Ткач Елена. Перстень старой колдуньи

   Ему помогла Ева, сама не зная о том. Он вспомнил, как она стояла тогда в золотом луче света и мылась в тазу, - и этот образ придал ему сил. Нет, он так просто не сдастся! Он должен быть достойным её - его золотой девочки!
   - Чего напрягаетесь - мы же соседи, - без тени смущения и страха продолжал он. - Подраться, конечно, можно, только к чему? Мы вчера только переехали и я с вами хотел познакомиться. Вы в какой школе учитесь? Есть тут школа нормальная, где не сдвинутые учителя? А то там, где я учился, они просто того... совсем поехали. Контрольными просто заколебали - еле ноги унес!
   - Школа? - ещё сомневаясь, принять ли в компанию новичка или для острастки все-таки отдубасить, переспросил прыщавый. - Есть-то есть, только там бабки нужно платить.
   - Да, его предки деньги лопатой гребут! - высказался длинный неуклюжий пацан, выуживая из кармана сигаретку и залихватски прикуривая. - Видали, какую квартирку оттяпали - там же коммуналка была, а эти - всю, целиком!
   - Мои родители - обычные люди. Папа работает в строительной фирме. У него свой пай - ну, то есть, он вложил в эту фирму деньги и у него свой процент с оборота. А чтобы вложить эти деньги, пришлось продать дачу. Он пашет как вол с утра до ночи, но все равно не хватает - то и дело сидит на нуле - приходится занимать. Мама моя подрабатывает - берет на дом редактуру всяких детективов, потому что её журналистские гонорары - это слезы. Так, по крайней мере, она говорит...
   Он и сам не знал, зачем рассказывает этим наглым парням все это, но его захватило и повело - точно кто-то невидимый произносил за него нужные слова.
   - Детективы? - вытаращился прыщавый - Дашь почитать?
   Белобрысый шагнул вперед и протянул руку.
   - Я Валера. Можешь звать меня Покер.
   Это был знак - он принят в их тесный круг.
   - А я Кефир!
   - Кургузый!
   - Пегас...
   Да, они признали его. И скоро покуривали все впятером за гаражами, разговаривая "за жизнь". Никита впервые попробовал сигарету и его чуть не вывернуло, но виду он не подал. Стараясь держаться прямо, хоть голова страшно кружилась и вело из стороны в сторону, да ещё легкие словно бы облепило изнутри густой ватой, он старательно слушал их россказни, мечтая о том, как бы поскорее вырваться на свободу.
   Обсудив, кто за какую команду болеет, кто танцует рэп, а кто хип-хоп, и кто уже успел попробовать "экстэзи", а кто вовсю тащится от портвейна, ребята примолкли, обкурившись до одури. Никита поднялся, стараясь держаться прямо.
   - Слушай, Покер, отойдем на два слова.
   - Давай.
   Они углубились в закуток за гаражами, и Никита, стараясь не показать виду, как ему это важно, спросил:
   - Слушай... а чего это ты тогда эту... как ее?
   - Геню, что ли?
   - Ага, ее! Чего ты её ведьмой обозвал?
   - А-а-а... - Покер нахмурился. - Да, так. Так-то она ничего себе девочка. Очень даже ничего! Только злая. И этот её кот... разное про него говорят.
   - А что, кот как кот... - сплюнув, пробасил Никита.
   Он никогда не плевался - эта привычка была ему омерзительна, но эти ребята сплевывали чуть ли не через слово, и он подумал, что для конспирации - за-ради игры "в своего парня" - будет лучше, если он вовсем будет походить на них.
   - Да, типа того... с первого взгляда. А только у нас соседка как-то ногой его отпихнула, так у неё эта нога вроде как и отсохла.
   - Это как отсохла?
   - А так. Тонкая стала - как высушенная и не ходит почти. Эта тетка, знаешь, эдак её приволакивает.
   И Покер изобразил, как это происходит на деле.
   - Ну-ну... Слушай, а не байки все это?
