— Кто здесь? — спросила Ванда Готар и открыла, лишь услышав фамилию Падильо.
При виде меня на ее лице отразилось удивление.
— Вы по-прежнему молчаливый свидетель, мистер Маккоркл?
— Время от времени я подаю голос.
Впустив нас в номер и закрыв дверь на замок, Ванда повернулась к Падильо.
— Ну?
— Я в деле.
— Сколько?
— Сколько ты можешь позволить?
— Пятьдесят тысяч плюс десять тысяч, чтобы выяснить, кто убил моего брата?
— Только за имя?
— Да.
— Амос Гитнер кивает на тебя.
— За это я платить денег не стану.
— Понятно. Каков аванс, Ванда?
Она отвернулась от него.
— Пять тысяч.
— Дела, похоже, у вас неважнецкие. Крагштейн и Гитнер могли предложить мне только семьдесят пять сотен, а из того, что я слышал, они работают постоянно.
— Мы получаем вознаграждение по выполнении работы.
— Они, кстати, тоже.
Тут она повернулась к Падильо, глаза ее сверкнули.
— Назови мне имя, Падильо, и ты получишь десять тысяч, даже если это последние мои деньги. Что сказали Крагштейн и Гитнер?
— Уолтера они не убивали.
— Что еще?
— Они получат премию, если Кассим не подпишет какие-то бумаги. И только оговоренную в контракте сумму, если он подпишет документы, но не вернется в Ллакуа.
— Оплата в зависимости от результата, — кивнула Ванда. — Они упомянули, кто платит?
— Нет.
— Ты спросил?
— Да.
— Ты отказался от их предложения?
— Совершенно верно.
— Что они сказали?
— Ничего особенного.
— Гитнер не мог не высказаться.
— Он вроде бы думает, что я уже староват.
Она пристально оглядела Падильо, словно замороженного цыпленка, который слишком долго лежал в холодильнике.
— Так оно, собственно, и есть.
— Возрасту все покорны.
— Значит, пять тысяч тебя устроят.
— Забудем о них.
— Как это, забудем? Что за игру ты затеял, Падильо?
— Никаких игр. Я работаю за идею, а если выясню, кто убил Уолтера, то скажу тебе, не требуя оплаты.
— Мне не нравится, когда люди отказываются от денег. Если это дареный конь, я посмотрю на его зубы. А раз он от тебя, возможно, воспользуюсь и рентгеном.
— Не стоит.
— Почему?
— Потому что поймешь, какой он старый и выдохшийся.
Номер Ванды Готар был не из лучших, какой мог предложить «Хэй-Адамс», но и не из худших. Из обоих окон открывался вид на солидное здание штаб-квартиры АФТ-КПП[4], расположенное на противоположной стороне Шестнадцатой улицы. Обстановка состояла из двуспальной кровати, письменного стола, комода, нескольких стульев и неизбежного телевизора. Номер этот предназначался для коммивояжеров, приехавших в столицу на день-другой, чтобы потом вернуться домой или перебраться в другой город. Присутствие Ванды никоим образом не чувствовалось. Она могла провести в номере как один месяц, так и один час. Я не увидел ни чемодана, ни косметички, ни пачки салфеток или книги, которую она могла бы читать на сон грядущий. То ли она относилась к тем путешественникам, которым на сборы требуется не более десяти минут, то ли была патологической чистюлей, и окурок в пепельнице вызывал у нее нервную дрожь. Вновь она позволила нам лицезреть ее спину.
— Хорошо. Когда ты приступишь?
— Как только получу кое-какие ответы.
— Спрашивай.
— Почему вы подделали письмо от Пауля?
Она повернулась к нам и неопределенно махнула левой рукой, как бы показывая, что вопрос столь легкий и ответ Падильо мог бы найти и сам.
— У нас было туго с деньгами и нам требовалась помощь. Мы могли получить этот контракт при одном условии: если ты войдешь в нашу команду. Ты не раз работал с Паулем, и мы подумали, что сможем задеть сентиментальную струнку в твоей душе. Глупо, конечно.
— Он же не умел ни читать, ни писать по-английски. Вам следовало помнить, что я это знаю.
Она пожала плечами.
— Мы пошли на заведомый риск. Не так уж много людей знали об этом, потому что говорил он, как англичанин. А вот психологический блок не позволял ему ни читать, ни писать. Уолтер подделал его почерк.
— Это ему всегда хорошо удавалось, — кивнул Падильо.
— Как и многое другое.
— И все-таки остаются неясности.
— Какие же?
— Вы могли написать письмо на немецком. Кто предложил английский?
Вновь она отвернулась к окну.
— Я.
— Потому что не хотела, чтобы я участвовал в этом деле, так?
— Нет. О причине, надеюсь, ты спрашивать не будешь?
— Нет.
— Сейчас ситуация изменилась, — она прошла к стулу, села.
— В каком смысле?
— Ты мне нужен, — она внимательно разглядывала серый ковер на полу. — Я не хотела бы этого признавать, но другого выхода у меня нет. Я — последняя из Готаров. И мне очень важно остаться в живых. Ты знаешь, что произошло в Бейруте?
— В общих чертах.
— Паулю перерезали глотку.
— В это трудно поверить.
Она кивнула.
— Ты прав. Он был мастером своего дела.
— Я бы сказал, одним из лучших.
— То есть он хорошо знал убийцу. И полностью доверял ему.
— Если он вообще кому-то доверял.
— То же самое произошло и с Уолтером. А он был не из последних.
— Каким ветром вашего брата занесло в мою квартиру? — спросил я.
Ванда дважды качнула головой.
— Не знаю. Я предполагала, что он с ними.
— О ком ты? — спросил Падильо.
— Кассиме и Скейлзе. Ты о таком не слышал?
— Нет.
— А он тебя знает. И нанял нас с условием, что мы уговорим тебя присоединиться к нам.
— Все равно понятия не имею, кто он такой.
— Эмери Скейлз. Был наставником Кассима до того, как тот ушел в монастырь.
— Англичанин?
— Да.
— А кто он теперь?
— Советник Кассима.
— И появился, как только брат Кассима попал в автокатастрофу?
— Как я поняла, Кассим сразу же вызвал его.
— И Скейлз связался с вами.
— Да.
— А что он поделывал в последнее время? Где его нашел Кассим? В Ллакуа или в Англии?
— Он вернулся в Англию.
— Ты сказала, что Уолтер должен был быть с ними, когда оказался в квартире Маккоркла. Это означает, что они в Вашингтоне?
Ванда покачала головой.
