Томас Росс. Подставные люди

   — У меня, возможно, замедлилась реакция, Крагштейн, а вот ты, похоже, глупеешь. Вы с самого начала работали на короля. Только об этом не знали.

Глава 23

   Пауза длилась секунд пятнадцать, а потом ее прервал нервный смешок короля.
   — Повернись, Падильо, — распорядился Крагштейн. — Руки держи за спиной.
   Я скорее почувствовал, чем увидел, как повернулся Падильо.
   — Так?
   — Так. А теперь повтори, что ты только что сказал.
   — Насчет того, что ты глупеешь.
   Послышался звук оплеухи.
   — Меня всегда тошнило от твоего остроумия. У тебя десять секунд на объяснения.
   — В десять не уложусь.
   — Сними пластырь со рта Скейлза и развяжи им руки, — эти указания относились к Гитнеру. Я услышал, как отдирается пластырь от лица Скейлза. Тот от боли не закричал.
   — Хорошо, Падильо, начинай.
   — Кто обратился к вам? — спросил Падильо. — Человек, которого мы оба знали по Англии?
   — Кто тебе это сказал?
   — Скейлз. Фамилии он не назвал, но упомянул, что рекомендовал меня бывший сотрудник британской разведки. Кто это мог быть?
   — Клегг, — выдохнул Крагштейн.
   — Гарольд Клегг, — уточнил Падильо. — Он же, как я понял со слов Скейлза, рекомендовал и Готаров. Как выглядел Гарольд, когда появился у тебя, Крагштейн? Надеюсь, у него все в порядке?
   — Ерунда какая-то, — подал голос Гитнер. — Зачем брать кого-то для охраны и одновременно нанимать собственных убийц?
   — Твои умственные способности, Гитнер, никого не вводили в заблуждение, но я всегда думал, что уж Крагштейну ума не занимать.
   Крагштейн забыл отвесить Падильо вторую оплеуху. Вместо нее я услышал шаги. А затем одно слово Крагштейна: «Говори».
   — Он лжет, — голос Скейлза. — Падильо сердит из-за того, что вы перехитрили его, и теперь ищет способа спасти свою... — оплеуха и вскрик Скейлза.
   — Говори, — повторил Крагштейн.
   — Это правда, — стоял на своем Скейлз. — Я... — новый удар, похоже, в область солнечного сплетения, не дал ему договорить.
   — Он говорит, что ты лжешь, Падильо, — суммировал результаты допроса Скейлза Крагштейн.
   — Тебе надо бы ударить его посильней. А еще лучше, спроси у короля.
   — Не бейте меня! — заверещал король.
   — Если будешь молчать, пожалеешь об этом, — предупредил Крагштейн. — Я хочу задать несколько вопросов. Для ответа достаточно да или нет. Если мне покажется, что ты лжешь, я применю меры физического воздействия. Это ясно?
   — Да, — ответил король. — Ясно.
   — Гарольд Клегг рекомендовал обратиться к Готарам и ко мне? Клегг посоветовал вам воспользоваться услугами Падильо?
   — Клегг мне ничего не советовал, — едва слышно прошептал король. — Не знаю я никакого Клегга.
   — А Скейлз знает?
   — Понятия не имею.
   Глухой удар и поросячий визг. Я понял, что Крагштейн как следует пнул короля.
   — Я ничего не знаю.
   — Это был Клегг, — вмешался Скейлз. — Он рекомендовал Готаров и Падильо. А также и вас, но уже через посредника. Клегг не подозревает, что я интересовался и вами.
   — Почему ты нанял нас через посредника, Скейлз?
   В голосе его слышалась боль, но тем не менее Скейлз попытался солгать. Лгать он не умел, знал, что не умеет, но все же попытался.
   — Это была ошибка. Мне не следовало...
   Ошибки Крагштейна не интересовали.
   — Скажи нам, Падильо. Твоя версия.
