Трэверс Памела. Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы (иллюстрации Г. Калиновского)

   Майкл сел в постели.
   — Что она делала? — спросил он у Джейн громким шёпотом.
   — Не знаю. Может, она забыла перчатки или туфли… — Джейн вдруг замолчала. — Майкл, слышишь? — прошептала она.
   Он прислушался. Откуда-то снизу, скорее всего из сада, доносились чьи-то взволнованные, приглушённые голоса.
   Джейн соскочила с постели и знаком позвала Майкла. Босыми ногами прошлёпали они к окну и выглянули наружу.
   За оградой на тротуаре маячили одна маленькая фигурка и две гигантские.
   — Это миссис Корри с мисс Фанни и мисс Анни, — прошептала Джейн.
   Да, это были они. Престранная компания! Миссис Корри вглядывалась сквозь калитку во двор дома № 17. У мисс Фанни на плечах балансировали две длинные-предлинные лестницы, у мисс Анни в одной руке было ведро с чем-то похожим на клей, а в другой — огромная малярная кисть.
   Стоя у окна, задёрнутого шторой, Джейн и Майкл ясно слышали голоса ночных визитёров.
   — Она запаздывает, — сердито проговорила миссис Корри.
   — Может, кто-нибудь из детей заболел, — робко предположила мисс Фанни, двигая плечами, чтобы лестницы не упали, — и она не может…
   — Прийти вовремя, — докончила, нервно поёживаясь, мисс Анни.
   — Тихо! — приказала кипящая гневом мамаша, и Джейн с Майклом явственно услыхали, как она прошептала: «Велика жирафа, да дура», — без сомнения относя эту поговорку к дочерям.
   — Тс-с, — миссис Корри прислушалась, склонив по-птичьи маленькую головку.
   И тотчас же входная дверь тихонько скрипнула и послышались чьи-то шаги, ступающие по гравию. Это была Мэри Поппинс с корзинкой в руке, откуда шёл слабый, таинственный свет. Миссис Корри улыбнулась и помахала рукой.

   — Скорее, скорее, надо спешить! — сказала она подошедшей Мэри Поппинс и, взяв её за руку, перевела взгляд на дочерей. — Веселее смотрите, вы, двое! — И она пошла вперёд, сопровождаемая мисс Фанни и мисс Анни, которые, как ни силились смотреть веселее, ничего не могли с собой поделать. Они шли сзади, тяжело ступая и сгибаясь под тяжестью своей ноши.
   Джейн с Майклом не отрывали от них глаз. Вот процессия спустилась по Вишнёвой, свернула налево и пошла вверх по склону холма. Наконец взобрались на самый верх, на поляну, поросшую травой, где не было ни одного дома, и там остановились.
   Мисс Анни опустила ведро с клеем на землю, а мисс Фанни сбросила с плеч обе лестницы и поставила их так, чтобы получилась высокая, до самого неба, буква Л. И вместе с сестрой стала её держать.
   — Что они собираются делать? — изумлённо воскликнул Майкл. Но Джейн ничего не ответила — ещё минута, и он сам всё увидит.
   Как только лестницы были прочно установлены — один конец на земле, другой на небе, — миссис Корри, зажав под мышкой кисть, подхватила одной рукой юбки, другой взяла ведро и полезла по лестнице вверх, осторожно нащупывая ногами перекладины. Мэри Поппинс со своей корзинкой полезла по другой лестнице.

   И тут началось нечто невероятное. Добравшись до верхней перекладины, миссис Корри окунула кисть в ведро и стала мазать клеем небо. А Мэри Поппинс взяла из корзины что-то блестящее и стала пришлёпывать к намазанному клеем небу. Когда она убрала руку, они увидели, что она приклеила к небу золотую звёздочку с пряника. И та сразу неистово засверкала, озаряя вокруг себя небо мерцающим золотистым светом.
   — Это наши, — чуть не заплакал Майкл. — Наши звёздочки с пряников. Она думала, что мы спим, тихонько вошла и взяла их.
   А Джейн ничего не сказала. Она не отрываясь смотрела, как миссис Корри мажет кистью небо, а Мэри Поппинс приклеивает к нему звёзды. Когда места на небе не хватало, мисс Фанни и мисс Анни двигали лестницы дальше.
