Страница:
— Значит, так, Машка, — сказала она, засовывая мне в сумочку деньги, — отдашь, когда разбогатеешь. Твоя задача там — подцепить какого-нибудь мужчинку, желательно — иностранца, хорошо бы итальянца, они нежадные и страстные… Там будут итальянцы?
— Вроде да… Поляки точно будут.
— Поляки — только в крайнем случае. Ты меня поняла?
От души поблагодарив Регину, я добежала до вокзала, прыгнула в электричку и понеслась в лагерь к своему ненаглядному сыночку, уже заранее скучая по нему.
В лагерь я, по закону мировой подлости, притащилась аккурат в тихий час. Но, зная, что ребенок мой ни при каких обстоятельствах днем спать не будет, я уговорила воспитателя выдать мне мальчика повидаться перед отъездом.
Мальчик выдался с огромным удовольствием, и мы пошли с ним по тихому лагерю к лениво плещущейся озерной воде.
Я рассказала Хрюндику, что меня посылают в Англию, чем вызвала бурный приступ зависти и нытья о том, что он тоже хочет в Англию и особенно в Колчестер, откуда родом Шалтай-Болтай.
— Кстати, мама, имей в виду, что на завтрак тебе придется есть вареные помидоры. Это национальное английское блюдо.
— А что, помидоры варят? — удивилась я.
— Варят, — авторитетно подтвердил ребенок, — мы на английском проходили. Вареные или жареные помидоры — это традиционный английский завтрак.
— Ладно, перенесем и вареные помидоры, — вздохнула я.
Ребенок выдал мне еще несколько полезных сведений о Великобритании, почерпнутых на уроках английского, строго выяснил, что будет с Василисой, пока я буду развлекаться за границей, получил заверения в том, что Василиса будет находиться на полном пансионе у дяди Леши Горчакова, после чего сменил тему.
— Ма, а почему ты меня в тот раз спрашивала про девочек?
— Почему? Ты растешь, я в твоем возрасте уже влюблялась напропалую, и мне не хочется, чтобы ты повторял мои ошибки.
— Желаешь научить меня безопасному сексу? — хитро прищурившись, спросил Хрюндик, и я поперхнулась.
Правда, достаточно быстро справилась с собой и подумала: «А почему бы нет? Все равно когда-нибудь это делать придется, вряд ли мой бывший муж об этом позаботится, считая это извращением, а меня, по определению, глубоко развратной женщиной. А весь-то мой разврат в том, что мне хотелось любви и ласки. Вот как бы сына научить не только безопасному сексу, а еще и тому, что нельзя наплевательски относиться к чувствам другого человека… Что рядом с любимой женщиной хорошо бы слушать не только себя, но и ее, и хотя бы изредка задаваться вопросом, а о чем она думает и какие у нее проблемы».
— До секса бывает еще период ухаживания, — твердым голосом постановила я. — И для начала тебя нужно учить, как обращаться с девочками.
— Забей, — пренебрежительно отмахнулся сыночек; сколько раз я ему говорила, чтобы он не употреблял при мне этого дурацкого слова. — Все я знаю, даже в стихах, нам вожатый рассказал.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовалась я, и Гоша мне поведал науку страсти нежной в интерпретации лагерного вожатого.
— Значит, так, ма. Помнишь, в «Приключениях Буратино» такая песенка есть — «Какое небо голубое, мы не сторонники разбоя»? Помнишь?
— Ну? «На дурака не нужен нож — ему с три короба наврешь…»
— «И делай с ним, что хошь», — подхватил мой мальчик. — А как дальше, помнишь?
На жадину не нужен нож, ему покажешь медный грош и делай с ним, что хошь.
На хвастуна не нужен нож, ему немного подпоешь, и делай с ним, что хошь…
— Пока что я не понимаю… — начала я, да Хрюндик вежливо, но неуклонно прервал меня:
— Сейчас поймешь. А дальше — На мужика не нужен нож, ему стаканчик поднесешь и делай с ним, что хошь.
А с женщиной вообще просто. Догадалась, как? — И поскольку я ошеломленно молчала, продолжил:
На женщину не нужен нож: ты ей с три короба наврешь, потом покажешь медный грош, потом немного подпоешь, потом стаканчик поднесешь…
— …И делай с ней, что хошь, — в глубоком оцепенении машинально пробормотала я.
— Правильно. Ну как, клево?
— Потрясающе, — Я действительно была потрясена. И не могла не отдать должное универсальности рецепта. — Ладно, детуля, я приеду, и мы еще раз обсудим эту проблему.
Ребенок повис на мне, я чуть не расплакалась, но нужно было ехать.
— Ладно, ма, приезжай скорее. Ты сразу приедешь, как вернешься?
— Конечно, цыпленок.
Он отцепился от моей шеи и нехотя пошел к лагерному корпусу.
Обернувшись у дверей палаты, он помахал мне рукой. Я смотрела на него, пока он не скрылся в палате. Потом пошла на станцию. Если электричку не отменят, я успею получить в консульстве паспорт с визой. И, может быть, забежать в зоомагазин за тараканами для Василисы. И отдать белье в прачечную… И маме завезти продуктов… И два постановления написать… И английский словарь найти… И какую-нибудь литературу по борьбе с организованной преступностью…
И… В электричке я заснула и проспала до самого Питера.
До отъезда у меня оставался один день, в течение которого я планировала привести в порядок дела, оставляемые на попечение Горчакова. Запереть двери, отключить телефон и не отзываться на крики из коридора.
Вывалив из сейфа на стол дела, я приуныла. Почти по каждому делу, а не только по тем, что были на выходе, напрашивались какие-то срочные мероприятия.
Не выдержав, я постучала в стенку Горчакову. Так и есть: сначала из соседнего кабинета пробежали по коридору Зоины каблучки, потом появился верный друг. Я это оценила по достоинству.
— Маш, ну ты что, насовсем уезжаешь? Нет. А за неделю ничего страшного не случится. Ну вот по этому делу я все сделаю, отправлю отдельное поручение и съезжу в тюрьму, возьму образцы слюны. А вот это вполне может полежать, не соскучится.
Лешка ловко рассортировал дела на большую и маленькую кучки; с маленькой он готов был поработать, а большая оставалась ждать моего возвращения. Я вздохнула. Никому не нужны мои дела, придется им, бедненьким, ждать меня.
— Правильно, Машка. Да, кстати, что насчет материала по жене Масловского?
