– Ну вот видишь; так что это фарс, а не расследование. Более того, осмелюсь предположить, что убийство Хапланда будет раскрыто через пять-шесть месяцев, чтобы общественность еще не успела забыть об этом страшном преступлении и чтобы был выдержан приличествующий срок для демонстрации профессиональных возможностей ФСБ. Думаю, что убийцей окажется шизофреник со стажем, которому Хапланд в прошлом году в трамвае наступил на ногу, и тот затаил на него злобу.
По тому, как Заболоцкий насупился, я поняла, что меня занесло не туда.
– Извини, Коля, я так неуклюже пошутила. Мне все сейчас кажется в черном свете. Ты ведь понимаешь…
Коля оттаял.
– Конечно, Машенька, я понимаю. Значит, отказываешься?
– Не сердись, но там и без меня прекрасно справятся. Да и район как я брошу? У нас же Горчаков уходит на повышение, мне просто шефа жалко: я же одна дееспособная остаюсь. Коленька, если ты не смертельно на меня обиделся за мои неудачные шутки, могу я у тебя попросить содействия в одном служебном вопросе? Ты же с Асташиным, прокурором города, общаешься? Не мог бы ты намекнуть ему, чтобы он передал в наш район два дельца? Одно из другого района, а второе из следственной части. На их плечах теперь и Хапланд, они будут только рады отдать. А у меня кое-что вырисовывается по этим делам, было бы любопытно. А, Коля, поможешь?
– Ну что ж, жаль, что ты не хочешь помочь в расследовании актуального преступления. Но, несмотря на то что ты мне в моей просьбе отказала, я не буду брать реванш. Я тебе позвоню, напиши, какие дела тебя интересуют.
Вышколенные мальчики в коридоре молча вскочили и двинулись – один впереди шефа, другой замыкая шествие. Вице-губернатор, не оборачиваясь, прошел по коридору и скрылся за дверью, ведущей на лестницу. Как и не бывало его, только немытая чашка из-под кофе напоминала о визите небожителя на землю.
На душе было так худо, что хотелось броситься на пол, кататься, выть и стучать кулаками. Вместо этого я набрала номер телефона и сразу услышала веселый голос Горюнова:
– Я весь ухо, говорите!
– Здравствуй, Толик! – неоригинально ответила я на такое оригинальное приветствие.
Голос тут же поскучнел:
– Привет. Слушай, я занят немного, я тебе перезвоню, – и тут же отбой.
До конца дня он так и не перезвонил. Без пяти шесть я позвонила Машке, предупредить, что еду на дачу и не знаю, когда вернусь.
– Представляешь, Маха, Горюнов-то прячется от меня.
– А ты что думала? До него небось слух дошел, что ты теперь женщина свободная, он и испугался, что ты на него права предъявишь. А у него жена и двое детей.
– Если честно, то мне даже думать о нем противно.
– А зачем звонила?
– Сама не знаю. Все-таки любовник…
– Бывший, Маша, бывший, – жестко сказала подруга.
В дверь просунулась голова Синцова:
– Карета подана!
Каретой оказалась светло-зеленая «ауди», дверцу которой Синцов галантно распахнул передо мной.
– Откуда такая роскошь? – поинтересовалась я.
– Приятель одолжил. Говори куда.
Я объяснила Андрею, как ехать ко мне на дачу, и мы лихо понеслись за город, обгоняя всех остальных, едущих в этом направлении. Когда скорость выбилась за пределы моих представлений о безопасности, я робко пискнула, но Синцов, не глядя на меня, только пробормотал: «Держись, Маша!» и вырулил на тротуар, по которому поехал, не снижая скорости, чтобы обойти пробку из вереницы машин. Прохожие рассыпались в стороны. Наконец мы выскочили на пригородное шоссе, и мой пульс потихоньку пришел в норму. Я доложила Андрею, что о передаче дел в наш район позаботилась, и тут у меня мелькнула мысль, которая не давала мне покоя весь день.
– Послушай, – медленно начала я, – дело Шермушенко мы тоже в общую кучу?..
– Ну, в общем, да, – ответил он, не отрывая взгляда от дороги. – У меня такое впечатление, что его удостоверение получено как документ прикрытия.
– Шермушенко ведь был прописан в доме семь по улице Чащина…
– Может быть.
– А мы со Стасом в субботу выезжали на такой интересный труп, в лесу закопанный: явный бомжара, только разодетый как денди лондонский, и что интересно, тоже из дома семь по улице Чащина… Может, и это дело забрать? С ним будет легче: все-таки он на нашей территории был прописан, и тот район его с радостью нам спихнет. Мне почему-то кажется, что это не случайное совпадение, во всяком случае, проверить надо… Слушай, нам не сюда!
– Я знаю, – ответил Синцов, заворачивая в какой-то дачный поселок.
Мы подъехали к дому рядом с шоссе, Андрей остановил машину, вышел и открыл дверцу с моей стороны. Потом вошел в калитку, из дома выглянул парень в черной футболке и джинсах, в котором я, правда не сразу, узнала оперативника, работавшего с нами на закопанном трупе.
– Андрюша! – завопил он на все окрестности. – Наконец-то! Ну проходи, проходи! Да еще и не один! Как я рад вас видеть!
Не переставая бурно изливать радость по поводу нашего приезда, парень раскинул руки, навалился на Андрея, который стал хлопать его по спине. Обнявшись, они пошли в дом, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними.
В доме они замолчали, деловито прошли к окну напротив двери, хозяин выглянул в окно, потом бесшумно выпрыгнул на мягкую травку, огляделся и, прошептав: «Чисто!», помог выбраться мне, а за мной вылез Андрей. Хозяин знаками велел нам пригнуться, и мы гуськом, согнувшись так, чтобы нас не было видно через окна с той стороны дома, где осталась машина, прошли вдоль всего строения, потом мимо огромной теплицы с огурцами, потом за сарай и через соседний участок вышли на параллельную улицу.
Хозяин передал Андрею ключи и показал на раздолбанные «Жигули», в которые мы с Андреем сели. Андрей стал заводить машину, а наш проводник, так же согнувшись в три погибели, вернулся в дом, и оттуда сразу же грянула музыка.
– Нич-чего не понимаю! – с интонацией братьев Колобков призналась я.
– Я же тебе говорил, что не совсем я по уши деревянный, – укоризненно заявил Андрей. – Мы с тобой вписались в серьезную тему, и чем все это может закончиться, одному Богу известно. Мы под колпаком; и неужели я их приведу к тебе на дачу, где у тебя ребенок?! Надеюсь, что мы от них оторвались. Костя должен принять меры, чтобы усыпить их бдительность. Поехали!