— В Балтиморе.
Падильо поднялся со стула и подошел к окну.
— Почему он захотел повидаться с Маккорклом?
— Не знаю.
— Какие будут предположения?
— Попытка убедить его воздействовать на тебя?
— Неубедительно.
— А какова твоя версия?
— Пока нет никакой. Что сказали Кассим и Скейлз?
— Насчет чего?
— Сама знаешь.
— Они не знают, почему он оставил их в Балтиморе. Лишь сказал, что у него назначена встреча и что он скоро вернется, а они должны дожидаться его там, где он их оставил.
— Где именно?
— Неважно. Я перевезу их в другое место.
— Когда?
— Как только умрет брат Кассима.
— А что говорят медики?
— Он по-прежнему в коме.
— И куда ты их перевезешь?
Она коротко глянула на Падильо, потом на меня.
— Маккоркл тут посторонний, — заметил Падильо.
— Это меня и тревожит, — ответила она.
— Кое-что меня, однако, интересует, — ввернул я.
— Что именно? — Ванда повернулась ко мне.
— Я хотел бы знать, почему вашего брата убили в моей квартире. Та же проблема и у полиции. Они отстанут от меня, как только выяснят, кто его убил и почему. Чем быстрее они раскроют это преступление, тем для меня лучше.
— Куда ты хочешь их переправить, Ванда? — повторил вопрос Падильо.
— Сначала в Нью-Йорк.
— А потом?
Она смотрела на Падильо долгих пятнадцать секунд.
— Не уверена, что тебе следует знать об этом.
— Как скажешь, — он пожал плечами, — но позволь задать другой вопрос.
— Слушаю.
— Где ты была прошлой ночью, когда задушили твоего брата?
— Тебе так важно это знать?
— Думаю, что да.
— Я уже говорила полиции. Гуляла. В городе.
— А где конкретно?
Еще один долгий взгляд.
— В постели с мужчиной. У него дома, поскольку жена уехала.
— Кто он?
— Ты хочешь знать, кто этот мужчина, чтобы понять, что он потеряет, подтвердив мое алиби? Если он коридорный или водитель такси, то терять ему практически нечего. Разве что жену, но он может найти другую, не так ли, Падильо?
— Он — государственный служащий, Ванда?
— Да, черт побери, он работает на государство.
— Мне бы хотелось услышать от тебя его фамилию.
— Зачем она тебе? Будешь его шантажировать?
Падильо холодно улыбнулся.
— Нет. Но, возможно, она мне потребуется.
— Для чего?
— Если я захочу выяснить, не лжешь ли ты мне.
Глава 9
При виде меня на ее лице отразилось удивление.
— Вы по-прежнему молчаливый свидетель, мистер Маккоркл?
— Время от времени я подаю голос.
Впустив нас в номер и закрыв дверь на замок, Ванда повернулась к Падильо.
— Ну?
— Я в деле.
— Сколько?
— Сколько ты можешь позволить?
— Пятьдесят тысяч плюс десять тысяч, чтобы выяснить, кто убил моего брата?
— Только за имя?
— Да.
— Амос Гитнер кивает на тебя.
— За это я платить денег не стану.
— Понятно. Каков аванс, Ванда?
Она отвернулась от него.
— Пять тысяч.
— Дела, похоже, у вас неважнецкие. Крагштейн и Гитнер могли предложить мне только семьдесят пять сотен, а из того, что я слышал, они работают постоянно.
— Мы получаем вознаграждение по выполнении работы.
— Они, кстати, тоже.
Тут она повернулась к Падильо, глаза ее сверкнули.
— Назови мне имя, Падильо, и ты получишь десять тысяч, даже если это последние мои деньги. Что сказали Крагштейн и Гитнер?
— Уолтера они не убивали.
— Что еще?
— Они получат премию, если Кассим не подпишет какие-то бумаги. И только оговоренную в контракте сумму, если он подпишет документы, но не вернется в Ллакуа.
— Оплата в зависимости от результата, — кивнула Ванда. — Они упомянули, кто платит?
— Нет.
— Ты спросил?
— Да.
— Ты отказался от их предложения?
— Совершенно верно.
— Что они сказали?
— Ничего особенного.
— Гитнер не мог не высказаться.
— Он вроде бы думает, что я уже староват.
Она пристально оглядела Падильо, словно замороженного цыпленка, который слишком долго лежал в холодильнике.
— Так оно, собственно, и есть.
— Возрасту все покорны.
— Значит, пять тысяч тебя устроят.
— Забудем о них.
— Как это, забудем? Что за игру ты затеял, Падильо?
— Никаких игр. Я работаю за идею, а если выясню, кто убил Уолтера, то скажу тебе, не требуя оплаты.
— Мне не нравится, когда люди отказываются от денег. Если это дареный конь, я посмотрю на его зубы. А раз он от тебя, возможно, воспользуюсь и рентгеном.
— Не стоит.
— Почему?
— Потому что поймешь, какой он старый и выдохшийся.
Номер Ванды Готар был не из лучших, какой мог предложить «Хэй-Адамс», но и не из худших. Из обоих окон открывался вид на солидное здание штаб-квартиры АФТ-КПП[4], расположенное на противоположной стороне Шестнадцатой улицы. Обстановка состояла из двуспальной кровати, письменного стола, комода, нескольких стульев и неизбежного телевизора. Номер этот предназначался для коммивояжеров, приехавших в столицу на день-другой, чтобы потом вернуться домой или перебраться в другой город. Присутствие Ванды никоим образом не чувствовалось. Она могла провести в номере как один месяц, так и один час. Я не увидел ни чемодана, ни косметички, ни пачки салфеток или книги, которую она могла бы читать на сон грядущий. То ли она относилась к тем путешественникам, которым на сборы требуется не более десяти минут, то ли была патологической чистюлей, и окурок в пепельнице вызывал у нее нервную дрожь. Вновь она позволила нам лицезреть ее спину.
— Хорошо. Когда ты приступишь?
— Как только получу кое-какие ответы.
— Спрашивай.
— Почему вы подделали письмо от Пауля?
Она повернулась к нам и неопределенно махнула левой рукой, как бы показывая, что вопрос столь легкий и ответ Падильо мог бы найти и сам.
— У нас было туго с деньгами и нам требовалась помощь. Мы могли получить этот контракт при одном условии: если ты войдешь в нашу команду. Ты не раз работал с Паулем, и мы подумали, что сможем задеть сентиментальную струнку в твоей душе. Глупо, конечно.
