— Смысл? — перебил его Лешка Горчаков.
— Да кто его знает. Чтобы понять, в чем смысл, надо понять, кто такие сатанисты. Я пока не понял. Что-то нам святой отец такое путаное объяснял, но мне кажется, он сам это плохо представляет. Да, Маша?
Да, у меня наш новый знакомец, священник, вызывал странные чувства. Что-то было в нем фальшивое, только я даже себе затруднялась объяснить, что именно. Мало того, что он чуть ли не с симпатией говорил про сатанистов, меня смущали его прямо-таки вожделеющие взгляды, которые он бросал на Библию, по его же словам, оскверненную. Зачем он предлагал ее сжечь? А эта мелодекламация каббалистических гимнов? Но я пока промолчала. Надо действительно разобраться с этими сатанистами.
— И три: родственники этих дам сами при делах, они и сотворили с потерпевшими что-нибудь, — продолжал Синцов. — Если они сатанисты, то, например, в жертву принесли.
— Сильно, — вздохнул Мигулько.
Он заметно погрустнел, и мы все понимали, почему. Чтобы все эти версии проверить, надо было все бросать и только на это и работать, не покладая рук, целой бригадой. А какие-либо правовые основания работать отсутствовали. Дел-то ведь уголовных не было. И заявлений об исчезновении женщин не было. И никто не хотел их писать. И мы не располагали достоверными сведениями о том, что все они стали жертвами какого-то преступления. Так что дел нет, и никто их сейчас не возбудит. Остается что? Работать на добровольных началах. Но это роскошь, которую мои друзья не Могут себе позволить, даже из хорошего отношения ко мне. Не говоря уже о том, что это будет просто незаконно.
— Блин, Мигулько, надо хоть психа этого взять в оборот, — вскинулся Горчаков. — Тебя что, учить надо, что делать? — не дал он Косте возразить. — Прими сообщенку какую-нибудь про то, что Иванов причастен к разбою.
— Лучше к убийству, — тихо вставил Гайворонский.
— Вот именно. И ищи его, и работай с ним.
— Спасибо, что научили, люди добрые, — кисло промолвил Мигулько.
И расходились они с такими же кислыми лицами. Меня подмывало поклониться им в пояс и сказать, что не надо мне таких жертв — принимать левые сообщенки, рисковать, проводя незаконные оперативные мероприятия, тратить время на благотворительность, когда реальных дел невпроворот.
Но я не сказала. Потому что хотела таких жертв. Мне страшно было оставаться один на один с маньяком, за которым стояла какая-то сатанистская организация. Государство не могло меня защитить; вернее, не хотело, не до меня ему было; оставалось надеяться на друзей.
10
На следующий день Синцов поехал в больницу, куда госпитализировали Пашу Иванова, и где от него так быстро избавились.
Ему показали выписной эпикриз, вполне легитимный. Заведующий отделением мягко пояснил, что по закону об оказании психиатрической помощи держать Иванова в психиатрическом стационаре они не могли, уж не обессудьте.
— Вы же знали, что повод к госпитализации —угрозы в адрес следователя прокуратуры, — напомнил Синцов. — Почему вы не сообщили в ГУВД о его выписке? Мы бы хоть его встретили. А теперь где его искать?
Завотделением сочувственно вздохнул, и даже предложил Андрею коньяку. Хорошего. Наверное, из подношений от пациентов.
Синцов отказался. Но двадцатью минутами позже охотно выпил водки сомнительного качества вместе с двумя санитарами, которые ему намекнули, что в шесть часов вечера от них обычно не выписывают. Только для Иванова почему-то сделали исключение и выпинали из больницы быстро-быстро, чтобы и духу его на отделении не было. Завотделением, по слухам, лично сопровождал Иванова по больничной территории до ворот; а уж кому он там сдал его на руки, история умалчивала.
У санитаров имелось свое, определенное, мнение по поводу заинтересованности их заведующего в подобной спешке, и надо сказать, Синцов это мнение разделил. Но за руку заведующего уже не схватишь, и следовало признать, что этот раунд наша команда проиграла. Синцов связался с коллегами из области, в компании которых мы вчера так приятно провели время, и расставил флажки на Иванова, но областные коллеги утешить его ничем не смогли. Хоть и обещали сигнализировать, если какие-то весточки от Иванова прилетят, или вдруг он сам появится в родных местах.
Мигулько с Гайворонским осуществили повторный рейд по родственникам пропавших дам, кроме Удалецкой — там идти было не к кому.
