Толстой Алексей Константинович. Собрание сочинений в десяти томах. Том 8

   – Хоть одни и трухлявые, а все-таки порточки.

Муравей

   Ползет муравей, волокет соломину.
   А ползти муравью через грязь, топь да мохнатые кочки; где вброд, где соломину с края на край переметнет да по ней и переберется.
   Устал муравей, на ногах грязища – пудовики, усы измочил. А над болотом туман стелется, густой, непролазный – зги не видно.
   Сбился муравей с дороги и стал из стороны в сторону метаться – светляка искать…
   – Светлячок, светлячок, зажги фонарик.
   А светлячку самому впору ложись – помирай, – ног-то нет, на брюхе ползти не спорно.
   – Не поспею я за тобой, – охает светлячок, – мне бы в колокольчик залезть, ты уж без меня обойдись.
   Нашел колокольчик, заполз в него светлячок, зажег фонарик, колокольчик просвечивает, светлячок очень доволен.
   Рассердился муравей, стал у колокольчика стебель грызть.
   А светлячок перегнулся через край, посмотрел и принялся звонить в колокольчик.
   И сбежались на звон да на свет звери: жуки водяные, ужишки, комары да мышки, бабочки-полуношницы. Повели топить муравья в непролазные грязи.
   Муравей плачет, упрашивает:
   – Не торопите меня, я вам муравьиного вина дам.
   – Ладно.
   Достали звери сухой лист, нацедил муравей туда вина; пьют звери, похваливают.
   Охмелели, вприсядку пустились. А муравей – бежать.
   Подняли звери пискотню, шум да звон и разбудили старую летучую мышь.
   Спала она под балконной крышей, кверху ногами. Вытянула ухо, сорвалась, нырнула из темени к светлому колокольчику, прикрыла зверей крыльями да всех и съела.
   Вот что случилось темною ночью, после дождя, в топучих болотах, посреди клумбы, около балкона.

Петушки

   На избушке бабы-яги, на деревянной ставне, вырезаны девять петушков. Красные головки, крылышки золотые.
   Настанет ночь, проснутся в лесу древяницы и кикиморы, примутся ухать да возиться, и захочется петушкам тоже ноги поразмять.
   Соскочат со ставни в сырую траву, нагнут шейки и забегают. Щиплют траву, дикие ягоды. Леший попадется, и лешего за пятку ущипнут.
   Шорох, беготня по лесу. А на заре вихрем примчится баба-яга на ступе с трещиной и крикнет петушкам:
   – На место, бездельники!
   Не смеют ослушаться петушки и, хоть не хочется, – прыгают в ставню и делаются деревянными, как были.
   Но раз на заре не явилась баба-яга – ступа дорогой в болоте завязла.
   Радехоньки петушки; побежали на чистую кулижку, взлетели на сосну.
   Взлетели и ахнули.
   Дивное диво! Алой полосой над лесом горит небо, разгорается; бегает ветер по листикам; садится роса.
   А красная полоса разливается, яснеет. И вот выкатило огненное солнце.
   В лесу светло, птицы поют, и шумят, шумят листья на деревах.
   У петушков дух захватило. Хлопнули они золотыми крылышками и запели – кукареку! С радости.
   А потом полетели за дремучий лес на чистое поле, подальше от бабы-яги.
   И с тех пор на заре просыпаются петушки и кукуречут.
   – Кукуреку, пропала баба-яга, солнце идет!