— А что насчет материала?
— Шеф мне велел написать постановление об отказе в возбуждении дела…
— Велел — пиши. — Я повернулась к Горчакову спиной.
— Смешно получается: ты проверку проводила, а я постановление выношу.
Я молчала. Лешка продолжил:
— Я напишу постановление от твоего имени?
— Леша, делай что хочешь.
— О'кей. — Лешка помолчал. — А ты решила, кто тебя в аэропорт повезет?
— Нет еще.
— Правильно. — Лешка елейно покивал головой. — Я тебя знаю, ты это начнешь решать завтра утром, за полчаса до выхода, и в итоге поедешь на автобусе. А потом опоздаешь на самолет. И мы с Зоей останемся без ключей.
— Вот-вот. Мои ключи тебя волнуют, а вовсе не то, что я опоздаю на самолет.
— Какая разница? Даю бесплатный совет: позвони Кораблеву. Они все равно все за штатом, делать им не хрен, пусть Леня поработает извозчиком.
А что, это была хорошая идея. У меня мелькнул было в качестве возможной кандидатуры Старосельцев, но с его машинкой в любой момент могло случиться что-то непредвиденное, а я не могла рисковать. А кораблевский транспорт, надо отдать должное хозяину, содержался в идеальном порядке, как по ходовой части, так и по части внешнего вида, не стыдно приехать в Пулково-2.
Я тянуть не стала, набрала телефонный номер Кораблева в отделе РУБОПа, и он тут же откликнулся.
— Слышал, слышал, что вы, Мария Сергеевна, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, опять отлыниваете, да еще и за границу за государственный счет…
— Леня, за счет Организации Объединенных Наций.
— Какая разница?! А здесь за вас несчастный Горчаков паши?
— Да уж, он такой несчастный. А сколько я за него пахала?
— Ой, ну что ж вы такая мелочная? Отдежурили раз за парня, теперь всю жизнь его попрекать будете?
— Лень, я вообще-то звоню с просьбой, — попыталась я сменить тему.
— Ну конечно, вы ж не позвоните, не спросите: как здоровье, старик, как дела у тебя?
— Прости, Лень. Как здоровье?
— Да уж поздоровее вас, не жалуюсь. Короче, Мария Сергеевна, чего надо?
Не тяните кота за хвост, говорите прямо, а то — «как здоровье», у-тю-тю, сю-сю-сю, тьфу!
Я высказала свою просьбу, и Леня заметно обрадовался.
— Наконец-то и от вас, Мария Сергеевна, будет какая-то польза обществу.
Посылочку друзьям моим передадите?
— Надо же, у тебя друзья в Англии? — удивилась я.
— Да так, деловые контакты. Они во Францию часто ездят по делам и посылочку дочке моей отвезут. Вы же помните, у меня дочка во Франции.
— Какую посылочку?
— Ну, вы посылочку захватите? Там друзьям отдадите моим. А я вас за это в аэропорт отвезу.
— Кораблев, какая еще посылочка?! Учти, я беру с собой очень мало вещей, всего одну сумку. Если посылка большая, она просто не влезет в мой багаж…
— Да ладно, маленькая посылочка. Пакетик, в общем. Во сколько у вас самолет?
— В час дня.
— Понятно. В одиннадцать я у вас. Смотрите, не опоздайте, соберитесь вовремя. Ждать вас никто не будет.
— Понятно, — вздохнула я.
С Кораблевым не забалуешь. Поскольку он будет забирать меня из дому, придется перед отъездом делать генеральную уборку и косметический ремонт, иначе он пройдется по квартире с инспекцией, придерется к какой-нибудь пылинке под диваном и испортит мне настроение на всю грядущую неделю.
Договорившись с Кораблевым, я положила трубку, и мы с Лешкой продолжили сортировку дел. В конце концов я признала Лешкину правоту. Это только кажется, что все дела неотложные, ни одно не может потерпеть. Я искренне так считала много лет, боялась в отпуск уйти или заболеть — ах, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает… На третьем году работы меня отправили в институт усовершенствования повышать квалификацию. Так вот, если для иногородних следователей этот месяц повышения квалификации был внеплановым отпуском — они-то все свои дела пооставляли на работе и приехали в Питер с чистой совестью, — то для меня усовершенствование превратилось в сущий ад. До трех часов я высиживала на лекциях, а потом мчалась в прокуратуру и судорожно пыталась не нарушить процессуальные сроки. В результате недовольны были все: преподаватели института — что я задерживала, сдачу рефератов, а прокурор — что я тянула с обвинительными заключениями; а про мужа я уже не говорю, он был недоволен тем, что я дома появляюсь только к ночи. И так я разрывалась до тех пор, пока не загремела с деструктивным аппендицитом в больницу на две недели.
Прикованная к койке, будучи не в состоянии вскочить и бежать допрашивать свидетелей и осматривать вещдоки, я страшно мучилась — а как там без меня мои дела? Выписавшись и доковыляв до прокуратуры, я обнаружила, что все мои дела эти две недели спокойненько пылились в сейфе, но ни одно из них не покрылось плесенью, ни одно не растворилось, и вообще прокуратура не провалилась в тартарары в связи с моей двухнедельной неработоспособностью. Вот тогда я задумалась — а может, и правда, незаменимых нет?
В двенадцать начал разрываться телефон. Я проявила упорство и трубку не снимала. Минут десять он заливался беспрестанно, после чего стали колотиться в дверь.
— Ты что, заперлась? — встревоженным шепотом спросил Горчаков.
Я кивнула. Но дверь так прогибалась под напором желавшего попасть в мой кабинет, что я почла за благо открыть. Может, и не открыла бы, да тяжелая поступь, которой посетитель шел к кабинету, шумное дыхание и уверенная настойчивость недвусмысленно указывали на то, что ко мне ломится родной прокурор.
Конечно, за дверью оказался он. Оглядев взъерошенного Лешку, открытый сейф, гору дел на столе, он не нашел ничего лучшего, чем спросить:
— Ну что, амурами занимаетесь? Двери позакрывали!
