Томас Сван. Зелёный Феникс

   - Дриады говорят, что аккуратность - один из главных законов Румины.
   - Существует еще богиня по имени Афродита.
   - Венера? Нам нельзя поклоняться ей.
   - Тебе бы следовало. Я думаю, ей понравились бы твои волосы. - Он чуть не сказал: "Как ей нравились волосы твоего дедушки". - И мне нравятся. А теперь я должен идти, Кукушонок.
   Действительно, надо было быстро уходить, пока он окончательно не решил украсть мальчика, чтобы увести его в Лавиний, и, оторвав от дерева, подвергнуть опасности из-за той части его натуры, которая была от дриады, или пока не объявил о том, что он его брат.
   - Не уходи, - воскликнул Кукушонок в отчаянии. - Мы только что встретились. Расскажи мне о сражениях, в которых ты участвовал. Сколько ты спас принцесс?
   "Как он похож на отца, - подумал Асканий. - Я бы спросил: "Сколько человек ты убил?"".
   - Но мне надо сообщить друзьям, что я нашел отца и что он похоронен подобающим образом.
   - Конечно, - вздохнул мальчик. - Ты, наверное, больше не придешь сюда? А может, я приду в твой город? Это, должно быть, Лавиний, где живут воины вместе со своим Царем Энеем.
   - Я слышал о твоей королеве Волумне. Она не любит воинов. Она очень рассердится, если узнает, что ты со мной встречаешься.
   - Никому нет никакого дела до меня, кроме моей матери, а она говорит, чтобы я был мужчиной и поступал, как считаю нужным. Волумна, наверное, была бы счастлива, если бы меня съел лев, хотя я как-то умудряюсь уживаться и с ней, и со всеми остальными. Но если бы ее съел лев, я пришел бы в восторг. ("И на меня тоже немного похож", - подумал Асканий.) Когда я был маленьким, я пустил под ее дерево крота, чтобы он подгрыз корни. Она стыдила мою мать перед всем советом, называя ее любительницей мужчин.
   - А что случилось с кротом?
   - Она убила его, как только он отгрыз первый кусочек. Она решила, что он сам пришел. Теперь у нее в дереве есть коврик из шкурки крота.
   - Может быть, мы сможем опять встретиться.
   - Завтра!
   - В то же время?
   - Я буду ждать тебя. Но я не знаю, как тебя зовут.
   - Мое настоящее имя - такой же секрет, как и твое. Придумай к завтрашнему дню какое-нибудь имя и для меня.
   Он наклонился и обнял Кукушонка, не задумываясь о том, любят ли сыновья дриад, когда их обнимают незнакомые высокие воины. В ответ тонкие руки крепко обхватили его.
   - Скажи маме, что она может гордиться своим сыном.
   - Я скажу ей, что повстречал бога. Ведь ты бог? Мама говорит, что у Аполлона золотые волосы.
   - Я знал бога. Я недостоин даже произнести его имя.
   - Ты, наверное, имеешь в виду своего отца. Увидев его, я тоже подумал об этом. Но существуют разные боги.
   - Я не отношусь к ним.
   - Мне кажется, - сказал Кукушонок, - бога делают люди, которые ему поклоняются. Даже один человек, если он его достаточно любит.
   Асканий неожиданно рассмеялся. Мальчик был таким серьезным, как философ, представляющий свою новую концепцию мироздания: "Земля круглая, а не плоская. Существует не четыре составляющих элемента, а пять". Он ни разу даже не улыбнулся.
   - В душе я пират, вот я кто.
   - Иногда дружить с пиратами лучше, чем с богами. С ними можно поговорить, им не надо поклоняться. Не забудь про меня, когда ты будешь набирать себе следующую команду.
   - Мне кажется, из тебя выйдет неплохой рулевой. Ты все подмечаешь.
   - Мне надо еще многое узнать о набегах и грабеже.
   - Потренируйся на дереве Волумны. Прощай, Зимородок.