   — Пожалуйста. Допустим, вы — королевская особа, желающая путешествовать по стране инкогнито. Во-первых, вам надо ускользнуть от цепких рук госдепартамента. Во-вторых, избежать встреч с соотечественниками. Для этого вы нанимаете убийцу, известного профессионала, А еще лучше, двух, и через посредника. Вот вам и предлог для путешествия инкогнито. А так как умирать вам не хочется, то вы нанимаете пару первоклассных телохранителей, а чтобы подстраховаться, еще и меня, дабы я прикрыл и телохранителей. А когда Вашингтон официально предлагает охранять вас, вы, естественно, отказываетесь, утверждая, что служба безопасности некомпетентна или продажна, и приводите в пример братьев Кеннеди и Кинга. Пока все логично, не так ли, Крагштейн?
   — Я тебя слушаю.
   — Разумеется, риск велик. Угроза должна быть реальной. И ставка в игре — ваша жизнь. Ибо нельзя поручиться заранее, что телохранители возьмут верх над убийцами. Но в случае правильного выбора выигрыш составит пять миллионов.
   В комнате повисла тяжелая тишина, которую разорвал хриплый голос Крагштейна.
   — Когда ты это узнал, Падильо?
   — Не думай, что меня осенило. Король допускал ошибки. Маленькие. Но они начали накапливаться.
   Вновь упала тишина. Мне хотелось прокомментировать слова Падильо, кое-что уточнить, но никто не спрашивал моего мнения. Наверное, оно никого не интересовало.
   — Еще кто-нибудь знает? — спросил Крагштейн.
   — Только один человек.
   — Знает что? — полюбопытствовал Гитнер.
   — Падильо прав, Гитнер. Ты глуповат.
   — А ты попробуй объяснить. Только попроще, а я, возможно, пойму. Что знает еще один человек?
   Я услышал вздох Крагштейна.
   — Что король — не король. Самозванец.
   — О, черт, — вырвалось у Гитнера.
   — Так кто знает об этом, Падильо?
   — О нем можно не беспокоиться.
   — Почему?
   — Потому что он мертв. Потому что его убил король.
   Я уловил ее движение. Периферийным зрением. Только что Ванда Готар стояла, прижавшись к стене, а мгновение спустя ее уже не было у стены, а комнату огласил пронзительный вопль. Я также почувствовал, как двинулся Гитнер, и обернулся. Она пыталась убить короля и знала, как это делается. Ее правая рука сомкнулась вокруг его шеи, и она заворачивала ему голову назад, чтобы сломать шею. Король сучил ногами по полу, а руками старался освободиться от захвата.
   Я глянул на Падильо. Борьба короля и Ванды его не интересовала. Он наблюдал за Гитнером. Тот тоже не чувствовал себя зрителем. Он стоял у двери, чуть пригнувшись, нацелив револьвер в живот Падильо.
   Крагштейн поспешил вмешаться и ребром ладони резко ударил по шее Ванды. От удара она отпрянула, и король остался жив лишь потому, что ее хватка ослабла. После второго удара Крагштейна королю удалось вырваться из захвата, но пришелся он не на шею, а на голову Ванды. Та уже вскочила, и, будь она поудачливее, Крагштейн отправился бы на тот свет. Рука ее резко пошла вперед. Крагштейн успел опустить подбородок, защищая шею, и костяшки пальцев ударили ему по носу. Мгновенно его борода и рот оросились кровью.
   Дралась она превосходно, и я понял, почему ее услуги пользовались устойчивым спросом. Под ее охраной я бы понес в банк любую сумму. Но весила она только 120 фунтов против 180 Крагштейна, а за пятьдесят лет он выучил несколько грязных приемов, которых никто не удосужился показать ей.
   Один он и применил, имитировав улар левой в голову. Вроде бы удар наносился в полную силу, поэтому она схватилась обеими руками за кулак и попыталась пальцами добраться до нерва между большим и указательным пальцами. Но, вместо того чтобы отдернуть левую руку, Крагштейн двинул ее вперед, одновременно ударив правой. Она попыталась подставить бедро, но удар достиг цели, и ее отбросило к стене. Она упала на колени, согнулась пополам, обхватив руками живот, не в силах вдохнуть.