Мерин

   Жил у старика на дворе сивый мерин, хороший, толстый, губа нижняя лопатой, а хвост лучше и не надо, как труба, во всей деревне такого хвоста не было.
   Не наглядится старик на сивого, все похваливает. Раз ночью пронюхал мерин, что овес на гумне молотили, пошел туда, и напали на мерина десять волков, поймали, хвост ему отъели, – мерин брыкался, брыкался, отбрыкался, ускакал домой без хвоста.
   Увидел старик поутру мерина куцего и загоревал – без хвоста все равно что без головы – глядеть противно. Что делать?
   Подумал старик да мочальный хвост мерину и пришил.
   А мерин – вороват, опять ночью на гумно за овсом полез.
   Десять волков тут как тут; опять поймали мерина, ухватили за мочальный хвост, оторвали, жрут и давятся – не лезет мочала в горло волчье.
   А мерин отбрыкался, к старику ускакал и кричит:
   – Беги на гумно скорей, волки мочалкой давятся.
   Ухватил старик кол, побежал. Глядит – на току десять серых волков сидят и кашляют.
   Старик – колом, мерин – копытом и приударили на волков.
   Взвыли серые, прощенья стали просить.
   – Хорошо, – говорит старик, – прощу, пришейте только мерину хвост.
   Взвыли еще раз волки и пришили.
   На другой день вышел старик из избы, дай, думает, на сивого посмотрю; глянул, а хвост у мерина крючком – волчий.
   Ахнул старик, да поздно: на заборе ребятишки сидят, покатываются, гогочут.
   – Дедка-то – лошадям волчьи хвосты выращивает.
   И прозвали с тех пор старика – хвостырь.

Куриный бог

   Мужик пахал и сошником выворотил круглый камень, посреди камня дыра.
   – Эге, – сказал мужик, – да это куриный бог.
   Принес его домой и говорит хозяйке:
   – Я куриного бога нашел, повесь его в курятнике, куры целее будут.
   Баба послушалась и повесила за мочалку камень в курятнике, около насеста.
   Пришли куры ночевать, камень увидели, поклонились все сразу и закудахтали:
   – Батюшка Перун, охрани нас молотом твоим, камнем грозовым от ночи, от немочи, от росы, от лисиной слезы.
   Покудахтали, белой перепонкой глаза закрыли и заснули.
   Ночью в курятник вошла куриная слепота, хочет измором кур взять.
   Камень раскачался и стукнул куриную слепоту, – на месте осталась.
   За куриной слепотой следом вползла лиса, сама, от притворства, слезы точит, приловчилась петуха за шейку схватить, – ударил камень лису по носу, покатилась лиса кверху лапками.
   К утру налетела черная гроза, трещит гром, полыхают молнии – вот-вот ударят в курятник.
   А камень на мочалке как хватит по насесту, попадали куры, разбежались спросонок кто куда.
   Молния пала в курятник, да никого не ушибла – никого там и не было.
   Утром мужик да баба заглянули в курятник и подивились:
   – Вот так куриный бог – куры-то целехоньки.

Картина

   Захотела свинья ландшафт писать. Подошла к забору, в грязи обвалялась, потерлась потом грязным боком о забор – картина и готова.
   Свинья отошла, прищурилась и хрюкнула. Тут скворец подскочил, попрыгал, попикал и говорит:
   – Плохо, скучно!
   – Как? – сказала свинья и насупилась – прогнала скворца.
   Пришли индюшки, шейками покивали, сказали:
   – Так ми – ло, так мило!
   А индюк шаркнул крыльями, надулся, даже покраснел и гаркнул:
   – Какое великое произведение!..
   Прибежал тощий пес, обнюхал картину, сказал:
   – Недурно, с чувством, продолжайте, – и поднял заднюю ногу.
   Но свинья даже и глядеть на него не захотела. Лежала свинья на боку, слушала похвалы и похрюкивала.
   В это время пришел маляр, пхнул ногой свинью и стал забор красной краской мазать.
   Завизжала свинья, на скотный двор побежала:
   – Пропала моя картина, замазал ее маляр краской… Я не переживу горя!..
   – Варвары, варвары… – закурлыкал голубь.
   Все на скотном дворе охали, ахали, утешали свинью, а старый бык сказал:
   – Врет она… переживет.