   Асканий смотрел, как тоненькая угловатая фигурка удаляется, скрываясь среди зелени. Кукушонок оглянулся, помахал ему рукой и в первый раз робко улыбнулся. Асканий удивленно подумал: "На какой-то момент я даже позабыл о своем горе. Я как моряк, потерявший в бурю корабль, но нашедший дельфина".
   Глава III
   Дубы дриад взволнованно гудели, как огромный улей, - жизнь в маленьких ульях, стоявших под деревьями, и в самом Круге дубов в точности повторяли друг друга.
   В отличие от фавнов или кентавров, дриады редко утрачивали свое олимпийское величие. Они шли или бежали, но в любом случае казалось, что они плывут, едва касаясь ногами земли, а руки трепещут у них за спиной, как крылья. Сейчас же от их грации не осталось и следа, они были взволнованны и возбуждены, но, похоже, не от страха. Мать сказала Кукушонку, что точно так же они выглядели, когда вооружали Камиллу и амазонок, выступивших против Энея. ("Будто, умирая от голода, вдруг увидели жареных куропаток".)
   Волумна даже не взглянула на Кукушонка. Ее никогда особенно не интересовал сын человека. А сейчас она его просто не замечала. Другие дриады обходили его стороной, будто он был сорняком или муравьиным гнездом, все, кроме Сегеты, которая, увидев его, улыбнулась своей далекой улыбкой.
   - Иди к маме, - сказала Сегета глубоким, будто доносившимся из-под земли голосом, но не успел он спросить, в чем дело, как она, словно тонкая струйка дыма, исчезла вслед за Волумной.
   Слава Юпитеру, Помона никогда никуда не спешила.
   - Что случилось, львы ушли из Вечного Леса? - крикнул он ей.
   - Нет, гораздо лучше. Мы идем на праздник в Зал советов.
   Такой пышной и роскошной Помона выглядела не часто. Она достигла янтарной спелости, и, наверное, несмотря на молодость, ей действительно пора было посетить Дерево.
   "Гораздо лучше!" Ее "лучше" наверняка окажется для него хуже. Матери нигде не было видно. Неужели ее собирайся изгнать из Круга?
   - Что же это? - Он обязательно должен спросить, хотя очень боится ответа.
   - Эней мертв. Повеса сообщил нам об этом, - бросила она через плечо, присоединяясь к толпе дриад и плавно плывя вслед за взрослыми, а за ней летел рой пчел, почему-то больше похожих на ос.
   Сначала он не связал имя Энея с тем воином, которого похоронил на берегу Нумиции. Горе дротиком вонзилось в его сердце, но горевал он не о близком человеке, а о том, кем восхищался, но никогда не видел, о великом герое, сражавшемся с Ахиллом, а позже поселившемся в Италии и основавшем Лавиний, который он тоже никогда не видел. Город этот, построенный троянцами, казался мальчику, ни разу не покидавшему пределы Вечного Леса, таким же далеким, как сама Троя.
   - Всадили кинжал прямо в живот, - радостно добавила Помона, будто только что вспомнила об этом.
   С каким удовольствием он запустил бы камнем ей в живот! Эта мысль удивила, но вовсе не смутила его. Перед ним был выбор - либо стать совсем неприметным, либо хулиганом. Хулиганом было интереснее.
   И вдруг он все понял. Его затрясло, будто в морозный день на него обрушился с дерева целый дождь ледышек. Человек, которого он похоронил, был Эней, сын богини. Разве не приходила ему в голову мысль, что перед ним убитый бог?
   Он поднялся наверх по узким, вырезанным внутри материнского дерева ступеням и оказался в похожем на улей домике с множеством круглых окон, открытых для весеннего воздуха, за которыми сновали пчелы. Уходя, Кукушонок оставил мать за ткацким станком.
   Сейчас она сидела на своей скамеечке с тремя ножками, на коленях у нее лежал наполовину развернутый свиток папируса. У него были пожелтевшие, обтрепанные края, и Кукушонок сразу догадался, что это воспоминания очевидца Троянской войны. Но мать не читала, она сидела неподвижно, будто вырезанная из дерева, из светлого бука. Зеленые волосы, упавшие на плечи, еще больше подчеркивали ее бледность. Она не взглянула на него. Кукушонок вспомнил, что Эней был ее любимым троянским героем, которого она ставила даже выше Гектора и всегда жалела, что троянцы проиграли войну. ("Гектор умел сражаться и любить, но Эней умел еще и мечтать. Он был поэтом, а не только воином и супругом".) Кукушонок встал рядом с ней на колени.