— Он же не умел ни читать, ни писать по-английски. Вам следовало помнить, что я это знаю.
Она пожала плечами.
— Мы пошли на заведомый риск. Не так уж много людей знали об этом, потому что говорил он, как англичанин. А вот психологический блок не позволял ему ни читать, ни писать. Уолтер подделал его почерк.
— Это ему всегда хорошо удавалось, — кивнул Падильо.
— Как и многое другое.
— И все-таки остаются неясности.
— Какие же?
— Вы могли написать письмо на немецком. Кто предложил английский?
Вновь она отвернулась к окну.
— Я.
— Потому что не хотела, чтобы я участвовал в этом деле, так?
— Нет. О причине, надеюсь, ты спрашивать не будешь?
— Нет.
— Сейчас ситуация изменилась, — она прошла к стулу, села.
— В каком смысле?
— Ты мне нужен, — она внимательно разглядывала серый ковер на полу. — Я не хотела бы этого признавать, но другого выхода у меня нет. Я — последняя из Готаров. И мне очень важно остаться в живых. Ты знаешь, что произошло в Бейруте?
— В общих чертах.
— Паулю перерезали глотку.
— В это трудно поверить.
Она кивнула.
— Ты прав. Он был мастером своего дела.
— Я бы сказал, одним из лучших.
— То есть он хорошо знал убийцу. И полностью доверял ему.
— Если он вообще кому-то доверял.
— То же самое произошло и с Уолтером. А он был не из последних.
— Каким ветром вашего брата занесло в мою квартиру? — спросил я.
Ванда дважды качнула головой.
— Не знаю. Я предполагала, что он с ними.
— О ком ты? — спросил Падильо.
— Кассиме и Скейлзе. Ты о таком не слышал?
— Нет.
— А он тебя знает. И нанял нас с условием, что мы уговорим тебя присоединиться к нам.
— Все равно понятия не имею, кто он такой.
— Эмери Скейлз. Был наставником Кассима до того, как тот ушел в монастырь.
— Англичанин?
— Да.
— А кто он теперь?
— Советник Кассима.
— И появился, как только брат Кассима попал в автокатастрофу?
— Как я поняла, Кассим сразу же вызвал его.
— И Скейлз связался с вами.
— Да.
— А что он поделывал в последнее время? Где его нашел Кассим? В Ллакуа или в Англии?
— Он вернулся в Англию.
— Ты сказала, что Уолтер должен был быть с ними, когда оказался в квартире Маккоркла. Это означает, что они в Вашингтоне?
Ванда покачала головой.
— В Балтиморе.
Падильо поднялся со стула и подошел к окну.
— Почему он захотел повидаться с Маккорклом?
— Не знаю.
— Какие будут предположения?
— Попытка убедить его воздействовать на тебя?
— Неубедительно.
— А какова твоя версия?
— Пока нет никакой. Что сказали Кассим и Скейлз?
— Насчет чего?
— Сама знаешь.
— Они не знают, почему он оставил их в Балтиморе. Лишь сказал, что у него назначена встреча и что он скоро вернется, а они должны дожидаться его там, где он их оставил.
— Где именно?
— Неважно. Я перевезу их в другое место.
— Когда?
— Как только умрет брат Кассима.
— А что говорят медики?
— Он по-прежнему в коме.
— И куда ты их перевезешь?
Она коротко глянула на Падильо, потом на меня.
— Маккоркл тут посторонний, — заметил Падильо.
— Это меня и тревожит, — ответила она.
— Кое-что меня, однако, интересует, — ввернул я.
— Что именно? — Ванда повернулась ко мне.
— Я хотел бы знать, почему вашего брата убили в моей квартире. Та же проблема и у полиции. Они отстанут от меня, как только выяснят, кто его убил и почему. Чем быстрее они раскроют это преступление, тем для меня лучше.
— Куда ты хочешь их переправить, Ванда? — повторил вопрос Падильо.
— Сначала в Нью-Йорк.
— А потом?
Она смотрела на Падильо долгих пятнадцать секунд.
— Не уверена, что тебе следует знать об этом.
— Как скажешь, — он пожал плечами, — но позволь задать другой вопрос.
— Слушаю.
— Где ты была прошлой ночью, когда задушили твоего брата?
— Тебе так важно это знать?
— Думаю, что да.
— Я уже говорила полиции. Гуляла. В городе.
— А где конкретно?
Еще один долгий взгляд.
— В постели с мужчиной. У него дома, поскольку жена уехала.
— Кто он?
— Ты хочешь знать, кто этот мужчина, чтобы понять, что он потеряет, подтвердив мое алиби? Если он коридорный или водитель такси, то терять ему практически нечего. Разве что жену, но он может найти другую, не так ли, Падильо?
— Он — государственный служащий, Ванда?
— Да, черт побери, он работает на государство.
— Мне бы хотелось услышать от тебя его фамилию.
— Зачем она тебе? Будешь его шантажировать?
Падильо холодно улыбнулся.
— Нет. Но, возможно, она мне потребуется.
— Для чего?
— Если я захочу выяснить, не лжешь ли ты мне.
Глава 9
Звонок раздался в три часа ночи. Обычно в такое время мне звонят люди, которых я не видел пятнадцать лет и не вспоминал не меньше десяти. Им хочется поговорить со мной, потому что бутылка бурбона на три четверти опустела, жена ушла спать и не находится лучшего занятия, чем позвонить старине Маккорклу и справиться, как он там поживает.
Но иногда они попадают в передрягу, и им позарез нужны пятьдесят долларов, чтобы избежать тюрьмы, или ста, чтобы попасть в другой город, где их ждет новая работа, и во всем мире нет другого человека, кто бы мог выслать им эти деньги.
Деньги я посылаю, так как это верная гарантия того, что более они не позвонят. А потом, бывало, лежу и думаю, а кому бы я мог позвонить в три часа ночи и попросить выслать мне пятьдесят или сто долларов. Список набирается не такой уж и длинный.
На этот раз звонил Падильо. Из Нью-Йорка.
— Сколько тебе выслать? — сразу спросил я.
— Возникли непредвиденные осложнения.
— Естественно. Иначе ты не звонил бы в три часа ночи.
— Два часа тому назад они попытались прикончить его.
— Где?
— В Делавере. Я сидел за рулем.
— Вывозил их из Балтимора?
— Совершенно верно.
— Крагштейн и Гитнер?
— Думаю, что да, но в темноте я их не разглядел.
— Что произошло?
— Они попытались нагнать нас и расстрелять в упор.
— И что?
