаметно, как и появился. И этот же мужик прогуливался по Кузьминскому парку за спиной у смеющейся Ольги.
Володя застыл, вглядываясь в снимки. Мужик не прятался, смотрел в камеру, словно наблюдал за фотографом. Немолодой, лет пятидесяти или даже за пятьдесят. С легкой проседью. Дополнял образ длиннополый плащ. Ошибки быть не могло – на двух фотоснимках было один и тот же человек.
Не заботясь больше об аккуратности, Володя сгреб фотографии и вместе с небрежной, ставшей похожей на расхристанный кочан капусты, пачкой снимков уселся в кресло.
Странное совпадение. Невозможное. На двух кадрах, сделанных в разное время в разных концах огромного города, был запечатлен один и тот же незнакомый человек. Если учесть население Москвы и добавить к нему гостей столицы, то вероятность такого совпадения была близка к нулю.
Отложив два снимка в сторону, Володя принялся перебирать оставшуюся пачку. Художественная ценность материала его сейчас занимала не слишком. К середине стопки он начал убеждать себя, что совпадение все же случайно. Странного мужика не было более ни на одной фотографии, сделанной в парке. И на утренних снимках он оказался лишь единожды.
Но иллюзия длилась недолго. Еще через десяток снимков Володю пробил холодный пот. Эта фотография была сделана на выставке в Московском музее современного искусства. На первом плане был известный фотограф, раздающий автографы, а чуть позади стоял, как ни в чем не бывало, тот же дядя. Здесь он попал в кадр в профиль и одет был несколько иначе, но оказался вполне узнаваем. Настолько, что сомнений, если они еще и были, не осталось совсем.
Володя судорожно сглотнул и принялся вновь перебирать снимки. Один и тот же мужик обнаружился в общей сложности на четырех фотографиях, сделанных в разное время в разных местах. В такие совпадения мог бы поверить только наивный до идиотизма человек. Володя себя таким не считал.
Значит, не совпадение. Но кому и зачем понадобилось за ним следить? То, что следят за ним, также не вызывало сомнений. Люди менялись от снимка к снимку, но во всех местах, где он запечатлел этого дядьку, постоянно встречались только двое: неизвестный мужчина в кадре и он, Володя, который держал фотоаппарат.
В голове закрутились события последних месяцев. Он пытался припомнить, чем и где мог привлечь к себе чужое и столь пристальное внимание, но тщетно. Ничего предосудительного он не делал. Ничего выдающегося тоже. Тогда что все это значит?
Ответа не было, зато резко затрещал телефон. Володя подпрыгнул, чертыхнулся и схватил трубку. И только потом сообразил, что мастерская уже давно закрыта, а по личным вопросам сюда никто никогда не звонил. Саныч не разрешал разглашать служебный номер, считая, что на то он и служебный, чтобы по нему решали только рабочие вопросы.
– Алло, – буркнул он в трубку.
– Это «Кодак»? – голос был истеричный, но знакомый, что успокоило всколыхнувшиеся было нервы.
Этажом выше располагалась квартира, жительницу которой раздражал шум кондиционера в мастерской. И если тот работал хоть минуту после девяти вечера, можно было смело ждать звонка и истерики с угрозами. Нервная жительница верхней квартиры то обещала дойти до Лужкова, то грозилась написать заявление в прокуратуру, то пророчила мордобитие хамам из «Кодака», вот только сын из армии вернется. Угрозы чередовались в зависимости от настроения, а настроение у нее оставалось поганым всегда, разве что оттенки менялись.
– Нет, – быстро ответил Володя. – Это опорный пункт номер шестьдесят девять. Старший лейтенант Еропкин.
Трубка озадаченно замолчала. Володя быстро сказал «до свидания» и отключился. Сунул фотографии в конверт, запихнул его в рюкзак. Туда же бросил «Карту Птолемея». Через минуту телефон зазвонил снова, но он не стал подходить. Выключил кондиционер, погасил свет и вышел.
На улице было темно и прохладно. Сентябрь – не июнь. Володя огляделся и пошел к метро. Змеились трамвайные рельсы, за деревьями в сквере галдели любители пить пиво на лавочке.
Зачесалась спина, словно кто-то сверлил ее взглядом. Ощущение было невыносимым, и он невольно оглянулся. Сзади метнулась тень – кто-то свернул во двор, торопясь домой?
