Томас Пенелопа. Тайна

   — Можешь просто описать свой рисунок, я смогу представить его себе.
   Она решительно отказалась, что меня еще больше удивило, так как она никогда не была упрямым ребенком.
   Тут же поняв, что отказ может обидеть меня, она сказала:
   — Это секрет. Его знаем только Матильда и я. Мы дали друг другу обещание, что никому не скажем, но это было до Вашего приезда, Джессами.
   Я улыбнулась.
   — Матильда сказала тебе, что мне можно доверять?
   — Она сказала, что мы можем нарисовать картину, это ведь не то же самое, что рассказать.
   — Нет, конечно, — подтвердила я, уверенная, что именно это ей хотелось услышать.
   Кларисса кивнула.
   — Я тоже так думала, но…
   Машинально она наклонилась ближе ко мне. Ей отчаянноч хотелось о чем-то рассказать, но она не решалась легко расстаться с тайной, которую хранила долгое время. На лице была написана напряженная внутренняя борьба, пальцы ее нервно теребили альбом. Я не могла позволить ей находиться в таком состоянии, зная, что оно может плохо отразиться на ее здоровье.
   — Не волнуйся, покажешь в другой раз, когда захочешь. А теперь вымой руки и начнем заниматься.
   Она охотно согласилась и выбежала из комнаты, облегченно вздохнув; это напомнило о моем вчерашнем бегстве из гостиной. Я дала себе молчаливое обещание не ставить ее больше в такое положение, как бы глубоко ни была уверенность, что она должна довериться мне.
   Конечно, можно было самой посмотреть в альбом, но это означало обмануть ее доверие. Это могло принести больше вреда, чем пользы. Я решила, что нужно сохранять терпение. Терпение и решимость. Мне это всегда удавалось.
   Через несколько минут Кларисса вернулась с чисто вымытыми руками, если не считать серых полосок под ногтями. Она весело сказала: «Доброе утро», словно мы еще не виделись с утра, и заняла свое место.
   Я вспомнила, что она ни разу не спросила о Пенгли после нашего недавнего визита. Уже во второй раз я убедилась — она может забывать то, чего не хочет помнить. Эта способность мне показалась несколько странной для ребенка. В конечном итоге такая привычка могла в дальнейшем принести вред.
   Но во время занятий Кларисса была более внимательна, чем я. Я даже подозревала, что она очень удивилась, слыша, как я несколько раз запнулась посреди предложения и не всегда могла расслышать ее вопрос.
   — Вы нездоровы, Джессами? — спросила она, когда я снова забыла, чем мы занимались.
   — Нет, я чувствую себя хорошо — заверила я.
   — Вы выглядите не так, как обычно, — продолжала она. — Я подумала об этом, когда Вы пришли, и теперь…
   — Что теперь?
   — Вы кажетесь… — она не могла найти нужное слово.
   — Озабоченной, — подсказала я. — Это значит, что я думаю о чем-то другом.
   Она кивнула.
   — Наверное, ты права. Но тебя это не должно беспокоить. Я же здорова.
   — Мне не хотелось бы, чтобы Вы заболели. Вспомнила ли она мать в эту минуту? Я улыбнулась и постаралась отогнать навязчивые мысли, которые отвлекали меня от работы.
   — Не волнуйся. Я даже не помню, когда болела еще чем-нибудь, кроме простуды.
   — И Вы не покинете меня?
   Ее вопрос поразил меня. Мне не приходило в голову, что она объяснила мое состояние тем, что мне не нравится жить в Холле.
   — Дорогая Кларисса, разве я не дала обещание, что никогда не сбегу из этого дома? Ты должна мне верить.
   — Я думала, что Вы разозлились на меня.
   — Почему я должна была злиться?
   Она вздохнула и несколько расслабилась. Очевидно, мое искреннее удивление успокоило ее подозрение.
   — Даже если бы ты меня чем-то огорчила, я бы попыталась побеседовать с тобой, а не пускаться в бегство.
