Игорь ждал меня дома. Свои вещи он собрал в две сумки, сухо, сквозь зубы, поставил меня в известность, что поживет пока у отчима, алименты будет передавать мне через маму, с ребенком будем видеться поровну, – и все слова, которые я могла бы сказать, застряли у меня в горле. Вот и все…
Бросив сумку на стол так, что из нее высыпалось все содержимое, я села на диван, закрыла руками лицо и заплакала, горько-горько. Ведь хотела в душе разрыва с мужем, а когда получила то, что хотела, – стало страшно. И плохо. Да нет, не разрыва я хотела, а избавления, расставания – слово не находилось…
– Откуда у тебя эта фотография?!
– Что? – оторвала я мокрые ладони от заплаканного лица.
– Я спрашиваю, откуда у тебя эта фотография? Это я делал монтаж, но для установщиков. Как она к тебе попала?!
Все-таки муж мой рехнулся на деятельности своего учреждения. Даже в момент последней встречи с женой его смог взволновать подрыв режима секретности. В руках он вертел снимок с Красной площади.
– Так это монтаж?!
– И довольно грубый – видишь, освещенность мужской и женской фигур разная, смотрят они в разные стороны, а такое редко бывает на профессиональном снимке: смотрят либо друг на друга, либо оба в объектив, а тут девица в объектив, а он на птичек. Я парня добавил, а девица на фотографии была.
– А компьютерный код на обороте фотографии как же сохранился?
– Ну, Швецова, это элементарно делается в лабораторных условиях.
– Спасибо тебе, Игорь! – с чувством сказала я. – Ты очень хороший специалист!
– Не заговаривай мне зубы, Швецова, – злобно сказал он, и я поняла, что пора уносить ноги.
– Спасибо тебе еще раз, но честно скажу, что не хочу здесь оставаться. Пока мама с Бегемотиком на даче, поживи здесь, а я у Машки. Мне так спокойнее будет, ладно?
– Это твое дело, Швецова, – сухо сказал он. – Я ухожу, а ты живи где хочешь. Если дома не живется, – пожалуйста, ты уже свободный человек. Шляйся где хочешь, воспитывать тебя некому.
И мне опять захотелось бежать от него как можно дальше.
10
Бросив сумку на стол так, что из нее высыпалось все содержимое, я села на диван, закрыла руками лицо и заплакала, горько-горько. Ведь хотела в душе разрыва с мужем, а когда получила то, что хотела, – стало страшно. И плохо. Да нет, не разрыва я хотела, а избавления, расставания – слово не находилось…
– Откуда у тебя эта фотография?!
– Что? – оторвала я мокрые ладони от заплаканного лица.
– Я спрашиваю, откуда у тебя эта фотография? Это я делал монтаж, но для установщиков. Как она к тебе попала?!
Все-таки муж мой рехнулся на деятельности своего учреждения. Даже в момент последней встречи с женой его смог взволновать подрыв режима секретности. В руках он вертел снимок с Красной площади.
– Так это монтаж?!
– И довольно грубый – видишь, освещенность мужской и женской фигур разная, смотрят они в разные стороны, а такое редко бывает на профессиональном снимке: смотрят либо друг на друга, либо оба в объектив, а тут девица в объектив, а он на птичек. Я парня добавил, а девица на фотографии была.
– А компьютерный код на обороте фотографии как же сохранился?
– Ну, Швецова, это элементарно делается в лабораторных условиях.
– Спасибо тебе, Игорь! – с чувством сказала я. – Ты очень хороший специалист!
– Не заговаривай мне зубы, Швецова, – злобно сказал он, и я поняла, что пора уносить ноги.
– Спасибо тебе еще раз, но честно скажу, что не хочу здесь оставаться. Пока мама с Бегемотиком на даче, поживи здесь, а я у Машки. Мне так спокойнее будет, ладно?
– Это твое дело, Швецова, – сухо сказал он. – Я ухожу, а ты живи где хочешь. Если дома не живется, – пожалуйста, ты уже свободный человек. Шляйся где хочешь, воспитывать тебя некому.
И мне опять захотелось бежать от него как можно дальше.
10
Бесов мне не понравился. Внешне типичный «бык во фраке» (у моего ребенка есть такая игрушка – стоящий на задних ногах плюшевый бычок с вытаращенными глазами, с увесистыми кулачками, в куцем фраке, а на ногах – борцовки; и называется все это великолепие, судя по ярлыку, «игрушка „бык во фраке"»). Маленькие бегающие глазки, зализанные назад волосы, спортивный костюм на спортивной фигуре – в общем, вид просто нарицательный. Что уж там в Новгороде на его совести, не знаю, – у него на новорусском лице написано, что он не из законопослушных бизнесменов; и тем не менее за убийство в тюрьме он сидел зря.
Я, правда, была не в лучшей форме для ответственного допроса, и он это чувствовал: отвечал равнодушно, ничему не удивлялся. Как только его привели в следственный кабинет, я представилась и сказала, что дело теперь у меня в производстве. Он никак на это не прореагировал. Тогда я сказала, что доказательств его вины в деле нет и я освобождаю его из изолятора. Он кивнул. Ну ладно, как говаривал Шарапов: «Что ж, он теперь в ногах у нас валяться должен?»
Настроения колоть его не было у меня никакого; я пару секунд поколебалась – выложить ему фотографию сейчас или сделать это позже, когда он придет ко мне в кабинет, – и решилась. Вынув фотографию из сумочки, я закрыла листом бумаги Наташу с Мавзолеем и повернула изображение к Бесову.
– Узнаете?
– Это я, – равнодушно сказал Бесов.
– Где вы сняты и когда?
– Не помню.
– Вспомните! Это важно.
– Не помню. – Бесов отвернулся.
– Скажите, Сергей Юрьевич, кто вас так подставил? Я не поверю, что вы почти три месяца в камере ни разу об этом не думали.
– Думал.
– Ну и?..
– Ума не приложу.
– Ну что ж, после освобождения можете съездить в Новгород, а через неделю придете ко мне вместе с адвокатом. Всего хорошего.
Я собрала свои бумажки и вышла из кабинета.
Ехать в прокуратуру было поздно. На душе кошки скребли; нет, скорее к Машке, может, хоть она меня немножко успокоит…
Решив, что надо внести в Машкино хозяйство посильный вклад и купить каких-нибудь продуктов, а то неудобно сидеть на ее шее, я зашла в магазин, купила пирожных, ветчины, минералки и десяток яиц в отдельный мешочек.
