– Что-то я упустил нить твоих рассуждений.
– Давным-давно, за семь или восемь лет до твоего рождения, они провели совещание в Атлантик-Сити.
– Они?
Он недовольно посмотрел на меня.
– Ты хочешь, чтобы я назвал их?
– А разве у них есть название?
– Почему бы тебе не спросить у Эдгара Гувера [2]?
– А чего его спрашивать. Он называет их «Коза Ностра».
Смолл улыбнулся.
– Давай и мы придерживаться этого названия, хотя оно и не соответствует действительности. Но вернемся к совещанию.
– В Атлантик-Сити.
– Именно. Там собрались все. Костелло, Лучиано, Вито Геновезе, даже Капоне и его братья. Все, кто играл сколько-нибудь заметную роль. Они собрались вместе и решили, что должны реорганизовать свою деятельность. Поделить страну на районы, прекратить междоусобные войны, улучшить свой образ в глазах общественности. Они захотели стать респектабельными и пришли к выводу, что для этого, среди всего прочего, им нужны ученые люди. Речь зашла о том, кого направить в колледж. Мой брат был там и предложил мою кандидатуру, пообещав, что сломает мне шею, если я вздумаю бросить учиться. Костелло сказал, что и у него есть на примете подходящий парень, с которым он поступит точно так же. Были еще предложения, но в результате они остановили свой выбор на мне и парне, предложенном Костелло.
Смолл помолчал, вновь отпил из бокала.
– Тот парень прошел путь до конца. Что случилось со мной, ты знаешь. Он же закончил школу, Гарвард, а затем и юридический факультет университета Виргинии.
– Он-то и хочет видеть меня в Вашингтоне? – спросил я.
– Он самый.
– Как он стал крестным отцом Сачетти?
– Анджело Сачетти – сын Сонни из Чикаго, а Сонни однажды спас жизнь этому парню.
– Я опять потерял нить.
Смолл тяжело вздохнул.
– Не следует мне рассказывать тебе все это. Не накликать бы на тебя беду.
– Из сказанного тобой следует, что беда уже постучалась мне в дверь.
Он подумал и, похоже, принял решение. А может, просто делал вид, что думал. Точно я сказать не мог.
– Хорошо. Сонни из Чикаго, никто так и не узнал его настоящего имени, появился в Нью-Йорке с годовалым ребенком на одной руке и футляром для скрипки в другой, – он замолчал, скептически взглянул на меня. – Наверное, ты думаешь, что футляр для скрипки – это шутка?
– Я тебе верю.
– Тогда не ухмыляйся.
– Продолжай, Крис.
– Вроде бы жена Сонни, проститутка, не поладила с одной из чикагских банд, и ее выловили из озера Мичиган.
Я не знаю, в чем состоял конфликт. Но Сонни взял свой футляр для скрипки и уложил семерых парней, виновных, по его мнению, в смерти жены. А потом привез сына и «томпсон» [3]в Нью-Йорк. В это же время парень, с которым я ходил в школу, окончил юридический факультет и вернулся в Нью-Йорк, где выполнял мелкие поручения Костелло. Он встретился с Сонни из Чикаго, который также работал на Костелло, и они подружились. Знаешь, почему?
– Не могу даже догадаться, – ответил я.
– Потому что Сонни из Чикаго, всегда аккуратный, ухоженный, выглядел, как студент колледжа. Говорил на правильном английском, строго одевался, а парень, с которым я ходил в школу, получив образование, зазнался, стал снобом. Тебе все понятно?
– Пока да.
– Так вот, парень, который учился в университете, попал в передрягу. У него возникли серьезные осложнения, не с Костелло, но с другим человеком, с кем, неважно. Короче, этого парня едва не отправили в мир иной, но Сонни из Чикаго спас ему жизнь, и он пообещал Сонни, что заплатит долг сторицей.
Смолл в какой уж раз надолго замолчал.
– Ну? – не выдержал я.
– Две недели спустя Сонни поймали на том, что он шельмовал в карточной игре, буквально пригвоздили ножом к стене, да и оставили там. Спасенный Сонни парень узнал об этом и забрал годовалого ребенка к себе. И стал его крестным отцом.
– И этим ребенком был Анджело Сачетти.
– Совершенно верно.
– А почему Сачетти?
– Не знаю, но кто-то однажды сказал мне, что так назывался сорт лапши.
– А что случилось с этим парнем из университета… крестным отцом?
– Его послали в Вашингтон.
– Зачем?
– Зачем кто-то посылает кого-то в Вашингтон? В качестве лоббиста.
– Я должен отметить, что он забыл зарегистрироваться.
– Напрасно ты шутишь.
– А что он там делает?
Смолл скривился, как от зубной боли.
– Скажем, присматривает за их интересами.
– И этот парень воспитывал Анджело Сачетти?
– Во всяком случае, пытался. Может, тебе это не известно, но у него было девять гувернанток и столько же частных учителей. Его выгоняли из четырех школ и трех колледжей. Анджело увлекал только спорт, поэтому он и оказался в Голливуде.
– Его крестный отец замолвил словечко?
– Точно, – ответил Смолл.
– А у крестного отца есть имя и фамилия?
– Раньше его звали Карло Коланеро. Теперь – Чарльз Коул. В определенных кругах он – Чарли Мастак.
– Ты, похоже, в курсе всего.
Смолл махнул рукой в сторону фотографий.
– После нескольких стаканчиков они тарахтят, не переставая. Знают же, что говорят со своим.
– Почему Коул хочет, чтобы я нашел Анджело?
– Понятия не имею. Анджело не принимал в его делах никакого участия. Два года назад поступило известие, что он умер, но я не заметил, чтобы кто-то сильно горевал. А сейчас ты говоришь, что он жив.
– И они хотят, чтобы я его нашел.
– Не они. Чарльз Коул, и при встрече с ним я советую тебе поставить свои условия.
– Ты думаешь, я с ним встречусь?
Смолл замолчал, но ненадолго.
– Коул всегда добивается выполнения своих пожеланий.
