Елена ТОПИЛЬСКАЯ
ТЕМНЫЕ СИЛЫ
1
Такие вечера выпадают следователю нечасто, но мне повезло. Домой удалось уйти ровно в шесть, несмотря на то, что новое начальство недвусмысленно заявило: те, кто уходит с работы раньше десяти вечера (понимай — раньше, чем упадет от усталости), а также те, кто не просиживает в конторе все выходные, не имеют права получать зарплату в кассе прокуратуры.
Но пятнадцать лет работы следователем дают некоторые преимущества: и в числе этих немногих — внутреннюю свободу послать начальство, если его точка зрения не совпадает с твоей. Когда за плечами такой трудовой путь по самой тернистой профессиональной дороге в мире, уже не составляет проблемы, если что не по нраву, сказать прокурору словами Маяковского: «Вот вам мое стило, и можете писать сами».В этот вечер я не только ушла с работы вовремя сама, но и умыкнула Горчакова. Мой трепетный друг и коллега весом более ста килограммов, правда, дрожал как желе и цеплялся за дверной косяк, приговаривая, что не переживет, если его уволят. Зато я удостоилась благодарственного звонка от его жены, не чаявшей уже свидеться с мужем в состоянии бодрствования. А практика показывает, что на семнадцатом году брака полезно освежать в памяти внешний вид второй половины, иначе можно оконфузиться.
Итак, я в тот вечер пришла домой вовремя. Ни мужа, ни ребенка-одиннадцатиклассника еще не было, и я с непривычки даже растерялась. Может и прав новый прокурор: нечего следователю делать за пределами прокуратуры, пока метро работает и трамваи ходят.
Не то чтобы у меня совсем не было домашних дел, как раз наоборот, но все это были не текущие проблемы, типа нестиранного белья или немытой посуды — хлоп, и сделал, а проблемы, можно сказать, глобальные, стратегические. Например, проблема неразобранной кладовки, из которой всякое барахло уже вываливалось на проходящих мимо членов семьи.
Когда-то очень давно — мне уже и не вспомнить точно когда — я решила избавиться от старых неэстетичных полок в кладовке, худо-бедно, но обеспечивавших относительный порядок хозяйственной утвари типа совков и пылесоса, и старой обуви, которую носить уже никто не будет, а выбросить жалко. Муж горячо меня поддержал, и с подозрительной ретивостью вытащил на помойку старые полки; правда, сострил по дороге, — мол, из цикла «полезные советы»: не торопитесь выбрасывать старую мебель, сделайте это медленно, с удовольствием.
Предполагалось, что мы немедленно поедем куда-нибудь и купим новые, удобные и вместительные хозяйственные стеллажи; но тут случилось очередное происшествие, и выходные пришлось провести на работе, потом у меня было срочное обвинительное, потом ушел на пенсию наш дорогой шеф, пришел новый, молодой и слегка сдвинутый, объявил, что рабочий день не кончается никогда, а выходные существуют для того, чтобы доделать то, что мы не успели доделать в течение рабочей недели.
И все. Первое время я, вместе со всеми поддавшись на провокацию, стала просиживать на работе вечера и уик-энды, и поначалу это было даже полезно, потому что я наконец расчистила свой сейф, разложила все бумаги по «корочкам» уголовных дел, и заодно нашла пару неотписанных в срок жалоб и коробку несданных, вопреки инструкции, вещдоков. Кроме того, выкинула лежавшие в шкафу с незапамятных времен плесневелые пряники, заварку с ароматом швабры и кетчуп, за давностью пригодный только на то, чтобы морить им тараканов; Все это осталось с голодных времен, когда обедать за пределами конторы было дорого, а приносить из дому — хлопотно.
