Я все еще ломал голову над тем, удастся ли Элли провернуть свою аферу, как он быстро сбежал по лестнице. Он явно ожидал, что я наброшусь на него с упреками и расспросами, поэтому специально для того, чтобы озадачить его, я вообще не произнес ни слова. В полном молчании мы возвратились в пентхаус, я прошел в спальню и переоделся в свою одежду. Когда я вернулся в гостиную, Элли насмешливо взглянул на меня:
— Ну вот мы и обтяпали это дельце, Джим.
— Мы?
— Садись, возьми себе выпить, а я все тебе расскажу.
Поколебавшись, я уселся, взял предложенный стакан, а Элли начал свой рассказ. Члены ложи выпишут личные расписки в нашу пользу, причем расписка каждого будет удостоверена его собратом. Поскольку все они пользовались надежным кредитом, у нас не будет проблем с получением по этим распискам наличных. Нам с Элли только придется сопровождать разных членов ложи в банк и пересчитывать деньги.
— Мы можем провернуть это все за день или два, а потом...
— А потом смоемся, да?
— Объясняю тебе, — наставительно сказал Элли, — что все здешние маленькие типографии так и рыщут в поисках заказов. Пойдем в одну из них и подпишем договор сроком на год на небольшое рекламное издание — по нескольку дюжин экземпляров каждый месяц на самой дешевой бумаге. Владелец сделает все, понимаешь, даже сам соберет новости от ложи. Мы дадим ему сотни три баксов, а он выпишет нам счет на тысячу. Остаток от тысячи восемьсот и будет твоими расходами, которые тебе причитаются.
Я возмущенно смотрел на него. Довольная улыбка Элли постепенно сменилась смущенной миной.
— Ну, в чем дело? Скажи мне, на чем нас можно поймать?
— Да ни на чем, — вздохнул я. — Все надежно. Твои друзья из ложи могут жаловаться, но ничего не добьются.
— Какие еще, к черту, друзья! Это же кучка безмозглых простофиль. С самого начала, когда я с ними сблизился, все время раздумывал, как их облапошить... В этом деле мы с тобой единственные друзья. Я знаю тебя почти всю свою жизнь и всегда тебя любил, а...
— И я всегда любил тебя, Элли, — сказал я. — Ты всегда занимался какими-нибудь аферами, но делал это так, что все казалось скорее забавным, чем преступным. Когда ты кого-то надувал, это было остроумно или, во всяком случае, твои мошенничества затрагивали богачей, для которых твои укусы были что слону дробинка... Но эти ребята, доверчивые бедолаги, у которых есть какой-то маленький бизнес, — ты и в прежние времена не стал бы их трогать, Элли! Я просто не могу поверить, что ты поднял руку на таких бедняков.
Я поставил стакан и встал. Нахмурившись, он шагнул ко мне:
— Значит, ты не участвуешь в игре, Джим? Ты пришел сегодня без цента в кармане, а я практически дал тебе тысячу баксов — черт, я бы сделал эту тысячу; ты можешь иметь тысячу, и я тоже...
— Нет, не участвую, — сказал я.
— Сейчас не прежние времена, Джим. Мы больше не можем быть откровенными друг с другом. Но я и вправду хотел это сделать ради тебя. Ты не можешь меня бросить, предоставить мне объясняться с этими простаками после всех волнений, которые...
— Я не подвожу тебя, — сказал я. — И никогда не участвовал в твоей игре. С самого начала я предупредил тебя, что не позволю втянуть себя ни в какие обманы.
— А что же ты собираешься делать? Рыть свои канавы или жить за счет своих друзей? Да, я здесь неплохо устроился, но не думаешь ли ты, что я собираюсь...
Я спокойно посмотрел на него. Он отвернулся, мрачный, но пристыженный.
— Да ладно, Джим, ты же понимаешь, что я не то хотел сказать. Просто я ужасно разочарован. Знаешь, как ты станешь себя чувствовать, если парень, к которому ты всегда по-доброму относился...
— Я очень хорошо понял, что ты имел в виду, — сказал я. — Так мне спуститься по лестнице или ты отвезешь меня на лифте?
Мы спустились на лифте. У входа мы сдержанно распрощались, каждый чувствуя себя обиженным. После этого мы несколько раз случайно сталкивались в Оклахома-Сити, но между нами оставались скованность и напряженность. Элли было стыдно, и он злился, что я заставил его стыдиться самого себя.
Прошли годы, прежде чем мы встретились с ним в другом городе, и Элли, все еще обиженный и испытывающий стыд, тем не менее очень хотел расколоть лед отчуждения между нами и нашел способ восстановить нашу дружбу. Способ, который он для этого избрал, чуть не лишил меня жизни от страха. И хотя я едва не поседел, думаю, его проделка того стоила. В свое время я расскажу и эту историю.
Глава 14
— Ну вот мы и обтяпали это дельце, Джим.
— Мы?
— Садись, возьми себе выпить, а я все тебе расскажу.
Поколебавшись, я уселся, взял предложенный стакан, а Элли начал свой рассказ. Члены ложи выпишут личные расписки в нашу пользу, причем расписка каждого будет удостоверена его собратом. Поскольку все они пользовались надежным кредитом, у нас не будет проблем с получением по этим распискам наличных. Нам с Элли только придется сопровождать разных членов ложи в банк и пересчитывать деньги.
— Мы можем провернуть это все за день или два, а потом...
— А потом смоемся, да?
— Объясняю тебе, — наставительно сказал Элли, — что все здешние маленькие типографии так и рыщут в поисках заказов. Пойдем в одну из них и подпишем договор сроком на год на небольшое рекламное издание — по нескольку дюжин экземпляров каждый месяц на самой дешевой бумаге. Владелец сделает все, понимаешь, даже сам соберет новости от ложи. Мы дадим ему сотни три баксов, а он выпишет нам счет на тысячу. Остаток от тысячи восемьсот и будет твоими расходами, которые тебе причитаются.
Я возмущенно смотрел на него. Довольная улыбка Элли постепенно сменилась смущенной миной.
— Ну, в чем дело? Скажи мне, на чем нас можно поймать?
— Да ни на чем, — вздохнул я. — Все надежно. Твои друзья из ложи могут жаловаться, но ничего не добьются.
— Какие еще, к черту, друзья! Это же кучка безмозглых простофиль. С самого начала, когда я с ними сблизился, все время раздумывал, как их облапошить... В этом деле мы с тобой единственные друзья. Я знаю тебя почти всю свою жизнь и всегда тебя любил, а...