– У тебя есть предложения?
– Конечно. Измени фамилию и исчезни. Поиски пропавшего наследника – лишь предлог. Похоже, заварилась серьезная каша, иначе они не прислали бы Коллизи, да и он сам не стал бы заниматься пустяками. Если же ты не исчезнешь, они найдут способ переправить тебя в Вашингтон.
Я задумался. Смолл пристально смотрел на меня.
– Пожалуй, я отвечу «нет».
– Они не понимают, что это означает.
– Да что они могут сделать?
– Только одно.
– Что же?
– Что конкретно, не знаю, но ты будешь просто мечтать о том, чтобы сказать «да».
Глава 5
Глава 6
– Давным-давно, за семь или восемь лет до твоего рождения, они провели совещание в Атлантик-Сити.
– Они?
Он недовольно посмотрел на меня.
– Ты хочешь, чтобы я назвал их?
– А разве у них есть название?
– Почему бы тебе не спросить у Эдгара Гувера [2]?
– А чего его спрашивать. Он называет их «Коза Ностра».
Смолл улыбнулся.
– Давай и мы придерживаться этого названия, хотя оно и не соответствует действительности. Но вернемся к совещанию.
– В Атлантик-Сити.
– Именно. Там собрались все. Костелло, Лучиано, Вито Геновезе, даже Капоне и его братья. Все, кто играл сколько-нибудь заметную роль. Они собрались вместе и решили, что должны реорганизовать свою деятельность. Поделить страну на районы, прекратить междоусобные войны, улучшить свой образ в глазах общественности. Они захотели стать респектабельными и пришли к выводу, что для этого, среди всего прочего, им нужны ученые люди. Речь зашла о том, кого направить в колледж. Мой брат был там и предложил мою кандидатуру, пообещав, что сломает мне шею, если я вздумаю бросить учиться. Костелло сказал, что и у него есть на примете подходящий парень, с которым он поступит точно так же. Были еще предложения, но в результате они остановили свой выбор на мне и парне, предложенном Костелло.
Смолл помолчал, вновь отпил из бокала.
– Тот парень прошел путь до конца. Что случилось со мной, ты знаешь. Он же закончил школу, Гарвард, а затем и юридический факультет университета Виргинии.
– Он-то и хочет видеть меня в Вашингтоне? – спросил я.
– Он самый.
– Как он стал крестным отцом Сачетти?
– Анджело Сачетти – сын Сонни из Чикаго, а Сонни однажды спас жизнь этому парню.
– Я опять потерял нить.
Смолл тяжело вздохнул.
– Не следует мне рассказывать тебе все это. Не накликать бы на тебя беду.
– Из сказанного тобой следует, что беда уже постучалась мне в дверь.
Он подумал и, похоже, принял решение. А может, просто делал вид, что думал. Точно я сказать не мог.
– Хорошо. Сонни из Чикаго, никто так и не узнал его настоящего имени, появился в Нью-Йорке с годовалым ребенком на одной руке и футляром для скрипки в другой, – он замолчал, скептически взглянул на меня. – Наверное, ты думаешь, что футляр для скрипки – это шутка?
– Я тебе верю.
– Тогда не ухмыляйся.
– Продолжай, Крис.
– Вроде бы жена Сонни, проститутка, не поладила с одной из чикагских банд, и ее выловили из озера Мичиган.
Я не знаю, в чем состоял конфликт. Но Сонни взял свой футляр для скрипки и уложил семерых парней, виновных, по его мнению, в смерти жены. А потом привез сына и «томпсон» [3]в Нью-Йорк. В это же время парень, с которым я ходил в школу, окончил юридический факультет и вернулся в Нью-Йорк, где выполнял мелкие поручения Костелло. Он встретился с Сонни из Чикаго, который также работал на Костелло, и они подружились. Знаешь, почему?
– Не могу даже догадаться, – ответил я.
– Потому что Сонни из Чикаго, всегда аккуратный, ухоженный, выглядел, как студент колледжа. Говорил на правильном английском, строго одевался, а парень, с которым я ходил в школу, получив образование, зазнался, стал снобом. Тебе все понятно?
– Пока да.
– Так вот, парень, который учился в университете, попал в передрягу. У него возникли серьезные осложнения, не с Костелло, но с другим человеком, с кем, неважно. Короче, этого парня едва не отправили в мир иной, но Сонни из Чикаго спас ему жизнь, и он пообещал Сонни, что заплатит долг сторицей.
Смолл в какой уж раз надолго замолчал.
– Ну? – не выдержал я.
– Две недели спустя Сонни поймали на том, что он шельмовал в карточной игре, буквально пригвоздили ножом к стене, да и оставили там. Спасенный Сонни парень узнал об этом и забрал годовалого ребенка к себе. И стал его крестным отцом.
– И этим ребенком был Анджело Сачетти.
– Совершенно верно.
– А почему Сачетти?
– Не знаю, но кто-то однажды сказал мне, что так назывался сорт лапши.
– А что случилось с этим парнем из университета… крестным отцом?
– Его послали в Вашингтон.
– Зачем?
– Зачем кто-то посылает кого-то в Вашингтон? В качестве лоббиста.
– Я должен отметить, что он забыл зарегистрироваться.
– Напрасно ты шутишь.
– А что он там делает?
Смолл скривился, как от зубной боли.
– Скажем, присматривает за их интересами.
– И этот парень воспитывал Анджело Сачетти?
– Во всяком случае, пытался. Может, тебе это не известно, но у него было девять гувернанток и столько же частных учителей. Его выгоняли из четырех школ и трех колледжей. Анджело увлекал только спорт, поэтому он и оказался в Голливуде.
– Его крестный отец замолвил словечко?
– Точно, – ответил Смолл.
– А у крестного отца есть имя и фамилия?
– Раньше его звали Карло Коланеро. Теперь – Чарльз Коул. В определенных кругах он – Чарли Мастак.
– Ты, похоже, в курсе всего.
Смолл махнул рукой в сторону фотографий.