Стоя на остановке, я смотрелась в стеклянную стенку навеса и думала, почему я так скромно выгляжу даже в ярком и дорогущем плаще.
Иногда на меня накатывает что-то, и мне смертельно хочется иметь броскую и вызывающую внешность: отрастить копну волос и выкрасить их в «дикую вишню», надеть юбку до пупа, и вязаные колготки, и туфли на трехсантиметровой платформе, вроде тех, с которых упала «Спайс-герл», сломав себе ногу. Покрасить ногти черным лаком и в комплекте с ним использовать помаду «Руж-нуар». А в уши повесить клипсы длиной до плеч.
Но это минутная слабость. Наверное, каждая женщина хотя бы раз в жизни хочет выглядеть прямо противоположно тому, что имеет от природы. В старом журнале «Гламур» я видела рекламу краски для волос, утверждавшую, что «каждая женщина хотя бы раз в жизни должна быть рыжей»!
А начав анализировать, почему я, вопреки своим амбициям, выгляжу так «комильфо», я поняла, что мой внешний вид подчинен моей работе. Я подсознательно рассчитываю, что должна выглядеть достаточно прилично, чтобы беседовать с представителями высших классов и купечества, то есть с депутатами и бизнесменами, которые одеваются в бутиках и причесываются в салонах и всех других по одежке встречают. Но ни в коем случае не создавать у них впечатления, что я могу позволить себе дорогие вещи: я ведь государственная служащая с фиксированной зарплатой, которой не то что на педикюр в салоне – на еду не всегда хватает; и одновременно не раздражать представителей средних классов вычурностью облика и излишней холеностью, да и бомжей не отталкивать. А когда я рассматриваю себя в зеркале – отжалев, что не обладаю броскими чертами, – я понимаю, что надо сказать родителям спасибо за свое лицо, располагающее к себе и обвиняемых, и потерпевших. Один опер мне как-то сказал: «Тебе бы, Маша, у нас на агентуре сидеть: у тебя бы люди за одну твою улыбку работали».
Мои размышления прервал сильный толчок в спину, отчего я чуть не выронила сумку и пакеты. Какой-то пьяненький дядька, похоже, попытался пройти прямо сквозь меня. Сил не было огрызаться, тем более что подошел мой трамвай. Забравшись в вагон, я стала доставать из сумочки удостоверение, чтобы показать кондуктору, и вдруг обнаружила, что у меня в руках нет мешочка с яйцами. Ни фига себе – средь бела дня, на оживленной улице, типичнейший «рывок»; дядька-то не просто меня в спину двинул – он себе яичницу на ужин зарабатывал! У меня аж слезы на глаза навернулись от обиды. Достойное завершение славного дня!
Из гущи народа, наполнявшего трамвай, ко мне протиснулась знакомая адвокатеса из нашей консультации.
– Привет, Машуня! Из тюрьмы? Я тоже только что закончила.
– Из нее. Ты представляешь, Ирина, у меня только что десяток яиц украли!
– Как это украли?!
– Да так: стою на остановке, мимо проходит мужик, сильно меня толкает, спохватываюсь – в руке нет мешка с яйцами!
– Маша! Но это же не кража! Это типичнейший грабеж, открытое похищение!
– Да хоть бандитизм, мне от этого не легче. Последние шесть тысяч на яйца истратила…
К Машке я едва приплелась. Не успела я войти в прихожую, как зазвонил телефон: это Горчаков проверял, жива ли я еще.
Убедившись, что я плохо соображаю, Машка стала спрашивать, что со мной случилось на этот раз.
– Представляешь, – говорю я ей, – десяток яиц у меня сперли на остановке, а Горчаков кричит, чтобы я шла заявлять в милицию. Что ж, я приду и буду требовать возбудить дело о краже яиц стоимостью шесть тысяч?
– Маша! – подняла брови подруга. – А почему яйца такие дорогие?!
… Следующим утром, когда я вышла на улицу и направилась на работу, мне в глаза бросились двое молодых людей с короткими стрижками и профессиональной цепкостью взгляда, сидевшие на корточках напротив парадного. На земле возле них стояла банка из-под джин-тоника. «Это в восемь часов утра», – машинально отметила я. Впечатление пивших с вечера они никоим образом не производили.
Я внимательно рассмотрела их, а они, не стесняясь, разглядывали меня.
За углом стоял еще один юноша с короткой уставной стрижкой. Увидев меня, он огляделся и двинулся следом за мной походкой скучающего человека. У метро его сменил еще один, похожий на него, как брат-близнец.
На работу я явилась полностью деморализованная. Я не пошла звонить Синцову из канцелярии или от помощников по гражданскому надзору (ну не слушают же они всю прокуратуру?!), а воспользовалась своим собственным телефоном. Дозвонившись, я высказала Андрею все, что я думаю о профессиональной деградации сотрудников наружной службы, если «срубить» их наблюдение не представляет труда даже неспециалисту, и что в следующий раз я просто проверю у них документы или сдам в ближайшее отделение.
Андрей картинно мне сочувствовал; судя по тому, как он мне подыгрывал, мы оба чувствовали себя как Бим и Бом на арене, которые выкрикивают интимные сообщения, адресованные друг другу, стараясь, чтобы их услышали задние ряды амфитеатра.
Войдя ко мне в кабинет, Стас, похоже, почувствовал витавшие в воздухе флюиды моего негодования и куда-то исчез. Через пятнадцать минут он вернулся с мороженым, налил мне кофе и поставил на мой стол поднос, на котором рядом с чашкой лежала гвоздика.
Пока я успокаивала нервы кофе с мороженым, Стас развлекал меня:
– Маша, слышала? Уже про убийство Версаче анекдот придумали: один новый русский другому говорит: «С Васькой-киллером какая неприятность-то приключилась! Он на Майами уезжал, спросил меня, не нужно ли мне там чего; ну, я ему „Версаче" заказал, а он меня неправильно понял…»
Я фыркнула, и Стас, поняв, что я уже работоспособна, принес дело об убийстве Боценко.
Открыв фототаблицу к протоколу осмотра места происшествия, я поразилась тому, какая красавица лежала на затоптанной лестничной площадке в луже крови. Невероятной длины и красоты ноги, длинные прямые каштановые волосы, даже в смерти поза ее была изящной, а выражение лица – безмятежным.
– Похоже, что она для «Плейбоя» позирует, правда? – сказал Стас.
– Да уж, редко увидишь такой красивый труп. Могу себе представить, какой она была живая.
