Томпсон Джим. Кидалы

   Так что ничего. Ему срочно нужна была помощь, и Лилли вызвала врачей. Мойра ничего не видела, и сам он не замечал — заметила только Лилли. И откуда, интересно, у него взялось столько душевных и физических сил, чтобы продержаться до прихода врачей? Взял в долг у чужих людей? Ха-ха.
   Как ни верти, он был обязан своим спасением Лилли. И Лилли, бессознательно или осознанно, делала так, чтобы он никогда этого не забывал.
   В своей вкрадчивой кошачьей манере она напустила на Мойру Лангтри такого страха, что та после пары визитов прекратила навещать Роя. Она звонила каждый день, давая понять, что беспокоится о нем, но в больнице больше не показывалась. И Лилли частенько удавалось застать его во время этих разговоров, после чего Рой начинал что-то односложно ронять в трубку.
   Лилли явно стремилась рассорить их с Мойрой. Но ей этого было мало. Она выбрала для него дневную сиделку, которая была заботливой, умелой, но страшной, как грязный забор. А потом, для контраста, наняла ночную, да такую красотку, которая привлекла бы его, даже если в Лилли не расчистила для нее дорогу.
   Он прекрасно видел, что происходило вокруг. Повсюду он натыкался на следы деятельности его матери. Но что он мог с этим поделать? Сказать, чтобы она убиралась к чертям со своей заботой и оставила его в покое? К примеру, так: «Ты спасла мне жизнь, но это не значит, что только поэтому у тебя на меня есть какие-то права».
   Вошел врач, веселый молодой человек — не тот доктор, который приехал к Рою в гостиницу, потому что Лилли отказалась от его услуг с самого начала. Позади него санитар катил металлическую тележку. Рой посмотрел на содержимое тележки и застонал:
   — Нет, только не это!
   — Хотите сказать, это вам не нравится? — рассмеялся врач. — Он, наверное, шутит, а, сестра? Он ведь обожает этот зонд!
   — Прошу вас, — укоризненно нахмурилась Кэрол. — Это не смешно.
   — Да ладно, этот парень — кремень! Давайте, быстрее начнем — быстрее кончим.
   Санитар ухватил его с одной стороны, придерживая внутривенную иглу. Кэрол держала другую иглу, ее рука замерла над чашей с кубиками льда. Доктор взял гладкую резиновую трубку и просунул ее Рою в нос.
   — Теперь спокойно, приятель. Лежи тихо, или иголки из рук вылетят.
   Рой пытался лежать спокойно, но не мог. Когда трубка проходила через дыхательные пути и дальше вниз по пищеводу, он дергался и пытался сопротивляться. Он давился, глотал воздух и вырывался из рук Кэрол и санитара. Доктор весело ругал его, а Кэрол прикладывала к его губам кубики льда.
   — Пожалуйста, глотайте, мистер Диллон. Глотайте лед, и тогда трубка пойдет легче.
   Рой глотал. Наконец трубка опустилась ему в желудок. Доктор отрегулировал ее, слегка подвигав вверх-вниз.
   — А теперь как? Не упирается в дно желудка?
   Рой сказал, что, скорее всего, нет. Кажется, все в порядке.
   — Хорошо. — Доктор проверил стеклянную емкость, к которой была присоединена трубка. — Я вернусь через полчаса. Если он будет дергаться, хорошенько двиньте ему в живот.
   Кэрол холодно кивнула. Она недовольно посмотрела, как доктор вышел из комнаты, а потом вернулась к постели и вытерла с лица Роя пот.
   — Прошу прощения. Надеюсь, вы не очень обижаетесь.
   — Ничего. — Он чувствовал себя несколько смущенно из-за суеты, возникшей вокруг него. — Я почти не чувствую эту штуку.
   — Знаю. Самое плохое — когда она идет вниз, но потом тоже нехорошо. Не можешь нормально глотать, трудно дышать. К этому никогда не привыкнешь. Всегда будет казаться, что что-то не так.