– После нескольких стаканчиков они тарахтят, не переставая. Знают же, что говорят со своим.
– Почему Коул хочет, чтобы я нашел Анджело?
– Понятия не имею. Анджело не принимал в его делах никакого участия. Два года назад поступило известие, что он умер, но я не заметил, чтобы кто-то сильно горевал. А сейчас ты говоришь, что он жив.
– И они хотят, чтобы я его нашел.
– Не они. Чарльз Коул, и при встрече с ним я советую тебе поставить свои условия.
– Ты думаешь, я с ним встречусь?
Смолл замолчал, но ненадолго.
– Коул всегда добивается выполнения своих пожеланий.
– У тебя есть предложения?
– Конечно. Измени фамилию и исчезни. Поиски пропавшего наследника – лишь предлог. Похоже, заварилась серьезная каша, иначе они не прислали бы Коллизи, да и он сам не стал бы заниматься пустяками. Если же ты не исчезнешь, они найдут способ переправить тебя в Вашингтон.
Я задумался. Смолл пристально смотрел на меня.
– Пожалуй, я отвечу «нет».
– Они не понимают, что это означает.
– Да что они могут сделать?
– Только одно.
– Что же?
– Что конкретно, не знаю, но ты будешь просто мечтать о том, чтобы сказать «да».
Глава 5
Кто-то постарался на славу. Изрезали все покрышки «форда» и «ягуара», разодрали в клочья брезентовый откидывающийся верх, у заднего бампера обеих машин на полу стояли пустые канистры из-под сиропа. Тут же лежали крышки от заправочных горловин. «Кадиллак» остался нетронутым.
Когда я приехал следующим утром, Триппет ходил вокруг «форда», засунув руки в карманы брюк, и отдавал распоряжения Сиднею Дюрану, одному из наших молодых длинноволосых механиков, который разве что не плакал от отчаяния. Я видел, что расстроен и Триппет, иначе он никогда не сунул бы руки в карманы.
– У нас побывали ночные гости, – приветствовал он меня.
– Я знаю. Каков урон?
– Шины и верх уничтожены, но это не беда, их легко заменить. Я надеюсь, что мы сможем очистить баки, но они включили двигатели, чтобы сироп попал в топливную систему. Сироп еще хуже, чем сахар.
– Мерзавцы, – прокомментировал Сидней.
– Загляни в салон, – предложил Триппет.
– Сидения?
– Именно.
Я заглянул. Да, они не спешили. Мягкую кожу резали бритвой или острым ножом. Аккуратные вертикальные разрезы через каждые два дюйма. Затем не менее аккуратные горизонтальные. Профессиональный вандализм.
– А мой кабинет?
– Ничего не тронуто, так же, как и «кадиллак».
– «Кадиллак» тронуть они не могли.
Триппет изумленно воззрился на меня, затем повернулся к Сиднею.
– Будь другом, приведи Джека и Рамона, и откатите эти машины в мастерскую.
Сидней откинул со лба прядь белокурых волос, бросил на улицу сердитый взгляд, словно надеялся, что вандалы стоят у витрины, наблюдая за нашей реакцией, и пробормотал пару фраз о том, что бы он сделал с этими сволочами, попадись они ему в руки.
– Мы бы тебе помогли, – заверил его я. – Но сначала давай уберем эти две машины. Они – не слишком хорошая реклама нашей фирмы.
– Вы, похоже, не удивлены, – констатировал Триппет, когда Сидней скрылся за дверью.
– Я думаю, кто-то хочет мне кое-что сказать. Учитывая, с кем мы имеем дело, они оказались более вежливыми, чем можно было ожидать.
– Кто?
– Я не знаю, кто это сделал, но, возможно, могу сказать, кто отдал такой приказ.
– Ваши друзья?
– Новые знакомые. Давайте выпьем чашечку кофе, и я вам все расскажу.
Мы пошли в кафе быстрого обслуживания, расположенное за углом, где варили сносный кофе, и после того, как официантка обслужила нас, я рассказал Триппету о Коллизи и Полмисано, о том, кто они такие и чего от меня хотят.
– То, что они сделали с «фордом» и «ягуаром», всего лишь дружеский намек, – заключил я. – Если я буду упорствовать, они все сломают или сожгут.
– А если вы не измените решения?
– Возможно, сломают руку или ногу.
– Но тогда вы не сможете сделать то, что они хотят.
– Я говорю не о своих руке или ноге, но о ваших.
– Честно говоря, не могу себе этого представить.
– Я вас понимаю.
– Мне кажется, мы должны позвонить в полицию.
– Мне тоже.
Триппет потянулся к маленькому кувшинчику молока и вылил его содержимое в свою чашку. Сделал то же самое и с моим кувшинчиком. Добавил три ложки сахара, помешал.
– А что они сделают, снимут отпечатки пальцев? – спросил он.
– Не знаю. Возможно, начнут расспрашивать в округе, не видел ли кто-нибудь что-либо необычное в три часа ночи. К примеру, как кто-то режет шины острым ножом.
– Да, толку от них не будет, – согласился Триппет. – Но мы все равно должны позвонить им, чтобы ублажить страховую компанию.
– Это точно, – я пригубил кофе. Сегодня его сварили даже лучше, чем обычно. – Коллизи скорее всего зайдет ко мне в три часа или позвонит. Ему захочется узнать о моем решении.
– И что вы собираетесь сказать ему?
– Нет. Или есть другие предложения?
Триппет внимательно разглядывал кофейную ложечку.
– Я не так уж огорчен уничтожением моей личной собственности, Эдвард. Это риск, на который решается каждый предприниматель, ступивший в джунгли бизнеса, – он положил ложечку на стол и посмотрел на меня. – Мне это не нравится, но я не разъярен, как Сидней. Однако принуждением от меня ничего не добиться.
– Значит, вы согласны с моим «нет»?
– Абсолютно.
– Отлично. Когда мы вернемся, надо сразу позвонить в полицию и страховую компанию.