И когда в кабинете был наведен порядок, я сочла, что теперь имею право заняться уборкой в собственном доме, — кладовочка-то захламлялась с космической скоростью, домочадцы на определенном этапе стали воспринимать ее как некую бездонную черную дыру, куда можно не глядя вбросить надоевшую утварь и забыть про нее. Я, проводя на работе все полезное время, за исключением отведенного на сон, ослабила контроль за процессом, и в один прекрасный момент посреди ночи дверца кладовки не выдержала напора сваленных туда вещей, с треском раскрылась, оттуда, напугав нас всех, вывалились и раскатились по дому: вентилятор, старая Гошкина клюшка, треснувшая керамическая ваза и ненужный террариум — наследство почившей в бозе жабы. И что же?
Оправившись от испуга, мы все дружно запихали этот скарб обратно в кладовку — и забыли про него.
А я после этого, сидя на кухне в проекции кладовки, регулярно задумывалась над тем, что так жить нельзя. И клялась себе, что в первые же свободные выходные займусь домом. Но не тут-то было; новый прокурор каждую пятницу на следовательской оперативке многозначительно напоминал, что в субботу и воскресенье на работу можно прийти немного позднее; скажем, не к девяти, а к десяти, и я, сделав ребенку оладьи и выжав свежий апельсиновый сок, послушно плелась в прокуратуру, чтобы полдня тупо перекладывать бумажки в сейфе, а потом пить чай с Горчаковым и сплетничать про новые законы, отнимающие у госслужащих последнюю надежду дождаться пенсии.
Справедливости ради надо сказать, что сам прокурор каждые выходные ровно в десять подъезжал к прокуратуре на казенном транспорте, оставлял в машине водителя, у которого явственно сводило зубы от семидневной рабочей недели, и важно поднимался к нам на третий этаж, обходя по пути кабинеты и решая, кого казнить, а кого помиловать по итогам месяца.
Мы с Лешкой тихо судачили, запершись в его или моем кабинете: показухой занимается новый шеф или он из тех, кто эффективность работы меряет по длительности сидения за столом. А потом вспомнили, что он приехал к нам из другого города за Уралом, живет в гостинице, семью пока не перевез, друзьями не обзавелся, и ему элементарно нечего делать в чужом городе, даже выпить не с кем. Вот он и фонтанирует.
Поэтому сегодня я справедливо рассудила, что и без нас с Лешкой ему есть кем покомандовать. А если он начнет задавать вопросы, я ему напомню про трудовой кодекс и трудовые права сотрудников нашего ведомства, блюсти которые, наряду с трудовыми правами всех прочих граждан, прокурор обязан Законом о прокуратуре.
И решительно увела за собой Горчакова, который дошел уже до того, что за время, проведенное на работе сверхурочно, собственными ручками покрасил, дверные и оконные рамы.
— Горчаков, ну ты же не маляр и не уборщица, — воззвала я к чувству собственного достоинства коллеги, и он покорно потянулся за мной к выходу. Несколько помощников прокурора, прогуливавшихся по коридору с надзорными производствами в руках, посмотрели на нас не то чтобы испуганно, но, во всяком случае, изумленно.
И вот я добралась до дому так рано, как не добиралась уже несколько месяцев. И подумала — какое же это блаженство, побыть дома одной. Не стирать, не варить, не парить, не гладить, не заставлять сыночка отлипнуть от «Плейстейшена» и приняться за уроки; не сидеть на кухне скрючившись над обвинительным заключением, а просто вытянуть ноги и щелкать пультом, прыгая по телевизионным программами находя что-нибудь забавное, чего не показывают, когда я прихожу домой глубокой ночью.
Но больше всего я наслаждалась тишиной, которая тоже, как и спокойные домашние вечера, не часто выпадает на долю следователя.
И тут зазвонил телефон.
Я не сразу потянулась к нему, еще раздумывая, снимать ли трубку. Вдруг это наш очумелый начальник проверяет, не дезертировала ли я подло с трудового фронта. Но потом мысленно махнула рукой: какие ко мне претензии, на часах без пятнадцати семь, и если я в это время дома, то нормальный человек может только порадоваться за меня. А если шеф ненормальный, то это его проблемы.