– Я с этим парнем выезжала в субботу на того самого закопанного, – сообщила я Андрею.
Он тут же повернулся ко мне со словами:
– Это удачно! Костику можно доверять, а если труп на его земле, он сможет нам помочь, не привлекая внимания. Он честный парень, а честных осталось так мало, что меня порой охватывает отчаяние. Поверишь, иногда боюсь коллегам что-нибудь рассказывать, а начальству – и подавно; кругом враги, и не подумай, что у меня мания преследования. Просто в милиции остались либо сумасшедшие фанатики, которых дустом посыпь, а они все равно будут работать, да еще и за вход приплачивать, либо ребята с коммерческим мышлением, которым все равно, на чем деньги делать. Ну, еще осколки застойной милиции, которые по инерции до пенсии дорабатывают. А про вашу гнилую контору даже говорить не хочется.
– Да у нас то же самое. Когда зональному прокурору дело по его запросу отправляешь, не знаешь, кто его читать будет – он или адвокат обвиняемого. Или еще лучше: у меня дело по обвинению профессионального киллера, он еще и наркоман, поэтому он и заказчика вломил по самое «не балуйся». А заказчик – человек со связями. Звонит мне тут мой бывший коллега, а ныне адвокат, и осторожненько так интересуется, не собираемся ли изменить этому заказчику меру пресечения. «Понимаешь, – говорит он мне, – человеку обещают решить вопрос о его освобождении через городскую прокуратуру, он уже начал деньги собирать, и немалые, но хочет быть уверенным, что заплатит деньги действительно за услугу, а не за случайность». Представляешь, какая наглость? Они еще уточняют, давать ли взятку! Еще бы письменный запрос прислали: «В связи с намерением дать взятку сообщите о планах следствия, чтобы не пропали деньги»!
А на следующий день звонит зональный и ставит в известность, что не усматривает оснований для продления срока содержания под стражей. Ну и что, что убийство? Если тебе городская прокуратура откажет в продлении срока, куда ты пойдешь? В Генеральную? Только поезд уже ушел, клиент уже на свободе.
И ваши тоже хороши. У нас в прокуратуре лежит материал на возбуждение: два владельца булочной поссорились и стали делить имущество, а пять на два не делится, как Лиса Алиса говорила, поэтому забили «стрелку» и приехали на нее с «крышами». Представляешь, к месту встречи подъезжают две милицейские машины, из одной вылезает первый бизнесмен, за ним «крыша» – патрульно-постовая служба, а из другой второй бизмесмен и его «крыша» – овошники. Хорошо, стрелять не начали.
– Как, кстати, этот ваш мальчик, стажер? Ему действительно можно доверять? Или он нам все провалит? – поинтересовался Андрей.
– Ну, в душу не залезешь, и пуд соли я с ним еще не съела, но похоже, что с ним все в порядке. Производит впечатление честного парня. Андрей, а я, по-твоему, честный человек? Раз ты согласился со мной работать?
– Да, думаю, что ты честный человек, – медленно ответил Андрей, и я пошутила:
– Мне что, обидеться, что ты так долго думал?
– Я не долго думал, а веско и уверенно отвечал. Единственное, что меня в тебе не устраивает, это твои отношения с Горюновым. Он плохой человек и тебя не стоит.
Я покраснела.
– Андрюша, это ты как дуэнья меня опекаешь или считаешь, что он может делу повредить?
– Конечно, если бы мы вместе не работали, меня бы твои сердечные привязанности не волновали, но Горюнов – негодяй и в интимной обстановке может что-нибудь из тебя выудить, какую-нибудь информацию.
– Успокойся, Горюнов уже в прошлом. А кстати, насчет Горюнова: ты ведь знаешь, что я изменяла мужу с ним. Какой же я после этого честный человек?
– Ну, Маша, это перебор. Я знаю, что ты взяток не берешь, информацию не продаешь, в разводки не вписываешься, ментов не презираешь. А с кем ты спишь, волнует меня только в аспекте работы по делу. Твоя женская честность меня абсолютно не трогает…
– То есть ты считаешь, что бывает честность – и женская честность? Осетрина второй свежести? Я могу изменять мужу направо и налево, но это не умаляет моих профессиональных достоинств? Так? Или, по-твоему, честь и совесть – качества для мужчин? А курица не птица?
– Что ты ко мне пристала? Я же сказал, что считаю тебя честным человеком. Что ты прямо как с цепи сорвалась?!
– Плохо мне, понимаешь?! И я пытаюсь для себя решить вопрос – могу я своему ребенку в глаза смотреть или нет. Можно ли быть хорошей матерью и изменять мужу. Можно?
– Не знаю, не думал. В конце концов, это личное дело каждого.
– Ты понимаешь, мой муж, когда мы с ним познакомились, мне доказывал, что если один из супругов изменяет, то виноват тот, кому изменяют. И еще говорил, что лучше жениться на интересной женщине, на которую обращают внимание другие мужики, чем на дурнушке, с которой хоть спокойно, но скучно. Иными словами, что лучше есть торт вдвоем, чем дерьмо в одиночку. А как только на мне женился, стал рассуждать с точностью до наоборот. Мой ребеночек как-то слушал-слушал его претензии ко мне – для кого я постриглась, зачем я на даче крашусь, – потом сказал: «Папа, я понял – ты хочешь, чтобы мама не ухаживала за собой, но хорошо выглядела, и чтобы на нее все смотрели, но никто не обращал внимания!» А еще знаешь, как он сказал однажды? Муж как-то за обедом до меня докапывался, докапывался, все ему не так, пока Бегемотик ему строго не заявил: «Папа, что ты все маму ругаешь? Раз женился на ней, то терпи!» Честное слово!
– Слушай, а почему Бегемотик?
– А, это старая история. Когда ему исполнилось полтора года, я вышла на работу, и в первый же день звонит плачущая мать, говорит, что ребенок проглотил кусок стекла. Я все бросаю, прыгаю в такси, мчусь домой.
В кресле лежит мать в полуобмороке, напившись валидола с реланиумом, а моя деточка спокойно играет на полу. Мать, едва оклемавшись, рассказывает, что разбилось блюдце и, пока она ходила за веником, ребенок съел осколок. Спрашиваю какой, мать показывает размеры куда больше всего блюдца. «Скорая помощь» уже вызвана… Я, пока ждала врачей, стала собирать осколки на пластилин, чтобы понять, какого не хватает. Оказалось, все до единого осколки в наличии. Спрашиваю ребенка: «Ты глотал кусок блюдца?» – «Глотал», – отвечает он и честными глазами на меня смотрит. «Зачем?» – спрашиваю. А он мне с гордостью говорит: «Потому что я бегемот!»
