Томас Сван. Зелёный Феникс

   Эней ласково коснулся ее плеча:
   - Существует не только похоть, но и любовь. Некоторым из моих людей нужны жены.
   - Я лучше отдамся фавну...
   Асканий сидел вместе с отцом и троянцами. Костер освещал прижавшихся друг к другу бородатого Ниса и безбородого Эвриала, не обращавших никакого внимания на женщин, с томлением поглядывавших на них. В тридцать пять женщины выглядели на шестьдесят, потому что не могли забыть деревянного коня, колонн, похожих на огненных драконов, убитого царя и уведенную в рабство царицу [... не могли забыть деревянного коня... убитого царя и уведенную в рабство царицу - деревянный конь - чтобы захватить Трою, осаждающие прибегли к хитрости: соорудили деревянного коня, внутри которого были спрятаны воины, оставили его у стен Трои и сделали вид, что уплывают от берегов Троады. Не слушал предостережений Кассандры и Лаокоона, троянцы втащили коня в город. Ночью воины, спрятанные внутри коня, открыли ворота и захватили город; - убитый царь - Приам, последний царь Трои, был убит Неоптолемом (Пирром), сыном Ахилла: уведенная е рабство царица - имеется в виду Андромаха, жена Гектора, которая стала пленницей Неоптолема и последовала за ним в Грецию, а после его смерти стала супругой Елена (Гелена).]. Мужчины постарше с легкостью сошли бы за пиратов - кожа у них потемнела и растрескалась, как старая парусина, но их отличало особое сияние глаз, позаимствованное у Энея за пятнадцать лет совместных странствий.
   Повеса кружился вокруг костра, его раздвоенные копыта были изящны, как ноги танцующей девушки, а соловьиная флейта пела нежную, тонкую мелодию. Неожиданно он остановился перед Энеем:
   - Мой царь!
   - Что, Повеса?
   - Спой для нас. В твоей груди песня. Нельзя прятать ее.
   Асканий живо поддержал просьбу Повесы. Он тоже видел песню, и ему очень хотелось присоединиться к той мелодии, к которой его сегодня не допустили.
   - Да, отец. Ты не пел с тех пор, как мы приплыли в эту страну. Знаешь, я настроил твою лиру.
   Эней улыбнулся и покачал головой:
   - Это очень личная песня.
   - Она о любви? - спросил Эвриал.
   - Да.
   Эвриал и Нис посмотрели друг на друга и в один голос сказали:
   - Спой нам.
   Эней поднялся и взял из рук Аскания лиру. Он начал играть, так легко пощипывая струны, что они оставались почти неподвижными. Казалось, он освобождает заключенную в них мелодию, а не заставляет их исполнять свою. Затем он запел, и люди смотрели на него с таким восхищением, как можно смотреть лишь на бога, и верили ему, сыну Афродиты, но они восхищались бы им не меньше, будь он сыном простой кухарки. Асканий любил Энея и тоже восхищался им, но так, как может восхищаться лишь близкий человек: он видит в нем сначала друга, а затем отца; отца - и лишь затем бога; такую любовь не часто знают и редко понимают молодые люди.
   Гранат кровавый, алый альмандин,
   Агаты, сердолик и хризопраз,
   И малахит, и дымчатый топаз,
   И серпентин
   Она носила.
   Красных, как заря,
   Птиц из порфира - волосы скрепить.
   И грелась у нее на шее нить
   Медовоцветных бусин янтаря.
   Нарциссы, маки, ирисы, акант
   И гиацинтов пурпур или синь,
   Медвяный клевер, водосбор, полынь
   И амарант
   Она растила.
   Розы пышный цвет,
   Лаванду, мяту - чтоб свои покои
   Наполнить ароматом. И левкои,
   И хрис - медово-желтый златоцвет.
   Все молчали. Что могли сказать смертные о песне бога? Закаленные в боях воины, не скрывая своих слез, плакали, стоя рядом с кипами корабельных парусов. Тень былой красоты промелькнула по изможденным лицам женщин, когда-то знавших не такие залы и иные цветы.