— Мария Сергеевна? — спросил из трубки приятный баритон. Вдвойне приятный тем, что незнакомый.
— Да, — подтвердила я безмятежно.
— Вы в милиции работаете?
— Нет, — сказала я, все еще сохраняя радужное настроение.
Такое бывает: мне звонят разные люди с какими-то юридическими вопросами, им дают номер телефона мои приятели, забывая по-приятельски — предупредить меня об этом. Пару раз, после того, как несколько газет в красках описали одно мое громкое дело, связанное с поисками пропавшего субъекта, звонили несчастные, у которых пропали родственники, — им мой телефон дали в газете (за что редакции отдельное спасибо). Один раз позвонил какой-то старый хрыч и обругал меня «антихристом в юбке», за то, что я привлекла к уголовной ответственности лидера питерского отделения партии «Русские братья», причем привлекла даже не за экстремистскую деятельность, а за банальное убийство. Еще этот старый партиец —даже по телефону было понятно, что он при разговоре брызгает слюной на собеседника, — сообщил мне, что я их партией приговорена к смерти и должна ждать исполнения приговора. После этого я психанула и написала рапорт в городскую прокуратуру, чтобы доступ к сведениям о моем домашнем номере телефона закрыли; Меня заверили, что отныне мой номер телефона закрыт для всех и узнать его можно только с моего согласия.
— Я работаю в прокуратуре, — пояснила я своему телефонному собеседнику, не удивившись вопросу.
Что ж, практически все, кто не является моими коллегами, не видят разницы между прокуратурой и милицией. Десятого ноября меня регулярно поздравляют с Днем милиции даже журналисты, пишущие на криминальные темы, хотя уж им-то сам Бог велел разбираться, кто есть кто; однажды к нам в контору забрел режиссер, готовящийся к съемкам детектива, и крайне удивился, узнав, что прокуратура расследует убийства и другие тяжкие преступления. «Какая прокуратура, — бормотал он, — какая еще прокуратура?! Менты — и все, и хватит, а прокуратура тут при чем?»
Плюс ко всему я регулярно читаю в прессе интервью с актрисой, играющей роль следователя прокуратуры в бесконечном сериале. Скоро третий год сериал не сходит с экранов, уж I можно было выучить, кого играешь, а актриса все рассказывает журналистам, что ее героиня вместе с другими персонажами — оперуполномоченными — работает в убойном отделе прокуратуры (!).
— А дети у вас есть? — мягко продолжал баритон, и вот тут мне стало не по себе.
Про меня пусть задают какие угодно вопросы, и даже сообщают о вынесенном мне смертном приговоре; с рапортом об этом я ходила в городскую не потому, что испугалась, а просто не хотела, чтобы мне дома докучали всякой ерундой. Но вот если незнакомый человек без какого-либо повода интересуется, есть ли у меня дети, — это уже не всякая ерунда. Следовательские мозги услужливо мне подсказывают не самые приятные варианты развития событий; нет, даже думать об этом не хочу.
— А что? — осторожно спросила я.
— Просто я влюбился в вас и хочу жить с вами.
Понятно: псих, подумала я; надо закончить разговор с ним так, чтобы не вызвать у него раздражения, и чтобы в больных его извилинах отложилось, что больше мне звонить не надо.
— А где вы меня увидели, что влюбились?
— В газете был ваш портрет, — охотно сообщил мне воздыхатель.
— А дети причем? — спросила я как можно мягче.
— Просто я не могу жить с женщиной, с которой до меня кто-то жил.
— Вот и замечательно, — обрадовалась я. — У меня есть дети. Я второй раз замужем, и по этой причине совершенно вам не подхожу.
— Жалко, — огорчился собеседник. — Но я вам уже признался в своем чувстве, поэтому просто отказаться от вас не могу. Теперь я должен уничтожить себя и вас.