   Глазки ее забегали, я наклонилась и поцеловала ее в щеку.
   — Ну, хватит заниматься ерундой. Мэри скоро принесет второй завтрак и может подумать, что я тебя ругала.
   — И скажет папа.
   — И нам обеим достанется.
   Она хихикнула: он никогда ее не бранил.
   — Почему ты решила, что я недовольна тобой? — спросила я, видя, как румянец вернулся на ее щечки и глаза снова оживленно засияли.
   Она бросила взгляд на альбом, который еще лежал на столе возле доски.
   — Я собиралась показать Вам, правда, собиралась.
   — Я знаю.
   Ее нижняя губка задрожала, но она все же улыбнулась и, схватив альбом, сунула его мне в руки. Так как я не сразу его открыла, она снова забрала его и стала листать страницы, пока не нашла то, что искала.
   Я посмотрела на рисунок, пытаясь понять, что на нем изображено. Кларисса не обладала художественными способностями, свойственными некоторым детям ее возраста. Но она явно изобразила окно. Оно было высокое и узкое, пересеченное линиями, видимо, обозначавшими перекладины рам. По одну сторону окна сидели две скрюченные фигуры, одна сжимала другую. Я поняла, что это должно было обозначать Клариссу, державшую в руках Матильду.
   По другую сторону окна было изображено что-то неясное, но тоже похожее на человеческую фигуру. Мужскую или женскую — разобрать было невозможно. Она была нарисована в более светлом цвете, чем первые две, и контуры ее были нечеткими.
   Но в целом фигура производила страшное впечатление. Все линии были искажены, то ли от недостатка умения, то ли специально, трудно было сказать. Ведь фигуры ее и Матильды были нарисованы вполне правильно. По крайней мере, они не производили впечатления чего-то угрожающего, что чувствовалось в третьей фигуре.
   — Что это? — спросила я, надеясь получить объяснения.
   — Иногда у меня бывают кошмары. Тогда я вижу это чудовище.
   Взгляд ее был прикован к листу, лицо побелело.
   — Это мой… моя…
   Она задрожала и выбежала из комнаты.

Глава 13

   В холле раздался звон разбитого стекла. Я выронила альбом и выбежала из классной комнаты. На полу в луже коричневой воды валялись осколки разбитой вазы и свежесорванные фиалки. Мэри склонилась над разбитым стеклом в позе отчаяния. Увидев меня, она указала глазами на комнату Клариссы.
   — Она налетела на меня, мисс, и выбила вазу из рук. На нее это так не похоже. Она была вне себя.
   — Пустяки, — успокоила я ее. — Убери, пожалуйста, стекло и вытри лужу. Я позабочусь о Клариссе.
   — Да, мисс.
   Кларисса стояла над умывальником в своей спальне, ее рвало. Я поспешила поддержать ее, так как спина конвульсивно двигалась вверх и вниз, и держала ее за плечи, пока не прекратились спазмы. Когда она выпрямилась, лицо ее было мертвенно бледным.
   — Тебе лучше? — спросила я. Она слабо кивнула.
   — Я не думала, что мой вопрос тебя так расстроит.
   — У меня все утро болел живот.
   Я подумала, что ее могло расстроить что-то большее, чем история с рисунком. Или она заболела. В доме был грипп: болели Дейви и одна из горничных. Я потрогала лоб, он был горячий, лицо тоже начинало гореть.
   Я уложила ее в постель. Молчаливая и покорная, она позволила мне ухаживать за ней. Меня мучил вопрос, было ли ее ночное видение вызвано болезнью, или наоборот. В любом случае решение поделиться со мной большим секретом должно было стоить ей многих душевных сил.
   И что осталось недосказанным? Я вспомнила ее последние слова: «Это мой… моя…»
   Что мог видеть ребенок шести лет такого, что он определил как принадлежащее ему? Что могло ей померещиться в тот вечер, когда она сильно испугалась, посмотрев в окно из холла для прислуги?
