Толстой Алексей Константинович. Необычайные приключения на волжском пароходе

Толстой Алексей Николаевич
Необычайные приключения на волжском пароходе

   А.Толстой
   Необычайные приключения на волжском пароходе
   Авантюрная повесть
   Теплая ночь на Волге. От пристани наверх уходят в темноту деревянные лестницы. Там на полугоре - одинокий фонарь, облепленный ночными бабочками, нежилые амбары, заколоченные лавки частников, часовня с вывеской Церабкоопа, подозрительная темнота грязных переулков. Тихо - ни шагов, ни стука колес в этот час. Пахнет рекой, селедочным рассолом и заборами, где останавливаются.
   На реке тишина. Постукивает динамо на пароходе.
   Освещен только капитанский мостик и широкий проход на нижнюю палубу. На воде - красные огоньки бакенов.
   Редкие, скупые звезды перед восходом луны. На той стороне реки - зарево строящихся заводов.
   Простукала моторная лодка,, ленивая волна мягко плеснула о смоляной борт конторки, у мостков заскрипели лодки. В освещенном пролете парохода появился капитан в поношенной куртке - унылое лицо, серые усы, руки за спиной... Прошел в контору, хлопнул дверью.
   И вот вдали по городским улицам вниз покатились железом,о булыжник колера пролетки. Некому прислушаться, а то стоило бы: лошадь, извозчик и седок сошли с ума... Кому, не жалея шеи, взбредет на ум так нестись по пустынному съезду?
   Из-за селедочных бочек вышли два грузчика: в припухших глазах равнодушие, волосы нечесаны, лица - отделенные от напрасной суеты, биографии - сложны и маловероятны. Лапти, широкие, до щиколоток, портки из сатина, воловьи мускулы на голом животе. Слушают, как в тишине гремят колеса.
   - Этот с поезда, - говорит один.
   - Пьяный.
   - Шею хочет сломать.
   - Пьяному-то не все одно?
   Шум сумасшедшей пролетки затихает на песке набережной, и снова уже близко колеса грохотнули и остановились.
   - Доехал.
   - Пойдем, что ли...
   Ленивой походкой грузчики пошли наверх. Навстречу им, вниз по лестницам, замелькали круглые икры в пестрых чулках, покатился крепкий человек в несоветской шляпе.
   Скороговоркой:
   - Два чемодана - первый класс...
   И, мать его знает как, не споткнувшись, долетел до свежевыкрашенной пристани и - прямо в дверь конторы. Касса еще не открыта. В дальнем помещении- яркий свет лампочки. У стола неприветливо сидит капитан и пароходный агент - с бледными скулами, подстриженными бачками. Человек ему с напором, торопливо:
   - Вы пароходный агент?
   Тот, как будто лишенный рефлексов, помолчав, поднял бесчувственные глаза:
   - Что нужно?
   - Мне прокомпостировать билет.
   - С половины второго.
   - Но (задравшись на конторские часы)... Без трех минут половина... Что за формализм!
   - Как вы сказали? - угрожающе переспросил агент.
   - Я говорю - мне дорога минута... Чрезвычайно... (На бритом лице горошины пота, лягушечий рот осклабился, блеснув золотом.) В конце концов можете мне оказать любезность...
   Агент, глядевший на него со всем преимуществом власти этих трех минут, - когда человек может бесноваться и даже треснуть и все-таки подождет, будь хоть сам нарком, - агент при слове "любезность" начал откидываться на стуле, словно предложили ему неимоверную гнусность.
   - Любезность? - протянул он зловеще, как из могилы.
   Человечек втянул шею.
   - А что я сказал? Ну да, любезность, как принято между людьми...
   - Принято между людьми... (Казалось, рука пароходного агента, ползет к телефонной трубке.) Человечек сошел с рельс. Но не надолго. Снова взорвался страстным нетерпением.
   - Мне нужно две одноместные каюты... Я рисковал сломать шею на ваших проклятых мостовых... (Повернулся к раскрытому окошечку, - где яснее шум колес.)... Сейчас сюда нагрянут с поезда... Вы можете ответить, когда я спрашиваю? Язык у вас отвалится? Есть свободные каюты? Есть? Нет? (Вдруг петушиным голосом.)... Бюрократизм!