   Наконец работа была окончена. Мэри Поппинс перевернула корзинку и потрясла — корзинка была пуста. Тогда обе дамы спустились вниз, и процессия двинулась в обратный путь, мисс Фанни тащила на плечах лестницы, а мисс Анни позвякивала пустым ведром. На углу остановились, перекинулись о чём-то несколькими словами, Мэри Поппинс пожала всем руки и заспешила по Вишнёвой домой. А миссис Корри, пританцовывая в своих мягких сапожках, изящно подхватив юбки, исчезла в противоположном направлении вместе с громко топавшими дочками-великаншами.
   Скрипнула садовая калитка. Зашуршал гравий под ногами. Отворилась входная дверь и тихонько закрылась. Джейн и Майкл услышали тихие шаги Мэри Поппинс по лестнице; она прокралась на цыпочках мимо детской, вошла в комнату, где спали близнецы, разделась и легла спать.
   Как только звук её шагов смолк, Джейн с Майклом переглянулись, не сказав ни слова, подошли к комоду и заглянули в левый верхний ящик — в нём ничего, кроме стопки носовых платков, не было.
   — Я тебе говорил, — сказал Майкл.
   Открыли платяной шкаф, заглянули в коробку, она тоже была пустая.
   — Как это? Почему? — говорил Майкл, сидя на краешке постели и глядя несчастными глазами на Джейн.
   А Джейн опять ничего не сказала. Она сидела рядом, обхватив руками коленки, и думала, думала. Но вот она откинула назад волосы и встала.
   — Знаешь, что я хочу знать? — взглянула она на Майкла. — Звёзды сделаны из золотой бумаги или золотая бумага из звёзд?
   Майкл не ответил. Да Джейн и не ожидала ответа. Она понимала, объяснить это может только кто-нибудь гораздо мудрее Майкла.

Глава 9. История Джона и Барбары

   Джейн и Майкл ушли на день рождения. Они оделись во всё самое нарядное. И Эллен, увидев их, воскликнула, что они «красавчики, прямо с витрины».
   Весь день в доме было так тихо, точно дом о чём-то задумался или, может, задремал.
   Внизу на кухне миссис Брилл, водрузив на нос очки, читала газеты, Робертсон Эй сидел в саду на скамейке и усердно предавался лени. Миссис Банкс устроилась на софе в гостиной, подложив под ноги подушечку.
   В комнате наверху Мэри Поппинс просушивала на каминной решётке одежду детей, а солнечные лучи лились в окно, расцвечивая стены, и плясали в кроватях, где лежали близнецы.
   — Пожалуйста, сдвиньтесь немного. Вы светите мне в глаза, — сказал Джон громко.
   — Прости, но это невозможно, — ответил один луч. — Нам ведь надо обежать всю комнату. Так заведено испокон веков. Мы движемся весь день с востока на запад, и эта комната как раз у нас на пути. Советую тебе зажмуриться, и я как бы исчезну.
   Золотистый столп лучей наискось падал в комнату. Он двигался довольно быстро, вняв, без сомнения, просьбе Джона.
   — Какие вы нежные и тёплые. Я так вас люблю, — сказала Барбара, стараясь поймать в кулачок хотя бы один луч.
   — Милая девочка, — ответили лучи и стали гладить её щёчки. — Тебе нравится, как мы ласкаем тебя? — видно, им приятно, когда их любят.
   — Очень! — вздохнула с наслаждением Барбара.
   — Слова! Слова! Слова! Я нигде не слышал столько слов, как в доме № 17 по Вишнёвой улице. В этой комнате всегда кто-то болтает, — проверещал в окне чей-то голос. Джон с Барбарой повернули головы. Это был Скворец, живший на верху дымоходной трубы.
   — Нет, как вам это нравится! — быстро обернулась Мэри Поппинс. — Посмотрел бы на себя. День-деньской прыгаешь по крышам и проводам. И без умолку трещишь, чирикаешь, орёшь. Ты своим гамом мёртвого разбудишь! Воробьи и те тише себя ведут.
   Скворец склонил голову набок и глянул на неё одним глазом сверху оконной рамы.