   Ее мать? Гувернантка? Отец? Но вряд ли она испугалась бы знакомого лица. Лорда Вульфберна вообще не было в имении, он был в Даблбуа. Я подумала о причудах тумана и поняла, как легко они могли обмануть зрение ребенка, если ей почудился за окном призрак женщины.
   Миссис Пендавс взволнованно сбежала в комнату, прервав мои мысли.
   — Она заболела? — спросила она. — Мэри говорит, ребенок был не похож на себя.
   — Думаю, у нее грипп, — ответила я. — Если бы Вы посидели с ней несколько минут, я попросила бы лорда Вульфберна послать за доктором.
   Мне не пришлось долго искать Его Светлость. Мэри уже успела сообщить ему новость, и мы чуть не столкнулись на верхней ступеньке лестницы. Он протянул руку, чтобы остановить меня, напомнив прикосновением о том, что произошло прошлым вечером. На мгновение мне показалось, что он думает о том же, но первые его слова показали, что я ошибаюсь.
   — Что с ней? Что-то случилось? Я успокоила его.
   — Нельзя было оставлять ее одну.
   — С ней миссис Пендавс. Я шла сообщить Вам. Мне кажется, что не мешает послать за доктором.
   — Я уже отдал распоряжение Уилкинсу, чтобы он послал Бастиана.
   Я сама должна была понять по его тону, что он сделал все, что нужно. В это утро он придирался к каждому моему движению. Я поняла, что он разочарован во мне по причине, вовсе не связанной с Клариссой. Он выглядел несколько осунувшимся, под глазами были темные круги, лицо не брито, одежда измята. Можно было подумать, он снова провел ночь в кабинете на узком диване.
   Заметив, что я внимательно разглядываю его, он иронически произнес:
   — Может быть, лучше обратить меньше внимания на мою ничтожную особу, а позаботиться о моей дочери?
   — Конечно, милорд. Но мне хотелось бы сказать Вам пару слов конфиденциально.
   — Перейдем в Вашу гостиную?
   Сначала я хотела предложить классную комнату, но передумала.
   — Да, там будет удобно.
   — Я загляну к Клариссе и приду, — сказал он.
   Я пошла вперед по коридору, он шел позади. Я чувствовала его взгляд и старалась не спотыкаться, ноги с трудом держали ровный шаг, словно на меня наступало облако, готовое разразиться ураганом без предупреждения. Даже его шаги ассоциировались у меня с ударами грома, каждый шаг эхом разносился по коридору.
   Я чувствовала, что не могу выдержать такого напряжения, и вошла в класс, чтобы пропустить его вперед. Альбом Клариссы все еще лежал на полу. Я подняла его и открыла страницу, которую она мне показала. Снова ее рисунок заставил меня внутренне содрогнуться. Решив, что не стоит оставлять этот рисунок в альбоме, чтобы снова не вызвать у Клариссы неприятных воспоминаний, я вырвала лист и убрала альбом в стол.
   В руках у меня остался рисунок — странная фигура, застывшая в неестественной позе за окном. Мне хотелось бросить его в камин, чтобы он сгорел дотла и больше не волновал ничье воображение, но что-то в этой фигуре странно притягивало. Я вернулась к себе и спрятала лист в ящике письменного стола.
   Через несколько минут раздался стук лорда Вульфберна. Он вошел, но не сел рядом со мной, а подвинул кресло и расположился напротив дивана. В данную минуту его интересовала только его дочь и ее безопасность.
   — Разговор не займет много времени, — заверила я. — Затем я вернусь и буду сидеть с Клариссой.
   — Срочности нет. Миссис Пендавс дала ей снотворное. О чем Вы хотели говорить?
   — Перед тем, как ей стало плохо, Кларисса пыталась рассказать о преследующих ее кошмарах — они связаны с той фигурой, которую она наблюдала тогда в тумане.