   Часы бьют половину второго. Агент, с кривой усмешкой нехотя сдавшегося человека, закуривает и мертвым голосом:
   - Что вам нужно, гражданин?
   Oт неожиданности человечек выпучился, попятился.
   Снова подскочил:
   - Две одноместные каюты первого класса рядом...
   - Ваши билеты...
   Началось внимательное рассматривание билетов. Человечек переступал заграничными башмаками. Шум пролеток приближался. .
   - Свободных кают нет, - жестом, в котором не было никакой надежды, агент вернул билеты. Пододвинул пачку телеграмм, лизнул плоский палец, начал их перелистывать, не замечая, что у человечка шея потянулась, вытянулась, зрачки забегали по текстам депеш.
   - Билет могу прокомпостировать, - сказал агент, - но поедете в рубке первого класса до Саратова...
   Морща лоб, как понтер, он читал вполголоса: "Безусловно забронировать две одноместных первого класса для иностранцев мистера Скайльса и мистера Смайльса".
   Мгновенно пухлая рука человечка пронеслась мимо носа пароходного агента и упала на телеграмму:
   - А это же что, черт возьми! (Схватил депешу.) "Безусловно забронировать"... Телеграмма наркоминдела! На каком же основании у вас нет кают? Головотяпство! Вредительство! (Агент мигнул, в глазах его появилось что-то человеческое.) Я буду жаловаться. Где телеграф? Мистер Скайльс и мистер Смайльс, - это же плановая поездка... Палки суете в колеса?
   Под напором страшных слов агент торопливо мигал. Рефлексы его пришли в крайний беспорядок. Он ничего не спросил, ни фамилии человечка, ни тогопочему именно он берет каюты Скайльса и Смайльса,- словом, в полнейшей путанице мыслей протянул ему два ключа:
   - Извиняюсь, мистер... Товарищ... Две каюты первой категории... Значит это ваша телеграмма? Вам бы надо сразу сказать, что... - Человечек побежал от стола. В дверях, прищурясь: - На пароходе, надеюсь. - икра, стерлядь и TOMy подобное?
   - Кухня на ять... Вот - капитан... Можете переговорить...
   Но тот уже исчез за дверью. Агент сел, провел плоскими пальцами по увлажненному лбу:
   - И с первого же слова - вредительством сует в морду...
   Капитан, сидевший уныло и равнодушно, вдруг усмехнулся желтым боковым зубом под запущенными усами:
   - А мое мнение, что он взял тебя на пушку.
   Агент, затрясся, позеленел: - Меня - на пушку? Что вы хотите этим выразить?
   - А то, что каюты забронированы для американцев, а получил их он.
   - Да он кто? (Агент застучал костяшками пальцев по телеграмме.) Он-то и есть американец, как их там, - Скайльс или Смайльс...
   - Да ведь ты его даже фамилии не спросил...
   - Разговаривать с тобой! Шевиот, штиблеты - бокс, весь в экспорте... Эх ты, провинция! По одной шляпе можно понять, что - американец, как их там сволочей,- Скайльс или Смайльс...
   - Так ведь он же русский, - сказал капитан. Агент весь перекривился, передразнивая: - "Рускай"!..
   - Он же по-русски говорил.
   - "Па-русски"!.. Что же из того - по-русски? Может, он тыщщу языков знает...
   Капитан сдался. Крутанул унылой головой:
   - С тобой разговаривать... А кормить я их чем буду?
   - Иностранцев?
   - Ведь нашего они жрать не станут... Ну - икра, стерлядь... И сразу перловая похлебка с грибами на второе...
   - Продовольственный сектор меня не касается.
   Шумно в контору вошел широкий, ужасной природной силы человек, в сером френче, галифе и тонких сапогах.
   Медное лицо его сияло - ястребиный нос, маленький рот, обритый череп, широко расставленные рыже-веселые глаза.
   - Броня товарища Парфенова, каютку, - басовитый голос его наполнил контору. Агент молча взглянул в телеграмму, подал ключ. Парфенов сел рядом с капитаном, подтянул голенище: - Голодать не будем, папаша?
   - Глядя по аппетиту, - уклончиво ответил капитан.