— Уничтожить? Каким образом? — я старалась говорить спокойно, чтобы, упаси бог, не разозлить его. И он вроде бы, несмотря на кровожадные планы, был пока спокоен, и даже, я бы сказала, лиричен.
— Мы можем сгореть в огне, — простодушно поделился со мной собеседник. — Или взлететь на воздух…
Ой-ей-ей, подумала я. Огонь, конечно, тоже неприятно, но взлететь на воздух — тут уж моей скромной персоной дело не ограничится, это уже пахнет обилием жертв. А главное, теперь непонятно, в каком ключе продолжать разговор. И продолжать ли вообще…
— А может быть, мы встретимся и поговорим? — предложила я, от всей души надеясь, что на первую встречу он не принесет с собою литр бензина или кило тротила. Во всяком случае, до встречи я успею кое-что придумать. Может быть…
— Обязательно встретимся, — заверил меня мой сумасшедший поклонник. И под ложечкой у меня заныло.
Разъединяться с ним нельзя ни в коем случае, поскольку я не знаю, откуда он ведет со мной эту лирическую беседу; вполне возможно (тьфу-тьфу-тьфу),что он уже стоит у меня под дверью с пресловутым тротилом. А тем временем домой направятся мой великовозрастный ребенок и почти идеальный муж, допустить встречу которых с психом нельзя ни в коем случае. Значит, надо изо всех сил тянуть время и как-то ухитриться предупредить Сашку и Хрюндика. Нет, обоих я не успею; предупредить надо мужа, чтобы он нашел Хрюндика и утащил его как можно дальше от дома.
— Может быть, прямо сейчас? — игривым тоном задала я вопрос психу.
— Хорошо, я иду, — покладисто откликнулся он. — А вы где?..
— Я у вашего дома.
Так и есть; надо срочно спасать моих мужиков, которые, не дай бог, появятся в самый неподходящий момент. Я растянула губы в улыбке, глядя в свое отражение в зеркале; нельзя, чтобы маньяк по моему голосу заподозрил, что меня что-то беспокоит; правда, улыбка была больше похожа на оскал.
Спросить, как он узнал мой адрес и телефон? Или не дразнить его лишний раз? Тем более что я прекрасно знаю: мой адрес, равно как и номер телефона, закрыт официально — для тех, кто будет запрашивать меня через горсправку или справочные службы ГУВД. А те, кто покупает на компьютерном рынке левые диски с милицейскими базами, за какие-то триста рублей легко получат доступ не то что к моему телефону, но и к домашнему номеру прокурора города. Да что там наши телефоны; говорят, что по рукам уже ходит секретная база Управления по борьбе с организованной преступностью с именами агентов и копиями их секретных донесений.
Все-таки я решила задать этот вопрос, чтобы потянуть время.
— И вы адрес мой знаете? — спросила я, стараясь, чтобы голос мой звучал игриво. Свободной рукой я набирала на мобильнике номер мужа, и от волнения никак не могла попасть в нужную кнопку; от этого мой оскал становился все напряженнее, и все труднее было удержаться в игривом тоне. Сбившись в очередной раз, я вдруг подумала, что лучше набрать Горчакова.
— Знаю, — ласково подтвердил псих, и назвал мне мой точный адрес. Ну, естественно, раз он знает телефон…
С Лешкой Горчаковым я соединилась с первого раза. Теперь надо сделать так, чтобы он услышал мой разговор с психом, а псих чтобы не понял, что я кому-то транслирую нашу с ним беседу.
Я нажала на своем домашнем телефоне кнопку громкой связи и положила рядом с аппаратом мобильник. Горчаков, конечно, поалекал в трубку, но многолетняя следственная практика быстро заставила его замолчать и прислушаться.
— А где вы купили газету с моим портретом? — тем временем спрашивала я психа.
— Где? — псих помолчал; и мне даже показалось, что он растерялся. — В киоске…
— И влюбились в портрет?
— Да, — снова почему-то выдержав паузу, признался псих.