Тут у меня очень своевременно полились из глаз слезы, но мы уже подъехали к даче. Я сдавленным голосом попросила Андрея остановиться и выскочила из машины.
– Машенька? Вот уж не ждали! – радостно приветствовала меня мама, поднимаясь на крылечко с тазиком выстиранных ребенкиных вещичек. – Что это ты – плачешь?
Когда я поведала ей о печальных событиях, радости от моего приезда как не бывало. Мать поджала губы, помолчала, потом сказала своим жутким тоном (в жизни она не повысила на меня голос, но когда злилась, начинала говорить таким голосом, что у меня поджилки тряслись, и я на все была готова, лишь бы она со мной так не разговаривала):
– Ну что ж, дочь, ты человек взрослый, тебе жить. Только я тебя больше знать не хочу. Бедный Игорь терпел твои выходки, а ты плюнула ему в душу… Иди попрощайся с ребенком и уезжай, не могу тебя больше видеть. Пока…
Залившись слезами, я вышла в сад, позвала своего Хрюндика. Он пришел чумазый, серьезный, с банкой, где сидела лягушка.
– Ты чего плачешь, Швецова? – спросил он.
Взял моду от папы – тот меня называл по фамилии, и сыночек приспособился.
– Бегемотик, я хочу сказать тебе одну вещь. Мы с папой не будем больше жить вместе.
– А я?! – тут же спросил мой Бегемотик, и из его серых глазищ полились слезы размером с крыжовник. – С кем буду я?
– Со мной и с папой, поровну, – прижав его к себе, успокаивала я.
– А почему вы не можете жить вместе? – рыдал он.
– Маленький мой, понимаешь, – объясняла я ему, как могла, – взрослые люди могут жить вместе, только если любят друг друга. А я разлюбила папу. Ты же сам видел, как мы все время ссорились, так что ничего хорошего в нашей совместной жизни не было.
– А я?! – зарыдал он еще пуще. – Я ведь хорошее, и от вашей совместной жизни!
– Малышка мой… ты самое хорошее, что у нас с папой в жизни есть, – я сама чуть не разрыдалась в голос, но постаралась взять себя в руки. – Ведь тебе тоже было плохо, когда мы ссорились…
К счастью, мой сыночек всегда отличался на редкость трезвым для его возраста умом. Я поглаживала его светловолосую макушку, и он потихоньку успокаивался.
Отрыдавшись, он обнаружил, что, пока он плакал, банка перевернулась и лягушка ускакала. Это его немного отвлекло. Глазищи высохли, и мой Бегемотик деловито спросил:
– А у тебя кто-нибудь есть? Я растерялась.
– А почему ты решил, что у меня кто-то должен быть?
– Ты ведь сама сказала, что ты папу разлюбила. А человек ведь один не может, так что ищи себе скорей кого-нибудь, – назидательно заключил мой добрый сыночек.
– Ладно, цыпленочек, я всегда и во всем буду следовать твоим советам, – искренне пообещала я ему.
Он проводил меня до калитки, выходить за которую ему было строжайше запрещено, я помахала ему рукой и пошла, давясь рыданиями.
Когда я подошла к машине, Андрей, куривший возле, поспешно бросил сигарету, открыл передо мной дверцу и, взяв за плечи, опустил на сиденье, потом бросился за руль, и мы стремительно понеслись куда-то. Заехав на лесную дорогу, Андрей заглянул мне в лицо и неуверенным голосом спросил, не хочу ли я немного посидеть на травке. Я безучастно пожала плечами, он остановил машину, и мы вышли на полянку, освещенную розовыми закатными лучами. С заднего сиденья машины Андрей достал бутылку и протянул мне.
– Что это? – отшатнулась я.
– На, попей, это пепси-кола. Да не бойся ты, без водки, – усмехнулся он, и я вдруг начала истерически смеяться…
Через полчаса мое истерическое состояние сменилось пустотой и холодом, но зато мозги прояснились.
– Слушай, а зачем тебе с нами связываться? – спросила я Синцова, перебирая в уме дела, которые он нам сегодня называл. – Не проще ли объединить дела в следственной части?
– Не проще, – ответил Синцов, опасливо поглядывая на меня, – видимо, сомневался в моей способности адекватно реагировать на внешние раздражители в данную минуту.
Он расстелил на траве свою куртку, и мы сидели рядышком, как старые друзья или давние любовники, которые уже пережили пылкость отношений и испытывают друг к другу ровную привязанность.
– Могу тебе сказать, в продолжение сегодняшнего разговора, что, посмотрев личные дела «наружников», я вытащил их к себе и двоих из четырех расколол. Они назвали мне заказчика оперативно-розыскных мероприятий. То есть подписывал их на это грязное дело Фролов, бывший сотрудник, но двое от Фролова знали о заказчике. Я пришел к следователю…
– А у кого дело-то?
– У Берендеева, молоденького такого, он всего пару лет работает, из них около года в следственной части. Я ему вывалил всю информацию, которую успел наскрести по сусекам. Он мальчик неглупый, интеллигентный, подумал и согласился, что все это очень перспективно. И вызвал заказчика на допрос. А поскольку дело на контроле лично у прокурора города и Асташин дал следователю картбланш на задержание кого угодно, лишь бы убийство раскрылось и пресса перестала их терзать, Берендеев всерьез собрался заказчика задерживать и колоть… А дальше самое интересное. Начался допрос заказчика, я сижу у Берендеева в кабинете и прямо кожей ощущаю, что еще слегка дожать – и заказчик «поплывет». Но в самый кульминационный момент появляется секретарша и говорит: «Леонид Викторович, срочно позвоните начальнице!» Берендеев огрызается, мол, я занят, у меня допрос. Секретарша выходит, и через пять минут звонит сама Недвораева: в чем дело, я же вам передала, чтобы вы со мной связались!.. В общем, Ленечка все бросил и пошел к ней. Вернулся, вызвал меня в коридор и говорит: «Она мне запретила задерживать, велела прекратить допрос и отпустить человека. Но я ей сказал, что я лицо процессуально самостоятельное и допрос прекращать не собираюсь»… Как только он в кабинет вернулся, Недвораева не поленилась, сама к нему пришла и железным голосом уведомила, что в таком-то районе убийство и чтобы он немедленно собирался и выезжал на место происшествия, она тоже поедет, от руководства. Не будешь же ее из кабинета выпихивать. Да и молодой он еще, нерешительный, начальство посылать не научился, да еще при посторонних. Собрался и поехал.
