Топильская Елена. Героев не убивают

   Я подвинула к себе исписанный листок.
   — Артемий Вадимович, вы поставили меня в очень сложное положение. По идее, я должна доложить об этом руководству, и мое слово, данное вам, тут ничего не значит, я ведь должностное лицо.
   — Мария Сергеевна, — он смотрел на меня совершенно больными глазами, глазами обреченного человека, — не говорите ерунду. Покажете вы это начальству или нет, это ничего не изменит. Вам не поверят. На случай чьего-то интереса — зачем вы мне понадобились? — у меня есть легенда.
   — Но почему я? У вас же есть адвокаты, друзья, служба безопасности, наконец…
   — Почему? Вы все прекрасно понимаете. Друзья, адвокаты, служба безопасности — все это до тех пор, пока я Масловский, а не нищий и беспомощный, раздавленный червяк.
   — Но я же вам никто.
   — Вы — честный человек. До свидания, Мария Сергеевна. Не хотелось бы говорить — «прощайте».
   — Артемий Вадимович, если вы опасаетесь, что вас уберут, как только вы отдадите деньги, зачем вы соглашаетесь?
   — Человеку свойственно надеяться даже в самых безвыходных ситуациях. До свидания.
   Он поднялся, и не дожидаясь меня, что строго запрещено правилами внутреннего распорядка, пошел к выходу.
   Я отметила пропуск и вышла из следственного изолятора. Надо было торопиться, времени до прихода Пьетро оставалось катастрофически мало, но я не могла думать ни о чем, кроме услышанного от Масловского. «Перевернутый мир», — в который раз подумала я. Интеллигентные люди становятся убийцами, их шантажируют представители власти; из всего многообразия окружающих лиц потенциальные взяткодатели выбирают в советчики — давать ли взятку? — самых честных людей, по их собственному признанию. Страшно стало жить…

Глава 21

   Неся в себе страшную тайну о коррумпированных людях президента (во что я, кстати, не поверила, это очевидная «разводка») и про космические взятки в размере полумиллиарда долларов, я забежала на рынок и долго выбирала продукты подешевле. Принесясь домой, я срочно сделала заготовки для праздничного ужина, и тут раздался звонок в дверь. Регина. Она скинула туфли и спросила:
   — А чем ты собираешься его удивлять?
   — Да, это хороший вопрос. Я задумалась. Иностранца икрой кормить уже не смешно, в зубах навязло.
   Тут я хихикнула.
   — А чего ты смеешься? — подозрительно прищурилась Регина.
   — Вспомнила одну смешную штуку. По телевизору рассказывала женщина — метрдотель какого-то ресторана…
   — Ну-ну? — поторопила Регина.
   — Она пыталась иностранцу объяснить, какая рыба имеется в меню. Там была отварная осетрина, она говорила — рыба, а он спрашивал, какая. Она не знала, как по-английски будет осетрина, и вышла из положения — сказала: «Мать черной икры». Он понял и попросил: «Хорошо, пусть будет мать черной икры, только, пожалуйста, без жареного Чипполино…»
   Регина нервно рассмеялась:
   — Ха-ха, но между прочим, до прихода твоего комиссара Каттани осталось меньше двух часов. Что это ты жаришь-паришь? — Она показала на кружочки баклажанов, нарезанные, посоленные и сложенные горкой под тарелку, чтобы с них стек горький сок.
   — Это будут медальоны с овощной икрой. Я их сейчас обжарю на постном масле, потом сверху на каждый медальончик положу пассерованные овощи — ну, лук нарезанный, морковку, помидоры, в общем, что найду. Кетчупа добавлю, сверху зеленью посыплю. Можно еще сделать уксусную заправку: в воду с сахаром — ложку уксуса, еще чесночок выдавить, будет остренько…
   — Понятно, — прервала меня Регина, стаскивая с меня через голову фартук и повязывая его себе. — Учись, детка, как надо. Медальоны — это баловство.