Володя зашагал быстрее. У метро вечная суматоха, там проще потеряться, даже если за ним и вправду кто-то следит. Сейчас эта мысль не казалась такой бредовой, как в первый момент.
Он еще прибавил ходу, пролетел через стеклянные двери, на ходу доставая метрошную карточку. Турникет пискнул, повинуясь электронному сигналу, и вспыхнул зеленый свет. Володя метнулся на эскалатор и запрыгал вниз через три ступеньки. Подмывало оглянуться, но с выбранным темпом на эскалаторе это было небезопасно.
Лестница кончилась, он отпрыгнул от нее, как от батута. Метнулся сквозь прущую навстречу толпу с какими-то тематическими футбольными шарфиками. Вломился в уже закрывающиеся двери вагона, и только когда за спиной хлопнули резиновыми накладками металлические створки, обернулся и посмотрел на платформу. Если там и был кто-то, желающий за ним проследить, то разглядеть его Володя не успел.
Поезд набрал скорость и нырнул в тоннель. Володя выдохнул и полез в рюкзак за книжкой рижского кинодокументалиста Франка.
* * *
Книжка увлекла настолько, что, не отрываясь от нее, он преодолел два перехода и почти доехал до дома. Герц Франк рассказывал на страницах «Карты Птолемея» о своем сокровенном мире и делал это настолько ярко, что вырваться из него в реальность было невозможно.Звуки и ощущения вторглись в этот иллюзорный мир как-то разом. Механическое: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Молодежная»», хриплый нетрезвый голос мужика, что сидел напротив и последними словами поносил жену, пытавшуюся его урезонить, и ощущение, что на него кто-то смотрит.
Стараясь не привлекать к себе внимания, Володя медленно повернул голову и оглядел вагон. Никого, кто мог бы показаться хоть смутно знакомым, он не обнаружил. Пассажиров немного, время позднее. И никому нет до него дела. Но ощущение не оставляло.
Володя снова повел взглядом по лицам. Целующаяся парочка. Основательно целующаяся. Еще немного и можно будет снимать порноролик. Подремывающий парень, вида интеллигентного, но явно переборщивший с выпивкой. Четверо гогочущих недочеловеков в шарфах. Футбол, что ли, сегодня какой-то, что их столько по метро шастает? Девушка, листающая Пауло Коэльо. Модная девочка, модный автор. Два грязных мужика в синих промасленных костюмах ремонтников. Пьяный громогласный дядька, почти переставший гнобить успокаивавшую его жену...
И каждый занят своим делом. Откуда тогда ощущение, что на него кто-то смотрит? Володя повернул голову в другую сторону, туда, где погромыхивали стыком вагоны и через два стекла можно было разглядеть, что происходит в соседнем, и вздрогнул, как от пощечины.
Там, отделенный от него двумя вагонными стенками и стыком, сидел человек. Мужчина лет пятидесяти. Тот самый, которого он видел утром и позже на четырех фотоснимках. Сейчас на нем снова были длиннополый плащ и черная фетровая шляпа, скрывавшая волосы и срезавшая лоб, затеняя часть лица. Но Володя готов был поклясться, что это он.
Мужчина сидел со спокойным видом уверенного в себе человека и смотрел через два стекла на Володю.
От этого взгляда кровь прилила к голове, а сердце забилось чаще. Ведь этот, который за ним следит, даже не прячется! Какого черта?
Пальцы сами переложили закладку. Володя поспешно, не теряя из вида мужчину, сунул книжку в рюкзак. Главное – не упустить негодяя. Он так загорелся этой идеей, что даже не подумал о том, что, собственно, станет делать, когда столкнется с неудавшимся шпионом нос к носу.
Поезд сбавил ход. За окошком вспыхнул свет и замельтешила платформа.
– Станция «Молодежная», – с ненужным пафосом прогундосил динамик.
Поезд замер и распахнул двери. Володя, до последнего момента сохранявший непринужденный вид, подхватился и выскочил из вагона. Кусок платформы от крайних дверей одного вагона до крайних дверей соседнего преодолел в несколько скачков.
– Осторожно, двери закрываются...
Володя ворвался в вагон и уставился на сиденье в углу. Но там уже было пусто.
– Следующая станция «Крылатское». Поезд следует до станции «Крылатское».