Когда я после этого к нему пришел и спросил, какие у него дальнейшие планы, молодой способный следователь Леня Берендеев мне, старому сыщику, доходчиво объяснил, что лезть туда, куда я предлагаю, – это значит создать себе серьезные проблемы, возможно, связанные с опасностью для жизни, а он, Леня, собирается стать судьей и принести много пользы обществу, и вообще слишком себя ценит, чтобы так легкомысленно к себе относиться. А через два дня я узнаю, что Лене убойный отдел главка подогнал «левого» клиента и Леня недрогнувшей рукой опустил его в камеру. Разумеется, с полного одобрения начальства… Ну, я сунул свой любопытный нос в эту историю и выяснил, что у небезызвестного тебе оперуполномоченного Горюнова в доме напротив хохловского живет агентеса… Так вот она ему поведала, что перед убийством Хохлова как раз в окно смотрела и видела, что к дому подъехала машина, номер которой она, естественно, записала – как чувствовала. Из машины вышел человек с пистолетом и вошел в парадную, где жил Хохлов. Потом приехал Хохлов, вошел в парадную, раздались выстрелы, после чего человек с пистолетом вышел, сел в машину и уехал.
– Да? А номера пистолета агентеса случайно не записала? – спросила я, машинально отметив, что о своем участии в этом деле Толик Горюнов мне ничего не говорил. Что, в общем-то, странно: уж раскрытием по такому делу похвастаться сам Бог велел…
– Вот-вот; ну, а дальше понятно: по номеру установили машину, по машине владельца, и бравый опер Горюнов вскоре представил следователю жителя старинного города Новгорода – Бесова Сергея Юрьевича, подозреваемого в убийстве Хохлова. Мотива только нету, но это несущественно.
– Минуточку! Мотива нету, а что есть?
– Якобы – я это знаю только по слухам – его сняли на видеопленку, сделали видеоряд еще с несколькими мужиками и кассету с видеорядом якобы показывали «барабанщице», и она ткнула пальцем в Бесова. Якобы кассету ей показывала лично Недвораева.
– То есть?
– То есть Горюнов – это со слов Лени Берендеева – самолично возил к дому Хохлова Недвораеву, на улице они встретились с агентесой, якобы Недвораева ходила к ней домой, там показывала ей кассету, а потом вышла и подтвердила, что все в цвет.
– А какие-нибудь материальные следы этой операции остались? Хотя бы в виде вшивенькой справочки, я уж не говорю о протоколе опознания?
– Дело в том, что агентеса категорически отказалась участвовать в каких-либо следственных действиях и вообще якобы настаивала, чтобы ее фамилия нигде не упоминалась, поскольку она боится мести убийц.
– То есть сам Берендеев при этой исторической встрече не присутствовал?
– Конечно, нет.
– И так с ходу во все это поверил? Ему что, лично Недвораева отчиталась о поездке?
– Нет, ему Горюнов в деталях рассказал.
– Очень остроумно. Может, у Бесова хоть пистолет нашли?
– Да никто пистолет и не искал. У него даже обыска не было. Его Горюнов схватил и привез в Питер. Более того, Бесов алиби предъявил: убийство было семнадцатого в восемь вечера, а в девять вечера с копейками Бесов регистрируется в гостинице «Восточная» в стольном граде Москве, с девушкой. В общем, он сидит уже третий месяц. Меру пресечения, кстати, не обжалует.
– А кто он такой вообще?
– Бесов-то? Да быковатый такой, но неглупый; в принципе убить он может, другой вопрос, мог ли он убить Хохлова вечером семнадцатого? Связи между ними ну никакой не прослеживается. Равно как между ним и «наружниками».
– А чьих он будет?
– В смысле – из какой группировки? Из команды братьев Гавелов.
– Конкурентов чернореченских, что ли?
– Да, правильно.
– А как он себя в камере ведет?
– Ты знаешь, я в убойном просмотрел абсолютно все сводки по камере за все время его отсидки. Он ведет себя как человек, который искренне недоумевает, за что его посадили. Ни разу он не прокололся и ничем себя не выдал, хотя его провоцировали на разговоры об убийстве. Говорил, что в Питере был всего два раза, а на той улице, где Хохлов жил, вообще не был никогда.
– А откуда он улицу знает?
– Так ему же обвинение предъявили, где указано место убийства. Сразу после предъявления он в камере и поделился, что никогда на такой улице не был и как проехать туда, не знает. В общем, у меня сложилось впечатление, что либо он действительно не при делах, либо он слишком умный, нам не по зубам. Ну не может человек почти три месяца так ровно держаться в камере, в чем-нибудь да проколется, а это сразу видно будет. Но тут – полнейший ажур.
– Слушай, – спохватилась я, – ты же мне главного не сказал: а кто заказчик?
– Да Хапланд же. Борис Владимирович.
9
По тому, как Заболоцкий насупился, я поняла, что меня занесло не туда.
– Извини, Коля, я так неуклюже пошутила. Мне все сейчас кажется в черном свете. Ты ведь понимаешь…
Коля оттаял.
– Конечно, Машенька, я понимаю. Значит, отказываешься?
– Не сердись, но там и без меня прекрасно справятся. Да и район как я брошу? У нас же Горчаков уходит на повышение, мне просто шефа жалко: я же одна дееспособная остаюсь. Коленька, если ты не смертельно на меня обиделся за мои неудачные шутки, могу я у тебя попросить содействия в одном служебном вопросе? Ты же с Асташиным, прокурором города, общаешься? Не мог бы ты намекнуть ему, чтобы он передал в наш район два дельца? Одно из другого района, а второе из следственной части. На их плечах теперь и Хапланд, они будут только рады отдать. А у меня кое-что вырисовывается по этим делам, было бы любопытно. А, Коля, поможешь?
– Ну что ж, жаль, что ты не хочешь помочь в расследовании актуального преступления. Но, несмотря на то что ты мне в моей просьбе отказала, я не буду брать реванш. Я тебе позвоню, напиши, какие дела тебя интересуют.
Вышколенные мальчики в коридоре молча вскочили и двинулись – один впереди шефа, другой замыкая шествие. Вице-губернатор, не оборачиваясь, прошел по коридору и скрылся за дверью, ведущей на лестницу. Как и не бывало его, только немытая чашка из-под кофе напоминала о визите небожителя на землю.