— И я всегда любил тебя, Элли, — сказал я. — Ты всегда занимался какими-нибудь аферами, но делал это так, что все казалось скорее забавным, чем преступным. Когда ты кого-то надувал, это было остроумно или, во всяком случае, твои мошенничества затрагивали богачей, для которых твои укусы были что слону дробинка... Но эти ребята, доверчивые бедолаги, у которых есть какой-то маленький бизнес, — ты и в прежние времена не стал бы их трогать, Элли! Я просто не могу поверить, что ты поднял руку на таких бедняков.
Я поставил стакан и встал. Нахмурившись, он шагнул ко мне:
— Значит, ты не участвуешь в игре, Джим? Ты пришел сегодня без цента в кармане, а я практически дал тебе тысячу баксов — черт, я бы сделал эту тысячу; ты можешь иметь тысячу, и я тоже...
— Нет, не участвую, — сказал я.
— Сейчас не прежние времена, Джим. Мы больше не можем быть откровенными друг с другом. Но я и вправду хотел это сделать ради тебя. Ты не можешь меня бросить, предоставить мне объясняться с этими простаками после всех волнений, которые...
— Я не подвожу тебя, — сказал я. — И никогда не участвовал в твоей игре. С самого начала я предупредил тебя, что не позволю втянуть себя ни в какие обманы.
— А что же ты собираешься делать? Рыть свои канавы или жить за счет своих друзей? Да, я здесь неплохо устроился, но не думаешь ли ты, что я собираюсь...
Я спокойно посмотрел на него. Он отвернулся, мрачный, но пристыженный.
— Да ладно, Джим, ты же понимаешь, что я не то хотел сказать. Просто я ужасно разочарован. Знаешь, как ты станешь себя чувствовать, если парень, к которому ты всегда по-доброму относился...
— Я очень хорошо понял, что ты имел в виду, — сказал я. — Так мне спуститься по лестнице или ты отвезешь меня на лифте?
Мы спустились на лифте. У входа мы сдержанно распрощались, каждый чувствуя себя обиженным. После этого мы несколько раз случайно сталкивались в Оклахома-Сити, но между нами оставались скованность и напряженность. Элли было стыдно, и он злился, что я заставил его стыдиться самого себя.
Прошли годы, прежде чем мы встретились с ним в другом городе, и Элли, все еще обиженный и испытывающий стыд, тем не менее очень хотел расколоть лед отчуждения между нами и нашел способ восстановить нашу дружбу. Способ, который он для этого избрал, чуть не лишил меня жизни от страха. И хотя я едва не поседел, думаю, его проделка того стоила. В свое время я расскажу и эту историю.
Глава 14
Шорти и Джиггсу было известно, где закопан горшок с золотом, фигурально выражаясь, и тем не менее действительно золотой и на самом деле закопан. Имелась в виду заброшенная нефтяная скважина с трубой из высококачественного металла почти с милю длиной.
Скважина находилась на востоке штата Техас на территории, которая когда-то была плантацией. За прошедшие годы нефтяной горячки изуродованная глубокими скважинами и отравленная машинным маслом и нефтяными пятнами земля стала непригодной для ведения сельского хозяйства и теперь превратилась в густые джунгли, состоящие из буйно вымахавших сорняков, кустарника и подлеска. Теперешний владелец плантации с радостью позволил бы извлечь трубу из земли за небольшую часть ее стоимости.
По словам Шорти, этот плантатор настолько разочаровался из-за того, что подрядчику буровых работ не удалось найти нефть на его земле, что, разозлившись, прогнал и его, и всех служащих, угрожая пустить в ход ружье. Подрядчик обратился в суд, чтобы вызволить свое оборудование и инструменты. Плантатор подал встречный иск, а так как он был богаче искателя нефти, то спустя несколько лет тяжбы выиграл дело. Но его победа осталась лишь на бумаге. Слухи о его сварливом характере и упрямстве быстро распространились среди нефтяников, и никто не желал приниматься за работу по извлечению трубы на условиях дележа ее стоимости после продажи. С него требовали уплаты наличными, иначе отказывались приниматься за дело. Поэтому, когда владелец земли потерял почти все состояние, но не утратил свойственного ему упрямства, сделка так и не состоялась.
После его смерти наследники перессорились и распродали плантацию под маленькие фермы. По мере истощения земли фермы переходили от одного владельца к другому, поскольку одного клочка уже недоставало для того, чтобы хотя бы прокормить семью. Пробовали было несколько первоначальных участков по сорок акров сливать в более крупные владения. Но и они оказались настолько истощенными, что их не стоило и распахивать.
Так обстояло дело с землей, на которой находилась «наша» скважина.
— Даже не знаю, Шорти, — засомневался я, когда он впервые рассказал мне о ней. — Все это похоже на очередную сказку о нефтяном фонтане: уж слишком все хорошо, чтобы быть правдой. Ты сам-то ее видел?
— В том-то и дело, что сам. Я тоже не поверил, когда услышал про нее, а мне как раз нечего было делать, ну и я двинул туда посмотреть. Поговорил с парнем, которому принадлежит земля, а потом мне пришлось продираться по этим зарослям, чтобы взглянуть на скважину. Ну, скажу я тебе, вот это да! Больше пяти тысяч футов отличной стали! И она шатается — она не вросла в землю. Я сам ее раскачивал.
— Но ее могли зацементировать внизу. И даже при этом, скажем, на глубине в тысячу футов она все равно будет немного раскачиваться.
— А с чего ее вдруг цементировать? Ведь там не оказалось нефти.
— Ну, не знаю, — пожал я плечами. — Может, это сделал плантатор. Может, он боялся, что кто-нибудь украдет трубу и вообще...
— Позволь, разве бы он смог надеяться потом ее вытащить — зацементированную! Верно? Я понимаю, что ты думаешь, Джим. Тебе все это кажется слишком замечательным, так что ты подозреваешь здесь какой-то подвох, но никакого подвоха нет, поверь!
— А ворот для подъема тяжестей, буровая вышка и инструменты все еще там? И они в хорошем состоянии?
— В достаточно нормальном, чтобы ими пользоваться. Естественно, после стольких лет они не новенькие.
— А почему бы нам просто не вывезти все оборудование, что находится над скважиной, и не продать его?
— Э! — Шорти возмущенно посмотрел на меня. — И человек, который имел отношение к добыче нефти, задает мне такой вопрос? Там не нефтяной район, понимаешь? Что ты выручишь после того, как перевезешь из этой лесной глуши двадцать тонн оборудования на расстояние в тысячу миль? То-то и оно. А труба — дело другое. Там в радиусе сотни миль десятки трубных заводов. Нам нужно будет только занять денег на то, чтобы доставить ее к железной дороге, а уж там нам их вернут.