– Она, кстати, три года назад получила звание «Первой вице-мисс» на конкурсе красоты и некоторое время работала фотомоделью. Закончила Институт точной механики и оптики и компьютерные курсы. Единственная дочь заместителя начальника Управления ГУВД, которое занимается оперативно-поисковыми мероприятиями. Мать у нее умерла пять лет назад. В апреле она стала работать в Управлении, в аналитическом отделе на компьютере, – видимо, отец туда устроил. Лейтенант милиции. Убийство на первый взгляд выглядит как разбойное; без десяти восемь она вышла из квартиры, отец за ней присылал машину каждое утро. Сам он в тот день дежурил сутки. В двадцать минут девятого водитель по рации ему сообщил, что Юля из дому не вышла. Боценко попросил водителя подняться в квартиру, у них иногда замок барахлил, и он подумал, что Юле просто не закрыть дверь. Водитель вошел в парадную и между третьим и четвертым этажами увидел труп.
– А он не видел, чтобы кто-то выходил из парадного?
– Он к парадному не подъезжал, по инструкции останавливался всегда за углом дома.
– Кто милицию вызвал?
– Он, и «скорую помощь» тоже, и сразу сообщил Боценко.
– Ты говоришь, разбойное убийство? А что взяли?
– Отец говорит, что у нее должно было быть триста тысяч, а в кошельке одна мелочь.
– А кошелек где был?
– Вот в том-то и дело: на фототаблице – видишь – рядом с ней лежит сумка, причем закрытая. Кошелька нигде нет. Но если отец говорит, что в кошельке одна мелочь, значит, кошелек он после убийства видел.
– Постой-ка, фототаблица сама по себе не документ, а что написано в протоколе осмотра?
– А в протоколе ничего не написано ни про сумочку, ни про кошелек.
– Как это?
– На, посмотри, если не веришь.
Действительно, протокол осмотра места происшествия уместился на двух страницах и, кроме описания трупа, ничего не содержал.
Листая дело, я позвонила следователю Баркову, чья фамилия значилась в протоколе. Мои претензии он прервал своими:
– Тебе хорошо говорить, а мне к трупу подойти позволили только тогда, когда забрали уже все, что можно. Ты же знаешь, дежурный следователь приезжает, когда все уже затоптано и утрачено. А тут еще сразу слетелись все начальники разведки. Опер, который первым на место прибыл, мне сказал, что сумочку ее у криминалиста из рук вырвали, еле дождались, пока он по сумочке кистью с сажей мазнул; говорят – «нет отпечатков», и сразу ее забрали. Мне дали только трупные явления зафиксировать, спасибо и на этом. На место выезжал Дима Сергиенко; мы с ним посовещались и решили, что следы контактного взаимодействия на одежде вряд ли есть, поэтому не стали ее снимать на месте. Единственное, что он мне дельного по осмотру сказал, – это что рана у нее на спине, ножевая, на высоте ста пятидесяти трех сантиметров от земли, то есть злодей здоровый, около двух метров ростом. Цепочка у нее сорвана с шеи – там царапинка, и отец говорит, что была цепочка. А в общем, я тебе не завидую, поскольку дело гнилое. Не верится мне что-то в разбойное нападение, и этот слет стервятников на место убийства мне не нравится. Хочу тебя предупредить, что вся «наружка» сейчас якобы работает на это убийство, вроде бы они поклялись, что весь город перетрясут, так что наверняка что-нибудь тебе принесут в клюве, жди. В общем, я успел только отца допросить, по связям еще не работал…
Поговорив с Барковым, я снова пролистала дело. Да, допрос отца был подробный, но его, конечно, надо было вызывать снова. Мне хотелось самой с ним поговорить, кое-какие вопросы Барков не задал. Ему простительно: он никаких компроматов про «наружку» не знал, а мне хотелось поговорить с папой Юли в свете этих компроматов.
Что-то мне не верилось, что это убийство – случайность и что оно никак не связано с «левой» деятельностью сотрудников Управления, тем более что папа явно не последней фигурой в этой мафии являлся и, судя по всему, был в дерьме по самые уши. И еще меня очень интересовало – случайно или нет, что Юля Боценко была убита за день до начальника ГБР Хапланда.
Улучив минутку, я уболтала нашего доброго прокурора и добилась соответствующих распоряжений о передаче нам дела по закопанному трупу, и даже получила под это прокурорскую машину, на которой отправила Стаса в знакомый ему район.
В три часа мы договорились устроить «совет в Филях»: я, Стас, Синцов. Стас, однако, приехал к этому времени не только с делом, но и с опером Костей. Похоже было, что Костик обречен вписаться с нами в одну тему. Он привез конвертик, из которого торжественно достал 9-миллиметровую пулю, найденную им в яме под трупом Ткачука.
А еще он сообщил, что в порядке личной инициативы (дело все равно передается в наш район, так что он мог бы уже по нему и не работать) пообщался с бомжами из родных мест покойного Валерия Порфирьевича. И те поведали Костику, что Порфирьич после освобождения жилья не имел и приходил ночевать то в подвал, то на лестницу к Боре Орлову. Они с Борей часто вместе искали бутылки на свалках и в паре производили комичное впечатление, их даже называли Пат и Паташон, а вообще Порфирьич выглядел вполне импозантно, фигуру имел солидную, и благодаря этому не так давно ему улыбнулась удача.
Недели три-четыре назад он пришел в подвал, где тусовались по ночам окрестные бомжи, принес выпивку – жидкость «Боми» – и шпротного паштета на закуску и рассказал, что его нашел бывший сосед по расселенному дому Анатолий, которого он знал еще пацаном, а пока Порфирьич тянул срока за кражи, Толик вырос в солидного бизнесмена с «фордом» и радиотелефоном. Анатолий якобы подыскивал людей для работы в фирме и пообещал Порфирьичу теплое место, а для начала, чтобы Ткачук мог обрести подходящий вид, предложил пожить у него на даче, отдохнуть, привести себя в порядок, подкормиться, а заодно и посторожить дачу.
Порфирьич чуть не плакал, говорил, что счастье, оказывается, есть и что эти новые бизнесмены, которых все ругают, на самом деле правильные ребята, чуть ли не ангелы Божьи; и в свою очередь обещал тусовке, что, устроившись на новом месте, никого не забудет, чем сможет – поможет, во всяком случае обязательно приедет их проведать. Больше всего убивался по расставанию с другом Боря Орлов и все сетовал, что Валерке хорошо – он мужик видный, а что делать тем, кого Бог и так обидел?
– Подожди, – остановила я Костика. – Орлов – это такой смешной мужичонка, маленький, суетливый? На лестнице живет?