Маша и мышки

   – Спи, Маша, – говорит нянюшка, – глаза во сне не открывай, а то на глаза кот прыгнет.
   – Какой кот?
   – Черный, с когтями.
   Маша сейчас же глаза и зажмурила. А нянька залезла на сундук, покряхтела, повозилась и носом сонные песни завела. Маша думала, что нянька из носа в лампадку масла наливает.
   Подумала и заснула. Тогда за окном высыпали частые, частые звезды, вылез из-за крыши месяц и сел на трубу…
   – Здравствуйте, звезды, – сказала Маша.
   Звезды закружились, закружились, закружились. Смотрит Маша – хвосты у них и лапки. – Не звезды это, а белые мыши бегают кругом месяца.
   Вдруг под месяцем задымилась труба, ухо вылезло, потом вся голова – черная, усатая.
   Мыши метнулись и спрятались все сразу. Голова уползла, и в окно мягко прыгнул черный кот; волоча хвост, заходил большими шагами, все ближе, ближе к кровати, из шерсти сыпались искры.
   «Глаза бы только не открыть», – думает Маша.
   А кот прыгнул ей на грудь, сел, лапами уперся, шею вытянул, глядит.
   У Маши глаза сами разлепляются.
   – Нянюшка, – шепчет она, – нянюшка.
   – Я няньку съел, – говорит кот, – я и сундук съел.
   Вот-вот откроет Маша глаза, кот и уши прижал… Да как чихнет.
   Крикнула Маша, и все звезды-мыши появились откуда ни возьмись, окружили кота; хочет кот прыгнуть на Машины глаза – мышь во рту, жрет кот мышей, давится, и сам месяц с трубы сполз, поплыл к кровати, на месяце нянькин платок и нос толстый…
   – Нянюшка, – плачет Маша, – тебя кот съел… – И села.
   Нет ни кота, ни мышей, а месяц далеко за тучками плывет.
   На сундуке толстая нянька выводит носом сонные песни.
   «Кот няньку выплюнул и сундук выплюнул», – подумала Маша и сказала:
   – Спасибо тебе, месяц, и вам, ясные звезды.

Великан

   У ручья под кустом маленький стоял городок. В маленьких домах жили человечки. И все было у них маленькое – и небо, и солнце с китайское яблочко, и звезды.
   Только ручей назывался – окиян-море и куст – дремучий лес.
   В дремучем лесу жили три зверя – Крымза двузубая, Индрик-зверь, да Носорог.
   Человечки боялись их больше всего на свете. Ни житья от зверей, ни покоя.
   И кликнул царь маленького городка клич:
   – Найдется добрый молодец победить зверей, за это ему полцарства отдам и дочь мою Кузяву-Музяву Прекрасную в жены.
   Трубили трубачи два дня, оглох народ – никому головой отвечать не хочется.
   На третий день приходит к царю древний старец и говорит:
   – На такое дело, царь, никто не пойдет, кроме ужасного богатыря великана, что сейчас у моря-окияна сидит и кита ловит, снаряди послов к нему.
   Снарядил царь послов с подарками, пошли послы раззолоченные да важные.
   Шли, шли в густой траве и увидали великана; сидит он в красной рубашке, голова огненная, на железный крюк змея надевает.
   Приужахнулись послы, пали на колени, пищат. А тот великан был мельников внучонок Петька-рыжий – озорник и рыболов.
   Увидал Петька послов, присел, рот разинул. Дали послы Петьке подарки – зерно маковое, мушиный нос, да сорок алтын деньгами и просили помочь.
   – Ладно, – сказал Петька, – веди меня к зверям.
   Привели его послы к рябиновому кусту, где из горки торчит мышиный нос.
   – Кто это? – спрашивает Петька.
   – Самая страшная Крымза двузубая, – пищат послы.
   Мяукнул Петька по-кошачьи, мышка подумала, что это кот, испугалась и убежала.
   А за мышкой жук топорщится, боднуть норовит рогом.
   – А это кто?
   – Носорог, – отвечают послы, – всех детей наших уволок.
   Петька за спину носорога ухватил, да за пазуху! Носорог царапался.
   – А это Индрик-зверь, – сказали послы.
   Индрик-зверь Петьке на руку заполз и укусил за палец.
   Петька рассердился:
   – Ты, муравей, кусаться! – И утопил Индрик-зверя в окиян-море.
   – Ну что? – сказал Петька и подбоченился.
   Тут ему царь и царевна Кузява-Музява Прекрасная и народ бух в ноги.
   – Проси, чего хочешь!
   Поскреб Петька стриженый затылок:
   – Вот когда с мельницы убегать буду, так поиграть с вами можно?
   – Играй, да легонечко, – пискнул царь.
   – Да уж не обижу.
   Перешагнул Петька через городок и побежал рыбу доуживать. А в городке во все колокола звонили.