   Баклажаны режем кубиками, — и она безжалостно покромсала медальонные заготовки, — и жарим их вместе с другими овощами. И кладем на блюдо горкой. Так гораздо быстрее. А ты пока зелень нарежь…
   Когда Регина выложила на блюдо опошленные баклажаны с овощами, я щедро посыпала их зеленью и вынуждена была признать, что эстетика блюда не слишком пострадала, зато время его приготовления сократилось вдвое.
   — Скажешь, что это называется «сотэ», — наставляла меня подруга. — Теперь второй вопрос: что вы будете пить? Ты должна поразить его воображение.
   — Ты думаешь? — тоскливо спросила я.
   — Безусловно. Посмотрим, чем ты располагаешь.
   Регина бесцеремонно залезла в кухонный шкафчик, где у меня стояла стеклянная посуда. Обозрев наличность, она вздохнула:
   — Понятно. А что у тебя на десерт?
   — Сыр, — робко призналась я.
   — Отлично. Подашь белое сухое вино.
   — А где я его возьму? В магазин я уже не успею. Я купила водку и коньяк.
   — На, убогая. — Регина протянула мне принесенный ею пакет. Там звякнули друг о друга две бутылки белого вина, названия которого я даже не слышала.
   — Это хорошее южноафриканское вино, — пояснила Регина. — Что ты скорчила лицо?
   — Я просто не представляла себе, что мы импортируем вино из Южной Африки, — оправдывалась я.
   — Да! Сейчас! Никто его не импортирует, это мне привезли из-за границы, а я от сердца оторвала. Между прочим, эти бутылочки стоят, как половина «мерседеса».
   — Ой! Может, тогда не надо? — перепугалась я.
   — Надо, — жестко сказала Регина. — Заодно поддержишь разговор. Ты, кажется, когда-то расследовала дело про хищение вина.
   — Да не вина, а коньяка.
   — Ты ж коньяк не пьешь.
   — Вот именно. Нашли во всем городе одного следователя, который коньяк не пьет, и дали мне это дело.
   — Напомни, в чем там была проблема, — деловито отозвалась Регина, расставляя на столе тарелки и бокалы и всовывая полотняные салфетки в смешные керамические кольца в виде свинок.
   — Это намек? — спросила я, кивая на кольца.
   — В каком смысле? — удивилась Регина.
   — Знаешь анекдот про то, как лиса вышла замуж за волка и у них родился поросенок?
   — Не-ет…
   — И волк ее выгнал. Идет она по лесу, плачет, а навстречу ей медведь.
   Что, мол, ты плачешь, лисонька? Она рассказала, медведь ей — ну, не плачь, я на тебе женюсь. И женился. И у них родился поросенок…
   — Ну?
   — Мораль: все мужчины — свиньи.
   — Правильно, — без улыбки сказала Регина. — Все мужчины свиньи. Так что там с коньяком?
   — Ничего. Милиционеры, которые охраняли подъездные пути винзавода, вступили в сговор с проводником, сопровождавшим коньяк. Проводник привозил две цистерны по четырнадцать тысяч литров каждая для разлива на винзаводе, и по дороге тысячу литров продавал. А чтобы сдать продукт по количеству, крепости и сахару, разбавлял оставшееся ослиной мочой…
   — Ослиной мочой?!
   — Ну, образно говоря: доливал четыреста литров воды, причем отнюдь не дистиллированной, триста литров хлебного спирта и триста литров домашнего вина.
   — Та-ак, — протянула Регина, раскладывая на тарелке нарезанное холодное мясо, — а нам это потом разливали в бутылки? И продавали по девять восемьдесят?
   — Вот-вот. Ты еще помнишь?
   — Помню. Коньяк тогда был валютой, я этих бутылок покупала несметное количество для взяток.
   — Каких взяток, Регина?
   — Каких-каких… Доктору зубному и гинекологу, в детсадик воспитателям, в магазин, в жилконтору… Ну, так и что там с коньяком?