Нет, Горчаков так еще долго не врубится в чем дело, надо сворачивать разговор к сути.
— А может быть, можно все-таки меня не уничтожать? — спросила я, изображая голосом не просто спокойствие, а прямо-таки безмятежность.
И снова пауза. Странно; если это псих, у него не должно быть никаких колебаний. А этот будто теряется от моих вопросов. У меня мелькнула надежда, что это чья-то глупая шутка, или неумелая угроза, без намерения ее исполнить. Но голос моего собеседника неожиданно отвердел, и у меня мурашки побежали по коже.
— Я должен, — сказал он воодушевленно. — Я поднимаюсь…
— Вы хотите уничтожить меня прямо сейчас? — я понимала, что рискую и провоцирую его; даже если он сейчас не готов со мной расправиться, этими словами я могу его подтолкнуть к действиям, но мне нужно было дать понять Лешке, что дело серьезное.
— Да, сейчас, — подтвердил псих. — И мы сольемся, очищенные огнем.
— Огнем? — уточнила я. Может, сразу набрать «01»?
— Огнем.
Ну да, подумала я, мы так и так огнем очистимся, хоть он взорвет дом, хоть подожжет.
— Как вас зовут? — спросила я. На всякий случай, просто чтобы потянуть время.
— Паша, — ответил он. Голос его почему-то помягчел. Я услышала в трубке характерный хлопок двери нашей парадной. Значит, он действительно идет. Господи, спаси…
— Откуда вы, Паша?
— Я? Я областной, — его голос звучал на фоне его шагов. Он действительно поднимался по лестнице. К моей квартире.
— И вы специально ко мне приехали?
— Ну да… — в его голосе снова появилась неуверенность. Интересно, почему он то теряется, то отвечает уверенно?
— А как вы выглядите? — на ум мне шли только такие дурацкие вопросы.
— На мне шапочка вязаная… Джинсы черные… Кроссовки старые… —добросовестно перечислял он. Я внимательно слушала его и пыталась сообразить, успеет ли Лешка что-то предпринять, и поймет ли он, что надо предупредить моих. Сашку и Хрюндика. Надеюсь, что Горчаков уже не внимает завороженно нашему диалогу, а звонит в дежурку РУВД или главка. И мужу моему…
— В руке у меня сумка спортивная, — продолжал тем временем псих. Он слегка запыхался, поднимаясь на высокий четвертый этаж. Хорошо, что у нас нет лифта, подумала я, слушая, как гулко разносится его голос из динамика моего телефонного аппарата по пустой квартире; пусть бы он поднимался долго-долго, а еще лучше — бесконечно. Голос заполнил собой всю квартиру, и я вжалась в диван: мне показалось, что не только голос, что он сам уже здесь, везде, в каждом уголке. И что мне делать?..
Снова раздался хлопок нашей входной двери в парадную. Это я услышала уже не из телефонной трубки, звук донесся из парадной. Боже, только не Гошка и не муж! Горчаков не успел бы так быстро кого-нибудь прислать, значит, это кто-то из своих. Только не это!
В динамике вдруг все стихло. И жуткую тишину моей квартиры прорезал звонок в дверь.
2
У меня защемило под ложечкой. И сердце бешено заколотилось; я вдруг потеряла ощущение времени. И как-то отстранение подумала —а сколько прошло с того момента, как псих вошел в парадную? Наверное, минут пять; столько, сколько тратила обычно я сама на то, чтобы подняться на свой четвертый этаж с тяжелой сумкой и продуктами. Почему-то мне показалось, что псих, помимо своей душевной болезни, страдает еще каким-то физическим недостатком, из-за чего тащится по лестнице медленно, еле передвигая ноги. Наверное, это моя собственная психика притормозила мое ощущение времени, выстроив барьер перед паническим страхом, что вот сейчас маньяк-убийца подложит бомбу под дверь моей квартиры.
