Томас Пенелопа. Тайна

   — К тому же вовсе не близкий. Он вздохнул.
   — Бедное дитя. Несмотря на ее положение, она, видно, появилась на свет не для легкой жизни. Могу только молиться, чтобы она быстро поправилась, как надеется доктор.
   Я сомневалась относительно быстрой поправки Клариссы, но промолчала.
   Очевидно, выражение моего лица выдало мысли, потому что он вздрогнул.
   — В чем дело? Вы что-то не досказали?
   Мне не очень хотелось посвящать его, но выхода не было.
   — Не уверена, но думаю, что ее потрясение вызвано не только зрелищем истерзанной овцы, — сказала я мягко. — Когда мы были на пути к Браун Джелли, нам попались две овцы, отбившиеся от стада, и она… она как-то странно связала их одиночество со своим состоянием. И она волновалась, что с ними может произойти что-то плохое, хотя я уверяла ее в обратном.
   Я нарочно не упомянула о фермере. Тристан имел и без того достаточно забот, ему не нужно было ломать голову, почему его дочь боится, что он, ее отец, может поступить с ней жестоко. И даже сейчас я не могла отогнать мысль, что она боится потерять его любовь, а не считает, что он способен нанести ей какой-то физический ущерб. Глупо было тревожить его напрасно.
   — Я сказала, что фермер обязательно их защитит. Теперь меня беспокоит, что она восприняла эту растерзанную овцу иначе, чем любой ребенок сделал бы на ее месте.
   — Не дай Бог! Надо молиться, чтобы мы оба ошиблись. Она не сможет пережить этого ужаса еще раз.
   Я с готовностью согласилась. Тристан взял мою руку в свои.
   — Боюсь, что только осложнил Вашу жизнь, пригласив сюда. Теперь Вам приходится заниматься моими проблемами.
   — Обо мне не беспокойтесь. В Вашем доме я впервые узнала настоящее счастье.
   — Счастье неуловимо. Его можно ощутить в самых неподходящих ситуациях. О себе могу только сказать, никогда не поверил, что могу найти свое счастье в подвале с углем.
   Он нагнулся к моему лицу, я со страхом подумала, что он хочет поцеловать меня. Снова меня охватила паника и желание укрыться за своей девичьей непорочностью.
   Но тут же я пристыдила себя и стала доказывать самой себе, что не имею права оттолкнуть, если он хоть что-то для меня значит.
   Я вся внутренне сжалась, но повернула лицо к нему. Внезапно в кабинете стало нестерпимо душно, в ушах зашумело так, что я уже не слышала потрескивания дров в камине, ничего, кроме собственного дыхания. Забыв обо всем, я закрыла глаза.
   И ждала.
   В награду ощутила прикосновение его губ к моим. Это был очень легкий поцелуй, нежный до невозможности. Едва уловимое касание губ, словно мимолетное движение цветка. Было странно сознавать, что такой ершистый человек способен на почти изощренную нежность. Я даже сомневалась, поцеловал ли он меня вообще.
   Я открыла глаза, надеясь, что его все еще закрыты. Он смотрел, не скрывая нежной улыбки. Я вопросительно смотрела на него, он на меня, ожидая найти ответ на свой немой вопрос. Что за вопрос, нетрудно было догадаться.
   Я улыбнулась.
   Довольный, что я не оказываю сопротивления, он обнял меня и снова поцеловал, долгим крепким поцелуем, развеявшим всякие сомнения. Затем он прижался щекой к моему лицу и крепче сжал меня в объятиях.
   Я вздохнула и тоже прижалась к нему. Его сильные руки излучали приятное тепло, в его объятиях я испытала непередаваемое блаженство, совсем неправдоподобное. Каждую секунду я ожидала, что сейчас все оборвется и я снова останусь наедине со своим одиночеством, более холодным и печальным, потому что завеса другой жизни уже приоткрылась мне.