– Жил, – поправил меня Костик. – Дядя Боря три дня назад гикнулся, поскольку «Боми», видимо, оказалась несвежей. Но там все чисто, я проверял. Ни синячков, ни царапин, а употреблял в большой компании.
– Жалко, – вздохнула я. – Меня он чем-то тронул. Вроде бы безобидное было существо. И, кстати, единственный, кому можно было предъявить на опознание парней из машины, которые труп Шермушенко привезли. Слушай, а я что-то припоминаю: что-то он болтал по поводу того, что Валерку подкормиться взяли, а он рылом не вышел…
– А самое-то интересное, – подхватил Синцов, – похоже, что благодетель Ткачука не кто иной, как светлой памяти Толик Шермушенко, вам не кажется?
– Значит, все-таки убийства Шермушенко и Ткачука связаны? – радостно заключил Стас. – Я ведь чувствовал, правда, Маша?
Андрей посмотрел на восторженное лицо стажера, и мне показалось, что он хмыкнул, скептически отметив «Машу». Ну ладно, в конце концов, не кто иной, как Синцов собственной персоной меня недавно уверял, что моя личная жизнь его интересует только в связи с работой, – вот пусть и не хмыкает.
– Давайте сравним пулю по трупу Ткачука с объектами по Хохлову и Мантуеву, – подпрыгивал Стас, – может, с тем или с другим она совпадет?
– Давайте, – согласился Андрей. – Вот ты и отвези их на экспертизу. А заодно надо все-таки установить связь между ними и причины, по которым Хапланд заказывал наблюдение за Хохловым.
– Ребята, а как вы думаете, убийство Юли Боценко того же разлива? – спросила я.
– Очень похоже, во всяком случае, надо иметь его в виду, – ответил Андрей.
– Значит, нам надо искать еще и связь Юли с Хапландом, Хохловым и Мантуевым.
– А может, все проще: связь с ними не у Юли, а у ее папы? А папе таким способом что-то дали понять?
– Там убийца очень высокий, – напомнил Стас. – Эксперт-медик так сказал.
– Высокий?! – переспросил Синцов. – А точнее?
– Дима Сергиенко сказал, что, судя по локализации ножевой раны, убийца – под два метра. А у тебя есть кто-то на примете?
– Вы все обстоятельства убийства Хапланда знаете? – уточнил Андрей. – Всем понятно, что убийца – крутой профессионал? Так вот, в городе есть только два киллера такого уровня. Один из них – Леша Микоян, сложный мальчик, сын секретаря горкома партии. Я предполагаю, что за ним, как минимум, четыре трупа. Он воевал в Югославии, с автоматом чудеса выделывает и плюс (маленькая такая деталька) имеет навыки ведения уличных боев: с крыш хорошо стреляет. Мальчик осторожный, что называется, спиной вперед ходит. Те, кто с ним воевал, говорят, что он и ножом хорошо владеет… А вы знаете, что по делу Хапланда нашлись люди, которые видели троих парней на крыше за неделю до убийства? На них были какие-то робы, и жильцы приняли их за ремонтников. А сейчас выяснилось, что никто никаких рабочих туда не посылал. И один из парней очень высокий – под два метра. А Леша Микоян – два ноль два. При этом Леша – связь некоего комитетчика Арсенова. Весной руоповцы реализовывались по убийству инкассаторов; в ходе операции задержали машину, за рулем которой сидел полковник Арсенов, а в качестве пассажира в машине находился не кто иной, как Леша Микоян. Поскольку Леша сильно светился по этому убийству, добросовестный следователь «забил» его на трое суток. Тут же начались созвонки на начальственном уровне, мол, Микоян на связи с Арсеновым, ценный кадр, находящийся в разработке, большая просьба не фиксировать нигде факт задержания машины, Микояна отпустить… И Леша был отпущен, и документы на него уничтожены.
– А ты знаешь, что полковник Арсенов возглавляет расследование убийства Хапланда? – спросила я, с любопытством глядя на Синцова.
– Арсенов – во главе бригады по расследованию убийства Хапланда?! Потрясающе. То есть любую информацию, касающуюся Микояна, он может поймать и раздавить в зародыше. Тогда я вообще не удивлюсь, если это убийство – дело рук ФСБ.
– Ну уж ты хватил. Они могли организовать убой, но у истоков-то не они стояли, кое-кто повыше, – вмешался Костик.
– Ну естественно. И я тоже далек от мысли, что фээсбэшники заказали это убийство. Арсенов мог выступить как частное лицо, посредник между заказчиком и исполнителем. Это ведь он к тебе приезжал за удостоверением Шермушенко?
– Он. Да, Андрей, – спохватилась я. – Я вчера Бесова освободила.
– Молодец. Я даже не имею к тебе претензий за то, что ты меня не поставила в известность, потому что под «ноги» я бы его все равно не смог сдать, нет у меня такой возможности, хотя было бы интересно посмотреть, куда он рванется. И кстати, раз уж затронули этот вопрос: мы дел-то набрали, а сами остаемся без оперативного сопровождения. То есть мы с Костиком будем помогать, но оперативно-поисковые мероприятия обеспечить не сможем. Я просто не берусь «ходить» за людьми, установки делать и тэ пэ. Позориться я не собираюсь, в наружном наблюдении я не профессионал, не говоря уже о том, что половина фигурантов меня в лицо знает и через секунду «срубит». Придется работать вслепую, без подсветки. И прослушку мы не можем поставить, на работников милиции задания должен сам начальник ГУВД подписывать, а если пойдет утечка, то все псу под хвост. Так что будем раскрывать следственным путем. На мой взгляд, единственный выход – это накопать на них какие-нибудь должностные составы и приземлить, а в тюрьме начать работать с ними по убийствам. Камерную работу я могу обеспечить.
– Тогда надо подумать, наскребем ли мы им должностное преступление… Да еще такое, где в санкции хотя бы год лишения свободы, иначе их не арестовать, – предупредила я.
– Ребята, – вдруг жалобно спросил Костик, – а у вас ничего нет пожевать?
Мы переглянулись.
– Костик, кроме кофе, ничего, – извинилась я. – Стас, может, ты сходишь в магазин?
– Я схожу, – смущенно улыбнулся Стас, – если меня кто-нибудь спонсирует.
– Мальчики, я пас, – честно призналась я. – У меня пятьсот рублей, и то рваные.
– А у меня и пятисот не наберется, – мрачно сказал Андрей.
– Давайте ваши денежки, – протянул руку Костик, – может, хоть буханку хлеба куплю, и кофе запьем.