   Я вспомнила это неординарное расследование и развеселилась. Когда мне поручили это дело, я была молодым следователем и, что там говорить, человеком без жизненного опыта. Зато уже тогда прекрасно знала, что ни в коем случае нельзя использовать изъятое по делу имущество, чем несказанно огорчала работавших по делу оперов Управления по борьбе с хищениями соцсобственности. За то время, пока изъятый коньяк в десятилитровых бутылях и кислородных подушках (так удобно было через штуцер из цистерны напрямую закачивать) находился в Управлении, он был изрядно разбавлен водой из-под крана. А вот когда вещдоки перекочевали в прокуратуру, живительный источник иссяк. Очередной ходок из УБХСС, возвращаясь из моего кабинета с пустой пластмассовой канистрой, горько посетовал в коридоре: «Да, с Машей каши не сваришь…»
   Господи, какие были кристальные времена! Я снова задумалась о Масловском и расстроилась.
   Впрочем, когда пришел Пьетро, я про все забыла. Вино действительно было хорошим, и я быстро утопила в нем угрызения совести.
   Утром Пьетро дождался, пока я проснулась, и ласково наматывая мои волосы на палец, спросил меня, кто этот Саша, чье имя я повторяла вчера, обнимая его, Пьетро. Задавая этот вопрос, Пьетро не казался раздраженным.
   — Я же понимаю, Мария, что до меня ты влюблялась в кого-то. Только не говори, что Саша — это русский аналог итальянского имени Пьетро, — шептал он мне на ухо со смехом.
   — Саша — это человек, которого я любила несколько лет и с которым я прожила счастливейшие годы своей жизни, — призналась я, но Пьетро и на эти мои слова не обиделся.
   — Значит, у меня есть шансы добиться того, что твой следующий мужчина будет спрашивать, кто такой этот Пьетро.
   — Ах, ты уже мечтаешь спихнуть меня следующему мужчине? — возмутилась я, но мне тут же заткнули рот самым излюбленным мужским способом — страстным поцелуем. Отдышавшись, мы пошли завтракать.
   Включив на кухне телевизор, я наткнулась на старательно-глуповатое лицо прокурора города, дающего интервью прогрессивному журналисту. Интервью было связано с делом Масловского.
   Шевеля бровями и ежеминутно сверяясь со шпаргалкой, Дремов серьезно рассказывал, что суд обязательно осудит Масловского.
   — Ваш прокурор рискует своим местом, — серьезно сказал Пьетро, когда я перевела ему сказанное Дремовым. — Как он может предвосхищать решение суда? Если бы у нас прокурор сказал, что он уверен, что суд вынесет обвинительный приговор, не только он лишился бы своего места, но и судья: значит, прокурор в сговоре с судьей.
   — Пьетро, прокурор всего лишь хотел сказать, что если бы он не был уверен в виновности Масловского, он не допустил бы его ареста. Просто он у нас косноязычный и не очень умный.
   — Но это несерьезно, — возразил Пьетро. — Человек на такой должности не может быть косноязычным. Он не может выражаться так, чтобы это воспринималось как двусмысленность. Как же он занял этот пост?
   — А ты хочешь сказать, что у вас в Италии такие посты не продаются? Что их не занимают за деньги?
   — А ты хочешь сказать, что он купил свой пост? — Все-таки Пьетро был патриотом и уводил разговор от недостатков государственного устройства родной страны.
   Меня страстно подмывало рассказать Пьетро про коллизию с Масловским.
   Возможно ли такое, например, в Италии? В конце концов, скоро он уедет и увезет эту тайну с собой, но все-таки я, нечеловеческим усилием напрягшись, смолчала.
   А после завтрака Пьетро спросил, куда бы я хотела поехать в его компании на неделю?
   — На неделю я не могу, — испугалась я.
   — А на сколько можешь?