   — А что, вам тоже вводили зонд?
   — Да, много раз.
   — Внутреннее кровотечение?
   — Нет. Оно началось позже, не сразу.
   — Да? — нахмурился он. — Не понимаю. Тогда зачем вам это делали, если...
   — Не знаю. — Она внезапно улыбнулась и покачала головой. — Это было очень давно. В общем, об этом не очень приятно говорить.
   — Но...
   — Да и вам не надо так много разговаривать. Просто лежите спокойно и ничего не делайте, чтобы не беспокоить содержимое вашего желудка.
   — Разве там есть сейчас какое-нибудь содержимое?
   — Все равно, — сказала она твердо. И он не стал возражать.
   Прекратить разговор было легко. Легко, потому что он отбрасывал все, что могло помешать ему выжить. За годы практики он так к этому привык, что навык перешел в инстинкт.
   Он тихо лежал, с удовольствием наблюдая за ходившей по палате Кэрол, юной и свежей, особенно по сравнению с Мойрой. Очень симпатичная девочка, подумал он, просто крайне мила. Правильно, так и должно быть. С другой стороны, странно, что такая привлекательная девушка всегда так замкнута. Разве это нормально? А если у нее есть на то причина...
   Об этом нужно было поразмыслить. Вообще-то было бы хорошо таким образом поставить Лилли на место.
   Вернулся врач. Он проверил стеклянную емкость отсоса и весело фыркнул:
   — Ничего, кроме желчи. Вот, сестра, чего в нем больше всего. Но вы, наверное, уже это знаете.
   Он вытащил трубку. Потом случилось чудо — он приказал вытащить из рук Роя иглы.
   — Вот и хватит. Почему это мы должны нянчиться с таким здоровяком?
   — Идите к черту, — ухмыльнулся Рой, с удовольствием сгибая руки. — Дайте-ка мне хорошенько потянуться.
   — Ну и нахал! Как насчет перекусить?
   — Что, будете поить меня своим жидким мелом под названием «молоко»? Давайте, тащите.
   — Нет. Сегодня получите бифштекс, пюре, полный обед. Даже, может быть, пару сигарет.
   — Шутите?
   Врач покачал головой, тут же посерьезнев:
   — Уже три дня у вас нет кровотечения. Пора восстанавливать перистальтику, укреплять стенки, а этого жидкостями не сделаешь.
   Рою стало немного не по себе. В конце концов, это его желудок. Но врач уверял, что волноваться не о чем.
   — Если ваш желудок этого не примет, мы вас вскроем и отрежем все лишнее. Никаких проблем.
   Он ушел, насвистывая какую-то мелодию. Кэрол снова проводила его мрачным взглядом:
   — Ну и человек! Хотела бы я его встряхнуть хорошенько!
   — Как думаете, можно мне это? — спросил Рой. — Ну, в смысле, есть твердую пищу? Я в общем-то не особо голоден...
   — Разумеется, можно! Иначе вам бы этого не предложили.
   Она взяла его руку и так заботливо посмотрела ему в глаза, что Рою захотелось улыбнуться. Однако он сдержался, нежно потянув Кэрол за руку, чтобы она села на стул с ним рядом.
   — Вы добрая девушка, — мягко сказал он. — Я таких никогда не видел.
   — Спасибо. — Она опустила глаза и понизила голос до шепота: — Я тоже никогда не видела таких, как вы.
   Он лежал, глядя на нее в сгущающихся сумерках, изучая ее открытое личико со вздернутым носом, и думал, что она похожа на чистого, невинного ребенка. Потом он повернулся на бок и придвинулся к краю постели.
   — Мне будет вас не хватать, Кэрол. Я увижу вас, после того как меня выпишут?
   — Не знаю. — Она тяжело дышала, все еще не глядя на него. — Мне бы этого хотелось, но у меня работа... Меня могут вызвать в любое время...
   — Кэрол.
   — Да?
   — Иди сюда.