Они сыграли один-один. Результатом их похода стало неофициальное признание мужа Светловой, что жена его сбежала с любовником. На вопросы о том, на чем базируется его убеждение, покинутый муж отвечать отказался. А также отказался официально оформлять результаты беседы с оперуполномоченными. Но все равно, это был плюс. А минусом стало заявление в прокуратуру от дипломатического папочки Глейхмана, — по какому, мол, праву его беспокоят.
Банкир же, которого они пытались посетить в его загородном доме, просто спустил на них телохранителей.
Горчаков при мне вцепился в журналиста Старосельцева и вырвал у него клятву в том, что он установит, кто брал интервью у пропавших женщин, кто вообще был инициатором этих интервью, и вообще выяснит все подводные течения. Старосельцев побежал исполнять, правда, в обмен на клятву о предоставлении ему эксклюзивного права на освещение всех этих драматических событий в прессе. Я это одобрила и даже изъявила готовность прямо сейчас сфотографироваться в виде трупа, а то потом на месте происшествия не протолкнёшься. Но они даже не засмеялись, а Горчаков с сочувствием посмотрел на меня и зачем-то пощадил по голове.
Мой добрый муж тоже не остался в стороне от процесса и стал в своем морге проверять опознавательные карты на безымянных покойниц, надеясь найти следы исчезнувших женщин. Утром, собираясь на работу, я посоветовала ему начать с трупов, обнаруженных в окрестностях того городка, куда мы с Синцовым накануне ездили, и, не удержавшись, еще раз глупо пошутила, предложив заполнить опознавательную карту на меня — пока я тут, под рукой, и все мои антропометрические характеристики можно занести в карту с максимальной достоверностью. Муж обиделся, замкнулся в себе и перестал со мной разговаривать. Поддержал, называется, в трудную минуту; непонятно, что ли, что это я от нервов?
Сидя на работе, я вспомнила о его поведении, и мне вдруг стало плохо. Вернее, сначала стало никак, а потом ужасно. Сначала исчезли все желания, кроме одного — прилечь куда-нибудь, чтобы никто не трогал. Я изящно слегла на стол — как водоросль, или даже нет: как макаронина в кастрюле с кипящей водой сворачивается в спиральку и медленно опускается на донышко, закрыла глаза и поняла, что подняться не смогу, даже если закричат: «Пожар!» И еще — что у меня не бьется сердце.
Сколько я так пролежала, даже не знаю. Мыслей в голове не было никаких. Я даже не испытывала эмоций по поводу того, что не бьется сердце. Было все равно.
Когда на столе рядом с моей головой зазвонил телефон, я решила, что мне выстрелили в голову из пулемета. Сердце вдруг забилось, причем чуть ли не громче пулеметной очереди, правда, ненадолго, через минуту оно сбавило обороты и опять затаилось. Я онемевшей рукой еле подняла трубку и приложила к уху:
— Але…
— Мария Сергеевна, это ты? Маренич беспокоит.
Голос у Маринки, как всегда, был громким и жизнерадостным.
— А! — сказала я. Это было все, что я оказалась в состоянии из себя выдавить.
— Ты говорить, что ли, не можешь? — прокричала она мне в ухо. В голове и так уже была рана от пулеметной очереди, а тут еще Марина с ее громким голосом.
— Могу, — прошелестела я. — У меня просто слабость.
— Слабость?! Голова болит?
— Ничего не болит, просто слабость. Говорить тяжело.
— Так. Ну-ка, пульс себе померяй, — распорядилась она.
Я даже не стала утруждаться: считать пульс, смотреть на секундную стрелку; просто сказала, что пульса нет.
— Понятно, — засмеялась она. — У тебя давление упало.
— А! — сказала я без выражения. Если честно, мне было все равно.
— Э, э, ты не умирай там! Я знаю, как это бывает. Хреново. Лекарства какие-нибудь есть?
— Не-а.
— А рядом кто-нибудь?
— Не-а, — я уже с трудом удерживала телефонную трубку. Никогда не предполагала, что она так много весит. Сказать об этом Марине у меня не было сил.
— Так, придется тебя лечить по телефону. Дело в том, что низкое давление — это хреново. Высокое можно медикаментами сбить, а низкое так просто не поднимешь. Что ж с тобой делать? Ты подумай о чем-нибудь плохом, а?