   — На три дня…
   — Хорошо, на три дня. Куда бы ты хотела со мной поехать? Учти, что это еще не свадебное путешествие, все еще впереди.
   Так. Значит, Пьетро считает, что впереди еще свадебное путешествие. На меня нахлынули сладкие мечты о венчании в каком-нибудь итальянском соборе под ослепительно синим небом, когда ветерок ласково поигрывает фатой…
   Господи, ну где моя юношеская беззаботность? Видения не остановились на красивых взлетах фаты. Дальше мне увиделось, как я в чужой стране, не зная языка, без друзей и родных (ребенок наверняка не согласится уехать со мной, да и как я разлучу его с отцом), в тоске сижу дома, пока муж зарабатывает деньги в итальянской полиции…
   — Мария, — тревожно заметил Пьетро, уловив перемену в моем настроении, — что случилось? Пока мы только едем вместе отдохнуть… Куда ты хочешь?
   — В Вивенхоу парк, — выпалила я, представив луг, усеянный маргаритками.
   — Там мы с тобой уже были. Поехали куда-нибудь в другое место. Куда?
   — Куда? Ну, может быть, в Швецию?
   И мы поехали в Швецию.
   Не без участия интерполовских друзей Пьетро мне удалось получить визу в рекордные сроки, и через три дня мы уже гуляли по широкой Авеню в Гетеборге.
   — Пойдем в новый музей, — предложил мне Пьетро. — Здесь открыли музей естествознания, называется «Юниверсиум». Не уступает стокгольмской «Акварии».
   В «Акварии», как рассказал мне Пьетро, экспозиция начинается с мостика через тропическую речку, где плавают громадные экваториальные рыбы. На мостике надо стоять десять минут: за это время происходит смена дня и ночи — темнеет, грохочет гром, льет тропический ливень, рыбы прячутся под мост; потом снова выглядывает солнышко, наступает утро, и над широкими листами водяных растений поднимается пар…
   — А в «Юниверсиуме» экспозиция начинается с верхнего этажа, и мы будем постепенно спускаться к экватору по климатическим поясам.
   Больше всего меня в «Юниверсиуме» поразили ручные скаты. Они плавали в круглом открытом аквариуме, над которым висела табличка: «Скаты ручные и любят, когда их гладят. Гладьте их, пожалуйста!». Не поверив написанному, я подошла к бортику аквариума, и в ту же секунду ко мне стремительно подплыл большой скат, он высунулся из воды и подставил свою блестящую плоскую спину, ожидая, что я приласкаю его. Я осмотрела бассейн и увидела, что дети, столпившиеся возле бортика, вовсю гладят рыб, а те, похоже, кайфуют, потому что подплывают еще и еще…
   Мы жили в крохотной частной гостинице «Аллен», а ужинать ходили в один из местных ресторанчиков, где подавали медальоны из мяса страуса и филе рыбы-меча. Еще я безуспешно, в разных местах, пыталась попробовать рыбу под загадочным названием то ли «халибат», то ли «халибут». Везде она значилась в меню и везде отсутствовала на кухне.
   Я во все глаза разглядывала местную жизнь и убеждалась в том, что за границей поначалу захватывает прелесть новизны. Но пройдет некоторое время, и ты подумаешь: а не все ли равно, Россия или Швеция. Я должна жить там, где живут мои родные и друзья, иначе никакие медальоны из страуса не смогут меня утешить…
   Три дня пролетели стремительно, и настало время уезжать. Мы попрощались с Гетеборгом, который порадовал нас мягкой погодой, и отправились в аэропорт.
   Это было сказочное путешествие, и в аэропорту я не сразу поняла, на что у меня екнуло сердце. Я даже обернулась, еще не осознав, что именно остановило мой взгляд, и проводила глазами хорошо одетого и уверенного в себе мужчину с легкой сумкой на плече. Настоящего иностранца.