Мы все поскребли по сусекам, и через пятнадцать минут торжествующий Костик вернулся из магазина, прижимая к груди полхлеба и банку шпротного паштета.
– Та-ак, – протянул Андрей, глядя на эти деликатесы, – ты бы уж сразу и «Боми» купил. Чем мы лучше бомжей?
– Мы из чашек пьем, а они из стаканов, – заступилась я за нашу компанию.
А шпротный паштет, намазанный на свежий хлебушек, оказался не такой уж отравой. По крайней мере, мальчики наворачивали его за милую душу. Потом Стас отправился с пулями на экспертизу, а Костик с Синцовым – добывать информацию, которой нам не хватало.
Вечером, когда я уже закрыла сейф и собиралась домой, позвонил Синцов; похоже было, что он едва сдерживал возбуждение. «Я сейчас приеду», – сказал он, даже не интересуясь моими планами. Правда, планов никаких не было.
Через пятнадцать минут он, запыхавшись, вбежал в мой кабинет и предложил отвезти меня домой, сказав, что поговорить лучше в машине.
Выйдя из прокуратуры, я заметила знакомую «ауди». Мы сели в машину, и Андрей по дороге стал рассказывать:
– Охранная фирма Фролова называется «Форт Нокс».
– Интересно, а при чем тут золотой запас Америки?
– Может, для того, чтобы возникала аналогия с символом надежности. А может, потому, что фамилии четверых учредителей – Фролов, Оранский, Рататуев и Трейченко, все бывшие работники милиции; двое – Фролов и Рататуев – из «наружки», остальные – спецслужба.
– А «Нокс» тогда что значит?
– А что, должно что-то значить?
– Ну, если бы не значило, назвали бы фирму просто «Форт», тоже неплохо звучит.
– Пытливая ты наша, ну, раз ты такой специалист по акростихам, на, возьми список интересующего нас отдела управления и угадай с трех раз, кто из сотрудников получает деньги не только в ГУВД, но и в охранной фирме.
Андрей вручил мне список на двух листочках, и я углубилась в перечень фамилий.
Через минуту я оторвала взгляд от списка и уверенно сказала:
– Николаев, Окатов, Короткое, Степишин. Что, неужели так открыто?..
– А что, ты хочешь сказать, что это может явиться доказательством? Не смеши меня, никто это всерьез не воспримет. А теперь спроси, кого охраняет «Форт Нокс».
Я, правда, была не в лучшей форме для ответственного допроса, и он это чувствовал: отвечал равнодушно, ничему не удивлялся. Как только его привели в следственный кабинет, я представилась и сказала, что дело теперь у меня в производстве. Он никак на это не прореагировал. Тогда я сказала, что доказательств его вины в деле нет и я освобождаю его из изолятора. Он кивнул. Ну ладно, как говаривал Шарапов: «Что ж, он теперь в ногах у нас валяться должен?»
Настроения колоть его не было у меня никакого; я пару секунд поколебалась – выложить ему фотографию сейчас или сделать это позже, когда он придет ко мне в кабинет, – и решилась. Вынув фотографию из сумочки, я закрыла листом бумаги Наташу с Мавзолеем и повернула изображение к Бесову.
– Узнаете?
– Это я, – равнодушно сказал Бесов.
– Где вы сняты и когда?
– Не помню.
– Вспомните! Это важно.
– Не помню. – Бесов отвернулся.
– Скажите, Сергей Юрьевич, кто вас так подставил? Я не поверю, что вы почти три месяца в камере ни разу об этом не думали.
– Думал.
– Ну и?..
– Ума не приложу.
– Ну что ж, после освобождения можете съездить в Новгород, а через неделю придете ко мне вместе с адвокатом. Всего хорошего.
Я собрала свои бумажки и вышла из кабинета.
Ехать в прокуратуру было поздно. На душе кошки скребли; нет, скорее к Машке, может, хоть она меня немножко успокоит…
Решив, что надо внести в Машкино хозяйство посильный вклад и купить каких-нибудь продуктов, а то неудобно сидеть на ее шее, я зашла в магазин, купила пирожных, ветчины, минералки и десяток яиц в отдельный мешочек.
Стоя на остановке, я смотрелась в стеклянную стенку навеса и думала, почему я так скромно выгляжу даже в ярком и дорогущем плаще.
Иногда на меня накатывает что-то, и мне смертельно хочется иметь броскую и вызывающую внешность: отрастить копну волос и выкрасить их в «дикую вишню», надеть юбку до пупа, и вязаные колготки, и туфли на трехсантиметровой платформе, вроде тех, с которых упала «Спайс-герл», сломав себе ногу. Покрасить ногти черным лаком и в комплекте с ним использовать помаду «Руж-нуар». А в уши повесить клипсы длиной до плеч.
Но это минутная слабость. Наверное, каждая женщина хотя бы раз в жизни хочет выглядеть прямо противоположно тому, что имеет от природы. В старом журнале «Гламур» я видела рекламу краски для волос, утверждавшую, что «каждая женщина хотя бы раз в жизни должна быть рыжей»!
А начав анализировать, почему я, вопреки своим амбициям, выгляжу так «комильфо», я поняла, что мой внешний вид подчинен моей работе. Я подсознательно рассчитываю, что должна выглядеть достаточно прилично, чтобы беседовать с представителями высших классов и купечества, то есть с депутатами и бизнесменами, которые одеваются в бутиках и причесываются в салонах и всех других по одежке встречают. Но ни в коем случае не создавать у них впечатления, что я могу позволить себе дорогие вещи: я ведь государственная служащая с фиксированной зарплатой, которой не то что на педикюр в салоне – на еду не всегда хватает; и одновременно не раздражать представителей средних классов вычурностью облика и излишней холеностью, да и бомжей не отталкивать. А когда я рассматриваю себя в зеркале – отжалев, что не обладаю броскими чертами, – я понимаю, что надо сказать родителям спасибо за свое лицо, располагающее к себе и обвиняемых, и потерпевших. Один опер мне как-то сказал: «Тебе бы, Маша, у нас на агентуре сидеть: у тебя бы люди за одну твою улыбку работали».
Мои размышления прервал сильный толчок в спину, отчего я чуть не выронила сумку и пакеты. Какой-то пьяненький дядька, похоже, попытался пройти прямо сквозь меня. Сил не было огрызаться, тем более что подошел мой трамвай. Забравшись в вагон, я стала доставать из сумочки удостоверение, чтобы показать кондуктору, и вдруг обнаружила, что у меня в руках нет мешочка с яйцами. Ни фига себе – средь бела дня, на оживленной улице, типичнейший «рывок»; дядька-то не просто меня в спину двинул – он себе яичницу на ужин зарабатывал! У меня аж слезы на глаза навернулись от обиды. Достойное завершение славного дня!