   - Ты не идешь на совет, мама?
   Волумна требовала обязательного присутствия всех дриад, за исключением тех случаев, когда на дуб нападала какая-нибудь болезнь, поражавшая не только дерево, но и его обитательницу.
   - Нет, Зимородок.
   - Волумна рассердится.
   - Она всегда сердится.
   - Мама, как жаль, что Эней умер.
   Он обнял ее за плечи и подумал, не стоит ли рассказать о похоронах, о том, как он прочел ее стихи и положил в могилу дар для Харона. Наверное, лучше сделать это потом.
   - Он не думал, что умрет так, - сказала мать.
   - Он был великим воином. И должен был погибнуть в сражении.
   - Я не это имела в виду, Зимородок. Он был равнодушен к славе. Просто он столько еще хотел сделать.
   - Но случилось и хорошее.
   Она грустно посмотрела на него, будто говоря: "Что сейчас может случиться хорошего?" Кукушонок чувствовал, что почти боится сообщить ей новость.
   - Я нашел друга...
   Мать старалась слушать то, что он говорит, и ободряюще пожимала ему руку. Но голос ее звучал глухо и тоскливо, будто доносился из-под груды сгнивших коричневых листьев.
   - Он не сказал, как его зовут, но мне кажется, это сын Энея.
   Кукушонок быстро рассказал ей о встрече на берегу реки, а затем она заставила его повторить все сначала, подробно останавливаясь на всех деталях. Как он догадался, кто этот человек? Какого цвета были у него волосы и глаза? Казался ли он добрым и одновременно сильным?
   - Мы договорились встретиться утром. Ты тоже должна пойти.
   Они вышли из дерева, когда голубоглазые совы ухнули в последний раз, а на горизонте появились первые отсветы алой зари. Из деревьев дриад не доносилось ни звука. Не было слышно ни голосов, ни шороха помешиваемого угля в очаге, на котором жарятся фазаньи яйца, ни вздохов ткацких станков, управляемых ловкими пальцами, ульи были тихими, как заброшенные пни, и дятлы еще не приступили к своему разрушительному труду. Дриады крепко спали после сборища в Зале советов. Конечно, они устроили в честь случившегося пир. Пение их доносилось даже до Смоковницы Румины, росшей в полумиле от Крита. Хотя дриады и испытывали отвращение к оргиям фавнов, но во время своих празднеств опустошали порядочное количество бурдюков крепкого ежевичного вина, зревшего в бочках среди корней, и не одна дриада, заблудившаяся по дороге домой, попадала к фавнам, а затем рожала ребенка. Меллония была первой дриадой в Вечном Лесу, родившей не от Бога, а от смертного, но такие случаи стали происходить все чаще и чаще со времени ее падения, как не уставала напоминать ей об этом Волумна. Ходили даже слухи, что несколько дриад добровольно уступили вонючим, косматым любовникам.
   Они молча сидели на берегу Нумиции, скрытые высокими, в три человеческих роста, кустами ежевики, плотно усеянными белыми овальными цветами, которые летом превратятся в маленькие черные ягоды. Стрекоза повисла над речкой, что, тихо и нежно журча, бежала по камням и корням. Мать Кукушонка не отрывала глаз от берега и следов, оставленных на траве незнакомцем. Она крепко держала сына за руку, и он с гордостью понял - а гордость он ощущал нечасто, и чувство это было приятным, - что стал больше и сильнее матери (его единственной твердой опоры в этой лишенной любви жизни) и способен быть ей не только другом, но и защитником. И еще об одном он догадывался, но не смел у нее спросить. Эней был знаком ей не только как один из бесчисленных героев свитка о далекой войне, а гораздо ближе. Может, она бывала в Лавинии? Может?..