Потом выяснилось, что я тянула время, поддерживая беседу с психом, целых двадцать восемь минут.
Когда прозвучал звонок в дверь, я замерла и, по-моему, даже перестала дышать. И тем не менее, грохота на лестнице совсем не услышала в ушах так бухали сердечные толчки, что заглушали звуки окружающей среды. За эти двадцать восемь минут Горчаков успел поднять на ноги не только наших районных сыщиков, но и УБОП с ОРБ, и даже Федеральную службу безопасности, которая прислала свою антитеррористическую бригаду, на всякий случай. Для меня до сих пор остается загадкой, как им удалось так молниеносно просочиться на чердак, бесшумно спуститься в парадную, расположиться со своей амуницией этажом выше моей квартиры и рухнуть на лестничную площадку, как только террорист-самоучка поднял руку к звонку.
На этого урода посыпались толпы богатырей с автоматами, положили его на каменные ступени, пересчитали прикладами все ребра, подняли и поволокли вниз, в машину.
Но никто из них не догадался сообщить мне, что злодей взят. Я продолжала сидеть у телефона, с трубкой в руке, и умирать от страха за своих близких. Когда после продолжительного затишья раздался осторожный стук в дверь, я чуть не свалилась с дивана, и сердце, унявшееся было, снова подпрыгнуло к самому горлу. Свободной рукой я вцепилась в диванную подушку, — как в детстве у зубного врача цеплялась за ручку кресла, чтобы отвлечься от грядущей боли, — и вжалась всем организмом в диван. Как-то отстраненно, словно бы и не о себе, я подумала, что через несколько секунд все тут рванет, потому что псих, не дождавшись ответа, разозлится и подложит под дверь взрывное устройство. Конечно, неизвестно, насколько оно мощное, может, меня сразу не убьет, но квартиру разворотит, и где мы тогда будем жить?
Под дверью, между тем, заскреблись. Неужели он решил взломать квартиру? Выпустив из скрюченных пальцев край жесткой диванной подушки, я приподнялась было в направлении двери, но тут же кулем осела обратно: а что, если мои рассуждения для него не секрет, и он хочет подманить меня к выходу из квартиры, чтобы уж наверняка?..
Я прислушалась. На лестнице было тихо, но откуда-то раздавалось странное пиканье. Я не сразу поняла, что это — короткие гудки из телефонной трубки, которую я продолжала сжимать в руке. Господи, что бы это значило?!
— Маша… Маша… Открой, — раздался утробный голос из-за двери. Я почувствовала, как позвоночник пронзило тягучей болью, и у меня отнялись ноги. Вот сейчас он войдет в квартиру, а я даже не могу убежать от него. Словно в кошмарном сне, когда хочешь спастись бегством, а ноги не идут, и надо крикнуть о помощи, а горло сдавило…
— Маша, это я, Горчаков, — произнес утробный голос, и первое, что мне пришло в голову, — это что псих, как в сказке про семерых козлят, прикинулся моим другом и коллегой, чтобы усыпить мою бдительность.
— Да открой же ты, балда, — наконец рявкнули из-за двери совершенно горчаковским голосом, и я опомнилась.
Спазм в позвоночнике нехотя отпустил меня. На негнущихся ногах я поковыляла к двери, но доковыляв, перед тем, как открыть ее, все же прижалась к створке ухом.
— Маш, ну я это, — проговорил Горчаков уже тише, видимо, ощутив мое присутствие с той стороны. — Его уже увезли. Не бойся.
— А все проверили? — прохрипела я и сама поразилась, куда делся голос. Я бы и в самом деле не смогла крикнуть. — Бомбы нигде нету?
— Нету вроде, — Горчаков чем-то зашелестел. —Да он и не успел бы ничего положить, его сразу взяли, только он поднялся сюда. Ты бы это видела!..
Перекрестившись, что этого не видела, я все-таки припала к глазку. Да, это Горчаков пританцовывал на лестнице перед дверью, поглаживая кнопочку звонка. Не без внутренней дрожи я ему открыла.