   Крагштейн быстро глянул на короля и Скейлза, затем повернулся к нам. В руке он вновь держал револьвер.
   — Она едва не прикончила тебя, — и Падильо весело улыбнулся.
   — Это точно, — Крагштейн вытер окровавленную бороду платком. — Ты знал, что она бросится на короля?
   — Да.
   — Но Гитнер оказался не так глуп, как ты думал.
   Падильо пожал плечами.
   — Осмотрительность не делает его умнее.
   — Ум — это по моей части, так? — и Крагштейн вновь посмотрел на короля и Скейлза.
   Король ощупывал шею, еще не веря, что она не сломана. Скейлз сидел, привалившись спиной к стене, уставившись в никуда.
   — Кто он? — спросил Крагштейн Скейлза.
   Скейлз даже не повернулся к королю. Он продолжал смотреть, может, в никуда, а может, на рушившуюся мечту.
   — Актер. Безработный актер.
   — Из Ллакуа?
   — Да. Я познакомился с ним там. Потом он приехал в Лондон. Учиться на актера. Хотел стать вторым Омаром Шарифом. Да вот талантом не вышел.
   — Что случилось с настоящим королем?
   — Вы знаете, он послал за мной. Действительно послал. Как только покинул монастырь. Сказал, что я ему нужен. Я прилетел из Лондона. На третий день после моего приезда мы собирались на обед. Он принимал душ в квартире, которую снял, поскользнулся и сломал шею. Несчастный случай. Глупейший несчастный случай.
   — Что произошло потом? — спросил Крагштейн.
   — Я похоронил его той же ночью.
   — Где?
   — В Булонском лесу. И тогда же у меня в голове созрел план, — он искоса глянул на короля. Я по-прежнему воспринимал его как короля. — Я вспомнил, что они очень похожи. И никто не видел короля пять лет, что он провел в монастыре. За эти годы, от шестнадцати до двадцати одного, человек может сильно измениться. Все документы были у меня.
   Стоило рискнуть.
   — И сейчас стоит, — добавил Крагштейн.
   Скейлз воззрился на него. Глаза его ожили. Он молчал, но на его лице застыл вопрос.
   Крагштейн утвердительно кивнул.
   — Никто из сотрудников нефтяных компаний не видел настоящего короля?
   — Если только ребенком, а взрослым — нет.
   — И вы уверены, что никто ничего не знает?
   — Уверен. Да и кто может знать? Готар заподозрил неладное. Причина тому — наша небольшая оплошность. Поэтому мы послали ему телеграмму с просьбой приехать на квартиру Маккоркла. От имени Падильо, — он заговорил быстрее, наверное, надеясь, что признание облегчит его душу. — Прибыв туда, мы сказали, что тоже получили аналогичную телеграмму. Я показал ее ему, телеграмму мы сами послали на собственный адрес... и он... — Скейлз одарил короля долгим взглядом. — Он зашел Готару за спину и задушил гарротой. Этим я рассчитывал все окончательно запутать.
   — Неплохо, — кивнул Крагштейн. — Весьма неплохо. А как обстоит дело с деньгами?
   Скейлз пожал плечами.
   — Погибший брат короля обо всем позаботился. Как только подписываются все необходимые документы, нефтяные компании переводят пять миллионов долларов на счет короля в швейцарском банке.
   — Счет, зашифрованный цифрами?
   — Естественно.
   — На это уйдет два дня, — раздумчиво протянул Крагштейн.
   — На что? — переспросил Скейлз.
   — На получение денег, — пояснил Крагштейн.
   — Ты собираешься довести дело до конца, не так ли? — спросил его Падильо.
   Крагштейн усмехнулся в бороду.
   — Естественно. Изменятся лишь условия нашего договора.
   — В каком смысле? — Скейлз не отрывал от него глаз.
   — Вы получите не четыре с половиной, а один миллион. Согласны?
   Скейлз колебался не больше секунды.
   — Я согласен.
   — А твой дружок? — Гитнер указал на короля.
   — Спросите его, — Скейлз не захотел брать ответственность на себя.
   Король поднял голову и посмотрел на Гитнера.
