Все четверо направились к двери и, подойдя к ней, спрятались под навес. Лара постучал пистолетом в дверь. Вести переговоры поручено Диасу, потому что ему незачем опасаться, что его узнают по голосу. На стук никто не отвечал.
- Однако, - прошептал Лара, - старик-привратник крепко спит.
- Отворите дверь!
И снова долго не отвечают.
- Какой черт вас принес и кто вы такие? - слышится из-за дверей грубый голос, между тем как тяжелые шаги шаркают по передней. - Убирайтесь к черту! Нашли время будить человека! Вот всажу в вас пулю - будете знать.
- Скажи же ему, Диас, - прошептал Лара, - что мы с английского военного корабля. Ах, да ведь ты не говоришь по-английски! Скажу я. Он меня не узнает.
- Мы желаем видеть дона Грегорио Монтихо, - произнес Лара, - мы посланы двумя офицерами с английского фрегата...
- Знать ничего не знаю, - перебивает голос из-за двери, - ни английского фрегата, ни ваших офицеров, а дона Грегорио здесь и след простыл. Он выехал сегодня утром. А дочери его, кажется, в гостинице Паркера.
Проклятие срывается с губ всех четверых. Они быстро покидают усадьбу и спешат ускакать.
XXXV. Пестрый экипаж
Это была гениальная мысль, осенившая дона Монтихо, - тайком перевезти все свое золото на чилийский корабль, а самому с семейством переехать в гостиницу, и все это сделать в один день.
После того как "Крестоносец" ушел, дон Грегорио ни минуты не чувствовал себя спокойным. В окрестностях ходили слухи о грабежах и насилиях, и он пришел к выводу, что не только его имуществу, но и его жизни, равно как и жизни близких ему людей, грозит опасность. Пока английский фрегат стоял в гавани, он видел в нем защиту, хотя на самом деле никакой реальной помощи англичане оказать не могли. Фрегат ушел, и дон Грегорио оказался целиком во власти страха. Он обратился к агенту Сильвестру, который и прислал носильщиков. Те перенесли все, что он брал с собой, и он покинул свои бывшие владения.
Когда, приехав на другой день по какому-то делу в свое жилище, дон Грегорио услышал о ночном происшествии, он порадовался за себя. Сторож, дюжий американец, вооруженный что называется до зубов, подробно рассказал ему все о ночных гостях. Он сказал, что их было четверо, что он, насколько это было возможно, разглядел их в замочную скважину. Они спросили дона Грегорио и очень были раздосадованы, что не застали его. Уходя, они ругались по-испански, хотя до этого разговаривали с ним по-английски.
- Посланные с английского корабля, а между тем ругаются по-испански; это очень странно, - размышлял дон Грегорио.
Он знал, что Крожер теперь в море, по крайней мере за сто миль от берега.
В гостиницу Паркера, на которую им указал сторож, ночные посетители почему-то не явились.
- Что бы это могло значить? - спрашивал себя дон Грегорио. - Не знает ли чего-нибудь об этом тот матрос, который теперь на "Кондоре" помощником капитана? Надо будет спросить у него, как только поеду на чилийский корабль.
Впрочем, он не слишком надеялся получить и там сведения. У него явились подозрения, не имевшие отношения к военному фрегату. В деле, казалось ему, должны быть замешаны Франциско Лара и Фаустино Кальдерон.
Из письма Крожера, доставленного ему через Гарри Блью, где были изложены все подробности нападения на офицеров, у него сложилось соответствующее мнение об этих двух людях. Если они пытались убить и ограбить английских офицеров, то почему они стали бы щадить всякого другого? Стараясь проникнуть в дом, они, конечно же, рассчитывали поживиться золотом. Перебирая все это в голове, он не мог не радоваться, что эти планы расстроились. Желание покинуть страну, где ему грозило столько опасностей, становилось все сильнее.
Даже в городе нельзя было считать себя в безопасности. По улицам Сан-Франциско смело разгуливали разбойники и грабители, нередко в компании с теми судьями, которые их потом должны были судить. За стойками в кабаках и трактирах преступники пили с полицейскими, а те или охраняли их свободу, или помогали скрыться после суда, разыгранного только для отвода глаз. Калифорнийское золото покоряло всё и всех. За своих дам Грегорио не опасался. В гостинице им хотя неудобно и скучно, но они там в безопасности. Посетители гостиницы Паркера хотя и грубый, невоспитанный и дерзкий народ, но не наглый. Одного обидного слова или движения достаточно, чтобы виновный тотчас же был наказан. О них дон Грегорио и не беспокоился. Но его мучает мысль, что его золото без присмотра, и на "Кондоре" ему угрожает опасность. Стоит только распространиться слуху, что оно там, как найдутся отважные грабители, которые украдут его у чилийского капитана, да еще, пожалуй, чтобы скрыть следы преступления, сожгут и его судно.
Вот почему бывший землевладелец нанял через посредство обязательного Сильвестра шесть верных слуг и поселил их на "Кондоре", пока не наберется экипаж. Стоило это недешево, но нечего было жалеть денег, чтобы спасти целое состояние.
Пока еще нет ни одного матроса. Никто не хочет плыть в Вальпараисо, несмотря на объявленное двойное жалование. Матросские койки на "Кондоре" пусты. Есть только шесть грузчиков, которые и сами не знают, зачем они тут. Впрочем, они не выражают любопытства, получая ежедневно по десять долларов. А экипаж состоит из капитана, его помощника и повара.
Дон Грегорио становится с каждым днем все нетерпеливее и постоянно советуется с Сильвестром. Однажды он сказал ему:
- Увеличьте жалованье. Наймите людей во что бы то ни стало.
Агент поместил второе объявление, предлагая тройное жалование желающим поступить на хорошее судно и обещая прекрасный стол и большое количество грога.
К концу второго дня после помещения объявления на палубе "Кондора" стали появляться матросы. Они приходили по одному, вдвоем, втроем и, наконец, их набралось десять человек. Все были разных национальностей, говорили по-английски, по-французски и по-датски. Большинство - испанцы или испано-американцы, вероятно, потому, что "Кондор" чилийское судно. Как и язык, разнообразны лица, но есть нечто, что роднит их всех и делает похожими друг на друга: все они производят отталкивающее впечатление. Одни - потому, что мрачны от природы, другие - из-за распутной жизни. На лицах - следы пьянства, слезящиеся, налитые кровью глаза, фонари под глазами, свежие рубцы на щеках. Есть и такие, что еще не протрезвились и ходят по палубе, раскачиваясь во все стороны.