— Так уж получилось, что их машина слетела в кювет.
— Жертвы есть?
— У нас или у них?
— У нас. Они меня не интересуют.
— Нет. Кассим, правда, немного поворчал.
— А другой парень, советник?
— Скейлз? Тот хладнокровен, как огурец.
— Зачем звонишь?
— Мне нужен помощник.
— Кто?
— Ты помнишь Уильяма Пломондона? Он один из наших клиентов.
— Я вижу на улицах его грузовики. "Пломондон.
Монтаж сантехнического оборудования". У него большая фирма.
— Утром первым делом позвони ему.
— И что я ему скажу? У меня засорилась раковина?
— Пригласи его на ленч. По телефону он говорить о делах не станет. Скажи ему, что он мне нужен в Нью-Йорке на три дня. Вознаграждение гарантируется.
— Он поймет, о чем речь?
Падильо вздохнул.
— Поймет.
— Где ты будешь его ждать?
Он назвал номер дома на Эй-авеню на Манхэттене.
— В котором часу?
— В семь вечера.
— Он действительно тебе нужен?
— Да.
— А что случилось с Вандой?
— Потому-то он мне и понадобился. Она уезжает на три дня, а потом мне придется перевозить Кассима и Скейлза в другое место.
— Куда на этот раз?
— Скорее всего, на запад, но куда именно, не знаю.
— Ванда была с тобой при нападении Гитнера и Крагштейна?
— Нет. Она уехала, как только получила новости.
— Какие новости?
— О брате Кассима.
— А что с ним?
— Он умер шесть часов тому назад. Этот парень теперь король.
— Поздравь его от меня.
— Обязательно, — в трубке раздались гудки отбоя.
Позвонил Падильо в ночь с четверга на пятницу, а последний раз я видел его двумя днями раньше, когда оставил в номере Ванды Готар. Указанный промежуток времени я посвятил текущим делам, с которыми повседневно сталкивается владелец салуна. Будь это тяжелая работа, я обязательно нашел бы себе что-нибудь полегче. Но едва ли можно перетрудиться, подписывая заказы на покупку тех или иных продуктов или напитков, нанимая на работу нового повара, отказываясь от заманчивых предложений коммивояжеров, представляющих фирмы, о которых я никогда не слышал. Кроме того, я одобрил предложения герра Хорста о покупке новой униформы для официантов да дружески побеседовал с представителем окружной организации профсоюза работников ресторанов и отелей, полагавшим, что мне следует увеличить жалованье наемному персоналу. Я расценил его мысль как дельную, но со своей стороны отметил, что работают они не так усердно, как хотелось бы. На том обсуждение взаимоотношений труда и капитала закончилось, мы пропустили по стопочке и поговорили о ресторане, который он собирался открыть, выйдя, по его словам, «из профсоюзной игры».
После звонка Падильо я договорился о ленче с Уильямом Пломондоном и, поджидая его, коротал время за стойкой бара. Подошел Карл и начал перетирать идеально чистые бокалы.
— Что новенького? — поинтересовался я.
— Герцогиня опять набралась.
— Не в первый раз.
— Вы же должны знать об этом.
Мы прозвали ее герцогиней, хотя она была лишь женой одного из министров нынешней администрации, с которым мне пришлось-таки переговорить лично. Миссис дважды в неделю приходила на ленч в наш салун и напивалась так, что без посторонней помощи не могла добраться до двери. Мы без труда пришли к соглашению. Если миссис появляется в салуне, герр Хорст звонит по определенному номеру в канцелярию министра, и за ней присылают министерский лимузин, который отвозит ее домой или куда-либо еще. Пила она только водку, двойными порциями, и Падильо предрек, что через три месяца ее отправят лечиться от алкоголизма в закрытую клинику. Я дал ей шесть, а Карл, отличающийся более реалистическим подходом, заявил, что нам осталось мучиться с ней лишь несколько недель.
— Что у нее за компания? — спросил я.
— Еще пять женщин. Шишек среди них нет. Вечером герцогиню ждут на приеме в испанском посольстве, но едва ли она сумеет туда добраться. А если ей это удастся, она, наверное, опять полезет купаться в аквариум с золотыми рыбками.
Карл работал у нас еще в боннском салуне и уже тогда был в курсе всех событий светской жизни. Перебравшись в Вашингтон, он не изменил своим привычкам, причем конгресс просто завораживал его. Он был на «ты» с пятью десятками конгрессменов и дюжиной сенаторов, знал, кто и как проголосует по любому вопросу повестки дня, половина репортеров светской хроники приходила к нему за различного рода информацией, а иной раз с ним консультировались и ведущие ежедневных колонок солидных газет. А кроме того, он был лучшим в городе барменом. Падильо об этом позаботился.
— Когда вернется Майк? — спросил он.
— Через пару дней.
— Где он?
— Уехал по делам.
— А мне как раз хотелось кое-что обсудить с вами.
Я вздохнул и с надеждой повернулся к двери. Пломондон, войдя, сразу увидел бы меня. Но он опаздывал, а потому мне предстояло найти решение более важной проблемы. Мой бармен хотел занять у меня денег.
— Какую колымагу нашел ты на этот раз?
— Вы не поверите.
— Что ж, будет легче отказать тебе.
— Послушайте, — Карл поправил длинную прядь волос, упавшую на лоб. — Это «дюз».
— Ты не можешь позволить себе «дюзенберг». Никто не может.
— Модель 1934 года, с кузовом «роллстон».
— И в каком он состоянии? — поневоле заинтересовался я.
— Даже на ходу.
Помимо светских сплетен, Карл обожал старинные автомобили. Его коллекция началась с «линколь-континенталя» выпуска 1939 года, который он отыскал в Копенгагене. Я не одобрял его хобби, но, в конце концов, у каждого свои причуды.
— Сколько? — спросил я.
Карл вновь занялся бокалами.
— Двадцать пять, — едва слышно выдохнул он.
— О Господи, — вырвалось у меня.
— Послушайте, я знаю место, где мне хоть завтра выложат пятнадцать тысяч за «испано-суизу», — ситуация начала проясняться. — Пять тысяч я сниму со счета, так что недостает только пяти.
— Не понимаю я этого, — я покачал головой. — Выкладывать двадцать пять тысяч долларов за машину, которой чуть ли не полвека.
— Еще через пять лет она будет стоить на десять тысяч больше.
— Так она в хорошем состоянии? — я начал сдавать позиции.
— В превосходном.
— Я поговорю с Падильо, как только он вернется.
— Этот парень не может ждать долго.