– Я это сделаю, – кивнул Триппет.
– Тогда у вас будет еще одно дело.
– Какое же?
– Проверьте, уплачены ли взносы по противопожарной страховке.
Коллизи позвонил в пять минут четвертого. Помнится, я записал время, полагая, что это может мне понадобиться. Во время разговора я делал короткие пометки. И напрасно. Коллизи не сказал ничего такого, что я не смог бы запомнить.
– Вы можете взять билет на стойке «Юнайтед» [4]в аэропорту, мистер Которн, – услышал я вместо приветствия. – Самолет вылетает завтра утром, в десять пятнадцать. У вас, разумеется, первый класс. Там же получите конверт с дальнейшими инструкциями и деньги на расходы.
– Мне они не нужны.
Последовала короткая пауза, затем я услышал, как мне показалось, короткий вздох. А может, Коллизи просто выдохнул дым от своей овальной сигареты.
– Моя задача – отправить вас в Вашингтон, чтобы вы повидались с этим человеком. Вашингтону не отвечают «нет».
– Другого ответа не будет.
– Должно быть, мои доводы не показались вам убедительными.
– Наоборот. Утром я нашел ваше послание. Прекрасная работа.
Вновь последовала пауза.
– Полагаю, придется придумать что-то еще, чтобы убедить-таки вас.
– И не пытайтесь, – и я бросил трубку.
Я нажал кнопку под столом, и в мастерской загудел клаксон. Вошел Триппет в белом комбинезоне с надписью «Les Voitures Anciennes» на спине. Такие же комбинезоны были у всех наших сотрудников. Я думаю, они ходили в них даже на свидание.
– Он позвонил.
– И?
– Сказал, что постарается что-нибудь придумать, чтобы убедить меня.
– Намекнул хоть, что это может быть?
– Нет.
Триппет вытащил из кармана пачку сигарет и предложил мне. Он всегда предлагал мне сигареты, а я всегда отказывался. Но из вежливости он не мог просто достать пачку сигарет и закурить.
– Я сомневаюсь, что они рискнут появиться здесь вечером или ночью.
– Почему?
– Полиция. Следующие несколько дней за нами будут приглядывать.
– Что еще сказали в полиции?
– Поинтересовались, кто мог это сделать… может, недовольный покупатель. Я заверил их, что недовольных покупателей у нас нет.
Когда приезжала полиция, я был на ленче с перспективным клиентом, владельцем сети закусочных, где посетителей кормили главным образом гамбургерами за двадцать центов. Он хотел, чтобы мы восстановили для него «стац DV-32 беакэт» выпуска 1933 года, который он нашел в чьем-то гараже в Сан-Франциско. Мы подъезжали к одной из его закусочных, он притормозил, и я было испугался, не собирается ли он покормить меня здесь, но оказалось, он хотел посмотреть, как там идет дело. Ели мы в «Скандии» на бульваре Заходящего солнца, и за столом он показал мне фотографии автомобиля. Я посмотрел на них, покивал и вернул назад.
– Вы сможете это сделать? – с надеждой спросил он.
– Возможно, – ответил я. – Но сначала надо взглянуть на автомобиль.
– Его привезут на следующей неделе.
– Если хотите, мы сразу осмотрим его. Он радостно кивнул.
– Сколько времени потребуется вам на восстановление?
Звали его Фред Купер, а свои гамбургеры он называл купербургерами. Я еще ни разу не пробовал их, но несколько миллионов человек, похоже, отдавали им предпочтение, иначе он не мог бы пригласить меня на ленч в «Скандию» и увлекаться старыми автомобилями.
– У этой модели восьмицилиндровый двигатель с тридцатью двумя клапанами, – ответил я. – Одна из лучших тормозных систем и автоматическая система смазки. Стоила она около пяти тысяч долларов и появилась на рынке в тот год, когда редко кто мог потратить на автомобиль такие деньги. Компания разорилась в 1935 году. Найти запасные части сложно. Очень сложно.
– А если вы не сможете их найти?
– Тогда мы изготовим их по первоначальным чертежам… но это стоит дорого.
Купер вновь кивнул, не столь радостно, и допил мартини.
– Как дорого? За весь автомобиль?
– Не могу назвать даже приблизительной цифры. Как я и говорил вам по телефону, мы берем за каждый час фактической работы. Цены у нас высокие, но мы гарантируем подлинность. Одну машину «испаносуизу» выпуска 1934 года мы реставрировали восемнадцать месяцев. Счет составил почти двенадцать тысяч долларов, но она попала к нам в крайне плачевном состоянии.
Купер чуть скривился, а затем кивнул. Кивать, похоже, ему нравилось.
– Говорят, что лучше вас на побережье никого нет. Может, вы сможете назвать приблизительную цифру после того, как осмотрите автомобиль.
– Скорее всего, мы назовем вам минимальную сумму. Максимальная же будет зависеть от многих факторов.
– Это была превосходная машина, – вздохнул Купер.
– Немногие помнят ее, – заметил я. – Потому что путают с моделями «стац беакэт» двадцатых годов.
– Я помню, – Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести новый мартини. – На ней ездил мой отец. А иногда возил меня.
– У вашего отца был хороший вкус.
– В 1933 году мой отец был шофером и получал семнадцать долларов пятьдесят центов в неделю, – сухо пояснил Купер. – Я ездил только до заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили.
Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал задавать наводящие вопросы. Мне за это не платили.
– Шесть месяцев назад я прочитал в газете, что скончался последний представитель этой семьи.
– Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году?
– Именно. Я решил рискнуть, позвонил адвокату в Сан-Франциско и попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый «стац». Газеты писали, что он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня.
– Должно быть, она многое для вас значит.
– Вы правы, мистер Которн, многое, – и он уставился в какую-то далекую точку над моим левым плечом, а перед его мысленным взором, я в этом не сомневался, возникла самая роскошная машина его детства.