Из гущи народа, наполнявшего трамвай, ко мне протиснулась знакомая адвокатеса из нашей консультации.
– Привет, Машуня! Из тюрьмы? Я тоже только что закончила.
– Из нее. Ты представляешь, Ирина, у меня только что десяток яиц украли!
– Как это украли?!
– Да так: стою на остановке, мимо проходит мужик, сильно меня толкает, спохватываюсь – в руке нет мешка с яйцами!
– Маша! Но это же не кража! Это типичнейший грабеж, открытое похищение!
– Да хоть бандитизм, мне от этого не легче. Последние шесть тысяч на яйца истратила…
К Машке я едва приплелась. Не успела я войти в прихожую, как зазвонил телефон: это Горчаков проверял, жива ли я еще.
Убедившись, что я плохо соображаю, Машка стала спрашивать, что со мной случилось на этот раз.
– Представляешь, – говорю я ей, – десяток яиц у меня сперли на остановке, а Горчаков кричит, чтобы я шла заявлять в милицию. Что ж, я приду и буду требовать возбудить дело о краже яиц стоимостью шесть тысяч?
– Маша! – подняла брови подруга. – А почему яйца такие дорогие?!
… Следующим утром, когда я вышла на улицу и направилась на работу, мне в глаза бросились двое молодых людей с короткими стрижками и профессиональной цепкостью взгляда, сидевшие на корточках напротив парадного. На земле возле них стояла банка из-под джин-тоника. «Это в восемь часов утра», – машинально отметила я. Впечатление пивших с вечера они никоим образом не производили.
Я внимательно рассмотрела их, а они, не стесняясь, разглядывали меня.
За углом стоял еще один юноша с короткой уставной стрижкой. Увидев меня, он огляделся и двинулся следом за мной походкой скучающего человека. У метро его сменил еще один, похожий на него, как брат-близнец.
На работу я явилась полностью деморализованная. Я не пошла звонить Синцову из канцелярии или от помощников по гражданскому надзору (ну не слушают же они всю прокуратуру?!), а воспользовалась своим собственным телефоном. Дозвонившись, я высказала Андрею все, что я думаю о профессиональной деградации сотрудников наружной службы, если «срубить» их наблюдение не представляет труда даже неспециалисту, и что в следующий раз я просто проверю у них документы или сдам в ближайшее отделение.
Андрей картинно мне сочувствовал; судя по тому, как он мне подыгрывал, мы оба чувствовали себя как Бим и Бом на арене, которые выкрикивают интимные сообщения, адресованные друг другу, стараясь, чтобы их услышали задние ряды амфитеатра.
Войдя ко мне в кабинет, Стас, похоже, почувствовал витавшие в воздухе флюиды моего негодования и куда-то исчез. Через пятнадцать минут он вернулся с мороженым, налил мне кофе и поставил на мой стол поднос, на котором рядом с чашкой лежала гвоздика.
Пока я успокаивала нервы кофе с мороженым, Стас развлекал меня:
– Маша, слышала? Уже про убийство Версаче анекдот придумали: один новый русский другому говорит: «С Васькой-киллером какая неприятность-то приключилась! Он на Майами уезжал, спросил меня, не нужно ли мне там чего; ну, я ему „Версаче" заказал, а он меня неправильно понял…»
Я фыркнула, и Стас, поняв, что я уже работоспособна, принес дело об убийстве Боценко.
Открыв фототаблицу к протоколу осмотра места происшествия, я поразилась тому, какая красавица лежала на затоптанной лестничной площадке в луже крови. Невероятной длины и красоты ноги, длинные прямые каштановые волосы, даже в смерти поза ее была изящной, а выражение лица – безмятежным.
– Похоже, что она для «Плейбоя» позирует, правда? – сказал Стас.
– Да уж, редко увидишь такой красивый труп. Могу себе представить, какой она была живая.
– Она, кстати, три года назад получила звание «Первой вице-мисс» на конкурсе красоты и некоторое время работала фотомоделью. Закончила Институт точной механики и оптики и компьютерные курсы. Единственная дочь заместителя начальника Управления ГУВД, которое занимается оперативно-поисковыми мероприятиями. Мать у нее умерла пять лет назад. В апреле она стала работать в Управлении, в аналитическом отделе на компьютере, – видимо, отец туда устроил. Лейтенант милиции. Убийство на первый взгляд выглядит как разбойное; без десяти восемь она вышла из квартиры, отец за ней присылал машину каждое утро. Сам он в тот день дежурил сутки. В двадцать минут девятого водитель по рации ему сообщил, что Юля из дому не вышла. Боценко попросил водителя подняться в квартиру, у них иногда замок барахлил, и он подумал, что Юле просто не закрыть дверь. Водитель вошел в парадную и между третьим и четвертым этажами увидел труп.
– А он не видел, чтобы кто-то выходил из парадного?
– Он к парадному не подъезжал, по инструкции останавливался всегда за углом дома.
– Кто милицию вызвал?
– Он, и «скорую помощь» тоже, и сразу сообщил Боценко.
– Ты говоришь, разбойное убийство? А что взяли?
– Отец говорит, что у нее должно было быть триста тысяч, а в кошельке одна мелочь.
– А кошелек где был?
– Вот в том-то и дело: на фототаблице – видишь – рядом с ней лежит сумка, причем закрытая. Кошелька нигде нет. Но если отец говорит, что в кошельке одна мелочь, значит, кошелек он после убийства видел.
– Постой-ка, фототаблица сама по себе не документ, а что написано в протоколе осмотра?
– А в протоколе ничего не написано ни про сумочку, ни про кошелек.
– Как это?
– На, посмотри, если не веришь.
Действительно, протокол осмотра места происшествия уместился на двух страницах и, кроме описания трупа, ничего не содержал.