   Он притянул ее к себе, обвив рукой ее плечи. Она наконец робко подняла на него глаза, полные страха. И вдруг она оказалась в его объятиях, прижавшись к нему лицом.
   — Я тебе нравлюсь, Кэрол?
   — Да, да. — Она кивнула. — Очень, очень нравитесь...
   — Слушай, — сказал он. Она приготовилась слушать, но он молчал. Притормозил. Сказал себе, что дальше заходить не стоит.
   А может быть, стоит? Ему ведь нужно, чтобы за ним ухаживали еще какое-то время? Лилли на что-то намекала, когда предлагала остановиться в ее квартире на недельку-другую. Он, разумеется, был против: во-первых, это была ее идея, а во-вторых, в этом не было смысла. Она будет целыми днями пропадать на скачках, а он, выходит, опять окажется в одиночестве. Но теперь...
   Кэрол чуть заметно вздрогнула. Он хотел было оттолкнуть ее, но вместо этого лишь еще крепче сжал девушку в объятиях.
   — Я просто подумал, — сказал он, — что, когда выйду отсюда, мне еще понадобится помощь. Может...
   — Что? — Она подняла голову и взволнованно улыбнулась. — Вы хотите, чтобы я еще немного за вами ухаживала? Вы это хотели сказать?
   — А вы не против?
   — Конечно нет!
   — Отлично, — ответил он, чувствуя неловкость. — Мы об этом подумаем. Посмотрим, что скажет моя мать. Я живу в гостинице, но на время остановлюсь у нее...
   — Она согласится! — Ее глаза блестели от радости. — Я знаю.
   — Откуда?
   — Потому что ваша мать тоже этого хочет! Я... мы не хотели пока вам об этом говорить. Она не знала, как вам это понравится...
   Его взгляд вдруг стал неподвижным, и она замолчала. Уголки ее рта тревожно поползли вниз.
   — Послушайте... Я что-нибудь не так сказала?
   — Все так, — сказал он. — Нет, все так, все отлично.

8

   Четвертый забег закончился. Зрители протискивались обратно через приямки, которые проходили под трибунами, и направлялись в сводчатые помещения — к кафе, барам и окошкам, где делали ставки. Некоторые спешили, улыбаясь во весь рот или самодовольно кривя губы. Они держали свой путь к кассам, где выплачивались выигрыши. Остальные же, составлявшие большинство, не торопились, шли, изучая программу заездов, беговые листки с информацией о ставках; на их лицах было написано равнодушие, отчаяние, гнев или тоска. Это были проигравшие, и некоторые из них направлялись к выходам на автостоянку, другие задерживались у баров, а третьи шли делать новые ставки.
   Было еще довольно рано. В карманах публики оставалось много денег. Толпа не рассеется по крайней мере до конца шестого забега.
   Лилли Диллон сделала три ставки в трех окошках. Аккуратно уложив деньги в дамскую сумочку — за них нужно будет отчитаться, — она поспешила к окошку. Деньги, которые ей выделяли специально для ставок, каждый день перечислялись телеграфным переводом; они были разложены в пачки по двадцать, пятьдесят и сто долларов. Она щедро расходовала двадцатки — столько, сколько можно было поставить за весьма ограниченное время — обычно на пяти— и десятидолларовые ставки. С полусотенными купюрами она была более осторожна, сотенные же тратила скупо и неохотно.
   Возможно — и скорее всего, — такие предосторожности были излишни. Финансовых агентов не интересовали ставки; обычно они следили только за выигрышами, за пригоршнями пятидесяти— и стодолларовых билетов. Лилли выигрывала редко, и цель у нее была иная. То, чем она занималась, обычно не касалось фаворитов или лошадей, пришедших за ними. С их шансами на выигрыш, как правило, все было более-менее ясно. Она же имела дело с возможными кандидатами на будущую победу и «темными лошадками», а они выигрывали редко. Когда это случалось, Лилли забирала деньги только тогда, когда это казалось абсолютно безопасным. В противном случае она просто не брала выигрыши, оставляя тотализаторные билеты в качестве документов.