— Пока Майка нет, говорить не о чем.
— Я позвоню этому парню и скажу, что беру машину.
— Послушай, мы еще ни о чем...
— А вот и ваш гость, — оборвал меня Карл.
Я обернулся. Пломондон прямиком шел к бару. Невысокого роста, плотный, лет сорока, с пружинистой походкой.
Подойдя вплотную, он кивнул мне и протянул руку.
— Я — Билл Пломондон.
Мы обменялись крепким рукопожатием и я сказал, что рад его видеть, и поинтересовался, не желает ли он откушать в отдельном кабинете?
— Я предпочитаю общий зал, — последовал ответ. Я кивнул и оглядел салун. К счастью, Пломондон пришел, как мы и договаривались, в третьем часу, когда волна желающих перекусить спала и появились свободные столики. Я поймал взгляд герра Хорста и тот поспешил к нам.
— Думаю, номер восемнадцать, герр Хорст.
— Разумеется, герр Маккоркл, — несмотря на то, что он работал у нас почти пятнадцать лет, отношения наши оставались подчеркнуто формальными, как на людях, так и без оных.
Мы могли бы поставить в зале еще с десяток столов, и никто не пожаловался бы на тесноту, но многие клиенты предпочитали наш салун именно потому, что им не приходилось, описывая свои последние триумфы и поражения, понижать голос до шепота из боязни, что их услышит не только собеседник.
Меня Пломондон раскрывать не стал.
— Мне бифштекс и салат. И «мартини».
Я поддержал компанию, остановившись на том же. Когда принесли запотевшие бокалы, он отпил из своего, поставил его на стол, наклонился вперед и взгляд его карих глаз уперся в мою физиономию.
— Как Майк?
— Нормально.
Пломондон покачал головой.
— Если в все было нормально, он бы не попросил вас пригласить меня на ленч.
— Он сказал, что вы нужны ему на три дня в Нью-Йорке. Вознаграждение гарантируется.
Пломондон ни кивнул, ни нахмурился. Лицо его осталось бесстрастным.
— Нет. Так ему и скажите. Нет.
— Он ждет вас сегодня. К семи вечера.
— Все равно нет.
— Хорошо.
Пломондон посмотрел налево, направо, за спину. Убедившись, что никто нас не подслушивает, вновь наклонился ко мне.
— Вы об этом не распространяетесь, не так ли?
— О чем?
— О Падильо и его делах.
— Он — владелец салуна.
— А у меня сантехническая компания. И довольно-таки крупная.
— Я видел на улицах ваши грузовики.
— Я также подрабатываю на стороне. Не часто. То одно, то другое. Не высовываюсь.
С тем он и замолчал. И пока нам не принесли бифштексы, не произнес ни слова, отдавая должное «мартини».
Свой бифштекс Пломондон сразу же разрезал на кусочки размером с квадратный дюйм. Ел он не спеша, тщательно пережевывая мясо. Покончив с бифштексом, принялся за салат.
Герр Хорст приглядывал за нами, и, как только наши тарелки опустели, на столе появились чашечки с дымящимся кофе. «У Мака» — единственный ресторан в городе, где меня обслуживают так, как мне этого хочется. В остальных я словно становлюсь невидимым для официантов. Но Пломондон, похоже, не придавал ни малейшего значения ни уровню обслуживания, ни качеству блюд. Я чувствовал, что он с тем же аппетитом слупил бы и жареную кошатину, при условии, что ее подадут кусочками в квадратный дюйм.
Допив кофе, он наклонился ко мне, показывая тем самым, что желает продолжить разговор. Для начала он дважды кивнул.
— Хороший ленч.
— Благодарю.
— Я ем тут довольно часто.
— Я знаю.
— Чтобы приходить сюда регулярно, надо иметь или много денег, или неограниченный расходный счет.
— Именно по таким критериям мы подбираем клиентуру.
— Понятно. Когда я начинал заниматься сантехникой, как раз после войны в Корее, я не мог позволить себе такой ленч. Иногда я не мог зайти на ленч даже в «Белый замок»[5].
— В начале пути многим приходится довольствоваться малым.
— А вот вам не пришлось, — заметил он и, прежде чем я успел спросить, откуда ему это известно, продолжил: — Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, приходилось ли человеку сталкиваться с трудностями. Думаете, шучу? По вас сразу видно, что вы сразу бросили бы то дело, которым занимались, если в вырученной прибыли хватало только на ленчи в «Белых замках», и переключились бы на что-то еще. Наверное, потому вы и остановили свой выбор на ресторанном бизнесе, что не хотели питаться в «Белом замке»?
— Возможно, но есть в этих закусочных мне приходилось.
— Но не из нужды?
— Нет, по собственному выбору.
— Так я и думал. Начав собственное дело, я не хотел работать по мелочам. Мечтал о крупных заказах. Но для этого требовался начальный капитал. Потому пришлось поработать в другой области. Делал я примерно то же, что и Падильо, но выполнял поручения не столько государства, как частных лиц и компаний. Вы меня понимаете?
Я заверил его, что вопросов у меня нет. Пломондон кивнул и продолжил:
— Поручения эти обеспечили меня необходимым капиталом, моя компания крепко стоит на ногах, так что теперь я могу без них обойтись. Но Падильо я отказываю по другой причине.
— Какой же?
— Мы с ним ничего не должны друг другу. Никогда не работали вместе. Но я знаю о нем, а он — обо мне, и я всегда предполагал обратиться именно к нему, если мне понадобится помощь. Наверное, и он видел во мне потенциального союзника.
— По всему видно, что да.
— Так вот, я по-прежнему держу нос по ветру и, кажется, знаю, чем озадачили Падильо и с кем он схлестнулся. Я не хочу в этом участвовать. Надеюсь, он на меня не обидится?
— Думаю, что нет.
— Амос Гитнер, — произнося эти слова, он не отрывал взгляда от моего лица. И, наверное, что-то да углядел, потому что впервые улыбнулся. — Я в этом практически не сомневался. А теперь уверен на все сто.
— В том, что это Гитнер?
Пломондон покачал головой.
— В том, что не хочу в этом участвовать.
Он поднялся, протянул мне руку.
— Передайте Падильо, я сожалею, что не смогу сотрудничать с ним, — я пожал ему руку, он повернулся, чтобы уйти, но опять наклонился над столом. — Пожалуй, лучше сказать ему, в чем причина.
— Хорошо.
— А еще скажите ему, что я уже не так хорош, как не в столь давние времена, — он помолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить следующую фразу, и решил, что таки стоит. — И я надеюсь, что он по-прежнему мастер своего дела.