— А где Сашка? — спросила я еще до того, как посторониться и впустить его в дом.
— Не волнуйся ты, я ему сразу позвонил, он твоего Хрюндика перехватил и у нас дома сидит. Хочешь, набери его? — и он протянул мне свой мобильный телефон.
Я с трудом набрала нужный номер непослушными пальцами. Представляю, каких усилий стоило Горчакову утащить моего мужа подальше от места происшествия; наверняка он рвался в бой.
— Ты бы знала, чего стоило его отсюда отправить, — подтвердил Лешка. — Всеми лапами упирался, но он все-таки человек грамотный, согласился не путаться под ногами.
— Але! — крикнул в трубку родной муж после первого же гудка. — Леша, как там?!
— Саш, это я, — проблеяла я в ответ, не узнавая собственного голоса. — С Лешкиного телефона. Как вы?
— Не волнуйся, Гоша при мне, — сразу доложил супруг, догадавшись, что меня в данный момент беспокоит больше всего. — Мы тут с ума сходим… Но раз ты с Лешкиного телефона, значит, всё?.. Порядок?
Горчаков некоторое время смотрел, как я беззвучно открываю рот, силясь что-то объяснить Сашке, после чего весьма бесцеремонно отобрал у меня телефон и четко доложил моему мужу обстановку.
— В общем, давайте подгребайте, — подвел он итог. — А я Машку отвезу в отдел, все равно ей заявление писать…
Судя по дальнейшему диалогу, мой муж что-то возражал Горчакову, но я была даже рада поехать куда-нибудь с Лешкой, только бы не сидеть в квартире в ожидании домочадцев, пусть даже в Лешкиной компании. Собственный дом еще представлялся мне опасным местом, надо было отвлечься.
В РУВД, куда мы прибыли с Горчаковым под ручку, царило небывалое оживление. Еще бы, скучные будни, состоявшие из заявок о квартирных склоках и об огнестрелах в «Мерседесах», к которым личный состав управления привык уже почти как к коммунальным дебоширам, — эти скучные рутинные будни были разбавлены героическим задержанием страшного маньяка, наехавшего не на кого-нибудь, а на следователя районной прокуратуры.
По этому поводу в дежурной части клубилось, все районное начальство при полном параде, а также собрались дежурные следователи, дознаватели и эксперты. На скамейках, бросив автоматы и вытянув ноги, расположились бойцы, штурмовавшие мою лестничную клетку, двое из них писали рапорта под диктовку начальника РУВД. Одновременно начальник РУВД руководил работой дежурной части, и оперативный Дежурный бойко тарабанил по телетайпу что-то про следователя Швецову и покушение на убийство при отягчающих обстоятельствах, я даже содрогнулась. Хлопнула дверь, и в коридор влетел старый друг Синцов, слегка запыхавшийся и растрепавшийся. Оглядевшись, он выцепил опытным глазом меня и Горчакова из этой праздничной тусовки и направился к нам.
— Маша, что случилось?
— Привет, — отозвалась я слабым голосом. — А тебя-то зачем из главка вытащили?
— Ну здрасьте, — он мотнул головой, — во-первых, мне как сказали, что на тебя покушение, я сразу сорвался, а потом, маньяки — это по моей части, ты же знаешь.
Мы с Горчаковым понятливо кивнули, синхронно, как китайские болванчики. Я знала. Синцов действительно был главный по маньякам всех цветов и фасонов. Еще ни один маньяк, попавший к нему в лапы, не устоял, кололись все, даже на те эпизоды преступной деятельности, о которых уголовному розыску еще не было известно. При этом Синцов еще ни одного маньяка, насколько мне было известно, пальцем не тронул. Зато разговаривал разговоры — часами. А то и днями, и неделями, если требовалось; кормил шоколадными батончиками, слушал про детские воспоминания, в общем, становился лучшим другом, а порой и нянькой.