   - Да ты че? - возмутился Покер. - Какого хрена? Тут с этим чертовым котом и не такое бывало... только ты как хочешь, а я в это лезть не буду. Мне это на фиг не надо! Тут у нас Гвоздь через этого кота глаз поранил, так до сих пор плохо видит. Не-е-е... - протянул он, выразительно мотая головой. - И ты в это не лезь. И с девкой - не того. Хотя я б ее...
   Глумливая сладенькая ухмылка отразилась на его круглой физиономии. Никита с трудом удержался, чтоб не вмазать по ней изо всей силы, но сдержался. Еще не время. Каждый ответит за все. Но теперь эти ребята нужны ему не врагами - союзниками. А там посмотрим, чего они стоят... Что кроется за их выходками - простая мальчишечья дурь и бравада или у них и впрямь за душой нет ничего святого...
   - Слышь, Покер, - Никита переминался с ноги на ногу, - морозец наконец-то давал себя знать, - а не слышно... отчего её мать умерла?
   - Э, парень, а ты случаем не того - не втюрился? Чего-то ты разговоры разговариваешь все про одно...
   - Ты дурак - мы ж соседи! Меня родители попросили: узнай, мол, все про соседей, кто, да что... Ну, а мне чего - мне не трудно...
   - А, ну да - вы ж как раз над Волошиными... - успокоился Покер. - Мать ее? Не, не знаю отчего она умерла... вроде ни от чего.
   Он хлюпнул носом, утер его рукавом и уставился на Никиту прозрачными сизыми глазами.
   - Как это? - опешил тот.
   - А так! Просто болела, болела, из дому не выходила. И это... потом умерла. Да, вроде она ничем особенным-то и не болела. Рака, там, или какого-нибудь инфаркта или воспаления легких у неё не было. Так, по крайней мере, говорят.
   - Ясненько... - отвернулся Никита. Этот парень начал его утомлять. Слышь, а она молодая была?
   - Кто? Генькина мама? Ясно, молодая. То есть, конечно - ну сам понимаешь... для нас-то просто старуха! Ну, ей лет тридцать пять было наверное.
   - Понятно, - кивнул Никита и поежился. - Слушай, мороз до костей пробирает, так я, пожалуй, пойду.
   - Ну, давай, - степенно промычал Покер. - Так ты кассету ту не забудь. Ага?
   - Ага, принесу.
   Он поднял воротник и вприпрыжку направился к дому.
   Взбежав по ступенькам на шестой этаж, - лифта ждать терпения не хватило, - Кит нажал кнопку звонка у знакомой двери. Ему открыла легонькая голубенькая старушка - её вены были почти прозрачными и казалось, что там течет голубая кровь.
   - А-а-а, молодой человек! - улыбнулась она ему как старому знакомому. - А Женечки нету. Но, я думаю, что она скоро придет. Не желаете ли подождать её у меня?
   - Ой, спасибо большое! - растерялся Никита. - Но это наверное неудобно...
   - Что вы, что вы! - замахала руками, похожими на птичьи лапки, старушка. - Это более, чем удобно. И мне, старухе, будет повеселей. Да вы проходите, проходите...
   Она провела его в свою комнату, предложила раздеться. Шаркая войлочными тапочками, ушла на кухню и вскоре вернулась, неся в руках горячий эмалированный чайник.
   - Сейчас мы с вами чайку попьем, - хлопотала она возле стола, покрытого белоснежной скатертью ручной вязки.
   - Знаете, мне как-то неудобно, - мялся в кресле Никита. - Знал бы - к чаю бы чего-нибудь взял.
   - Это пустое, молодой человек, - пропела старушка. - Главное, вы в тепле и покое дождетесь Женечку, а мы с вами тем временем чуть-чуть поболтаем. Знаете, я без неё скучаю - вот вы мне и поможете время скоротать. Вас ведь величают Никитой?
   - А откуда вы знаете? Что... вам Ева сказала?
   - Хм, Ева... Женечка! Она, она, душечка! А вы зовите меня Марией Михайловной. А лучше бабушкой Машей, хорошо?
   Никита сразу размяк - ОНА сообщила соседке его имя. И хоть в этом не было ничего такого особенного, все же ему было ужасно приятно...