   Может быть, нужно было рассказать о рисунке, но что-то удерживало меня.
   Он снова пристально разглядывал меня поверх сложенных ладоней, волчья голова перстня привлекла мое внимание.
   — Ей удалось сказать что-то вразумительное? — спросил он.
   Я отрицательно покачала головой.
   — Но что она все-таки сказала?
   Я колебалась, понимая, что мой ответ ему не понравится. Но не могла же я утаить такую важную вещь!
   — Она узнала в той фигуре знакомого и близкого ей человека. Мне кажется, она уверена, что видела мать.
   — Это исключается, — он смотрел на меня с явным отвращением. — Вы хотите заставить меня поверить в призраки, мисс Лейн?
   — Я сама в них не верю. Но Кларисса верит. А воображение ребенка просто непредсказуемо.
   Он с минуту подумал, потом, хоть и неохотно, кивнул в знак согласия.
   — Простите меня. Вы же не виноваты в ее видениях, призрак это или не призрак. Но меня беспокоит эта склонность к фантазиям. Я…
   — Вы опасаетесь, что можете потерять ее, как потеряли ее мать, — сказала я мягко.
   Он провел рукой по волосам.
   — У меня кроме нее никого нет. Я не хотел бы лишиться ее, мисс Лейн.
   Я вздрогнула от этой мысли.
   Он замолчал, слышно было только тиканье часов на камине и наше дыхание. Он машинально крутил перстень на пальце, а я поймала себя на том, что считаю махровые розы на узоре ковра и не могу решиться сказать, что меня беспокоит.
   — Милорд…
   — Джессами…
   Мы одновременно начали говорить и одновременно остановились. Я заставила себя продолжать, прежде чем он успел собраться с мыслями, ибо, если бы он начал первым, моя задача была бы труднее.
   — Извините, милорд, но должна Вам сказать еще кое-что. Одну минуту.
   Я принесла гребни из спальни и положила их на стол перед ним.
   — Хочу вернуть Вам их.
   Он взглянул на них, но не взял.
   — Извините, но я не могу их принять, — добавила я. Он с горечью усмехнулся.
   — Да, конечно, я понимаю, что Вы их не можете принять. Снова вынужден извиниться перед Вами. Я слишком поглощен своими заботами, у меня не было времени подумать о Ваших.
   — Милорд?
   — Вы не тот человек, за которого я принимал Вас, мисс Лейн, — он сделал знак рукой, предупреждая возражения. — Не хочу обвинить Вас в том, что Вы намеренно ввели меня в заблуждение. Скорее, Вы не знаете сами себя.
   — Вы говорите загадками, — сказала я, ощущая, как чувство неловкости овладевает мной.
   Он вздохнул.
   — Все очень просто. В постоянной заботе о насущных проблемах я не разглядел в Вас некоторые черты.
   Я выпрямилась.
   — Естественно, Вы не можете знать все подробности о Ваших людях, но не понимаю, почему это должно огорчать Вас.
   — Я ошибочно принял Вашу спокойную сдержанность за силу характера…
   — То есть…
   — …Ваше умение контролировать свои эмоции за безмятежность и ясность ума…
   — Вы не смеете…
   — …и Ваши колебания за девичью робость.
   Он сделал паузу, чтобы яснее прозвучали последующие слова и окинул меня холодным взглядом, который лишил меня остатков самообладания.
   — Вчера вечером я убедился в своей ошибке. Мне захотелось пощупать, цел ли мой узел на затылке.
   — Должна признаться, Вы напугали меня вчера, — сказала я дрожащим голосом.
   — Напугал? Вы были в ужасе. Дайте руку и я покажу, какую шишку Вы мне наставили.
   Я отдернула руку назад, больно ударившись локтем о край дивана.
   — Это ни к чему. Согласна, что проявила чрезмерную вспыльчивость. Но в той ситуации Вы должны были предвидеть, что сдержанность может мне изменить.