Капитан при иных обстоятельствах не взял бы ни одного из них. Но теперь все без исключения приняты. Лантанас знает, что выбирать не из чего. Без них он не может выйти в море, и "Кондор" рискует простоять на якоре еще многие недели, а, может быть, и месяцы.
По прибытии на судно капитан немедленно внес их имена в корабельную книгу, а Гарри Блью каждому указал его место. Один из матросов, испанец Падилья, представил аттестат с корабля, где он служил раньше, и был назначен младшим помощником.
Кроме этих десяти никто не явился. Даже такое огромное жалование не было в состоянии выманить еще кого-нибудь из кабаков. Экипажа было явно недостаточно для управления чилийским кораблем, и капитан "Кондора" отложил отъезд еще на день, но нанять еще кого-либо так и не удалось.
Тогда Лантанас решился идти с теми, кто есть. Другого выхода не было. Осталось лишь сделать запасы, закупить провизию, самую лучшую и самую свежую, какую только можно достать в Сан-Франциско, потому что тот, кто дает на все деньги, не заботится о цене, а только о том, чтобы все было самого лучшего качества.
Наконец, все готово, и "Кондор" ждет только пассажиров. Каюты прекрасно меблированы, а самая лучшая из спален ждет красавиц - дочь и внучку дона Грегорио.
XXXVI. Прощай, Калифорния!
Яркое солнце взошло над Сан-Франциско в последний раз для дона Грегорио Монтихо в Калифорнии. Едва диск дневного светила поднялся над куполообразным силуэтом Монте-Диабло, бросив сноп своих лучей на залив, от городской пристани отвалила лодка и направилась к чилийскому кораблю, который вывесил сигнал к отплытию. В лодке есть и посторонние люди: большая компания мужчин и дам, которые провожают отъезжающих, чтобы в последний раз пожать им на палубе руку.
Покидая Калифорнию, бывший помещик оставляет здесь немало друзей и между ними тех, кто будет еще долго вспоминать о Кармен Монтихо и Иньесе Альварес.
Судя по всему, девушки не огорчены отъездом. Надежда на свидание в Кадисе окрыляет обеих.
Лодка подошла к кораблю и причалила к борту. Капитан Лантанас встречает пассажиров и их друзей на трапе, а его помощник помогает им взойти.
Среди дам Гарри Блью замечает тех двух, которые поручены его попечению, и относится к ним с исключительной предупредительностью. И пока нежные пальчики в перчатке находятся в его мозолистой, грубой руке, он произносит про себя обет всегда быть около них в трудную минуту, если таковая выпадет на их долю.
На палубе стол заставлен закусками. Уезжающие и провожающие усаживаются.
С полчаса веселого общения, легкой болтовни, хлопанья пробок и звона стаканов, затем пять минут более серьезного разговора, а там поспешные пожатия рук, и все быстро торопятся в лодку; вот она уже отваливает с криками: "Прощайте! Добрый путь!"
"Кондор", распустив паруса, повернул нос к Золотым Воротам. С рейда его уже не видно, он вышел в пролив, а оттуда двинется по широкому лиману.
Дующий с запада ветер преграждает ему путь, и он целый день вынужден лавировать, чтобы пройти те восемь миль мелководного пролива, который соединяет Сан-Франциско с Тихим океаном.
Солнце было на закате, когда "Кондор", минуя старый испанский форт, вышел в открытое море. Солнце, поднявшееся сегодня утром из-за Монте-Диабло, садится за Фарралонскими островами. Не успело оно до половины скрыться в голубом просторе, как "Кондор" обошел Тюленью Скалу и направил свой курс на вест-зюйд-вест.
Вечером подул ветер с берега. Подобрав одни паруса и распустив другие, матросы управляются с ним.
Наступает время вечерней вахты от шести до восьми. Матросы собрались на верхней палубе и весело болтают у люка. Кое-кто стоит в стороне, у бортов, устремив прощальный взгляд на землю. В нем не сожаление о том, что они покидают ее, а скорее радость. Многим из экипажа есть за что благодарить судьбу, находясь на чилийском корабле, подальше от края, где их существование закончилось бы тюрьмой.
В море их лица производят более приятное впечатление, чем когда они только что появились на палубе "Кондора". Глядя на них и на те два прекрасные создания, что находятся вместе с ними на корабле, невольно приходит в голову мысль о том, как несообразно и как, может быть, ненадежно такое товарищество. Точно две райские птички заключены в одну клетку с тиграми, волками и гиенами.
Но райские птички и не беспокоятся об этом, как не беспокоится никто на корабле. Стоя за компасом и опершись руками на борт, они, не отрываясь, смотрят на вершину холма, которая скроется из их глаз, как только сядет солнце.
Какое-то время они молчали. Потом Иньеса сказала:
- Я знаю, тетя, о чем ты думаешь.
- Неужели? Ну-ка, скажи.
- Смотришь на ту вдали виднеющуюся возвышенность и думаешь, как бы ты хотела еще раз взойти на ее вершину и не одна, а с кем-нибудь рядом. Скажи, я угадала?
- Нет, это твои собственные мысли, племянница.
- Согласна. Ну, надеюсь, ты хоть думаешь о чем-то приятном?
- Только отчасти. Меня гложут другие мысли, которыми я могу с тобой поделиться.
- Какие же?
- Очень неприятные.
- Опять ты печалишься об этом. Я не хочу даже думать на этот счет.
- Ты слишком спокойно ко всему относишься. Неужели твое самолюбие не задевает, что твой жених вдруг уезжает таким образом. Ни письма, ни слова... Пресвятая Дева! Это не только нелюбезно, это просто жестоко!
- Но нам прислали поклон в письме к папе. Что еще нужно? Кто думает о поклонах?
- Какой-нибудь поденщик и тот иначе простится со своей босоногой возлюбленной.
- Почем ты знаешь? Может, они и пытались что-нибудь сделать, но не удалось. Я уверена, что да, иначе с какой бы стати стали стучаться в дверь? Американец, что сторожит дом, рассказывал дедушке, что четыре человека приходили в ту ночь, как мы уехали. Один, должно быть, и был послан офицерами, а другие пришли с ним за компанию. Из-за его небрежности мы не получили наших писем. Если же они и не были написаны, то, значит, не было времени. Во всяком случае, мы все это узнаем, когда встретимся в Кадисе.
- А когда мы встретимся, я потребую от Эдуарда объяснений.
- Не сомневаюсь, что ты будешь удовлетворена. Кстати, тебя не настораживает то, что все это время мы не видели и не слышали наших калифорнийских рыцарей? Это очень странно.
- Действительно, странно, - согласилась Кармен. - Ума не приложу, куда они девались? После того дня мы о них не слышали ни слова.
- А кто-то о них слышал, Кармен.
- Кто?