Шорти был бурильщиком, а Джиггс умел обращаться с буровым оборудованием, так что из них получалась полная бригада. Им нужен был третий человек — и они выбрали меня помогать с буровой вышкой, топить бойлер и исполнять всякие подсобные работы, когда начнется извлечение клада. Кроме того, требовалось примерно триста долларов на продукты, запчасти и топливо для бойлера.
Три сотни долларов! Они препятствовали нам заполучить небольшое состояние, которое мы должны были разделить по-братски.
Мы без конца обсуждали эту проблему и вскоре вообще больше ни о чем не могли говорить. По вечерам мы собирались в нашей промерзшей комнате, ужинали черствым хлебом и чаем, вытряхивали из карманов последние крошки табака и курили, передавая друг другу окурок, — три полуголодных оборванца, которые мечтали о богатстве. Мы раскладывали перед собой бумагу, доставали огрызки карандашей и до хрипоты спорили, высчитывали и соображали, где можно выгадать... и в результате нашли! И вскоре три сотни, о которых мы думали с таким ужасом, начали стремительно уменьшаться... Еда? Мы договоримся о ней с фермером, за счет увеличения его доли прибыли. Расходы на дорогу и все прочее? А мы пойдем пешком и поедем на товарняке и по пути ни на что не будем тратиться. Запчасти для оборудования? Ничего, у Шорти и Джиггса есть ручные инструменты, а наше время вообще ничего не стоит, так что просто восстановим изношенные детали.
Мы снизили три сотни до двух, но на этом застряли. Потому что нам нужно было иметь хотя бы сотню долларов на приобретение топлива для бойлера, а этого мы не могли ни занять, ни попросить, ни придумать, чем заменить.
Поскольку у нас не было возможности раздобыть эту сотню, на этом я бросил думать о затее. Но мои друзья-механики так просто не сдавались. Просовещавшись несколько дней и изведя уйму бумаги, однажды вечером они явились ко мне с разрешенной проблемой.
Вокруг скважины на многие акры раскинулись заросли кустарника и подлеска. Мы просто переделаем бойлер, который топится газом или горючим, в дровяную печь и установим воздуходувку, чтобы получить нужную нам высокую температуру... Таким образом, основные проблемы были решены, но я все еще колебался. Недавно я отправил по почте несколько многообещающих рукописей (мне казалось, что они многообещающие), и, кроме того, я почти закончил один рассказ. Эти два пункта и были основными причинами моей нерешительности, мне не хотелось менять мое теперешнее положение, пусть и жалкое, на недели, а может, и месяцы неопределенной и неквалифицированной работы.
Я попросил отсрочки, и Джиггс и Шорти нехотя предоставили ее мне. И только Трикси, о которой я уже упоминал, подтолкнула меня, скорее, вынудила сбежать из города... Да, да, мне пришлось именно сбежать.
Трикси появилась у моих дверей под видом разносчицы, продающей галстуки, словно заблудившийся ребенок с заостренным личиком, едва приметной грудью и невероятно большими ступнями. Естественно, я не купил ни одного галстука и не проявил интереса к услугам, которые она на самом деле предлагала. И все равно я пригласил ее зайти и выпить чашку чаю, который я как раз вскипятил, и она осталась поболтать и дать отдых своим несоразмерно ее росту и телосложению крупным ногам.
Бедная девочка была, несомненно, умственно отсталой; мне встречалось мало проституток, которые отличались живым умом. Но когда она стала ежедневно забегать ко мне и постепенно мы с ней познакомились поближе, я стал испытывать огромное уважение к ее скромному умишку. Да, да, при всем своем слабоумии Трикси оказалась невероятно тонким литературным критиком.
Обычно она отдыхала, лежа на моей кровати, причем пальцы ее ног свешивались между прутьями спинки кровати наподобие грозди бананов, а я читал ей свои последние опусы. И постоянно ее реакция была именно такой, какой я и стремился достичь. Она смеялась там, где следовало, плакала, когда это было оправданно. По мере того как я перелистывал страницы, она становилась то задумчивой, то веселой, то встревоженной. И когда я получал отказы от редакций — ах, она являлась поистине бесценной целительницей моего уязвленного самолюбия.
В свое время я наслушался немало отборной ругани, но мне не встречалось ничего подобного тем эпитетам, которые Трикси щедро отпускала в адрес редакторов из далекого Нью-Йорка — этих злобных кретинов, которые посмели отвергнуть мои рукописи. Ругательства, потоком извергавшиеся из ее розовых губок, порой заставляли меня краснеть, и я предполагал, что она впадала в такую ярость из одной только преданности мне. Обычно очень уравновешенная и даже почтительная, Трикси действительно искренне возмущалась, когда дело доходило до оскорбления произведений, которые приводили ее в восхищение.
Мы с Трикси привязались друг к другу. Но ее огорчала и даже беспокоила моя решимость сохранять между нами чисто платонические отношения. По ее мнению, я был «ужасно милым». Так почему я не позволяю ей тоже быть со мной милой, чтобы отплатить услугой за услугу единственным способом, которым она может?
Я пытался убедить ее, что ее общество и разговоры были более чем достаточной компенсацией за те маленькие знаки внимания, которые я ей оказывал, но она не желала этому верить... Может, со мной... что-то не в порядке? Может, мне «это» не нравится? Или я ею брезгую? И если да, то почему?
Моя сдержанность беспокоила не только Трикси, это, сообщила она мне, также серьезно волнует и ее «бойфренда» Эла (она произносила «Оула»). Казалось, этот Эл был ужасно гордым. Он предпочитал, чтобы все было по справедливости, и ничего не желал брать даром. Если я не позволю ей делать все по справедливости, он намерен положить конец ее визитам.
Ну, у меня были свои представления о гордости людей, подобных Элу, — если только сводников можно считать за людей, — и я поделился ими с Трикси. И это оказалось огромной ошибкой с моей стороны. Трикси побелела, потом покраснела и снова смертельно побледнела. Она начала ругать меня, проклинать, рыдать... Эл замечательный, сквозь рыдания заявила она. Он самый хороший, самый добрый, самый милый человек, и пусть никто не смеет утверждать, что это не так, потому что она убьет такого негодяя!
Наконец она с плачем убежала, крича, что я самый последний мерзавец и что она до конца жизни не станет со мной разговаривать. Через два дня она снова пришла ко мне.