   — Ну и что? — ответил он. — У меня уйма дел: консультации, дискуссии, диспуты, переговоры. Вот целый день и нет языку покоя.
   — Бедный язык, — съязвил Джон.
   — А я, между прочим, молодой человек, не с вами разговариваю, — Скворец гордо тряхнул крылышками и слетел на подоконник. — И уж, во всяком случае, не тебе это говорить. Кто в субботу чуть не весь день голосил?
   — Но я же не болтал языком, — смутился Джон. — У меня животик болел.
   — Знаем, как болел! — Скворец с подоконника перелетел на шишечку кроватки, где лежала Барбара, и сказал тихим, вкрадчивым голосом:
   — Есть сегодня что-нибудь вкусненькое для скворушки, Барбара?
   Барбара села, держась за кроватку.
   — Вот тебе половинка овсяного печенья, — протянула она в кулачке угощенье.
   Скворец мгновенно вспорхнул с кровати, схватил кусочек печенья, вернулся на подоконник и стал быстро-быстро клевать.
   — А где твоё спасибо? — укорила Скворца Мэри Поппинс, но печенье было такое вкусное, что Скворец никого и ничего не слышал. — А спасибо где? — громче повторила Мэри Поппинс.
   — Что такое? Ах, дорогуша, занимайтесь своим делом. У меня нет времени на всякие церемонии. — И он склюнул последнюю крошку.
   В комнате воцарилась тишина. Джон, нежась в солнечных лучах, схватил свою голенькую ножку, сунул пальцы в рот, где уже белел первый зубик, и стал водить ими по губам.
   — Что с тобой? Зачем это? — засмеялась Барбара. — Сейчас тобой никто не любуется.
   — Знаю, — ответил Джон, ведя ножкой по губам, точно играл на губной гармошке, — но надо практиковаться. Взрослые от этого балдеют. Ты обратила внимание, тётушка Флосси увидела вчера этот фокус и чуть с ума не сошла. Столько глупостей наговорила — я и птенчик, и умничка, и золотце — словом, седьмое чудо света. Слыхала что-нибудь подобное? — Джон выпустил изо рта ножку и захохотал, вспомнив тётушку Флосси.
   — Мои штучки ей тоже нравятся, — без тени хвастовства заметила Барбара. — Я начну снимать и надевать пинетки, а она мне — ты такая сладенькая, я тебя сейчас съем, смешно, да? Если я говорю, что съем, значит, и правда съем, например, яблоко или печенье. А у взрослых ничего не поймёшь. Говорят одно — делают другое. Как ты думаешь, она понарошку хочет меня съесть?
   — Конечно, понарошку. Это они так шутят. Мне никогда не понять взрослых. Они всё-таки очень глупые. Даже и Джейн с Майклом не всегда умными назовёшь.
   — Да, — согласилась Барбара, сосредоточенно стаскивая пинетки.
   — Например, они никогда не понимают, о чём мы говорим. Но самое страшное, они вообще не понимают ничей язык. Я сам слышал, как Джейн сказала: вот бы понять, что говорит ветер.
   — И я удивляюсь на Майкла. Только и слышишь: «Ах, как поёт скворец — ти-ви, ти-ви!» Да разве скворец поёт? Он просто говорит, как мы с тобой. А уж от мамы с папой, конечно, и ожидать нечего. Они просто ничегошеньки не понимают. Но Джейн с Майклом, кажется, должны бы понимать…
   — А они раньше и понимали, — вмешалась Мэри Поппинс, складывая стопкой ночные сорочки Джейн.
   — Что? — воскликнули близнецы. — Понимали язык скворца и ветра?
   — Да, и язык деревьев, солнечных лучей, звёзд.
   — Но как они могли разучиться? — Джон наморщил лобик, силясь постичь причину такого несчастья.
   — Ты хочешь знать? — проверещал Скворец таким тоном, точно хотел сказать: а я знаю, как.
   — Выросли и забыли, — объяснила Мэри Поппинс. — Барбара, надень, пожалуйста, пинетки.
   — Глупая причина, — сказал Джон, сердито на неё глядя.