   — Мне без разницы. И зачем я только послушал его? Зачем?
   — Вам следовало лучше вжиться в роль, — вставил Падильо.
   — А в чем он ошибся? — в голосе Крагштейна слышался неподдельный интерес.
   — Молитвы и рыба. Король был ревностным католиком. Провел пять лет в монастыре. Помолившись, он не крестился. Думаю, он не знает, как это делается. В Нью-Йорке мы ели мясо в пятницу. Ел и он. Настоящий католик к мясу бы не притронулся.
   — Этого недостаточно, Падильо, — покачал головой Крагштейн.
   — Для полной уверенности — да, но у меня зародились сомнения. А когда они убежали от нас, все стало ясно. Настоящий король после взрывов в мотеле помчался бы в полицию, какой бы продажной он ее ни считал. Раз он этого не сделал, значит, он что-то скрывал. А догадаться, что именно, труда не составило.
   — По-моему, план по-прежнему хорош, — Гитнер взглянул на Крагштейна.
   — Мне плевать, хорош он или плох, — заметил Падильо. — Главное, что будет дальше.
   — С тобой? — уточнил Крагштейн.
   — Совершенно верно. Со мной.
   — Нам придется что-нибудь придумать, не так ли?

Глава 24

   Они заставили короля и Скейлза помочь Ванде спуститься по восьми лестничным пролетам в подвал. По пути ее дважды вырвало. Остановились перед металлической дверью, запирающейся на засов и замок. Впрочем, и одного засова вполне хватало, чтобы сидящие внутри не могли выйти наружу.
   За дверью оказалась клетушка восемь на десять футов, в которую кто-то притащил сверху стол и три стула.
   Король и Скейлз ввели Ванду в клетушку, усадили на стул и скоренько попятились к двери. Ванда согнулась пополам, обхватив руками живот, ее голова едва не касалась коленей. Она не издала ни звука.
   Освещала клетушку слабенькая лампа под потолком. Король и Скейлз вышли за дверь, встали рядом с Гитнером. Чувствовалось, что они напуганы. Крагштейн переступил порог, шагнул к Ванде, перебросил револьвер в левую руку, правой схватил ее за волосы и дернул вверх. Она вновь не застонала, лишь смотрела на него холодными ледяными глазами. Слез я не заметил, а вот ненависти хватало с лихвой.
   — Как будет проходить подписание документов?
   Она облизала губы.
   — Торжественная церемония. Советы директоров во главе с председателями, президенты компаний. Почетные гости. Наверное, жены. Другие высшие чиновники.
   — Репортеры? Телевизионщики?
   — Их не будет. Но церемонию заснимут на пленку. Они хотят сделать фильм о том, какую пользу принесет этот договор Ллакуа. Подписание документов войдет в него составной частью. Прессу не пригласили по моему настоянию, но они могут передать телекомпаниям отснятый материал.
   — Когда они должны подписать документы?
   — Завтра, в десять утра. Вернее, уже сегодня. На двадцать девятом этаже. Их ждут в половине десятого.
   — Кого они должны спросить?
   — Арнольда Бриггса. Начальника представительского отдела.
   — Какие меры предосторожности будут приняты?
   — Я попросила их обеспечить надежную охрану. Они намеревались обратиться в одно крупное частное агентство.
   — То есть мы с Гитнером не сможем туда попасть?
   — Скейлз вас проведет.
   Крагштейн отпустил голову Ванды, и она упала на колени. Крагштейн повернулся к двери, махнул револьвером.
   — Заводи их.
   Я шагнул вперед, прежде чем дуло револьвера Гитнера уперлось мне в спину. Падильо последовал за мной, огляделся, выбрал один из двух оставшихся стульев и сел. Посмотрел на Гитнера, потом на Крагштейна.
   — Когда вы это сделаете?
   — Не сейчас и не здесь, — последовал ответ. — Мы хотим, чтобы какое-то время вас не нашли.
   Падильо согласно кивнул, показывая, что мысль Крагштейна ему ясна.
   — Бухта тут большая.
   — Ты бы ей воспользовался, не так ли?