— Зачем это? — мне, в общем-то, было все равно, я спросила просто из вежливости, поудобнее пристраивая голову на столе. Оказалось, что трубку можно не держать в руке, а положить ее на стол рядом с головой.
— Зачем? — Марина захохотала. — У тебя произойдет выброс адреналина, и давление поднимется. О, давай я тебе всяких гадостей наговорю! Я так мужа вылечила недавно, он тоже гипотоник. Заперся в туалете, и прихватило его, с унитаза встать не может. Скребется — помоги, мол. Ну, не дверь же ломать в сортир! Я ему и говорю снаружи: импотент ты хренов, да зачем ты мне такой сдался, сдохни там, только воду не забудь спустить за собой! Что ты думаешь? Быстро давление подскочило, и сам с толчка сполз.
— Не убил потом? — поинтересовалась я, поднимая голову. Действительно, стало лучше.
— Что ты! Благодарил… Ну как ты? Голосочек вроде повеселее, а?
— Да, стало лучше.
— Ну, вот и хорошо. А я чего звоню-то? Твой просил передать.
Понятно. Обиженный муж сам говорить со мной не хочет, подослал напарницу.
— Что передать?
— Он с каких-то твоих бумажек соскобы сделал…
— Какие соскобы?
— Ну, уж это тебе лучше знать.
— А-а! — я вспомнила, что прошлой ночью Сашка действительно соскоблил в отдельные конвертики частички вещества, которым была выполнена подпись на договоре займа, и которым были сделаны надписи на полях Библии. Предполагалось, что он тихо, без всяких постановлений отдаст их на биологию, чтобы там посмотрели, не кровь ли это.
— Ну как ты? Слушать дальше можешь? — заботливо спросила Марина. И, не дожидаясь ответа, продолжила:
— В общем, не буду тебе долго по ушам ездить. Кровь в соскобах — женская, группы разные. «В» третья и нулевая.
Я помолчала, переваривая услышанное.
— Так что, все-таки это кровь?
— А ты думала, варенье?
— Человеческая, что ли?
— Ну естественно! Не свиная же. Ладно, полежи немного, если есть где. А лучше пусть тебя домой отправят.
Марина повесила трубку. Нет, домой мне не хотелось. Что я там, буду лежать в одиночестве и ждать, пока меня взорвут? Фигушки.
Расстроенная, я заставила себя подняться и подойти к зеркалу. Отражение в зеркале превзошло самые худшие мои опасения. Серо-зеленый цвет лица совпадал с тошнотворным настроением, слегка оживляли его черные круги под глазами. Я покачала головой, походила по кабинету, — вроде бы ноги меня держали, и состояние водоросли постепенно отпускали.
Махнув рукой на то, какое впечатление я произвожу на окружающих, я поехала в музей религии. Там было тихо и прохладно; звуки шагов отдавались под гулкими сводами и замирали дальним эхом. Женщина, встретившая меня, —доктор исторических наук Гермгольц Татьяна Игоревна — оказалась миловидной особой средних лет, старомодно одетой, говорила приглушенным голосом, очень ласково, и на меня впервые за последние тревожные дни снизошла благодать. Захотелось остаться тут, в прохладных залах с деликатным эхом, живущим под высокими потолками, где людей явно занимают вечные проблемы, а не всякая суета.
Доктор исторических наук с благоговением взяла потрепанную Библию, которая мне за это время стала внушать неясный трепет. Перелистав ее, она кивнула, так, как будто ей уже все ясно.
— Да, это каббалистическая криптография. Отец Варлам вам абсолютно правильно сказал.
— Отец Варлам? — переспросила я с озадаченным видом.
— Ну да, вы же сказали мне по телефону, что консультировались у местного православного священника. Я отца Варлама хорошо знаю, мы с его женой вместе учились.
— По-моему, он представился по-другому, —робко сказала я, но ученая дама отмахнулась:
— Ну что вы, сомнений быть не может. Хотите, я ему позвоню? Он уже много лет там настоятелем. Храм небольшой, но старинный, удалось им его сохранить. Ну, отец Варлам, представительный такой мужчина, крупный, борода окладистая, нос картошкой… Вспомнили?
— Татьяна Игоревна, а помощники у него какие-нибудь есть? Мы разговаривали с молодым человеком по имени Шандор…
— Шандор? — ученая дама на секунду задумалась. — Такого я не помню. Но, может быть, кто-то из новеньких. Он же не говорил, что он там настоятель?
— Вроде бы нет. Но он сказал, что там десять лет уже работает.