- Дедушка.
- Почему ты так думаешь, Иньеса?
- Кое-что я слышала, когда он разговаривал с английским матросом, который у нас на корабле. Я даже уверена, что Крожер в письме к нему упоминал о Ларе и Кальдероне. Дедушка, кажется, желает сохранить эти сведения в тайне от нас. Надо попробовать узнать это у матроса.
- Ты очень сообразительна, племянница. Попробуем. Кажется, Эдуард спас этому человеку жизнь. Какой это был благородный, смелый поступок! А все-таки я сержусь на него за то, что он со мной так простился. Я не успокоюсь, пока не увижу его перед собой на коленях и пока он не оправдается. Это ему придется сделать в Кадисе.
- Честно говоря, я тоже сначала немножко сердилась, но, подумав, я поняла, что все это не просто так, что на это есть причины, и мы напрасно злимся на них. Я не буду упрекать своего милого ни в чем.
- Ты слишком легко прощаешь, - я так не могу.
- Нет, и ты можешь. Посмотри на тот холм, вспомни приятные часы, которые мы провели там, и ты станешь так же снисходительна, как и я.
Кармен повиновалась и опять устремила свой взор к месту, вызывающему самые сладостные воспоминания. И пока она смотрела на него, тень спала с ее лица и сменилась улыбкой, которая обещает прощение тому, кто ее обидел своим невниманием.
Обе молча смотрят на далекую вершину, а море и берег тем временем сливаются. Земли уже не видно.
Прощай, Калифорния!
XXXVII. Татуировка, которая нуждается в исправлении
Течение Великого океана очень напоминает Гольфстрим. Оно проходит мимо Алеутских островов, по направлению к востоку, упирается в остров Ванкувер, отсюда уходит к югу, вдоль берега Калифорнии образует полукруг, похожий на подкову, и вновь направляется назад к центральной части моря, омывая на своем пути Сандвичевы острова.
Благодаря этому корабль, отправившийся из Сан-Франциско в Гонолулу, может пользоваться этим течением. А если еще и ветер благоприятен, то он быстро совершит свой переход.
И то и другое способствовало быстрому передвижению "Крестоносца", и военный фрегат, идущий к Сандвичевым островам, достиг их очень скоро.
Двое на фрегате считают каждый день и каждый час не потому, что им так уж хотелось посетить короля островов, и не потому, что они ожидали там найти какое-нибудь развлечение. Напротив, если бы от них зависело, они остановились бы в гавани Гонолулу только для того, чтобы взять новый запас бананов и жирных местных кур.
Эдуард Крожер и Билль Кадвалладер думают о своих красавицах, и сердца их полны воспоминаний об улыбках, которые им дарили девушки, и теперь будут ждать их под небом Андалусии.
Срок ожидания невелик. Моряки приучены к долгим разлукам с родными и близкими, а потому терпеливы. Но не это беспокоит их и не это заставляет их высчитывать каждую милю пути. Они не сомневаются в верности своих избранниц, их беспокоит другое - страх за девушек, безотчетный, постоянный.
Если бы не Лара и Кальдерон, бояться было бы нечего. Но что-то подсказывает влюбленным юношам, что эти головорезы ни перед чем не остановятся и могут помешать Кармен Монтихо и Иньесе Альварес скрыться из Калифорнии. Да, скрыться! Именно это слово употребляют Крожер и Кадвалладер, когда разговаривают по этому поводу.
Еще до прихода на Сандвичевы острова они услышали новость, которая их обрадовала: экипажу "Крестоносца" стало известно, что фрегат остановится только на короткое время и даже не зайдет в гавань Гонолулу. Нужно будет только послать официальную депешу британскому консулу, а затем повернуть обратно и плыть дальше.
- Хорошая весть, не правда ли? - сказал Кадвалладер своему товарищу. - Мы быстро прибыли сюда из Фриско, как янки называют Сан-Франциско. Если не засидимся на Сандвичевых островах, то поспеем к перешейку в одно время с чилийским кораблем.
- Верно. Но при условии, если он уже вышел из Сан-Франциско. Ведь там сложности с матросами. Блью говорил тебе, что на корабле не было никого, кроме капитана и его самого? Был еще негр, беглый невольник, да две обезьяны. Вот и весь экипаж, насколько мне известно.
- Этому мы должны только радоваться. По крайней мере можем рассчитывать, что, придя в Панаму, найдем там чилийский корабль. А если нет, то хоть услышим, был ли он уже или нет. Если да, то все прекрасно: значит, мы увидим их в Кадисе.
- Возможно, - сказал Кадвалладер. - Но у меня есть причина, по которой я хотел бы пробыть на островах пару дней.
- Какая же это причина?
- А вот посмотри! - и гардемарин засучил рукав рубашки до локтя.
Лейтенант увидел на белой коже татуировку, изображавшую молодую девушку, бедно одетую, но с чудными волосами.
- Это, верно, девушка, близкая сердцу? - спросил Крожер.
- Да!
- Только эта красавица не с Сандвичевых островов. Ведь ты там не бывал?
- Она чилийка, с которой я познакомился, когда мы заходили в Вальпараисо, а боцман Громмет сделал мне татуировку, пока мы плыли в Тихом океане. Работа еще не закончена, как видишь. Над головой он хотел нарисовать чилийский флаг, а внизу вензель девушки. Теперь я рад, что нет ни того, ни другого.
- А при чем тут Сандвичевы острова?
- Я хотел вытравить этот рисунок. Громмет сказал мне, что на Сандвичевых островах сумеют вывести почти безболезненно.
- Зачем тебе вытравлять? Согласен, это не очень красиво, но ведь никто не видит твою татуировку.
- Могут увидеть случайно. А уж если я женюсь, то жена увидит!
- А! Иньеса?
- Хотя бы и Иньеса. Понимаешь теперь, почему мне хочется провести денек-другой на Сандвичевых островах? Если я не вытравлю этот рисунок, в каком положении я могу очутиться? Иньеса очень добра. Я ей рассказал, что она моя первая любовь. Ты сам понимаешь, нельзя не приврать немного. Это правда: она моя первая белая возлюбленная. О чилийке я давно забыл. Но как вытравить ее изображение? Я готов дорого заплатить за это.
- По-моему, это не требует больших денег. Достаточно дать на чай старику Громмету. Портрет твоей чилийки не окончен, пускай он снова примется за работу и закончит его, но в другом виде. Над головой можно поместить испанский флаг, а внизу буквы И. А. - Иньеса Альварес, после чего показывай татуировку хоть самой Иньесе.
- Блестящая идея! Но беда в том, что внешне чилийка не так красива, как Иньеса. Невозможно, чтобы она сошла за нее!