На душе было так худо, что хотелось броситься на пол, кататься, выть и стучать кулаками. Вместо этого я набрала номер телефона и сразу услышала веселый голос Горюнова:
– Я весь ухо, говорите!
– Здравствуй, Толик! – неоригинально ответила я на такое оригинальное приветствие.
Голос тут же поскучнел:
– Привет. Слушай, я занят немного, я тебе перезвоню, – и тут же отбой.
До конца дня он так и не перезвонил. Без пяти шесть я позвонила Машке, предупредить, что еду на дачу и не знаю, когда вернусь.
– Представляешь, Маха, Горюнов-то прячется от меня.
– А ты что думала? До него небось слух дошел, что ты теперь женщина свободная, он и испугался, что ты на него права предъявишь. А у него жена и двое детей.
– Если честно, то мне даже думать о нем противно.
– А зачем звонила?
– Сама не знаю. Все-таки любовник…
– Бывший, Маша, бывший, – жестко сказала подруга.
В дверь просунулась голова Синцова:
– Карета подана!
Каретой оказалась светло-зеленая «ауди», дверцу которой Синцов галантно распахнул передо мной.
– Откуда такая роскошь? – поинтересовалась я.
– Приятель одолжил. Говори куда.
Я объяснила Андрею, как ехать ко мне на дачу, и мы лихо понеслись за город, обгоняя всех остальных, едущих в этом направлении. Когда скорость выбилась за пределы моих представлений о безопасности, я робко пискнула, но Синцов, не глядя на меня, только пробормотал: «Держись, Маша!» и вырулил на тротуар, по которому поехал, не снижая скорости, чтобы обойти пробку из вереницы машин. Прохожие рассыпались в стороны. Наконец мы выскочили на пригородное шоссе, и мой пульс потихоньку пришел в норму. Я доложила Андрею, что о передаче дел в наш район позаботилась, и тут у меня мелькнула мысль, которая не давала мне покоя весь день.
– Послушай, – медленно начала я, – дело Шермушенко мы тоже в общую кучу?..
– Ну, в общем, да, – ответил он, не отрывая взгляда от дороги. – У меня такое впечатление, что его удостоверение получено как документ прикрытия.
– Шермушенко ведь был прописан в доме семь по улице Чащина…
– Может быть.
– А мы со Стасом в субботу выезжали на такой интересный труп, в лесу закопанный: явный бомжара, только разодетый как денди лондонский, и что интересно, тоже из дома семь по улице Чащина… Может, и это дело забрать? С ним будет легче: все-таки он на нашей территории был прописан, и тот район его с радостью нам спихнет. Мне почему-то кажется, что это не случайное совпадение, во всяком случае, проверить надо… Слушай, нам не сюда!
– Я знаю, – ответил Синцов, заворачивая в какой-то дачный поселок.
Мы подъехали к дому рядом с шоссе, Андрей остановил машину, вышел и открыл дверцу с моей стороны. Потом вошел в калитку, из дома выглянул парень в черной футболке и джинсах, в котором я, правда не сразу, узнала оперативника, работавшего с нами на закопанном трупе.
– Андрюша! – завопил он на все окрестности. – Наконец-то! Ну проходи, проходи! Да еще и не один! Как я рад вас видеть!
Не переставая бурно изливать радость по поводу нашего приезда, парень раскинул руки, навалился на Андрея, который стал хлопать его по спине. Обнявшись, они пошли в дом, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними.
В доме они замолчали, деловито прошли к окну напротив двери, хозяин выглянул в окно, потом бесшумно выпрыгнул на мягкую травку, огляделся и, прошептав: «Чисто!», помог выбраться мне, а за мной вылез Андрей. Хозяин знаками велел нам пригнуться, и мы гуськом, согнувшись так, чтобы нас не было видно через окна с той стороны дома, где осталась машина, прошли вдоль всего строения, потом мимо огромной теплицы с огурцами, потом за сарай и через соседний участок вышли на параллельную улицу.
Хозяин передал Андрею ключи и показал на раздолбанные «Жигули», в которые мы с Андреем сели. Андрей стал заводить машину, а наш проводник, так же согнувшись в три погибели, вернулся в дом, и оттуда сразу же грянула музыка.
– Нич-чего не понимаю! – с интонацией братьев Колобков призналась я.
– Я же тебе говорил, что не совсем я по уши деревянный, – укоризненно заявил Андрей. – Мы с тобой вписались в серьезную тему, и чем все это может закончиться, одному Богу известно. Мы под колпаком; и неужели я их приведу к тебе на дачу, где у тебя ребенок?! Надеюсь, что мы от них оторвались. Костя должен принять меры, чтобы усыпить их бдительность. Поехали!
– Я с этим парнем выезжала в субботу на того самого закопанного, – сообщила я Андрею.
Он тут же повернулся ко мне со словами:
– Это удачно! Костику можно доверять, а если труп на его земле, он сможет нам помочь, не привлекая внимания. Он честный парень, а честных осталось так мало, что меня порой охватывает отчаяние. Поверишь, иногда боюсь коллегам что-нибудь рассказывать, а начальству – и подавно; кругом враги, и не подумай, что у меня мания преследования. Просто в милиции остались либо сумасшедшие фанатики, которых дустом посыпь, а они все равно будут работать, да еще и за вход приплачивать, либо ребята с коммерческим мышлением, которым все равно, на чем деньги делать. Ну, еще осколки застойной милиции, которые по инерции до пенсии дорабатывают. А про вашу гнилую контору даже говорить не хочется.
– Да у нас то же самое. Когда зональному прокурору дело по его запросу отправляешь, не знаешь, кто его читать будет – он или адвокат обвиняемого. Или еще лучше: у меня дело по обвинению профессионального киллера, он еще и наркоман, поэтому он и заказчика вломил по самое «не балуйся». А заказчик – человек со связями. Звонит мне тут мой бывший коллега, а ныне адвокат, и осторожненько так интересуется, не собираемся ли изменить этому заказчику меру пресечения. «Понимаешь, – говорит он мне, – человеку обещают решить вопрос о его освобождении через городскую прокуратуру, он уже начал деньги собирать, и немалые, но хочет быть уверенным, что заплатит деньги действительно за услугу, а не за случайность». Представляешь, какая наглость? Они еще уточняют, давать ли взятку! Еще бы письменный запрос прислали: «В связи с намерением дать взятку сообщите о планах следствия, чтобы не пропали деньги»!