   - Повар-то у вас прошлогодний?
   - И повар и заведующий хозяйством - те же...
   - А то - смотри не засыпься: американцев повезешь...
   - Не в первый раз. Тяжело возить француза, - в еде разборчив, - от всего его пучит... Американца хоть тухлым корми - было бы выпить... В прошлый рейс четверых вез. В Астрахани едва из кают вытащили. Туристы!
   - И Волги не видели?
   - Ничего не видали - как дым... Для удобства прямо внизу у буфетчика пили. День и ночь водку с мадерой.
   Парфенов раскрыл маленький рот кружком и грохотнул. В контору ввалилось несколько человек с фибровыми чемоданами,- москвичи, выражение лиц нахальное и прожженное до последней грани. Обступили стол, и у агента зазвенело в ушах от поминания, - будто бы между прочим, - знаменитых фамилий, декретных имен... Так, один с мокрой шеей, в расстегнутой белой блузе, трясся отвислыми щеками, потными губами, собачьими веками:
   - Послушайте, товарищ, была телеграмма моего дяди Калинина, дяди Миши?.. Не было? Значит - будет.Дайте ключ...
   Другой, с носом, как будто вырезанным из толстого картона, и зловеще горящими глазами, ловко просунулся костлявым плечом:
   - Для пасынка профессора Самойловича, броня "Известий ВЦИК"...
   Чья-то в круглых очках напыщенная физиономия, готовая на скандал:
   - Максим Горький... Я спрашиваю, товарищ, была от него телеграмма по поводу меня?.. Нет? Возмутительно!.. Я известный писатель Хиврин... Каюту мне нужно подальше от машины, я должен серьезно работать.
   В то же время на пристани, куда ушел капитан, произошло следующее: человечек, которого в конторе приняли за важного американца, в крайнем возбуждении кинулся мимо бочек с сельдью на сходни. На набережной уже гремели подъезжавшие пролетки с пассажирами. Он остановился, всматриваясь в темноту, и- свистящим шепотом:
   - Миссис Ребус... Миссис Ребус...
   Мимо него, скрипя досками, прошел в контору веселый Парфенов. Наверху ссорилась с извозчиками группа бронированных москвичей. Человечек дрожал от возбуждения:
   - Миссис Ребус, миссис Ребус...
   Тогда из темноты у самой во ды выдвинулась женская фигура в мохнатом пальто. Он кинулся к ней по мосткам:
   - Достал две каюты.
   - Очень хорошо, но вы могли сообщить это более спокойно, - несколько трудно произнося слова, с английским акцентом проговорила женщина. - Дайте руку. У меня узкая юбка.
   Протянув к нему руку в дорожной перчатке, она вскочила на мостик. Поднятый воротник пальто закрывал низ ее лица, кожаная шапочка надвинута на глаза.
   Оправив кушак, она засунула руки в широкие карманы. Ее твердый носик казался кусочком заморского владычества на этом сыром и темном советском берегу.
   - Каюты, которые вы получили, надеюсь, не заняты?спросила она.
   - Вы же сами знаете, что я не мог заказать кают... Все переполнено... Пришлось взять каюты мистера Скайльса и мистера Смайльса...
   - Как же вы думаете поступить с этими джентльменами? Через минуту они будут здесь. Надеюсь - вы не предполагаете, что я буду спать вместе со Скайльсом или Смайльсом?
   - Все понимаю... У меня трещит голова, миссис Ребус...
   - Агентство Ребус не оплачивает трещание вашей головы, мистер Ливеровский. Дайте ключ. Я устала и хочу лечь.
   - Предполагал, что вы могли бы как-нибудь сами переговорить с американцами... Вам-то они, конечно, уступят каюты...
   - Я ни о чем не буду просить Скайльса и Смайльса, они не принадлежат к числу наших друзей...
   - Тогда что же? Чтобы они совсем не поехали?
   - Да. Их не мешало бы проучить - этих друзей советской власти.
   - Я должен понять, что вы разрешаете не останавливаться ни перед какими мерами?..
   - Да... Ключ! - сказала Ребус.
   Опустев ключ в теплый карман, пошла к освещенному пароходу. Обернулась.