После того, как я рассказал Триппету о звонке Коллизи, он вернулся в мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую ранее корреспонденцию, успешно выдержал натиск коммивояжера, желавшего продать нам новую упрощенную систему бухгалтерского учета, которую оказался не в состоянии понять, побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о достоинствах «кадиллака», обсудил с семидесятидвухлетним стариком модели машин, когда-то принадлежавших ему, провел полчаса с владельцем процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой его жена могла бы придти к выводу, что покупка «кадиллака» – наиболее удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки.
В пять часов я вновь нажал на кнопку под столом, на этот раз, чтобы сообщить Триппету и трем нашим сотрудникам об окончании рабочего дня. Подождал, пока Триппет снимет комбинезон, помоется и присоединится ко мне, чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре.
– Мы с женой обедаем сегодня в гостях, – сообщил он мне, когда мы уселись за столик. – Потом я намерен заехать сюда, посмотреть, все ли на месте.
– Если вы найдете груду головешек, позвоните мне.
– Обязательно.
Мы поговорили о короле гамбургеров и его «стаце», выпили содержимое наших бокалов, а потом я спросил Триппета, не подвезти ли его домой.
– Нет, – он покачал головой. – Я лучше пройдусь.
Наш супермаркет и его дом в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной мили, и я каждый вечер спрашивал, не подвезти ли его, но он всегда отказывался, говоря, что предпочитает пройтись.
Расставшись с Триплетом, я поехал к Голливудскому бульвару, повернул налево. По бульвару я ехал до пересечения с Лоурел-Каньоном. Там я и жил, в доме моего отца, расположенном в тупичке, выходящем на Лоурел-Каньон. Дом, построенный перед Второй мировой войной, стоял на склоне холма, и из окон открывался прекрасный вид. Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд требовал бы больших хлопот. Я поставил «фольксваген» на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут же подоспела и картошка, я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцена вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.
Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой и с абордажной саблей в другой. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом.
Галлюцинация, или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались сумерки, и сопровождалась судорогами и холодным потом, который пропитывал всю одежду. Этого никогда не случалось, когда я вел машину или шел пешком, только когда я спокойно сидел и лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд до минуты.
В тот вечер я прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые такое случилось после возвращения в Штаты, когда я начал работать в другом фильме. В критический момент я окаменел, и передо мной появился Анджело Сачетти, падающий и падающий, как в замедленной съемке, заговорщически подмигивая мне. Я попытался сняться еще в двух фильмах, но видение повторялось, и я прекратил новые попытки. Впрочем, известие о том, что я застывал в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям, и вскоре мой телефон перестал звонить, а мой агент, если я хотел поговорить с ним, постоянно оказывался на совещании. Потом я вообще перестал звонить ему, а он, похоже, и не возражал.
Я сорок раз просмотрел пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять месяцев ходил к психоаналитику. Ничего не помогло. Сачетти падал и подмигивал мне каждый вечер.
Моего психоаналитика, доктора Мелвина Фишера, не слишком удивили мои, как он их называл, повторяющиеся галлюцинации.
– Они встречаются достаточно редко, но не представляют собой чего-то исключительного. Они исчезают, когда пациент больше не нуждается в них как в адаптационном механизме для обеспечения собственного благополучия.
– То есть они ничуть не опаснее сильной простуды? – спросил я.
– Ну, не совсем. У человека, который галлюцинирует так же, как вы, нарушена самая обычная схема восприятия. Фрейд как-то сказал, что галлюцинация – результат непосредственной передачи информации от подсознания к органам восприятия. То, что происходит с вами. Когда вы решите, что вам это не нужно, они прекратятся.
– Они мне не нужны.
Доктор посмотрел на меня грустными черными глазами и улыбнулся.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
Он покачал головой.
– Сейчас идите и возвращайтесь только тогда, когда действительно будете готовы избавиться от них.
Я к нему не вернулся, и галлюцинации продолжались. Судороги не усиливались, но и не ослаблялись, поэтому в этот вечер, когда все закончилось, я налил себе бренди и открыл роман о тридцативосьмилетнем сотруднике рекламного агентства, который внезапно решил оставить жену и троих детей и отправился в Мексику, чтобы найти свое истинное «я». К полуночи он еще продолжал розыски, но я уже потерял к ним всякий интерес. И лег спать.
Часы на столике у кровати показывали три утра, когда меня разбудил телефонный звонок. Звонил Триппет, и по его отрывистому тону я понял, что он очень расстроен.
– Извините, что разбудил, но я в «Маунт Синай».
– С вами что-то случилось? – спросил я.
– Нет. Несчастье с Сиднеем. С ним сейчас врач.
– Что с ним?
– Ваши друзья. Они сломали ему руки.
– Как?
– Раздробили их, захлопнув дверцу автомобиля.
– О боже!
– Каждую руку в двух местах.
– Я сейчас приеду. Как он?
– Они надеются, что руки удастся спасти.
Когда я приехал следующим утром, Триппет ходил вокруг «форда», засунув руки в карманы брюк, и отдавал распоряжения Сиднею Дюрану, одному из наших молодых длинноволосых механиков, который разве что не плакал от отчаяния. Я видел, что расстроен и Триппет, иначе он никогда не сунул бы руки в карманы.
– У нас побывали ночные гости, – приветствовал он меня.
– Я знаю. Каков урон?
– Шины и верх уничтожены, но это не беда, их легко заменить. Я надеюсь, что мы сможем очистить баки, но они включили двигатели, чтобы сироп попал в топливную систему. Сироп еще хуже, чем сахар.
– Мерзавцы, – прокомментировал Сидней.
– Загляни в салон, – предложил Триппет.
– Сидения?
– Именно.
Я заглянул. Да, они не спешили. Мягкую кожу резали бритвой или острым ножом. Аккуратные вертикальные разрезы через каждые два дюйма. Затем не менее аккуратные горизонтальные. Профессиональный вандализм.
– А мой кабинет?
– Ничего не тронуто, так же, как и «кадиллак».
– «Кадиллак» тронуть они не могли.
Триппет изумленно воззрился на меня, затем повернулся к Сиднею.