Ее маленькая головка была гордо вскинута. Вместо обычных растоптанных башмаков ее широкие ступни были втиснуты в узкие шелковые тапочки, и вообще вся она была разодета на удивление, видимо в приобретенные на распродаже вещи. В ее судьбе произошла огромная перемена, высокомерно сообщила она мне. Теперь она была «хозяйкой» в заведении с девушками, где к тому же подпольно продают спиртные напитки, — важное положение, которое помог ей занять мудрый и заботливый Эл. И если я не считаю себя слишком благородным для их общества, то они приглашают меня на торжественное открытие заведения.
Я пробормотал поздравления, вставив комплимент для передачи Элу. И тут же вся надменность Трикси растаяла, и она с плачем бросилась мне на шею... Честно говоря, она ужасно переживала за свой поступок, когда обзывала меня всякими нехорошими словами. Но она никак не смогла удержаться. Все, что оскорбляет Эла, ранит ее в тысячу раз больнее. Она просто потеряла голову — и, может, я все-таки приду? Пожалуйста! Там будет Эл, и я сам увижу, какой он замечательный. Если я приму их приглашение, то избавлю их от тягостного ощущения долга передо мной.
— А как насчет твоего хозяина, Трикси? — неуверенно спросил я. — Парня, которому принадлежит заведение?
— Я все устроила, Томми. Вы с Элом весь вечер можете пить все, что пожелаете, и совершенно бесплатно!
— Разве я могу допустить, чтобы ты платила за...
— Я уже за все заплатила. Понимаешь... — Она смущенно зарделась. — Всю прошлую ночь я потратила на то, чтобы заплатить за это. Мы с боссом... Словом, мы заключили сделку, и если ты не придешь...
Она с тревогой смотрела на меня.
Я пообещал прийти, и она взвизгнула от восторга.
— Так что ни о чем не беспокойся и пей себе вволю, — сказала она, записывая мне адрес. — Потому что я с лихвой за все заплатила.
Заведение помещалось в конце Вашингтон-стрит, в старом строении, похожем на сарай. Стоявший у входа громила смерил меня взглядом и проводил в большую гостиную, где теперь были расставлены столы со стульями и самодельный бар. Прикрепленная над ним вывеска гласила, что охлажденное пиво стоит пятнадцать центов, а виски — две порции за двадцать пять центов. Под этим объявлением было крупно написано «ТОЛЬКО НАЛИЧНЫЕ» и извиняющееся объяснение: «Мы верим Господу, а ты — не Господь».
Хотя вечер только начинался, помещение уже было полно гостей — в основном того типа, которого вы не желали бы встретить в темном переулке. Трикси увидела меня еще в дверях, пылко обняла и проводила к дальнему столику. За ним сидел здоровенный детина с безвольным подбородком, видимо не кто иной, как «замечательный Оул».
Трикси познакомила нас и убежала за закусками. Он окинул меня оценивающим взглядом, я сделал то же самое, и произошло то, что часто случается, — с первого же взгляда мы возненавидели друг друга. Может, моя ненависть к нему не была бы такой сильной, не знай я его профессии.
Мы сидели друг против друга и настороженно переглядывались, когда вернулась Трикси, но она была так рада, что свела нас, самых дорогих ей людей, что не заметила напряженной обстановки. Посоветовав нам кликнуть ее, когда мы захотим выпить, она одарила каждого из нас сияющей улыбкой и возвратилась к своей компании.
Виски было из кукурузы и подавалось в кружках из тяжелого матового стекла вместимостью три с половиной унции. Оул опустошил свою кружку одним глотком, не меняя выражения лица, и стал запивать его крошечными глоточками пива из кувшина. Он поставил свой стакан с выражением, вызывающим меня повторить его номер. Я это проделал и, как ни странно, умудрился ни раскашляться, ни задохнуться. Затем, чтобы подчеркнуть свое отношение к нему, перелил пиво в стакан, вместо того чтобы пить из кувшина.
Промелькнувший в его глазах огонек сказал мне, что оскорбление было засчитано, но внешне он не подал виду. Внезапно став добродушным, он попросил проходящего официанта принести еще две кружки виски и провозгласил тост — до дна. Мы опустошили кружки. Нам подали виски в третий раз, мы и их прикончили.
Он слегка покачнулся на стуле, потом облокотился локтями на столик и навалился на него грудью.
— Т-томми, — прохрипел он, — ты хороший парень, Томми, и мне приятно с тобой познакомиться.
— Отлично, — безразлично кивнул я.
— Я тебе тоже понравился, Томми?
— А как же инче, — сказал я.
— Но ты не любишь Трикси, верно? Считаешь себя слишком благородным, чтобы принимать услуги от нас с Трикс, да?
— Послушай, — сказал я, — давай уточним это раз и навсегда. Трикси ничем мне не обязана, но, даже если бы и была обязана, я бы...
— Все нормально, Томми. Не надо извиняться. Если ты считаешь себя слишком порядочным, чтобы спать с моей девчонкой... ик!.. все совершенно... Ик!
Он опять покачнулся и поднял правую руку. Очевидно, подумалось мне, он хотел дружески похлопать меня по плечу, и ради Трикси я решил снести это.
— Все нормально. Я прекрасно все понимаю. Считаешь себя слишком благородным для Трикси, так... Ик! — Его рука взлетела вверх и в сторону и опустилась мне на ухо с оглушительным треском!
От удара я едва не слетел со стула. Выпрямившись, потянулся вперед, чтобы схватить его, но он слезливо улыбался мне, слишком пьяный — как казалось, — чтобы понимать, что он сделал. Больше того, внезапно рядом оказалась Трикси, встревоженно посмотрела на меня и нежно улыбнулась ему:
— Томми обидел тебя, Оул? Да? Что ты ему сказал, Томми?
— Не-а. — Усмехаясь, он отмахнулся от нее. — Мы с Томми приятели, верно, Томми? Просто болтаем себе по-дружески. Принеси нам еще виски и оставь нас.
— Все верно, Трикси, — подтвердил я. — Принеси нам еще выпить и уходи. Мы с Оулом отлично ладим.
Трикси, сомневаясь, посмотрела на нас, не зная, то ли улыбаться, то ли сердиться. Но принесла нам еще виски и пива, после чего удалилась. И опять мы осушили кружки одним глотком.