   - Негр едет? Вы проверили?
   - Едет. Каюта ему забронирована. Сам видел. (Схватился за нос в крайнем раздумье и - про себя: "Гм, что-то надо придумать!" Ливеровский скрылся в толпе сезонных рабочих. Миссис Ребус, двигаясь как представительница высшей цивилизации, внезапно споткнулась. Медленно оборачиваясь, отодвинулась в сторону. По мосткам шли - молодая женщина в атласном несвежем пальтеце с заячьим воротником и трое мужчин. Один из них был негр; улыбаясь широким оскалом, он глядел вокруг с доброжелательным любопытством:
   - Это - Волга? Я много читал о Волге у ваших прекрасных писателей.
   - Все восхищаются: Волга, Волга, но безусловно - ничего особенного, говорила дама с заячьим воротником,- я по ней третий раз езжу. После заграничной вам покажется гадко. Грязь и невежество.
   Муж дамы с заячьим воротником, профессор Родионов (средних лет, средней наружности, весь, кроме глаз, усталый), внес шутливый оттенок в женины слова:
   - Собака, ты все-таки не думай, что за границей повсюду одни кисельные берега...
   - Какие кисельные? Когда я о киселе говорила? При них котируешь меня как-то странно...
   - Ах, собака, ну опять...
   - Может надоесть в самом деле, - всю дорогу выставляешь какой-то дурой...
   - Ну, ладно...
   Видимо, царапанье между дамой и профессором было затяжное. Негр сказал, глядя в бархатную темноту на огоньки бакенов, на мирные звезды:
   - Я буду счастлив полюбить этот край...
   Четвертый спутник лениво: - За карманами присматривайте.
   Один глаз у него был закрыт, другой - снулый, худощавое лицо, как на фотографии для трамвайной книжки.
   Он пошел за ключами. Негр переспросил:
   - Не понял, - о чем товарищ Гусев?
   Дама с раздражением:
   - Знаете, мистер Хопкинсон, не то что здесь карманы береги, а каждый день - едет, скажем, пассажир, - так его с извозчика даже стаскивают. Весь народ на этой Волге закоренелые бандиты...
   Профессор с унылым отчаянием: - Ну, что это, Шурочка...
   - И тут готов спорить?
   - Никогда не поверю, миссис Шура, вы ужасная шутничка... - Хопкинсон не договорил: глаза его, как притянутые, встретились с пристальным взглядом миссис Ребус. Улыбка сползла с толстых губ.
   Шура завертела любопытным носиком:
   - На кого уставились? (Увидела, тоненько хихикнула.) Вот и правда, говорят, - на негров особенно действуют наши блондинки...
   - Шура, замолчи, ради бога.
   - Оставь меня, Валерьян.
   - Эта дама - не русская, - с тревогой проговорил негр, поставил к ногам профессора чемодан и, будто преодолевая какой-то постыдный для него страх, пошел к миссис Ребус. Приподнял шляпу.
   - Боюсь быть навязчивым... Но мне показалось...
   Эсфирь Ребус освободила подбородок из воротника пальто и улыбнулась влажным ртом, пленительно:
   - Вы ошиблись, мы не знакомы.
   - Простите, простите. - Он пятился, смущенный, низко поклонился ей, вернулся к своим. Лакированное лицо взволнованно: - Я ошибся, эта дама англичанка... Но мы не знакомы... (Снял шляпу, вытер лоб). Я немножко испугался... Это нехорошее чувство - страх... Он передается нам с кровью черных матерей.
   - Слушайте, испугались этой гражданки? Чего ради?
   - Она мне напомнила... Ее взгляд мне напомнил то, что бы я хотел забыть здесь, именно здесь, в России...
   - Расскажите. Что-нибудь эротическое?
   - Собака, пойдем на пароход, в самом деле...
   - Оставь меня...
   - Женщинам не отказывают, миссис Шура... Но слушать на ночь рассказы негра...
   - Именно - на ночь...
   - Вы будете плохо спать.
   - Наплевать, слушайте... Все равно - у меня хроническая бессонница.
   - Это у тебя-то? - сказал профессор.
   - Мистер Хопкинсон, сознайтесь - у вас какая-то тайна...