- Дай-ка взглянуть! По-моему, все в порядке. Два-три штриха, и можно найти сходство. У твоей девушки роскошные волосы, о которых ты так много говоришь. Можно слегка изменить костюм, в волосах изобразить черепаховую гребенку, на голову набросить мантилью, которая бы ниспадала на плечи, и выйдет красивая андалуска вроде твоей Иньесы.
- Честное слово, ты умница! Можно дорисовать веер.
- Это идея! И если уж ты так опасаешься несходства, пусть он нарисует веер так, чтобы он скрывал нижнюю часть лица. Обычно они его так держат. А глаза достаточно хороши!
- У чилийки глаза были чудесные!
- Ну, понятно. Иначе бы ты не обратил на нее внимания. А художник знал ее? Он видел оригинал?
- Я описал ее ему. Он на своем веку видал их видимо-невидимо. Он написал согласно моим указаниям.
- Очень хорошо! А если чилийка увидит несколько измененный свой портрет? Ведь мы должны прийти в Вальпараисо.
- Об этом я совсем не подумал. Но я не собираюсь с ней видеться и не думаю, чтобы это случилось. По-моему, это было бы нечестно, после того, как мы обручились с испанками. И если фрегат зайдет в Вальпараисо, я не пойду на берег, сколько бы мы ни стояли в гавани.
- Земля!
Это слово прервало разговор. Его прокричал матрос с мачты, увидев Мауна-Лоа.
XXXVIII. Экипаж готов взбунтоваться
По Тихому океану движется чилийское судно "Кондор".
Такие суда часто встречаются в Средиземном море и нередко в испанско-американских портах. Их можно видеть в Буэнос-Айресе, в Вальпараисо и Монтевидео.
В гавани Сан-Франциско "Кондор" имел вид корабля. Каким образом он теперь превратился в шхуну? Ответ очень прост: шхуна требует меньше рук, чем корабль.
Капитан Лантанас видел, что его экипаж невелик, и прибегнул к хитрости, которой часто пользуются в подобных случаях: прямые мачты стали скошенными за день до отплытия, так что "Кондор", вошедший в залив кораблем, ушел из него как шхуна.
Было восемь часов. Старшего помощника сменил на вахте младший. Море спокойно. Ветер слабый, попутный, особой бдительности не требуется. Правда, ночь темная, но не обещает бури.
Гарри Блью заметил, что надвигается дождевая туча, в этих местах Тихого океана это частое явление. Нечего бояться и темноты. В этой южной широте нельзя встретить ледяных глыб, а в широком просторе Тихого океана нечего опасаться столкновения с другими кораблями. Тем не менее, помощник капитана расхаживает вдоль палубы с таким же мрачным видом, как небо над его головой. Взор его полон тревоги, и походка не очень бодрая.
Он точно крадется, низко наклонив голову и время от времени останавливаясь там, где сгустилась мгла. Очевидно, он занят не столько шхуной и ее снастями, сколько теми, кто ими орудует. Он следит за ними не во время работы, а тогда, когда они свободны и расхаживают по судну или собираются группами где-нибудь в уголке. Помощник капитана следит за ними. Для этого у него есть веские причины.
До выхода в море он уже мог убедиться, что экипаж, собранный на скорую руку, совсем плох. С первого взгляда было видно, что это негодяи, грубияны и пьяницы.
С младшим помощником, испанцем Падилья, их одиннадцать человек. Есть еще испанцы или испано-американцы: Хиль Гомес, Хозе Хернандес, Яцинто Веларде, Джек Страйкер, Билль Девис, француз Лакросс, один датчанин и голландец. Кто остальные двое - трудно определить, да, кажется, они и сами этого не знают. Таких можно встретить на любом корабле в море.
Старший помощник на "Кондоре", привыкший к дисциплине военных судов, возмущен беспорядком, царящим на коммерческом корабле. С таким экипажем могут быть не только трудности, с ними просто опасно. В этом он уже не сомневается. За немногими исключениями, все матросы прежде всего не матросы, а только грузчики. Двое из них лодочники, не имеющие понятия о корабельной снасти. Но всего страшнее ему кажется не неумелое обращение с парусами и канатами, а полное неповиновение. Они только что вышли в море, и уже каждую минуту можно опасаться, что вспыхнет бунт.
Учитывая мягкий характер Лантанаса, Гарри Блью считает, что это вполне возможно. Чилиец - миролюбивый человек. Он увлекается естественными науками, много читает. С острова Борнео он захватил двух орангутангов, за время своего долгого странствования собрал коллекцию разных редкостей. Он очень приятный человек, но совсем не способен управлять экипажем, особенно таким, какой у него теперь. На матросов он не обращает внимания и все эти хлопоты возложил на своего помощника Гарри Блью.
Помимо управления кораблем у Гарри на попечении две девушки. Они еще не выходили на палубу из своей каюты, и пока он за них спокоен. Он знает, что повар негр хорошо служит им, и что он человек добрый, кроткий, несмотря на свою черную кожу. Но все-таки ему становится жутко при мысли о пассажирках. Он знает, что матросы не умеют как следует делать свое дело, но зато наглости у них хоть отбавляй. Сначала можно было их оправдать тем, что они в нетрезвом состоянии, что очень естественно для людей, подобранных на улицах Сан-Франциско, погруженных в вечное распутство и пьяный разгул. Но они вот уже несколько дней на шхуне, выпивают только положенное число чарок, с ними обходятся ласково, а все-таки у них угрюмые недовольные лица. Малейшее замечание их выводит из себя.
Чего хотят эти люди? Чего им недостает? Вот вопросы, над которыми Гарри Блью не перестает ломать себе голову.
Мучаясь над их разрешением, он бродит по палубе, скрываясь в темных углах и стараясь уловить хоть какое-нибудь слово, которое дало бы ему ключ для раскрытия заговора, если таковой существует.
Скоро ему стала ясна причина неповиновения матросов, а также всего непонятного для него. Открыл он эту тайну, наполнившую его душу ужасом, случайно, в то время как стоял за полотном парусины, которую плотник натянул для защиты от дневного зноя и по забывчивости оставил на ночь.
Благодаря темному, беззвездному небу и этой парусине Гарри Блью находился в непроницаемом мраке. Его не разглядел бы даже тот, кто близко проходил мимо него. Не заметили его и двое людей, остановившиеся рядом возле той же парусины.
Они тихо разговаривали, и все-таки он слышал каждое их слово и стоял неподвижно, затаив дыхание. Они говорили на его родном языке, по-английски. Это были Джек Страйкер и Билль Девис.