   — Моя дорогая Джессами! Что я Вам сделал такого плохого? Только обнял Вас и сказал, как Вы мне дороги.
   Это вовсе не причина для баталии, которую Вы затеяли.
   — Я гувернантка и у Вас на службе. Вряд ли было уместно…
   — Чепуха. Вы прекрасно знаете, что для меня Вы гораздо больше, чем гувернантка. Вам просто удобнее ограничить наши отношения официальными рамками.
   — То, что Вы говорите, смешно. К чему мне настаивать на зависимом положении, если у меня есть право на другое? Это было бы непростительной глупостью.
   Его взгляд выражал полную уверенность в своей правоте.
   — Потому что чем ниже положение, тем безопаснее расстояние.
   — Какое расстояние? Между мной и Вами?
   — Нет. Думаю, если бы Вы хотели держать меня на почтительном расстоянии, Вы нашли бы, как это сделать.
   — Тогда о каком расстоянии идет речь? Не вижу логики.
   — Отделяющее Вас от жизни, Джессами, — он повертел кольцо на пальце. От жизни и счастья. От всего, что стало бы принадлежать Вам, если бы Вы немного ослабили узду на своих чувствах. — Сказав это, он неожиданно замолчал.
   Я вскочила на ноги, не в силах больше сносить его нападки. Он был невыносим. Я всегда знала, что он заносчив, но это было уж слишком. Как я могла считать его умным человеком? Это были оценки человека, склонного к алкоголю. Презрение к нему охватило меня и было так велико, что я не находила слов, чтобы выразить его. Во мне бушевало столько противоречивых чувств, что я вообще не могла говорить.
   — Как? Вы не хотите ответить, осадить меня?
   — Ваши комментарии не заслуживают ответа, — наконец проговорила я. — Вы несете чушь.
   — Нет, любовь моя. Проанализируйте свое прошлое и Вы поймете, что я прав, — его голос снизился до нежного шёпота, в глазах появилось выражение, которое мне нравилось и располагало к доверию. — Когда Вы были ребенком, Вас взяли в состоятельный дом, разбудив мечты о прекрасной жизни, но потом все отняли в одночасье, и весьма неделикатным образом. Неудивительно, что Вы боитесь рисковать очутиться в том же положении вторично. То, что Вы не принимаете, никто не сможет у Вас отнять.
   — Вы ссылаетесь на события моего детства. Прошло много лет. Я изменилась.
   Он встал и попытался подойти ко мне, но я отошла так, чтобы он не достал меня. Вздохнув, ор не стал настаивать, но укрыться от слов было невозможно.
   — Даже жизнь — слишком короткий период времени, чтобы изгладить горькие воспоминания в чувствительном сердце. Но страх боли можно преодолеть.
   Я начала злиться.
   — Вы обвиняете меня в трусости, однако пригласили в дом, потому что считали храброй. Один человек не может быть одновременно и трусом, и смельчаком, милорд.
   — Иметь смелость на то, чтобы терпеть невзгоды в одиночку, когда нет другого выбора, — не то же самое, что добровольно согласиться терпеть разочарование от других.
   Он опять сделал несколько шагов в мою сторону, я отступила, но бежать было некуда. Не дав мне опомниться, он схватил меня за руку и потащил в спальню. У меня перехватило дыхание. Неужели он собирается…
   Я не могла даже мысли об этом допустить.
   Он остановился перед зеркалом. Я вырвала руку, но передышка длилась недолго. Он прижал мне руки и заставил посмотреть на свое отображение.
   — Посмотрите на себя, — сказал он. — Ваши волосы. Платье, которое Вы специально выбрали сегодня. Вы снова стали той самой сироткой, которая впервые появилась в этом доме. Суровая. Одинокая. Недотрога. Странно, что Вы не вынули одно из своих траурных платьев.
   К своему стыду, я покраснела. Он застонал и отпустил меня.
