Томас Сван. Зелёный Феникс

   "Что со мной, я сплю или бодрствую? Во сне не бывает таких чудесных видений.. Я сплю и жду прихода Бога.
   Но мне страшно. Где-то вдали слышен треск сухих листьев, звук нарастает, усиливается. Дерево содрогается. Крики, удары. Бог и Сильван спорят из-за меня".
   ("У Сильвана рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов...")
   Она была в комнате не одна. Кто-то пришел к ней из темного подземелья. Она чувствовала жар его тела, слышала его дыхание, а затем ее видение обрело материальную форму, и она отчетливо увидела его в темноте. Это был Бог, это был Эней. Счастье расцвело в ее груди. "Бог победил. Я рожу сына, я рожу сына..." Она позвала его сквозь сон: "Румин, дай мне сына похожего на тебя, на Энея. Я выращу его, и он станет повелителем леса!" Бог встал на колени и она ощутила его тепло, тело жаждало его рук, но он даже не коснулся ее. Казалось, холод стал разделять их. "Этого недостаточно. Он посетил меня, но не вдохнул в мое чрево новую жизнь. Он счел, что я недостойна его любви. Я не рожу ребенка - ни мальчика, ни девочку. И это самое страшное. Страшно не тогда, когда на тебя покушается Сильван, а когда тебя отвергает Бог".
   - Пожалуйста, пожалуйста, - закричала она, - чем я прогневала тебя?
   От собственного крика Меллония проснулась.
   Она лежала на теплых листьях, продолжая ждать, но от того холода, который возник в ней, мог защитить лишь один огонь.
   Кто-то медленно приближался к ней со стороны двери, обведенной ободком света. Она не могла различить силуэт и даже не слышала его дыхания, пока он не оказался рядом с ней. Румин или Сильван?
   - Кто ты? - И вновь, с неожиданным гневом: - Кто ты? Ты отверг меня?
   Тишина окутала ее, будто засыпав опавшими листьями.
   - Сильван?
   Рука ее нащупала в волосах булавку. Чувствуют ли злые боги боль?
   - Меллония.
   В голосе слышалась сила бьющегося о берег прибоя и нежность морской птицы, кличущей подругу над неподвижной гладью моря.
   - Зимородок, - воскликнула она, - я приняла тебя за Сильвана.
   Она потянулась к нему, взяла за руку, и когда он опустился рядом с ней, положила голову ему на плечо. Он обнял ее, и объятия его были нежными и ласковыми, как нагретый на солнце мох, но от него пахло морем - морской солью и пеной. Ему не было нужды рассказывать о том, как он плавал по морям и доходил до самых Блаженных островов, и о битвах, в которых люди были героями, а не демонами... Высоко на равнинах Трои, где гуляет ветер... Горе от исчезновения Бога показалось ничтожным по сравнению с радостью от появления Энея.
   Но ребенок... ребенок...
   - Зимородок, Бог, кажется, посетил меня, но не оставил мне ребенка. Я знаю, я уже знаю это. Я чувствую боль пустоты.
   - Меллония, того Бога, который приходит к вам в Дерево, не существует. Боги живут на Олимпе, под землей или в море, иногда они действительно приходят к нам, чтобы благословить или проклясть. Но, я думаю, Румин никогда не приходит к твоему народу, во всяком случае сюда.
   - Если не Бог... Зимородок, что ты говоришь? Кто-то ведь является отцом наших детей. Или Румина одна вдыхает жизнь нам в чрево?
   - Нет, Меллония.
   - Тогда кто?
   - Фавны.
   Правда, как скользкий краб, выползший из воды на берег моря, сдавила клешнями ее душу. Дриады, живущие на севере, любительницы фавнов, падшие и презираемые, - неужели то же самое происходит и с ее народом? Конечно, то же самое. Почему она не догадалась об этом раньше? Ее нежелание идти в Дерево, оказывается, объяснялось тайными сомнениями.
   - Такие, как Повеса?
   - Да.