– Будь другом, приведи Джека и Рамона, и откатите эти машины в мастерскую.
Сидней откинул со лба прядь белокурых волос, бросил на улицу сердитый взгляд, словно надеялся, что вандалы стоят у витрины, наблюдая за нашей реакцией, и пробормотал пару фраз о том, что бы он сделал с этими сволочами, попадись они ему в руки.
– Мы бы тебе помогли, – заверил его я. – Но сначала давай уберем эти две машины. Они – не слишком хорошая реклама нашей фирмы.
– Вы, похоже, не удивлены, – констатировал Триппет, когда Сидней скрылся за дверью.
– Я думаю, кто-то хочет мне кое-что сказать. Учитывая, с кем мы имеем дело, они оказались более вежливыми, чем можно было ожидать.
– Кто?
– Я не знаю, кто это сделал, но, возможно, могу сказать, кто отдал такой приказ.
– Ваши друзья?
– Новые знакомые. Давайте выпьем чашечку кофе, и я вам все расскажу.
Мы пошли в кафе быстрого обслуживания, расположенное за углом, где варили сносный кофе, и после того, как официантка обслужила нас, я рассказал Триппету о Коллизи и Полмисано, о том, кто они такие и чего от меня хотят.
– То, что они сделали с «фордом» и «ягуаром», всего лишь дружеский намек, – заключил я. – Если я буду упорствовать, они все сломают или сожгут.
– А если вы не измените решения?
– Возможно, сломают руку или ногу.
– Но тогда вы не сможете сделать то, что они хотят.
– Я говорю не о своих руке или ноге, но о ваших.
– Честно говоря, не могу себе этого представить.
– Я вас понимаю.
– Мне кажется, мы должны позвонить в полицию.
– Мне тоже.
Триппет потянулся к маленькому кувшинчику молока и вылил его содержимое в свою чашку. Сделал то же самое и с моим кувшинчиком. Добавил три ложки сахара, помешал.
– А что они сделают, снимут отпечатки пальцев? – спросил он.
– Не знаю. Возможно, начнут расспрашивать в округе, не видел ли кто-нибудь что-либо необычное в три часа ночи. К примеру, как кто-то режет шины острым ножом.
– Да, толку от них не будет, – согласился Триппет. – Но мы все равно должны позвонить им, чтобы ублажить страховую компанию.
– Это точно, – я пригубил кофе. Сегодня его сварили даже лучше, чем обычно. – Коллизи скорее всего зайдет ко мне в три часа или позвонит. Ему захочется узнать о моем решении.
– И что вы собираетесь сказать ему?
– Нет. Или есть другие предложения?
Триппет внимательно разглядывал кофейную ложечку.
– Я не так уж огорчен уничтожением моей личной собственности, Эдвард. Это риск, на который решается каждый предприниматель, ступивший в джунгли бизнеса, – он положил ложечку на стол и посмотрел на меня. – Мне это не нравится, но я не разъярен, как Сидней. Однако принуждением от меня ничего не добиться.
– Значит, вы согласны с моим «нет»?
– Абсолютно.
– Отлично. Когда мы вернемся, надо сразу позвонить в полицию и страховую компанию.
– Я это сделаю, – кивнул Триппет.
– Тогда у вас будет еще одно дело.
– Какое же?
– Проверьте, уплачены ли взносы по противопожарной страховке.
Коллизи позвонил в пять минут четвертого. Помнится, я записал время, полагая, что это может мне понадобиться. Во время разговора я делал короткие пометки. И напрасно. Коллизи не сказал ничего такого, что я не смог бы запомнить.
– Вы можете взять билет на стойке «Юнайтед» [4]в аэропорту, мистер Которн, – услышал я вместо приветствия. – Самолет вылетает завтра утром, в десять пятнадцать. У вас, разумеется, первый класс. Там же получите конверт с дальнейшими инструкциями и деньги на расходы.
– Мне они не нужны.
Последовала короткая пауза, затем я услышал, как мне показалось, короткий вздох. А может, Коллизи просто выдохнул дым от своей овальной сигареты.
– Моя задача – отправить вас в Вашингтон, чтобы вы повидались с этим человеком. Вашингтону не отвечают «нет».
– Другого ответа не будет.
– Должно быть, мои доводы не показались вам убедительными.
– Наоборот. Утром я нашел ваше послание. Прекрасная работа.
Вновь последовала пауза.
– Полагаю, придется придумать что-то еще, чтобы убедить-таки вас.
– И не пытайтесь, – и я бросил трубку.
Я нажал кнопку под столом, и в мастерской загудел клаксон. Вошел Триппет в белом комбинезоне с надписью «Les Voitures Anciennes» на спине. Такие же комбинезоны были у всех наших сотрудников. Я думаю, они ходили в них даже на свидание.
– Он позвонил.
– И?
– Сказал, что постарается что-нибудь придумать, чтобы убедить меня.
– Намекнул хоть, что это может быть?
– Нет.
Триппет вытащил из кармана пачку сигарет и предложил мне. Он всегда предлагал мне сигареты, а я всегда отказывался. Но из вежливости он не мог просто достать пачку сигарет и закурить.
– Я сомневаюсь, что они рискнут появиться здесь вечером или ночью.
– Почему?
– Полиция. Следующие несколько дней за нами будут приглядывать.
– Что еще сказали в полиции?
– Поинтересовались, кто мог это сделать… может, недовольный покупатель. Я заверил их, что недовольных покупателей у нас нет.
Когда приезжала полиция, я был на ленче с перспективным клиентом, владельцем сети закусочных, где посетителей кормили главным образом гамбургерами за двадцать центов. Он хотел, чтобы мы восстановили для него «стац DV-32 беакэт» выпуска 1933 года, который он нашел в чьем-то гараже в Сан-Франциско. Мы подъезжали к одной из его закусочных, он притормозил, и я было испугался, не собирается ли он покормить меня здесь, но оказалось, он хотел посмотреть, как там идет дело. Ели мы в «Скандии» на бульваре Заходящего солнца, и за столом он показал мне фотографии автомобиля. Я посмотрел на них, покивал и вернул назад.