Листая дело, я позвонила следователю Баркову, чья фамилия значилась в протоколе. Мои претензии он прервал своими:
– Тебе хорошо говорить, а мне к трупу подойти позволили только тогда, когда забрали уже все, что можно. Ты же знаешь, дежурный следователь приезжает, когда все уже затоптано и утрачено. А тут еще сразу слетелись все начальники разведки. Опер, который первым на место прибыл, мне сказал, что сумочку ее у криминалиста из рук вырвали, еле дождались, пока он по сумочке кистью с сажей мазнул; говорят – «нет отпечатков», и сразу ее забрали. Мне дали только трупные явления зафиксировать, спасибо и на этом. На место выезжал Дима Сергиенко; мы с ним посовещались и решили, что следы контактного взаимодействия на одежде вряд ли есть, поэтому не стали ее снимать на месте. Единственное, что он мне дельного по осмотру сказал, – это что рана у нее на спине, ножевая, на высоте ста пятидесяти трех сантиметров от земли, то есть злодей здоровый, около двух метров ростом. Цепочка у нее сорвана с шеи – там царапинка, и отец говорит, что была цепочка. А в общем, я тебе не завидую, поскольку дело гнилое. Не верится мне что-то в разбойное нападение, и этот слет стервятников на место убийства мне не нравится. Хочу тебя предупредить, что вся «наружка» сейчас якобы работает на это убийство, вроде бы они поклялись, что весь город перетрясут, так что наверняка что-нибудь тебе принесут в клюве, жди. В общем, я успел только отца допросить, по связям еще не работал…
Поговорив с Барковым, я снова пролистала дело. Да, допрос отца был подробный, но его, конечно, надо было вызывать снова. Мне хотелось самой с ним поговорить, кое-какие вопросы Барков не задал. Ему простительно: он никаких компроматов про «наружку» не знал, а мне хотелось поговорить с папой Юли в свете этих компроматов.
Что-то мне не верилось, что это убийство – случайность и что оно никак не связано с «левой» деятельностью сотрудников Управления, тем более что папа явно не последней фигурой в этой мафии являлся и, судя по всему, был в дерьме по самые уши. И еще меня очень интересовало – случайно или нет, что Юля Боценко была убита за день до начальника ГБР Хапланда.
Улучив минутку, я уболтала нашего доброго прокурора и добилась соответствующих распоряжений о передаче нам дела по закопанному трупу, и даже получила под это прокурорскую машину, на которой отправила Стаса в знакомый ему район.
В три часа мы договорились устроить «совет в Филях»: я, Стас, Синцов. Стас, однако, приехал к этому времени не только с делом, но и с опером Костей. Похоже было, что Костик обречен вписаться с нами в одну тему. Он привез конвертик, из которого торжественно достал 9-миллиметровую пулю, найденную им в яме под трупом Ткачука.
А еще он сообщил, что в порядке личной инициативы (дело все равно передается в наш район, так что он мог бы уже по нему и не работать) пообщался с бомжами из родных мест покойного Валерия Порфирьевича. И те поведали Костику, что Порфирьич после освобождения жилья не имел и приходил ночевать то в подвал, то на лестницу к Боре Орлову. Они с Борей часто вместе искали бутылки на свалках и в паре производили комичное впечатление, их даже называли Пат и Паташон, а вообще Порфирьич выглядел вполне импозантно, фигуру имел солидную, и благодаря этому не так давно ему улыбнулась удача.
Недели три-четыре назад он пришел в подвал, где тусовались по ночам окрестные бомжи, принес выпивку – жидкость «Боми» – и шпротного паштета на закуску и рассказал, что его нашел бывший сосед по расселенному дому Анатолий, которого он знал еще пацаном, а пока Порфирьич тянул срока за кражи, Толик вырос в солидного бизнесмена с «фордом» и радиотелефоном. Анатолий якобы подыскивал людей для работы в фирме и пообещал Порфирьичу теплое место, а для начала, чтобы Ткачук мог обрести подходящий вид, предложил пожить у него на даче, отдохнуть, привести себя в порядок, подкормиться, а заодно и посторожить дачу.
Порфирьич чуть не плакал, говорил, что счастье, оказывается, есть и что эти новые бизнесмены, которых все ругают, на самом деле правильные ребята, чуть ли не ангелы Божьи; и в свою очередь обещал тусовке, что, устроившись на новом месте, никого не забудет, чем сможет – поможет, во всяком случае обязательно приедет их проведать. Больше всего убивался по расставанию с другом Боря Орлов и все сетовал, что Валерке хорошо – он мужик видный, а что делать тем, кого Бог и так обидел?
– Подожди, – остановила я Костика. – Орлов – это такой смешной мужичонка, маленький, суетливый? На лестнице живет?
– Жил, – поправил меня Костик. – Дядя Боря три дня назад гикнулся, поскольку «Боми», видимо, оказалась несвежей. Но там все чисто, я проверял. Ни синячков, ни царапин, а употреблял в большой компании.
– Жалко, – вздохнула я. – Меня он чем-то тронул. Вроде бы безобидное было существо. И, кстати, единственный, кому можно было предъявить на опознание парней из машины, которые труп Шермушенко привезли. Слушай, а я что-то припоминаю: что-то он болтал по поводу того, что Валерку подкормиться взяли, а он рылом не вышел…
– А самое-то интересное, – подхватил Синцов, – похоже, что благодетель Ткачука не кто иной, как светлой памяти Толик Шермушенко, вам не кажется?
– Значит, все-таки убийства Шермушенко и Ткачука связаны? – радостно заключил Стас. – Я ведь чувствовал, правда, Маша?
Андрей посмотрел на восторженное лицо стажера, и мне показалось, что он хмыкнул, скептически отметив «Машу». Ну ладно, в конце концов, не кто иной, как Синцов собственной персоной меня недавно уверял, что моя личная жизнь его интересует только в связи с работой, – вот пусть и не хмыкает.
– Давайте сравним пулю по трупу Ткачука с объектами по Хохлову и Мантуеву, – подпрыгивал Стас, – может, с тем или с другим она совпадет?
– Давайте, – согласился Андрей. – Вот ты и отвези их на экспертизу. А заодно надо все-таки установить связь между ними и причины, по которым Хапланд заказывал наблюдение за Хохловым.
– Ребята, а как вы думаете, убийство Юли Боценко того же разлива? – спросила я.
– Очень похоже, во всяком случае, надо иметь его в виду, – ответил Андрей.
– Значит, нам надо искать еще и связь Юли с Хапландом, Хохловым и Мантуевым.
– А может, все проще: связь с ними не у Юли, а у ее папы? А папе таким способом что-то дали понять?
– Там убийца очень высокий, – напомнил Стас. – Эксперт-медик так сказал.
– Высокий?! – переспросил Синцов. – А точнее?
– Дима Сергиенко сказал, что, судя по локализации ножевой раны, убийца – под два метра. А у тебя есть кто-то на примете?