Боже, как можно быть таким слепым и не видеть, что делается у тебя под носом, подумала я, зачарованно глядя на шефа. Как можно подозревать в каких-то амурах с Лешкой меня? Неужели он не замечает двух обалдевших от взаимного чувства сотрудников, один из которых (одна) вообще сидит в его собственной приемной? Оба, и Зоя, и Горчаков, последние два дня, в те короткие промежутки времени, что они не обнимаются за запертой дверью горчаковского кабинета, перемещаются по прокуратуре с отсутствующим видом, на вопросы сослуживцев отвечают невпопад и краснеют, когда встречаются взглядами друг с другом. Или шефу просто в голову не приходит, что секретарь и следователь могут влюбиться друг в друга после десяти лет совместной работы, зато нас с Горчаковым он подозревает в тайном сожительстве все эти десять лет? Напрасно.
— Собирайтесь на выезд, — сказал прокурор, игнорируя нашу явную занятость.
— Что, оба? — вопросил Лешка. Шеф кивнул.
— Нападение на ювелирный магазин.
— А мы-то тут при чем? — не сдавался Горчаков. — Милицейская подследственность.
— Четыре трупа, — терпеливо пояснил шеф. — Я тоже еду. Собирайтесь.
— Владимир Иванович, — взмолилась я, — а как же я? У меня самолет завтра утром…
— Во сколько? — деловито уточнил шеф.
— В тринадцать.
— Это не утром. Успеете. — Шеф повернулся и вышел из кабинета, распорядившись уже из коридора:
— Жду вас в машине.
Мы с Горчаковым в отчаянии переглянулись. Мое-то отчаяние было вызвано необходимостью переться на место происшествия и работать там до ночи, вместо того, чтобы привести в порядок дела, пораньше прийти домой, спокойно собраться и выспаться перед отъездом. А Лешкино отчаяние объяснялось предстоящей разлукой с возлюбленной на целый рабочий день. Но все равно друг счел необходимым меня ободрить:
— Не волнуйся, Машка, начнем вместе, потом начальники разъедутся, и я тебя прикрою. Владимир Иванович, — крикнул он вслед прокурору, — а можно Зою взять в качестве понятой?..
Глава 6
— Вроде да… Поляки точно будут.
— Поляки — только в крайнем случае. Ты меня поняла?
От души поблагодарив Регину, я добежала до вокзала, прыгнула в электричку и понеслась в лагерь к своему ненаглядному сыночку, уже заранее скучая по нему.
В лагерь я, по закону мировой подлости, притащилась аккурат в тихий час. Но, зная, что ребенок мой ни при каких обстоятельствах днем спать не будет, я уговорила воспитателя выдать мне мальчика повидаться перед отъездом.
Мальчик выдался с огромным удовольствием, и мы пошли с ним по тихому лагерю к лениво плещущейся озерной воде.
Я рассказала Хрюндику, что меня посылают в Англию, чем вызвала бурный приступ зависти и нытья о том, что он тоже хочет в Англию и особенно в Колчестер, откуда родом Шалтай-Болтай.
— Кстати, мама, имей в виду, что на завтрак тебе придется есть вареные помидоры. Это национальное английское блюдо.
— А что, помидоры варят? — удивилась я.
— Варят, — авторитетно подтвердил ребенок, — мы на английском проходили. Вареные или жареные помидоры — это традиционный английский завтрак.
— Ладно, перенесем и вареные помидоры, — вздохнула я.
Ребенок выдал мне еще несколько полезных сведений о Великобритании, почерпнутых на уроках английского, строго выяснил, что будет с Василисой, пока я буду развлекаться за границей, получил заверения в том, что Василиса будет находиться на полном пансионе у дяди Леши Горчакова, после чего сменил тему.
— Ма, а почему ты меня в тот раз спрашивала про девочек?
— Почему? Ты растешь, я в твоем возрасте уже влюблялась напропалую, и мне не хочется, чтобы ты повторял мои ошибки.
— Желаешь научить меня безопасному сексу? — хитро прищурившись, спросил Хрюндик, и я поперхнулась.
Правда, достаточно быстро справилась с собой и подумала: «А почему бы нет? Все равно когда-нибудь это делать придется, вряд ли мой бывший муж об этом позаботится, считая это извращением, а меня, по определению, глубоко развратной женщиной. А весь-то мой разврат в том, что мне хотелось любви и ласки. Вот как бы сына научить не только безопасному сексу, а еще и тому, что нельзя наплевательски относиться к чувствам другого человека… Что рядом с любимой женщиной хорошо бы слушать не только себя, но и ее, и хотя бы изредка задаваться вопросом, а о чем она думает и какие у нее проблемы».
— До секса бывает еще период ухаживания, — твердым голосом постановила я. — И для начала тебя нужно учить, как обращаться с девочками.
— Забей, — пренебрежительно отмахнулся сыночек; сколько раз я ему говорила, чтобы он не употреблял при мне этого дурацкого слова. — Все я знаю, даже в стихах, нам вожатый рассказал.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовалась я, и Гоша мне поведал науку страсти нежной в интерпретации лагерного вожатого.
— Значит, так, ма. Помнишь, в «Приключениях Буратино» такая песенка есть — «Какое небо голубое, мы не сторонники разбоя»? Помнишь?
— Ну? «На дурака не нужен нож — ему с три короба наврешь…»
— «И делай с ним, что хошь», — подхватил мой мальчик. — А как дальше, помнишь?
На жадину не нужен нож, ему покажешь медный грош и делай с ним, что хошь.
На хвастуна не нужен нож, ему немного подпоешь, и делай с ним, что хошь…
— Пока что я не понимаю… — начала я, да Хрюндик вежливо, но неуклонно прервал меня:
— Сейчас поймешь. А дальше — На мужика не нужен нож, ему стаканчик поднесешь и делай с ним, что хошь.
А с женщиной вообще просто. Догадалась, как? — И поскольку я ошеломленно молчала, продолжил:
На женщину не нужен нож: ты ей с три короба наврешь, потом покажешь медный грош, потом немного подпоешь, потом стаканчик поднесешь…
— …И делай с ней, что хошь, — в глубоком оцепенении машинально пробормотала я.
— Правильно. Ну как, клево?
— Потрясающе, — Я действительно была потрясена. И не могла не отдать должное универсальности рецепта. — Ладно, детуля, я приеду, и мы еще раз обсудим эту проблему.
Ребенок повис на мне, я чуть не расплакалась, но нужно было ехать.
— Ладно, ма, приезжай скорее. Ты сразу приедешь, как вернешься?
— Конечно, цыпленок.
Он отцепился от моей шеи и нехотя пошел к лагерному корпусу.