   Но Эней не грустил. Он спел хвалебную песнь, а не плач. Она была о настоящем, а не об ушедшем. На лице его блуждала спокойная улыбка, он больше не нуждался в воспоминаниях.
   Будто вызванный песней дух, Меллония вышла из леса и ступила в освещенный огнем круг.
   Эней подошел к ней и, взяв за руку, подвел к своим друзьям. Она пошла за ним без стеснения и стала слушать, что он говорит:
   - Пятнадцать лет вы следовали за мной; некоторые из ваших друзей погибли за меня, и впереди нас ждет еще немало испытаний. Но я прошу, чтобы вы, мои друзья, стали друзьями Меллонии, моей любимой и моей невесты.
   Люди поднялись со своих мест и стоя приветствовали Меллонию. Она прошла среди них, оставляя за собой аромат коры и бергамота. Даже на лице Повесы ненадолго появилось благородное выражение. Один из двух неразлучных друзей, Эвриал, сказал:
   - Повелительница пчел, любимая человеком, которого мы любим почти как друг друга, Нис и я вверяем тебе наши жизни.
   Старуха, морщинистая, как высушенный на солнце кирпич - бывшая служанка царицы Гекубы, - проговорила:
   - Троя обрела вторую царицу.
   - Мне кажется, - ответила им Меллония, - самое прекрасное в этом лесу, в мире, по которому вы странствовали, а также за его пределами, это то, что мужчина и женщина или два друга могут соединиться и телами и душой, будто обратившись в пламя на жертвеннике Богини. - А затем, повернувшись к Энею: - Любимый, нам надо поговорить.
   Асканий хотел отойти от них, ведь он в конце концов был отдельным пламенем, но Меллония позвала его:
   - Ты тоже должен пойти с нами, Феникс.
   Они дошли до устья Тибра, где он, расширяясь, впадал в море. Дельф медленно описывал в воде круги, наблюдая, не появятся ли акулы или карфагенские галеры.
   - Здесь нет акул, Дельф, - обратилась к нему Меллония. Услышав ее голос, он перестал кружить и заснул своим прерывистым сном.
   - Мне холодно, - сказал Асканий. Хотя ночь была теплой, костры были разложены лишь для того, чтобы отпугнуть львов и запечь в глиняных очагах рыбу. - Я принесу плащ.
   Но Эней усадил их обоих рядом с собой на траву.
   - Мы с Асканием построим наш город не на самом берегу, а поглубже. Чтобы до твоего дерева было так же близко, как до этих кораблей. Выйдя из него, ты сразу сможешь прийти ко мне. Волумна не посмеет остановить тебя.
   Меллония посмотрела на посеребренную луной поверхность Тибра и на Дельфа, спящего всегда настороженным сном.
   - Правда, Меллония?
   - Да, Зимородок. - Асканий поднялся на ноги.
   - Луна составит вам компанию.
   - Пожалуйста, Феникс, - сказала Меллония, - останься с нами.
   Ее лицо выражало настойчивую просьбу. Если эта гарпия, Волумна, посмела угрожать его отцу...
   - Феникс, ты мне сначала не понравился.
   Он почувствовал облегчение, будто кто-то коснулся его щеки холодной ладонью. Наверное, ее тревожило желание излить душу.
   - Я знаю, Меллония. Мы очень разные - ты и я. Я не такой, как отец. Он бог, а я - пират.
   - Мы похожи больше, чем тебе кажется, - сказала она. - Ты действительно напугал меня сначала, но не поэтому я так к тебе относилась. Я ревновала. Любовь отца к тебе столь велика, что казалось, для меня не останется места. Знаешь, Феникс, я полюбила его сразу же, как только он обернулся ко мне, купаясь в Тибре.
   Она говорила о нем так, будто он был в Карфагене или Трое, а не сидел рядом с ней, все больше удивляясь и получая удовольствие от каждого ее слова.