   — Боже Милосердный, Джессами, это я так Вас напугал, что Вы снова замкнулись в своем коконе? Почему Вы не делаете то, что подсказывает Вам Ваше чувство? Вы надели бы свой траур, если бы не боялись напомнить Клариссе о смерти? Так я понял?
   Ответить положительно значило дать ему лишний козырь против меня самой. Я нарочито сжала губы, чтобы показать, что я отказываюсь отвечать на его вопрос.
   Он сказал вместо меня, прочитав ответ в моем лице как в открытой книге.
   — Думаю, Вам самой не доставило большого удовольствия то, что Ваши мечты не состоялись.
   Неужели он прав? Нет, не может быть, его обвинение не имеет под собой почвы. Но даже если и так. Нет, это неправда.
   — Вам обязательно нужно мучить меня? — сказала я тихо.
   — Господь с Вами, Джессами. Вы считаете, что я хочу намеренно причинить Вам боль? Напротив, мое единственное желание, чтобы Вы не убегали от себя самой и не отказывались от счастья, если оно само идет к Вам в руки.
   — Тогда Вам незачем беспокоиться. Я вполне довольна жизнью в Вульфбернхолле, она меня с самого начала устраивала.
   — Это не настоящее счастье, любовь моя. Гувернантка не имеет личной жизни. Ей дано лишь место в чужом доме, право учить чужих детей, есть чужую пищу с чужих тарелок. Вокруг нее кипит жизнь, но все проходит мимо, оставляя ее за кулисами.
   — Меня это устраивает, как и многих других женщин.
   — В самом деле? И правда. В такой жизни не рискуешь много потерять. Но в один прекрасный день Вы поймете, что Вы принесли в жертву саму себя, свою молодость, свои мечты. Вы не хотите, чтобы я поверил, что Вы желаете себе такой участи?
   На такие вопросы я не собиралась отвечать. Гордо подняв голову и распрямив плечи, я посмотрела ему в глаза с вызовом. Какое право он имел так обращаться со мной? У меня тоже есть гордость и право на уважение.
   — Я не хочу больше слушать… — начала я.
   — Придется послушать, никуда не денетесь, — перебил он, теряя самообладание, — потому что если Вы не сделаете это сегодня, то я заставлю выслушать меня завтра, послезавтра. И не оставлю Вас в покое, пока не выскажу все, что считаю нужным.
   В глазах его теперь горел фанатичный огонь; волосы, которые он время от времени взъерошивал рукой, упали на лоб. Он отбросил их движением головы. Выражение его лица придало мне силы продолжать борьбу.
   Какой у меня был выбор? Чтобы дать ему возможность высказаться, я вернулась в гостиную. Он последовал за мной. Я заняла свое место на диване, убеждая себя — пусть себе говорит, сколько вздумается, на меня это не подействует.
   Лорд Вульфберн остановился у окна, закрыв своей фигурой даже тот тусклый свет, который пробивался сквозь стекла. Он не спешил продолжить разговор. Я сложила руки на коленях и смотрела в пространство, приготовившись слушать.
   — Гребни я заберу, — сказал он спокойно. — Но только на время, пока Вы созреете, чтобы пользоваться ими.
   — Этого не случится.
   — Когда я дарил их Вам, я даже не представлял, что этот подарок окажется символическим. Сейчас я заворачиваю их в бумагу и откладываю в сторону. Точно так же Вы поступаете с Вашими собственными чувствами: откладываете их подальше до лучших времен. Откройте свое сердце, Джессами. Не гоните счастье, пока еще не поздно.
   Я так сильно сжала пальцы, что побелели косточки. Слова лорда Вульфберна доносились словно издалека.
   — Может быть, я поступаю эгоистично. После смерти жены я дал слово, что не рискну полюбить снова. Но Вы не похожи на других знакомых мне женщин. Если я еще когда-нибудь смогу быть счастлив, то только рядом с Вами.
   Он выжидательно смотрел на меня.
   — Вы все сказали? — спросила я.