Обернувшись у дверей палаты, он помахал мне рукой. Я смотрела на него, пока он не скрылся в палате. Потом пошла на станцию. Если электричку не отменят, я успею получить в консульстве паспорт с визой. И, может быть, забежать в зоомагазин за тараканами для Василисы. И отдать белье в прачечную… И маме завезти продуктов… И два постановления написать… И английский словарь найти… И какую-нибудь литературу по борьбе с организованной преступностью…
И… В электричке я заснула и проспала до самого Питера.
До отъезда у меня оставался один день, в течение которого я планировала привести в порядок дела, оставляемые на попечение Горчакова. Запереть двери, отключить телефон и не отзываться на крики из коридора.
Вывалив из сейфа на стол дела, я приуныла. Почти по каждому делу, а не только по тем, что были на выходе, напрашивались какие-то срочные мероприятия.
Не выдержав, я постучала в стенку Горчакову. Так и есть: сначала из соседнего кабинета пробежали по коридору Зоины каблучки, потом появился верный друг. Я это оценила по достоинству.
— Маш, ну ты что, насовсем уезжаешь? Нет. А за неделю ничего страшного не случится. Ну вот по этому делу я все сделаю, отправлю отдельное поручение и съезжу в тюрьму, возьму образцы слюны. А вот это вполне может полежать, не соскучится.
Лешка ловко рассортировал дела на большую и маленькую кучки; с маленькой он готов был поработать, а большая оставалась ждать моего возвращения. Я вздохнула. Никому не нужны мои дела, придется им, бедненьким, ждать меня.
— Правильно, Машка. Да, кстати, что насчет материала по жене Масловского?
— А что насчет материала?
— Шеф мне велел написать постановление об отказе в возбуждении дела…
— Велел — пиши. — Я повернулась к Горчакову спиной.
— Смешно получается: ты проверку проводила, а я постановление выношу.
Я молчала. Лешка продолжил:
— Я напишу постановление от твоего имени?
— Леша, делай что хочешь.
— О'кей. — Лешка помолчал. — А ты решила, кто тебя в аэропорт повезет?
— Нет еще.
— Правильно. — Лешка елейно покивал головой. — Я тебя знаю, ты это начнешь решать завтра утром, за полчаса до выхода, и в итоге поедешь на автобусе. А потом опоздаешь на самолет. И мы с Зоей останемся без ключей.
— Вот-вот. Мои ключи тебя волнуют, а вовсе не то, что я опоздаю на самолет.
— Какая разница? Даю бесплатный совет: позвони Кораблеву. Они все равно все за штатом, делать им не хрен, пусть Леня поработает извозчиком.
А что, это была хорошая идея. У меня мелькнул было в качестве возможной кандидатуры Старосельцев, но с его машинкой в любой момент могло случиться что-то непредвиденное, а я не могла рисковать. А кораблевский транспорт, надо отдать должное хозяину, содержался в идеальном порядке, как по ходовой части, так и по части внешнего вида, не стыдно приехать в Пулково-2.
Я тянуть не стала, набрала телефонный номер Кораблева в отделе РУБОПа, и он тут же откликнулся.
— Слышал, слышал, что вы, Мария Сергеевна, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, опять отлыниваете, да еще и за границу за государственный счет…
— Леня, за счет Организации Объединенных Наций.
— Какая разница?! А здесь за вас несчастный Горчаков паши?
— Да уж, он такой несчастный. А сколько я за него пахала?
— Ой, ну что ж вы такая мелочная? Отдежурили раз за парня, теперь всю жизнь его попрекать будете?
— Лень, я вообще-то звоню с просьбой, — попыталась я сменить тему.
— Ну конечно, вы ж не позвоните, не спросите: как здоровье, старик, как дела у тебя?
— Прости, Лень. Как здоровье?
— Да уж поздоровее вас, не жалуюсь. Короче, Мария Сергеевна, чего надо?
Не тяните кота за хвост, говорите прямо, а то — «как здоровье», у-тю-тю, сю-сю-сю, тьфу!
Я высказала свою просьбу, и Леня заметно обрадовался.
— Наконец-то и от вас, Мария Сергеевна, будет какая-то польза обществу.
Посылочку друзьям моим передадите?
— Надо же, у тебя друзья в Англии? — удивилась я.
— Да так, деловые контакты. Они во Францию часто ездят по делам и посылочку дочке моей отвезут. Вы же помните, у меня дочка во Франции.
— Какую посылочку?
— Ну, вы посылочку захватите? Там друзьям отдадите моим. А я вас за это в аэропорт отвезу.
— Кораблев, какая еще посылочка?! Учти, я беру с собой очень мало вещей, всего одну сумку. Если посылка большая, она просто не влезет в мой багаж…
— Да ладно, маленькая посылочка. Пакетик, в общем. Во сколько у вас самолет?
— В час дня.
— Понятно. В одиннадцать я у вас. Смотрите, не опоздайте, соберитесь вовремя. Ждать вас никто не будет.
— Понятно, — вздохнула я.
С Кораблевым не забалуешь. Поскольку он будет забирать меня из дому, придется перед отъездом делать генеральную уборку и косметический ремонт, иначе он пройдется по квартире с инспекцией, придерется к какой-нибудь пылинке под диваном и испортит мне настроение на всю грядущую неделю.
Договорившись с Кораблевым, я положила трубку, и мы с Лешкой продолжили сортировку дел. В конце концов я признала Лешкину правоту. Это только кажется, что все дела неотложные, ни одно не может потерпеть. Я искренне так считала много лет, боялась в отпуск уйти или заболеть — ах, все пропало, гипс снимают, клиент уезжает… На третьем году работы меня отправили в институт усовершенствования повышать квалификацию. Так вот, если для иногородних следователей этот месяц повышения квалификации был внеплановым отпуском — они-то все свои дела пооставляли на работе и приехали в Питер с чистой совестью, — то для меня усовершенствование превратилось в сущий ад. До трех часов я высиживала на лекциях, а потом мчалась в прокуратуру и судорожно пыталась не нарушить процессуальные сроки. В результате недовольны были все: преподаватели института — что я задерживала, сдачу рефератов, а прокурор — что я тянула с обвинительными заключениями; а про мужа я уже не говорю, он был недоволен тем, что я дома появляюсь только к ночи. И так я разрывалась до тех пор, пока не загремела с деструктивным аппендицитом в больницу на две недели.