А на следующий день звонит зональный и ставит в известность, что не усматривает оснований для продления срока содержания под стражей. Ну и что, что убийство? Если тебе городская прокуратура откажет в продлении срока, куда ты пойдешь? В Генеральную? Только поезд уже ушел, клиент уже на свободе.
И ваши тоже хороши. У нас в прокуратуре лежит материал на возбуждение: два владельца булочной поссорились и стали делить имущество, а пять на два не делится, как Лиса Алиса говорила, поэтому забили «стрелку» и приехали на нее с «крышами». Представляешь, к месту встречи подъезжают две милицейские машины, из одной вылезает первый бизнесмен, за ним «крыша» – патрульно-постовая служба, а из другой второй бизмесмен и его «крыша» – овошники. Хорошо, стрелять не начали.
– Как, кстати, этот ваш мальчик, стажер? Ему действительно можно доверять? Или он нам все провалит? – поинтересовался Андрей.
– Ну, в душу не залезешь, и пуд соли я с ним еще не съела, но похоже, что с ним все в порядке. Производит впечатление честного парня. Андрей, а я, по-твоему, честный человек? Раз ты согласился со мной работать?
– Да, думаю, что ты честный человек, – медленно ответил Андрей, и я пошутила:
– Мне что, обидеться, что ты так долго думал?
– Я не долго думал, а веско и уверенно отвечал. Единственное, что меня в тебе не устраивает, это твои отношения с Горюновым. Он плохой человек и тебя не стоит.
Я покраснела.
– Андрюша, это ты как дуэнья меня опекаешь или считаешь, что он может делу повредить?
– Конечно, если бы мы вместе не работали, меня бы твои сердечные привязанности не волновали, но Горюнов – негодяй и в интимной обстановке может что-нибудь из тебя выудить, какую-нибудь информацию.
– Успокойся, Горюнов уже в прошлом. А кстати, насчет Горюнова: ты ведь знаешь, что я изменяла мужу с ним. Какой же я после этого честный человек?
– Ну, Маша, это перебор. Я знаю, что ты взяток не берешь, информацию не продаешь, в разводки не вписываешься, ментов не презираешь. А с кем ты спишь, волнует меня только в аспекте работы по делу. Твоя женская честность меня абсолютно не трогает…
– То есть ты считаешь, что бывает честность – и женская честность? Осетрина второй свежести? Я могу изменять мужу направо и налево, но это не умаляет моих профессиональных достоинств? Так? Или, по-твоему, честь и совесть – качества для мужчин? А курица не птица?
– Что ты ко мне пристала? Я же сказал, что считаю тебя честным человеком. Что ты прямо как с цепи сорвалась?!
– Плохо мне, понимаешь?! И я пытаюсь для себя решить вопрос – могу я своему ребенку в глаза смотреть или нет. Можно ли быть хорошей матерью и изменять мужу. Можно?
– Не знаю, не думал. В конце концов, это личное дело каждого.
– Ты понимаешь, мой муж, когда мы с ним познакомились, мне доказывал, что если один из супругов изменяет, то виноват тот, кому изменяют. И еще говорил, что лучше жениться на интересной женщине, на которую обращают внимание другие мужики, чем на дурнушке, с которой хоть спокойно, но скучно. Иными словами, что лучше есть торт вдвоем, чем дерьмо в одиночку. А как только на мне женился, стал рассуждать с точностью до наоборот. Мой ребеночек как-то слушал-слушал его претензии ко мне – для кого я постриглась, зачем я на даче крашусь, – потом сказал: «Папа, я понял – ты хочешь, чтобы мама не ухаживала за собой, но хорошо выглядела, и чтобы на нее все смотрели, но никто не обращал внимания!» А еще знаешь, как он сказал однажды? Муж как-то за обедом до меня докапывался, докапывался, все ему не так, пока Бегемотик ему строго не заявил: «Папа, что ты все маму ругаешь? Раз женился на ней, то терпи!» Честное слово!
– Слушай, а почему Бегемотик?
– А, это старая история. Когда ему исполнилось полтора года, я вышла на работу, и в первый же день звонит плачущая мать, говорит, что ребенок проглотил кусок стекла. Я все бросаю, прыгаю в такси, мчусь домой.
В кресле лежит мать в полуобмороке, напившись валидола с реланиумом, а моя деточка спокойно играет на полу. Мать, едва оклемавшись, рассказывает, что разбилось блюдце и, пока она ходила за веником, ребенок съел осколок. Спрашиваю какой, мать показывает размеры куда больше всего блюдца. «Скорая помощь» уже вызвана… Я, пока ждала врачей, стала собирать осколки на пластилин, чтобы понять, какого не хватает. Оказалось, все до единого осколки в наличии. Спрашиваю ребенка: «Ты глотал кусок блюдца?» – «Глотал», – отвечает он и честными глазами на меня смотрит. «Зачем?» – спрашиваю. А он мне с гордостью говорит: «Потому что я бегемот!»
Тут у меня очень своевременно полились из глаз слезы, но мы уже подъехали к даче. Я сдавленным голосом попросила Андрея остановиться и выскочила из машины.
– Машенька? Вот уж не ждали! – радостно приветствовала меня мама, поднимаясь на крылечко с тазиком выстиранных ребенкиных вещичек. – Что это ты – плачешь?
Когда я поведала ей о печальных событиях, радости от моего приезда как не бывало. Мать поджала губы, помолчала, потом сказала своим жутким тоном (в жизни она не повысила на меня голос, но когда злилась, начинала говорить таким голосом, что у меня поджилки тряслись, и я на все была готова, лишь бы она со мной так не разговаривала):
– Ну что ж, дочь, ты человек взрослый, тебе жить. Только я тебя больше знать не хочу. Бедный Игорь терпел твои выходки, а ты плюнула ему в душу… Иди попрощайся с ребенком и уезжай, не могу тебя больше видеть. Пока…
Залившись слезами, я вышла в сад, позвала своего Хрюндика. Он пришел чумазый, серьезный, с банкой, где сидела лягушка.
– Ты чего плачешь, Швецова? – спросил он.
Взял моду от папы – тот меня называл по фамилии, и сыночек приспособился.
– Бегемотик, я хочу сказать тебе одну вещь. Мы с папой не будем больше жить вместе.
– А я?! – тут же спросил мой Бегемотик, и из его серых глазищ полились слезы размером с крыжовник. – С кем буду я?
– Со мной и с папой, поровну, – прижав его к себе, успокаивала я.
– А почему вы не можете жить вместе? – рыдал он.