   — Может, и глупая, но это факт, — Мэри Поппинс нагнулась к Барбаре и крепко-накрепко завязала пинетки.
   — А Джейн с Майклом и правда глупые, — продолжал Джон. — Вот я вырасту и ни за что не забуду.
   — И я тоже, — Барбара сунула палец в рот и стала, причмокивая, сосать.
   — Забудете, — отрезала Мэри Поппинс.

   Близнецы сели в постельках и уставились на неё.
   — Ха! — презрительно воскликнул Скворец. — Вы только взгляните на них! Ишь, вундеркинды выискались! Бывают, конечно, чудеса. Но на этот раз никакого чуда не будет. Вы тоже всё забудете, как Джейн с Майклом.
   — Никогда! — воскликнули близнецы в один голос и взглянули на Скворца так, словно хотели его убить: очень он их расстроил.
   — А я говорю, что забудете, — рассмеялся Скворец. — Впрочем, вы в этом не виноваты, — прибавил он, смягчившись. — Забудете, потому что выбора у вас нет. Не было ещё на свете человека, который не забыл бы язык вещей и животных. Не считая, конечно, её. — И Скворец кивнул через крыло на Мэри Поппинс.
   — А почему она помнит, а мы забудем? — спросил Джон.
   — Ишь, что захотели! Она не такая, как все. Она — Великое исключение. Вам с ней не равняться, — усмехнулся Скворец.
   Огорчённые дети замолчали.
   — Видите ли, — продолжал Скворец. — Она совсем особенная. Я говорю не о внешности. Мои птенцы, им хоть от роду один день, и то красивее.
   — Какая наглость! — возмутилась Мэри Поппинс и замахала на Скворца фартуком. Но Скворец вспорхнул на верх рамы, прыгнул на карниз и, оказавшись в недосягаемости, пронзительно засвистал.
   — Опять не поймала! Небось, уже думала, я у тебя в руках! — И Скворец презрительно затряс крыльями.
   Мэри Поппинс в ответ только фыркнула.
   Солнечный столп продолжал скользить по комнате, волоча за собой золотистый шлейф. За окном подул лёгкий ветер и стал нежно шептаться с вишнями на улице.
   — Слышите, что говорит ветер? — спросил Джон, склонив набок голову. — Неужели правда, миссис Поппинс, что мы вырастем и не будем слышать, что говорят ветер, лучи, деревья?
   — Слышать, конечно, будете, — ответила Мэри Поппинс. — Но понимать — нет.
   Барбару как будто ударили, и она тихонько заплакала. И у Джона на глаза навернулись слёзы.
   — Это непоправимо. Так устроен мир, — взывала к их разуму Мэри Поппинс.
   — Взгляните на них! Нет, вы только взгляните! — насмешничал Скворец. — Ревут белугой! Да у моих едва вылупившихся птенцов мозгов и то больше.
   А Джон и Барбара, лёжа в своих уютных постельках, плакали навзрыд, такими они чувствовали себя несчастными. Вдруг отворилась дверь и вошла миссис Банкс.
   — Мне послышалось, что дети плачут? — сказала она и подбежала к кроваткам.
   — Что случилось, мои маленькие? Мои солнышки, мои птички? Почему они так горько плачут, Мэри Поппинс? Весь день они были такие хорошие, не слышно было ни звука. Что тут произошло?
   — Да, мадам. Нет, мадам. Конечно, мадам. Это, наверное, зубки, мадам, — говорила Мэри Поппинс, стараясь не глядеть на Скворца.
   — Ну конечно, зубки, — поспешила согласиться миссис Банкс.
   — Мне не надо никаких зубов. Я забуду из-за них всё самое важное, — голосил Джон, катаясь по кровати.
   — И я тоже, — рыдала Барбара, уткнувшись в подушку.
   — Бедненькие мои, славненькие. Всё, всё будет хорошо. Вот только вырастут эти гадкие зубки, — успокаивала близнецов миссис Банкс, бегая от одной кроватки к другой.
   — Ты ничего не понимаешь! — ещё сильнее вопил Джон. — Мне не нужны твои зубки!
   — Никогда, никогда ничего хорошего не будет, — плакала в подушку Барбара.