   - Кто-то идет, - сказала она.
   Сначала он слышал лишь шум воды, воркование голубя, тоскующего по своей голубке в ветвях кипариса, а затем сердце его забилось, как попавшая в сети куропатка, - он услышал шаги по траве.
   - На нем нет доспехов, - сказала мать. - У него легкая поступь. Он забыл об опасности.
   И вот наконец он показался. Да, это был новый друг Кукушонка, сын Энея. Его звали Асканий. Кукушонок узнал это имя от Помоны, а она от фавнов. ("Эней и его распутный сынок, - с очаровательной улыбкой произнесла Помона, - хорошенькая парочка - убийца и насильник".)
   Вчера Асканий шел как во сне, подавленный своим горем, сегодня он был оживлен, в нем чувствовалось нетерпеливое ожидание, и лишь осторожность сдерживала его. Он внимательно следил, нет ли рядом врагов, но губы его были готовы расплыться в улыбке. "Это из-за меня, Кукушонка, он радуется, подумал мальчик. - Может, во мне действительно есть то, что никто, кроме матери, не замечает. И я не просто неуклюжий и лохматый урод с огромными ногами. Меня может полюбить даже великий сын великого царя".
   Кукушонок встал с травы, и воин улыбнулся ему как своему боевому товарищу.
   - Мама, это мой друг, - начал он.
   Она тоже вышла из своего укрытия и теперь ждала. Впервые Кукушонок увидел, что перед ним не только любящая мать, но и женщина, совсем не простая, таинственная и непонятная, как лес, полный света и теней, укромных уголков и открытых полян, заросших травой. Женщина, способная любить не только своего сына, но и других, любить любовью, непонятной ему.
   Какая же она все-таки? Не стоит пытаться это понять, надо просто принимать ее такой, какая она сейчас есть. Умеющей защитить и утешить. Вчера он сказал, что она будто из меда, лишь потому, что его попросили описать ее, и он попытался вспомнить и подобрать нужные слова. Сегодня он увидел ее глазами другого человека. Прекрасный, богоподобный Асканий смотрел на нее, как на богиню.
   Действительно, она была достойна поклонения. Зеленая туника с каймой из алых гиацинтов. На шее ожерелье из нанизанных на нить малахитовых чаек. Пряжки на сандалиях из позеленевшей от времени меди. Одежда почти такая же, как у всех остальных дриад, только камешки ожерелья были в форме морских, а не лесных птиц; но сама она другая - гордая, но не надменная, сильная, но не жестокая, грустная, но не испытывающая жалости к себе. Она походила на гиацинт, вышитый на тунике, который охраняют пчелы. Лепестки для друзей. Жала - для врагов. Второй такой не сыскать во всем Вечном Лесу.
   Но в ней появилась какая-то холодность, грозившая перерасти в отчужденность. Многозначительная тишина окутала ее и Аскания, оставив Кукушонка наедине с самим собой. Неужели они так и будут стоять молча и не вспомнят о нем? "Они забыли обо мне, - подумал он, - а ведь это я привел их сюда, к реке. Свою мать и своего нового друга". Будто он нашел на берегу сокровище, янтарную шкатулку и коралл из морской пещеры нереиды, а неожиданно нахлынувшая волна унесла их в море.
   Казалось, они тянутся друг к другу, избегая прикосновений, еще не решив, как это сделать и стоит ли делать вообще. Наконец Асканий упал на колени и прижался своей золотой, как рог изобилия, головой, к ногам Меллонии, она подняла его и поцеловала в щеку. Кукушонок все понял и удивился, как давно он знал, не зная, не осмеливаясь знать, что он, жалкий уродливый Кукушонок, - сын великого воина и царя, а Асканий - его брат.
   Теперь Кукушонку было особенно обидно, что он оказался ни при чем. Зачем нужен брат, который еще вчера обнимал тебя, а сегодня не обращает никакого внимания? Или мать, любившая только тебя и твоего безымянного, невидимого отца целых одиннадцать лет, а теперь забывшая ради какого-то незнакомца? Он подумал: "Если я тихонько уйду в лес, они решат, что меня съел лев, и им станет стыдно, что они забыли про меня".