   Не знаю, сколько прошло времени. Я немного высвободилась, чтобы передохнуть.
   — Все в порядке? — прошептал он. Я кивнула.
   — Так уж устроен человек. Он может одновременно находиться в чьих-то объятиях, даже принимать поцелуи, но не забывать, что иногда нужно набрать побольше воздуха в легкие, — подразнил он, не разжимая рук.
   — Это мой первый поцелуй, — объяснила я, притворившись, что он ошибся в причине моего жеста. — Я еще не знакома с этой процедурой.

Глава 15

   Первым опомнился Тристан. Он разжал руки, я неохотно его отпустила, упрекая взглядом за отступление.
   — Прости, любовь моя, — прошептал он. — Но я думаю, дальше нам не следует идти без благословления священника.
   Я очень удивилась.
   — Вы хотите жениться на мне?
   — Разве я не говорил, что смогу быть счастлив только рядом с Вами?
   — Но Вы не говорили о свадьбе.
   — Что еще я мог иметь в виду? Что я сделаю Вас своей любовницей? — он мягко усмехнулся. — Должно быть мне и в самом деле удалось убедить Вас в своей низости.
   — Нет, это не так. Ваше поведение иногда приводило меня в замешательство. Но за то время, что я находилась в Вашем доме, Вы проявили ко мне больше доброты.
   — Со мной не нужно притворяться, — в голосе чувствовалась мольба. — Что угодно, только не это. Если нужно меня остановить — одного слова достаточно.
   — Я этого не хочу.
   Легким движением пальца он скользнул по моей шее к подбородку и привлек мое лицо к себе. На этот раз его поцелуи стали более требовательными и жаркими. Одной рукой он крепко держал мою голову, так что даже при всем желании я не смогла бы вырваться, если бы пыталась. С жадностью изголодавшегося зверя он прижал свои губы к моим. Его страсть передалась мне, удивив своей всепоглощающей силой.
   Могло ли что-нибудь сравниться с этим моментом?
   Существовала ли такая цена, которую не стоило бы заплатить?
   Дав себе отрицательный ответ на оба вопроса, я отдалась его поцелуям и возвращала их со страстью, которой в себе даже не предполагала. В порыве чувства мы прижались друг к другу — две одинокие души, увлекаемые ураганом, кружившим по Вульфбернхоллу.
   и порядочности, чем я встретила за двенадцать лет жизни в доме сэра Генри, — улыбнулась я. — Если бы я не знала, что могу Вам довериться, я бы не позволила убедить себя в своей любви к Вам. Он нахмурился.
   — Так Вы любите только потому, что доверяете мне?
   — Да.
   Он какое-то время смотрел на меня, о чем-то размышляя.
   — Скажите, дорогая моя, могли бы Вы любить и восхищаться человеком, зная, что он лжец?
   Пристальность его взгляда и странность вопроса заставили меня замолчать. Это было благословенное молчание, ибо ответ, который уже был готов сорваться с моих губ, только убедил бы его в том, в чем он был уверен: ни одна уважающая себя образованная женщина не смогла бы полюбить такого человека.
   Но такой ответ был не для него — не для того, кто менял маски как рубашки каждое утро и держал своих знатных друзей на расстоянии вытянутой руки по причине, известной только ему одному. Обретя голос, я старалась быть осторожной в выражениях.
   — Все мы в какой-то степени вынуждены иногда лгать. Иногда, чтобы сохранить достоинство или…
   — Я говорю не о той лжи, которая необходима для жизни в обществе. Могли бы Вы полюбить человека, сама жизнь которого есть. ложь? Человека, который придумал себя? Каждый шаг которого направлен на то, чтобы выдать себя за того, кем он не является на самом деле? — Он схватил меня за плечи и тряхнул так, словно хотел вытрясти из меня правду. — Ответьте, могли бы Вы любить такого человека? Конечно, нет. И ни одна женщина не смогла бы, если только она не законченная дура.