   Глава 7
   БАБУШКА МАША
   Как спокойно и хорошо было у Марии Михайловны! Никита чувствовал себя здесь как дома. Точно она была его родной бабушкой...
   У Никиты не было ни бабушек, ни дедушек - то есть, были, конечно, но он их не помнил. Деды не вернулись с войны, папина мама - Агриппина Васильевна - погибла в блокаду, а мамина - Антонина Петровна - жила со своей старшей дочерью - маминой сестрой Тасей - на Волге, в Саратове. И не баловала Ольгу визитами - говорила, что Москву не любит, мол, она сумасшедшая! Ольга навещала её, но редко, а Никиту брала с собой всего дважды: когда ему было пять и восемь лет.
   Потому-то так и случилось, что парень не знал, что такое бабушкины ласка и баловство - его не лелеяли ревматические старушечьи руки, которые одни могут подарить ни с чем не сравнимое ощущение заботы и защищенности. У его детства не было хранительницы, не было берегини... И может быть, это неясное чувство обделенности, стало для него явным здесь, в комнате этой ласковой незнакомой старушки.
   И он подумал: а как же Ева? Ведь у меня-то и мама и папа, а у нее... А я ещё голову ломаю: чего это она какая-то странная...
   "Я стану всем для тебя, моя хорошая! Я стану тебе и матерью, и бабушкой, и отцом... если ты только примешь меня..."
   За занавеской, как оказалось, спал Елисей. Мария Михайловна сама кормила его, купала, переодевала, когда Евы не было дома.
   - Знаете, мне одной-то так скучно. А со Слоником веселей! И потому только в радость, когда Женечка его тут оставляет ...
   Никита отдернул занавеску, свет от настольной лампы упал на бледненькое мальчишеское лицо... ротик был полуоткрыт, нескольких передних зубов не хватало - ещё не выросли.
   - Намучился, миленький, - прошептала Мария Михайловна. - Как ручка-то у него болела! Но Женечка быстро её вылечила - она в этом деле большая искусница.
   Никита осторожно задернул занавеску.
   - Бабушка Маша... а как Ева... то есть, Женя, этому научилась?
   - А ты сам у неё спроси, Никитушка. Она тебе и ответит, - улыбнулась старушка, отводя взгляд.
   Нет, определенно она что-то знала, но говорить не хотела. То ли боялась чего-то, то ли слово дала... Но он с этим со всем разберется только вот дождется ее...
   - Я тебе одно скажу, мальчик мой, - хозяйка подлила ему и себе горячего чаю и сидела, с улыбкой глядя на него и подперев махонькими кулачками впалые щеки. - У Женечки золотое сердце. Она редкой души человек и вся - в покойницу матушку, царствие ей небесное... Только возле таких всегда беда близко ходит. Не желает враг, чтоб от таких стало побольше света тут, на земле. Им поддержка нужна... Опора. А без неё они как тростиночки - гнутся, ломаются. Только, как я погляжу, Женечку за просто так не согнешь, нет! Это она только на первый взгляд такая хрупкая, да беззащитная. Ей свыше великая защита дана.
   - А... - Никита затаил дыхание. - Вы говорите "враг"...
   - Ну да, - Мария Михайловна аккуратно пригладила волосы, хотя ни один волосок не выбивался из её гладкой прически. - Разве ты сам не знаешь, о ком речь веду? И о чем... Я ж вижу - тебя увлекает все... непонятное. Та настоящая реальность, где происходит то, о чем мы можем только догадываться. То, что случается здесь, на наших глазах - это ведь только отблески. Тени огня на стене... Не прикидывайся, Никита, я ведь людей-то вижу. Ты ведь не чураешься этого - нет... Ты ведь немножко не от мира сего. Ну, я хочу сказать, что ты - молодой человек вполне современный и на ногах крепко стоишь. Но того, чего надо всем, тебе мало. Есть в тебе ... в глазах, в выражении лица - это как жажда, только хочешь ты не простой воды, а живой, которой душа умывается. Ты потом сам поймешь. Но, мальчик милый, не подходи близко к краю колодца - это тебе мой совет. Не случайно ведь Господь отделил мир духовных существ от нашего незримой завесой...