Хлопнули двери. Володя стрельнул беглым взглядом по вагону. Мужика не обнаружилось. Глянул в окно, на медленно отплывающую платформу, но и там было пусто. Не может быть.
Он еще раз, уже внимательно, оглядел вагон и его редких пассажиров, но того мужчину не обнаружил. Глянул через двойное стекло в соседний вагон, из которого только что прибежал, – никого.
На одеревеневших вдруг ногах, покачиваясь, пошел по вагону. Дошел до дальнего конца, но там окно, через которое можно было заглянуть в следующий вагон, оказалось закрашено мутно-бежевой краской. На ровном слое с легкими потеками кто-то процарапал короткое неприличное слово, но и через царапины разглядеть что-то было невозможно.
Поезд снова стал замедлять ход.
– Станция «Крылатское», – кажется, раньше времени ожил голос в динамике. – Конечная. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны.
Редкие припозднившиеся люди потянулись на платформу. Володя вышел, огляделся. Чуть в стороне возникла фигура в плаще и черной фетровой шляпе. Он видел ее со спины, но сомнений быть не могло.
Володя бросился следом за удаляющимся плащом. Расстояние было приличным, и он нагнал его только на эскалаторе.
– Стой, сволочь! – рявкнул Володя и схватил мужика в плаще за плечо.
Плащ развернулся. На Володю глянуло молодое скуластое лицо с дикими злыми глазками и пирсингованной губой, из которой торчало серебристое колечко, словно его обладатель был не представителем хомо сапиенс, а рыбешкой. Безмозглой, но достаточно шустрой, чтобы соскочить с крючка.
Володя отпрянул.
– Че? – набычился парень в шляпе и с дырявой губой.
– П-простите, – промямлил Володя, теряя весь пыл. – Обознался.
На улице он огляделся на ходу, но никого не увидел. Поспешно зашагал в сторону дома. Между лопатками свербело, словно там устроилась лазерная точка целеуказателя. Снова оглянулся, и опять никого не обнаружил. И от этого отсутствия врага, которого можно схватить, встряхнуть и потребовать объяснений, стало страшно.
Володя ускорил шаг, а через сотню метров побежал. И бежал, не останавливаясь, пока за спиной не захлопнулась массивная дверь подъезда с кодовым замком. Поговорка «мой дом – моя крепость» обрела сейчас для него второй смысл. Он выдохнул, стараясь стряхнуть с себя панический страх перед неизвестностью, и вошел в лифт.
В квартире встретила сердитая мама.
– Ты где был до сих пор? – голос ее прозвучал предвестником скандала.
В другой раз Володя решил бы, что настало время разложить все по полочкам. Даже полтора часа назад он был к этому готов, но за эти полтора часа произошло слишком многое.
– Было навалом работы, – поспешно сказал он, скидывая ботинки.
– Какая работа? – начала заводиться мама. – У тебя учеба.
– Вот именно, – устало кивнул Володя. – И мне еще конспект писать. Посмотри на часы.
Мама опешила от набора собственных фраз, которые должен был услышать от нее сын, а не она от него. Воспользовавшись ее оторопью, Володя прошмыгнул в свою комнату и закрыл дверь.
Конспект писать ему было не нужно. Нужно было разобрать фотографии, но и это сейчас казалось бессмысленным. А вот что в самом деле имело смысл, так это ответ на вопрос: «Что происходит?». Но ответа не было. И понимания не было. Были страх, растерянность, злость и снова страх.
Верхний свет включать он не стал. Щелкнул кнопкой торшера, стоящего в дальнем от окна углу комнаты, и не торопясь, стараясь не создавать шума, словно это имело какое-то значение, подошел к окну. Отодвинул край занавески, распахнул раму и боязливо выглянул наружу. В лицо пахнуло влажной свежестью сентябрьской ночи.
Вопреки ожиданиям, на улице никого не было. Двор пустовал. Даже поздние собачники и завсегдатаи лавочки на детской площадке, ставшей местным центром распития алкогольных напитков, куда-то запропали. Лишь у подъезда под козырьком стоял человек. Сам он не попадал в поле зрения, но виднелась его тень, струйки дыма из-под козырька и рука с сигаретой.
Володя припомнил. Когда он входил в подъезд, под козырьком никого не было. Теперь там кто-то стоял, причем стоял так, чтобы оставаться незамеченным. С другой стороны, это ведь мог быть кто угодно.