Прикованная к койке, будучи не в состоянии вскочить и бежать допрашивать свидетелей и осматривать вещдоки, я страшно мучилась — а как там без меня мои дела? Выписавшись и доковыляв до прокуратуры, я обнаружила, что все мои дела эти две недели спокойненько пылились в сейфе, но ни одно из них не покрылось плесенью, ни одно не растворилось, и вообще прокуратура не провалилась в тартарары в связи с моей двухнедельной неработоспособностью. Вот тогда я задумалась — а может, и правда, незаменимых нет?
В двенадцать начал разрываться телефон. Я проявила упорство и трубку не снимала. Минут десять он заливался беспрестанно, после чего стали колотиться в дверь.
— Ты что, заперлась? — встревоженным шепотом спросил Горчаков.
Я кивнула. Но дверь так прогибалась под напором желавшего попасть в мой кабинет, что я почла за благо открыть. Может, и не открыла бы, да тяжелая поступь, которой посетитель шел к кабинету, шумное дыхание и уверенная настойчивость недвусмысленно указывали на то, что ко мне ломится родной прокурор.
Конечно, за дверью оказался он. Оглядев взъерошенного Лешку, открытый сейф, гору дел на столе, он не нашел ничего лучшего, чем спросить:
— Ну что, амурами занимаетесь? Двери позакрывали!
Боже, как можно быть таким слепым и не видеть, что делается у тебя под носом, подумала я, зачарованно глядя на шефа. Как можно подозревать в каких-то амурах с Лешкой меня? Неужели он не замечает двух обалдевших от взаимного чувства сотрудников, один из которых (одна) вообще сидит в его собственной приемной? Оба, и Зоя, и Горчаков, последние два дня, в те короткие промежутки времени, что они не обнимаются за запертой дверью горчаковского кабинета, перемещаются по прокуратуре с отсутствующим видом, на вопросы сослуживцев отвечают невпопад и краснеют, когда встречаются взглядами друг с другом. Или шефу просто в голову не приходит, что секретарь и следователь могут влюбиться друг в друга после десяти лет совместной работы, зато нас с Горчаковым он подозревает в тайном сожительстве все эти десять лет? Напрасно.
— Собирайтесь на выезд, — сказал прокурор, игнорируя нашу явную занятость.
— Что, оба? — вопросил Лешка. Шеф кивнул.
— Нападение на ювелирный магазин.
— А мы-то тут при чем? — не сдавался Горчаков. — Милицейская подследственность.
— Четыре трупа, — терпеливо пояснил шеф. — Я тоже еду. Собирайтесь.
— Владимир Иванович, — взмолилась я, — а как же я? У меня самолет завтра утром…
— Во сколько? — деловито уточнил шеф.
— В тринадцать.
— Это не утром. Успеете. — Шеф повернулся и вышел из кабинета, распорядившись уже из коридора:
— Жду вас в машине.
Мы с Горчаковым в отчаянии переглянулись. Мое-то отчаяние было вызвано необходимостью переться на место происшествия и работать там до ночи, вместо того, чтобы привести в порядок дела, пораньше прийти домой, спокойно собраться и выспаться перед отъездом. А Лешкино отчаяние объяснялось предстоящей разлукой с возлюбленной на целый рабочий день. Но все равно друг счел необходимым меня ободрить:
— Не волнуйся, Машка, начнем вместе, потом начальники разъедутся, и я тебя прикрою. Владимир Иванович, — крикнул он вслед прокурору, — а можно Зою взять в качестве понятой?..
Глава 6
Брать с собой Зою и оголять тем самым прокуратуру, и так уже оставшуюся на время без начальства и следственного аппарата, шеф не разрешил.
Задолго до подъезда к ювелирному магазину, где нас ждали четыре трупа, было понятно, что там — место происшествия. Я в жизни не видела такого количества милицейского транспорта всех мастей. Поодаль стояли три «скорые помощи», и, по-моему, была еще парочка пожарных машин.
Когда мы вошли в магазин, Лешка присвистнул. Да, прав был шеф, пригнав сюда двоих следователей. На мой взгляд, не помешал бы еще и третий, судя по тому количеству ювелирных украшений, которое было вытащено из разбитых стеклянных витрин и разбросано по полу. Предстоящее описание кучи гильз, уже промаркированных криминалистами, было просто ерундовой работой по сравнению с бриллиантами и изумрудами, призывно сверкавшими в ожидании своего часа. Помимо того, что описание четырех трупов — занятие муторное и длительное, особенно если учесть обилие огнестрельных ранений, конечно, надо скрупулезно заносить в протокол подробные характеристики всего этого ювелирного богатства, чтобы потом было понятно, что именно взяли преступники, а что под шумок пытались прибрать к рукам патрульно-постовая служба и труповозы.
В общем, при беглом взгляде на место происшествия я поняла, что не еду ни в какую Англию, а всю неделю сижу тут и осматриваю все это безобразие.
— Кого хоть убили? — задал за моей спиной грамотный вопрос следователь Горчаков.
На полу торгового зала лежали три тела, одно из которых, судя по темно-синей военизированной форме, принадлежало охраннику магазина. Рядом с ним ничком лежал еще один мертвый мужчина: жгучий брюнет, одетый очень хорошо и дорого. Голова его была вывернута в сторону, виднелись пышные чернющие усы.
Поодаль, ближе к витринам, располагался труп женщины. Даже сквозь рваные огнестрельные раны и кровь было видно, что при жизни она была молода и хороша собой. Впрочем, в таких нарядах и при таком уходе за собой каждая мартышка будет хороша и привлекательна.
За прилавком находился четвертый труп — молоденькой продавщицы, судя по форменному халатику.
Начальник уголовного розыска отрапортовал, что большие люди из ГУВД только что уехали организовывать работу и что никаких свидетелей происшедшего нет.
— Что, вообще? Так не бывает, — возразил ему Горчаков.
Начальник розыска развел руки.
— Мы уже все тут прочесали. В момент нападения в зале были только охранник и продавщица. Да еще два покупателя зашли. На свою беду. — Он показал глазами на трупы. — Работники магазина услышали выстрелы, в зал выходить, естественно, побоялись, стали вызывать милицию. Приехала группа захвата, а тут уже трупы валяются.
— А на улице? — пристал Горчаков.
— А что на улице? Магазин за углом от оживленной трассы, здесь даже машины не паркуются. Никто ничего не видел. А если кто чего и видел, так давно разбежались.
— То есть мы даже не знаем, сколько народа магазин грабило? — вступила я.
— Получается, что так.
— И машин отъезжавших никто не видел?