— Десять лет? — удивилась Татьяна Игоревна. — Странно. И вообще… Имя такое странное, Шандор… У православного священника? Нет, это невозможно. Он должен был креститься и принять имя по святцам. Ну, если хотите, я спрошу отца Варлама.
Я кивнула. Интересно, откуда же взялся этот лжесвященник? Специально к нашему появлению там…
Татьяна Игоревна тем временем продолжала листать Библию. Что-то ей там не нравилось.
— Пойдемте ко мне в кабинет, — предложила она, заложив пальцем какую-то страницу.
Я послушно отправилась вслед за ней по узкому коридору, загибавшемуся полукругом. Как тихо, поражалась я про себя, как непохоже на нашу прокуратуру, где все время кто-то хлопает дверьми, кричит, суетится, и над всем этим бардаком витает дух непокоя и тревожности… Уж про милицию я не говорю.
Татьяна Игоревна достала ключ и открыла неприметную дверцу с облупившейся краской, пропустив меня вперед. Я протиснулась в узкий проем и оказалась в довольно большой сводчатой комнате с полукруглыми окнами, начинавшимися от пола. Столы в ряд, как в библиотеке, советские настольные лампы. На столах — бумаги, папки, старинные фолианты, современная научная литература, цветные карандаши, на одном столе — глобус.
Доктор наук присела за свой стол, такой же захламленный, как и все остальные, а мне указала на потертое кожаное кресло с медными заклепками, совсем старинное и оттого симпатичное. Сама она уткнулась в Библию, то и дело переворачивая страницы и сравнивая фрагменты, хмыкая и качая головой. Потом подняла на меня глаза:
— А знаете, это ведь Черная Библия!
— В каком смысле?
— Вы не возражаете, если я закурю? — вместо ответа спросила она. Достала сигареты, ловко прикурила, затянулась и прикрыла глаза. — Извините, что вам не предлагаю, но вы ведь не курите? От вас табаком не пахнет.
— Да, не курю. Но дым переношу спокойно, — тут я покривила душой, меня тошнило от табачного дыма, но я обычно стеснялась сказать об этом курящим, поэтому все вокруг спокойно обкуривали меня, приговаривая: «Ну, Машка привычная, ей дым не мешает…» Что ж, работа моя такая; главное, чтобы комфортно было людям, с которыми я общаюсь, а я потерплю ради того, чтобы им хотелось со мной общаться; а если хочется с кем-то общаться, то и откровенничать захочется, чего же следователю еще желать?
— Серьезно? — с сомнением посмотрела на меня Татьяна Игоревна. — По-моему, вы деликатничаете. Ну ладно. Покурю в форточку, чтобы вам жизнь не отравлять.
Она достала из кармана вязаной жилетки пачку сигарет и одноразовую зажигалку, зажала сигарету зубами и закурила с привычным удовольствием человека, который делает это не за компанию, а для себя. Дым потянулся в приоткрытую форточку, мимо меня, так что я никаких неудобств не испытала. Затянувшись, Татьяна Игоревна просто преобразилась; блестя глазами, она открыла Библию и показала мне разогнутые скрепки, соединявшие страницы с обложкой.
— Это гибрид, если можно так выразиться, — сказала она, — видите? В обложку настоящей, аутентичной Библии вставлены листы так называемой Черной Библии. Я уже встречала такие провокации. Думаю, что используются такие книги как раз для провокаций приверженцев православной церкви. Взялся за Черную Библию — согрешил, хоть и не ведал, что творил.
— А что такое Черная Библия? Какое-то сатанинское руководство? — спросила я, вглядываясь в страницы книги. Да, скрепки действительно были разогнуты, вынуты, а потом вставлены обратно. И каббалистические знаки были нарисованы на полях вовсе даже не святого текста. И отец Шандор не заметить этого не мог, однако ничего не сказал про это и старательно запудривал нам мозги.
— Черная Библия — это творение сатанистского идеолога, некоего Антона или Энтони, Ла Вея, основателя первой сатанистской секты, так называемой Церкви Сатаны, — пояснила Татьяна Игоревна, полуприкрыв глаза в наслаждении от затяжки табаком.
— Ла Вея? — где-то я это уже слышала, Кажется, одна из пропавших женщин выписалась на улицу Л а Вея, Горчаков еще от большого ума предположил, что это вьетнамский коммунист. — А подробнее?
— Про Ла Вея подробнее? Энтони Шандор Ла Вей…
— Энтони Шандор?