Володя плотно закрыл окно, вынырнул из-за занавески и плюхнулся на кровать. Ему было страшно.
Глава 2
...Комнату, большую и светлую, пронизывали солнечные лучи. Солнце шарашило в окно, высвечивало самые дальние уголки помещения, делало тайное явным. Под его лучами становились видны и царапины на крышке старого секретера, и пятна на скатерти, что покрывала массивный стол, и дырка на ковре над старой продавленной кроватью. Солнце ставило под сомнение уют коммунальной комнаты и выворачивало наружу всю ее тщательно скрываемую обшарпанность.
За столом сидел мальчик лет восьми и рисовал что-то в альбоме сточенными карандашами. Картинка получалась странная. Существо на ней походило на лысого человека с крупными чертами лица, только вот голова у мужчины была каких-то странных очертаний.
На плечо мальчишке мягко легла рука, и мужчина сочным голосом поинтересовался:
– Рисуешь?
Мальчишка кивнул и повел плечом, стряхивая руку мужчины, словно требуя взрослого к себе отношения и доказывая свою самость.
– Что рисуешь? – как ни в чем не бывало поинтересовался взрослый.
Детская рука добавила к непропорциональной лысой голове два серых треугольника. Портрет обзавелся рогами.
– Это дейвона Хрущев, – поделился мальчик.
Только что ласковая и заботливая рука немедленно взвилась вверх и отвесила мальчишке подзатыльник. Малыш насупился и принялся тереть затылок. В глазах стояли едва сдерживаемые слезы обиды.
Мужчина, что стоял у него за спиной, опустился рядом на колени.
– Ник, пойми, ты не имеешь права такое рисовать, – стараясь говорить мягко, произнес он.
Мужчина попытался погладить мальчика, но тот отпихнул руку.
– А ты не имеешь права называть меня Ником. Меня из-за этого в школе дразнят буржуем.
– Ник, разве это имеет какое-то значение?
– У советского ребенка не может быть имя Ник, – заученно повторил мальчик чью-то фразу.
Мужчина вздохнул, взял мальчишку за плечи и посмотрел прямо в глаза.
– Николай, ты не советский ребенок. Ты выше этого. Выше детей, выше Союза, выше всех их наивных правил. Ты маг. И ты не имеешь права раскрывать эту тайну. Никому. А твои рисунки... Что подумают простые люди, если увидят товарища Хрущева с рогами? У меня будут неприятности.
– Но у него же есть рога, папа! – возмутился мальчик.
– Есть, – кивнул мужчина. – Только не все это видят.
Он мягко, но уверенно выдернул из альбома лист с картинкой и протянул мальчишке:
– Выбрось сам. Хорошо? И больше так не рисуй.
Мальчишка взял лист с первым лицом Страны Советов, изуродованным детской фантазией. Во взгляде его была обреченность...
Сейчас казавшаяся удачной вечерняя придумка выглядела наивно.
Он чувствовал себя невыспавшимся, но понимал, что не заснет. Да и возвращаться в идиотский сон про мальчика, рисующего помесь черта с генсеком, ему хотелось в десятки раз меньше, чем ходить весь день квелым.
Сон был не просто странным, он был до тошноты реалистичным, в нем помимо звуков и картинок присутствовало некое прямое знание – будто кто-то шептал прямо в мозг. А кроме того, Володя проснулся с четким осознанием, что мальчишку этого он видел не только во сне, но и в жизни. Только когда они столкнулись, тот выглядел лет на сорок старше. Володя был практически уверен – тот, кто вырос из этого юного художника, следил за ним последнюю неделю. А может, и дольше.
Откуда взялось это ощущение, Володя понять не мог, но был абсолютно уверен в том, что сон – реальность сорокалетней давности. И эта уверенность раздражала, потому что была ничем не подкреплена, не мотивирована.
Когда на кухне появилась мама, он уже запивал чаем бутерброд.
– Володя? – удивилась мать. – Чего так рано вскочил?
– Надо в универ пораньше. – Володя поспешил набить рот, только бы не объяснять ничего.
– Раньше первой пары?
Мама села рядом у стола и пристально посмотрела на сына.
– Слушай, ты мне не нравишься в последнее время. Что-то случилось?