То, что последовало за тем, произошло слишком быстро, но нужно учесть, что я уже порядком выпил, к тому же почти ничего не ел весь день. Мне показалось, что по моему позвоночнику промчалась молния, которая взорвалась у меня в мозгу, и на какую-то долю секунды я потерял сознание, а когда пришел в себя, Оул вернулся к своим жалобам:
— Так я думаю, что я слишком хорош для него и Трикси? Считаю, что они просто шваль, да? Что ж, тогда все в порядке. Если мне нравится так думать, то...
Он снова взмахнул своей могучей ручищей и со всей силой заехал мне в ухо.
Трикси, конечно, сразу подбежала к нам. Но я дружески улыбнулся Оулу, а он усмехнулся мне пьяной улыбкой, по-прежнему невинной, так что Трикси успокоенно вернулась к своему столику.
Кто-то принес нам еще виски. На этот раз мы пили медленно, настороженно следя друг за другом. Однако я не был уверен в его состоянии и намерениях. Вполне справедливо я полагал, что он понимает, что делает, и делает это намеренно, заранее все продумав. Уверенный, что я пойду на все, чтобы не огорчать Трикси, он собирался сидеть здесь и исподволь избивать меня до бесчувствия.
Таков был его план, думал я. Но я не был полностью в этом уверен, а без абсолютной уверенности в подобном месте мне нельзя было восставать.
Тяжелые кружки были еще раз наполнены и опустошены. Я исподтишка поставил свою кружку на край стола, а оттуда перетащил ее в карман. Оул старательно облизал губы и снова принялся за свою излюбленную тему, тогда как его рука вновь начала постепенно подниматься.
Вот она взлетела вверх и опустилась — на мое ухо, уже в третий раз.
К этому моменту мы уже стали центром внимания всего зала, среди которых был и владелец заведения. Так что, пока Трикси, уверенная в наших дружеских отношениях, оставалась в своей компании, нам нанес визит вышибала.
— Что здесь происходит? — мрачно осведомился он. — Если вы, ребята, хотите подраться, выходите на улицу!
— Драться? — недоуменно переспросил я. — На улицу? Ты хочешь выйти на улицу, Оул?
— Только не я, — сказал он ясно и совершенно четко. Затем, вспомнив о своей роли, заплетающимся языком пробормотал: — Мы же старые дружки, мистер. Что это еще за болтовня о драке?
Вышибала сердито посмотрел на нас, пожал плечами и ушел. Я отодвинул стул.
— П-прости, я на минутку, старина, — отмахнулся я. — Только схожу в туалет.
— К-конечно. — Он пьяно качнул головой. — Я как раз... Эй, а где твоя кружка?
— Наверное, официантка унесла, — сказал я. — Закажи нам еще выпить, пока я хожу.
Я прошел в мужской туалет. Забравшись на отвратительно грязную раковину, отодвинул задвижку и распахнул узкое оконце. Потом спустился вниз, снял с себя носок и засунул в него кружку. Завязав свободный конец носка, я опустил его в карман и вернулся к нашему столику.
Очевидно, Оул был уверен, что я не вернусь, и теперь, увидев меня перед собой, смиренного и спокойного — как подсадная утка, — он едва смог скрыть злобное удовлетворение. Ситуация вполне соответствовала его типу сводника — он мог сколько угодно колотить кого-то, не опасаясь получить сдачи. Поставив свою кружку и не дожидаясь, когда я допью свою, он начал готовиться к четвертому удару.
Я вытащил носок из кармана и стал ждать.
Он вскинул руку и начал опускать ее мне на голову. Я взмахнул носком.
Он увидел его и попытался увернуться. Но мой тяжелый снаряд попал ему сбоку по голове, и тяжесть удара совпала с его нырком, так что он, спотыкаясь, полетел по комнате, пока не распластался.
Он упал на столик, за которым сидело четверо рабочих-нефтяников со своими подружками. Но на этом, счастлив заметить, его путешествие не закончилось. Залитые виски и пивом, осыпанные осколками стекла, разъяренные люди бросились на него с кулаками, причем женщины не отставали от мужчин. Они подняли его на кулаки и завертели его там, как тряпичную куклу. И Оул пролетел по воздуху через всю комнату и с оглушительным воем врезался в стену.
Это был потрясающе замечательный скандал с Оулом в центре внимания, но мне не пришлось от души им насладиться. Ко мне уже пробирались владелец заведения и вышибала. А также Трикси, вращавшая кувшинами из-под пива в каждой руке. Я ринулся в туалет и сбежал через окно.
Я мчался по темным улицам, размышляя, не пора ли мне смыться и из самого города, хотя бы на время. И к тому моменту, когда я добрался до пансиона, я уже принял решение.
Я переговорил с Джиггсом и Шорти, после чего мы посоветовались с нашим хозяином. Он великодушно позволил нам забрать одеяла с наших кроватей и даже дал взаймы пять долларов. И рано утром мы уже катили в товарняке на юг.
Скважина находилась на востоке штата Техас на территории, которая когда-то была плантацией. За прошедшие годы нефтяной горячки изуродованная глубокими скважинами и отравленная машинным маслом и нефтяными пятнами земля стала непригодной для ведения сельского хозяйства и теперь превратилась в густые джунгли, состоящие из буйно вымахавших сорняков, кустарника и подлеска. Теперешний владелец плантации с радостью позволил бы извлечь трубу из земли за небольшую часть ее стоимости.
По словам Шорти, этот плантатор настолько разочаровался из-за того, что подрядчику буровых работ не удалось найти нефть на его земле, что, разозлившись, прогнал и его, и всех служащих, угрожая пустить в ход ружье. Подрядчик обратился в суд, чтобы вызволить свое оборудование и инструменты. Плантатор подал встречный иск, а так как он был богаче искателя нефти, то спустя несколько лет тяжбы выиграл дело. Но его победа осталась лишь на бумаге. Слухи о его сварливом характере и упрямстве быстро распространились среди нефтяников, и никто не желал приниматься за работу по извлечению трубы на условиях дележа ее стоимости после продажи. С него требовали уплаты наличными, иначе отказывались приниматься за дело. Поэтому, когда владелец земли потерял почти все состояние, но не утратил свойственного ему упрямства, сделка так и не состоялась.
После его смерти наследники перессорились и распродали плантацию под маленькие фермы. По мере истощения земли фермы переходили от одного владельца к другому, поскольку одного клочка уже недоставало для того, чтобы хотя бы прокормить семью. Пробовали было несколько первоначальных участков по сорок акров сливать в более крупные владения. Но и они оказались настолько истощенными, что их не стоило и распахивать.
Так обстояло дело с землей, на которой находилась «наша» скважина.