Произведения для детей
Сказки и рассказы

Полкан

   На весеннем солнышке греется пес Полкан.
   Морду положил на лапы, пошевеливает ушами – отгоняет мух.
   Дремлет пес Полкан, зато ночью, когда на цепь посадят, – не до сна.
   Ночь темна, и кажется все – крадется кто-то вдоль забора.
   Кинешься, тявкнешь, – нет никого. Или хвостом по земле застукает, по-собачьи; нет никого, а стукает…
   Ну, с тоски и завоешь, и подтянет вон там, за амбаром, зальется чей-то тонкий голос.
   Или над поветью глазом подмигивать начнет, глаз круглый и желтый.
   А потом запахнет под носом волчьей шерстью. Пятишься в будку, рычишь.
   А уж жулики – всегда за воротами стоят, всю ночь.
   Жулика не страшно, а досадно – зачем стоит.
   Чего-чего не перевидишь ночью-то… охо, хо… Пес долго и сладко зевнул и по пути щелкнул муху.
   Поспать бы. Закрыл глаза, и представилась псу светлая ночь.
   Над воротами стоит круглый месяц – лапой достать можно. Страшно. Ворота желтые.
   И вдруг из подворотни высунулись три волчьих головы, облизнулись и спрятались.
   «Беда», – думает пес, хочет завыть и не может.
   Потом три головы над воротами поднялись, облизнулись и спрятались.
   «Пропаду», – думает пес.
   Медленно отворились ворота, и вошли три жулика с волчьими головами.
   Прошлись кругом по двору и начали все воровать.
   – Украдем телегу, – сказали жулики, схватили, украли.
   – И колодец украдем, – схватили, и пропал и журавль и колодец.
   А пес ни тявкнуть, ни бежать не может.
   – Ну, – говорят жулики, – теперь самое главное!
   «Что самое главное?» – подумал пес и в тоске упал на землю.
   – Вон он, вон он, – зашептали жулики.
   Крадутся жулики ко псу, приседают, в глаза глядят.
   Со всею силою собрался пес и помчался вдоль забора, кругом по двору.
   Два жулика за ним, а третий забежал, присел и рот разинул. Пес с налета в зубастую пасть и махнул.
   – Уф, аф, тяф, тяф…
   Проснулся пес… на боку лежит и часто, часто перебирает ногами.
   Вскочил, залаял, побежал к телеге, понюхал, к колодцу подбежал, понюхал – все на месте.
   И со стыда поджал пес Полкан хвост да боком в конуру и полез.
   Рычал.