— Я ему скажу.
Он дружески мне кивнул и направился к двери, за которой начинался мир, испытывавший столь насущную потребность в сантехническом оборудовании, что Пломондон без ущерба для своей компании мог оплатить ленч в более дорогом, по сравнению с «Белым замком», заведении.
Я прошел в кабинет, прежде чем сесть за стол, снял с полки толстый том «Мирового альманаха» двухгодичной давности, посмотрел, что написано про Ллакуа. Протекторат Великобритании до 1959 года, потом независимое государство, владеющее едва ли не третью запасов нефти свободного мира[6], абсолютная монархия. Потенциально одна из богатейших стран мира. Имелась там и армия численностью в две тысячи человек.
Я поставил альманах на полку, занял прежнее место, уставился в окно, любуясь видом на проулок. Сидел и думал о Ллакуа, о том, как ее граждане собираются потратить эти бессчетные нефтедоллары. Хотелось также знать, кто задушил Уолтера Готара и почему это произошло в моей квартире. А потом в голову полезли совсем уж странные мысли. Как случилось, что я стал ресторатором? Какой налог придется платить, если Фредль получит прибавку к жалованью, которую она намеревалась потребовать у издателя? И, наконец, так ли нуждался Падильо в услугах Пломондона Сантехника, который, по его собственным словам, уже не мог конкурировать с Амосом Гитнером. Размышлял я долго, ибо часы, когда я вновь взглянул на них, показывали четыре.
Я встал, подошел к одному из трех бюро, выдвинул ящик, маркированный надписью «Разное». Его содержимое состояло из транзистора с севшими батарейками, бинокля, который забыл кто-то из посетителей салуна, да так и не затребовал назад, бутылки шотландского и револьвера «смит-вессон» 38-го калибра с укороченным, в один дюйм, стволом. Его-то я и достал, чтобы положить в «дипломат», рядом с двумя рубашками, трусами, носками, галстуком, который никогда мне не нравился, и туалетными принадлежностями. Захлопнул крышку «дипломата» и по телефону попросил передать герру Хорсту, что жду его в кабинете.
Когда он вошел, я обратился к нему по-немецки:
— Я уезжаю на несколько дней в Нью-Йорк, к герру Падильо.
— Очень хорошо, сэр.
— Салун оставляю на вас.
— Разумеется, сэр.
— Приглядывайте за новым поваром.
— Всенепременно, сэр.
— В кассе наберется пятьсот долларов наличными?
— Думаю, что да.
— Принесите их мне, а я напишу расписку.
Герр Хррст вернулся с деньгами, и я протянул ему расписку. Он проводил меня к выходу, с поклоном открыл дверь.
Но иногда они попадают в передрягу, и им позарез нужны пятьдесят долларов, чтобы избежать тюрьмы, или ста, чтобы попасть в другой город, где их ждет новая работа, и во всем мире нет другого человека, кто бы мог выслать им эти деньги.
Деньги я посылаю, так как это верная гарантия того, что более они не позвонят. А потом, бывало, лежу и думаю, а кому бы я мог позвонить в три часа ночи и попросить выслать мне пятьдесят или сто долларов. Список набирается не такой уж и длинный.
На этот раз звонил Падильо. Из Нью-Йорка.
— Сколько тебе выслать? — сразу спросил я.
— Возникли непредвиденные осложнения.
— Естественно. Иначе ты не звонил бы в три часа ночи.
— Два часа тому назад они попытались прикончить его.
— Где?
— В Делавере. Я сидел за рулем.
— Вывозил их из Балтимора?
— Совершенно верно.
— Крагштейн и Гитнер?
— Думаю, что да, но в темноте я их не разглядел.
— Что произошло?
— Они попытались нагнать нас и расстрелять в упор.
— И что?
— Так уж получилось, что их машина слетела в кювет.
— Жертвы есть?
— У нас или у них?
— У нас. Они меня не интересуют.
— Нет. Кассим, правда, немного поворчал.
— А другой парень, советник?
— Скейлз? Тот хладнокровен, как огурец.
— Зачем звонишь?
— Мне нужен помощник.
— Кто?
— Ты помнишь Уильяма Пломондона? Он один из наших клиентов.
— Я вижу на улицах его грузовики. "Пломондон.
Монтаж сантехнического оборудования". У него большая фирма.
— Утром первым делом позвони ему.
— И что я ему скажу? У меня засорилась раковина?
— Пригласи его на ленч. По телефону он говорить о делах не станет. Скажи ему, что он мне нужен в Нью-Йорке на три дня. Вознаграждение гарантируется.
— Он поймет, о чем речь?
Падильо вздохнул.
— Поймет.
— Где ты будешь его ждать?
Он назвал номер дома на Эй-авеню на Манхэттене.
— В котором часу?
— В семь вечера.
— Он действительно тебе нужен?
— Да.
— А что случилось с Вандой?
— Потому-то он мне и понадобился. Она уезжает на три дня, а потом мне придется перевозить Кассима и Скейлза в другое место.
— Куда на этот раз?
— Скорее всего, на запад, но куда именно, не знаю.
— Ванда была с тобой при нападении Гитнера и Крагштейна?
— Нет. Она уехала, как только получила новости.
— Какие новости?
— О брате Кассима.
— А что с ним?
— Он умер шесть часов тому назад. Этот парень теперь король.
— Поздравь его от меня.
— Обязательно, — в трубке раздались гудки отбоя.
Позвонил Падильо в ночь с четверга на пятницу, а последний раз я видел его двумя днями раньше, когда оставил в номере Ванды Готар. Указанный промежуток времени я посвятил текущим делам, с которыми повседневно сталкивается владелец салуна. Будь это тяжелая работа, я обязательно нашел бы себе что-нибудь полегче. Но едва ли можно перетрудиться, подписывая заказы на покупку тех или иных продуктов или напитков, нанимая на работу нового повара, отказываясь от заманчивых предложений коммивояжеров, представляющих фирмы, о которых я никогда не слышал. Кроме того, я одобрил предложения герра Хорста о покупке новой униформы для официантов да дружески побеседовал с представителем окружной организации профсоюза работников ресторанов и отелей, полагавшим, что мне следует увеличить жалованье наемному персоналу. Я расценил его мысль как дельную, но со своей стороны отметил, что работают они не так усердно, как хотелось бы. На том обсуждение взаимоотношений труда и капитала закончилось, мы пропустили по стопочке и поговорили о ресторане, который он собирался открыть, выйдя, по его словам, «из профсоюзной игры».