— Мария Сергеевна, как сквозь землю. То ли на машине уехали, то ли в ближайшую подворотню пробежали. Ищем.
— Хоть бы собаку вызвали… — проворчала я.
— Ну, Мария Сергеевна, не учите нас жить. Собачка была, след не взяла, уехала. Справочку написала, что не представилось возможным.
Дальше начальник розыска обрадовал нас тем, что стреляли из автомата и что гильз криминалисты насчитали на два рожка. И все одной серии.
— Значит, стрелок один, — резюмировал Лешка. — А взяли-то много?
Начальник РУВД увлек нас с Горчаковым в служебные помещения магазина.
Там в комнате с табличкой «Директор» сидела привлекательная женщина средних лет, откинувшись на спинку стула и безвольно вытянув стройные ноги. На лбу у нее лежал мокрый носовой платок. Она беззвучно рыдала, по лицу текла тушь.
— Антонина Ивановна, — кашлянув, позвал начальник РУВД.
Она шевельнулась и открыла глаза.
— Вот следователи, — представил нас наш провожатый, — расскажите в двух словах…
Антонина Ивановна, собравшись с силами, довольно связно поведала нам о том, что магазин открылся в одиннадцать. К четверти двенадцатого подъехала пара покупателей, они договаривались, что к их приезду в магазине будет определенный товар.
— Какой? — тут же стал уточнять Лешка. — Когда договаривались, с кем, кто они такие?
— Скажу, все скажу, — прорыдала директриса, сняла со лба платок и громко высморкалась в него, потом продолжила:
— Они колье заказывали, «Ниагара», белое золото, бриллианты, грушевидный сапфир девять каратов… А где колье?! — вдруг резко вскочила она со стула.
Стоящая рядом с ней сотрудница бережно усадила ее обратно, бормоча что-то успокаивающее.
— Я посмотрю, — снова вскочила она.
— Антонина Ивановна, мы еще не начинали осмотр, пока туда лучше не ходить, — мягко сказала я. — А кто эти покупатели? Вы их знали раньше?
— Да, — она кивнула и, схватив лежавшую на столе сумочку, стала рыться в ней. — Сейчас, сейчас… Нет, не могу найти! — Она отбросила сумочку, откинулась на стул и снова зарыдала, но очень быстро справилась с собой. — У меня визитка была… Ну где же она… В общем, это… Его зовут… Ой, господи!
Все из головы вылетело… Ну, этот…
Пока она силилась вспомнить имя клиента, меня потянул за руку втиснувшийся в кабинет оперативник.
— Мария Сергеевна, — тихо сказал он, — можно вас на минутку?..
Я извинилась, вышла за ним в коридор, и он потащил меня в торговый зал, объясняя на ходу:
— Там мобильник звонит у трупа.
— Ну, возьмите и ответьте, — посоветовала я.
— Вы разрешаете?
Я кивнула, отметив, что для нового начальника РУВД скандалы с прокуратурой даром не проходят, не то, что для старого, которому все наши пожелания не топтать следы и не хватать вещдоки были как мертвому припарки. Еще и двух недель не прошло с тех пор, как участковый, вызванный на труп в парадной, нашел возле трупа нож, поднял его, аккуратно вытер от крови (как он потом объяснял — чтоб не стыдно было следователю показать) и положил в полиэтиленовый пакет, который потом аккуратно вручил прибывшему представителю прокуратуры, — Алексею Евгеньевичу Горчакову. Горчаков от такого усердия впал в тихое бешенство, был скандал. В который раз на пальцах объясняли участковым и пэпээсникам[2], что вообще нельзя менять обстановку на месте происшествия, курить даже нельзя, плевать и открывать окна — меняется температура, потом время смерти не установить достоверно… Поминали зарубежные страны, например, Германию, где члены следственной группы ходят на место происшествия в специальных костюмах, чтобы не внести туда свои микрочастицы и запах… Ой, да много чего можно привести в пример; одно непонятно — ведь любой обыватель, начитавшийся книжек и насмотревшийся сериалов, и то будет более грамотно вести себя в такой ситуации. А сотрудник милиции, даже если предположить, что он полностью неграмотный и в ведомости на зарплату ставит не свою подпись, а отпечаток пальца, — глухим и слепым по определению быть не может; так что ж, не видит и не слышит, как надо вести себя на месте происшествия? Ведь в зубах навязло. Лет десять назад прокурор города вынужден был издать специальный приказ, которым запретил работникам милиции «бесцельно передвигаться по месту происшествия и трогать без надобности какие-либо предметы», так и было написано. Объяснение одно — пришло новое поколение, которое не знает приказа десятилетней давности.
Отмечая явные сдвиги в поведении стражей порядка, я наблюдала, как опер присел перед трупом мужчины и аккуратно, почти не меняя положения мертвого тела, достал из внутреннего кармана его пиджака мобильный телефон, продолжавший трезвонить на очень знакомый мотив, который я поначалу не идентифицировала.
Теперь этим никого не удивишь, в модных телефончиках есть такая функция — можно самому создать любую мелодию, если заданный набор тебя не устраивает. Вот у нашего начальника РУВД телефон играет «Наша служба и опасна, и трудна…». Но фантазия у богатых владельцев трубок почему-то не идет дальше «Мурки» или гимна Советского Союза. А здесь, похоже, не тот случай — что-то необычное. Я не сразу осознала, что телефон покойника наигрывает себе «Похоронный марш». Опер нажал на кнопочку и стал слушать, держа трубку в некотором отдалении от уха, так, что даже я расслышала мужской голос с кавказским акцентом, спрашивающий:
«Але, Осетрина, ты где там?»
Опер посмотрел на меня, я махнула ему рукой, и он, не отвечая, отключился от соединения.
— Какая такая Осетрина? — спокойно спросил он, кладя телефон на пол рядом с трупом.
— Неужели сам Асатурян? — спросила я, присаживаясь на корточки, чтобы лучше разглядеть лицо трупа, повернутое в профиль.
В торговый зал из служебных помещений вышел Горчаков и сообщил, что колье в сейфе, а клиента звали Теодор Сергеевич.
— Ну да, Асатурян, — подтвердила я, не поднимаясь с корточек и глядя снизу вверх на Горчакова, казавшегося мне из такого положения совсем огромным, высоким и толстым.