   — Знакомый? — спросил Пьетро, небрежно кивнув на удалявшегося за стеклянной перегородкой мужчину, который, скорее всего, только что прилетел в Швецию.
   — Нет, — покачала я головой. — Просто я поразилась, как он похож на одного моего подследственного. Одно лицо, будто близнецы.
   — Но, может быть, это он?
   — Нет, Пьетро, исключено. Тот сидит в тюрьме и, похоже, не выйдет оттуда никогда.
   Но, уже уходя на посадку, я все искала глазами этого двойника, стоящего перед аэропортом и благодушно щурящегося на мягкое шведское солнце. Как похож на Рыбника! Неужели бывает такое сходство?
   …У Пьетро был отпуск, а мне нужно было срочно бежать на работу. Мы договорились, что будем видеться по вечерам, и я летела, как на крыльях, мечтая о том, что я как можно скорее отделаюсь от текущей работы и освобожусь и встречусь с Пьетро. Он оказался замечательным спутником в путешествии, и это говорило о том, что он может быть замечательным спутником в жизни.
   — Ну что, Машка, — встретила меня Зоя, к моему удивлению, сидящая на своем месте в канцелярии, — готовься к новому взысканию.
   — Зоя, а ты что, с Горчаковым поссорилась? — не удержалась я.
   — Поссорилась, — кивнула она, — поэтому на всех бросаюсь.
   — В чем я провинилась на этот раз?
   — У тебя оправдание.
   — Интересно…
   Я перебрала в уме все свои нерассмотренные дела. Ни по одному из них я не ожидала оправдательного приговора, все дела были достаточно приличными. Ну, дослед еще туда-сюда, но оправдание…
   — А по какому делу?
   — По какому? Рыбника оправдали.
   — Что?!
   — Маш, да ты не волнуйся так. — Зоя, кажется, даже испугалась за меня.
   — Может, тебе водички налить? На тебе лица нет.
   — Зоя, как это могло получиться? Рыбника не могли оправдать.
   — Зайди к шефу, — пожала плечами наша секретарша.
   Я зашла, и шеф рассказал мне, как это произошло, но я все равно не могла поверить в то, что суд вынес оправдательный приговор.
   — Все кассирши, пришедшие в суд, заявили, что не могут утверждать, что Рыбник — это тот человек, который стрелял в охранников. На следствии они ошибались. Ошиблась первая, а все остальные узнали об этом и стали повторять ошибку. Теперь они утверждают, что разбойником был ни в коем случае не Рыбник.
   — Хорошо, а пистолет? Пистолет, паленый, изъяли у Рыбника!
   — Оперативники, задержавшие его, признались, что пистолета при задержании у него не было. Пистолет был найден ими в ходе оперативных мероприятий неподалеку от пункта обмена валюты, и они превысили полномочия, написав в рапорте, что пистолет был у Рыбника.
   — То есть честный гражданин России Рыбник мирно шел в пункт менять очередные десять долларов, а тут его повязали и пистолет в руку сунули… — Я опустилась на стул, ноги меня не держали. — А что же он на следствии не говорил о том, что его задержали необоснованно?
   — А на следствии его никто не слушал, и он решил дать показания только на суде.
   — А то, что он в каждом ограбленном обменнике незадолго до нападения менял деньги…
   — Нелепое совпадение. Бывает и нелепее. Кто мог так перевернуть дело с ног на голову? Непохоже, что это дело рук адвоката Рыбника…
   — Владимир Иванович, а адвокат у него другой или прежний, который был на следствии?
   — Адвокат прежний, в том-то и дело, защищает его бесплатно, по назначению. Думаю, что это-то суд и убедило. В общем, оправдали и выпустили из-под стражи в зале суда. За два дня справились, с приговором.
   — А протест?
   — Решили не протестовать. Бесполезно. Приговор вступил в законную силу.
   Да, дельце-то примите к производству, «глухари» по разбоям в обменниках нам назад вернули.