   Но стыдно стало ему. Он недооценил их и себя. Почти одновременно они протянули к нему руки и окружили его нежностью и пониманием. Ни один круг дубов не мог дать столько тепла даже дриадам, даже гордой, самоуверенной Волумне. Сегодня, в день утрат, когда он нашел отца, чтобы сразу потерять его навсегда, он, как оказалось, приобрел больше, чем утратил. Брат любит его, а матери он стал еще дороже. Все вместе они сели на берегу реки. Асканий посередине, но не разъединяя их, а обнимая и того и другого. Молчание было не стеной, а открытой дверью и сближало больше, чем любая речь.
   А первые короткие фразы были полны для них глубокого смысла.
   - Годы не тронули тебя, Меллония. Ты все та же зеленоволосая девочка, сидящая у реки.
   - Они коснулись тебя. Ты стал похож на него.
   - Он гордился бы своим сыном.
   - Я тоже горжусь. Лавиния знает о нем?
   - Нет.
   - Она была добра к твоему отцу?
   - Да, по-своему.
   - Какая она?
   - Как пустой бурдюк. Как кошелек без монет. Но безобидная.
   - Асканий, ты ведь никогда по-настоящему не любил женщин, разве не так?
   - Любил когда-то. Одну или двух.
   - Желал. Обладал. Но не любил!
   Асканий растерянно смотрел на извилистый поток, будто надеясь найти ответ в журчании бегущей по камням воды.
   - Мама, не задавай таких вопросов, - воскликнул Кукушонок.
   Ему не следовало это говорить, нужно было слушать, ведь он узнал уже столько удивительного, но вопрос матери прозвучал как обвинение.
   - Все в порядке, Кукушонок. Твоя мама может спрашивать меня обо всем. Она, наверное, права. За двумя исключениями.
   Меллония не настаивала, чтобы Асканий назвал их.
   - Твой отец любил Лавинию?
   - Разве мог он любить кого-нибудь после тебя и моей матери? Она ему нравилась. Ему было с ней... спокойно.
   - Ему нужна была именно такая женщина, способная защитить от холода.
   - Но огнем была ты.
   - Боюсь, я не согрела его. И тебя тоже. Волумна ненавидит тебя, Феникс. Как и раньше. Тебе нельзя приходить в мое дерево, а нам с Зимородком в Лавиний.
   - Тогда будем встречаться здесь.
   - Мы ведь по-прежнему в Вечном Лесу. У фавнов длинные уши, а трава не умеет хранить секреты. Ничего не изменилось, кроме того, что у меня появился сын, а ты потерял отца.
   - Нет, - воскликнул Асканий, - после его гибели должно что-то измениться. Он всегда был добр и остался таким даже в смерти. Мы найдем способ видеться, все трое.
   Меллония прижала палец к губам:
   - Тише, дорогой. Мне надо прислушаться.
   - Я ничего не слышу.
   - Доверься моему острому слуху. Ты не можешь слышать, как жалуется трава, и как вскрикивают маргаритки. - Она поднялась на ноги: - Кто-то идет. Уходи, Феникс.
   - Когда мы опять здесь встретимся?
   - Не знаю. Никогда, если ты не уйдешь!
   - Что ты слышишь?
   - Трава вскрикивает... дриада. Несколько. По обе стороны реки.
   - Близко?
   - Очень. Беги, будто тебя преследует Ахилл в своей колеснице!
   - И оставить тебя, Меллония?
   - Они мне ничего не сделают. А тебя - убьют. И, может, убьют моего сына. Ты должен его взять с собой.
   - Я не оставлю маму, - решительно заявил Кукушонок. - Они запрут ее в дереве и украдут пчел. - Асканий схватил его за плечи:
   - Кукушонок, есть несколько способов быть храбрым. Сейчас храбрость в том, чтобы убежать. Поверь нам с мамой. Ты вернешься к ней. Обещаю.
   Кукушонок верил ему. Он поцеловал мать в щеку.