– Маленький мой, понимаешь, – объясняла я ему, как могла, – взрослые люди могут жить вместе, только если любят друг друга. А я разлюбила папу. Ты же сам видел, как мы все время ссорились, так что ничего хорошего в нашей совместной жизни не было.
– А я?! – зарыдал он еще пуще. – Я ведь хорошее, и от вашей совместной жизни!
– Малышка мой… ты самое хорошее, что у нас с папой в жизни есть, – я сама чуть не разрыдалась в голос, но постаралась взять себя в руки. – Ведь тебе тоже было плохо, когда мы ссорились…
К счастью, мой сыночек всегда отличался на редкость трезвым для его возраста умом. Я поглаживала его светловолосую макушку, и он потихоньку успокаивался.
Отрыдавшись, он обнаружил, что, пока он плакал, банка перевернулась и лягушка ускакала. Это его немного отвлекло. Глазищи высохли, и мой Бегемотик деловито спросил:
– А у тебя кто-нибудь есть? Я растерялась.
– А почему ты решил, что у меня кто-то должен быть?
– Ты ведь сама сказала, что ты папу разлюбила. А человек ведь один не может, так что ищи себе скорей кого-нибудь, – назидательно заключил мой добрый сыночек.
– Ладно, цыпленочек, я всегда и во всем буду следовать твоим советам, – искренне пообещала я ему.
Он проводил меня до калитки, выходить за которую ему было строжайше запрещено, я помахала ему рукой и пошла, давясь рыданиями.
Когда я подошла к машине, Андрей, куривший возле, поспешно бросил сигарету, открыл передо мной дверцу и, взяв за плечи, опустил на сиденье, потом бросился за руль, и мы стремительно понеслись куда-то. Заехав на лесную дорогу, Андрей заглянул мне в лицо и неуверенным голосом спросил, не хочу ли я немного посидеть на травке. Я безучастно пожала плечами, он остановил машину, и мы вышли на полянку, освещенную розовыми закатными лучами. С заднего сиденья машины Андрей достал бутылку и протянул мне.
– Что это? – отшатнулась я.
– На, попей, это пепси-кола. Да не бойся ты, без водки, – усмехнулся он, и я вдруг начала истерически смеяться…
Через полчаса мое истерическое состояние сменилось пустотой и холодом, но зато мозги прояснились.
– Слушай, а зачем тебе с нами связываться? – спросила я Синцова, перебирая в уме дела, которые он нам сегодня называл. – Не проще ли объединить дела в следственной части?
– Не проще, – ответил Синцов, опасливо поглядывая на меня, – видимо, сомневался в моей способности адекватно реагировать на внешние раздражители в данную минуту.
Он расстелил на траве свою куртку, и мы сидели рядышком, как старые друзья или давние любовники, которые уже пережили пылкость отношений и испытывают друг к другу ровную привязанность.
– Могу тебе сказать, в продолжение сегодняшнего разговора, что, посмотрев личные дела «наружников», я вытащил их к себе и двоих из четырех расколол. Они назвали мне заказчика оперативно-розыскных мероприятий. То есть подписывал их на это грязное дело Фролов, бывший сотрудник, но двое от Фролова знали о заказчике. Я пришел к следователю…
– А у кого дело-то?
– У Берендеева, молоденького такого, он всего пару лет работает, из них около года в следственной части. Я ему вывалил всю информацию, которую успел наскрести по сусекам. Он мальчик неглупый, интеллигентный, подумал и согласился, что все это очень перспективно. И вызвал заказчика на допрос. А поскольку дело на контроле лично у прокурора города и Асташин дал следователю картбланш на задержание кого угодно, лишь бы убийство раскрылось и пресса перестала их терзать, Берендеев всерьез собрался заказчика задерживать и колоть… А дальше самое интересное. Начался допрос заказчика, я сижу у Берендеева в кабинете и прямо кожей ощущаю, что еще слегка дожать – и заказчик «поплывет». Но в самый кульминационный момент появляется секретарша и говорит: «Леонид Викторович, срочно позвоните начальнице!» Берендеев огрызается, мол, я занят, у меня допрос. Секретарша выходит, и через пять минут звонит сама Недвораева: в чем дело, я же вам передала, чтобы вы со мной связались!.. В общем, Ленечка все бросил и пошел к ней. Вернулся, вызвал меня в коридор и говорит: «Она мне запретила задерживать, велела прекратить допрос и отпустить человека. Но я ей сказал, что я лицо процессуально самостоятельное и допрос прекращать не собираюсь»… Как только он в кабинет вернулся, Недвораева не поленилась, сама к нему пришла и железным голосом уведомила, что в таком-то районе убийство и чтобы он немедленно собирался и выезжал на место происшествия, она тоже поедет, от руководства. Не будешь же ее из кабинета выпихивать. Да и молодой он еще, нерешительный, начальство посылать не научился, да еще при посторонних. Собрался и поехал.
Когда я после этого к нему пришел и спросил, какие у него дальнейшие планы, молодой способный следователь Леня Берендеев мне, старому сыщику, доходчиво объяснил, что лезть туда, куда я предлагаю, – это значит создать себе серьезные проблемы, возможно, связанные с опасностью для жизни, а он, Леня, собирается стать судьей и принести много пользы обществу, и вообще слишком себя ценит, чтобы так легкомысленно к себе относиться. А через два дня я узнаю, что Лене убойный отдел главка подогнал «левого» клиента и Леня недрогнувшей рукой опустил его в камеру. Разумеется, с полного одобрения начальства… Ну, я сунул свой любопытный нос в эту историю и выяснил, что у небезызвестного тебе оперуполномоченного Горюнова в доме напротив хохловского живет агентеса… Так вот она ему поведала, что перед убийством Хохлова как раз в окно смотрела и видела, что к дому подъехала машина, номер которой она, естественно, записала – как чувствовала. Из машины вышел человек с пистолетом и вошел в парадную, где жил Хохлов. Потом приехал Хохлов, вошел в парадную, раздались выстрелы, после чего человек с пистолетом вышел, сел в машину и уехал.
– Да? А номера пистолета агентеса случайно не записала? – спросила я, машинально отметив, что о своем участии в этом деле Толик Горюнов мне ничего не говорил. Что, в общем-то, странно: уж раскрытием по такому делу похвастаться сам Бог велел…
– Вот-вот; ну, а дальше понятно: по номеру установили машину, по машине владельца, и бравый опер Горюнов вскоре представил следователю жителя старинного города Новгорода – Бесова Сергея Юрьевича, подозреваемого в убийстве Хохлова. Мотива только нету, но это несущественно.