   Никита помолчал, обдумывая её слова. Ему было так непривычно слышать такое от совсем незнакомого человека. И то спокойствие, та откровенность, с какими говорила с ним бабушка Маша... говорила о таком, чего он до сих ни с кем не делил - о том, что нельзя потрогать! - все это и волновало его, и в то же время наполняло каким-то миром и тишиной. Как будто он долго-долго бежал куда-то, боясь не успеть... но успел, и теперь можно никуда не спешить. Только все это было ещё так неясно, так смутно... и хорошо!
   - Ох, уж эти старухи... ведь до смерти заговорят! - тряхнула головой бабушка Маша. - Давай-ка лучше поговорим о Женечке. Ведь вижу - тебе не терпится...
   - Да нет, просто я... - он смутился. - Скажите, а кольцо у неё на пальце... это и правда ей его мать подарила?
   - Ты должен сам все понять, Никитушка. Мало толку будет, если я тебе расскажу. Можешь считать это капризом полоумной старухи, но мне так кажется! Это твой путь - я знаю, - и ты должен сам его пройти ... до конца. Так я думаю, что ты Женечке можешь быть той самой опорой. Вот и помоги ей. Она нуждается в твоей помощи. Она попала в очень нехороший переплет, да... очень, очень нехороший! И я тебе скажу теперь только одно - времени у вас, считай, уже нет. Тебе нужно разгадать эту загадку до Рождества. И помни, что канун Рождества - сочельник - это день, когда темные силы гуляют на воле. Ты должен быть осторожен, Никитушка. Если ты ей не поможешь, она пропадет!
   - Но... бабушка Маша, что я должен сделать? Хоть намекните! И что происходит с Евой... то есть, с Женей... я уж запутался. Это же важно, я знаю! Я вижу, что с ней что-то не так - плохо ей. Вам ведь не трудно только скажите...
   - Сказать-то не трудно, только в словах мало толку. Ты должен действовать сам. И сам обо всем догадаться. Потому что тут дело такое - это ведь твое испытание. И если я тебе все преподам на блюдечке с голубой каемочкой... сам понимаешь, это уж не твое будет - не твоя жизнь, а сущий детский сад! А ты должен бросить соску-то... стать мужчиной. А потом, это я только так думаю, что понимаю, а на самом деле нет - одни догадки. Они могут быть и не верными... Нет, не буду я тебе голову забивать - думай сам.
   И старушка надолго умолкла, а Никита не решался прервать её сосредоточенное молчание. На настенных старинных часах в резном деревянном корпусе двигалась минутная стрелка, и через равные промежутки времени комната вздрагивала от гулкого торжественного боя - шло время. Минуты текли и становились часами, днями, столетьями...Никита не стал сопротивляться не протестуя и не колеблясь, он отдался потоку времени, который захватил его и понес... И он знал, что берег, к которому он пристанет, когда вынырнет, - будет его родным берегом. Тем самым, на котором ему суждено жить, быть мужчиной... и сделать все, что он должен делать. Там он проведет свою жизнь.
   На какие-то доли мгновений ему вдруг захотелось плакать - он чувствовал, что здесь, сейчас, в этой комнате, кончается его детство. Слова старушки удивительным образом подействовали на него - точно она доверила ему ключ - заветный ключик от себя самого - от собственного повзрослевшего сердца! И он прижимал к себе этот невидимый ключик - и глядел прямо перед собой - туда, где вот-вот приоткроются перед ним врата грядущего. И - он знал - ему понадобится все мужество, - мужество взрослого человека, чтобы, преодолев все испытания, войти туда.
   Он знал, что путь его отныне и навсегда связан с Евой. И все это сказала ему жизнь в образе прозрачной незнакомой старушки - сказала без слов. И он с благодарностью принял её дар, как будто была она его родной и бесконечно любимой бабушкой...