   - О, он увидел меня не сразу. Я хорошо спряталась среди деревьев. Но я полюбила его молодость. И его старость. Его веселье. И его грусть. И еще я ревновала. Теперь я люблю тебя как его сына и как своего друга. Ничего, что я сначала ревновала, Феникс? Я столько испытала за такое короткое время! Как цветок, который в один день ощутил и дождь, и ветер, и снег, и солнце, а еще бабочку, шмеля и мотылька.
   - Все верно, Меллония. Ты не понравилась мне, вероятно, по той же причине, хоть я и утверждал, что просто не доверяю тебе.
   - Это в прошлом, - воскликнул Эней, - а сейчас ночь!
   Он вскочил на ноги и, потянув за собой, поднял их с земли, обхватил руками и стал кружить под звуки флейты, пока они, смеясь и задыхаясь, не прижались к нему, ища опоры, а он, как мощная колонна, казалось, мог выдержать и топор, и огонь.
   - Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас, - смеялся он. - Моего сына и мою невесту. И никто - ни гарпии, ни воины, ни королевы дриад - не сможет нас разлучить.
   - Ты забыл о времени, - сказала Меллония.
   - Я бросаю ему вызов!
   - И все же мне пора идти. - Он посмотрел на нее с тревогой:
   - Идти?
   Она натянуто улыбнулась. Она не умела лгать, и ей не удалось обмануть Аскания. Если она и обманула отца, то только потому, что опьянила его своим приходом.
   - Лишь на ночь, мой любимый.
   - Я думал, ты проведешь эту ночь со мной.
   - Я тоскую по своему дереву. Завтра, когда я отдохну и наберусь у него сил...
   - В лесу львы. Мы с Фениксом проводим тебя.
   - Нет, одна я в большей безопасности. От меня пахнет дубовой корой, а от вас - свежим мясом. Феникс проводит меня до леса. Мне нужно ему кое-что сказать.
   - То, что не должен знать я?
   - Да, потому что я люблю тебя. - Она взяла Аскания за руку и потащила против его воли за собой:
   - Он скоро вернется к тебе.
   Асканий заметил на лице отца некоторое замешательство и в то же время бесконечную радость. Мальчишеское лицо, освещенное оранжевой луной. Его коснулись сомнения и грусть зрелости, но оно по-прежнему осталось мальчишеским и выражало неиссякаемую способность верить: ночь исцеляет, солнце возрождает и несет надежду.
   - Я не вернусь, - сказала она Асканию, когда они отошли настолько, что Эней не мог ничего услышать. Их скрывали от лагеря стройные вязы, похожие на танцующих в лучах света дриад. - Я не могу вернуться. Волумна пригрозила сжечь мое дерево.
   - Убить тебя! - воскликнул Асканит.
   - Да. Она подошла к моему дому со своими подругами и позвала меня: "Принеси свой ткацкий станок, Меллония". А затем заставила смотреть, как они обкладывают мой дуб хворостом. "Стоит мне только высечь огонь, и дерево превратится в огненный столб".
   - Ты можешь найти себе другое дерево?
   - Нет. Дерево, в котором я родилась, умрет вместе со мной, или я умру вместе с ним. Но Волумна дала мне обещание.
   - Какое, Меллония?
   - Не высекать огонь, если я тоже дам ей обещание. Покинуть Энея. И никогда больше с ним не видеться.
   - Ты обязательно будешь встречаться с ним, - уверенно произнес Асканий, нащупывая кинжал и ощущая себя воином и сыном. - Мы захватим рощу и спасем твое дерево. Мы даже можем сделать тебя королевой!
   - Кто-нибудь из ваших людей обязательно погибнет. У нас ведь есть яды. И мы знаем всякие хитрые уловки. А дриады скорее умрут, чем отдадут свои деревья. Да, наверное, вы захватите рощу. Фавны, без сомнения, помогут вам. Они никогда не любили нас, разве только когда мы спим. Но жить мне придется среди мертвых. Неужели ты думаешь, Феникс, что я дам согласие на гибель своего племени? Если бы у меня была такая же, как у вас, красная кровь, я ушла бы отсюда с радостью. Но я никогда не смогу приговорить к смерти других дриад.
   - Они не заслуживают ничего лучшего.