«Туда же, — мстительно подумала я, — престарелый отец семейства, пузо отрастил и лысину, а бес в ребро…»
Опер потребовал объяснений. Я, как крупный специалист в области борьбы с организованной преступностью, рассказала ему про криминального авторитета Асатуряна по кличке Осетрина, который нажил себе немалое состояние на оригинальном бизнесе. Его соотечественники похищали людей, как правило, небедных армян, грузин, иногда — азербайджанцев, требовали выкуп, причем суммы заламывали несусветные. Родственники похищенных не знали, что делать, в милицию идти боялись, и тут кто-то советовал обратиться к авторитетному человеку — Теодору Сергевичу. Родственники шли к Осетрине, плакались, что миллион долларов собрать они не смогут. Теодор Сергеевич, выслушав ходоков, выяснял, а какую сумму они могут собрать реально, после чего обещал помочь, договориться с похитителями, чтобы те снизили до разумных пределов размер выкупа. Похитители, немного поломавшись, естественно, снижали. Родственники в результате получали обратно похищенного, живого и невредимого, а похитители и Осетрина делили пополам выкуп, и все были довольны. Но, насколько я знала, Осетрина уже несколько лет как отошел от дел. Он прикупил себе колбасный заводик, исправно получал с него дивиденды и, судя по намерению приобрести дорогущее украшение авторской работы, чтобы надеть его на шею прекрасной девушке, вовсю наслаждался жизнью.
Горчаков подтвердил сообщенную мной информацию и добавил, что касса не тронута, так как выручки в ней не было в связи с тем, что магазин только что открылся, да и вообще она в соседнем зале, и кассирша к моменту нападения еще даже не вышла из служебного помещения. По предварительным прикидкам работников магазина, пропало несколько золотых украшений с бриллиантами на общую сумму около трехсот тысяч рублей. Я пожала плечами — на мой взгляд, на полу валялось бранзулеток на гораздо большую сумму.
Задолго до подъезда к ювелирному магазину, где нас ждали четыре трупа, было понятно, что там — место происшествия. Я в жизни не видела такого количества милицейского транспорта всех мастей. Поодаль стояли три «скорые помощи», и, по-моему, была еще парочка пожарных машин.
Когда мы вошли в магазин, Лешка присвистнул. Да, прав был шеф, пригнав сюда двоих следователей. На мой взгляд, не помешал бы еще и третий, судя по тому количеству ювелирных украшений, которое было вытащено из разбитых стеклянных витрин и разбросано по полу. Предстоящее описание кучи гильз, уже промаркированных криминалистами, было просто ерундовой работой по сравнению с бриллиантами и изумрудами, призывно сверкавшими в ожидании своего часа. Помимо того, что описание четырех трупов — занятие муторное и длительное, особенно если учесть обилие огнестрельных ранений, конечно, надо скрупулезно заносить в протокол подробные характеристики всего этого ювелирного богатства, чтобы потом было понятно, что именно взяли преступники, а что под шумок пытались прибрать к рукам патрульно-постовая служба и труповозы.
В общем, при беглом взгляде на место происшествия я поняла, что не еду ни в какую Англию, а всю неделю сижу тут и осматриваю все это безобразие.
— Кого хоть убили? — задал за моей спиной грамотный вопрос следователь Горчаков.
На полу торгового зала лежали три тела, одно из которых, судя по темно-синей военизированной форме, принадлежало охраннику магазина. Рядом с ним ничком лежал еще один мертвый мужчина: жгучий брюнет, одетый очень хорошо и дорого. Голова его была вывернута в сторону, виднелись пышные чернющие усы.
Поодаль, ближе к витринам, располагался труп женщины. Даже сквозь рваные огнестрельные раны и кровь было видно, что при жизни она была молода и хороша собой. Впрочем, в таких нарядах и при таком уходе за собой каждая мартышка будет хороша и привлекательна.
За прилавком находился четвертый труп — молоденькой продавщицы, судя по форменному халатику.
Начальник уголовного розыска отрапортовал, что большие люди из ГУВД только что уехали организовывать работу и что никаких свидетелей происшедшего нет.
— Что, вообще? Так не бывает, — возразил ему Горчаков.
Начальник розыска развел руки.
— Мы уже все тут прочесали. В момент нападения в зале были только охранник и продавщица. Да еще два покупателя зашли. На свою беду. — Он показал глазами на трупы. — Работники магазина услышали выстрелы, в зал выходить, естественно, побоялись, стали вызывать милицию. Приехала группа захвата, а тут уже трупы валяются.
— А на улице? — пристал Горчаков.
— А что на улице? Магазин за углом от оживленной трассы, здесь даже машины не паркуются. Никто ничего не видел. А если кто чего и видел, так давно разбежались.
— То есть мы даже не знаем, сколько народа магазин грабило? — вступила я.
— Получается, что так.
— И машин отъезжавших никто не видел?
— Мария Сергеевна, как сквозь землю. То ли на машине уехали, то ли в ближайшую подворотню пробежали. Ищем.
— Хоть бы собаку вызвали… — проворчала я.
— Ну, Мария Сергеевна, не учите нас жить. Собачка была, след не взяла, уехала. Справочку написала, что не представилось возможным.
Дальше начальник розыска обрадовал нас тем, что стреляли из автомата и что гильз криминалисты насчитали на два рожка. И все одной серии.
— Значит, стрелок один, — резюмировал Лешка. — А взяли-то много?
Начальник РУВД увлек нас с Горчаковым в служебные помещения магазина.
Там в комнате с табличкой «Директор» сидела привлекательная женщина средних лет, откинувшись на спинку стула и безвольно вытянув стройные ноги. На лбу у нее лежал мокрый носовой платок. Она беззвучно рыдала, по лицу текла тушь.
— Антонина Ивановна, — кашлянув, позвал начальник РУВД.
Она шевельнулась и открыла глаза.
— Вот следователи, — представил нас наш провожатый, — расскажите в двух словах…
Антонина Ивановна, собравшись с силами, довольно связно поведала нам о том, что магазин открылся в одиннадцать. К четверти двенадцатого подъехала пара покупателей, они договаривались, что к их приезду в магазине будет определенный товар.
— Какой? — тут же стал уточнять Лешка. — Когда договаривались, с кем, кто они такие?
— Скажу, все скажу, — прорыдала директриса, сняла со лба платок и громко высморкалась в него, потом продолжила:
— Они колье заказывали, «Ниагара», белое золото, бриллианты, грушевидный сапфир девять каратов… А где колье?! — вдруг резко вскочила она со стула.
Стоящая рядом с ней сотрудница бережно усадила ее обратно, бормоча что-то успокаивающее.