   - И один из них пытался прийти ко мне, пока я спала. А ты защитил меня. Этот шум я и слышала во сне.
   - Их было трое. Но Асканий помог мне сломать пару рогов. Он сторожит вход, пока мы здесь.
   - Они овладели бы мной во сне, один за другим. Как животные.
   - Да. Как животные. Но животные тоже умеют любить. В детстве я видел, как волчица умерла от горя, когда охотники убили ее волка. Фавны взяли бы тебя похотливо, без любви. А Скакун? Он ведь наполовину животное. И все же любил тебя. Разве это так ужасно, если бы вы с ним были еще и близки?
   - Когда он меня поцеловал, я сначала рассердилась и испугалась. А потом мне захотелось, чтобы ты меня тоже поцеловал.
   - Мне хотелось не только целовать тебя. Прикоснуться губами - это проявление любви, но губы только малая часть любящего тела. Даже в Подземном мире наши души заключены в оболочки и могут соприкасаться друг с другом. Когда я женился на Креусе, мне не было еще и двадцати, а ей только что исполнилось пятнадцать. Мы оба были невинны. Искушенный в военном искусстве, я все еще не знал ни дружбы, ни ласки девушки. Когда мы, неопытные и напуганные, вошли в спальню, родственники стали смеяться над нами и выкрикивать разные шутки. Неловко и неумело, мы стали любить друг друга, стыд исчез, и наши души и тела слились. От этого союза родился Асканий. Разве мог родиться такой хороший парень, если бы то, что мы делали, было грешным?
   - Я знаю, как он любит тебя, - сказала она тихо, - и как вы оба тоскуете по Креусе. Он хороший сын.
   - Ты считаешь, что мы с Креусой были животными, неспособными любить?
   - Нет, Зимородок.
   - А Дидона? Я любил ее жадно и страстно, в этой любви было мало нежности и много боли, но не было ничего дурного.
   - Ты оказал ей честь своей любовью. Ты предложил жизнь, а она избрала смерть. Она была грешницей.
   - Нет, просто несчастной женщиной, ошибочно принявшей лето за весну, пытавшейся остановить падающие капли в водяных часах и удержать на месте тени, движущиеся по солнечному циферблату. Мне надо идти, Меллония. Подожди немного, а затем выходи из Дерева. Ты можешь сказать подругам, что позабыла все свои сны. Ты не единственная, у кого не будет ребенка после встречи с Богом.
   - Но я больше никогда не вернусь сюда, и меня возьмет в темноте какой-нибудь Повеса.
   - Тогда отдайся при свете дня тому, кто сначала покорит твое сердце и лишь потом попросит тело. Ты еще встретишь Другого Скакуна.
   - Он был мне братом. Теперь я это понимаю.
   - Ты встретишь мужчину, а не брата. Может, это будет мой сын?
   - Нет!
   - Меллония, ты несправедлива к нему. Ты ему очень нравишься.
   - Мне он тоже нравится. Но думать я буду всегда о другом.
   Эней смущенно вздохнул. Она не видела его в темноте, но могла представить, как он в нерешительности морщит лоб. Когда дело касалось женщин, он вел себя, как ребенок. Семнадцать лет тяжким грузом лежали у нее на плечах. За то время, пока утренняя заря раскрывает лепестки, чтобы предстать во всем своем великолепии, она узнала правду о Дереве и правду о том, что было в ее сердце, и все же не она, а Эней не мог найти нужных слов. Мудрый Эней, прекрасно знающий своих людей, долгие годы ведущий их за собой сквозь все опасности, разбирался в тайнах девичьих сердец не лучше, чем какой-нибудь фавн.
   - Глупый, глупый Зимородок. Я люблю тебя!
   - Боже! - воскликнул он, и в этом возгласе слышалась бесконечная мука. - Креуса любила меня. Дидона любила меня. Они обе обратились в пепел. Я несу смерть женщинам, которых люблю. Возможно, это проклятие Афродиты, наказывающей за то, что мой отец раскрыл тайну их свидания в лесу.