   Услышав все это, я немедленно вышла из прокуратуры на воздух. Мне срочно надо было проветриться. Неужели это действительно Рыбника я видела в шведском аэропорту? Да этого не может быть. Приговор только вступил в законную силу, еще никакие сведения не сняты из информационного центра, а он уже получил визу, да еще куда — в Швецию! Нет, это невозможно. Если только… Я остановилась. Да, если только он не работает на определенные организации. Вот тогда все становится на свои места. Мне захотелось напиться. Вот почему Рыбник был так дьявольски спокоен на следствии! Он знал, что его отмажут. Был уверен.
   Но… Я опять остановилась и невидящими глазами уставилась в какую-то витрину. Не этот ли пример должен был убедить Масловского отдать деньги?

Глава 22

   Всего этого оказалось слишком много для меня. Я больше не могла носить это в себе и срочно должна была посоветоваться. Но с кем? Перебрав возможные кандидатуры, я по очереди отвергла шефа, Горчакова, Кораблева, Царицына и остановилась на Крушенкове.
   Мы встретились в «Элефанте», рассудив, что это должно сбить соглядатаев с толку: раз мы выбрали такое место, у всех на виду, значит, ничего особенного обсуждать не собираемся.
   Крушенков выглядел измученным, но на мои расспросы — не случилось ли у него чего-нибудь? — отмахнулся и заверил, что все в порядке, текущие проблемы.
   Тщательно подбирая слова, я ввела Крушенкова в курс дела, не умолчав и о встрече с Рыбником за пределами нашего отечества. Но он удивился гораздо меньше, чем я рассчитывала.
   — Чего-то в этом роде я ожидал. И даже знаю, откуда ветер дует.
   — И откуда же?
   — Пока рано, Маша. Я еще кое-что проверю, и тогда посекретничаем.
   Хорошо?
   — Хорошо-то хорошо, — проворчала я, — да ничего хорошего. Кто, ты думаешь, подкатился к Масловскому за денежками? Под таким непростым соусом?
   — Кто? — Крушенков пожал плечами. — Считай: тот, кто хорошо знает дело и даже принимал в нем участие; помнишь, была у Леньки информация о том, что проплатили, чтобы кассету стерли; а Масловский тебе это подтвердил. Тот, кто имеет доступ к аналитике, и тот, кто беспрепятственно проходит в изолятор и может договориться, чтобы ему человека привели без допуска. И, наконец, это тот, на кого работает Рыбник. Боюсь, что у него такое же удостоверение, как и у меня.
   — Сережа… — Я боялась даже произносить вслух вопрос, который вертелся у меня в голове, но потом решилась:
   — А ты не думаешь, что все это было заранее задумано? Что ситуацию с Рыбником не просто использовали, а заранее смоделировали? Именно поэтому он засветился в обменниках, меняя деньги по собственному паспорту. Именно поэтому он мочил охранников без маски на лице.
   Именно поэтому его взяли с пистолетом в руке. Не верю я в эти сказочки про ошибку.
   — То есть все было подстроено так, чтобы доказательства были убийственными. И чтобы тем нагляднее был пример?
   — Ну да. И чтобы Масловский делал для себя выводы — уж если отмазали Рыбника с такими доказательствами, то и его можно отмазать.
   — Сережа, но если дело Рыбника подстроено… Просто боюсь думать…
   — Я знаю, о чем ты боишься думать. — Крушенков сжал в руке чашечку, в которой уже давно не было кофе. — О том, что раз ситуация с Рыбником была смоделирована кем-то, то ситуация с Масловским тоже была смоделирована?
   Я кивнула.
   — То есть жену Масловского специально похитили даже не для получения выкупа, а для того, чтобы подтолкнуть его к действиям, а потом посадить за убийства?
   — Сережа, я боюсь. Именно поэтому был такой ажиотаж раздут в прессе.
   Нужна была огласка.