   — Естественно.
   — До или после подписания?
   Падильо задумался.
   — До.
   Крагштейн взглянул на часы.
   — Почти два. Мы вернемся около семи, — он постоял, ожидая реакции Падильо, но тот предпочел промолчать.
   А потому Крагштейн ретировался в коридор и приказал королю закрыть дверь. Что тот и сделал, не отрывая от нас глаз, словно хотел запечатлеть в памяти наши образы. Скейлз на нас даже не посмотрел.
   Мы услышали, как лязгнул засов. Звук этот странным образом ассоциировался у меня с ударом молотка, вгоняющего в гроб последний гвоздь. Падильо тут же повернулся к Ванде. Она по-прежнему сидела согнувшись, обхватив руками живот.
   — Плохо тебе?
   — Ужасно, — она не подняла головы. — Когда сидишь согнувшись, боль слабее.
   — Он ничего не сломал?
   — Нет. Вроде бы нет.
   — Слушать ты можешь?
   — Могу.
   И за следующие полчаса Падильо изложил нам план спасения, один из своих планов, простых и эффективных, если не обращать внимания на то, что при его реализации кто-то из нас, а то и двое могли получить пулю в лоб.
   Нам потребовался почти час, чтобы вытащить гвоздь из стола. Падильо нашел его в одном из ящиков. Кто-то скрепил гвоздем расползающиеся стенки.
   Когда мы наконец его вытащили, Падильо прокалил его в пламени спички.
   — Как ты думаешь, польза от этого будет? — спросил он меня.
   — Не знаю, но все так делают.
   — Держи, — он протянул мне гвоздь.
   Наклонился и закатал левую брючину. Я вернул ему гвоздь, а затем мы с Вандой наблюдали, как он загоняет гвоздь в голень.
   Он загнал его на полдюйма, прикусив губу, а на лице его отражались боль и решимость довести дело до конца. Я бы так не смог. Он вытащил гвоздь, и из ранки потекла кровь.
   — Давай, Ванда, — распорядился он.
   Ванда легла на стол. Я зашел с другой стороны. Падильо поднял над ней левую ногу, так, чтобы ранка оказалась над шеей. Я держал его ногу. Кровь капала на платье Ванды. Мы подвигали ногу, чтобы залить большую площадь. Поначалу она следила за нашим священнодействием, а затем закрыла глаза. Когда кровь начала сворачиваться, Падильо вновь расковырял рану гвоздем. Десять минут спустя он решил, что крови достаточно.
   Убрал ногу, достал носовой платок и крепко перевязал рану. Ванда села, глянула на залитое кровью платье. Покачала головой, повернулась к нам.
   — У кого-нибудь есть сигареты?
   Я протянул ей одну, дал прикурить. Закурили и мы с Падильо. Посидели в тишине.
   — Сколько времени? — спросила Ванда.
   Я взглянул на часы.
   — Шесть тридцать пять.
   — Как ты себя чувствуешь? — спросил ее Падильо.
   — Лучше. Гораздо лучше.
   Вновь обговаривать детали намеченного плана не имело смысла, все и так знали, что и как надо делать, а потому мы молчали, пока не услышали лязганье засова. Ванда вновь улеглась на стол. Чуть повернулась, чтобы вошедший сразу увидел кровь на платье. Свесила руку, закинула голову. Короче, изобразила покойницу.
   Дверь открылась, и на пороге возник Крагштейн, с револьвером на изготовку. За его спиной маячил Гитнер. Крагштейн посмотрел на Ванду, на нас, снова на Ванду.
   — Что с ней? — спросил он.
   — Вы слишком сильно ее ударили, — ответил я. — Два часа тому назад у нее началось внутреннее кровотечение. Мы не смогли его остановить. Она умерла.
   Крагштейна, похоже, эта новость не огорчила.
   — Вам придется вынести ее на руках.
   Падильо и я подошли к столу, встали по разные стороны от Ванды. Одной рукой каждый из нас подхватил ее под колени, второй — под плечи. Мы подняли ее. С обмякшим телом, закинутой назад головой. Актриса она была отменная.