   - Ты оставил свое проклятие в Карфагене, или же оно упало в море во время бури. Ты потерял его где-то, и я ни капельки не боюсь обратиться в пепел. Да, мою мать действительно убило молнией, но ей было девяносто семь лет, а мне семнадцать.
   - Я должен построить город. А ты должна жить в Дереве.
   - Построй его в устье Тибра и, конечно, окружи высокой стеной, чтобы ни один лев не перелез через нее, а я буду приходить к тебе, когда смогу.
   - И вызывать этим гнев Волумны?
   - Чтоб Сильван взял Волумну! Ей пошло бы это на пользу. Зимородок, ты отвергаешь меня? Я не рассержусь, если это так. Ты ведь никогда не просил моей любви. Всю свою жизнь я прожила в Вечном Лесу. Что могу я предложить герою Трои, легендарному мореплавателю, кроме сотканной моими руками туники или ковра? Могу починить паруса. Покрасить корпус корабля. Я играю на флейте лучше Повесы, а пою так же нежно, как соловей, только не так грустно. Я даже читаю свитки, египетские и греческие, не говоря уже о латинских. Ты знал об этом, Эней? Я быстро освою то, что жена должна уметь в первую очередь.
   (Он выглядел озадаченным; это не трудно было заметить.)
   - Я имею в виду, конечно, постель. Все те маленькие хитрости, которые заставляют мужчин предпочитать ее любой другой мебели. - Она читала об этом в своих свитках, но обычно быстро пробегала эти места; надо будет вернуться к ним и как следует изучить. - Я не могу соперничать с твоими царицами Креусой, матерью твоего сына, и Дидоной, с горящими черными глазами. Но Скакун говорил, что я красивая. Я красивая, Зимородок?
   - Красивые - можно сказать о маргаритках. Ты - роза, чудо, появившееся из земли с помощью нежных рук Персефоны.
   - Я люблю маргаритки. Они гораздо более нежные и чувствительные, чем ты думаешь. Но я понимаю, что ты намеревался сделать мне комплимент. Поцелуй меня, Зимородок. Я хочу сейчас же начать учиться, а то мы можем столкнуться носами.
   - Если я поцелую тебя, я забуду о возрасте и о проклятии. Я буду любить тебя и как животное, и как человек. Ты видела нас с Асканием, когда мы плавали в Тибре. Тогда ты сказала, что наши обнаженные тела не напугали тебя. Это правда?
   - Вы показались мне красивыми, такими, как я и сказала. Мне понравилось, что вы другие, и понравилось то, чем вы, мужчины, так любите хвастаться.
   - В Дардании есть поговорка, которой меня научил отец. Он сказал, что узнал ее от Афродиты. Любовь - это мотылек. Ты знаешь, что это значит, Меллония?
   Почему этот любимый, сводящий ее с ума мужчина, все произносит и произносит свои красивые фразы, когда губы созданы для поцелуев? Ладно, она будет отвечать ему тем же, пока он не устанет от поэзии и не вспомнит, что не поэмы создают любовь, а любовь создает поэмы.
   - Это значит, что она приходит внезапно и неожиданно.
   - И так же быстро может исчезнуть.
   - Все исчезает, - ответила Меллония, - и возвращается вновь. Когда я ложусь, чтобы погрузиться в Белый Сон, я твердо знаю, что проснусь с появлением первых почек. Когда я лягу, чтобы уснуть последним сном, то буду ждать пробуждения в том месте, которое ты назвал Элизиумом. Там меня встретят мать и Скакун. И ты. Сказать тебе, что ты для меня значишь?
   И она запела:
   Альциона, лунная птица,
   Прилетевшая издалека,
   От морей, что слюдой сверкают
   За эбеновой бездной ночи!
   Ты слети ко мне, альциона,
   И осыпь ты меня, пролетая,
   Обитателя темного тверди,
   Серебром твоей лунной пены.
   Это, конечно, не мои стихи. Меня научила им мать, я только заменила "чайку" на "зимородка". Но довольно поэзии, мой любимый Зимородок. Давай притворимся, что мы плывем в Тибре.