   — Если Вы имеете в виду себя, то я абсолютно уверена, что, если Вы даже говорите неправду, на то есть резонные основания. В основе лежат благородные побуждения.
   — Благородство, — он иронически усмехнулся. — Благородство — роскошь, которую я не могу себе позволить. Если я лгу, то только по необходимости. Чтобы выжить. Сохранить то немногое, что мне дорого.
   — Но это и есть благородная цель, — сказала я, едва преодолевая сухость во рту.
   Он разразился диким смехом.
   — Я тоже раньше так думал или, по крайней мере, старался себя в этом уверить.
   — Каждый человек, обладающий твердыми принципами с этим согласится.
   Он снова расхохотался.
   — В теории легко верить в принципы, даже позволять им влиять на Ваши решения. Но, если Вы видите эти воплощенные в конкретные формы решения каждое утро, не успев встать с постели, если они преследуют Вас, чем бы Вы ни занимались, и являются кошмарами во сне, Вы начинаете задавать себе вопрос, какого черта Вам все это нужно. Не из страха ли перед общественным мнением Вы строите из себя благородное существо и соблюдаете подобие нормальной жизни.
   Он нервно ходил взад и вперед по кабинету широкими шагами и внезапно остановился у окна. Приподняв штору, он посмотрел в туман. Я заметила, куда он смотрел. Не было сомнений — это были руины.
   — Что там? — прошептала я. — Что кроется в этом замке, что так угнетает Вас?
   Он вздрогнул и обернулся.
   — Что за чушь? Неужели нельзя посмотреть на свое собственное поместье, чтобы не вызвать кривотолков?
   — Не делайте из меня дурочку. Можете лгать всему миру, только не мне. В этом нет необходимости.
   — Вы не в таком положении, чтобы делать подобные заявления.
   — Ради всего святого, скажите мне, — воскликнула я, — доверьтесь мне, как Вы хотите, чтобы я Вам доверяла.
   — Не могу. Не просите.
   — Есть какая-то тайна, которая бросает тень на весь Вульфбернхолл. И она связана с развалинами старого замка.
   — Что это Вам в голову взбрело? Вы дали обещание никогда туда не ходить.
   — И я его не нарушила. Но теперь прошу, умоляю, скажите мне сами.
   — Никогда!
   Его ответ стоял в воздухе как стена, разделявшая нас. Интуитивно я чувствовала, что она всегда будет между нами, и боялась этого. Эта невидимая стена могла разрушить наше счастье.
   — Тристан…
   — Господь с Вами, Джессами! — закричал он, охваченный внезапным гневом. — Я не имею права ни на Вас, ни на Ваши поцелуи. Мне казалось, что я могу обмануть самого себя, но у меня еще есть остатки совести.
   — Что заставляет Вас чувствовать себя виноватым? Насильно Вы меня здесь не держите. Не заставляйте любить Вас против моей воли.
   — Этого недостаточно.
   — Но я в самом деле люблю Вас, — прошептала я, испугавшись, что он исчезнет из моей жизни, оставив меня стоять здесь и наблюдать, как он уходит безвозвратно, как серый туман ускользает из рук ребенка, пытающегося задержать его в ладонях.
   Он вздохнул и покачал головой.
   — Идите спать, Джессами. Я действовал слишком поспешно, теперь мне нужно подумать. Но сейчас уже поздно, мы оба расстроены. Утром мы все обсудим.
   Он повернулся ко мне спиной, пересекая всякую попытку протеста.
   Нехотя я вышла из кабинета.
   Проснулась я рано, рассвет еще не наступил, но свинцовое серое небо уже начинало светлеть. Новый день не вселял надежд, тяжелый туман, как и накануне, покрывал землю, порывы ветра заставляли дребезжать стекла.
   Лежа под теплыми одеялами, я пыталась проанализировать вчерашний разговор с Тристаном. Что за дьявол вселился в него? И неужели он допустит, чтобы эти силы нас разделили теперь, когда мы стали так близки? Предстояло ли мне снова вернуться к роли пассивного наблюдателя чужой жизни, к этой полужизни, на которую меня осудили с детства?