   — Да, да, всё будет хорошо. Мамочка жалеет, мамочка любит своих деток, — нежно ворковала миссис Банкс.
   За окном послышался лёгкий писк. Это хихикнул Скворец, но поперхнулся, перехватив грозный взгляд Мэри Поппинс. И уже больше не позволил себе даже улыбнуться, наблюдая происходящее в комнате.
   Миссис Банкс ласково гладила близнецов — то одного, то другого, шептала слова, способные, как она думала, утешить даже в самом большом горе.
   И Джон вдруг перестал плакать. Он был уже воспитанный мальчик, любил мамочку и помнил, чем он ей обязан. Не её вина, что она, бедняжка, всегда говорит не то, что надо. И всё потому, что не понимает их. И Джон простил свою маму — лёг на спину, всхлипнул, взял ножку и сунул пальчики в рот.
   — Ах ты умница! Ну что у нас за умный мальчик! — восхитилась мама. Джон стал водить пальчиками по губам, как будто играл на губной гармошке, и миссис Банкс расцеловала его.
   Тогда и Барбара — пусть и её похвалят — оторвала от подушки мокрое личико и двумя ручками сняла сразу обе пинетки.
   — Ах ты моё сокровище! — воскликнула с восторгом миссис Банкс, осыпая дочь поцелуями.
   — Вот видите, Мэри Поппинс. Вот дети и замолчали. Я всегда их успокою. Всё, всё хорошо, — сказала миссис Банкс, точно пропела строчку колыбельной. — И зубки все вырастут, — прибавила она.
   — Да, мадам, — вежливо ответила Мэри Поппинс.
   Миссис Банкс улыбнулась близнецам, вышла из комнаты и тихонько притворила дверь.
   В тот же миг Скворец разразился гомерическим хохотом.
   — Простите, ради Бога, мою неучтивость! — воскликнул он сквозь смех. — Но я правда, правда не могу удержаться. Какая сцена! Боже, какая сцена!
   Джон не обратил на него никакого внимания. Он просунул сквозь прутья кроватки голову и сказал Барбаре тихим, идущим от сердца голосом:
   — Я ни за что не буду таким, как другие взрослые. Ни за что! — он кивнул головой в сторону Скворца. — Пусть они с Мэри Поппинс говорят, что хотят. Я никогда не забуду их язык.
   Мэри Поппинс ничего не сказала, только улыбнулась загадочной, понимающей улыбкой.
   — И я не забуду, — сказала Барбара. — Никогда!
   — Нет, вы только послушайте их, сохрани, Господи, мои маховые перья, — просвистел за окном Скворец, прижал крылья к бокам и опять давай смеяться. — Как будто это от них зависит! Вот умора! Ещё месяц-два, ну от силы три, и они забудут даже, как меня звать, глупые кукушонки. Глупые, желторотые, беспёрые кукушонки. Ха! Ха! Ха! — И Скворец расправил свои крапчатые крылья и улетел…
   Прошло немного времени, у близнецов появились зубки, как тому положено, и весь дом отпраздновал их первый день рождения.
   На утро после торжества Скворец, только вернувшийся в дом № 17 по Вишнёвой улице с далёких Бермуд, сел по обыкновению на подоконник.
   — Привет! Привет! Привет! Вот мы и вернулись, — весело насвистывал он. — Ну как вы, дорогуша? — не очень почтительно обратился он к Мэри Поппинс, склонив голову набок и глядя на неё ясным, блестящим глазом.
   — В вашем приветствии никто не нуждается, — вскинула голову Мэри Поппинс.
   — Узнаю старушку. Ни капельки не изменилась! А как наши кукушонки? — Скворец взглянул на постельку Барбары. — Ну, Барбарина, есть ли сегодня что-нибудь вкусненькое для скворушки?
   — Ба-ля, ба-ля, ба-ля, — пролепетала Барбара, уписывая овсяное печенье.
   Скворец, слегка удивившись, прыгнул на шишечку кровати.
   — Я спрашиваю, — отчётливо произнёс он, — есть ли что-нибудь вкусненькое для скворушки?
   — Бу-лю, бу-лю, бу-лю, — пролепетала Барбара, глянула на потолок и проглотила последнюю крошку.