   Она сняла через голову тунику и бросила ее на листья. За ней последовали булавки, ножные браслеты, подвеска. Оставался лишь обруч, украшенный порфирами. Она небрежно швырнула его, будто увядший венок.
   - Ты готов плыть, Зимородок?
   - Да, - прошептал он.
   Неожиданно она с такой силой толкнула дверь, что та слетела с кожаных петель, солнце хлынуло в Дерево, и прекрасное нагое бронзовое тело Энея засветилось в его лучах.
   - Меллония, нас увидят!
   - Глядя на нас, мой народ многое поймет. И фавны тоже.
   - Но сын...
   - Ты думаешь, он не знает, как появился на свет? Он вряд ли верит в Священные Деревья.
   Утомленная роза, вырвавшись из темной подземной крепости и раскрыв наконец свои лепестки, спит, когда на нее опускается роса и мечтает, когда ее освещает солнце. Спать и мечтать... спать и мечтать... Что еще нужно?
   Но, тише! Слышен трепет крыльев...
   Глава VI
   Асканий сидел рядом со старым пнем, источенным муравьями, который вместе с лозой дикого винограда скрывал спуск в подземный ход, ведущий в Священное Дерево. Он ждал своего отца, ушедшего туда, и немного ему завидовал. Какая блестящая возможность сыграть роль фавна!
   - Я только удостоверюсь, что с ней все в порядке, - сказал Эней. - В темном дереве довольно страшно, если ты ждешь появления Бога, а у него другие планы.
   - Но, отец, у Меллонии никогда больше не будет такой прекрасной возможности заиметь ребенка. Почему же не родить принца, если можно это сделать?
   - Феникс, это будет насилие!
   Его негодование все же не могло скрыть того, что он испытывает искушение. Асканий читал душу отца, как глиняную табличку. Несмотря на свою сдержанность, Эней был подвержен соблазнам не меньше, чем другие мужчины, а когда влюблялся, то даже и больше.
   - Называй как хочешь, но ты этим сделаешь Меллонии доброе дело. Если же она проснется невинной девушкой, то наверняка очень расстроится.
   - Когда она проснется, я расскажу ей всю правду.
   - Может быть, я ей расскажу? - усмехнулся Асканий.
   - Нет, твоим методам я не доверяю.
   - А жаль, - пробормотал Асканий, держась за свою ушибленную челюсть, и начал устраиваться поудобнее среди смятой и обломанной в неравной стычке виноградной лозы: фавнов было трое, они были мускулистые, но дрались не только рогами, но также дубинками и ножами. Усаживаясь, Асканий настороженно оглядывался, не появились ли муравьи, пчелы-шпионы или хитрые дриады.
   - Грешно не воспользоваться. Бабушка была бы недовольна...
   Но вот, пошатываясь, из подземного хода, будто из Подземного мира, вышел его отец. Нет: если судить по его лицу, он спустился с Олимпа. Наверное, так выглядел Анхис после свидания с Афродитой. Казалось, ему даже не двадцать пять, а всего лишь двадцать. Глаза его были такими же голубыми, как волосы его матери, у которых он позаимствовал цвет искрящейся морской волны.
   - Отец, не нужно ничего объяснять. Ты ей все сказал.
   Эней опустился на землю рядом с сыном. Он смотрел и улыбался; казалось, он видит нечто, доставляющее ему огромное наслаждение.
   - Я ей понравился, - будто выдохнул Эней. - Феникс, я ей понравился.
   - Я сразу понял, что ты хочешь сказать, хоть ты и бормочешь нечто невразумительное. Она тебя любит.
   - Да, наверное. Она так сказала. Она очнулась от своего кошмара и обняла меня. Что мне еще оставалось делать, как не попытаться утешить ее и рассказать все о "Боге"? Мы долго разговаривали и... и она захотела родить от меня ребенка.