– Вы сможете это сделать? – с надеждой спросил он.
– Возможно, – ответил я. – Но сначала надо взглянуть на автомобиль.
– Его привезут на следующей неделе.
– Если хотите, мы сразу осмотрим его. Он радостно кивнул.
– Сколько времени потребуется вам на восстановление?
Звали его Фред Купер, а свои гамбургеры он называл купербургерами. Я еще ни разу не пробовал их, но несколько миллионов человек, похоже, отдавали им предпочтение, иначе он не мог бы пригласить меня на ленч в «Скандию» и увлекаться старыми автомобилями.
– У этой модели восьмицилиндровый двигатель с тридцатью двумя клапанами, – ответил я. – Одна из лучших тормозных систем и автоматическая система смазки. Стоила она около пяти тысяч долларов и появилась на рынке в тот год, когда редко кто мог потратить на автомобиль такие деньги. Компания разорилась в 1935 году. Найти запасные части сложно. Очень сложно.
– А если вы не сможете их найти?
– Тогда мы изготовим их по первоначальным чертежам… но это стоит дорого.
Купер вновь кивнул, не столь радостно, и допил мартини.
– Как дорого? За весь автомобиль?
– Не могу назвать даже приблизительной цифры. Как я и говорил вам по телефону, мы берем за каждый час фактической работы. Цены у нас высокие, но мы гарантируем подлинность. Одну машину «испаносуизу» выпуска 1934 года мы реставрировали восемнадцать месяцев. Счет составил почти двенадцать тысяч долларов, но она попала к нам в крайне плачевном состоянии.
Купер чуть скривился, а затем кивнул. Кивать, похоже, ему нравилось.
– Говорят, что лучше вас на побережье никого нет. Может, вы сможете назвать приблизительную цифру после того, как осмотрите автомобиль.
– Скорее всего, мы назовем вам минимальную сумму. Максимальная же будет зависеть от многих факторов.
– Это была превосходная машина, – вздохнул Купер.
– Немногие помнят ее, – заметил я. – Потому что путают с моделями «стац беакэт» двадцатых годов.
– Я помню, – Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести новый мартини. – На ней ездил мой отец. А иногда возил меня.
– У вашего отца был хороший вкус.
– В 1933 году мой отец был шофером и получал семнадцать долларов пятьдесят центов в неделю, – сухо пояснил Купер. – Я ездил только до заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили.
Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал задавать наводящие вопросы. Мне за это не платили.
– Шесть месяцев назад я прочитал в газете, что скончался последний представитель этой семьи.
– Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году?
– Именно. Я решил рискнуть, позвонил адвокату в Сан-Франциско и попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый «стац». Газеты писали, что он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня.
– Должно быть, она многое для вас значит.
– Вы правы, мистер Которн, многое, – и он уставился в какую-то далекую точку над моим левым плечом, а перед его мысленным взором, я в этом не сомневался, возникла самая роскошная машина его детства.
После того, как я рассказал Триппету о звонке Коллизи, он вернулся в мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую ранее корреспонденцию, успешно выдержал натиск коммивояжера, желавшего продать нам новую упрощенную систему бухгалтерского учета, которую оказался не в состоянии понять, побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о достоинствах «кадиллака», обсудил с семидесятидвухлетним стариком модели машин, когда-то принадлежавших ему, провел полчаса с владельцем процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой его жена могла бы придти к выводу, что покупка «кадиллака» – наиболее удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки.
В пять часов я вновь нажал на кнопку под столом, на этот раз, чтобы сообщить Триппету и трем нашим сотрудникам об окончании рабочего дня. Подождал, пока Триппет снимет комбинезон, помоется и присоединится ко мне, чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре.
– Мы с женой обедаем сегодня в гостях, – сообщил он мне, когда мы уселись за столик. – Потом я намерен заехать сюда, посмотреть, все ли на месте.
– Если вы найдете груду головешек, позвоните мне.
– Обязательно.
Мы поговорили о короле гамбургеров и его «стаце», выпили содержимое наших бокалов, а потом я спросил Триппета, не подвезти ли его домой.
– Нет, – он покачал головой. – Я лучше пройдусь.
Наш супермаркет и его дом в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной мили, и я каждый вечер спрашивал, не подвезти ли его, но он всегда отказывался, говоря, что предпочитает пройтись.
Расставшись с Триплетом, я поехал к Голливудскому бульвару, повернул налево. По бульвару я ехал до пересечения с Лоурел-Каньоном. Там я и жил, в доме моего отца, расположенном в тупичке, выходящем на Лоурел-Каньон. Дом, построенный перед Второй мировой войной, стоял на склоне холма, и из окон открывался прекрасный вид. Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд требовал бы больших хлопот. Я поставил «фольксваген» на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут же подоспела и картошка, я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцена вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов.
Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой и с абордажной саблей в другой. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом.
Галлюцинация, или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались сумерки, и сопровождалась судорогами и холодным потом, который пропитывал всю одежду. Этого никогда не случалось, когда я вел машину или шел пешком, только когда я спокойно сидел и лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд до минуты.
В тот вечер я прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые такое случилось после возвращения в Штаты, когда я начал работать в другом фильме. В критический момент я окаменел, и передо мной появился Анджело Сачетти, падающий и падающий, как в замедленной съемке, заговорщически подмигивая мне. Я попытался сняться еще в двух фильмах, но видение повторялось, и я прекратил новые попытки. Впрочем, известие о том, что я застывал в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям, и вскоре мой телефон перестал звонить, а мой агент, если я хотел поговорить с ним, постоянно оказывался на совещании. Потом я вообще перестал звонить ему, а он, похоже, и не возражал.
Я сорок раз просмотрел пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять месяцев ходил к психоаналитику. Ничего не помогло. Сачетти падал и подмигивал мне каждый вечер.