– Вы все обстоятельства убийства Хапланда знаете? – уточнил Андрей. – Всем понятно, что убийца – крутой профессионал? Так вот, в городе есть только два киллера такого уровня. Один из них – Леша Микоян, сложный мальчик, сын секретаря горкома партии. Я предполагаю, что за ним, как минимум, четыре трупа. Он воевал в Югославии, с автоматом чудеса выделывает и плюс (маленькая такая деталька) имеет навыки ведения уличных боев: с крыш хорошо стреляет. Мальчик осторожный, что называется, спиной вперед ходит. Те, кто с ним воевал, говорят, что он и ножом хорошо владеет… А вы знаете, что по делу Хапланда нашлись люди, которые видели троих парней на крыше за неделю до убийства? На них были какие-то робы, и жильцы приняли их за ремонтников. А сейчас выяснилось, что никто никаких рабочих туда не посылал. И один из парней очень высокий – под два метра. А Леша Микоян – два ноль два. При этом Леша – связь некоего комитетчика Арсенова. Весной руоповцы реализовывались по убийству инкассаторов; в ходе операции задержали машину, за рулем которой сидел полковник Арсенов, а в качестве пассажира в машине находился не кто иной, как Леша Микоян. Поскольку Леша сильно светился по этому убийству, добросовестный следователь «забил» его на трое суток. Тут же начались созвонки на начальственном уровне, мол, Микоян на связи с Арсеновым, ценный кадр, находящийся в разработке, большая просьба не фиксировать нигде факт задержания машины, Микояна отпустить… И Леша был отпущен, и документы на него уничтожены.
– А ты знаешь, что полковник Арсенов возглавляет расследование убийства Хапланда? – спросила я, с любопытством глядя на Синцова.
– Арсенов – во главе бригады по расследованию убийства Хапланда?! Потрясающе. То есть любую информацию, касающуюся Микояна, он может поймать и раздавить в зародыше. Тогда я вообще не удивлюсь, если это убийство – дело рук ФСБ.
– Ну уж ты хватил. Они могли организовать убой, но у истоков-то не они стояли, кое-кто повыше, – вмешался Костик.
– Ну естественно. И я тоже далек от мысли, что фээсбэшники заказали это убийство. Арсенов мог выступить как частное лицо, посредник между заказчиком и исполнителем. Это ведь он к тебе приезжал за удостоверением Шермушенко?
– Он. Да, Андрей, – спохватилась я. – Я вчера Бесова освободила.
– Молодец. Я даже не имею к тебе претензий за то, что ты меня не поставила в известность, потому что под «ноги» я бы его все равно не смог сдать, нет у меня такой возможности, хотя было бы интересно посмотреть, куда он рванется. И кстати, раз уж затронули этот вопрос: мы дел-то набрали, а сами остаемся без оперативного сопровождения. То есть мы с Костиком будем помогать, но оперативно-поисковые мероприятия обеспечить не сможем. Я просто не берусь «ходить» за людьми, установки делать и тэ пэ. Позориться я не собираюсь, в наружном наблюдении я не профессионал, не говоря уже о том, что половина фигурантов меня в лицо знает и через секунду «срубит». Придется работать вслепую, без подсветки. И прослушку мы не можем поставить, на работников милиции задания должен сам начальник ГУВД подписывать, а если пойдет утечка, то все псу под хвост. Так что будем раскрывать следственным путем. На мой взгляд, единственный выход – это накопать на них какие-нибудь должностные составы и приземлить, а в тюрьме начать работать с ними по убийствам. Камерную работу я могу обеспечить.
– Тогда надо подумать, наскребем ли мы им должностное преступление… Да еще такое, где в санкции хотя бы год лишения свободы, иначе их не арестовать, – предупредила я.
– Ребята, – вдруг жалобно спросил Костик, – а у вас ничего нет пожевать?
Мы переглянулись.
– Костик, кроме кофе, ничего, – извинилась я. – Стас, может, ты сходишь в магазин?
– Я схожу, – смущенно улыбнулся Стас, – если меня кто-нибудь спонсирует.
– Мальчики, я пас, – честно призналась я. – У меня пятьсот рублей, и то рваные.
– А у меня и пятисот не наберется, – мрачно сказал Андрей.
– Давайте ваши денежки, – протянул руку Костик, – может, хоть буханку хлеба куплю, и кофе запьем.
Мы все поскребли по сусекам, и через пятнадцать минут торжествующий Костик вернулся из магазина, прижимая к груди полхлеба и банку шпротного паштета.
– Та-ак, – протянул Андрей, глядя на эти деликатесы, – ты бы уж сразу и «Боми» купил. Чем мы лучше бомжей?
– Мы из чашек пьем, а они из стаканов, – заступилась я за нашу компанию.
А шпротный паштет, намазанный на свежий хлебушек, оказался не такой уж отравой. По крайней мере, мальчики наворачивали его за милую душу. Потом Стас отправился с пулями на экспертизу, а Костик с Синцовым – добывать информацию, которой нам не хватало.
Вечером, когда я уже закрыла сейф и собиралась домой, позвонил Синцов; похоже было, что он едва сдерживал возбуждение. «Я сейчас приеду», – сказал он, даже не интересуясь моими планами. Правда, планов никаких не было.
Через пятнадцать минут он, запыхавшись, вбежал в мой кабинет и предложил отвезти меня домой, сказав, что поговорить лучше в машине.
Выйдя из прокуратуры, я заметила знакомую «ауди». Мы сели в машину, и Андрей по дороге стал рассказывать:
– Охранная фирма Фролова называется «Форт Нокс».
– Интересно, а при чем тут золотой запас Америки?
– Может, для того, чтобы возникала аналогия с символом надежности. А может, потому, что фамилии четверых учредителей – Фролов, Оранский, Рататуев и Трейченко, все бывшие работники милиции; двое – Фролов и Рататуев – из «наружки», остальные – спецслужба.
– А «Нокс» тогда что значит?
– А что, должно что-то значить?
– Ну, если бы не значило, назвали бы фирму просто «Форт», тоже неплохо звучит.
– Пытливая ты наша, ну, раз ты такой специалист по акростихам, на, возьми список интересующего нас отдела управления и угадай с трех раз, кто из сотрудников получает деньги не только в ГУВД, но и в охранной фирме.
Андрей вручил мне список на двух листочках, и я углубилась в перечень фамилий.
Через минуту я оторвала взгляд от списка и уверенно сказала:
– Николаев, Окатов, Короткое, Степишин. Что, неужели так открыто?..
– А что, ты хочешь сказать, что это может явиться доказательством? Не смеши меня, никто это всерьез не воспримет. А теперь спроси, кого охраняет «Форт Нокс».