   - А ты сделал вид, что удивлен. Я это сразу понял, еще когда мы встретили ее на берегу Тибра. Ей нужен был не мой ребенок и не ребенок Бога. Придется мне привыкать к мысли о маленьком братишке или сестренке с зелеными волосами. Знаешь, вначале я буду ревновать. Я уверен, ты его ужасно избалуешь.
   - Разве я избаловал тебя?
   - Ужасно.
   - Может, у нее не будет ребенка. Я давно этим не занимался. После Дидоны прошло пять лет.
   - Это не забывается. Все равно, что стрельба из лука. Кстати, как она? Невинна и все такое? Она действительно была невинна?
   - Конечно!
   - Да, для девственницы семнадцать лет - весьма немалый возраст. Наверное, ее слишком опекала мать. Кстати, ты получил удовольствие? Иногда они визжат и дергаются в самый неподходящий момент, и единственное, что приходит на ум, - по крайней мере я облегчил жизнь следующему.
   - Да лишит тебя Румин дара речи за такие слова, Феникс!
   Но Асканий не принял это всерьез. Он хорошо знал, когда отец сердится по-настоящему. Случалось это не чаще, чем раз в пять лет. А сейчас отцу безумно хотелось поговорить о Меллонии, но сдержанность и чувство порядочности не позволяли ему вдаваться в интимные подробности.
   - А вот и не лишил. Так же как и не пришел к Меллонии. Пойдем, отец, нам пора к кораблям, а пока идем, ты, может, перестанешь быть таким скрытным. После того как я столько времени прождал, мне хочется услышать хотя бы немного о твоей победе. Надо делиться угощением с голодными, по крайней мере со своим преданным изголодавшимся сыном; у меня, между прочим, не было женщин уже целых три месяца.
   - Это был свадебный пир, - спокойно ответил Эней. - Хотя ты прав в одном. Лучше нам не встречаться с дриадами. Они могут вернуться сюда, чтобы отвести Меллонию в ее дерево.
   - Ей не угрожает опасность? Можно не сомневаться, что фавны, которых мы отколошматили, расскажут обо всем Повесе, а тот этой горгоне Волумне.
   - Я собираюсь известить ее о том, что Меллония - моя невеста и если только с ней что-нибудь случится - дереву Волумны не избежать топора.
   - Ты ее уже известил об этом, Эней, троянский убийца, соблазнитель женщин. Я повторю вопрос твоего сына. Как тебе понравилась девственница?
   Волумна стояла на тропе, преграждая им путь, неподвижная, как дерево, грозная, казавшаяся раза в два выше своего небольшого роста. Асканий никогда раньше не видел эту страшную женщину, но сразу узнал по описанию Меллонии. Она не пыталась вынуть из волос смертоносную булавку-пчелу. В самой позе и взгляде было достаточно угрозы.
   - Как вы, наверное, догадались, я вернулась сюда, чтобы узнать, почему задерживается Меллония. И я получила ответ.
   Эней больше не был мечтательным и слегка опьяневшим от счастья влюбленным. Это был царь, и ни одна деревенская королева не могла запугать его, даже в своем лесу.
   - Она моя невеста, и я взял ее с ее согласия, - ответил он спокойно, хотя его голубые глаза стали от гнева серыми, как Эгейское море при звуке рога тритона. - Я буду встречаться с ней, когда захочу, и она будет приходить ко мне на мой корабль, но если ты что-нибудь с ней сделаешь впрочем, ты уже слышала, что тебя ждет. Это не пустые слова. Чтобы защитить Меллонию, я могу сжечь город. Я сжег уже парочку, хотя причины для этого были не столь серьезны.
   - Свалить несколько деревьев - пустяковое дело для троянцев, - добавил Асканий. Ему не нравилась эта женщина. Такую сильную неприязнь он испытывал только к Дидоне. - Хоть мы и странствуем, но топоры наши остры. Боевые топоры. Некоторые доски в корпусах наших кораблей начали гнить. Как ты смотришь на то, чтобы заменить их новыми, сделанными из твоего дуба? Или сделать из его ветвей весла?