Прожорливый башмак

   В детской за сундуком лежал медведюшка, – его туда закинули, он и жил.
   В столе стояли оловянные солдаты с ружьями наперевес.
   В углу в ящике жили куклы, старый паровоз, пожарный с бочкой, дикая лошадь без головы, собачка резиновая да собачка, которая потерялась, – полон ящик.
   А под кроватью валялся старый нянькин башмак и просил каши.
   Когда нянька зажигала ночник на стене, говорила «ох, грехи» и валилась на сундук, слетал тогда с карниза зазимовавший комар и трубил в трубу, которая у него приделана была к носу:
   – На войну, на войну!
   И тотчас выпрыгивали из стола солдаты, солдатский генерал на белом коне и две пушки.
   Из-за сундука лез медведюшка, расправлял четыре лапы.
   С ящика в углу соскакивала крышка, выезжал оттуда паровоз и на нём две куклы – Танька и Манька, пожарный катил бочку, собачка резиновая нажимала живот и лаяла, собачка, которая потерялась, нюхала пол и скребла задними лапами, лошадь без головы ржала, что ничего не видит, и вместо головы у неё торчал чулок.
   А после всех вылезал из-под кровати нянькин башмак и клянчил:
   – Каши, каши, каши!
   Но его никто не слушал, потому что все бежали к солдатам, которые, как самые храбрые, бросались вперёд к пузатому комоду.
   А под комодом лежала страшная картинка. На картинке была нарисована рожа с одними руками.
   Все смотрели под комод, куклы трусили, но под комодом никто не шевелился, и куклы сказали:
   – Только напрасно нас напугали, мы пойдём чай пить.
   И вдруг все заметили, что на картинке рожи нет, а рожа притаилась за ножкой комода.
   Куклы тотчас упали без чувств, и паровоз увёз их под кровать, лошадь встала на дыбы, потом на передние ноги, и из шеи у неё вывалился чулок, собачки притворились, что ищут блох, а генерал отвернулся – так ему стало страшно, и командовал остатками войска:
   – В штыки!
   Храбрые солдаты кинулись вперёд, а рожа выползла навстречу и сделала страшное лицо: волосы у неё стали дыбом, красные глаза завертелись, рот пополз до ушей, и щёлкнули в нём жёлтые зубы.
   Солдаты разом воткнули в рожу тридцать штыков, генерал сверху ударил саблей, а сзади хватили в рожу бомбами две пушки. В дыму ничего не стало видно.
   Когда же белое облако поднялось к потолку – на полу в одной куче лежали измятые и растерзанные солдаты, пушки и генерал. А рожа бежала по комнате на руках, перекувыркивалась и скрипела зубами.
   Видя это, собачки упали кверху лапами, прося прощения, лошадь брыкалась, нянькин башмак стоял дурак дураком, разиня рот, только пожарный с бочкой ничего не испугался, он был «Красный Крест» – и его не трогали.
   – Ну, теперь мой черёд, – сказал медведь; сидел он позади всех на полу, а теперь вскочил, разинул рот и на мягких лапах побежал за рожей.
   Рожа кинулась под кровать – и медведь под кровать, рожа за горшок – и медведь за горшок.
   Рожа выкатилась на середину комнаты, присела, а когда медведь подбежал, подпрыгнула и отгрызла ему лапу.
   Завыл медведь и улез за сундук.
   Осталась рожа одна; на левую руку оперлась, правой погрозила и сказала:
   – Ну, теперь я примусь и за ребятишек, или уж с няньки начать?
   И стала рожа к няньке подкрадываться, но видит – свет на полу, обернулась к окну, а в окне стоял круглый месяц, ясный, страшный, и, не смигнув, глядел на рожу.
   И рожа от страха стала пятиться, пятиться прямо на нянькин башмак, а башмак разевал рот всё шире и шире. И когда рожа допятилась, башмак чмокнул и проглотил рожу.
   Увидев это, пожарный с бочкой подкатился ко всем раненым и убитым и стал поливать их водой.
   От пожарной воды ожили генерал, и солдаты, и пушки, и собаки, и куклы, у медведя зажила лапа, дикая лошадь перестала брыкаться и опять проглотила чулок, а комар слетел с карниза и затрубил отбой.
   И все живо прыгнули по местам.
   А башмак тоже попросил водицы, но и это не помогло. Башмак потащился к комоду и сказал:
   – Уж больно ты, рожа, невкусная.
   Понатужился, сплющился, выплюнул рожу и шмыгнул под кровать.
   А рожа насилу в картинку влезла и больше из-под комода ни ногой, только иногда по ночам, когда мимо комода медведюшка пробегает или едут на паровозе куклы, – ворочает глазами, пугает.