   Но вот в коридоре шаги... легкие, торопливые... Ева! Она впорхнула в комнату как входит солнечный свет - и сразу все ожило. Даже рисунок на поблекших обоях стал ярче! Скинула куртку, размотала шарфик, тряхнула волосами, щелкнув запором заколки-автомата, - они рассыпались по плечам... и только тогда заметила гостя.
   - Никита! - она ещё не отдышалась, - ой, как хорошо!
   Он вскочил, шагнул к ней...
   - Пойду чайник поставлю, - сообщила им Мария Михайловна, и не спеша направилась в кухню.
   - Я тебя ждал во дворе. Потом сюда пришел... Ты... мы хотели...
   Она стояла напротив, приподняв голову и глядя на него. И глаза её, счастливые, удивленные, - вмещали весь мир. И он не мог больше глядеть на них - в этот мир: проваливаясь в радужную мерцавшую бездну, он зажмурился, наклонился и поцеловал Еву. Это был их первый поцелуй, - одновременно и детский и взрослый, - который скрепил их души незримой печатью. Скрепил навсегда.
   Глава 8
   ФОТОГРАФИЯ
   Они пили чай вчетвером - Слоник проснулся, и его усадили за стол, положив на стул две подушки, чтоб он мог дотянуться до своей чашки.
   - Я зашел за тобой, чтобы съездить в Абрамцево, - сказал Никита, проглотив четвертый пирожок с картошкой и луком - у него вдруг прорезался волчий аппетит. - Помнишь, дядя Сережа нас приглашал. Сейчас половина третьего. Мы ещё успеем до темноты. У Нила Алексеевича можно переночевать, а завтра утром домой двинемся.
   - Это кто такой Нил Алексеевич? - полюбопытствовала бабушка Маша. Имя какое редкое!
   - И сам человек редкий, - подхватил Никита. - Он реставратор. Всю жизнь Врубелем занимается - его майоликой - обливной керамикой, в общем. Целую жизнь посвятил реставрации работ одного-единственного художника такая вот у него любовь к Врубелю!
   - И верность, - кивнула бабушка Маша. - На таких людях мир-то и держится. Вам бы съездить к нему хорошо - след от такого знакомства на всю жизнь останется.
   - Наш знакомый сказал, что Нил Алексеевич может Жене печку для обжига дать. Я не знаю как - на время или навсегда... Но это неважно - главное с его помощью научиться глину обжигать, весь процесс до конца освоить - а потом может быть печку мы выкупим. Это не такая проблема! Заработать-то всегда можно.
   - Он сказал - этот ваш друг, Сергей Александрович, - краснея, пролепетала Ева, - что выставит мою керамику у себя в галерее.
   - Да, у него в конце января будет выставка. И это такой шанс, которого упускать нельзя, - подтвердил Никита.
   - Вот и поезжайте с Богом, - улыбнулась бабушка Маша. - А за Слоником я присмотрю.
   - Ну, так что, едем? - Никита дотронулся до её тонкой руки и сжал её.
   - Не знаю, - не глядя на него, отвечала Ева. - Может быть, завтра утром? У меня сегодня дела...
   - Тогда давай завтра, - Никита расстроился, но старался не подавать виду. - А сегодня... ты знаешь, у меня есть книжка одна интересная... про твоего знаменитого однофамильца. Я тебе хотел её дать прочитать.
   Только бы она сегодня не ходила никуда, только бы оставалась дома! Ему казалось, что с каждым её визитом к загадочной тетке, она все более отдаляется от него. Да, и не только от него - она делается просто сама не своя, точно её подменили!
   - Знаменитый однофамилец... кто ж такой? Я не знаю, - Ева с удивлением глядела на него.
   - Максимилиан Волошин. Очень известный, можно сказать знаменитый поэт и художник. Он жил в начале нашего века и построил дом в Коктебеле, где собирались самые замечательные и талантливые люди его времени... поэты, писатели, художники... даже Михаил Булгаков там был.
   - Булгаков? - встрепенулась Ева. - Ой, я его ужасно люблю! Только не все читала.
   - Так у меня есть полное собрание Булгакова - я тебе дам! обрадовался Никита. - А Волошин... знаешь, там, в этой книжке о нем есть вспоминания Цветаевой "Живое о живом". А там эпизод, где рассказывается как он одним словом и взглядом остановил огонь. У них в доме пожар начался, и все поняли, что дом не спасти, но он спас.