   Скворец уставился на неё блестящими глазками.
   — Ха! — вдруг воскликнул он и вопросительно взглянул на Мэри Поппинс. Она ответила ему долгим говорящим взглядом.
   Скворец порхнул на кровать Джона. Джон крепко прижимал к себе белую кудрявую овечку.
   — Как меня зовут? Как меня зовут? Как меня зовут? — пронзительно закричал Скворец, чувствуя какое-то беспокойство.
   — Бе-бе-бе, — сказал Джон, открыл рот и ухватил зубками ногу овечки.
   Тряхнув головой, Скворец отвернулся.
   — Значит, свершилось, — тихо сказал он Мэри Поппинс.
   Она кивнула.
   Скворец какой-то миг удручённо глядел на близнецов. Потом пожал крыльями в крапинках.
   — Ну что ж. Я ведь знал, что так будет. И всегда говорил им это. А они не верили. — Он немного помолчал, глядя на кроватки.
   И вдруг резко встряхнулся.
   — Да-а, надо скорее лететь домой. К себе на трубу. Пора приниматься за весеннюю уборку. — Он перелетел с кровати на подоконник и обернулся.
   — А скучно будет без них. Я любил поболтать с ними. Мне будет их не хватать.
   И он смахнул что-то крылом с глаз.
   — Плачешь? — усмехнулась Мэри Поппинс.
   Скворец сразу взял себя в руки.
   — Плачу? Да нет. У меня… э-э… лёгкая простуда. Продуло на обратном пути. Ничего серьёзного.
   Он выпорхнул в окно, сел на карниз, почистил клювом пёрышки.
   — Прощайте! — весело просвистел он, расправил крылья и улетел…

Глава 10. Полнолуние

   Весь день Мэри Поппинс носилась как заведённая. В такие дни к ней не подступишься. Что Джейн с Майклом ни сделают, всё не по ней. Близнецам и то сегодня досталось. Джейн и Майкл старались не попадаться ей на глаза.
   — Давай превратимся в невидимок, — сказал Майкл.
   — Давай. Спрячемся за софу, и нас никто не увидит. Возьмём копилки, посчитаем, сколько у нас денег. А после ужина, глядишь, она подобреет.
   Так они и сделали.
   — Шесть пенни и четыре — будет десять. И ещё полпенни и три пенни… — быстро считала Джейн.
   — Четыре пенни и три фартинга и… и всё, — вздохнул Майкл, складывая монеты стопкой.
   — Вполне хватит для бедных, — фыркнула Мэри Поппинс, заглянув за софу.
   — Это не для бедных, — обиделся Майкл. — Я для себя коплю.
   — А, хочешь купить аэроплан, — презрительно проговорила Мэри Поппинс.
   — Не аэроплан, а слона. У меня будет собственный слон. Как Лиззи в зоопарке. И я буду вас возить, — сказал Майкл, искоса поглядывая на Мэри Поппинс: как она отнесётся к этой идее.
   — Хм! Какие глупости! — опять фыркнула Мэри Поппинс, но было видно, что она немного смягчилась.
   — Интересно, — вдруг сказал Майкл, — что делается в зоопарке ночью, когда все уходят?
   — Забота кота убила, — выпалила Мэри Поппинс.
   — Так то забота, а мне просто хочется знать. Может, вы знаете?
   — Ещё один вопрос, и ты пойдёшь спать, — Мэри Поппинс молниеносно стряхнула со стола крошки и вихрем прошлась по комнате, наводя порядок.
   — Ты у неё не спрашивай. Она знает, но не скажет, — прошептала Джейн.
   — Зачем тогда знать, раз никому не рассказываешь, — пробурчал Майкл совсем тихо — не дай Бог Мэри Поппинс услышит.
   …Джейн с Майклом очутились в постелях, не успев глазом моргнуть. Мэри Поппинс дунула на свечу и выскочила за дверь, точно её подхватил ветер.
   Детям показалось, они пролежали всего пять минут, когда из-за двери послышался чей-то шёпот:
   — Джейн! Майкл! Одевайтесь, и скорее бежим!
   Джейн с Майклом вскочили, смотрят кругом испуганно — никого.