Воробей

   На кусту сидели серые воробьи и спорили – кто из зверей страшнее.
   А спорили они для того, чтобы можно было погромче кричать и суетиться. Не может воробей спокойно сидеть: одолевает его тоска.
   – Нет страшнее рыжего кота, – сказал кривой воробей, которого царапнул раз кот в прошлом году лапой.
   – Мальчишки много хуже, – ответила воробьиха, – постоянно яйца воруют.
   – Я уж на них жаловалась, – пискнула другая, – быку Семёну, обещался пободать.
   – Что мальчишки, – крикнул худой воробей, – от них улетишь, а вот коршуну только попадись на язык, беда как его боюсь! – и принялся воробей чистить нос о сучок.
   – А я никого не боюсь, – вдруг чирикнул совсем ещё молодой воробьёныш, – ни кота, ни мальчишек. И коршуна не боюсь, я сам всех съем.
   И пока он так говорил, большая птица низко пролетела над кустом и громко вскрикнула.
   Воробьи, как горох, попадали, и кто улетел, а кто притулился, храбрый же воробьёныш, опустив крылья, побежал по траве. Большая птица щёлкнула клювом и упала на воробьёныша, а он, вывернувшись, без памяти нырнул в хомячью нору.
   В конце норы, в пещерке, спал, свернувшись, старый пёстрый хомяк. Под носом лежала у него кучка наворованного зерна и мышиные лапки, а позади висела зимняя тёплая шуба.
   «Попался, – подумал воробьёныш, – я погиб…»
   И зная, что если не он, так его съедят, распушился и, подскочив, клюнул хомяка в нос.
   – Что это щекочет? – сказал хомяк, приоткрыв один глаз, и зевнул. – А, это ты. Голодно, видно, тебе малый, на – поклюй зёрнышек.
   Воробьёнышу стало очень стыдно, он скосил чёрные свои глаза и принялся жаловаться, что хочет его пожрать чёрный коршун.
   – Гм, – сказал хомяк, – ах он, разбойник! Ну, да идём, он мне кум, вместе мышей ловим, – и полез вперёд из норы, а воробьёныш, прыгая позади, думал, какой он, воробьёныш, маленький и несчастный, и не надо бы ему было совсем храбриться.
   – Иди-ка сюда, иди, – строго сказал хомяк, вылезая на волю.
   Высунул воробьёныш вертлявую головку из норы и обмер: перед ним на двух лапах сидела чёрная птица, открыв рот. Воробьёныш зажмурился и упал, думая, что он уже проглочен. А чёрная птица весело каркнула, и все воробьи кругом неё попадали на спины от смеха – то был не коршун, а старая тётка ворона…
   – Что, похвальбишка, – сказал хомяк воробьёнышу, – надо бы тебя посечь, ну да ладно, поди принеси шубу да зёрен побольше.
   Надел хомяк шубу, сел и принялся песенки насвистывать, а воробьи да вороны плясали перед норой на полянке.
   А воробьёныш ушёл от них в густую траву и со стыда да досады грыз когти, по дурной привычке.