   - Взглядом? - переспросила Ева. Глаза её засияли восторгом.
   - Ну да. У них в доме пожар начался - дым повалил из-под пола, и все поняли, что дом не спасти. Побежали на море с ведрами - за водой, вернулись - а он с воздетой рукой что-то неслышно и раздельно говорит в огонь. "Неслышно и раздельно" - это я точно запомнил из воспоминаний Цветаевой.
   - Кого? - на поняла Женя.
   - Марины Цветаевой - ну, разве ты не знаешь - это великий поэт.
   - Как поэт? Она же женщина! Значит поэтесса, - настаивала на воем Женя, сияя своими влажными гиацинтами.
   - Ну... как бы это сказать... - замялся Никита. Его несколько ошеломила Евина неосведомленность. - У нас в России было две великих женщины-поэта: Анна Ахматова и Марина Цветаева. Так вот, о них не говорит поэтесса, о них говорят - поэт.
   - А-а-а, - протянула Женя, болтая ногой.
   Но он заметил: ей и стыдно, что впервые о таком слышит, и в то же время страшно интересно. Ему показалось, что Ева как засохшее растение без воды. Но теперь, когда вода близко, - тянется к ней всеми своими клеточками...
   - Ева, прости, что спрашиваю, но... ты в каком классе?
   - А я ни в каком! - отвечала она с нарочито безразличным видом. - Я четыре года отучилась в начальной школе, а потом, когда с мамой случилось... бросила. То есть, не бросила, а как-то разладилось все. Отец запил, надо было Слоника выхаживать - он же маленький был совсем.
   - Да уж, досталось нашей Женечке, - с любовью поглядывая на нее, протянула Мария Михайловна. - Но ничего, школа - это дело поправимое. Вот сейчас все наладится, наверстаешь упущенное и в школе восстановишься. Так?
   - Да, наверное, - не очень уверенно шепнула Женя, опустив взгляд.
   А потом украдкой взглянула на Никиту - что он только теперь подумает об этой невеже...
   - Я тебе помогу, - просто сказал он. - Вот праздники кончатся и начнем заниматься. Всю программу пройдем - все, что ты упустила. А потом и в школу определимся.
   Он и сам не ожидал от себя такой решимости. Ведь слово вылетело - не поймаешь! Он взял на себя ответственность за нее. А это труд. И большой! Что ж, значит так надо. И это радовало его... хоть и пугало немножко. Ведь она - его милая - такая дикарка! Придется ему запастись терпением. И вдруг в памяти всплыли строки Заболоцкого: "Душа обязана трудиться и день и ночь и день и ночь..." Ну... в добрый час!
   Никита с опаской взглянул на её перстень. Тот молчал. Ни жара, ни опасных играющих высверков, когда матовый мглисто-молочный камень мерцал золотистыми искрами, потом наливался светом, желтел, как будто там внутри загорался чей-то недобрый глаз. И тогда... тогда его обладательница теряла контроль над собой. Никите казалось, что камень словно бы подчинял себе её волю, обладал властью над ней, приказывая: слышишь? Зовут - иди!
   И она шла. Покорная, сломленная, как неживая... И возвращалась вся разбитая, опустошенная, словно в воду опущенная. Она не могла противиться злой воле кольца или того, кому это кольцо принадлежало... а в том, что кольцо её злое - Никита ни на секунду больше не сомневался.
   Но Ева ведь говорила, что кольцо - мамино. Что это её подарок. Но чувствовал: тут что-то не так. Не может мамин подарок нести человеку зло это против законов природы! А значит в них правды нет - в этих словах... не мама Еве его подарила!
   И сделав это важное открытие, Никита вздохнул, словно тяжкий груз с него свалился. Сидя здесь, в маленькой уютной комнатке бабы Маши рядом сЕвой, он догадался о многом... О нет, вовсе не обо всем! Ее история по-прежнему была для него загадкой.