— Даже не знаю, Шорти, — засомневался я, когда он впервые рассказал мне о ней. — Все это похоже на очередную сказку о нефтяном фонтане: уж слишком все хорошо, чтобы быть правдой. Ты сам-то ее видел?
— В том-то и дело, что сам. Я тоже не поверил, когда услышал про нее, а мне как раз нечего было делать, ну и я двинул туда посмотреть. Поговорил с парнем, которому принадлежит земля, а потом мне пришлось продираться по этим зарослям, чтобы взглянуть на скважину. Ну, скажу я тебе, вот это да! Больше пяти тысяч футов отличной стали! И она шатается — она не вросла в землю. Я сам ее раскачивал.
— Но ее могли зацементировать внизу. И даже при этом, скажем, на глубине в тысячу футов она все равно будет немного раскачиваться.
— А с чего ее вдруг цементировать? Ведь там не оказалось нефти.
— Ну, не знаю, — пожал я плечами. — Может, это сделал плантатор. Может, он боялся, что кто-нибудь украдет трубу и вообще...
— Позволь, разве бы он смог надеяться потом ее вытащить — зацементированную! Верно? Я понимаю, что ты думаешь, Джим. Тебе все это кажется слишком замечательным, так что ты подозреваешь здесь какой-то подвох, но никакого подвоха нет, поверь!
— А ворот для подъема тяжестей, буровая вышка и инструменты все еще там? И они в хорошем состоянии?
— В достаточно нормальном, чтобы ими пользоваться. Естественно, после стольких лет они не новенькие.
— А почему бы нам просто не вывезти все оборудование, что находится над скважиной, и не продать его?
— Э! — Шорти возмущенно посмотрел на меня. — И человек, который имел отношение к добыче нефти, задает мне такой вопрос? Там не нефтяной район, понимаешь? Что ты выручишь после того, как перевезешь из этой лесной глуши двадцать тонн оборудования на расстояние в тысячу миль? То-то и оно. А труба — дело другое. Там в радиусе сотни миль десятки трубных заводов. Нам нужно будет только занять денег на то, чтобы доставить ее к железной дороге, а уж там нам их вернут.
Шорти был бурильщиком, а Джиггс умел обращаться с буровым оборудованием, так что из них получалась полная бригада. Им нужен был третий человек — и они выбрали меня помогать с буровой вышкой, топить бойлер и исполнять всякие подсобные работы, когда начнется извлечение клада. Кроме того, требовалось примерно триста долларов на продукты, запчасти и топливо для бойлера.
Три сотни долларов! Они препятствовали нам заполучить небольшое состояние, которое мы должны были разделить по-братски.
Мы без конца обсуждали эту проблему и вскоре вообще больше ни о чем не могли говорить. По вечерам мы собирались в нашей промерзшей комнате, ужинали черствым хлебом и чаем, вытряхивали из карманов последние крошки табака и курили, передавая друг другу окурок, — три полуголодных оборванца, которые мечтали о богатстве. Мы раскладывали перед собой бумагу, доставали огрызки карандашей и до хрипоты спорили, высчитывали и соображали, где можно выгадать... и в результате нашли! И вскоре три сотни, о которых мы думали с таким ужасом, начали стремительно уменьшаться... Еда? Мы договоримся о ней с фермером, за счет увеличения его доли прибыли. Расходы на дорогу и все прочее? А мы пойдем пешком и поедем на товарняке и по пути ни на что не будем тратиться. Запчасти для оборудования? Ничего, у Шорти и Джиггса есть ручные инструменты, а наше время вообще ничего не стоит, так что просто восстановим изношенные детали.
Мы снизили три сотни до двух, но на этом застряли. Потому что нам нужно было иметь хотя бы сотню долларов на приобретение топлива для бойлера, а этого мы не могли ни занять, ни попросить, ни придумать, чем заменить.
Поскольку у нас не было возможности раздобыть эту сотню, на этом я бросил думать о затее. Но мои друзья-механики так просто не сдавались. Просовещавшись несколько дней и изведя уйму бумаги, однажды вечером они явились ко мне с разрешенной проблемой.
Вокруг скважины на многие акры раскинулись заросли кустарника и подлеска. Мы просто переделаем бойлер, который топится газом или горючим, в дровяную печь и установим воздуходувку, чтобы получить нужную нам высокую температуру... Таким образом, основные проблемы были решены, но я все еще колебался. Недавно я отправил по почте несколько многообещающих рукописей (мне казалось, что они многообещающие), и, кроме того, я почти закончил один рассказ. Эти два пункта и были основными причинами моей нерешительности, мне не хотелось менять мое теперешнее положение, пусть и жалкое, на недели, а может, и месяцы неопределенной и неквалифицированной работы.
Я попросил отсрочки, и Джиггс и Шорти нехотя предоставили ее мне. И только Трикси, о которой я уже упоминал, подтолкнула меня, скорее, вынудила сбежать из города... Да, да, мне пришлось именно сбежать.
Трикси появилась у моих дверей под видом разносчицы, продающей галстуки, словно заблудившийся ребенок с заостренным личиком, едва приметной грудью и невероятно большими ступнями. Естественно, я не купил ни одного галстука и не проявил интереса к услугам, которые она на самом деле предлагала. И все равно я пригласил ее зайти и выпить чашку чаю, который я как раз вскипятил, и она осталась поболтать и дать отдых своим несоразмерно ее росту и телосложению крупным ногам.
Бедная девочка была, несомненно, умственно отсталой; мне встречалось мало проституток, которые отличались живым умом. Но когда она стала ежедневно забегать ко мне и постепенно мы с ней познакомились поближе, я стал испытывать огромное уважение к ее скромному умишку. Да, да, при всем своем слабоумии Трикси оказалась невероятно тонким литературным критиком.
Обычно она отдыхала, лежа на моей кровати, причем пальцы ее ног свешивались между прутьями спинки кровати наподобие грозди бананов, а я читал ей свои последние опусы. И постоянно ее реакция была именно такой, какой я и стремился достичь. Она смеялась там, где следовало, плакала, когда это было оправданно. По мере того как я перелистывал страницы, она становилась то задумчивой, то веселой, то встревоженной. И когда я получал отказы от редакций — ах, она являлась поистине бесценной целительницей моего уязвленного самолюбия.
В свое время я наслушался немало отборной ругани, но мне не встречалось ничего подобного тем эпитетам, которые Трикси щедро отпускала в адрес редакторов из далекого Нью-Йорка — этих злобных кретинов, которые посмели отвергнуть мои рукописи. Ругательства, потоком извергавшиеся из ее розовых губок, порой заставляли меня краснеть, и я предполагал, что она впадала в такую ярость из одной только преданности мне. Обычно очень уравновешенная и даже почтительная, Трикси действительно искренне возмущалась, когда дело доходило до оскорбления произведений, которые приводили ее в восхищение.