Уже в начале разговора Гарри уяснил себе все, что заставляло его до сих пор недоумевать, и услышанное открыло перед ним картину, от которой волосы у него встали дыбом и кровь застыла в жилах.
- Однако, - прошептал Лара, - старик-привратник крепко спит.
- Отворите дверь!
И снова долго не отвечают.
- Какой черт вас принес и кто вы такие? - слышится из-за дверей грубый голос, между тем как тяжелые шаги шаркают по передней. - Убирайтесь к черту! Нашли время будить человека! Вот всажу в вас пулю - будете знать.
- Скажи же ему, Диас, - прошептал Лара, - что мы с английского военного корабля. Ах, да ведь ты не говоришь по-английски! Скажу я. Он меня не узнает.
- Мы желаем видеть дона Грегорио Монтихо, - произнес Лара, - мы посланы двумя офицерами с английского фрегата...
- Знать ничего не знаю, - перебивает голос из-за двери, - ни английского фрегата, ни ваших офицеров, а дона Грегорио здесь и след простыл. Он выехал сегодня утром. А дочери его, кажется, в гостинице Паркера.
Проклятие срывается с губ всех четверых. Они быстро покидают усадьбу и спешат ускакать.
XXXV. Пестрый экипаж
Это была гениальная мысль, осенившая дона Монтихо, - тайком перевезти все свое золото на чилийский корабль, а самому с семейством переехать в гостиницу, и все это сделать в один день.
После того как "Крестоносец" ушел, дон Грегорио ни минуты не чувствовал себя спокойным. В окрестностях ходили слухи о грабежах и насилиях, и он пришел к выводу, что не только его имуществу, но и его жизни, равно как и жизни близких ему людей, грозит опасность. Пока английский фрегат стоял в гавани, он видел в нем защиту, хотя на самом деле никакой реальной помощи англичане оказать не могли. Фрегат ушел, и дон Грегорио оказался целиком во власти страха. Он обратился к агенту Сильвестру, который и прислал носильщиков. Те перенесли все, что он брал с собой, и он покинул свои бывшие владения.
Когда, приехав на другой день по какому-то делу в свое жилище, дон Грегорио услышал о ночном происшествии, он порадовался за себя. Сторож, дюжий американец, вооруженный что называется до зубов, подробно рассказал ему все о ночных гостях. Он сказал, что их было четверо, что он, насколько это было возможно, разглядел их в замочную скважину. Они спросили дона Грегорио и очень были раздосадованы, что не застали его. Уходя, они ругались по-испански, хотя до этого разговаривали с ним по-английски.
- Посланные с английского корабля, а между тем ругаются по-испански; это очень странно, - размышлял дон Грегорио.
Он знал, что Крожер теперь в море, по крайней мере за сто миль от берега.
В гостиницу Паркера, на которую им указал сторож, ночные посетители почему-то не явились.
- Что бы это могло значить? - спрашивал себя дон Грегорио. - Не знает ли чего-нибудь об этом тот матрос, который теперь на "Кондоре" помощником капитана? Надо будет спросить у него, как только поеду на чилийский корабль.
Впрочем, он не слишком надеялся получить и там сведения. У него явились подозрения, не имевшие отношения к военному фрегату. В деле, казалось ему, должны быть замешаны Франциско Лара и Фаустино Кальдерон.
Из письма Крожера, доставленного ему через Гарри Блью, где были изложены все подробности нападения на офицеров, у него сложилось соответствующее мнение об этих двух людях. Если они пытались убить и ограбить английских офицеров, то почему они стали бы щадить всякого другого? Стараясь проникнуть в дом, они, конечно же, рассчитывали поживиться золотом. Перебирая все это в голове, он не мог не радоваться, что эти планы расстроились. Желание покинуть страну, где ему грозило столько опасностей, становилось все сильнее.
Даже в городе нельзя было считать себя в безопасности. По улицам Сан-Франциско смело разгуливали разбойники и грабители, нередко в компании с теми судьями, которые их потом должны были судить. За стойками в кабаках и трактирах преступники пили с полицейскими, а те или охраняли их свободу, или помогали скрыться после суда, разыгранного только для отвода глаз. Калифорнийское золото покоряло всё и всех. За своих дам Грегорио не опасался. В гостинице им хотя неудобно и скучно, но они там в безопасности. Посетители гостиницы Паркера хотя и грубый, невоспитанный и дерзкий народ, но не наглый. Одного обидного слова или движения достаточно, чтобы виновный тотчас же был наказан. О них дон Грегорио и не беспокоился. Но его мучает мысль, что его золото без присмотра, и на "Кондоре" ему угрожает опасность. Стоит только распространиться слуху, что оно там, как найдутся отважные грабители, которые украдут его у чилийского капитана, да еще, пожалуй, чтобы скрыть следы преступления, сожгут и его судно.
Вот почему бывший землевладелец нанял через посредство обязательного Сильвестра шесть верных слуг и поселил их на "Кондоре", пока не наберется экипаж. Стоило это недешево, но нечего было жалеть денег, чтобы спасти целое состояние.
Пока еще нет ни одного матроса. Никто не хочет плыть в Вальпараисо, несмотря на объявленное двойное жалование. Матросские койки на "Кондоре" пусты. Есть только шесть грузчиков, которые и сами не знают, зачем они тут. Впрочем, они не выражают любопытства, получая ежедневно по десять долларов. А экипаж состоит из капитана, его помощника и повара.
Дон Грегорио становится с каждым днем все нетерпеливее и постоянно советуется с Сильвестром. Однажды он сказал ему:
- Увеличьте жалованье. Наймите людей во что бы то ни стало.
Агент поместил второе объявление, предлагая тройное жалование желающим поступить на хорошее судно и обещая прекрасный стол и большое количество грога.
К концу второго дня после помещения объявления на палубе "Кондора" стали появляться матросы. Они приходили по одному, вдвоем, втроем и, наконец, их набралось десять человек. Все были разных национальностей, говорили по-английски, по-французски и по-датски. Большинство - испанцы или испано-американцы, вероятно, потому, что "Кондор" чилийское судно. Как и язык, разнообразны лица, но есть нечто, что роднит их всех и делает похожими друг на друга: все они производят отталкивающее впечатление. Одни - потому, что мрачны от природы, другие - из-за распутной жизни. На лицах - следы пьянства, слезящиеся, налитые кровью глаза, фонари под глазами, свежие рубцы на щеках. Есть и такие, что еще не протрезвились и ходят по палубе, раскачиваясь во все стороны.
Капитан при иных обстоятельствах не взял бы ни одного из них. Но теперь все без исключения приняты. Лантанас знает, что выбирать не из чего. Без них он не может выйти в море, и "Кондор" рискует простоять на якоре еще многие недели, а, может быть, и месяцы.