   Не ответив, негр опять повернул белки глаз в сторону миссис Ребус. Лицо ее до самых бровей ушло в широкий воротник, ножка потопывала. Притягивающие глаза не отрывались от Хопкинсона. Шура прошептала громко:
   - Уставилась как щука...
   Когда Гусев, вернувшись с ключами, заслонил спиною миссис Ребус, она оторвалась от стены и прошла мимо Хопкинсона так близко, что его ноздри втянули запах духов. Почти коснувшись его локтем и будто обезвреживая странный блеск глаз, она освободила из воротника подбородок, показала нежнейшую в свете улыбку:
   - На пароходе будем болтать по-английски, я очень рада. Ожидается прекрасная погода. Покойной ночи.
   Она ушла на пароход. Хопкинсон не смог ничего ответить. Родионов сказал раздумчиво:
   - Странная штука - рот, губы, вообще. Глазами солгать нельзя. Женщины лгут улыбкой.
   - Шикарная дамочка, - прошипела Шура, - туфли, чулки на ней видели? - а сукно на пальте? Вся модная, тысяч на десять контрабанды.
   - Чего хочет от меня эта дама? - с ужасным волнением спросил Хопкинсон. - Что ей от меня нужно?
   Спутники не ответили. Только Гусев - скучливо:
   - Берегите карман, товарищи.
   Двинулись к пароходным сходням. В это время на спине голого по пояс грузчика проплыли новенькие, с пестрыми наклейками чемоданы. Позади шагали два иностранца - бритые, седые, румяные, серые шляпы (цвета крысиного живота), пальто - на руке, карманы коричнево-лиловых пиджаков оттопырены от журналов и газет.
   Тот из них, кто был пониже, - налитой как яблочко, говорил:
   - Уверяю вас, - они сели в экипаж вслед за нами.
   Другой, тот, что повыше, - с запавшими глазами:
   - Я верю вам, мистер Лимм, но я своими глазами видел, как мистер Скайльс менял деньги в буфете, а мистер Смайльс пил нарзан.
   - Выходит, что один из нас ошибается, мистер Педоти.
   - Несомненно, мистер Лимм.
   - Я готов держать пари, что Скайльс и Смайльс через три минуты будут здесь. Идет?
   - Я не большой любитель держать пари, мистер Лимм. Но - идет.
   - Десять шиллингов.
   - Вам не гарантирована покойная старость, мистер Лимм. Отвечаю.
   - Вынимайте ваши часы.
   Лимм и Педоти полезли в жилетные карманы за часами. Ни у того, ни у другого часов не оказалось.
   - Мои часы? - растерянно спросил Лимм.
   - И мои тоже, - сказал Педоти.
   - Куда они могли деваться?
   - Я только что вынимал их.
   Оба произнесли протяжно: "о-о-о"...
   Около озадаченных иностранцев уже стоял Гусев. Оба глаза открыты. Сказал сурово:
   - Сперли у обоих. Понятно вам?
   - О, - проговорили Лимм и Педоти, - это непонятно.
   - То есть - как непонятно? Каждый сознательный гражданин сам должен смотреть за карманами, а не ходить разиня рот, затруднять госорган - искать ваши побрякушки. Работа уголовного розыска основана на классовом принципе, но в данном случае -ваше счастье: вы наши гости, полезные буржуи, считайте - часы у вас в кармане.
   Он пронзительно свистнул и с непостижимой расторопностью кинулся в толпу. Сейчас же оттуда выскочили два карманника, - помчались по селедочным бочкам, через кучи колес, ящиков и лаптей. Гусев, казалось, появлялся сразу в нескольких местах, будто три, четыре, пять Гусевых выскакивали из-за тюков и бочек.
   На румяных лицах Лимма и Педоти расплывались удовлетворенные улыбки.
   - Оказывается, они умеют охранять собственность, мистер Педоти.
   - Да, когда хотят, мистер Лимм.
   Грузчики, привалившись к перилам, говорили: - Проворный, дьявол.
   - Не уйти ребятам.
   - Засыпались ребята.
   Хохотал меднолицый Парфенов, расставив ноги. В толпе ухали, гикали, свистели:
   - Сыпь! Крой! Наддай! Вали! Вали!