Мы с Трикси привязались друг к другу. Но ее огорчала и даже беспокоила моя решимость сохранять между нами чисто платонические отношения. По ее мнению, я был «ужасно милым». Так почему я не позволяю ей тоже быть со мной милой, чтобы отплатить услугой за услугу единственным способом, которым она может?
Я пытался убедить ее, что ее общество и разговоры были более чем достаточной компенсацией за те маленькие знаки внимания, которые я ей оказывал, но она не желала этому верить... Может, со мной... что-то не в порядке? Может, мне «это» не нравится? Или я ею брезгую? И если да, то почему?
Моя сдержанность беспокоила не только Трикси, это, сообщила она мне, также серьезно волнует и ее «бойфренда» Эла (она произносила «Оула»). Казалось, этот Эл был ужасно гордым. Он предпочитал, чтобы все было по справедливости, и ничего не желал брать даром. Если я не позволю ей делать все по справедливости, он намерен положить конец ее визитам.
Ну, у меня были свои представления о гордости людей, подобных Элу, — если только сводников можно считать за людей, — и я поделился ими с Трикси. И это оказалось огромной ошибкой с моей стороны. Трикси побелела, потом покраснела и снова смертельно побледнела. Она начала ругать меня, проклинать, рыдать... Эл замечательный, сквозь рыдания заявила она. Он самый хороший, самый добрый, самый милый человек, и пусть никто не смеет утверждать, что это не так, потому что она убьет такого негодяя!
Наконец она с плачем убежала, крича, что я самый последний мерзавец и что она до конца жизни не станет со мной разговаривать. Через два дня она снова пришла ко мне.
Ее маленькая головка была гордо вскинута. Вместо обычных растоптанных башмаков ее широкие ступни были втиснуты в узкие шелковые тапочки, и вообще вся она была разодета на удивление, видимо в приобретенные на распродаже вещи. В ее судьбе произошла огромная перемена, высокомерно сообщила она мне. Теперь она была «хозяйкой» в заведении с девушками, где к тому же подпольно продают спиртные напитки, — важное положение, которое помог ей занять мудрый и заботливый Эл. И если я не считаю себя слишком благородным для их общества, то они приглашают меня на торжественное открытие заведения.
Я пробормотал поздравления, вставив комплимент для передачи Элу. И тут же вся надменность Трикси растаяла, и она с плачем бросилась мне на шею... Честно говоря, она ужасно переживала за свой поступок, когда обзывала меня всякими нехорошими словами. Но она никак не смогла удержаться. Все, что оскорбляет Эла, ранит ее в тысячу раз больнее. Она просто потеряла голову — и, может, я все-таки приду? Пожалуйста! Там будет Эл, и я сам увижу, какой он замечательный. Если я приму их приглашение, то избавлю их от тягостного ощущения долга передо мной.
— А как насчет твоего хозяина, Трикси? — неуверенно спросил я. — Парня, которому принадлежит заведение?
— Я все устроила, Томми. Вы с Элом весь вечер можете пить все, что пожелаете, и совершенно бесплатно!
— Разве я могу допустить, чтобы ты платила за...
— Я уже за все заплатила. Понимаешь... — Она смущенно зарделась. — Всю прошлую ночь я потратила на то, чтобы заплатить за это. Мы с боссом... Словом, мы заключили сделку, и если ты не придешь...
Она с тревогой смотрела на меня.
Я пообещал прийти, и она взвизгнула от восторга.
— Так что ни о чем не беспокойся и пей себе вволю, — сказала она, записывая мне адрес. — Потому что я с лихвой за все заплатила.
Заведение помещалось в конце Вашингтон-стрит, в старом строении, похожем на сарай. Стоявший у входа громила смерил меня взглядом и проводил в большую гостиную, где теперь были расставлены столы со стульями и самодельный бар. Прикрепленная над ним вывеска гласила, что охлажденное пиво стоит пятнадцать центов, а виски — две порции за двадцать пять центов. Под этим объявлением было крупно написано «ТОЛЬКО НАЛИЧНЫЕ» и извиняющееся объяснение: «Мы верим Господу, а ты — не Господь».
Хотя вечер только начинался, помещение уже было полно гостей — в основном того типа, которого вы не желали бы встретить в темном переулке. Трикси увидела меня еще в дверях, пылко обняла и проводила к дальнему столику. За ним сидел здоровенный детина с безвольным подбородком, видимо не кто иной, как «замечательный Оул».
Трикси познакомила нас и убежала за закусками. Он окинул меня оценивающим взглядом, я сделал то же самое, и произошло то, что часто случается, — с первого же взгляда мы возненавидели друг друга. Может, моя ненависть к нему не была бы такой сильной, не знай я его профессии.
Мы сидели друг против друга и настороженно переглядывались, когда вернулась Трикси, но она была так рада, что свела нас, самых дорогих ей людей, что не заметила напряженной обстановки. Посоветовав нам кликнуть ее, когда мы захотим выпить, она одарила каждого из нас сияющей улыбкой и возвратилась к своей компании.
Виски было из кукурузы и подавалось в кружках из тяжелого матового стекла вместимостью три с половиной унции. Оул опустошил свою кружку одним глотком, не меняя выражения лица, и стал запивать его крошечными глоточками пива из кувшина. Он поставил свой стакан с выражением, вызывающим меня повторить его номер. Я это проделал и, как ни странно, умудрился ни раскашляться, ни задохнуться. Затем, чтобы подчеркнуть свое отношение к нему, перелил пиво в стакан, вместо того чтобы пить из кувшина.
Промелькнувший в его глазах огонек сказал мне, что оскорбление было засчитано, но внешне он не подал виду. Внезапно став добродушным, он попросил проходящего официанта принести еще две кружки виски и провозгласил тост — до дна. Мы опустошили кружки. Нам подали виски в третий раз, мы и их прикончили.
Он слегка покачнулся на стуле, потом облокотился локтями на столик и навалился на него грудью.
— Т-томми, — прохрипел он, — ты хороший парень, Томми, и мне приятно с тобой познакомиться.
— Отлично, — безразлично кивнул я.
— Я тебе тоже понравился, Томми?
— А как же инче, — сказал я.
— Но ты не любишь Трикси, верно? Считаешь себя слишком благородным, чтобы принимать услуги от нас с Трикс, да?