   И вдруг... вдруг Кит обернулся, точно его кто-то окликнул. На стене у него за спиной среди прочих фото в круглых и прямоугольных рамках была фотография улыбавшейся женщины. На руках она держала малютку, которая смеялась во весь свой беззубый роток, показывая пальчиком в объектив. Кит встретился взглядом с этой женщиной и сразу догадался, что познакомился с Евиной мамой. Он её сразу узнал! И уже не мог отвести глаз. Она глядела на него, улыбалась и... как будто просила о чем-то.
   Маленькая, изящная, со светлыми волосами, зачесанными наверх и прихваченными с боков двумя черепаховыми заколками. С длинными загнутыми ресницами, нежной линией губ, детски-распахнутыми, чуть удивленными фиалковыми глазами... У Женьки были её глаза! И весь облик её, и стать.
   Глядя на нее, Кит подумал: наверное у неё была легкая летящая походка. И еще... ещё тонкие удлиненные пальцы. Она... хорошо играла на рояле... пела... что еще?
   Он как будто играл в какую-то веселую игру, вроде "Угадай мелодию", но это была не игра.
   Ее звали Наталья... да, это он вспомнил - об этом упоминал Волошин. Но вот остальное... этого он не знал - не мог знать, но информация проявлялась в нем как фотография на листе фотобумаги, опущенном в раствор с проявителем.
   Она работала с книгами. Писала их? Нет. Скорее переводила... Да, точно: переводы с английского! Он без смигу глядел на её фотографию, а она каким-то непонятным образом рассказывала ему о себе. Скорее всего, Наталья Андреевна переводила не прозу - поэзию. Кит сам себе удивлялся, но знал, что его догадки верны. Ведь она сама с ним сейчас говорила! Но как? Бог весть...
   Она не хотела с кем-то общаться... с кем-то из родственников... с женщиной. Это была сестра? Нет. Тетка. Сестра её матери. Значит Ева приходится той внучатой племянницей. Да, все так. Наталья Андреевна вдруг заболела. Слегла. До этого она побывала у своей тетки, хотя идти к ней совсем не хотела. Она угасла от неизвестного вируса, - так сказали врачи. У неё просто выпили душу, - всю до капли... Он вдруг ясно осознал это, как и то, что все время сидит, словно в трансе, не отрывая взгляда от фотографии на стене.
   Он вскочил, обернулся к Еве.
   - Скажи, это ведь фотография твоей матери? - крикнул он, указывая на фото. - Правда ведь? А это ты... да?
   - Как ты угадал? - Ева тоже вскочила и вся вытянулась как струна. Никто... ни один человек не помнит о маме! Как будто её никогда и не было... - она всхлипнула и закрыла лицо руками.
   Он кинулся к ней. Через минуту они уже сидели на постели Сомика за занавеской, и он целовал её мокрые щеки, глаза и руки, и шептал ей все ласковые слова, какие только знал, и сам был весь мокрый от слез - её ли, своих ли - не ведал...
   - Я знаю, твоя мама была чудесная... Я таких не встречал. А она была как сама радость - ласковая, хорошая. Талантливая... да? Так ведь, я угадал?
   И Ева кивала в ответ, и, обессиленная, склонялась к его плечу, и плакала, плакала... А он радовался, что она может хоть поплакать спокойно. Впервые её чувства разделял близкий и понимающий человек.
   - А... откуда... ты... - всхлипнула она, с трудом выговаривая слова, как ты догадался, что на той фотографии именно она?
   - Не знаю, - честно ответил он. - Просто увидел её - и все! Сразу узнал.
   Он вдруг почувствовал смутную тревогу - это было похоже на приближение далекой грозы или землетрясения или ещё чего-то подобного - грозного, страшного... И невольно взглянул на камень. Тот начинал тускло светиться, точно внутри в нем завибрировало что-то, зашевелилось и ожило...
   - Ева, ты можешь сделать одну вещь... для меня? - спросил он её, почти не дыша, потому что их губы ещё секунду назад узнавали друг друга.
   - Какую, - она улыбалась ему сквозь слезы, и в этой улыбке уже был ответ: "Дурачок, ну конечно!"