   - Ты их не знаешь. Некоторые - мои подруги. Они мне дороже Скакуна и ни в чем не повинны. Ты и их хочешь убить?
   Да, он хотел их убить! Ему казалось, что существует два типа дриад Меллония и Волумна, а так называемые подруги Меллонии - такие же, как их королева, иначе почему они позволяют ей править? Но он знал, что в этом и заключается его слабость: мгновенный гнев, скорый суд и неспособность отделить янтарь от водорослей.
   - Ты хочешь этого?
   - Нет, - ответил он не очень уверенно.
   - Скажи отцу, скажи, что... О, Феникс, он так любит красивые слова, а мне ничего не приходит на ум. Я счастлива, что он привел свои корабли в нашу страну и пришел ко мне в Священный Дуб. Он говорил о проклятии. Он боялся, что причинит мне боль. Да, так и вышло. Но я не жалею. Ты когда-нибудь видел крупные, шелковистые лилии, которые кентавры выращивают в своих садах? Они заботливо ухаживают за ними, поливают, прикрывают мхом во время бури. Лилии довольно красивы, изящны, как гиацинты, но в них нет настоящего чувства. Срежь один цветок, и что подумает тот, что растет с ним рядом? Хорошо, что не меня. Я тоже причинила боль твоему отцу. Его мучили старые раны. Может, со временем воспоминания обо мне станут для него не раной, а целительной мазью из базилика и шандры [целительной мазью из базилика и шандры - базилик - род кустарников семейства губоцветных. Содержит эфирные масла; шандра (белокудренник) - род растений семейства губоцветных. Многие виды содержат дубильные вещества.], которая сначала обжигает, но затем снимает боль.
   Она обняла Аскания и поцеловала его в щеку. Они стояли, обнявшись, соединенные чистой любовью к одному человеку. Хотя, не будь Энея, они могли бы полюбить друг друга.
   - Насколько приятнее целовать мужчину, чем женщину. Особенно своего пасынка. А теперь иди к отцу. И не давай ему горевать обо мне. Обними его, будто маленького ребенка. Ты знаешь, как это сделать. Скажи, что его горе очень меня расстроит. Я не такая, как эти изнеженные лилии. Больше не такая. И ни за что не позволяй ему идти за мной. Волумна сама отпустила меня отсюда. Она будет его поджидать.
   Сладкими были ростки любви, пробивающиеся в душе Аскания, и горькой, как аконит, мысль о том, как велика утрата Меллонии. У отца оставалась мечта о второй Трое, а у нее?..
   - Где Бонус Эвентус?
   - Наверное, спит в каком-нибудь цветке. Он разбудит меня утром.
   - Ты говорила, он умрет осенью. Тебе не будет одиноко без него, без Скакуна... без моего отца?
   - И без тебя, Феникс. Белый Сон немного смягчит боль утрат. И потом, я умею ждать. А сейчас иди к отцу. И не выпускай его из лагеря.
   - Сегодня я ему ничего не скажу. А завтра добавлю в его вино дурман. А если нужно, сяду на него верхом, возьму дубинку и не слезу, пока он не поймет!
   Она окликнула его:
   - Я рожу ему сына.
   - Ты не можешь этого знать, еще слишком рано.
   - Мне сказала Богиня.
   В первый раз он поверил в ее богиню. Может, Румина - еще одно имя Афродиты?
   - Феникс!
   Он остановился у края рощи:
   - Что, Повелительница пчел?
   - Я буду жить очень долго. Когда ты превратишься в старика, а твой отец уже умрет, я все еще буду такой же, как сейчас. Город, который он собирается построить, не станет тем самым городом - второй Троей, предопределенной богами. Но со временем такой город появится, и, мне кажется, я увижу, как он будет строиться. Кто знает, может быть, мне доведется освятить землю или заложить первый камень! Я буду внимательно следить за твоими прапраправнуками и могу тебе сказать, что им не придется бояться леса - ни львов, ни мстительных королев.
   А затем она произнесла последнюю загадочную фразу:
   - Я знаю, что сказать твоему отцу.