   Она обладала некоторой свободой. Конечно, у нее были общие инструкции, но в этих рамках она могла действовать как угодно — по собственному усмотрению. Однако это не облегчало ее задачи. Наоборот. Работа была тяжелая, но за нее хорошо платили. И Лилли знала, как можно увеличить эти доходы.
   Бобо Джастес не одобрил бы ее действий, но подловить Лилли на этом было очень сложно.
   Надев темные очки, она прогуливалась вдоль стойки бара, внимательно глядя по сторонам. Несколько раз она быстро нагибалась и подбирала проигрышный билет, добавляя его к пачке в своей сумочке. Проигрышные билеты обычно выбрасывали. Если они не были порваны или испачканы следами ботинок, она добавляла их к счетам и квитанциям за потраченные деньги.
   Конечно, в разумных пределах. Нельзя было перегибать палку. Лишь раз она позволила себе на соревнованиях нечто в этом роде, и это оказалось грубой ошибкой. Вернее, таким образом она пыталась скрыть ошибку.
   Это случилось почти три недели назад, когда Рой оказался в больнице. Может, причиной было то, что она думала о сыне, а не о работе. Так или иначе, неожиданно выиграла безнадежная кляча при ставке два к ста сорока. А она ее просмотрела.
   В ту ночь она была страшно напугана и не смогла уснуть. На следующий день она перепугалась еще больше, увидев в газетах намеки на то, что некоторые ставки были сделаны в обход касс. Ей пришлось подстраховаться — это было накладно, но необходимо, — и она выслала в Балтимор свои собственные пять тысяч долларов, представив эти деньги как выигрыш.
   Конечно, это отвело от нее беду; Бобо молчал. Но прошло несколько дней, прежде чем она смогла спать спокойно.
   Поначалу она даже ходила в ванную с пистолетом.
   Она стояла в баре, потягивая ром-колу, и с возрастающим отвращением глядела на суетящуюся толпу. Откуда все они, устало думала она. Почему они участвуют в этом глупом надувательстве? Многие из них совершенно опустились. А другие даже приводят с собой детей.
   Матери с детьми... Мужчины в дешевых спортивных рубашках и мешковатых брюках... Старухи с сигаретами, торчащими изо рта.
   Фу. Отвратительное зрелище.
   Она отвернулась, устало переступая с ноги на ногу. На ней был спортивный костюм: простой, но дорогой ансамбль песочного цвета — брюки, блуза и пиджак; на ногах — туфли из оленьей кожи без каблуков. Все очень стильное и легкое — пожалуй, самая удобная одежда из ее гардероба. Но когда большую часть времени проводишь на ногах, и самая удобная одежда покажется неудобной.
   После пятого и шестого заездов, когда она уже достаточно намоталась между окнами ставок и кассами, борьба между нарастающей усталостью и постоянной необходимостью быть все время начеку достигла апогея. Она думала лишь о том, как бы где-нибудь присесть и отдохнуть хотя бы пару минут. Нет, нельзя! Противоречивые чувства боролись друг с другом, склоняя то к одному, то к другому, подталкивая то вперед, то назад, и эта борьба только добавляла ей мучений.
   Разумеется, на трибунах были сиденья, но они для простаков и зевак. Пока она доберется до трибун, уже опять нужно будет стоять у окошка со ставками. Ходьба взад-вперед отнимала больше сил, чем могло показаться. Что же до элитных мест, где были удобные кресла и неплохой бар, то об этом и речи быть не могло. Там крутилось слишком много денег и делалось слишком много серьезных ставок. Ребята из полиции обожали это место.
   Она допила чашку кофе — уже третью за этот час — и потащилась к окошкам тотализатора. Седьмой, предпоследний забег входил в завершающую стадию. Обычно на него приходилась самая напряженная игра, и «чайники» так и рвались делать ставки. Пока Лилли пробиралась между ними, ей в голову вдруг пришла забавная мысль. И, несмотря на всю свою усталость, она чуть не рассмеялась.