По прибытии на судно капитан немедленно внес их имена в корабельную книгу, а Гарри Блью каждому указал его место. Один из матросов, испанец Падилья, представил аттестат с корабля, где он служил раньше, и был назначен младшим помощником.
Кроме этих десяти никто не явился. Даже такое огромное жалование не было в состоянии выманить еще кого-нибудь из кабаков. Экипажа было явно недостаточно для управления чилийским кораблем, и капитан "Кондора" отложил отъезд еще на день, но нанять еще кого-либо так и не удалось.
Тогда Лантанас решился идти с теми, кто есть. Другого выхода не было. Осталось лишь сделать запасы, закупить провизию, самую лучшую и самую свежую, какую только можно достать в Сан-Франциско, потому что тот, кто дает на все деньги, не заботится о цене, а только о том, чтобы все было самого лучшего качества.
Наконец, все готово, и "Кондор" ждет только пассажиров. Каюты прекрасно меблированы, а самая лучшая из спален ждет красавиц - дочь и внучку дона Грегорио.
XXXVI. Прощай, Калифорния!
Яркое солнце взошло над Сан-Франциско в последний раз для дона Грегорио Монтихо в Калифорнии. Едва диск дневного светила поднялся над куполообразным силуэтом Монте-Диабло, бросив сноп своих лучей на залив, от городской пристани отвалила лодка и направилась к чилийскому кораблю, который вывесил сигнал к отплытию. В лодке есть и посторонние люди: большая компания мужчин и дам, которые провожают отъезжающих, чтобы в последний раз пожать им на палубе руку.
Покидая Калифорнию, бывший помещик оставляет здесь немало друзей и между ними тех, кто будет еще долго вспоминать о Кармен Монтихо и Иньесе Альварес.
Судя по всему, девушки не огорчены отъездом. Надежда на свидание в Кадисе окрыляет обеих.
Лодка подошла к кораблю и причалила к борту. Капитан Лантанас встречает пассажиров и их друзей на трапе, а его помощник помогает им взойти.
Среди дам Гарри Блью замечает тех двух, которые поручены его попечению, и относится к ним с исключительной предупредительностью. И пока нежные пальчики в перчатке находятся в его мозолистой, грубой руке, он произносит про себя обет всегда быть около них в трудную минуту, если таковая выпадет на их долю.
На палубе стол заставлен закусками. Уезжающие и провожающие усаживаются.
С полчаса веселого общения, легкой болтовни, хлопанья пробок и звона стаканов, затем пять минут более серьезного разговора, а там поспешные пожатия рук, и все быстро торопятся в лодку; вот она уже отваливает с криками: "Прощайте! Добрый путь!"
"Кондор", распустив паруса, повернул нос к Золотым Воротам. С рейда его уже не видно, он вышел в пролив, а оттуда двинется по широкому лиману.
Дующий с запада ветер преграждает ему путь, и он целый день вынужден лавировать, чтобы пройти те восемь миль мелководного пролива, который соединяет Сан-Франциско с Тихим океаном.
Солнце было на закате, когда "Кондор", минуя старый испанский форт, вышел в открытое море. Солнце, поднявшееся сегодня утром из-за Монте-Диабло, садится за Фарралонскими островами. Не успело оно до половины скрыться в голубом просторе, как "Кондор" обошел Тюленью Скалу и направил свой курс на вест-зюйд-вест.
Вечером подул ветер с берега. Подобрав одни паруса и распустив другие, матросы управляются с ним.
Наступает время вечерней вахты от шести до восьми. Матросы собрались на верхней палубе и весело болтают у люка. Кое-кто стоит в стороне, у бортов, устремив прощальный взгляд на землю. В нем не сожаление о том, что они покидают ее, а скорее радость. Многим из экипажа есть за что благодарить судьбу, находясь на чилийском корабле, подальше от края, где их существование закончилось бы тюрьмой.
В море их лица производят более приятное впечатление, чем когда они только что появились на палубе "Кондора". Глядя на них и на те два прекрасные создания, что находятся вместе с ними на корабле, невольно приходит в голову мысль о том, как несообразно и как, может быть, ненадежно такое товарищество. Точно две райские птички заключены в одну клетку с тиграми, волками и гиенами.
Но райские птички и не беспокоятся об этом, как не беспокоится никто на корабле. Стоя за компасом и опершись руками на борт, они, не отрываясь, смотрят на вершину холма, которая скроется из их глаз, как только сядет солнце.
Какое-то время они молчали. Потом Иньеса сказала:
- Я знаю, тетя, о чем ты думаешь.
- Неужели? Ну-ка, скажи.
- Смотришь на ту вдали виднеющуюся возвышенность и думаешь, как бы ты хотела еще раз взойти на ее вершину и не одна, а с кем-нибудь рядом. Скажи, я угадала?
- Нет, это твои собственные мысли, племянница.
- Согласна. Ну, надеюсь, ты хоть думаешь о чем-то приятном?
- Только отчасти. Меня гложут другие мысли, которыми я могу с тобой поделиться.
- Какие же?
- Очень неприятные.
- Опять ты печалишься об этом. Я не хочу даже думать на этот счет.
- Ты слишком спокойно ко всему относишься. Неужели твое самолюбие не задевает, что твой жених вдруг уезжает таким образом. Ни письма, ни слова... Пресвятая Дева! Это не только нелюбезно, это просто жестоко!
- Но нам прислали поклон в письме к папе. Что еще нужно? Кто думает о поклонах?
- Какой-нибудь поденщик и тот иначе простится со своей босоногой возлюбленной.
- Почем ты знаешь? Может, они и пытались что-нибудь сделать, но не удалось. Я уверена, что да, иначе с какой бы стати стали стучаться в дверь? Американец, что сторожит дом, рассказывал дедушке, что четыре человека приходили в ту ночь, как мы уехали. Один, должно быть, и был послан офицерами, а другие пришли с ним за компанию. Из-за его небрежности мы не получили наших писем. Если же они и не были написаны, то, значит, не было времени. Во всяком случае, мы все это узнаем, когда встретимся в Кадисе.
- А когда мы встретимся, я потребую от Эдуарда объяснений.
- Не сомневаюсь, что ты будешь удовлетворена. Кстати, тебя не настораживает то, что все это время мы не видели и не слышали наших калифорнийских рыцарей? Это очень странно.
- Действительно, странно, - согласилась Кармен. - Ума не приложу, куда они девались? После того дня мы о них не слышали ни слова.
- А кто-то о них слышал, Кармен.
- Кто?
- Дедушка.
- Почему ты так думаешь, Иньеса?