   — Скорее, Майкл! Начинается приключение! — Джейн заметалась в темноте — куда делась одежда?
   — Спешите, а то опоздаем, — опять прошептал голос.
   — Не знаю, где мой костюм. Вот только матросская шапка и перчатки, — Майкл шарил по полке, заглядывал в шкаф.
   — Ну и надевай. Больше ничего не надо. Сейчас тепло. Идём скорее! — позвала Джейн.
   Сама она с трудом натянула пальтишко Джона и открыла дверь. За дверью никого не было, но как будто кто-то сбежал по лестнице. Джейн с Майклом бросились вдогонку. Выбежали на улицу. Они чувствовали, что кто-то ведёт их, но никак не могли догнать.
   — Скорее, — позвал голос.
   Дети припустили что было духу, слышалось только, как тапочки шаркают по асфальту. Свернули за угол — впереди опять никого. Схватились за руки и помчались дальше — по улицам, аллеям, переулкам. Бегут из последних сил, вдруг точно что-то остановило их. Видят — ограда, в ней вращающийся турникет.
   — Вот мы и пришли! — сказал голос.
   — Где это мы? — спросил Майкл. Голос молчал. Но Джейн, схватив Майкла за руку, потащила его ко входу.
   — Гляди хорошенько, — сказала она. — Это же зоопарк!
   Высоко в небе плыла луна, в её ярком свете Майкл увидел чугунную решётку и заглянул внутрь сквозь прутья. Ну конечно! Какой он глупый, не узнал зоопарка!
   — Как же мы войдём? — спросил он. — У нас ведь нет денег.
   — Это не имеет значения, — произнёс за решёткой чей-то хрипловатый бас. — Для почётных гостей вход сегодня бесплатный. Толкните, пожалуйста, турникет.
   Джейн с Майклом толкнули и в один миг оказались внутри ограды.
   — Вот вам билеты, — сказал тот же бас.

   Дети подняли головы и увидели, что голос принадлежит огромному Бурому Медведю, одетому в форменную куртку с медными пуговицами и фуражку с блестящим козырьком. Он протянул детям лапу, в ней были зажаты два розовых билета.
   — Обычно мы подаём билеты, — сказала Джейн.
   — Не всё обычное бывает обычно, — ответил Медведь, улыбаясь. — Сегодня мы вам их даём.
   Майкл внимательно поглядел на Медведя.
   — А я вас помню, — сказал он. — Я как-то дал вам банку с медовым сиропом.
   — Как же, помню, — ответил Медведь. — А крышку-то ты забыл открыть. Я десять дней с ней возился. Думать надо о других.
   — А почему вы не в клетке? Вы всегда по ночам гуляете? — спросил Майкл.
   — Нет. Только когда День рождения совпадает с полной луной. Но прошу извинить меня. Я при исполнении обязанностей. — И Медведь снова толкнул турникет.
   Джейн и Майкл с билетами в руках пошли по главной аллее. В ярком свете луны деревья, кусты, цветы на клумбе, клетки и домики были видны как днём.
   — Кажется, здесь что-то происходит, — заметил Майкл.
   И правда, что-то происходило. По аллеям туда-сюда сновали звери, иногда в сопровождении птиц. Мимо протрусили два волка, что-то горячо обсуждая с белым аистом, который шагал между ними, изящно вытягивая и поджимая длинные ноги. Джейн с Майклом уловили слова «День рождения» и «Полнолуние».
   В отдалении шествовали бок о бок три верблюда, а совсем рядом углубились в беседу бобёр с американским грифом. Их всех, по-видимому, волновало одно.
   — Интересно, чей это день рождения? — сказал Майкл, но Джейн ничего не ответила, её внимание привлекло весьма странное зрелище.

   Возле вольера слона толстый почтенных лет джентльмен на четвереньках катал на спине восьмерых мартышек. Они сидели на двух скамейках друг против друга и весело поглядывали кругом.
   — Почему здесь сегодня всё вверх тормашками? — воскликнула Джейн.
   — Вверх тормашками?! — возмутился джентльмен на четвереньках, услыхав Джейн. — Это я, по-вашему, вверх тормашками? Неслыханная грубость!