   Это было невозможно.
   Тристан разбудил меня от долгого сна, вдохнул желание жить, зажег во мне пылкое чувство. Оно рвалось наружу, заставляя находить нужные слова и действовать, чувствовать, что я живу, требовать от жизни то, на что я имела право. Если раньше меня устраивала роль созерцателя, то теперь все изменилось. Я не могла позволить отнять у меня то, что он сам научил желать.
   Это решение доставило мне глубокое удовлетворение. Оно придало силы, я встала, и новый день больше не казался мрачным и унылым. Нужно было идти к Клариссе, я не хотела, чтобы она увидела пустую комнату, когда проснется, и вспомнила ужасы прошлого. Она, как и ее отец, нуждались в моих обновленных силах, моей решимости помочь им излечиться от недугов. Впрочем, и мне их любовь была необходима не меньше.
   Поспешно одевшись, я вышла в коридор. Там никого не было, окна еще были затемнены и в галерее, и в другом конце этого крыла. Еще добрых полчаса Мэри не приступит к исполнению своих повседневных обязанностей.
   Из-под двери Клариссы пробивался слабый свет. Я тихо вошла и огляделась. На ночном столике слабым огнем горела лампа, в качалке спала миссис Пендавс, откинув голову назад и открыв рот. Грудь ее ритмично вздымалась и опускалась.
   Сначала у меня было желание разбудить ее, чтобы она могла поспать в своей постели, но я поняла, что, проснувшись, она сразу же примется за дела, и решила не беспокоить, дать ей возможность отдохнуть.
   Взглянув на Клариссу, я заметила, что она наблюдает за мной, слегка улыбаясь.
   — Доброе утро, Джессами, — прошептала она. — Уже утро?
   Я рассматривала ее, не скрывая удивления. Можно было подумать, что ничего не случилось, в ее поведении и лице не было и следа пережитых волнений.
   Видя, что я не отвечаю, она добавила:
   — Миссис Пендавс, наверное, заснула, когда читала мне, хотя я не помню, что это была за книжка. Пусть она отдохнет. Если хотите, можете помочь мне одеться.
   — Еще очень рано, — наконец промолвила я. — Еще можно полежать.
   — Но я уже належалась. И хочу есть, — она хихикнула. — У меня в животе так бурлит, я боялась, что разбужу миссис Пендавс. Мэри говорит, что у настоящих леди в животе никогда не бурлит. Это правда, Джес.
   Я была избавлена от необходимости отвечать на этот щекотливый вопрос появлением Тристана. Увидев меня в комнате, болтающую как ни в чем не бывало с Клариссой, он не мог скрыть удивления.
   — Доброе утро, лорд Вульфберн, — сказала я тем же бодрым тоном, каким приветствовала меня Кларисса.
   — Сегодня все встали раньше обычного? — спросила она. — Как хорошо, что ты зашел ко мне, папа. Сегодня случайно не мой День рождения?
   — Нет, только через три месяца, — ответил он, избегая встречаться со мной взглядом.
   — Да, конечно. Не могла же я перепутать. Может, твой День рождения, папа?
   — Я уже стар, чтобы справлять Дни рождения.
   — Джессами? — спросила она.
   — И не мой, — ответила я, — Господи, разве обязательно должен быть чей-то День рождения, чтобы прийти к тебе утром? Я пришла, потому что рано проснулась и захотела пообщаться с тобой.
   — И я тоже, — подхватил Тристан. Кларисса помолчала, соображая, потом сказала:
   — Иногда мне тоже не хочется быть одной. Но у меня есть Матильда.
   Она прижала куклу к себе.
   — И я у нее есть. Но она не против уступить меня вам, когда вам захочется побыть со мной.