Голос ее звучал нежно и заботливо, как в детстве. Володя забыл, когда она последний раз так с ним разговаривала. И от этого голоса внутри что-то предательски затряслось. Захотелось пожаловаться на странного мужика, показать фотографии, рассказать про замеченную слежку.
За столом сидел мальчик лет восьми и рисовал что-то в альбоме сточенными карандашами. Картинка получалась странная. Существо на ней походило на лысого человека с крупными чертами лица, только вот голова у мужчины была каких-то странных очертаний.
На плечо мальчишке мягко легла рука, и мужчина сочным голосом поинтересовался:
– Рисуешь?
Мальчишка кивнул и повел плечом, стряхивая руку мужчины, словно требуя взрослого к себе отношения и доказывая свою самость.
– Что рисуешь? – как ни в чем не бывало поинтересовался взрослый.
Детская рука добавила к непропорциональной лысой голове два серых треугольника. Портрет обзавелся рогами.
– Это дейвона Хрущев, – поделился мальчик.
Только что ласковая и заботливая рука немедленно взвилась вверх и отвесила мальчишке подзатыльник. Малыш насупился и принялся тереть затылок. В глазах стояли едва сдерживаемые слезы обиды.
Мужчина, что стоял у него за спиной, опустился рядом на колени.
– Ник, пойми, ты не имеешь права такое рисовать, – стараясь говорить мягко, произнес он.
Мужчина попытался погладить мальчика, но тот отпихнул руку.
– А ты не имеешь права называть меня Ником. Меня из-за этого в школе дразнят буржуем.
– Ник, разве это имеет какое-то значение?
– У советского ребенка не может быть имя Ник, – заученно повторил мальчик чью-то фразу.
Мужчина вздохнул, взял мальчишку за плечи и посмотрел прямо в глаза.
– Николай, ты не советский ребенок. Ты выше этого. Выше детей, выше Союза, выше всех их наивных правил. Ты маг. И ты не имеешь права раскрывать эту тайну. Никому. А твои рисунки... Что подумают простые люди, если увидят товарища Хрущева с рогами? У меня будут неприятности.
– Но у него же есть рога, папа! – возмутился мальчик.
– Есть, – кивнул мужчина. – Только не все это видят.
Он мягко, но уверенно выдернул из альбома лист с картинкой и протянул мальчишке:
– Выбрось сам. Хорошо? И больше так не рисуй.
Мальчишка взял лист с первым лицом Страны Советов, изуродованным детской фантазией. Во взгляде его была обреченность...
* * *
Володя проснулся за пять минут до того, как зазвонил будильник, несмотря на то, что поставил его на час раньше обычного. Вечером в голову отчего-то пришла мысль, что если сбежать из дома ранним утром, то его хотя бы на время потеряют.Сейчас казавшаяся удачной вечерняя придумка выглядела наивно.
Он чувствовал себя невыспавшимся, но понимал, что не заснет. Да и возвращаться в идиотский сон про мальчика, рисующего помесь черта с генсеком, ему хотелось в десятки раз меньше, чем ходить весь день квелым.
Сон был не просто странным, он был до тошноты реалистичным, в нем помимо звуков и картинок присутствовало некое прямое знание – будто кто-то шептал прямо в мозг. А кроме того, Володя проснулся с четким осознанием, что мальчишку этого он видел не только во сне, но и в жизни. Только когда они столкнулись, тот выглядел лет на сорок старше. Володя был практически уверен – тот, кто вырос из этого юного художника, следил за ним последнюю неделю. А может, и дольше.
Откуда взялось это ощущение, Володя понять не мог, но был абсолютно уверен в том, что сон – реальность сорокалетней давности. И эта уверенность раздражала, потому что была ничем не подкреплена, не мотивирована.
Когда на кухне появилась мама, он уже запивал чаем бутерброд.
– Володя? – удивилась мать. – Чего так рано вскочил?
– Надо в универ пораньше. – Володя поспешил набить рот, только бы не объяснять ничего.
– Раньше первой пары?
Мама села рядом у стола и пристально посмотрела на сына.
– Слушай, ты мне не нравишься в последнее время. Что-то случилось?
Голос ее звучал нежно и заботливо, как в детстве. Володя забыл, когда она последний раз так с ним разговаривала. И от этого голоса внутри что-то предательски затряслось. Захотелось пожаловаться на странного мужика, показать фотографии, рассказать про замеченную слежку.