Жар-птица

   У царевны Марьяны была нянька Дарья.
   Пошла Дарья на базар, купила кенареечную птичку и повесила на окно.
   Царевна Марьяна в кровати лежит и спрашивает:
   – Нянька, а как птицу зовут?
   – Кенареечная.
   – А почему?
   – Потому что конопляное семя ест.
   – А где ее дом?
   – На солнышке.
   – А зачем она ко мне прилетела?
   – Чтобы тебе песни петь, чтобы ты не плакала.
   – А если заплачу?
   – Птичка хвостом тряхнет и улетит.
   Жалко стало царевне с птичкой расстаться, глаза Марьяна потерла и заплакала.
   А птичка хвостом тряхнула, открыла клетку, шмыг за окно и улетела.
   Принялась Дарья царевне Марьяне глаза фартуком вытирать и говорит:
   – Не плачь, я сбегаю, великана Веньку позову, он птичку нам поймает.
   Пришел высокий великан Венька, о четырех глазах – два глаза видно, а два не видно.
   Постоял Венька и говорит:
   – Я есть хочу.
   Принесла ему Дарья горшок каши. Великан кашу съел и горшок съел, нашел нянькины башмаки и башмаки съел – такой был голодный, – рот вытер и убежал.
   Прибегает великан в Марьянин сад, а в саду на яблоне кенареечная птичка сидит и клюет красные яблоки. Великан и думает: что ему сначала схватить – яблоко или птичку?
   И пока думал, явился лютый медведь и говорит:
   – Ты зачем кенареечную птицу ловишь? Я тебя съем.
   И стал медведь лапой землю скрести. Великан испугался, сел на дом и ноги поджал, а птичка шмыг в кусты и улетела за озеро.
   Огорчился великан и принялся думать, как ему медведя перехитрить; придумал, – нарочно испугался и закричал:
   – Ой, рыжий бык бежит, ой, боюсь!
   Медведь одного только рыжего быка и боялся на свете, сейчас же лег на бок и морду в кусты засунул – спрятался.
   А великан с крыши слез и к озеру побежал. Озеро было длинное – не перейти, а на той стороне на ветке птичка сидит.
   Великан был догадливый, сейчас же лег на берег и стал озеро пить.
   Пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил и выпил все озеро вместе с лягушками.
   Встал на четвереньки и побежал за птичкой пе сухому дну.
   А птичка дальше в темный лес улетела. Неудобно великану по лесу идти, деревья за подмышки задевают, озеро в животе с лягушками плещется, и настает темный вечер.
   По вечерам лягушки квакать привыкли, и принялись они в животе у великана громко квакать.
   Великан испугался, стал аиста звать. Проснулся белый аист; стоял он на одной ноге на сухом пеньке; глаза протер, подождал, пока луна взойдет, чтобы виднее было, подлетел к великану и говорит:
   – Раскрой рот.
   Великан раскрыл рот, аист туда голову сунул, поймал лягушонка и проглотил.
   Тогда кричит из живота лягушиный царь:
   – Прогони белого аиста, я тебе сундучок подарю, без него птички не поймаешь.
   Великан знал, что лягушиный царь – честный, рот закрыл и говорит:
   – Уходи, белый аист, чай, уж наелся.
   А лягушиный царь вылез в великанов рот, лапой подал хрустальный сундучок и объяснил:
   – В сундуке туча, в туче с одного краю молния, с другого – дождик, сначала погрозись, потом открывай, птица сама поймается.
   Обрадовался великан, взял сундучок и дальше побежал за кенареечной птичкой.
   А птичка через темный овраг летит и через высокую гору, и великан через овраг лезет, и на гору бежит, пыхтит, до того устал – и язык высунул, и птичка язык высунула.
   Великан и кричит птичке:
   – Царевна Марьяна приказала тебя поймать, остановись, а то сундучок открою…
   Не послушалась птичка великана, только ногой по ветке топнула.
   Тогда великан открыл сундучок. Вылетела из сундучка сизая туча, кинулась к птичке и заворчала.
   Испугалась птичка, закричала жалобно и мотнулась в кусты.
   И туча в кусты полезла. Птичка под корень, и туча под корень.
   Взвилась птичка в небо, а туча еще выше, да как раскатилась громом и ударила в птичку молнией – трах!
   Перевернулась птичка, посыпались с нее кенареечные перья, и вдруг выросли у птицы шесть золотых крыльев и павлиний хвост.
   Пошел от птицы яркий свет по всему лесу. Зашумели деревья, проснулись птицы.
   Ночные русалки с берега в воду попрыгали. И закричали звери на разные голоса:
   – Жар-птица, Жар-птица!!!
   А туча напыжилась и облила Жар-птицу мокрым дождем.
   Замочил дождик золотые крылья Жар-птице и павлиний хвост, сложила она мокрые крылья и упала в густую траву.
   И стало темно, ничего не видно. Великан в траве пошарил, схватил Жар-птицу, сунул за пазуху и побежал к царевне Марьяне. Царевна Марьяна привередничала, губы надула сковородником, пальцы растопырила и хныкала:
   – Я, нянька, без кенареечной птички спать не хочу.
   Вдруг прибежал великан и на окно посадил Жарптицу.