После звонка Падильо я договорился о ленче с Уильямом Пломондоном и, поджидая его, коротал время за стойкой бара. Подошел Карл и начал перетирать идеально чистые бокалы.
— Что новенького? — поинтересовался я.
— Герцогиня опять набралась.
— Не в первый раз.
— Вы же должны знать об этом.
Мы прозвали ее герцогиней, хотя она была лишь женой одного из министров нынешней администрации, с которым мне пришлось-таки переговорить лично. Миссис дважды в неделю приходила на ленч в наш салун и напивалась так, что без посторонней помощи не могла добраться до двери. Мы без труда пришли к соглашению. Если миссис появляется в салуне, герр Хорст звонит по определенному номеру в канцелярию министра, и за ней присылают министерский лимузин, который отвозит ее домой или куда-либо еще. Пила она только водку, двойными порциями, и Падильо предрек, что через три месяца ее отправят лечиться от алкоголизма в закрытую клинику. Я дал ей шесть, а Карл, отличающийся более реалистическим подходом, заявил, что нам осталось мучиться с ней лишь несколько недель.
— Что у нее за компания? — спросил я.
— Еще пять женщин. Шишек среди них нет. Вечером герцогиню ждут на приеме в испанском посольстве, но едва ли она сумеет туда добраться. А если ей это удастся, она, наверное, опять полезет купаться в аквариум с золотыми рыбками.
Карл работал у нас еще в боннском салуне и уже тогда был в курсе всех событий светской жизни. Перебравшись в Вашингтон, он не изменил своим привычкам, причем конгресс просто завораживал его. Он был на «ты» с пятью десятками конгрессменов и дюжиной сенаторов, знал, кто и как проголосует по любому вопросу повестки дня, половина репортеров светской хроники приходила к нему за различного рода информацией, а иной раз с ним консультировались и ведущие ежедневных колонок солидных газет. А кроме того, он был лучшим в городе барменом. Падильо об этом позаботился.
— Когда вернется Майк? — спросил он.
— Через пару дней.
— Где он?
— Уехал по делам.
— А мне как раз хотелось кое-что обсудить с вами.
Я вздохнул и с надеждой повернулся к двери. Пломондон, войдя, сразу увидел бы меня. Но он опаздывал, а потому мне предстояло найти решение более важной проблемы. Мой бармен хотел занять у меня денег.
— Какую колымагу нашел ты на этот раз?
— Вы не поверите.
— Что ж, будет легче отказать тебе.
— Послушайте, — Карл поправил длинную прядь волос, упавшую на лоб. — Это «дюз».
— Ты не можешь позволить себе «дюзенберг». Никто не может.
— Модель 1934 года, с кузовом «роллстон».
— И в каком он состоянии? — поневоле заинтересовался я.
— Даже на ходу.
Помимо светских сплетен, Карл обожал старинные автомобили. Его коллекция началась с «линколь-континенталя» выпуска 1939 года, который он отыскал в Копенгагене. Я не одобрял его хобби, но, в конце концов, у каждого свои причуды.
— Сколько? — спросил я.
Карл вновь занялся бокалами.
— Двадцать пять, — едва слышно выдохнул он.
— О Господи, — вырвалось у меня.
— Послушайте, я знаю место, где мне хоть завтра выложат пятнадцать тысяч за «испано-суизу», — ситуация начала проясняться. — Пять тысяч я сниму со счета, так что недостает только пяти.
— Не понимаю я этого, — я покачал головой. — Выкладывать двадцать пять тысяч долларов за машину, которой чуть ли не полвека.
— Еще через пять лет она будет стоить на десять тысяч больше.
— Так она в хорошем состоянии? — я начал сдавать позиции.
— В превосходном.
— Я поговорю с Падильо, как только он вернется.
— Этот парень не может ждать долго.
— Пока Майка нет, говорить не о чем.
— Я позвоню этому парню и скажу, что беру машину.
— Послушай, мы еще ни о чем...
— А вот и ваш гость, — оборвал меня Карл.
Я обернулся. Пломондон прямиком шел к бару. Невысокого роста, плотный, лет сорока, с пружинистой походкой.
Подойдя вплотную, он кивнул мне и протянул руку.
— Я — Билл Пломондон.
Мы обменялись крепким рукопожатием и я сказал, что рад его видеть, и поинтересовался, не желает ли он откушать в отдельном кабинете?
— Я предпочитаю общий зал, — последовал ответ. Я кивнул и оглядел салун. К счастью, Пломондон пришел, как мы и договаривались, в третьем часу, когда волна желающих перекусить спала и появились свободные столики. Я поймал взгляд герра Хорста и тот поспешил к нам.
— Думаю, номер восемнадцать, герр Хорст.
— Разумеется, герр Маккоркл, — несмотря на то, что он работал у нас почти пятнадцать лет, отношения наши оставались подчеркнуто формальными, как на людях, так и без оных.
Мы могли бы поставить в зале еще с десяток столов, и никто не пожаловался бы на тесноту, но многие клиенты предпочитали наш салун именно потому, что им не приходилось, описывая свои последние триумфы и поражения, понижать голос до шепота из боязни, что их услышит не только собеседник.
Меня Пломондон раскрывать не стал.
— Мне бифштекс и салат. И «мартини».
Я поддержал компанию, остановившись на том же. Когда принесли запотевшие бокалы, он отпил из своего, поставил его на стол, наклонился вперед и взгляд его карих глаз уперся в мою физиономию.
— Как Майк?
— Нормально.
Пломондон покачал головой.
— Если в все было нормально, он бы не попросил вас пригласить меня на ленч.
— Он сказал, что вы нужны ему на три дня в Нью-Йорке. Вознаграждение гарантируется.
Пломондон ни кивнул, ни нахмурился. Лицо его осталось бесстрастным.
— Нет. Так ему и скажите. Нет.
— Он ждет вас сегодня. К семи вечера.
— Все равно нет.
— Хорошо.
Пломондон посмотрел налево, направо, за спину. Убедившись, что никто нас не подслушивает, вновь наклонился ко мне.
— Вы об этом не распространяетесь, не так ли?
— О чем?
— О Падильо и его делах.
— Он — владелец салуна.
— А у меня сантехническая компания. И довольно-таки крупная.
— Я видел на улицах ваши грузовики.
— Я также подрабатываю на стороне. Не часто. То одно, то другое. Не высовываюсь.
С тем он и замолчал. И пока нам не принесли бифштексы, не произнес ни слова, отдавая должное «мартини».