   В ней было что-то паучье, вызывающее недоверие, казалось, она сейчас плюнет ядом. Она смотрела не мигая своими зелеными глазами, щеки ее начали раздуваться, будто она примеривается, накапливая во рту яд.
   - Пусть эти весла приведут ваши корабли в обиталище осьминогов и акул! Ты знаешь, что мы умрем без своих деревьев.
   - Но начнем мы не с этого, - сказал Асканий. - Сначала мы позабавимся с тобой и с твоими дриадами. Пятьдесят троянцев, изголодавшихся без женщин. Подумай об этом, Волумна. Грубые, возбужденные существа, которым подойдет любая, хоть двенадцатилетняя, хоть пятисотлетняя, а потом они поменяются ими со своими приятелями. Наши женщины, скитаясь по морям, утратили свою привлекательность, но вы, дриады, сохраняете красоту до конца жизни. Разве я не прав? Даже ты, Волумна, хотя тебе наверняка лет триста. Впрочем, ты мне, пожалуй, подойдешь. Я всегда любил женщин постарше. Они более опытные.
   - Пойдем, Феникс. Мы рассказали ей о своих намерениях. Я думаю, Меллония теперь в безопасности.
   - Еще одно, отец. - А затем, обратившись к Волумне: - Ты ведь давно все знала о Дереве?
   Оцепенев, она смотрела на него. На какое-то мгновение он почти пожалел ее.
   - О подземном ходе, о фавнах, - настаивал он.
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь. Бог приходит...
   - Да, в образе косматого фавна.
   - Зачем ты святотатствуешь? Бог поймает тебя ветвями и задушит твоими собственными волосами.
   - Не разыгрывай невинность, Волумна. Повеса все рассказал нам о Дереве. Он сам много раз ходил туда, а его отец и дед были там вместе с тобой. Тебе наверняка приятно услышать, что ты хороша даже во сне. Если ты действительно спала.
   Волумна стала похожа на побитое морозом дерево. Три столетия тяжелыми сугробами опустились ей на плечи. Теперь она казалась даже ниже своих четырех футов. Она покачнулась и чуть не упала. Эней попытался поддержать ее, но она вырвалась из его рук. ("Она единственная женщина, - подумал Асканий, - которая не позволила отцу дотронуться до себя; она глупее киклопа, если такое возможно".)
   - Я расскажу тебе одну историю, - сказала Волумна, и голос ее прозвучал, как ветер, зашуршавший в сухих листьях.
   - Правдивую? - спросил Асканий.
   - О да.
   - Отец, я не доверяю ей. Она, наверное, пытается задержать нас, пока не подойдут ее подруги.
   - Клянусь грудью Румины, что я пришла одна, и никто не шел за мной следом.
   - Рассказывай свою историю, - сказал Эней.
   - В давние времена мой народ счастливо и безбоязненно бродил по этим лесам, смешиваясь с племенами фавнов. Золотой век ушел с нашей земли вместе с Сатурном, и серебряный век опустился на нас [Золотой век ушел с нашей земли вместе с Сатурном, и серебряный век опустился на нас... - век правления на Земле бога Кроноса называли золотым. Первое время правления Зевса соответствует серебряному веку, за ним наступил век медный, затем железный (Гесиод вводит между веком медным и железным век героев).], будто вечерний туман. Но серебро тоже прекрасно. Тогда фавны еще не превратились в таких грубых и бесстыжих существ, как сейчас. Да, бездельники, но веселые, а если хотели, то нежные и ласковые. Они были единственными мужчинами в этих краях, кентавры еще не вернулись из своего путешествия на Восток, и мы, хоть и не выходили за них замуж, но брали в любовники. Я была еще совсем маленькой и не знала о таких вещах, как похоть и деторождение. Единственной известной мне опасностью была молния.
   Тогда львы еще не пришли сюда. Волки и медведи всегда водились в нашем лесу, но мы с ними жили в мире и никогда на них не охотились. У нас не было ни дротиков, ни ядов. Мы ловили в сети мелкую дичь, выращивали в садах овощи, а когда пищи становилось мало, засыпали Белым Сном.