   И вот - все кончилось: Гусев появился с обоими часами: лицо равнодушное, один глаз опять закрыт. Лимм и Педоти захлопали в ладоши:
   - Браво! Поздравляем...
   - Никаких знаков одобрения, - Гусев одернул кушак.- Работа показательная, - для своих, а также для международных бандитов...
   Внезапно что-то с треском обрушилось, покатилось, загрохотало на берегу. Крик. Тишина. Парфенов проговорил:
   - Не иначе как ящики с экспортными яйцами.
   Из темноты появился капитан. Унылое лицо вытянуто, усы дрожали. Развел руками:
   - Необыкновенное происшествие... Граждане, нет ли среди вас доктора?
   Гусев, подскочив к нему: - Ящики с экспортными яйцами?
   - Да не с яйцами, с таранью... Черт их знает - обрушилось полсотни ящиков прямо на сходни... И уложены были в порядке... Впрочем, не я их укладывал, меня это не касается, я ни при чем...
   - Сколько человек задавило?
   - Да двух иностранцев, - говорю я вам.
   - Мне это не нравится, - сказал Гусев. - До смерти?
   - Ну, конечно, - покалечило, шутка ли - ящиком-то... Да - живые... А, впрочем, мое дело вести пароход, за груз отвечаю, а что на берегу...
   - Господин капитан, - спросил Лимм, - мы поджидали здесь двух американских джентльменов...
   - Ну да же, говорю вам, - одному бок ободрало, другого вбило в песок головой, завалило рыбой, вытаскиваем...
   - Это они, мистер Педоти, - сказал Лимм.
   - Это Скайльс и Смайльс...
   Педоти и Лимм поспешно пошли на берег. За нимикое-кто из любопытствующих пассажиров, москвичи, капитан, Парфенов, Гусев. На конторке появился Ливеровский, - шляпа помята, руки в карманах. Гусев, приостановившись, внимательно оглядывает его. Ливеровский - с кривой усмешкой:
   - А еще хотите, чтоб к вам иностранцы ездили...
   Возмутительные порядки...
   - У вас оторваны с мясом две пуговицы, - заметили?
   - А вам, собственно, какое дело? Убирайтесь-ка к чертям собачьим.
   - Ладно, встретимся у чертей собачьих. - Гусев ушел.
   Ливеровский задрал голову к палубе, где, взявшись за столбик, стояла Эсфирь Ребус.
   - Грубо работаете, Ливеровский, - сказала она.
   - Плевать, зато - чисто.
   - Могу я, наконец, пойти спать?
   - Спите как птичка. Скайльс и Смайльс не поедут с этим пароходом...
   - Очень хорошо. У Скайльса и Смайльса отобьет охоту иметь дело с этой грязной страной.
   Эсфирь Ребус ушла в каюту. Ливеровский, захватив чемоданы, - на пароход. По палубе прогуливались Хопкинсон, в отблескивающих пароходными лампочками черепаховых очках, и профессор Родионов. Остановились, облокотились о перила, глядели, как из конторы вышел пароходный агент и за ним молодая женщина в парусиновом пальто с откинутым капюшоном,- за руку она держала хорошенькую сонную девочку. Рубя ладонью воздух, агент говорил со злостью:
   - Гражданка, отвяжитесь от меня, - билетов ни в первом, ни во втором, ни в третьем...
   - Что же нам делать?
   - Что хотите, то и делайте...
   - Мы смертельно устали с моей девочкой, - восемьдесят верст на лошадях...
   - Пожалуйста, - это меня не касается.
   - Тогда уж - дайте палубные места...
   - То - дайте, то - не давайте... Сразу надо решать... Неорганизованные... Нате, - два палубных...
   Молодая женщина, не выпуская руки девочки, попробовала захватить чемодан, укладку, корзину с провизией, кукольную кроватку и картонку для шляпы. Но то либо другое падало, - ничего не выходило. Тогда она сунула девочке кукольную кровать и - с досадой:
   - Можешь мне помочь, в самом деле. Не видишь - я мучаюсь...
   - Не вижу, - сказала заспанная девочка.
   - Держи кровать.
   - Держу.