   — Да, сейчас нам очень хотелось побыть с тобой, — ответила я, подавляя волнение.
   Тристан только кивнул.
   Из качалки послышался зевок, и миссис Пендавс открыла глаза. Она заморгала, увидев нас, и поднялась на ноги, стараясь скорее поправить выбившиеся из прически волосы.
   — Господи, — пробормотала она, — я старалась не заснуть. Ребенок в…
   — Она уже проснулась, — перебил ее Тристан, не давая ей договорить.
   — Вам нужно пойти привести себя в порядок, — добавила я:— Не беспокойтесь за Клариссу. Я побуду с ней утром.
   Я постаралась выпроводить ее из комнаты до того, как она скажет лишнее. Она позволила мне сделать это без возражений, чувствуя, что что-то не так.
   В коридоре она спросила:
   — С ней все в порядке?
   — Похоже, что она все забыла, — сказала я. — Нужно соблюдать очень большую осторожность, чтобы не напомнить ей о случившемся.
   — Господь благословит нас. Надеюсь, она никогда не вспомнит.
   Я согласилась, хотя не была уверена, что так будет.
   Оказалось, что провал в памяти пошел Клариссе на пользу. Она съела весь завтрак, настояла на занятиях и, когда я выразила опасения, что плохая погода не даст нам возможность выйти из дома, стала энергично требовать, чтобы мы отправились на прогулку. В течение дня она была весела, часто смеялась, болтала без умолку и ерзала на стуле, не в силах усидеть полчаса на одном месте.
   Вечером я доложила Тристану о том, как прошел день, предварительно отправив Клариссу спать. Он был так напряжен, что не сел в кресло, а прохаживался перед камином, задумчиво глядя на огонь. Разговаривая со мной, он избегал смотреть на меня. Казалось, он твердо решил не замечать меня, даже если необходимость заставляет его выслушивать мои слова.
   — Такое впечатление, что вчерашнего дня вовсе не было, — заключила я свой отчет. Меня охватило желание, чтобы он снова обнял меня, я не в состоянии была скрыть волнение. — Наверное, можно не удивляться. Она не впервые забывает то, чего не хочет помнить. Но мне казалось, что раньше она просто делала вид, что забыла. На этот раз все по-другому.
   — А как ее настроение? — спросил он сухо.
   — Хорошее. Немного возбуждена, но у детей ее возраста это бывает.
   — Это большое везение, я не надеялся на такой исход.
   Если так, на лице его не заметно было удовольствия. Не желая его разочаровывать, я все же заметила:
   — У меня нет полной уверенности, что все сойдет гладко.
   Он, наконец, оторвал взгляд от камина.
   — Что еще может случиться? Вы же не хотите сказать, что нужно напомнить ей о пережитом кошмаре.
   — Если бы я могла поверить в то, что она никогда сама не вспомнит, я бы тоже сочла, что опасность позади.
   Чувствуя на себе его взгляд, я старалась удержать его внимание как можно дольше и готова была говорить о чем угодно, лишь бы только он продолжал смотреть на меня с тем же интересом. Но он уловил что-то в моем голосе и снова отвел глаза.
   — Боюсь, что она не забыла о том, что видела, а просто намеренно подавила в себе воспоминания, — продолжала я, расстроенная его отчужденностью. — Они могут вернуться в любой момент, может быть, в виде ночных кошмаров или когда какой-то недостающий кусок дополнит картину.
   — Мы не в состоянии оградить ее от всех случайностей, — сказал он с горечью.
   Он посмотрел в зеркало над камином. Его взгляд остановился не на его отражении, а на чем-то другом. Челюсти вдруг сжались, спина напряглась и застыла.
   — Но я не вижу, зачем ее будоражить и заставлять вспоминать то, что ее мозг инстинктивно отбрасывает, — сказал он упрямо.
   — Если при этом мы будем рядом и поможем ей справиться с эмоциями, мы убережем ее от еще большего потрясения.