Спокойно, Маша, сказала я себе; это еще ничего не доказывает. Но внутри меня уже побежал холодок. Не слишком ли много совпадений? Улица Ла Вея, нигде в реальности не существующая; туда канула женщина, чью фотографию носил с собой обладатель Черной Библии, замаскированной под настоящую Библию. Некто, ряженный под священника, предлагает нам сжечь книгу, и этот некто носит имя в честь идеолога сатанизма. А самое противное — то, что все эти расставленные кем-то вешки нам услужливо подсовывают. Не то чтобы мы на них натыкались в ходе расследования, нет; но все эти совпадения навязывают, нас ставят в такие обстоятельства, при которых мы вынуждены находить стрелочки, указывающие на дорогу к Церкви Сатаны, словно кто-то уже распределил роли в этом спектакле, и все действующие лица слушаются режиссера, хотят они того или нет.
— Энтони Шандор Ла Вей, — продолжала между тем Татьяна Игоревна, — написал еще одно произведение, книгу сатанистских ритуалов. В 1968 году основал и возглавил Церковь Сатаны.
— У нас?
— Нет, что вы! В Соединенных Штатах. Штаб-квартира Церкви Сатаны — в Сан-Франциско, и в наши дни есть второй руководящий центр, в Манчестере. Они и газету издают, знаете, как называется?
— «Сатанинская правда»? Или «Сокол Мефистофеля»?
— Почти, — хихикнула Татьяна Игоревна. — «Раздвоенное копыто». Я не шучу.
— А чем они там занимаются, в Церкви Сатаны? Людей в жертву приносят?
Татьяна Игоревна давно не затягивалась, и сигарета дотлела до фильтра и обвалилась пепельным столбиком.
— Тьфу ты, черт! — сказала она, смахивая пепел с вязаной юбки. — Вот смотрите, и черта к месту помянула… Нет, они даже декларируют, что философия их церкви отвергает действия, противоречащие общественным законам. А человеческие жертвы запрещены законами даже самых отсталых стран.
— Декларируют? А на самом деле?
— Ну, ритуалы они отправляют. Согласно книги ритуалов отца-основателя.
— Ну, хоть без человеческих жертв? — настаивала я. Уж больно хотелось услышать, что без человеческих.
Ученая дама Гермгольц пожала плечами.
— Может, и с человеческими, кто знает? Если они заботятся о том, чтобы как следует спрятать останки принесенного в жертву бедняги, то как общество узнает об этом?
Мое богатое следовательское воображение сразу подсуетилось, развернув перед моим внутренним взором картину случайного обнаружения каких-нибудь расчлененных останков или сгоревшего трупа, — хоть в подвале, хоть в чистом поле; последнее, что придет в голову следователю, пишущему протокол, так это то, что потерпевший стал жертвой сатанистского ритуала. Мы подумаем все, что угодно: корысть, ревность, месть, что там еще из мотивов перечислено в Уголовном кодексе? Но только не ритуальное убийство, если, конечно, трупу в рот не засунут Черную Библию или на спине не вырежут каббалистические криптограммы. Нет, время от времени, конечно, появляются сообщения о ритуальных убийствах, но потом выясняется, что их совершают какие-нибудь провинциальные малолетние самоделкины, начитавшиеся родной желтой прессы с подробными описаниями технологий древнекитайских пыток. Господин Сатана от таких неумелых преступлений дистанцируется.
— Так эта Церковь Сатаны только в Америке существует? — с надеждой спросила я.
Как бы не так! Татьяна Ивановна прикурила новую сигарету и энергично затрясла головой.
— Ну что вы! У нас существует Российская Церковь Сатаны, и Московская. Но они между собой не в ладах, и существуют автономно друг от друга. Ну, например, как Петербургский Союз писателей и Союз писателей России.
— И что, все знают, где они базируются? И кто их возглавляет? И можно прийти туда и посмотреть своими глазами?
— Ну, наверное, можно, — согласилась Татьяна Игоревна, на мой взгляд — без приличествующего ученому энтузиазма. — У них есть почтовый адрес для контактов, абонентский ящик…
— У нас в Питере?
— В Московской области, есть там такой городок — Реутов.
Как должен выглядеть храм Сатаны, я даже не стала себе представлять, чтобы не богохульствовать; хоть я и некрещеная, но понятия о приличиях у меня все-таки имеются.
— Но у нас в городе и в области есть рабочая группа, — добавила моя собеседница. — Да и в других городах России такие группы есть.