   Но только мать подхватила кое-какие вещи, - девочка стоя заснула, кроватка упала...
   - Мука моя с тобой, Зинаида! Неужели у тебя нет воли, характера преодолеть сон? Возьми же себя в руки.
   - Взяла.
   - Держи кроватку... Идем, не спи...
   И, конечно, - опять шаг - и девочка заснула, кроватка упала. У матери покатилась шляпная картонка, посыпалась провизия из корзиночки. Она села на укладку с подушками и всхлипнула. Зинаида проговорила: - У самой нет характера, а на меня кричишь.
   На девочку и на мать глядели с палубы Хопкинсон и Родионов. Когда рассыпались вещи, негр сбежал вниз, широко улыбаясь, сказал:
   - Я вам немножко помогу. (И - девочке, присев перед ней:) Не бойтесь, литль беби, я не трубочист. Помуслите пальчик, проведите-ка мне по щеке. Я не пачкаюсь.
   Девочка так и сделала, - помуслила палец, провела ему по щеке:
   - Нет, не пачкаетесь.
   - Теперь ко мне на руки, дарлинг. Алле хоп! - Он поднял Зинаиду, подхватил чемодан и укладку, пошел на пароход. Женщина с остальными вещами, несколько замешкавшись, - за ним. На сходнях стоял профессор Родионов. Глаза - изумленно расширены: - Нина Николаевна...
   Она приостановилась, посмотрела на профессора длинным взором. Казалось - ничуть не удивилась встрече.
   Подхватила удобнее картонку:
   - Вы упорно не хотели меня узнавать, когда стояли там, на палубе, - это понятно... Но не подойти к дочери, она слегка задышала...
   - Нина, снова с упреков?
   - Какой-то черный человек-и у того нашлось великодушие, взял на руки несчастную девчонку...
   - Я не узнал, Нина, даю честное слово, ни тебя, ни Лялю... Не виделись два года. Ты так переменилась... Не к плохому... Ты откуда сейчас?
   - Из Иваново-Вознесенска, где служу. Я в отпускх - Театр?
   - Да.
   - Позволь - донесу твои вещи. Как ты устроилась?
   - Никак, - на палубе.
   - Нина, возьми же мою каюту.
   - Ты один? (Это - с искоркой радости.)
   - Нет, со мной Шура... В том-то и дело.
   - Спасибо. Мы предпочитаем устроиться на палубе.
   Она прошла на пароход. Родионов, раздумчиво глядя под ноги, - вслед за ней. На пристань возвращались пассажиры, бегавшие глядеть, как вытаскивают американцев из-под ящиков с таранью. Капитан, все еще взъерошенный, сердито махал помощнику(на освещенном мостике):
   - Павел Иванович, давайте же гудок...
   В стороне Гусев говорил Парфенову: - Ящики с воблой сами не летают по воздуху.
   - Не летают, - соглашался Парфенов.
   - Ящики были сброшены.
   - Так.
   - Вопрос - кем и зачем?
   - Не понимаю. - Широкое лицо Парфенова выражало простодушное удивление. Гусев - ему на ухо: - Преступник едет на пароходе.
   - Брось.
   - Здесь подготовляется крупное преступление. Их целая шайка.
   - Гады ползучие! - Парфенов рассердился, весь стал медный. - Да когда же они нас в покое оставят, проклятые?!
   Хрипло, ревущим басом загудел пароход. По сходням мчался запоздалый пассажир. Ему кричали с парохода: "Штаны потеряешь!" Седьмой час утра. В четвертом классе среди наваленных друг на друга сельскохозяйственных машин, ящиков с персидским экспортом, цементных бочек, связок лаптей спят женщины, дети, старые мужики, - узлы, сундучки, пилы, топоры: это сезонные рабочие и хлебные мешочники. Под полом трясутся дизеля. Из люка несет селедочным рассолом.
   Хмурый буфетчик уже открыл дверь в буфетную, где на винных полках бутылки лимонада и бутафория, надпись - "папирос нет", и на отечном лице буфетчика (грязная блуза, беременный живот, в волосах - перхоть, в карманчике - чернильный карандаш), - на лице его чудится надпись: "и, вообще, ничего нет и не будет, господа-товарищи"... Он отпускает чай.