   Мы вынесли ее через дверь. Крагштейн стоял слева, с револьвером, нацеленным на Падильо. Гитнер — справа.
   — Пора, — шепнул Падильо, и мы швырнули Ванду в Гитнера.
   Она тут же вцепилась ему ногтями в лицо. Я бросился Гитнеру в ноги. Втроем мы повалились на землю. Ванда оказалась на Гитнере. Когда я поднялся, он пытался разбить ей голову рукоятью револьвера. Я успел ударить по руке Гитнера ногой, и револьвер отлетел в сторону. Затем я схватил Ванду за руку и оторвал от Гитнера.
   — Беги! — крикнул я и подтолкнул ее к лестнице.
   Ванда качнулась, едва не упала, но сохранила равновесие и метнулась к ступеням. Я же попытался дать Гитнеру пинка, но тот откатился в сторону. Я заметил другую дверь и бросился к ней. На бегу один раз оглянулся. Падильо схватился с Крагштейном. Кто брал верх, понять мне не удалось.
   За дверью я увидел узкую лестницу, побежал к ней. Уже преодолел половину, когда Гитнер схватил меня за левую лодыжку и дернул. Я, конечно, рухнул, но при этом наугад ударил правой ногой. Похоже, попал, потому что левая тут же освободилась. Тяжело дыша, я продолжил подъем. Гитнер отставал лишь на несколько футов. Он-то совсем не запыхался.
   На верхней лестничной площадке меня встретила вторая дверь. Тяжелая, обитая металлом. Я толкнул ее и выскочил на огромную деревянную сцену, за которой колыхалось море голов. Черных и белых, мужских и женских.
   На сцене, за невысокой конторкой, стоял мужчина. Он быстро повернулся ко мне, едва некоторые из зрителей указали ему на происходящее за его спиной. Вскинул руки.
   — Добро пожаловать, брат, — и по этим словам я понял, что угодил на утреннюю службу Евангелистской миссии дома Христова, проходившую в зале бывшего кинотеатра.
   Я бросился к мужчине, простершему ко мне руки. Но он смотрел уже не на меня.
   — И ты, брат! — воззвал он. — Христос рад и тебе!
   Я оглянулся. Гитнер надвигался на меня. Зрители, во всяком случае, те, кто был потрезвее, загудели, предвкушая жаркий поединок. Гитнер ухмылялся. Чувствовалось, что у него чесались кулаки.
   Падильо не зря говорил, что мне против Гитнера не устоять. Он же был профессионалом, да еще одним из лучших. Пятясь, я наткнулся на мужчину, что приветствовал наше появление на сцене.
   — Уходите, — прошептал я.
   — Ты прав, брат, — кивнул он и поспешил к кулисам.
   Гитнер уже не бежал. Осторожно надвигался на меня, выставив вперед руки, готовый и убить, и покалечить, в зависимости от обстоятельств. А потом ухмылка сползла с его лица.
   — Сейчас позабавимся.
   Я пятился к конторке. Глянул на нее, надеясь найти тяжелый кувшин с водой. Но там была лишь большая Библия. Я схватил ее и швырнул в Гитнера, а следом прыгнул на него.
   Он инстинктивно поднял руки, чтобы защитить лицо, и я головой сильно ударил его в грудь, чуть пониже ключицы. Он упал, но уже после того, как, сцепив руки, нанес удар по моему левому плечу. Придись удар на шею, он наверняка сломал бы ее. При падении я оказался наверху, и у меня создалось впечатление, что подо мной три диких кота. Большой палец его левой руки чуть не воткнулся в мой правый глаз, и ребро правой было в дюйме от моего кадыка, когда я угодил ему коленом в пах. Он вскрикнул, и мне удалось вскочить. Он поднялся быстрее, чем я ожидал, а потому я ударил ногой в низ живота. Ударил сильно, под восторженные вопли зрителей.
   — Убей этого сукиного сына! — высказал кто-то всеобщее пожелание.