- Кое-что я слышала, когда он разговаривал с английским матросом, который у нас на корабле. Я даже уверена, что Крожер в письме к нему упоминал о Ларе и Кальдероне. Дедушка, кажется, желает сохранить эти сведения в тайне от нас. Надо попробовать узнать это у матроса.
- Ты очень сообразительна, племянница. Попробуем. Кажется, Эдуард спас этому человеку жизнь. Какой это был благородный, смелый поступок! А все-таки я сержусь на него за то, что он со мной так простился. Я не успокоюсь, пока не увижу его перед собой на коленях и пока он не оправдается. Это ему придется сделать в Кадисе.
- Честно говоря, я тоже сначала немножко сердилась, но, подумав, я поняла, что все это не просто так, что на это есть причины, и мы напрасно злимся на них. Я не буду упрекать своего милого ни в чем.
- Ты слишком легко прощаешь, - я так не могу.
- Нет, и ты можешь. Посмотри на тот холм, вспомни приятные часы, которые мы провели там, и ты станешь так же снисходительна, как и я.
Кармен повиновалась и опять устремила свой взор к месту, вызывающему самые сладостные воспоминания. И пока она смотрела на него, тень спала с ее лица и сменилась улыбкой, которая обещает прощение тому, кто ее обидел своим невниманием.
Обе молча смотрят на далекую вершину, а море и берег тем временем сливаются. Земли уже не видно.
Прощай, Калифорния!
XXXVII. Татуировка, которая нуждается в исправлении
Течение Великого океана очень напоминает Гольфстрим. Оно проходит мимо Алеутских островов, по направлению к востоку, упирается в остров Ванкувер, отсюда уходит к югу, вдоль берега Калифорнии образует полукруг, похожий на подкову, и вновь направляется назад к центральной части моря, омывая на своем пути Сандвичевы острова.
Благодаря этому корабль, отправившийся из Сан-Франциско в Гонолулу, может пользоваться этим течением. А если еще и ветер благоприятен, то он быстро совершит свой переход.
И то и другое способствовало быстрому передвижению "Крестоносца", и военный фрегат, идущий к Сандвичевым островам, достиг их очень скоро.
Двое на фрегате считают каждый день и каждый час не потому, что им так уж хотелось посетить короля островов, и не потому, что они ожидали там найти какое-нибудь развлечение. Напротив, если бы от них зависело, они остановились бы в гавани Гонолулу только для того, чтобы взять новый запас бананов и жирных местных кур.
Эдуард Крожер и Билль Кадвалладер думают о своих красавицах, и сердца их полны воспоминаний об улыбках, которые им дарили девушки, и теперь будут ждать их под небом Андалусии.
Срок ожидания невелик. Моряки приучены к долгим разлукам с родными и близкими, а потому терпеливы. Но не это беспокоит их и не это заставляет их высчитывать каждую милю пути. Они не сомневаются в верности своих избранниц, их беспокоит другое - страх за девушек, безотчетный, постоянный.
Если бы не Лара и Кальдерон, бояться было бы нечего. Но что-то подсказывает влюбленным юношам, что эти головорезы ни перед чем не остановятся и могут помешать Кармен Монтихо и Иньесе Альварес скрыться из Калифорнии. Да, скрыться! Именно это слово употребляют Крожер и Кадвалладер, когда разговаривают по этому поводу.
Еще до прихода на Сандвичевы острова они услышали новость, которая их обрадовала: экипажу "Крестоносца" стало известно, что фрегат остановится только на короткое время и даже не зайдет в гавань Гонолулу. Нужно будет только послать официальную депешу британскому консулу, а затем повернуть обратно и плыть дальше.
- Хорошая весть, не правда ли? - сказал Кадвалладер своему товарищу. - Мы быстро прибыли сюда из Фриско, как янки называют Сан-Франциско. Если не засидимся на Сандвичевых островах, то поспеем к перешейку в одно время с чилийским кораблем.
- Верно. Но при условии, если он уже вышел из Сан-Франциско. Ведь там сложности с матросами. Блью говорил тебе, что на корабле не было никого, кроме капитана и его самого? Был еще негр, беглый невольник, да две обезьяны. Вот и весь экипаж, насколько мне известно.
- Этому мы должны только радоваться. По крайней мере можем рассчитывать, что, придя в Панаму, найдем там чилийский корабль. А если нет, то хоть услышим, был ли он уже или нет. Если да, то все прекрасно: значит, мы увидим их в Кадисе.
- Возможно, - сказал Кадвалладер. - Но у меня есть причина, по которой я хотел бы пробыть на островах пару дней.
- Какая же это причина?
- А вот посмотри! - и гардемарин засучил рукав рубашки до локтя.
Лейтенант увидел на белой коже татуировку, изображавшую молодую девушку, бедно одетую, но с чудными волосами.
- Это, верно, девушка, близкая сердцу? - спросил Крожер.
- Да!
- Только эта красавица не с Сандвичевых островов. Ведь ты там не бывал?
- Она чилийка, с которой я познакомился, когда мы заходили в Вальпараисо, а боцман Громмет сделал мне татуировку, пока мы плыли в Тихом океане. Работа еще не закончена, как видишь. Над головой он хотел нарисовать чилийский флаг, а внизу вензель девушки. Теперь я рад, что нет ни того, ни другого.
- А при чем тут Сандвичевы острова?
- Я хотел вытравить этот рисунок. Громмет сказал мне, что на Сандвичевых островах сумеют вывести почти безболезненно.
- Зачем тебе вытравлять? Согласен, это не очень красиво, но ведь никто не видит твою татуировку.
- Могут увидеть случайно. А уж если я женюсь, то жена увидит!
- А! Иньеса?
- Хотя бы и Иньеса. Понимаешь теперь, почему мне хочется провести денек-другой на Сандвичевых островах? Если я не вытравлю этот рисунок, в каком положении я могу очутиться? Иньеса очень добра. Я ей рассказал, что она моя первая любовь. Ты сам понимаешь, нельзя не приврать немного. Это правда: она моя первая белая возлюбленная. О чилийке я давно забыл. Но как вытравить ее изображение? Я готов дорого заплатить за это.
- По-моему, это не требует больших денег. Достаточно дать на чай старику Громмету. Портрет твоей чилийки не окончен, пускай он снова примется за работу и закончит его, но в другом виде. Над головой можно поместить испанский флаг, а внизу буквы И. А. - Иньеса Альварес, после чего показывай татуировку хоть самой Иньесе.
- Блестящая идея! Но беда в том, что внешне чилийка не так красива, как Иньеса. Невозможно, чтобы она сошла за нее!