— Послушай, — сказал я, — давай уточним это раз и навсегда. Трикси ничем мне не обязана, но, даже если бы и была обязана, я бы...
— Все нормально, Томми. Не надо извиняться. Если ты считаешь себя слишком порядочным, чтобы спать с моей девчонкой... ик!.. все совершенно... Ик!
Он опять покачнулся и поднял правую руку. Очевидно, подумалось мне, он хотел дружески похлопать меня по плечу, и ради Трикси я решил снести это.
— Все нормально. Я прекрасно все понимаю. Считаешь себя слишком благородным для Трикси, так... Ик! — Его рука взлетела вверх и в сторону и опустилась мне на ухо с оглушительным треском!
От удара я едва не слетел со стула. Выпрямившись, потянулся вперед, чтобы схватить его, но он слезливо улыбался мне, слишком пьяный — как казалось, — чтобы понимать, что он сделал. Больше того, внезапно рядом оказалась Трикси, встревоженно посмотрела на меня и нежно улыбнулась ему:
— Томми обидел тебя, Оул? Да? Что ты ему сказал, Томми?
— Не-а. — Усмехаясь, он отмахнулся от нее. — Мы с Томми приятели, верно, Томми? Просто болтаем себе по-дружески. Принеси нам еще виски и оставь нас.
— Все верно, Трикси, — подтвердил я. — Принеси нам еще выпить и уходи. Мы с Оулом отлично ладим.
Трикси, сомневаясь, посмотрела на нас, не зная, то ли улыбаться, то ли сердиться. Но принесла нам еще виски и пива, после чего удалилась. И опять мы осушили кружки одним глотком.
То, что последовало за тем, произошло слишком быстро, но нужно учесть, что я уже порядком выпил, к тому же почти ничего не ел весь день. Мне показалось, что по моему позвоночнику промчалась молния, которая взорвалась у меня в мозгу, и на какую-то долю секунды я потерял сознание, а когда пришел в себя, Оул вернулся к своим жалобам:
— Так я думаю, что я слишком хорош для него и Трикси? Считаю, что они просто шваль, да? Что ж, тогда все в порядке. Если мне нравится так думать, то...
Он снова взмахнул своей могучей ручищей и со всей силой заехал мне в ухо.
Трикси, конечно, сразу подбежала к нам. Но я дружески улыбнулся Оулу, а он усмехнулся мне пьяной улыбкой, по-прежнему невинной, так что Трикси успокоенно вернулась к своему столику.
Кто-то принес нам еще виски. На этот раз мы пили медленно, настороженно следя друг за другом. Однако я не был уверен в его состоянии и намерениях. Вполне справедливо я полагал, что он понимает, что делает, и делает это намеренно, заранее все продумав. Уверенный, что я пойду на все, чтобы не огорчать Трикси, он собирался сидеть здесь и исподволь избивать меня до бесчувствия.
Таков был его план, думал я. Но я не был полностью в этом уверен, а без абсолютной уверенности в подобном месте мне нельзя было восставать.
Тяжелые кружки были еще раз наполнены и опустошены. Я исподтишка поставил свою кружку на край стола, а оттуда перетащил ее в карман. Оул старательно облизал губы и снова принялся за свою излюбленную тему, тогда как его рука вновь начала постепенно подниматься.
Вот она взлетела вверх и опустилась — на мое ухо, уже в третий раз.
К этому моменту мы уже стали центром внимания всего зала, среди которых был и владелец заведения. Так что, пока Трикси, уверенная в наших дружеских отношениях, оставалась в своей компании, нам нанес визит вышибала.
— Что здесь происходит? — мрачно осведомился он. — Если вы, ребята, хотите подраться, выходите на улицу!
— Драться? — недоуменно переспросил я. — На улицу? Ты хочешь выйти на улицу, Оул?
— Только не я, — сказал он ясно и совершенно четко. Затем, вспомнив о своей роли, заплетающимся языком пробормотал: — Мы же старые дружки, мистер. Что это еще за болтовня о драке?
Вышибала сердито посмотрел на нас, пожал плечами и ушел. Я отодвинул стул.
— П-прости, я на минутку, старина, — отмахнулся я. — Только схожу в туалет.
— К-конечно. — Он пьяно качнул головой. — Я как раз... Эй, а где твоя кружка?
— Наверное, официантка унесла, — сказал я. — Закажи нам еще выпить, пока я хожу.
Я прошел в мужской туалет. Забравшись на отвратительно грязную раковину, отодвинул задвижку и распахнул узкое оконце. Потом спустился вниз, снял с себя носок и засунул в него кружку. Завязав свободный конец носка, я опустил его в карман и вернулся к нашему столику.
Очевидно, Оул был уверен, что я не вернусь, и теперь, увидев меня перед собой, смиренного и спокойного — как подсадная утка, — он едва смог скрыть злобное удовлетворение. Ситуация вполне соответствовала его типу сводника — он мог сколько угодно колотить кого-то, не опасаясь получить сдачи. Поставив свою кружку и не дожидаясь, когда я допью свою, он начал готовиться к четвертому удару.
Я вытащил носок из кармана и стал ждать.
Он вскинул руку и начал опускать ее мне на голову. Я взмахнул носком.
Он увидел его и попытался увернуться. Но мой тяжелый снаряд попал ему сбоку по голове, и тяжесть удара совпала с его нырком, так что он, спотыкаясь, полетел по комнате, пока не распластался.
Он упал на столик, за которым сидело четверо рабочих-нефтяников со своими подружками. Но на этом, счастлив заметить, его путешествие не закончилось. Залитые виски и пивом, осыпанные осколками стекла, разъяренные люди бросились на него с кулаками, причем женщины не отставали от мужчин. Они подняли его на кулаки и завертели его там, как тряпичную куклу. И Оул пролетел по воздуху через всю комнату и с оглушительным воем врезался в стену.
Это был потрясающе замечательный скандал с Оулом в центре внимания, но мне не пришлось от души им насладиться. Ко мне уже пробирались владелец заведения и вышибала. А также Трикси, вращавшая кувшинами из-под пива в каждой руке. Я ринулся в туалет и сбежал через окно.
Я мчался по темным улицам, размышляя, не пора ли мне смыться и из самого города, хотя бы на время. И к тому моменту, когда я добрался до пансиона, я уже принял решение.
Я переговорил с Джиггсом и Шорти, после чего мы посоветовались с нашим хозяином. Он великодушно позволил нам забрать одеяла с наших кроватей и даже дал взаймы пять долларов. И рано утром мы уже катили в товарняке на юг.