   Но у Гитнера, похоже, живот был железный. Он вновь двинулся на меня. Опять же с ухмылкой на лице. Я ударил левой, целя в сердце. В удар я вложил всю силу, но Гитнер ушел корпусом в сторону, чуть повернулся, схватил меня за кулак, дернул и перебросил через себя.
   В итоге я оказался на полу со сломанной левой рукой. Я смотрел на Гитнера снизу вверх, предчувствуя неотвратимость смерти, когда за его спиной возник Падильо. Он не стал окликать Гитнера, вызывать того, как положено джентльмену, на смертный бой. Нет, левая рука Падильо обвилась вокруг шеи Гитнера, колено уперлось в его спину, а правой рукой он заворачивал голову Гитнера назад, пока не сломалась шея. Гитнер умер еще до того, как его тело упало на сцену. Зрители восторженно вопили.
   Падильо посмотрел на Гитнера, повернулся ко мне.
   — Ты ему не чета.
   — Я держался неплохо, пока он не сломал мне руку.
   Падильо покачал головой.
   — Не следовало тебе отходить от первоначального плана.
   Он помог мне подняться.
   — Какого?
   — Ты же собирался сесть на него и размазать по полу.

Глава 25

   Когда интерн с белокурой бородкой в отделении экстренной помощи Центральной больницы на Полк-стрит спросил: «Что с вами случилось?» — я после короткого раздумья ответил: «Упал с дерева».
   Падильо и я торопливо покинули сцену «Критериона», сбежав по ступенькам в подвал, мимо распростертого тела Крагштейна. Поднялись по другой, лестнице, попав в узкий переулок.
   — Он умер почти что богачом, — заметил я, мотнув головой в сторону Крагштейна.
   — Он умер бедняком в трущобах Сан-Францнско, — возразил мне Падильо, не сбавляя шага. — Так случается с каждым, кто слишком долго варится в этом котле.
   — Умные сбегают раньше?
   — Умные вообще обходят такие дела стороной.
   Мы поймали такси как раз в тот момент, когда к «Критериону» подкатили две патрульные машины, набитые полицейскими и детективами в штатском.
   — Наверное, кончили какого-то алкоголика, — прокомментировал их появление умудренный опытом водитель. — Подрались небось из-за четвертака.
   — Насколько мне известно, речь шла о более крупной сумме, — ввернул я.
   У больницы Падильо высадил меня без четверти восемь. Пока интерн накладывал мне гипс, я вскрикнул лишь однажды.
   — Болит ужасно, — пожаловался я после того, как он закрепил руку на перевязи.
   — Я дам вам обезболивающие таблетки.
   В пакетике с надписью «По одной каждые четыре часа, если боль не утихнет», их оказалось четыре. Я проглотил все разом, но рука болела по-прежнему.
   В четверть десятого Падильо вернулся с большой продолговатой картонной коробкой.
   — Как рука?
   — Мне сделали рентген. Осколков нет, перелом без смещения, но чертовски болит.
   Из коробки он достал серое габардиновое пальто.
   — Накинь его, и никто не заметит, что ты одет, как бродяга.
   Я оглядел свой измятый, грязный костюм.
   — Действительно, вид непрезентабельный. А к кому мы собираемся в гости?
   — К нефтяным королям. Я купил пальто и себе.
   — А как насчет бритвы?
   — Привез тебе электрическую.
   — Вижу, ты позаботился обо всем.
   — Да уж, пришлось возложить на себя эти обязанности.
   Побрившись, я набросил пальто на плечи, словно накидку. Надел свое и Падильо. Выйдя из больницы, мы поймали еще одно такси, и Падильо назвал водителю адрес штаб-квартиры нефтяной компании.
   — А что с Вандой? — спросил я.
   — Ванда позаботится о себе сама.
   — Как кошка.
   — Совершенно верно, — кивнул Падильо. — Как кошка.
   Один из двух небоскребов, что стояли друг напротив друга, построили в 1923 году. Тогда это было самое высокое здание Сан-Франциско. Второй появился на семь лет позже. Но и имел на семь этажей больше. Злые языки говорили, что вторая компания очень уж хотела утереть нос своему конкуренту.