   — Или причиним ей ненужные страдания, — ответил он. — Нет, мы не должны ничего ей говорить, я в этом убежден.
   — Разве не Вы учили меня, что нужно уметь смотреть опасности в глаза? — спросила я мягко.
   Он усмехнулся.
   — Вы не девятилетний ребенок.
   В этом он был прав. Я была старше и сильнее Клариссы. Но я уже видела, как она пытается понять, почему люди избегают общества ее отца, почему они вынуждены жить нелюдимо, и это после того, как я верила, что вечер у Пенгли ею уже окончательно забыт. Как долго захочет она делать вид, что не помнит того, что видела в каменной хижине?
   Мне не сиделось, я встала и сделала шаг в его сторону.
   — Тристан…
   Он обернулся от неожиданности.
   — Извините, мисс Лейн. Если мы закончили нашу тему, я позволю себе удалиться. У меня много неотложных дел.
   Не взглянув на меня, он прошел мимо и вышел.
   Вечер я провела с Клариссой. Тристан настаивал, чтобы я не оставляла ее одну, пока она полностью не поправится. У меня были подозрения, что это требование диктовалось другой причиной, но наши отношения могли подождать. Здоровье Клариссы было важнее.
   Мы вместе поужинали и расположились с моей гостиной. Я читала ей сказки. Когда я кончила третью сказку, часы на камине пробили восемь. Я закрыла книгу и хотела пойти уложить ее спать, но Кларисса поспешила задать мне вопрос о моем детстве.
   Я поняла, что она еще не готова внутренне ко сну, и не стала настаивать. Мы придвинули кресла к огню. Больше часа она расспрашивала меня о Лондоне и кузине Анабел.
   — Она очень хорошенькая? — спросила она, когда я замолчала.
   Я кивнула.
   — Я тоже буду хорошенькая?
   — Ты и сейчас хорошенькая.
   В отблеске пламени ее личико порозовело, приобрело свежий вид здорового ребенка, но глаза оставались грустными. Задумчиво она мешала кочергой угли в камине.
   — Иногда, — сказала она тихо, — иногда мне хочется быть кузиной Анабел и жить в Лондоне.
   Я не удивилась такому желанию, но нужно было развеять ее меланхолию.
   — Твой папа намного лучше, чем был дядя Генри, — сказала я. — Думаю, что даже Анабел позавидует, что у тебя такой отец.
   — Да, лучше папа никого нет. Даже если он… — она не договорила.
   — Даже если что? — переспросила я. Она тяжело вздохнула.
   — Я люблю папа, он всегда был добр ко мне, но… Я ждала.
   — …но он…
   Она осеклась, вскочила и бросилась мне на грудь.
   — О Джессами, — ее сотрясали рыдания. — Папа не похож на других людей, не так ли? Он совсем другой. Но это не значит, что он плохой, правда? Он никогда не причинит никому зла, правда? Даже если, — она глотнула воздуха, — даже если… если раньше он плохо поступал.
   — Господь с тобой! — воскликнула я, прижимая ее к себе. — Твой папа ведь не чудовище какое-нибудь. У него иногда бывает плохое настроение, и мы не всегда понимаем его, но это не значит, что он способен на осознанную жестокость. И если мы видим, что он чем-то расстроен, мы должны приложить еще больше усилий, чтобы понять, что его тревожит. Ему так трудно справляться одному с делами поместья и с домом в Лондоне, он ведь содержит и семью брата, а не только свою собственную.
   Она еще раз горько всхлипнула и успокоилась. Я уложила ее на подушки рядом с собой, достала носовой платок и вытерла ее заплаканные щеки. Она охотно предоставила лицо моим заботам, как маленький ребенок, который понимает, что самое худшее позади.
   — Тебе лучше? — спросила я, внимательно наблюдая за ней.
   — Да, спасибо, — ответила она вежливо очень тихим голоском.
   Ответ меня не убедил. Точно так же она могла ответить, если бы я предложила ей чашку чая или кусочек торта.