   - Что, Меллония?
   - Любовь - это мотылек.
   ЧАСТЬ II
   Глава I
   - Он не тронет тебя, - рассмеялась его мать. Она смеялась редко, и смех ее казался Кукушонку таким же нежным, как звон раскачивающихся на ветру колокольчиков. Но даже этот смех не придал Кукушонку смелости. Сидя на стуле в своей комнате с огромным количеством окон, она выдавливала из челюстей большого мохнатого паука яд, необходимый для оружия дриад булавок, которые они втыкали в волосы, и дротиков [Дротики - короткие метательные копья с каменным, костяным или металлическим наконечником.], которые они держали в мешочках, прикрепленных к поясу.
   Тетушка Сегета, сидящая рядом с матерью, улыбалась своей отчужденной улыбкой, и голос ее звучал будто бы издалека, как если бы она находилась в соседнем дереве; Кукушонок любил ее, но ему всегда казалось, что на самом деле ее нет в комнате. Говорят, души спящих покидают ночью свои тела и бродят по пустынной земле Ночных Кошмаров или по Элизиуму Сновидений. Кукушонок думал, что лишь малая часть души Сегеты возвращается утром в ее тело, а остальная душа остается в том счастливом месте, где у дриад есть мужья, а у детей - отцы.
   - Кукушонок больше мужчина, чем дриада, - сказала Сегета, - поэтому он не любит пауков.
   Она была одной из тех немногих дриад, которые произносили слово "мужчина" без содрогания.
   - Паук знает это, - сказал Кукушонок, - и с удовольствием укусил бы меня.
   По своей природе пауки были довольно миролюбивые, хоть и ядовитые существа, но еще в давние времена дриады приучили их кусать мужчин и защищать женщин. Ничто не могло сравниться с их умением наскакивать на движущийся предмет - то есть на мужчину. Яд их был смертельным и действовал быстро.
   - Мальчик должен быть похожим на отца, - сказала Меллония, - и вырасти настоящим мужчиной, но я, к сожалению, не могу научить его тому, чему научил бы его отец.
   Она никогда не называла имени отца; Кукушонок знал только, что он троянец, воин, поэт и отличается величием и благородством, делающим его похожим на бога.
   - Даже если отец был троянцем? Из-за таких вот высказываний ты и стала изгнанницей в своем собственном племени. Если бы ты признала свою вину, Волумна простила бы тебя. Ты ведь знаешь, как она любит, когда раскаиваются. Но, похоже, ты даже гордишься своим злосчастным романом. Волумна же сердится, даже когда я тебя просто навещаю, хоть ты и моя племянница.
   - Я хочу уйти, - неожиданно заявил Кукушонок.
   - Я уже кончила, - ответила мать, - яда достаточно, даже лев от него свалится замертво. Сегета отнесет паука обратно к его друзьям в пещеру под деревом Волумны. ("Они шевелятся в основном ночью, - часто говорила Волумна. - Их шуршание помогает мне заснуть. Иногда я оставляю их у себя в комнате")
   Меллония опустила паука на пол, и Сегета несколько раз тихо свистнула. Не спуская глаз с Кукушонка, он боком пополз через комнату. Сегета быстро взяла его в руку.
   - Дело не в пауке, - сказал Кукушонок, - я просто... я хочу уйти.
   Он не мог признаться, что его одиннадцатилетнее сердце буквально разрывается от того, что его мать - изгнанница. Волумна не держала ее взаперти в дереве, но когда Меллония выходила, никто не шел с ней рядом, кроме Сегеты и Кукушонка. Во время советов она всегда сидела одна на самом верхнем ряду, а Кукушонок, такой же одинокий, как и мать, сидел с детьми один мальчик среди тридцати девочек. Нельзя сказать, что племя не любило Меллонию. Произнесенное шепотом приветствие, улыбка, подаренные плоды граната - все это свидетельствовало о том, что подруги детства не забыли и не осудили ее. Но Волумна часто повторяла, что с той, которая будет дружить с Меллонией, произойдет то же, что и с ней, - она потеряет честь и доброе имя. Гнев Волумны да и просто ее неодобрение делали невозможной открытую дружбу с Меллонией. Королева дриад не имела права казнить своих подданных ни за какие грехи, даже за любовь к мужчине, но могла надолго или даже навсегда заточить их в дереве. Иногда она похвалялась своей чрезмерной снисходительностью по отношению к Меллонии, говоря, что делает это ради ее покойной матери, своей "дорогой подруги".