   - Мы оба вернемся. - А затем сказал брату: - Вдоль реки идти нельзя. Это самый легкий путь, и они ждут, что мы пойдем именно так. Они нас поймают. Дриады бегают быстрее всех.
   - Ты знаешь другой путь?
   Они ушли от реки, стрекоз, кустов ежевики и вошли в ту часть леса, где всегда было так темно, что солнце казалось далеким созвездием, тускло мерцающим на темном небе из листвы.
   - Дриадам здесь не нравится, - сказал Кукушонок.
   - Потому что темно?
   - Да, нет травы, и пахнет львами. Они сразу чувствуют себя неуверенно и начинают после каждого шага озираться по сторонам.
   Во мраке деревья выглядели совсем старыми и корявыми. В основном здесь росли дубы, лишь изредка попадались буки и вязы. Их называли деревьями Сатурна. Когда-то это были веселые, беспечные деревца, теперь же морщинистые и мрачные, состарившиеся не только от возраста, но и от скорби. Когда Сатурн покинул эту страну, они сомкнули ветви, чтобы ни один луч солнца не мог коснуться земли, и убили всю траву у своих ног. Дриады ненавидели их.
   Путь им преградил лев. Он стоял неподвижно и казался одним из тех зверей, что изображены на знаменитых воротах в Микенах. Мать рассказывала о них Кукушонку. Молодой самец, полный сил и очень большой, слишком большой для маленького мальчика. Кукушонок почувствовал во рту горький вкус страха. Этого льва он никогда раньше не встречал. Но, схватив Аскания за руку, мальчик произнес:
   - Не волнуйся. Они меня знают.
   - Ты не боишься львов? - воскликнул Асканий. - Убить такого под силу только Геркулесу.
   - Из двух зол надо выбирать меньшее. По-моему, дриады сейчас страшнее. Кроме того, львы предпочитают женское мясо. Оно не такое жилистое. И к тому же сейчас не время для еды.
   Все же Асканий потянулся к ножу.
   - Убери это. Он станет волноваться. - А затем обратился к зверю: Друг Сатурна, позволь нам пройти.
   Друг Сатурна величественно взглянул на них, хорошо понимая, кто хозяин в этой части леса. В глазах у него мелькнуло коварство. Львы, так же как дриады и как воины, отличаются друг от друга. "Этот, - подумал Кукушонок, веселый, любит поиграть. Любопытный. Он встречался с дриадами, фавнами, кентаврами, но никогда не видел тощего мальчишку с желтыми волосами. Что бы я ни говорил брату, аппетит у этого льва чудовищный. И вряд ли он ест только в определенные часы. Сейчас он решает, что с нами делать растерзать, съесть или познакомиться".
   Кукушонок приблизился ко льву, уговорив себя, что он совершенно спокоен - услышав учащенное биение сердца, зверь мог наброситься на него, и погладил его по песочной гриве. ("Сделаю вид, что это кентавр Скакун друг матери, умерший еще до моего рождения".)
   Кукушонок внимательно следил за тем, чтобы случайно не погладить его против шерсти. Грива была мягкой, как мох. Огромная голова, повернувшись на мощных плечах, потянулась к руке Кукушонка. Из пасти донеслось урчанье. Он будто говорил: "Можете проходить. Я провожу вас".
   Друг Сатурна послушно шел рядом с ними, пока они не подошли к краю леса. Там он остановился, чтобы Кукушонок напоследок приласкал его, а затем стал добродушно наблюдать, как они поднимаются на невысокий холм и исчезают из виду, покидая его страну.
   Внизу расстилалось поле, покрытое травой и маргаритками, среди которых виднелись большие муравейники и островами возвышались два холма "черепахи", державшие на спинах Лавиний. Это был первый настоящий город, увиденный Кукушонком.
   - Теперь мы можем не торопиться, - сказал Кукушонок. - Дриады не пойдут туда, где нет деревьев. Да их, наверное, и не пропустит наш новый друг, ведь он может изменить свое обеденное время. А если и пропустит, они все равно боятся Лавиния. И неудивительно. Это великий город.
   - Может быть, когда-нибудь он и станет таким, - ответил Асканий, - но пока это еще не Троя. Все же мы найдем там укрытие.