   — Кларисса, ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я решительно, не позволяя отделаться вежливыми словами. — Если тебя что-то продолжает беспокоить, ты должна мне сказать.
   Она отрицательно покачала головой. Я не отступила.
   — Ты хоть знаешь, как сильно твой отец любит тебя?
   Она задумалась, потом поморщилась.
   — Разве он когда-нибудь тебя обижал? — не унималась я. — Или дал повод думать, что может обидеть?
   В темных глазах отразилась напряженная работа мысли. Лобик прорезали складки. Затем глаза вдруг широко раскрылись, словно она поняла что-то, чего раньше не понимала.
   — Он никогда не обижал меня, ни разу, — заявила она торжественно.
   — И не обидит, — добавила я.
   Она улыбнулась открытой счастливой улыбкой. Такой безоблачной улыбки я у нее еще не видела.
   — Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросила я.
   Она немного подумала. Затем, совсем как взрослый разговаривает с ребенком, она положила свою руку на мою, желая успокоить.
   — Джессами, я уверена, что Вас он тоже никогда не обидит.
   — Нет, конечно нет, — произнесла я, почувствовав вдруг ужасную слабость.
   — Можно я теперь пойду спать? — спросила она, подавляя зевок. — День был утомительный, хочется спать.
   — Конечно, иди ложись, — я находилась в полном замешательстве.
   Мне захотелось хотя бы разок поговорить с Клариссой или ее отцом с начала до конца, потому что всегда оставалось чувство, что я либо не успела к началу беседы и пропустила что-то важное, либо пришла слишком поздно, чтобы понять все, о чем говорилось.
   Вскоре я тоже пошла спать, все еще не до конца уяснив себе, что волновало Клариссу. Меня успокаивала лишь уверенность, что мне удалось поселить относительный покой в ее душе.
   Так, по крайней мере, мне казалось.
   Среди ночи я проснулась. Прислушалась, не воют ли собаки: мне показалось, они меня разбудили. Вместо этого я услышала отчаянный детский крик.
   Кларисса!
   Стремительно я выбежала из спальни, забыв надеть кофту и тапочки. Ее испуганные крики гулко звучали по всему коридору, хотя я сомневалась, что их можно было расслышать в западном крыле или на нижнем этаже. Очевидно, только я их слышала. Я побежала еще быстрее.
   — Дж… Джессами? — спросила она, когда я вошла. В комнате было темно, она не могла меня видеть.
   — Это я.
   — Зажгите лампу, — попросила она жалобно.
   Я зажгла лампу и, высоко подняв ее, подошла к кровати. Лицо Клариссы побелело, ее била дрожь, нижняя губка дергалась — ее душили слезы. Но в остальном все было в порядке.
   — Что тут происходит? — спросила я. Она не сразу ответила.
   — Видела страшный сон. Это было… это было… О Господи! Не могу вспомнить, — она села, опершись о подушки. — Джессами, скажите, что со мной?
   — Ничего плохого, — успокоила я ее.
   В глубине души я не сомневалась: ее кошмар был связан с мертвой овцой, и вот что получается, когда взрослые пытаются сделать вид, что ничего страшного не произошло. Клариссу нельзя было винить. Она была всего-навсего ребенком, пытающимся справиться со своими страхами как могла. Но мы, взрослые, не имели права оставлять ее без поддержки в этой борьбе. Сделав вид, что поверили в искренность того, что было игрой, мы обрекли ее на большие страдания.
   Я злилась на себя, потому что послушалась Тристана, а не поступила так, как мне велело мое понимание происходящего. Клариссе нужно было позволить вспомнить, не во сне в виде страшного видения, а средь белого дня, когда рядом находится кто-то, кому она доверяет.
   — Мне кажется, я знаю, что тебя испугало, — сказала я мягко.
   — Знаете? — переспросила она. В голосе звучало недоверие, смешанное с облегчением.