   «Ну и ну, — думала она, — двадцать пять лет надрываешься словно лошадь, и вот я снова на ипподроме. Скачки продолжаются!»
   Она забрала деньги за пару ставок на седьмой забег и, на ходу распихивая их, быстрым шагом пошла к стоянке. Последний забег не сулил никаких сюрпризов. Уходить нужно именно сейчас, пока толпа не хлынет с трибун на улицу, и тогда можно будет избежать пробок.
   Ее машина стояла почти у самых ворот — за это приходилось платить приличные чаевые. Машина была с откидным верхом, хорошая машина, но ничего из ряда вон выходящего. Никакого намека на роскошь.
   Единственное, что отличало эту машину от множества подобных, — тайник в багажнике, где хранилось сто тридцать тысяч долларов наличными.
   Подходя к машине, она увидела рядом с ней человека. У Лилли промелькнула мысль, что, возможно, деньги ей теперь и не понадобятся.

9

   У Бобо Джастеса были волнистые седые волосы и смуглое лицо с точеными чертами. Роста он был небольшого: говоря попросту, коротышка, но голова и торс словно принадлежали человеку вдвое больше. Зная, как он комплексует по поводу своего роста, Лилли порадовалась, что на ней обувь без каблуков. По крайней мере хоть в этом ей повезло. Правда, судя по выражению лица босса, вряд ли ей это зачтется.
   Бесцветным голосом, едва шевеля губами, он сказал ей:
   — Тупая, безмозглая овца! Посмотри на свою машину — это ж цирк шапито! Еще в нарисовала мишень и повесила колокольчики на бампер!
   — Да ладно тебе, Бо. Таких машин в Калифорнии пруд пруди.
   — Таких машин в Калифорнии пруд пруди! — передразнил он ее, жеманно поводя плечами. — Столько же, сколько вороватых шлюшек? А? Столько, подстилка ты гумозная?
   — Бо! — Она быстро осмотрелась по сторонам. — Может, мы лучше пойдем отсюда куда-нибудь в тихое место?
   Он занес руку, словно собирался ее ударить, но потом подпихнул ее к машине.
   — Лезь, — сказал он. — Поедем в Беверли-Хиллз. Свидетелей тут нет, и будь спокойна, я тебя так отделаю, что шкура на заднице будет лоскутами висеть.
   Она завела машину и выехала через ворота ипподрома. Когда они влились в поток машин, он снова принялся крыть ее, цедя сквозь зубы ругательства.
   Лилли внимательно слушала, пытаясь понять, заводит он себя или выпускает пар. Скорее всего, выпускает пар — со времени той ее ошибки прошло почти три недели. Если бы он серьезно разозлился, то сейчас бы Лилли не ехала с ним в машине.
   Большую часть времени она молчала, отвечая лишь тогда, когда он задавал вопрос или срочно требовал уточнений.
   — ...Ведь говорил тебе — следить за тем пятым заездом, а? Говорил? И что же, ты следила, следила, а?! Спорю, ты стояла там, раззявив рот до ушей, когда он шел на сто сорок?
   — Бо, я...
   — Сколько твои дружки тебе отстегнули, а? Или, может, они накрыли тебя так же, как ты меня? Ты вообще кто такая — жеребец с сиськами?
   — Я поставила на лошадь, — тихо сказала Лилли. — Ты же знаешь, Бо. В конце концов, ты ведь не хотел, чтобы я все поставила на нее?
   — Поставила, значит? Тогда только один вопрос. Хочешь и дальше вешать мне лапшу на уши или зубы тебе все же дороги?
   — Дороги.
   — Тогда еще вопрос. Ты думаешь, у меня тут нет связей? Думаешь, я не знаю, как ставили на эту лошадь?
   — Нет, не думаю. Уверена, что ты знал, Бо.