- Дай-ка взглянуть! По-моему, все в порядке. Два-три штриха, и можно найти сходство. У твоей девушки роскошные волосы, о которых ты так много говоришь. Можно слегка изменить костюм, в волосах изобразить черепаховую гребенку, на голову набросить мантилью, которая бы ниспадала на плечи, и выйдет красивая андалуска вроде твоей Иньесы.
- Честное слово, ты умница! Можно дорисовать веер.
- Это идея! И если уж ты так опасаешься несходства, пусть он нарисует веер так, чтобы он скрывал нижнюю часть лица. Обычно они его так держат. А глаза достаточно хороши!
- У чилийки глаза были чудесные!
- Ну, понятно. Иначе бы ты не обратил на нее внимания. А художник знал ее? Он видел оригинал?
- Я описал ее ему. Он на своем веку видал их видимо-невидимо. Он написал согласно моим указаниям.
- Очень хорошо! А если чилийка увидит несколько измененный свой портрет? Ведь мы должны прийти в Вальпараисо.
- Об этом я совсем не подумал. Но я не собираюсь с ней видеться и не думаю, чтобы это случилось. По-моему, это было бы нечестно, после того, как мы обручились с испанками. И если фрегат зайдет в Вальпараисо, я не пойду на берег, сколько бы мы ни стояли в гавани.
- Земля!
Это слово прервало разговор. Его прокричал матрос с мачты, увидев Мауна-Лоа.
XXXVIII. Экипаж готов взбунтоваться
По Тихому океану движется чилийское судно "Кондор".
Такие суда часто встречаются в Средиземном море и нередко в испанско-американских портах. Их можно видеть в Буэнос-Айресе, в Вальпараисо и Монтевидео.
В гавани Сан-Франциско "Кондор" имел вид корабля. Каким образом он теперь превратился в шхуну? Ответ очень прост: шхуна требует меньше рук, чем корабль.
Капитан Лантанас видел, что его экипаж невелик, и прибегнул к хитрости, которой часто пользуются в подобных случаях: прямые мачты стали скошенными за день до отплытия, так что "Кондор", вошедший в залив кораблем, ушел из него как шхуна.
Было восемь часов. Старшего помощника сменил на вахте младший. Море спокойно. Ветер слабый, попутный, особой бдительности не требуется. Правда, ночь темная, но не обещает бури.
Гарри Блью заметил, что надвигается дождевая туча, в этих местах Тихого океана это частое явление. Нечего бояться и темноты. В этой южной широте нельзя встретить ледяных глыб, а в широком просторе Тихого океана нечего опасаться столкновения с другими кораблями. Тем не менее, помощник капитана расхаживает вдоль палубы с таким же мрачным видом, как небо над его головой. Взор его полон тревоги, и походка не очень бодрая.
Он точно крадется, низко наклонив голову и время от времени останавливаясь там, где сгустилась мгла. Очевидно, он занят не столько шхуной и ее снастями, сколько теми, кто ими орудует. Он следит за ними не во время работы, а тогда, когда они свободны и расхаживают по судну или собираются группами где-нибудь в уголке. Помощник капитана следит за ними. Для этого у него есть веские причины.
До выхода в море он уже мог убедиться, что экипаж, собранный на скорую руку, совсем плох. С первого взгляда было видно, что это негодяи, грубияны и пьяницы.
С младшим помощником, испанцем Падилья, их одиннадцать человек. Есть еще испанцы или испано-американцы: Хиль Гомес, Хозе Хернандес, Яцинто Веларде, Джек Страйкер, Билль Девис, француз Лакросс, один датчанин и голландец. Кто остальные двое - трудно определить, да, кажется, они и сами этого не знают. Таких можно встретить на любом корабле в море.
Старший помощник на "Кондоре", привыкший к дисциплине военных судов, возмущен беспорядком, царящим на коммерческом корабле. С таким экипажем могут быть не только трудности, с ними просто опасно. В этом он уже не сомневается. За немногими исключениями, все матросы прежде всего не матросы, а только грузчики. Двое из них лодочники, не имеющие понятия о корабельной снасти. Но всего страшнее ему кажется не неумелое обращение с парусами и канатами, а полное неповиновение. Они только что вышли в море, и уже каждую минуту можно опасаться, что вспыхнет бунт.
Учитывая мягкий характер Лантанаса, Гарри Блью считает, что это вполне возможно. Чилиец - миролюбивый человек. Он увлекается естественными науками, много читает. С острова Борнео он захватил двух орангутангов, за время своего долгого странствования собрал коллекцию разных редкостей. Он очень приятный человек, но совсем не способен управлять экипажем, особенно таким, какой у него теперь. На матросов он не обращает внимания и все эти хлопоты возложил на своего помощника Гарри Блью.
Помимо управления кораблем у Гарри на попечении две девушки. Они еще не выходили на палубу из своей каюты, и пока он за них спокоен. Он знает, что повар негр хорошо служит им, и что он человек добрый, кроткий, несмотря на свою черную кожу. Но все-таки ему становится жутко при мысли о пассажирках. Он знает, что матросы не умеют как следует делать свое дело, но зато наглости у них хоть отбавляй. Сначала можно было их оправдать тем, что они в нетрезвом состоянии, что очень естественно для людей, подобранных на улицах Сан-Франциско, погруженных в вечное распутство и пьяный разгул. Но они вот уже несколько дней на шхуне, выпивают только положенное число чарок, с ними обходятся ласково, а все-таки у них угрюмые недовольные лица. Малейшее замечание их выводит из себя.
Чего хотят эти люди? Чего им недостает? Вот вопросы, над которыми Гарри Блью не перестает ломать себе голову.
Мучаясь над их разрешением, он бродит по палубе, скрываясь в темных углах и стараясь уловить хоть какое-нибудь слово, которое дало бы ему ключ для раскрытия заговора, если таковой существует.
Скоро ему стала ясна причина неповиновения матросов, а также всего непонятного для него. Открыл он эту тайну, наполнившую его душу ужасом, случайно, в то время как стоял за полотном парусины, которую плотник натянул для защиты от дневного зноя и по забывчивости оставил на ночь.
Благодаря темному, беззвездному небу и этой парусине Гарри Блью находился в непроницаемом мраке. Его не разглядел бы даже тот, кто близко проходил мимо него. Не заметили его и двое людей, остановившиеся рядом возле той же парусины.
Они тихо разговаривали, и все-таки он слышал каждое их слово и стоял неподвижно, затаив дыхание. Они говорили на его родном языке, по-английски. Это были Джек Страйкер и Билль Девис.
Уже в начале разговора Гарри уяснил себе все, что заставляло его до сих пор недоумевать, и услышанное открыло перед ним картину, от которой волосы у него встали дыбом и кровь застыла в жилах.