— Так они все-таки прячутся в подполье? Что, они — вне закона?
— Ой, Мария Сергеевна, — покачала головой доктор наук Гермгольц, — как раз наоборот. В настоящее время «Российская церковь сатаны», например, планирует получение государственной регистрации как религиозная организация.
— И что, им дадут?!
— Пуркуа бы, как говорят французы, и не па? Если документы будут правильно оформлены…
Все это не укладывалось у меня в голове, мысли путались. И как в регистрационных документах будет написано? Учредитель — Сатана? От частого употребления слова «сатана» у меня начало звенеть в ушах. Татьяна Игоревна будто услышала мои мысли. — Но Сатана, конечно, учредителем не будет; Во главе церкви стоит Совет двух, это вполне реальные люди.
— Татьяна Игоревна, вы так много знаете про сатанистов, и про Церковь Сатаны…
Она вздохнула:
— Хотела бы знать гораздо больше. Но к ним не подобраться, вот, только сайты в Интернете читаю… Литература какая-никакая в руки попадает. И отец Варлам кое-что подкидывает, у него там сатанисты пошаливали одно время. Но я с ним редко вижусь, ему сюда не выбраться, а мне далековато, область все-таки.
— Значит, сатанизм берет свое начало в шестьдесят восьмом году?
— Да что вы! Сатана существует ровно столько, сколько Господь Бог. Значит, сатанизм —как минимум ровесник христианства. Взять хоть орден тамплиеров. Материалы инквизиционного расследования указали на откровенно сатанинский характер организации.
— Тамплиеры? — я удивилась. Рыцари-монахи, вот и все, что я слышала про них. Кажется, это был рыцарский орден, руководил им магистр Жак де Моллэ, которого впоследствии сжег на костре король Филипп Красивый. Моллэ, умирая, проклял его, и это, по преданию, навлекло на Францию всяческие беды. Морис Дрюон, «Железный король», прочитанный в глубокой юности. Лучше бы я историю учила не по романам, а по учебникам.
— Да-да, представьте себе. Вы знаете, как происходило посвящение в члены ордена? Неофит плевал на распятие с изображением Иисуса. Священными культовыми животными были кошка, козел, жаба, то есть животные, традиционно использовавшиеся в черных мессах.
Я поежилась. В тамплиеры, что ли, посвящала неофитов золотая молодежь из областного городка, где мерзко пахнет адское порождение технического прогресса — градообразующий комбинат?
— А кстати, знаете, что сказки про царевну-лягушку вполне могут восходить к сатанистским мистериям? — продолжала Татьяна Игоревна. — В среде тамплиеров практиковалось ритуальное венчание с жабой.
— Потрясающе. А имя Эринберга, Ильи Адольфовича, вам что-нибудь говорит?
— Как вы сказали?
— А Иванова Павла Павловича? — это я спросила уже на всякий случай, заранее зная ответ.
— Ну, последняя фамилия распространенная, но о человеке именно с таким сочетанием я не слышала. И про Илью Адольфовича тоже. Это в связи с сатанистами?
— Да. Допускаю, что Иванов там мелкая сошка, и не достоин упоминания отцом Варламом. Но Эринберг… Это совсем другое дело.Это он всем там, в области, заправлял… — начала я, и осеклась.
А чем, собственно, он заправлял? Объективно-то я имею всего лишь его подпись на договоре займа, который разорил комбинат. Вот и все. А сведения о том, что Эринберг распространял сатанинские библии, пропагандировал сатанизм и прочее, и прочее, получены от неустановленного лица, которое умышленно выдало себя за служителя церкви. И я пока не знаю, с какой целью это лицо внушало нам, что Эринберг — главный по тарелочкам. То ли чтобы привлечь к его персоне внимание, то ли чтобы напугать нас, во всяком случае, меня это уже не удивит, после Иванова. Иванов ведь тоже наверняка приходил меня пугать. Только вот зачем? Голова идет кругом…
11
Выйдя из музея, я немного постояла на улице. За то время, что я провела под гулкими сводами позапрошлого века, погода испортилась. Хоть и было тепло, но с ровного светло-серого неба крапал прямой мелкий дождичек. Судя по всему, это надолго, а я, как всегда, забыла зонтик.
Наплевав на прическу, я побрела по масляно блестевшему асфальту сквозь капроновую завесу колкой дождевой пыли, вдыхая душный влажный воздух. Прямо тропики какие-то, а я и не заметила, как сменилось время года…