– Минуточку! Мотива нету, а что есть?
– Якобы – я это знаю только по слухам – его сняли на видеопленку, сделали видеоряд еще с несколькими мужиками и кассету с видеорядом якобы показывали «барабанщице», и она ткнула пальцем в Бесова. Якобы кассету ей показывала лично Недвораева.
– То есть?
– То есть Горюнов – это со слов Лени Берендеева – самолично возил к дому Хохлова Недвораеву, на улице они встретились с агентесой, якобы Недвораева ходила к ней домой, там показывала ей кассету, а потом вышла и подтвердила, что все в цвет.
– А какие-нибудь материальные следы этой операции остались? Хотя бы в виде вшивенькой справочки, я уж не говорю о протоколе опознания?
– Дело в том, что агентеса категорически отказалась участвовать в каких-либо следственных действиях и вообще якобы настаивала, чтобы ее фамилия нигде не упоминалась, поскольку она боится мести убийц.
– То есть сам Берендеев при этой исторической встрече не присутствовал?
– Конечно, нет.
– И так с ходу во все это поверил? Ему что, лично Недвораева отчиталась о поездке?
– Нет, ему Горюнов в деталях рассказал.
– Очень остроумно. Может, у Бесова хоть пистолет нашли?
– Да никто пистолет и не искал. У него даже обыска не было. Его Горюнов схватил и привез в Питер. Более того, Бесов алиби предъявил: убийство было семнадцатого в восемь вечера, а в девять вечера с копейками Бесов регистрируется в гостинице «Восточная» в стольном граде Москве, с девушкой. В общем, он сидит уже третий месяц. Меру пресечения, кстати, не обжалует.
– А кто он такой вообще?
– Бесов-то? Да быковатый такой, но неглупый; в принципе убить он может, другой вопрос, мог ли он убить Хохлова вечером семнадцатого? Связи между ними ну никакой не прослеживается. Равно как между ним и «наружниками».
– А чьих он будет?
– В смысле – из какой группировки? Из команды братьев Гавелов.
– Конкурентов чернореченских, что ли?
– Да, правильно.
– А как он себя в камере ведет?
– Ты знаешь, я в убойном просмотрел абсолютно все сводки по камере за все время его отсидки. Он ведет себя как человек, который искренне недоумевает, за что его посадили. Ни разу он не прокололся и ничем себя не выдал, хотя его провоцировали на разговоры об убийстве. Говорил, что в Питере был всего два раза, а на той улице, где Хохлов жил, вообще не был никогда.
– А откуда он улицу знает?
– Так ему же обвинение предъявили, где указано место убийства. Сразу после предъявления он в камере и поделился, что никогда на такой улице не был и как проехать туда, не знает. В общем, у меня сложилось впечатление, что либо он действительно не при делах, либо он слишком умный, нам не по зубам. Ну не может человек почти три месяца так ровно держаться в камере, в чем-нибудь да проколется, а это сразу видно будет. Но тут – полнейший ажур.
– Слушай, – спохватилась я, – ты же мне главного не сказал: а кто заказчик?
– Да Хапланд же. Борис Владимирович.
9
Обратно мы добирались тем же макаром: машину оставили на соседней улице, огородами проскочили в дом опера по имени Костик, влезли в окно. Радушный хозяин шумно проводил нас к зеленой «ауди»; мы помахали ему и уехали в город. Андрей доставил меня к Маше, довел до квартиры, зайти отказался. Ночью я проснулась от какого-то шума. Оказалось, что на улице ураганный ветер сносит крышу, – это грохотали листы плохо закрепленного кровельного железа. Утром выяснилось, что резко похолодало, а у меня с собой не было ничего теплого, что называется, в чем была, в том и покинула мужний дом, «не взяв ни рубля, ни рубахи»… Впрочем, это Асадов про мужчину писал. Заботливая Машка тут же заявила, что она пойдет на работу в кардигане, а мне даст свой навороченный английский плащ, действительно очень красивый, предмет зависти всех ее сослуживиц, нежно-алый, с затейливым капюшоном. «Никаких возражений!» – строго сказала она.
Ну, а я долго не ломалась. У меня такого плаща не было, и я, глядя на себя в зеркало, еще раз убедилась: ничто так не красит женщину, как хорошие, дорогие вещи. Поэтому я с удовольствием согласилась дойти в нем до работы и пофорсить перед коллегами.
Весь путь до прокуратуры я проделала как по подиуму. Шеи сворачивали не только мужики, но и женщины, даже в основном женщины. Вот она – суета сует! Ушла от мужа, в семье разлад, родная мать знать не хочет, а какая-то английская шмотка заставляет пульс учащенно биться! Тьфу!
Под дверьми моего кабинета сидел оперуполномоченный Степушкин и читал «Криминальный вестник».
Поражает меня это свойство моих коллег – отпахать целый день, а то и не один день подряд на ниве борьбы с преступностью, наползаться по подвалам и чердакам, нанюхаться разложившихся трупов, наобщаться всласть с уголовными рожами – а потом еле добраться до дома и вместо ужина уставиться в телевизор и оголтело смотреть-смотреть криминальную хронику, в которой показывают точно такие же чердаки, разложившиеся трупы и уголовные рожи… Или читать-читать бульварные газетенки с рассказами о расчлененных трупах. Как будто никогда расчлененки не видели…
Ну, а я долго не ломалась. У меня такого плаща не было, и я, глядя на себя в зеркало, еще раз убедилась: ничто так не красит женщину, как хорошие, дорогие вещи. Поэтому я с удовольствием согласилась дойти в нем до работы и пофорсить перед коллегами.
Весь путь до прокуратуры я проделала как по подиуму. Шеи сворачивали не только мужики, но и женщины, даже в основном женщины. Вот она – суета сует! Ушла от мужа, в семье разлад, родная мать знать не хочет, а какая-то английская шмотка заставляет пульс учащенно биться! Тьфу!
Под дверьми моего кабинета сидел оперуполномоченный Степушкин и читал «Криминальный вестник».
Поражает меня это свойство моих коллег – отпахать целый день, а то и не один день подряд на ниве борьбы с преступностью, наползаться по подвалам и чердакам, нанюхаться разложившихся трупов, наобщаться всласть с уголовными рожами – а потом еле добраться до дома и вместо ужина уставиться в телевизор и оголтело смотреть-смотреть криминальную хронику, в которой показывают точно такие же чердаки, разложившиеся трупы и уголовные рожи… Или читать-читать бульварные газетенки с рассказами о расчлененных трупах. Как будто никогда расчлененки не видели…