   — Да. Маша, нужно срочно решать вопрос с освобождением Федора. Он у нас остался единственной ниточкой между похищением и тем, кто это все придумал. Кто его подсунул Осетрине? Ведь молчит, гад, значит, это убойная информация.
   — А Трубецкой? Там тоже прямая ниточка. Это он слил в прессу про похищение, значит, узнал из первых рук.
   — И дальше ведь информацию качал.
   — И заметь, они оба юристы — и Рыбник, и Трубецкой. Может, между ними прямая связь? Нет, — заспорила я сама с собой, — они оба у кого-то на связи.
   — Маша, — Крушенков вскинул на меня взгляд, — знаю я одного человека, который когда-то юрфак курировал… Знаешь, что мне надо сделать? Пробью-ка я их по агентуре. Запрошу, не являются ли они чьими-то агентами.
   — А что, можно сделать такой запрос? И тебе ответят?
   — Запрос сделать можно, но порядок такой, — разъяснил мне Крушенков, — ответа мне не придет, а «хозяину» этих людей сообщат, что кто-то интересуется ими. Он сам, если захочет, должен выйти со мной на связь.
   — А ты не сможешь узнать, кому передадут запрос?
   — Запрос придет в соответствующий отдел, начальник отдаст тому, за кем люди числятся.
   — Но он может и не выйти с тобой на связь?
   — Может и не выйти. Тогда что-нибудь придумаем.
   — Сережа, мне кажется, ты рискуешь.
   — Ерунда, — отмахнулся он, — я боевой офицер. Стрелять умею. Если что, отстреляюсь.
   После разговора с Крушенковым я немного успокоилась и решила кое-что проверить. Времени после смерти Скачкова прошло не так уж много, может, люди еще что-то помнят.
   Доехав до дома, в котором жил ныне покойный журналист Скачков, я огляделась в поисках ближайшей точки, где можно было затовариться спиртным.
   Такая точка нашлась, и я решительно направилась к ней. Предъявив удостоверение высунувшемуся из окошечка продавцу, я повела неторопливую оперативную беседу, развед-опрос на тему, знали ли тут работника телевидения Скачкова, проживавшего в этом доме, и покупал ли он у них спиртное, а если да, то как часто.
   — А протокол писать будете? — спросил меня шустрый продавец.
   — Пока нет.
   — Тогда скажу. Каждый Божий день Андрюша у нас затоваривался.
   — А в последний раз когда затоваривался?
   — Щас посчитаю. А за два дня до смерти. Ну, до того, как нашли его, беднягу. Я говорил, что он смертельную дозу не сам покупал. Он свою дозу знал.
   — Напрашивается вопрос: а кто покупал ему смертельную дозу?
   — Ну, уж этого я не знаю.
   — Поставим вопрос по-другому: кто мог ему купить выпивку перед смертью?
   Не было ли у вас в покупателях в те дни знакомых лиц?
   — О! Покупал несколько бутылочек один деятель, явно к Андрюхе перся.
   Его потом еще по телеку все время показывали. Герой какой-то, который бандита задержал.
   — Спасибо, — медленно сказала я и пошла от ларька.
   Мне очень хотелось посадить в кутузку журналиста Трубецкого. Но я опоздала. Правда, тогда я этого еще не знала.

Глава 23

   В воскресенье я проводила Пьетро, и всю следующую неделю мы занимались трудным вопросом освобождения Пальцева. Это был беспрецедентный случай, мне пришлось поставить в известность шефа, и он мужественно сдерживал натиск городской прокуратуры, требовавшей опротестования решения суда об освобождении страшного бандита. Что характерно, мне были известны по крайней мере два случая освобождения по болезни руководителей преступных сообществ, но по их поводу городская так не бесновалась.
   Но мы выстояли, и Пальцев под покровом тайны был освобожден из тюрьмы и препровожден в какое-то секретное место, о котором знали только Крушенков с Кораблевым. Мы договорились, что он немного передохнет, соберется с мыслями и начнет давать показания, которые перевернут мир.