   Однажды ночью мы собрались среди наших деревьев на праздник в честь Румины и Румина. Была весна, и в воздухе растекался запах клевера и бергамота. Мы танцевали танец Пробуждающейся Весны, и плач флейты заглушал все остальные звуки. Неожиданно они оказались среди нас - величественные существа с кожей песочного цвета и благородными гривами - львы. Мы никогда не видели их раньше. Спустились ли они с луны, чтобы присоединиться к нашему празднеству? Или поднялись из царства Прозерпины? Мы готовы были разделить с ними наше угощение - вино и сыры.
   Но они пришли за другим угощением. Моя мать и я стояли рядом со своим деревом. Один из них сбил ее с ног, и она упала на землю. Она была очень сильной и к тому же боялась за меня. Используя свою флейту вместо кинжала, она всадила ее льву в горло. Он взревел от боли и убежал, а мы спрятались за дубовой дверью. Другим дриадам меньше, а может быть, больше повезло. Ни одна из них не спаслась. Даже моя мать, разбившая спину во время падения, прожила всего год. Вместе с ней мы ходили к фавнам (они защищались от львов при помощи частоколов и пращи) и выменивали драгоценные камни на пищу. Мать научила меня ткать, читать свитки и чувствовать запах льва за сотню ярдов. А затем она умерла и оставила меня, все еще девочку, в бесконечном одиночестве - единственную дриаду и единственную женщину в Вечном Лесу. Я хотела умереть. Я подумывала о том, чтобы убить свое дерево. Но фавны, казалось, пожалели меня. Они продолжали приносить мне пищу. У меня был друг по имени Космач. Ему было около трех лет. Если перевести это на ваш или на мой возраст, то восемнадцать. Фавны стареют не так, как мы с вами, а как козлы, на которых они похожи. Он научил меня многому, чего не знала моя мать, - как извлекать яд из пауков и вооружаться дротиками или булавками.
   - Космач, ты такой хороший друг, - сказала я однажды, - чем я могу отплатить за твою доброту? Соткать тунику? Но ты никогда их не носишь. Или сделать серебряные наконечники для рогов?
   Он засмеялся:
   - Скоро узнаешь, малышка, подожди. Прошел еще год. Мне исполнилось тринадцать.
   - Теперь ты можешь мне отплатить, - сказал он. - Жди меня в Священном Дубе Бога, которого вы называете Румин, а мы зовем Фавном. Закрой за собой дверь, чтобы туда не забрались львы.
   Я ждала в темноте, сидя на листьях. Он пришел через подземный ход.
   - Космач, - воскликнула я, - мне было так страшно без тебя. Я думала о львах и пауках, и мне хотелось открыть дверь и выбежать на солнце!
   - Не бойся, - сказал он.
   Он рассмеялся и взял меня прямо на листьях. Он был очень сильный, и от его мускусного запаха у меня закружилась голова. Я сопротивлялась. Руки мои были в синяках и ссадинах. Но тщетно. Он взял меня без единого поцелуя.
   - Вот теперь ты отплатила мне, - сказал он. - А скоро увидишь, какой я тебе оставил подарок.
   Через некоторое время у меня появился ребенок - дочь. Я решила убить ее. Но Богиня пришла ко мне во сне и сказала: "Разве ты хочешь уничтожить свой род? Твоя дочь должна родить ребенка. Презирай фавнов, но используй их для своих целей, как они использовали тебя".
   Я сама отвела дочь в Дерево и дала ей маковый настой, чтобы притупились чувства.
   - К тебе придет Бог, - солгала ей я.
   Мне не хотелось, чтобы она знала правду. Ты можешь это понять, Эней, убийца? Никто из нашего племени не знает правды.
   - Было бы лучше, - сказал Эней, - если бы они узнали ее и сами смогли выбирать.
   - Кого можно выбирать среди фавнов? Они все одинаковые. Похотливые животные, которые ходят, как человек.