   - Хорошо, Кукушонок. А я займусь твоей новой туникой. Сегета принесла мне пряжу от кентавров.
   Он поцеловал мать в щеку и она, быстро и крепко обняв, подтолкнула его к двери.
   - Принеси мне бузины, - крикнула она ему вслед.
   - Я найду что-нибудь поинтересней.
   - Что?
   - Моего отца.
   - Амазонка! - крикнул фавн, опустив голову и приготовясь бодаться, но когда камень, пущенный Кукушонком из пращи, ударившись о его рога, отлетел в сторону, он передумал и скрылся в зарослях вязов. Кукушонок, четырех футов роста, держал оборону, как кентавр, и расслабился только тогда, когда стук копыт его обидчика полностью слился с песней дрозда и шорохом листвы негромкой непрекращающейся музыкой леса, затихающей лишь ночью или при появлении льва. Когда он был маленьким, фавны звали его девчонкой из-за гладкой кожи и чистоплотности. Теперь, когда он вырос, но, в отличие от фавнов, лицо и тело его по-прежнему были без шерсти, они придумали новое, более обидное, по их мнению, прозвище. Хотя фавны и амазонки иногда занимались любовью, но всегда недолюбливали друг друга. (Настоящее его имя - Зимородок - знала только мать. "Это тайное имя твоего отца. Он был великим воином - самым великим. Но дриады ненавидели его. Лучше не произносить это имя вслух, если мы не одни".) Все остальные звали его Кукушонком. Им казалось, что он так же уродлив, как эта птица, кроме всего прочего откладывающая яйца в чужое гнездо, а этот Кукушонок родился явно не там, где надо.
   Он вздохнул и опустил пращу. Несколько камней выпало из мешочка, прикрепленного к поясу туники. Он не стал поднимать их. Из скрытых вязами дубов доносились звуки работающих ткацких станков и пение дриад. Он услышал голос матери, самый нежный из всех, и с новыми силами отправился выполнять задуманное.
   - Лес - твой друг, - часто повторяла она, но он вовсе не чувствовал дружеского отношения к себе всех этих дубов, вязов и лавров. Не то чтобы он боялся. Когда в течение одиннадцати лет тебя бодают фавны и обходят стороной дриады, уже ничего не боишься. Просто деревья не дружили с ним, как дружили с его матерью. Это были обычные деревья - одни красивые, другие корявые и страшные, но ни они, ни цветы, ни травы никогда не разговаривали с Кукушонком. Он любил животных. Старого седого медведя, иногда подходившего к ульям дриад, чтобы украсть немного меда. (Рассерженные хозяйки обычно закидывали его камнями, и Кукушонок приносил ему мед в берлогу, положив его в чашу, которую сам сделал из листьев лилии.) Дельфина Дельфа, такого же старого, как и медведь, покрытого шрамами от трезубца тритона, порой заплывавшего в Тибр. И даже беззубого льва, жившего в той части леса, которая называлась рощей Сатурна.
   Молодая дриада показалась среди вязов. Она двигалась так медленно и неторопливо, что создавалось впечатление, будто она не вышла из-за стройных деревьев с зелеными в белую крапинку листьями, а выросла прямо из ствола. Ее звали Помона, в честь богини плодов, и она напоминала Кукушонку смоковницу, покрытую зрелыми и сочными плодами. Но это было дерево, в котором гнездятся осы. Помона была младшей дочерью Волумны. Она всегда говорила правду, даже ту, которая причиняет боль, а иногда говорила ее именно поэтому, и замечала в первую очередь пауков, а не мотыльков.