   — Та лошадь окупилась по начальной ставке. А после того как ставки объявили, табло точно заморозили. — Он закурил и дважды затянулся, быстро и жадно. — Ты что мне гонишь, Лилли? Тотализатор практически мертвый, а ты выигрываешь пять тысяч! Как это так, а? Ну что, правду скажешь или как?
   Она глубоко вздохнула. Поколебалась. Кивнула. Она могла сделать только одно: сказать правду и надеяться, что все обойдется.
   Так она и сделала — рассказала ему все, как было. Джастес сидел, повернувшись к ней, изучая выражение ее лица. Когда Лилли закончила, он отвернулся, и на некоторое время воцарилась мертвая тишина.
   — Значит, ты просто сглупила, — сказал он. — Прошляпила. Думаешь, я на это куплюсь?
   Лилли спокойно кивнула. Он уже купился, сказала она, три недели назад, когда заподозрил правду еще до того, как ему ее сказали.
   — Я же знаю, Бо. А иначе я бы уже была мертва.
   — Все впереди, сестричка. Может, еще пожалеешь, что жива осталась.
   — Может, и пожалею.
   — Прикинь, я выложил на стол больше ста тысяч. И это, наверно, самое дорогое угощение за всю историю. Неплохо бы узнать, кого же угощал.
   — Ну так узнай, — сказала Лилли. — А я за всех отдуваться не буду.
   — Точно?
   — Абсолютно точно. Дай мне сигарету, пожалуйста.
   Он вытащил из своей пачки сигарету и бросил ей через сиденье. Она подобрала ее и швырнула обратно.
   — Прикури ее, пожалуйста, Бо. Такое движение, что за руль нужно держаться обеими руками — иначе никак.
   Она услышала звук — нечто среднее между смехом и фырканьем, выражающий то ли гнев, то ли восхищение. Он зажег сигарету и вложил ей в губы.
   Пока они ехали, Лилли все время чувствовала, что он поглядывает на нее, и догадывалась, что происходит у него в голове. Он не знал, что с ней делать. Лилли была важным и ценным работником и всегда ему нравилась. Однако на этот раз она допустила серьезный промах. Нечаянная ошибка почти за двадцать лет честной службы. Это был весомый аргумент в пользу прощения. С другой стороны, он проявил несвойственную ему снисходительность, позволив ей до сих пор оставаться в живых, но вряд ли стоило рассчитывать на большее.
   Конечно, обеим сторонам было что сказать. Простив столько, он мог бы простить ей все. Или, простив уже так много, больше он прощать не мог.
   Решение он принял тогда, когда они доехали почти до гостиницы.
   — На меня работает много людей, Лилли. Я не могу позволить, чтобы происходили подобные вещи.
   — Раньше такого никогда не случалось, Бо. — Она пыталась сдерживаться, чтобы в голосе не звучали просительные нотки. — Это больше никогда не повторится.
   — Один раз это уже случилось, — сказал он. — А по мне это уже почти привычка.
   — Ладно, — сказала она. — Тебе решать.
   — У тебя есть в машине какое-нибудь длинное пальто? Чтоб одежду закрывало, когда ты пойдешь домой?
   — Нет. — В животе у нее возникла тупая боль.
   Он помедлил, потом сказал, что это не важно. Он одолжит ей свой плащ.
   — Здесь это будет как раз по моде. Таких неряшливых баб, как местные, я в жизни не видал!
   Она остановила машину у входа в гостиницу; подошел служитель, чтобы ее отогнать. Бобо повел ее к ступенькам, потом вежливо подал ей руку, когда они входили в здание. Они пересекли вестибюль, — Бобо держался очень прямо, — и вошли в лифт.
   Его номер был на четвертом этаже. Открыв дверь, он жестом пропустил ее вперед. Лилли шагнула в номер, расслабив тело, готовя себя к тому, что сейчас ее ожидает. Но к такому быть готовым полностью невозможно. Неожиданный толчок-удар швырнул ее в комнату; ноги путались, она споткнулась и в конце концов неуклюже растянулась на полу.