Моего психоаналитика, доктора Мелвина Фишера, не слишком удивили мои, как он их называл, повторяющиеся галлюцинации.
– Они встречаются достаточно редко, но не представляют собой чего-то исключительного. Они исчезают, когда пациент больше не нуждается в них как в адаптационном механизме для обеспечения собственного благополучия.
– То есть они ничуть не опаснее сильной простуды? – спросил я.
– Ну, не совсем. У человека, который галлюцинирует так же, как вы, нарушена самая обычная схема восприятия. Фрейд как-то сказал, что галлюцинация – результат непосредственной передачи информации от подсознания к органам восприятия. То, что происходит с вами. Когда вы решите, что вам это не нужно, они прекратятся.
– Они мне не нужны.
Доктор посмотрел на меня грустными черными глазами и улыбнулся.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
Он покачал головой.
– Сейчас идите и возвращайтесь только тогда, когда действительно будете готовы избавиться от них.
Я к нему не вернулся, и галлюцинации продолжались. Судороги не усиливались, но и не ослаблялись, поэтому в этот вечер, когда все закончилось, я налил себе бренди и открыл роман о тридцативосьмилетнем сотруднике рекламного агентства, который внезапно решил оставить жену и троих детей и отправился в Мексику, чтобы найти свое истинное «я». К полуночи он еще продолжал розыски, но я уже потерял к ним всякий интерес. И лег спать.
Часы на столике у кровати показывали три утра, когда меня разбудил телефонный звонок. Звонил Триппет, и по его отрывистому тону я понял, что он очень расстроен.
– Извините, что разбудил, но я в «Маунт Синай».
– С вами что-то случилось? – спросил я.
– Нет. Несчастье с Сиднеем. С ним сейчас врач.
– Что с ним?
– Ваши друзья. Они сломали ему руки.
– Как?
– Раздробили их, захлопнув дверцу автомобиля.
– О боже!
– Каждую руку в двух местах.
– Я сейчас приеду. Как он?
– Они надеются, что руки удастся спасти.
Глава 6
Сиднею Дюрану только-только исполнилось двадцать лет, когда машина, полная студентов Лос-Анджелесского университета едва не сшибла его на бульваре Заходящего солнца, по которому он шел в половине третьего ночи, держа перед собой изувеченные руки. Сначала они подумали, что он пьян, но потом увидели, что у него с руками, усадили в машину и домчали до больницы. Там Сидней назвал себя, упомянул Триппета и потерял сознание.
Триппет рассказал мне все это, когда мы стояли у операционной и ждали, чтобы кто-нибудь вышел из нее и сказал, останется ли у Сиднея одна рука или две.
– Я смог найти доктора Ноуфера, – пояснил Триппет.
– Хорошо, – кивнул я.
– Он – специалист по таким операциям, знаете ли.
– Я помню.
– Он знает Сиднея. Когда мы реставрировали ему «эстон мартин», он частенько приезжал и смотрел, как работает Сидней. В некотором смысле они даже подружились.
– Что он говорит?
– Пока ничего. Кости не просто сломаны, но раздроблены, повреждены нервы, вены, сухожилия. Оптимизма я не заметил.
Сиднея Дюрана не ждали дома. И сообщать о случившемся несчастье было некому. Восемнадцать месяцев назад он просто пришел к нам в поисках работы, заявив, что он «лучший жестянщик в городе, особенно по работе с алюминием». Никаких рекомендаций или сведений о его прежней жизни он не предоставил, за исключением того, что приехал с востока. Учитывая местоположение Лос-Анджелеса, это могли быть как Сиракузы, так и Солт-Лейк-Сити. Триппет считал себя знатоком людей, поэтому Сиднея тут же взяли в «Ла Вуатюр Ансьен».
Он действительно оказался превосходным жестянщиком, а когда наше дело стало расширяться, порекомендовал Района Суареса, «лучшего обшивщика города». Рамон в девятнадцать лет едва говорил по-английски, но творил чудеса с брезентом и кожей. Привел Сидней и нашего третьего сотрудника, Джека Дуферти, негра, двадцати двух лет от роду. Дуферти Сидней охарактеризовал одной фразой: «Он разбирается в двигателях почти так хорошо, как вы», – последнее, разумеется, относилось к Триппету.
Триппет рассказал мне все это, когда мы стояли у операционной и ждали, чтобы кто-нибудь вышел из нее и сказал, останется ли у Сиднея одна рука или две.
– Я смог найти доктора Ноуфера, – пояснил Триппет.
– Хорошо, – кивнул я.
– Он – специалист по таким операциям, знаете ли.
– Я помню.
– Он знает Сиднея. Когда мы реставрировали ему «эстон мартин», он частенько приезжал и смотрел, как работает Сидней. В некотором смысле они даже подружились.
– Что он говорит?
– Пока ничего. Кости не просто сломаны, но раздроблены, повреждены нервы, вены, сухожилия. Оптимизма я не заметил.
Сиднея Дюрана не ждали дома. И сообщать о случившемся несчастье было некому. Восемнадцать месяцев назад он просто пришел к нам в поисках работы, заявив, что он «лучший жестянщик в городе, особенно по работе с алюминием». Никаких рекомендаций или сведений о его прежней жизни он не предоставил, за исключением того, что приехал с востока. Учитывая местоположение Лос-Анджелеса, это могли быть как Сиракузы, так и Солт-Лейк-Сити. Триппет считал себя знатоком людей, поэтому Сиднея тут же взяли в «Ла Вуатюр Ансьен».
Он действительно оказался превосходным жестянщиком, а когда наше дело стало расширяться, порекомендовал Района Суареса, «лучшего обшивщика города». Рамон в девятнадцать лет едва говорил по-английски, но творил чудеса с брезентом и кожей. Привел Сидней и нашего третьего сотрудника, Джека Дуферти, негра, двадцати двух лет от роду. Дуферти Сидней охарактеризовал одной фразой: «Он разбирается в двигателях почти так хорошо, как вы», – последнее, разумеется, относилось к Триппету.