   - Дорогой, я все видела, - заявила она, - и очень горжусь тобой.
   Кукушонок приготовился выслушать оскорбление, которое непременно следовало у нее за похвалой.
   - Эти бесстыжие фавны! Лучше бы они сидели в своих грязных домишках и не пачкали весь лес. До сих пор в воздухе пахнет рыбой.
   (А вдруг, обратив гнев на фавнов, она оставит его в покое?)
   - Может, я и похож на амазонку, - сказал Кукушонок, - но говорить это Драчуну все равно не позволю.
   - Дело не в том, похож ты на амазонку или нет, хотя, конечно, похож такой же долговязый, а в том, что ты уродлив. И все же Драчуну не стоило напоминать тебе об этом.
   - Да. Иногда я смотрюсь в ручей и вижу, что я действительно невесть что. По половинке от каждого из родителей. Волосы ни зеленые, как у матери, ни темные, как у фавна.
   - Желтые, - содрогнулась от отвращения Помона, - и еще серебром отливают. Ни у кого нет такого цвета. Ты обязательно должен носить этот дурацкий амулет? Никогда не видела такой птицы.
   - Это зимородок. Морская птица. - Амулет дала ему мать.
   - Морская? Как я не догадалась! Ведь твой отец приплыл по морю. Наверное, пират.
   - У меня же острые уши.
   - Да, но кончики все-таки круглые. И слух не такой острый, как у нас. И потом, ты слишком большой и неуклюжий. Хоть ты и носишь тунику, но все равно кажешься голым, потому что видны ноги, а ты почти весь состоишь из ног. Ты на целых две ладони выше меня, а я как раз такого роста, какого и должна быть дриада в моем возрасте. Так говорит мама.
   - Я знаю язык пчел. Лучше, чем ты.
   - Зато ты не слышишь, что говорят цветы, топчешь маргаритку и не замечаешь, что она плачет.
   Помона была права. Часто, не замечая этого, он наступал на маргаритки, будто они были такими же бесчувственными, как нарциссы, пока одна из дриад не напомнила ему о разнице, существующей между ними, положив охапку сломанных цветов у входа в дерево его матери.
   - Скоро ты станешь таким большим, что не будешь помещаться в материнском доме. Тогда тебе придется уйти из племени.
   - Но без моего дерева...
   - Ведь твой отец был пиратом, верно? Значит, и ты сможешь жить на корабле. А вдруг у тебя и под ногами, и над головой окажется древесина одного и того же дерева, хоть и не твоего.
   Вероятно, она права. Наверное, он сможет жить без своего дерева. Но в тот раз, когда он убежал на берег моря, чтобы поискать пиратский корабль, он чуть не умер.
   - Во всяком случае, - добавила она, - это будет для нас не большая потеря.
   - Чтоб Сильван взял тебя! - огрызнулся Кукушонок и пошагал в лес. Он не понимал смысла этого ругательства, но знал, что оно грубое, так как научился ему у фавнов, и знал также, что слово "взял" означает не только "схватил". Помона оставалась невозмутимой. Она устроила себе из мха уютное гнездышко и, не обращая никакого внимания на то, что ломает маргаритки, улеглась в него погреться на солнце, крикнув вслед Кукушонку своим ласковым, но довольно резким голосом:
   - Жонкилии [Жонкилии (желтые нарциссы Жонкиля) - род многолетних красивоцветущих растений семейства амариллисовых. Все виды ядовиты.] желтые. Пыльца - желтая. Но чтобы волосы! Это уже ни на что не похоже. Как бесхвостый тритон. Наверное, твоим отцом был Сильван, а не тот пират, о котором рассказывает твоя мать.
   Его мать никому не говорила о пирате, кроме Кукушонка. О нем рассказала всем Волумна. Именно она сообщила племени, что Меллония, не сумев родить ребенка после посещения Священного Дерева, отдалась одному из троянских изгнанников, тех самых, которые позже, объединившись с королем Латином, разгромили вольсков и рутулов [Рутулы - латинское племя] и построили на севере город Лавиний. Во главе их стоит человек по имени Эней.