   Когда она медленно приподнялась, он запер дверь, занавесил шторы и исчез в ванной комнате, через секунду вынырнув оттуда с банным полотенцем. Из вазы на столике он взял несколько апельсинов, положил в полотенце, стянув его концы, чтобы апельсины не выпали. Потом он направился к ней, небрежно поигрывая импровизированным мешком. Лилли снова попыталась расслабиться.
   Она знала, что такое «апельсины», хотя на деле с этим не сталкивалась. «Апельсины» были трюком из багажа профессиональных нищих, тех, которые притворялись, что попали в аварию.
   Если человека избивают фруктами, он покрывается синяками, которые выглядят гораздо страшнее реальных повреждений. Создается впечатление, что человек серьезно ранен, хотя на самом деле почти не пострадал.
   Но бывает и по-другому. Если сильно ударить апельсинами по определенным участкам тела, можно получить серьезные увечья. Будет не так уж больно, но зато можно серьезно повредить внутренние органы. При умелом (или неумелом) обращении эффект от апельсинов сродни эффекту от клизмы, шприца или гипса.
   Бобо подошел ближе и остановился прямо перед ней. Потом шагнул вбок и чуть отступил.
   Он взялся за полотенце обеими руками и замахнулся.
   И... апельсины упали и раскатились по ковру.
   Он указал на них рукой.
   Она наклонилась, чтобы их подобрать. И снова растянулась на полу. Его колени уперлись ей в спину, а руки сдавили голову. Он пригвоздил ее к полу, словно лягушку.
   По коридору прошла пара, слышался их разговор и смех. Люди с другой планеты. Из ресторана — из другого мира — доносились звуки музыки.
   Она услышала щелчок зажигалки и почувствовала сигаретный дым. А потом — запах паленой кожи: он прижал горящую сигарету к ее правой руке. Он держал ее так, чтобы сигарета не ломалась, но прожигала кожу.
   Его колени с привычной жестокостью вдавливали ее в пол.
   Сигарета жгла кожу, а его колени давили ей на позвоночник.
   Настало безвременье, вечный ад. Из него невозможно было вырваться. Неоткуда ждать помощи. Она не могла даже крикнуть. Даже дернуться. Это нужно было выдержать, хотя было невыносимо больно. И ее беспомощное тело среагировало на ситуацию единственно возможным образом.
   Обжигающая моча потоком хлынула из нее.
   Бобо отпустил ее, встал; она поднялась и пошла в ванную.
   Она подержала руку под ледяной водой, потом промокнула ожог полотенцем и внимательно его осмотрела. Выглядит страшновато, но, кажется, серьезных повреждений нет. Крупные вены не повреждены. Она спустила брюки и обтерлась влажным полотенцем. Больше тут ничего сделать нельзя. Плащ скроет мокрую одежду.
   Она вышла из ванной, приблизилась к кушетке, где сидел Бобо, и приняла из его рук стакан. Он вытащил кошелек и вынул оттуда новенькую пачку денег.
   — Чуть не забыл, Лилли. Твои пять штук.
   — Спасибо.
   — Как ты вообще живешь? Много у меня наворовала?
   — Немного. У моих родителей не было глупых детей, — сказала Лилли. — Доллар здесь, доллар там. Коплю потихоньку, но никто не в убытке.
   — Правильно, — одобрительно кивнул Джастес. — Меньше берешь — меньше теряешь.
   — Это верно, — сказала Лилли, ловко излагая его собственную философию. — Человек, который не может позаботиться о себе, слишком глуп, чтобы позаботиться о ком-нибудь другом. А такие люди — обуза. Верно, Бо?
   — Абсолютно! Ты тысячу раз права, Лил!
   — Или у него только свой интерес. Если он не ворует мало, он ворует много.
   — Точно!
   — Знаешь, Бо, мне нравится твой костюм. Не знаю, что в нем такого, но ты в нем выглядишь гораздо выше.