— Я посмотрю, — снова вскочила она.
— Антонина Ивановна, мы еще не начинали осмотр, пока туда лучше не ходить, — мягко сказала я. — А кто эти покупатели? Вы их знали раньше?
— Да, — она кивнула и, схватив лежавшую на столе сумочку, стала рыться в ней. — Сейчас, сейчас… Нет, не могу найти! — Она отбросила сумочку, откинулась на стул и снова зарыдала, но очень быстро справилась с собой. — У меня визитка была… Ну где же она… В общем, это… Его зовут… Ой, господи!
Все из головы вылетело… Ну, этот…
Пока она силилась вспомнить имя клиента, меня потянул за руку втиснувшийся в кабинет оперативник.
— Мария Сергеевна, — тихо сказал он, — можно вас на минутку?..
Я извинилась, вышла за ним в коридор, и он потащил меня в торговый зал, объясняя на ходу:
— Там мобильник звонит у трупа.
— Ну, возьмите и ответьте, — посоветовала я.
— Вы разрешаете?
Я кивнула, отметив, что для нового начальника РУВД скандалы с прокуратурой даром не проходят, не то, что для старого, которому все наши пожелания не топтать следы и не хватать вещдоки были как мертвому припарки. Еще и двух недель не прошло с тех пор, как участковый, вызванный на труп в парадной, нашел возле трупа нож, поднял его, аккуратно вытер от крови (как он потом объяснял — чтоб не стыдно было следователю показать) и положил в полиэтиленовый пакет, который потом аккуратно вручил прибывшему представителю прокуратуры, — Алексею Евгеньевичу Горчакову. Горчаков от такого усердия впал в тихое бешенство, был скандал. В который раз на пальцах объясняли участковым и пэпээсникам[2], что вообще нельзя менять обстановку на месте происшествия, курить даже нельзя, плевать и открывать окна — меняется температура, потом время смерти не установить достоверно… Поминали зарубежные страны, например, Германию, где члены следственной группы ходят на место происшествия в специальных костюмах, чтобы не внести туда свои микрочастицы и запах… Ой, да много чего можно привести в пример; одно непонятно — ведь любой обыватель, начитавшийся книжек и насмотревшийся сериалов, и то будет более грамотно вести себя в такой ситуации. А сотрудник милиции, даже если предположить, что он полностью неграмотный и в ведомости на зарплату ставит не свою подпись, а отпечаток пальца, — глухим и слепым по определению быть не может; так что ж, не видит и не слышит, как надо вести себя на месте происшествия? Ведь в зубах навязло. Лет десять назад прокурор города вынужден был издать специальный приказ, которым запретил работникам милиции «бесцельно передвигаться по месту происшествия и трогать без надобности какие-либо предметы», так и было написано. Объяснение одно — пришло новое поколение, которое не знает приказа десятилетней давности.
Отмечая явные сдвиги в поведении стражей порядка, я наблюдала, как опер присел перед трупом мужчины и аккуратно, почти не меняя положения мертвого тела, достал из внутреннего кармана его пиджака мобильный телефон, продолжавший трезвонить на очень знакомый мотив, который я поначалу не идентифицировала.
Теперь этим никого не удивишь, в модных телефончиках есть такая функция — можно самому создать любую мелодию, если заданный набор тебя не устраивает. Вот у нашего начальника РУВД телефон играет «Наша служба и опасна, и трудна…». Но фантазия у богатых владельцев трубок почему-то не идет дальше «Мурки» или гимна Советского Союза. А здесь, похоже, не тот случай — что-то необычное. Я не сразу осознала, что телефон покойника наигрывает себе «Похоронный марш». Опер нажал на кнопочку и стал слушать, держа трубку в некотором отдалении от уха, так, что даже я расслышала мужской голос с кавказским акцентом, спрашивающий:
«Але, Осетрина, ты где там?»
Опер посмотрел на меня, я махнула ему рукой, и он, не отвечая, отключился от соединения.
— Какая такая Осетрина? — спокойно спросил он, кладя телефон на пол рядом с трупом.
— Неужели сам Асатурян? — спросила я, присаживаясь на корточки, чтобы лучше разглядеть лицо трупа, повернутое в профиль.
В торговый зал из служебных помещений вышел Горчаков и сообщил, что колье в сейфе, а клиента звали Теодор Сергеевич.
— Ну да, Асатурян, — подтвердила я, не поднимаясь с корточек и глядя снизу вверх на Горчакова, казавшегося мне из такого положения совсем огромным, высоким и толстым.
«Туда же, — мстительно подумала я, — престарелый отец семейства, пузо отрастил и лысину, а бес в ребро…»
Опер потребовал объяснений. Я, как крупный специалист в области борьбы с организованной преступностью, рассказала ему про криминального авторитета Асатуряна по кличке Осетрина, который нажил себе немалое состояние на оригинальном бизнесе. Его соотечественники похищали людей, как правило, небедных армян, грузин, иногда — азербайджанцев, требовали выкуп, причем суммы заламывали несусветные. Родственники похищенных не знали, что делать, в милицию идти боялись, и тут кто-то советовал обратиться к авторитетному человеку — Теодору Сергевичу. Родственники шли к Осетрине, плакались, что миллион долларов собрать они не смогут. Теодор Сергеевич, выслушав ходоков, выяснял, а какую сумму они могут собрать реально, после чего обещал помочь, договориться с похитителями, чтобы те снизили до разумных пределов размер выкупа. Похитители, немного поломавшись, естественно, снижали. Родственники в результате получали обратно похищенного, живого и невредимого, а похитители и Осетрина делили пополам выкуп, и все были довольны. Но, насколько я знала, Осетрина уже несколько лет как отошел от дел. Он прикупил себе колбасный заводик, исправно получал с него дивиденды и, судя по намерению приобрести дорогущее украшение авторской работы, чтобы надеть его на шею прекрасной девушке, вовсю наслаждался жизнью.
Горчаков подтвердил сообщенную мной информацию и добавил, что касса не тронута, так как выручки в ней не было в связи с тем, что магазин только что открылся, да и вообще она в соседнем зале, и кассирша к моменту нападения еще даже не вышла из служебного помещения. По предварительным прикидкам работников магазина, пропало несколько золотых украшений с бриллиантами на общую сумму около трехсот тысяч рублей. Я пожала плечами — на мой взгляд, на полу валялось бранзулеток на гораздо большую сумму.