   — Страх — ужасная штука, Джессами. Он гложет Вас постоянно, пока все доброе в Вашей душе погибает безвозвратно и остается только оболочка. Никто не испытал это так ощутимо, как я.
   — Значит, Вы не имеете права читать мне нравоучения.
   — Между нами есть разница. Я опасаюсь за жизнь тех, кого люблю. Испытать облегчение мне не дано, за это пришлось бы расплачиваться жизнью тех, кто мне дорог. Но Вы, дорогая моя Джессами, боитесь только за себя.
   — Я не «Ваша дорогая Джессами», — закричала я. — И как Вы смеете давать мне наставления, когда сами пьете до бесчувствия и позволяете вести себя так грубо, что стали неугодны своим знакомым и друзьям?! У Вас нет права критиковать других. Никакого права! И я не буду Вас больше слушать, как бы Вы мне ни угрожали.
   Не обращая внимания на его испуганное лицо, я вскочила и выбежала из комнаты. Он окликнул меня, но я не остановилась. Если мне негде укрыться от него в доме, я спрячусь в другом месте. Моля Бога, чтобы он не бросился догонять меня, я сбежала вниз по лестнице, распахнула дверь и выбежала из Холла.
   Я бежала, пока мне не стало трудно дышать. Ужасно болели ноги. Уже скрылся из виду Холл и развалины, видна была только крыша башни, вокруг, насколько хватало взгляда, простирались заросшие травой болота и кое-где торчали из земли скалы.
   В изнеможении я упала на землю.
   Я решила не возвращаться. Впереди уже недалеко был Даблбуа и железнодорожная станция, откуда можно было добраться до Лондона. К северо-западу находился Бодмин. Можно было поискать работу там. На одной из окрестных ферм меня могли приютить на несколько дней, пока я не решу, что делать.
   Я чувствовала себя не совсем беспомощной. Леди Вульфберн, конечно, не поможет мне, но мисс Пенгли и сэр Рональд не бросят меня в беде. Я вспомнила их гостеприимный теплый дом, и на душе стало легче.
   Прошло какое-то время, напряжение спало, стало снова легко дышать. Ветерок усиливался, трепал волосы, давал ощущение свежести, горячил кровь.
   Чувство облегчения, которое я испытала, выбежав из Холла, стало уступать место сомнениям и беспокойству. Слова лорда Вульфберна еще звучали в ушах. Неужели у меня действительно что-то не так? Почему обязательно нужно искать спасение в бегстве? Почему я боюсь малейшего посягательства на свой внутренний мир? Что мешает мне изменить прическу и носить платья, которые мне к лицу? От чего я спасаюсь? И что будет с Клариссой, если я брошу ее? Другой гувернантки у нее не будет. Ей придется довольствоваться обществом миссис Пенгли и мисс Уорели. И к чему приведет новый обман, нарушенные обещания? Не подорвет ли это окончательно ее и без того слабое здоровье?
   А где-то в самых тайных уголках сознания звучал другой вопрос и не давал покоя. Если я уйду, что станет с НИМ?
   Что станет со мной?
   Занятая борьбой с собственными мыслями и воспоминаниями, я не заметила, как стало темнеть. Туман подполз так незаметно, что только когда я поняла, что не вижу даже башни, я осознала, что происходит. И испугалась. Все вокруг заволакивалось белой дымкой, словно волшебник набрасывал на природу серое покрывало, шептал таинственные заклинания, приводил в движение все вокруг.
   Я поднялась с земли, и побежала назад, неслась без оглядки, сдерживаемая только страхом налететь в темноте на скалу. Я знала, что не успею добежать до Холла до наступления сумерек.
   Когда я добежала до дома, было уже почти темно. Когда я вошла в прихожую, миссис Пендавс в тревоге рассматривала меня с верхней площадки лестницы.
   — Слава Богу, Вы живы! Идите сейчас же в кабинет и скажите Его Светлости, что Вы вернулись. Он в ужасном состоянии. Он уже собирался послать людей на поиски.