Свой бифштекс Пломондон сразу же разрезал на кусочки размером с квадратный дюйм. Ел он не спеша, тщательно пережевывая мясо. Покончив с бифштексом, принялся за салат.
Герр Хорст приглядывал за нами, и, как только наши тарелки опустели, на столе появились чашечки с дымящимся кофе. «У Мака» — единственный ресторан в городе, где меня обслуживают так, как мне этого хочется. В остальных я словно становлюсь невидимым для официантов. Но Пломондон, похоже, не придавал ни малейшего значения ни уровню обслуживания, ни качеству блюд. Я чувствовал, что он с тем же аппетитом слупил бы и жареную кошатину, при условии, что ее подадут кусочками в квадратный дюйм.
Допив кофе, он наклонился ко мне, показывая тем самым, что желает продолжить разговор. Для начала он дважды кивнул.
— Хороший ленч.
— Благодарю.
— Я ем тут довольно часто.
— Я знаю.
— Чтобы приходить сюда регулярно, надо иметь или много денег, или неограниченный расходный счет.
— Именно по таким критериям мы подбираем клиентуру.
— Понятно. Когда я начинал заниматься сантехникой, как раз после войны в Корее, я не мог позволить себе такой ленч. Иногда я не мог зайти на ленч даже в «Белый замок»[5].
— В начале пути многим приходится довольствоваться малым.
— А вот вам не пришлось, — заметил он и, прежде чем я успел спросить, откуда ему это известно, продолжил: — Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, приходилось ли человеку сталкиваться с трудностями. Думаете, шучу? По вас сразу видно, что вы сразу бросили бы то дело, которым занимались, если в вырученной прибыли хватало только на ленчи в «Белых замках», и переключились бы на что-то еще. Наверное, потому вы и остановили свой выбор на ресторанном бизнесе, что не хотели питаться в «Белом замке»?
— Возможно, но есть в этих закусочных мне приходилось.
— Но не из нужды?
— Нет, по собственному выбору.
— Так я и думал. Начав собственное дело, я не хотел работать по мелочам. Мечтал о крупных заказах. Но для этого требовался начальный капитал. Потому пришлось поработать в другой области. Делал я примерно то же, что и Падильо, но выполнял поручения не столько государства, как частных лиц и компаний. Вы меня понимаете?
Я заверил его, что вопросов у меня нет. Пломондон кивнул и продолжил:
— Поручения эти обеспечили меня необходимым капиталом, моя компания крепко стоит на ногах, так что теперь я могу без них обойтись. Но Падильо я отказываю по другой причине.
— Какой же?
— Мы с ним ничего не должны друг другу. Никогда не работали вместе. Но я знаю о нем, а он — обо мне, и я всегда предполагал обратиться именно к нему, если мне понадобится помощь. Наверное, и он видел во мне потенциального союзника.
— По всему видно, что да.
— Так вот, я по-прежнему держу нос по ветру и, кажется, знаю, чем озадачили Падильо и с кем он схлестнулся. Я не хочу в этом участвовать. Надеюсь, он на меня не обидится?
— Думаю, что нет.
— Амос Гитнер, — произнося эти слова, он не отрывал взгляда от моего лица. И, наверное, что-то да углядел, потому что впервые улыбнулся. — Я в этом практически не сомневался. А теперь уверен на все сто.
— В том, что это Гитнер?
Пломондон покачал головой.
— В том, что не хочу в этом участвовать.
Он поднялся, протянул мне руку.
— Передайте Падильо, я сожалею, что не смогу сотрудничать с ним, — я пожал ему руку, он повернулся, чтобы уйти, но опять наклонился над столом. — Пожалуй, лучше сказать ему, в чем причина.
— Хорошо.
— А еще скажите ему, что я уже не так хорош, как не в столь давние времена, — он помолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить следующую фразу, и решил, что таки стоит. — И я надеюсь, что он по-прежнему мастер своего дела.
— Я ему скажу.
Он дружески мне кивнул и направился к двери, за которой начинался мир, испытывавший столь насущную потребность в сантехническом оборудовании, что Пломондон без ущерба для своей компании мог оплатить ленч в более дорогом, по сравнению с «Белым замком», заведении.
Я прошел в кабинет, прежде чем сесть за стол, снял с полки толстый том «Мирового альманаха» двухгодичной давности, посмотрел, что написано про Ллакуа. Протекторат Великобритании до 1959 года, потом независимое государство, владеющее едва ли не третью запасов нефти свободного мира[6], абсолютная монархия. Потенциально одна из богатейших стран мира. Имелась там и армия численностью в две тысячи человек.
Я поставил альманах на полку, занял прежнее место, уставился в окно, любуясь видом на проулок. Сидел и думал о Ллакуа, о том, как ее граждане собираются потратить эти бессчетные нефтедоллары. Хотелось также знать, кто задушил Уолтера Готара и почему это произошло в моей квартире. А потом в голову полезли совсем уж странные мысли. Как случилось, что я стал ресторатором? Какой налог придется платить, если Фредль получит прибавку к жалованью, которую она намеревалась потребовать у издателя? И, наконец, так ли нуждался Падильо в услугах Пломондона Сантехника, который, по его собственным словам, уже не мог конкурировать с Амосом Гитнером. Размышлял я долго, ибо часы, когда я вновь взглянул на них, показывали четыре.
Я встал, подошел к одному из трех бюро, выдвинул ящик, маркированный надписью «Разное». Его содержимое состояло из транзистора с севшими батарейками, бинокля, который забыл кто-то из посетителей салуна, да так и не затребовал назад, бутылки шотландского и револьвера «смит-вессон» 38-го калибра с укороченным, в один дюйм, стволом. Его-то я и достал, чтобы положить в «дипломат», рядом с двумя рубашками, трусами, носками, галстуком, который никогда мне не нравился, и туалетными принадлежностями. Захлопнул крышку «дипломата» и по телефону попросил передать герру Хорсту, что жду его в кабинете.
Когда он вошел, я обратился к нему по-немецки:
— Я уезжаю на несколько дней в Нью-Йорк, к герру Падильо.
— Очень хорошо, сэр.
— Салун оставляю на вас.
— Разумеется, сэр.
— Приглядывайте за новым поваром.
— Всенепременно, сэр.
— В кассе наберется пятьсот долларов наличными?
— Думаю, что да.
— Принесите их мне, а я напишу расписку.
Герр Хррст вернулся с деньгами, и я протянул ему расписку. Он проводил меня к выходу, с поклоном открыл дверь.