   Он внимательно смотрел на Кукушонка, будто изучая его.
   - Ты когда-нибудь покидал надолго свое дерево?
   - Как-то я заблудился и целых два дня блуждал по лесу.
   - И как ты себя чувствовал?
   - Устал, проголодался, хотелось пить, хотя я ел грибы и пил из ручья. Это был самый долгий срок.
   - Но сейчас...
   - Я ведь наполовину такой же, как ты, и, наверное, смогу научиться жить без своего дерева. Во всяком случае, пока мы не придумаем, как помочь маме.
   - Кукушонок, ты так же смел, как отец.
   - Никто никогда не говорил мне об этом, кроме мамы.
   - Теперь у тебя есть брат, который может это сказать.
   - Матери и братья пристрастны.
   - Да, но не в этом случае.
   - Мне кажется, лучше всего убить Волумну. Правда, сделать это нелегко. Она очень живучая. Одним голодным кротом не обойтись.
   - Знаешь, Кукушонок, в тебе есть что-то и от меня.
   - Да? Надеюсь, будет еще больше.
   Держась за руки, они пересекли поле и, поднявшись на холм, подошли к городу. Кукушонок то и дело останавливался и восклицал:
   - Это великий город. Ни один враг не сможет одолеть такие стены!
   - Ты бы видел эллинов с их катапультами.
   - А ворота? Да они из бронзы! Как огромный щит!
   - У эллинов есть тараны. Кедровые бревна с бронзовыми наконечниками.
   - Ну, здесь нет эллинов.
   Они обязательно спасут его мать. Он и царь этого прекрасного могучего города. Он и его недавно обретенный брат. Асканий обязательно что-нибудь придумает, не хуже, чем хитроумный Одиссей. Недаром отец Аскания - и его отец тоже - сражался с Одиссеем в одной войне.
   Но Кукушонок очень устал. В городе было так много камня и так мало дерева.
   Глава IV
   Некогда было думать о Меллонии, о том, как она явилась к нему из прошлого, зеленоволосая девушка, задающая множество бесцеремонных вопросов, взрослый ребенок и одновременно юная женщина, совсем не изменившаяся, только уже не надеющаяся на встречу с другим Скакуном, другим Бонусом Эвентусом и другим Энеем. Она не утратила ни любопытства, ни красоты, но потеряла веру.
   Сейчас нужно было позаботиться о Кукушонке.
   За большим очагом находилась деревянная лестница, ведущая на второй этаж и галерею. Там, за дверью, навешенной на стержень, была небольшая комната Аскания, где стояли подставка для копий и походная кровать. Асканий то и дело поднимался наверх по этим твердым как камень ступеням, пахнущим кедром, потому что сейчас в его постели лежал тяжелобольной Кукушонок, и Асканий служил ему одновременно жрецом, врачевателем, нянькой и братом. Он принес Кукушонку приготовленное на большом очаге мясо с кровью, запеченное в желудке овцы, но тот не смог проглотить ни кусочка. Он принес кувшин вина, подслащенного медом, но Кукушонка или тошнило, или он терял сознание от нескольких глотков. Он принес шерстяные покрывала, чтобы согревать его во время озноба, и губки, чтобы обтирать во время жара, и сидел рядом с ним на кровати, слушая его рассказы о матери и отвечая на вопросы об отце. Казалось, все болезни обрушились на мальчика, и целая свора злых демонов вознамерилась его уничтожить. Никто не знал, чем исцелить Кукушонка, даже врачеватель-жрец Алкиной, смуглый маленький человечек с прыгающей походкой, делающей его похожим на сверчка. Это вызывало у Аскания ненависть, ему казалось, что Алкиной недостаточно серьезен в такой трагический момент.
   Шел пятый и самый тяжелый день, который Кукушонок проводил вдали от своего дуба в Вечном Лесу. Этот день мог стать последним. Болезнь началась на второй день. На третий Асканий решил взять отряд воинов, захватить Круг дриад и вернуть мальчика в дерево. Но Кукушонок отговорил его: