Когда он вернулся в город, все ему говорили: «До чего же ты вырос, Кристо!» И тут же добавляли: «Но не потолстел, впрочем, такая уж у тебя конституция…»
Кристо по-прежнему был милым и услужливым мальчиком, был внимателен и точен, все ловче орудовал инструментом, но в нем появилось что-то новое и командовать им уже никто не решался. Даже сама бабуся не смела задавать ему вопросов, когда он заявлял: «Ухожу, вернусь через час…» – совсем как взрослый, который идет по своим делам. Иногда он говорил: «Дома обедать не буду»… «Это в двенадцать-то лет! – плакалась бабуся. – И я не смею спросить, куда он идет!» – «Ты прекрасно знаешь, он идет к Натали», – отвечали ей, но кто знает, так ли это? А Кристо говорил: «Обедать дома не буду», – чтобы не связываться с домашними, не торопиться к обеду, остаться у Натали или съесть бутерброд с Марселем или вообще ничего не есть. Обеденный час клином врезался в его время, из-за этого обеда приходилось терять уйму драгоценных минут, тем более что нелегко было собрать к определенному часу всех домочадцев… Точность никак не входила в число добродетелей семейства Луазель!
Но кто действительно вырос, это Оливье. Пять месяцев, проведенные в Швейцарии, неузнаваемо его изменили. Натали не могла глядеть на него без улыбки. Хрупкий Оливье сделался чуть ли не атлетом, во всяком случае, прекрасно владел не только своими мускулами, но и собой. Надо полагать, родители вполне довольны. Оливье принес Натали букет, ловко подал ей чашку кофе, положил сахару, налил кофе себе… Очевидно, горное солнце и снег сделали мальчика таким естественным и просветленным. Однако ему опять пришлось прибегнуть к помощи Натали: Оливье решил избавить родных от своего присутствия и подыскать себе жилье. Не то что он с ними не ладит, сохрани бог, но дома такая теснота… А для него теперь одиночество стало потребностью, ему хочется видеться с друзьями не под неусыпным оком бабуси, не говоря уже о том, что под ногами вертятся Малыш и пудели. Главное – убедить родителей, что ему это необходимо, необходимо найти логово и деньги, чтобы его оплачивать. Пусть это будет каморка для прислуги, он готов даже снимать комнату в какой-нибудь семье… разумеется, с отдельным входом… возможно, в обмен за эту услугу он может репетировать хозяйских детей… «Мечты, мечты…» – подумала Натали. Одно бесспорно, надо как-то это решить, Оливье и правда должен жить отдельно, а не под бдительным оком домашних. Натали провела гребешком по волосам, но ничего не придумала.
– А где вы возьмете денег на жизнь? Ведь не только за комнату надо платить.
Тут только она заметила, что обращается к нему на вы.
– Не нужно говорить мне вы, Натали! – Оливье поставил на стол чашку и поцеловал Натали руку. – Вы же знаете, я с родителями не в ссоре. Ничуть не в ссоре. Они сами все прекрасно понимают. Конечно, они огорчены, и я на их месте чувствовал бы то же. У них такое ощущение, будто они сразу постарели. Их маленький сынок – уже взрослый мужчина. – Оливье улыбнулся одними глазами, улыбнулся любезно и заговорщически. – Папа будет давать мне немного, сколько сможет… Потребности у меня очень скромные. Для начала возьмусь переводить один философский труд. У меня только и есть способность, что к языкам. Во всяком случае, я должен жить один… и переехать как можно скорее.
«Женщина, именно женщина, а не женщины, – подумала Натали… – Счастливый любовник, с трепетом ждущий нового свидания. А угрожающие письма?… Он о них и думать забыл, он не бежит от опасности, он хочет одного – встречаться с ней, хочет, чтобы их встреча всякий раз не превращалась в проблему».
Звонок… дверь так и взлетела… быстрый топот – Мишетта… зычный голос… Лебрен! Оливье улыбнулся.
– Совсем как в добрые старые времена.
Лебрен сразу же заахал: смотрите-ка, вот кто, оказывается, вернулся! Ну, что скажете о Швейцарии? А о самих швейцарцах? Снега, лыжи, лыжницы…
– Не страна, а детские ясли…
Вот как! Значит, ребеночка хорошо нянчили? – гремел Лебрен. А когда на военную службу? Отсрочка, дорогой мсье – мертвец в отпуску. Теперь, когда война в Алжире кончилась, это хоть не так гнусно, но… Я ведь студент… Да, философия и литература также… Семья – вовсе не однородный организм. Миньона, например, твердо решила идти на медицинский. Кристо, это уж бесспорно, – точные науки. Малыш пока просто сумасброд, тут ничего предвидеть нельзя, во всяком случае, сейчас говорить о каком-то призвании смешно, щенок и щенок… Все-таки хорошо, что «грязная война» кончилась. Нельзя сказать, чтобы там все успокоилось, время от времени постреливают, войска в состоянии боевой готовности, но все дело случая, можно погибнуть и от злокачественного гриппа, не так ли? Обычно страдают матери, а сынки иной раз даже рады… Так вот, мой милый, что касается твоего самочувствия, то, по всей видимости, оно превосходно! Комнату? Словом, помещение… чтобы ты мог принимать дам?… Слушай-ка, я как раз жду Беатрису, помнишь Беатрису, которую Натали как-то выставила вон? Теперь их водой не разольешь… Я шучу, Натали, шучу, я отлично знаю, все мы отлично знаем… Разрешите вам заметить, дорогая, что Мишетта не сварила в мою честь свежего кофе и что от меня это не укрылось, а, как на грех, я совсем валюсь с ног – провел ночь у постели больного, который едва не загнулся. Беатриса все устроит, Оливье… Господи, чуть было не назвал тебя «мсье»!
Беатриса притащила паштет, и на этом основании она, Оливье и Лебрен остались обедать. Доктор Вакье и Василий пришли после девяти, от обеда оба отказались, так как уже поели. Именно когда подали паштет, Натали, как бы желая подчеркнуть важность и неотложность своей просьбы, заговорила с Беатрисой об Оливье: «Вы, – начала Натали, – чье имя начинается с букв Бе, А[7]… – Ведь верно! закричали хором присутствующие, верно ведь!… – Так вот, вы должны найти место, где бы Оливье мог жить со всеми удобствами, а главное – бесплатно… Нет-нет, не под Парижем, и даже, по возможности, не слишком далеко от университета… Только не говорите, пожалуйста, что это невозможно, для вас ничего невозможного нет, у вас друзья повсюду, во всех частях света…» Беатриса, уперев подбородок в ладонь, задумалась… А что, если… нет, не подойдет, уж больно там подозрительная публика… О, ко мне ничего не пристанет, я могу жить в грязи и остаться белее снега, но с другой стороны… Оливье подливал вина Беатрисе, передавал ей хлеб, горчицу, беззастенчиво ухаживал за ней, то ли желая побудить на поиски жилья, то ли ради ее прекрасных глаз. У Беатрисы и впрямь были прекрасные глаза, и нынче вечером она казалась особенно оживленной, какой-то на редкость женственной. Лебрен, обладавший великим даром сохранять добрые отношения со своими бывшими подружками, от души восхищался Беатрисой и, очевидно, не прочь был начать все сызнова, возможно и потому, что его подстегивало присутствие Оливье. Впрочем, присутствие Оливье оживило всех, он был таким, каким никто из них больше не будет, извечным началом старой истории, именуемой жизнью, он переживал свои самые счастливые дни, брал от жизни все, стоило ему протянуть руку, да и сам он был всем по душе до такой степени, что любого и любую тянуло к нему и хотелось сделать ему приятное… Подобное очарование недолговечно, но Оливье был в полном расцвете этой поры, полусознательно, почти инстинктивно играл он на своем очаровании и был счастлив. Беатриса расспросит всех знакомых… Особняк – это, конечно, идеал… ничего, что придется ходить по черной лестнице?… Натали блаженствовала: этот мальчуган, столько намучившийся, с таким трудом вырвавшийся из пут отрочества, вот он сидит перед ней – чистенький, гладкий, будто на ее глазах разгладилось и побелело сморщенное красное личико новорожденного. Словом, за столом все веселились. Правда, с появлением доктора Вакье и потом Василия, пришедшего следом, атмосфера чуть остыла, но после рюмочки снова согрелась… Около одиннадцати пришел Клод, скульптор, и сразу же втянулся в общее веселье. Тут Луиджи возвысил голос. Минуточку! Минуточку внимания! Так знайте, дорогие друзья, через три месяца, день в день, рождение Натали… Гип, гип, ура! Гип, гип, ура! Гип, гип, ура! Можете орать сколько угодно, мы здесь, к счастью, словно на острове, отрезанном от всего мира океаном… Через три месяца это событие будет отпраздновано в бистро на улице Р., на втором этаже, все присутствующие приглашаются на обед и могут уже сейчас подумать о подарках… Кроме вас будут Кристо, Малыш, Марсель Великий Немой, супруги Луазели и учитель с женой. Закрыть список! Оливье, перекинув через руку салфетку, обносил гостей сыром. Три месяца… уж больно долго ждать три месяца… нельзя ли отпраздновать что-нибудь пораньше? Какого-нибудь нового патента Дракулы у вас, Луиджи, нет? А у вас, Натали, новой серии? Не важно, начало или конец! Поднялся Василий: «Давайте отпразднуем жизнь! Она достойна того, чтобы праздновать ее каждый день!…» – «По-моему, Оливье, я нашла… Нет, вполне серьезно! Можете жить у меня! Как я раньше об этом не подумала! Отдельная комната с выходом прямо на лестницу, на ту же площадку. Я живу в Пале-Рояле… в старину дома строили причудливо…» Там у нее стоят чемоданы, но их можно куда-нибудь убрать… К тому же она чаще бывает в Лондоне, чем в Париже… «Комнату? – переспросил доктор Вакье, впервые видевший Оливье. – Комнату этому молодому человеку? Это брат Кристо? Да, у меня есть комната… Для брата Кристо, помилуйте!» Оливье почувствовал себя оскорбленным: неужели он нуждается в рекомендации Кристо? Ну да, продолжал доктор, при клинике есть комната, которую вполне можно приспособить под жилье… Великолепно! Если Беатриса выставит его прочь, он переедет в клинику… А там не слишком пахнет формалином? Чудесно… А у вас, Беатриса, я буду жить в непосредственном соседстве с кухней, меня, надеюсь, не удушит кухонный чад? Нет, Натали, нет, в вашем погребе я увяну, как салат, потеряю свой прелестный румянец. Вы едете в Москву на конгресс онкологов, Лебрен? Вот счастливец! Просто умираю от желания повидать свою родину… Нет, нет! Сейчас не время лить слезы. Выпейте рюмочку – и все пройдет. В день моего рождения закажу раков, целую гору раков… А еще что? Бр-р… говорить о еде после такого обеда…
В полночь позвонили в дверь со стороны лавки, и смех тут же стих – значит, было все-таки что-то на душе у каждого, раз все вдруг насторожились?… Каждый беспокоился по своим причинам. Луиджи с Лебреном пошли открывать. Оставшиеся ждали… Шаги… «Вот, пожалуйста!» – провозгласил Луиджи, и из-за его спины выглянула Миньона, сопровождаемая Марселем и Лебреном.
– Я за Оливье… Почему ты не сказал, куда идешь? Мама так волновалась…
– Вот видите, Натали!… Добрые мои друзья, принимаю все ваши предложения разом… Уезжаю из родительского дома и даже адреса не оставлю…
Возможно, Миньона запротестовала бы, но ее усадили между Лебреном и Марселем Великим Немым, поставили перед ней прибор, налили рюмку… Семейство Луазелей нынче вечером оказалось предметом особого внимания и забот. «Лебрен!» – Натали нахмурила брови. Не хочет она, чтобы Лебрен усложнял жизнь Марселя. «Что вы от меня хотите, Натали?» – «На сей раз придется вам иметь дело со мной…» – «Слишком поздно, Натали, слишком поздно…»
XXXIII. Грот
Кристо по-прежнему был милым и услужливым мальчиком, был внимателен и точен, все ловче орудовал инструментом, но в нем появилось что-то новое и командовать им уже никто не решался. Даже сама бабуся не смела задавать ему вопросов, когда он заявлял: «Ухожу, вернусь через час…» – совсем как взрослый, который идет по своим делам. Иногда он говорил: «Дома обедать не буду»… «Это в двенадцать-то лет! – плакалась бабуся. – И я не смею спросить, куда он идет!» – «Ты прекрасно знаешь, он идет к Натали», – отвечали ей, но кто знает, так ли это? А Кристо говорил: «Обедать дома не буду», – чтобы не связываться с домашними, не торопиться к обеду, остаться у Натали или съесть бутерброд с Марселем или вообще ничего не есть. Обеденный час клином врезался в его время, из-за этого обеда приходилось терять уйму драгоценных минут, тем более что нелегко было собрать к определенному часу всех домочадцев… Точность никак не входила в число добродетелей семейства Луазель!
Но кто действительно вырос, это Оливье. Пять месяцев, проведенные в Швейцарии, неузнаваемо его изменили. Натали не могла глядеть на него без улыбки. Хрупкий Оливье сделался чуть ли не атлетом, во всяком случае, прекрасно владел не только своими мускулами, но и собой. Надо полагать, родители вполне довольны. Оливье принес Натали букет, ловко подал ей чашку кофе, положил сахару, налил кофе себе… Очевидно, горное солнце и снег сделали мальчика таким естественным и просветленным. Однако ему опять пришлось прибегнуть к помощи Натали: Оливье решил избавить родных от своего присутствия и подыскать себе жилье. Не то что он с ними не ладит, сохрани бог, но дома такая теснота… А для него теперь одиночество стало потребностью, ему хочется видеться с друзьями не под неусыпным оком бабуси, не говоря уже о том, что под ногами вертятся Малыш и пудели. Главное – убедить родителей, что ему это необходимо, необходимо найти логово и деньги, чтобы его оплачивать. Пусть это будет каморка для прислуги, он готов даже снимать комнату в какой-нибудь семье… разумеется, с отдельным входом… возможно, в обмен за эту услугу он может репетировать хозяйских детей… «Мечты, мечты…» – подумала Натали. Одно бесспорно, надо как-то это решить, Оливье и правда должен жить отдельно, а не под бдительным оком домашних. Натали провела гребешком по волосам, но ничего не придумала.
– А где вы возьмете денег на жизнь? Ведь не только за комнату надо платить.
Тут только она заметила, что обращается к нему на вы.
– Не нужно говорить мне вы, Натали! – Оливье поставил на стол чашку и поцеловал Натали руку. – Вы же знаете, я с родителями не в ссоре. Ничуть не в ссоре. Они сами все прекрасно понимают. Конечно, они огорчены, и я на их месте чувствовал бы то же. У них такое ощущение, будто они сразу постарели. Их маленький сынок – уже взрослый мужчина. – Оливье улыбнулся одними глазами, улыбнулся любезно и заговорщически. – Папа будет давать мне немного, сколько сможет… Потребности у меня очень скромные. Для начала возьмусь переводить один философский труд. У меня только и есть способность, что к языкам. Во всяком случае, я должен жить один… и переехать как можно скорее.
«Женщина, именно женщина, а не женщины, – подумала Натали… – Счастливый любовник, с трепетом ждущий нового свидания. А угрожающие письма?… Он о них и думать забыл, он не бежит от опасности, он хочет одного – встречаться с ней, хочет, чтобы их встреча всякий раз не превращалась в проблему».
Звонок… дверь так и взлетела… быстрый топот – Мишетта… зычный голос… Лебрен! Оливье улыбнулся.
– Совсем как в добрые старые времена.
Лебрен сразу же заахал: смотрите-ка, вот кто, оказывается, вернулся! Ну, что скажете о Швейцарии? А о самих швейцарцах? Снега, лыжи, лыжницы…
– Не страна, а детские ясли…
Вот как! Значит, ребеночка хорошо нянчили? – гремел Лебрен. А когда на военную службу? Отсрочка, дорогой мсье – мертвец в отпуску. Теперь, когда война в Алжире кончилась, это хоть не так гнусно, но… Я ведь студент… Да, философия и литература также… Семья – вовсе не однородный организм. Миньона, например, твердо решила идти на медицинский. Кристо, это уж бесспорно, – точные науки. Малыш пока просто сумасброд, тут ничего предвидеть нельзя, во всяком случае, сейчас говорить о каком-то призвании смешно, щенок и щенок… Все-таки хорошо, что «грязная война» кончилась. Нельзя сказать, чтобы там все успокоилось, время от времени постреливают, войска в состоянии боевой готовности, но все дело случая, можно погибнуть и от злокачественного гриппа, не так ли? Обычно страдают матери, а сынки иной раз даже рады… Так вот, мой милый, что касается твоего самочувствия, то, по всей видимости, оно превосходно! Комнату? Словом, помещение… чтобы ты мог принимать дам?… Слушай-ка, я как раз жду Беатрису, помнишь Беатрису, которую Натали как-то выставила вон? Теперь их водой не разольешь… Я шучу, Натали, шучу, я отлично знаю, все мы отлично знаем… Разрешите вам заметить, дорогая, что Мишетта не сварила в мою честь свежего кофе и что от меня это не укрылось, а, как на грех, я совсем валюсь с ног – провел ночь у постели больного, который едва не загнулся. Беатриса все устроит, Оливье… Господи, чуть было не назвал тебя «мсье»!
Беатриса притащила паштет, и на этом основании она, Оливье и Лебрен остались обедать. Доктор Вакье и Василий пришли после девяти, от обеда оба отказались, так как уже поели. Именно когда подали паштет, Натали, как бы желая подчеркнуть важность и неотложность своей просьбы, заговорила с Беатрисой об Оливье: «Вы, – начала Натали, – чье имя начинается с букв Бе, А[7]… – Ведь верно! закричали хором присутствующие, верно ведь!… – Так вот, вы должны найти место, где бы Оливье мог жить со всеми удобствами, а главное – бесплатно… Нет-нет, не под Парижем, и даже, по возможности, не слишком далеко от университета… Только не говорите, пожалуйста, что это невозможно, для вас ничего невозможного нет, у вас друзья повсюду, во всех частях света…» Беатриса, уперев подбородок в ладонь, задумалась… А что, если… нет, не подойдет, уж больно там подозрительная публика… О, ко мне ничего не пристанет, я могу жить в грязи и остаться белее снега, но с другой стороны… Оливье подливал вина Беатрисе, передавал ей хлеб, горчицу, беззастенчиво ухаживал за ней, то ли желая побудить на поиски жилья, то ли ради ее прекрасных глаз. У Беатрисы и впрямь были прекрасные глаза, и нынче вечером она казалась особенно оживленной, какой-то на редкость женственной. Лебрен, обладавший великим даром сохранять добрые отношения со своими бывшими подружками, от души восхищался Беатрисой и, очевидно, не прочь был начать все сызнова, возможно и потому, что его подстегивало присутствие Оливье. Впрочем, присутствие Оливье оживило всех, он был таким, каким никто из них больше не будет, извечным началом старой истории, именуемой жизнью, он переживал свои самые счастливые дни, брал от жизни все, стоило ему протянуть руку, да и сам он был всем по душе до такой степени, что любого и любую тянуло к нему и хотелось сделать ему приятное… Подобное очарование недолговечно, но Оливье был в полном расцвете этой поры, полусознательно, почти инстинктивно играл он на своем очаровании и был счастлив. Беатриса расспросит всех знакомых… Особняк – это, конечно, идеал… ничего, что придется ходить по черной лестнице?… Натали блаженствовала: этот мальчуган, столько намучившийся, с таким трудом вырвавшийся из пут отрочества, вот он сидит перед ней – чистенький, гладкий, будто на ее глазах разгладилось и побелело сморщенное красное личико новорожденного. Словом, за столом все веселились. Правда, с появлением доктора Вакье и потом Василия, пришедшего следом, атмосфера чуть остыла, но после рюмочки снова согрелась… Около одиннадцати пришел Клод, скульптор, и сразу же втянулся в общее веселье. Тут Луиджи возвысил голос. Минуточку! Минуточку внимания! Так знайте, дорогие друзья, через три месяца, день в день, рождение Натали… Гип, гип, ура! Гип, гип, ура! Гип, гип, ура! Можете орать сколько угодно, мы здесь, к счастью, словно на острове, отрезанном от всего мира океаном… Через три месяца это событие будет отпраздновано в бистро на улице Р., на втором этаже, все присутствующие приглашаются на обед и могут уже сейчас подумать о подарках… Кроме вас будут Кристо, Малыш, Марсель Великий Немой, супруги Луазели и учитель с женой. Закрыть список! Оливье, перекинув через руку салфетку, обносил гостей сыром. Три месяца… уж больно долго ждать три месяца… нельзя ли отпраздновать что-нибудь пораньше? Какого-нибудь нового патента Дракулы у вас, Луиджи, нет? А у вас, Натали, новой серии? Не важно, начало или конец! Поднялся Василий: «Давайте отпразднуем жизнь! Она достойна того, чтобы праздновать ее каждый день!…» – «По-моему, Оливье, я нашла… Нет, вполне серьезно! Можете жить у меня! Как я раньше об этом не подумала! Отдельная комната с выходом прямо на лестницу, на ту же площадку. Я живу в Пале-Рояле… в старину дома строили причудливо…» Там у нее стоят чемоданы, но их можно куда-нибудь убрать… К тому же она чаще бывает в Лондоне, чем в Париже… «Комнату? – переспросил доктор Вакье, впервые видевший Оливье. – Комнату этому молодому человеку? Это брат Кристо? Да, у меня есть комната… Для брата Кристо, помилуйте!» Оливье почувствовал себя оскорбленным: неужели он нуждается в рекомендации Кристо? Ну да, продолжал доктор, при клинике есть комната, которую вполне можно приспособить под жилье… Великолепно! Если Беатриса выставит его прочь, он переедет в клинику… А там не слишком пахнет формалином? Чудесно… А у вас, Беатриса, я буду жить в непосредственном соседстве с кухней, меня, надеюсь, не удушит кухонный чад? Нет, Натали, нет, в вашем погребе я увяну, как салат, потеряю свой прелестный румянец. Вы едете в Москву на конгресс онкологов, Лебрен? Вот счастливец! Просто умираю от желания повидать свою родину… Нет, нет! Сейчас не время лить слезы. Выпейте рюмочку – и все пройдет. В день моего рождения закажу раков, целую гору раков… А еще что? Бр-р… говорить о еде после такого обеда…
В полночь позвонили в дверь со стороны лавки, и смех тут же стих – значит, было все-таки что-то на душе у каждого, раз все вдруг насторожились?… Каждый беспокоился по своим причинам. Луиджи с Лебреном пошли открывать. Оставшиеся ждали… Шаги… «Вот, пожалуйста!» – провозгласил Луиджи, и из-за его спины выглянула Миньона, сопровождаемая Марселем и Лебреном.
– Я за Оливье… Почему ты не сказал, куда идешь? Мама так волновалась…
– Вот видите, Натали!… Добрые мои друзья, принимаю все ваши предложения разом… Уезжаю из родительского дома и даже адреса не оставлю…
Возможно, Миньона запротестовала бы, но ее усадили между Лебреном и Марселем Великим Немым, поставили перед ней прибор, налили рюмку… Семейство Луазелей нынче вечером оказалось предметом особого внимания и забот. «Лебрен!» – Натали нахмурила брови. Не хочет она, чтобы Лебрен усложнял жизнь Марселя. «Что вы от меня хотите, Натали?» – «На сей раз придется вам иметь дело со мной…» – «Слишком поздно, Натали, слишком поздно…»
XXXIII. Грот
Доктор Вакье пригласил Кристо осмотреть его коллекцию автоматов. Беатриса вызвалась сопровождать Кристо. Конечно, мальчик повсюду ходит один, без старших но, во-первых, это далеко, а во-вторых, в такую мерзкую погоду лучше поехать на машине. От Натали не ускользнула настойчивость, с какой Беатриса набивалась сопровождать Кристо… Дом доктора Вакье безусловно представлял для нее известный «туристический» интерес, но, с другой стороны, Беатриса находилась в полосе увлечения семейством Луазелей, в частности Оливье, и всеми прочими тоже. Оливье поселился в комнате для прислуги, которую нашли благодаря хлопотам Натали и за которую платил Луиджи. Натали отнюдь не улыбалось, чтобы Оливье превратился в прихлебателя при ком бы то ни было, и не должен Оливье продавать свою независимость за обед, экономку, за завтрак, поданный в постель… Пусть лучше выкручивается сам. Комната для прислуги на улице Верней была достаточно скромной, чтобы Луиджи мог за нее платить, а дамы Оливье пусть на досуге любуются видом парижских крыш…
Впервые в жизни Кристо видел роскошь. Доктор Вакье жил возле парка Монсо в особняке, построенном еще в середине прошлого столетия. Седовласый, приветливо улыбающийся слуга ввел их по лестнице – каменной, с красным ковром, – подымавшейся из холла двумя маршами. Они прошли две или три парадные комнаты, потолки были высокие, мебель стояла вдоль стен: спокойствие и тишина, как в музее. Потом в следующей, такой же большой комнате, где перед пылающим камином стоял диван, навстречу им поднялся доктор, уронив на пол газеты. Не тот доктор, которого Кристо отлично знал, которого называл без церемоний Альбер, но какой-то очень высокий и очень худощавый, почти незнакомый господин в черном костюме, казавшемся еще чернее из-за белоснежной сорочки. И голос, тоже совсем не тот привычный докторский голос произнес: «Добрый день, Кристо!» Кра-кра! «Добрый день, мадемуазель!» Снова кра-кра! Никогда он таким скрипучим голосом у Натали не разговаривал. «Не угодно ли чашечку кофе? Он, конечно, не такой, как у госпожи Петраччи, но все-таки пить можно…» Даже имя Натали – госпожа Петраччи – прозвучало внушительно, будто сообщение, переданное по радио. На Кристо был праздничный костюмчик, и он чувствовал себя скованным, неуклюжим, как космонавт в скафандре. «Не желаете? – спросил доктор. – Значит, сразу приступим к осмотру. Пошли…»
Доктор Вакье не любил демонстрировать свои сокровища непосвященным, и присутствие Беатрисы его смущало. Он ее не приглашал, неужели они побоялись отпустить к нему Кристо одного? За кого они его принимают? Он старался не замечать восклицаний Беатрисы: «Ах, как это мило!», «Как прелестно!» – и обращался только к Кристо: мальчик разбирается в механизмах. Но Кристо казался рассеянным и, проходя мимо самых редкостных автоматов, смотрел куда-то мимо, в окно, себе под ноги, на паркет или на ковер… Он не просил доктора заводить автоматы, стоящие на особых подставках, на консолях и столиках, всех этих писцов, рисовальщиков, музыкантов… Равнодушно прошел даже мимо витрины с «говорящими головами», редчайшими экземплярами голов, не проявив к ним ни малейшего интереса, и остановился на минутку только, когда доктор провозгласил: «А вот серия лжеавтоматов», да еще задержался, чтобы посмотреть на гравюру, изображавшую «Игрока в шахматы», – вокруг были нарисованы фигурки, поясняющие, как постепенно человек проникал в ящик, а оттуда в полое тело турка: тут Кристо улыбнулся, словно это была забавная шутка, и отошел, рассеянно взглянув на великолепного полишинеля, бессильно свешивавшегося через край открытого ящика.
Только когда они вошли в спальню доктора, где стояла слишком широкая, слишком низкая кровать под парчовым покрывалом, задрапированная со всех сторон пологом, Кристо встрепенулся и спросил:
– Ты живешь здесь один, доктор?
Последнее слово он произнес с заминкой, но как назвать Альбером человека, который спит в такой богатой постели?…
– Да. – Доктор, словно сам удивленный этим обстоятельством, повторил с вопросительной интонацией: – Да?
Затем подошел к окну и задернул подбитые шелком занавеси.
– Прошу прощения, мадемуазель, что я привел вас в спальню, но я хочу продемонстрировать вам свою самую любимую вещь, сейчас вы ее увидите. Для этого я должен задернуть занавески и зажечь свет. Не трогайтесь с места, выключатель возле постели…
Спальня погрузилась во мрак… а потом ниша, помещавшаяся прямо напротив низкой кровати, внезапно осветилась ярким светом, как театральная рампа… В глубине ниши стоял маленький золоченый дворец, усыпанный драгоценными камнями, перед дворцом сад во французском стиле, по обе стороны сада две увитые розами арки, на них сидели крохотные птички… на первом плане озеро с лебедями, а от озера к дворцу, занимавшему весь задний план, вела главная аллея с фарфоровыми статуями по обеим сторонам. Перед дворцом маленькие фигурки в костюмах придворных… «Внимание!» – провозгласил доктор. Сцена вдруг ожила… сначала запели птички, потом пришли в движение фигурки; они входили во дворец, распахивавший перед ними свои двери, выходили в другие двери… лебеди заскользили по глади озера, крохотные птички на розах подняли головки, открыли клювики…
Беатриса вскрикнула от восторга, а Кристо представил себе, как доктор один в пустынном доме лежит на огромной кровати и, широко открыв в темноте глаза, не отрываясь смотрит на ярко освещенный прямоугольник. Дворец сиял, двери открывались и закрывались, фигурки двигались, суетились, лебеди скользили по озеру, птичий щебет звенел, как нежнейшая музыка…
– Продолжим осмотр, – сказал доктор, его смущало упорное молчание Кристо. – Сейчас я вам покажу еще другие сценки – и на этом конец.
Он открыл дверь в широкий коридор без окон, который, в сущности, был тупиком, так как никуда не вел. Направо и налево в стенах были ярко освещенные ниши, совсем такие же, как в спальне, и в каждой началось движение… В одной помещалось не менее двадцати человечков, и все они занимались своим делом: тут был кузнец, сапожник, трубочист… у дверей звонил почтальон, и на его звонок в домике открывалось два окошка, из одного выглядывала голова девушки, а из другого – старушки. Была сцена страшного суда с чертенятами, вилами и адским пламенем… Еще в одной нише крутились на трапециях акробаты…
Самый конец коридора не был освещен. Доктор подошел к выключателю, и яркий свет ламп осветил картину в большой золоченой раме… На картине был изображен деревенский пейзаж, просторы, вековые деревья, полноводная река, чуть дальше ветряная мельница… под мостом, склонясь над водой, прачки стирали белье… на мосту охотник с собакой… И вдруг все пришло в движение, завертелись крылья мельницы, зашагал по мосту вслед за побежавшей собакой охотник, прачки начали стирать белье по-настоящему, засвистели птицы, а на маленькой церквушке… здесь была и церковь… звонко пробили часы.
Оцепенев от изумления, Кристо забыл все на свете. Он глядел на этот прекрасный пейзаж, на эти деревья, реку, на перспективу, человеческие фигурки… на этот совсем настоящий, как в Лувре, прекрасный пейзаж… Его картина! Его жалкая, несчастная механическая картина! Можно умереть от стыда… Не подарит он Натали такую картину… Его картина! Все, что он мечтал сделать для Натали… И Кристо зарыдал!
– Слишком много впечатлений разом, – зашептала Беатриса, – на редкость впечатлительный ребенок…
Доктор даже не взглянул в ее сторону.
– Кристо, почему ты так огорчился? Может, решил, что твоя картина хуже? Ничего не могу сказать, я ее еще не видел, раз это твоя тайна, но… Приходите-ка ко мне оба с Марселем, снимем картину и вместе осмотрим механизм…
– Механизм! – Кристо сердито стряхнул с плеча руку доктора. – Подумаешь, старье! Ведь наш-то электрический!… А моя картина…
– Что твоя картина?
– Она не картина…
Беатриса старалась держаться как можно незаметнее. Повернувшись спиной к доктору и Кристо, словно превыше всего ее интересовала эта механическая картина, она, ничего не понимая, присутствовала при разыгравшейся драме.
– Пойдем выпьем чаю, – предложил доктор. – Проходите вперед, я сейчас погашу. А ты о раме позаботился, Кристо? Заметь, как важно оформление… Сюда, сюда… – Он подтолкнул Кристо к двери. – Я как раз собирался заказать к твоей картине раму, как на твой вкус рамы с зеркалами? Я видел недавно такую, очень красиво получается… Если она подойдет по размеру, а главное, по стилю…
Сидя на диване перед камином, Кристо с заплаканными красными глазами глотал сэндвич за сэндвичем, таких он еще никогда не пробовал. Беатриса разливала чай. Доктор смотрел на нее, как смотрят на серебряный кофейник или кружева на скатерти.
– Ну, что скажешь о моем «гроте» в спальне? Красиво, а? Мне он по-настоящему нравится, я часами могу на него любоваться.
Кристо воздержался и не высказал своего мнения. Он уплетал за обе щеки разные вкусные вещи и молчал. Поэтому доктору волей-неволей приходилось отвечать на вопросы Беатрисы, что в конце концов оказалось не так уж неприятно: очевидно, она вполне искренне интересуется автоматами. Наконец доктор проводил своих гостей до самого низу лестницы, где их ждал старый слуга, который открыл им дверь и запер за ними.
Было уже темно, и шел дождь. Неуютный, холодный, промозглый мир пешеходов. Свою машину Беатриса оставила довольно далеко от дома доктора. Оба шагали в осклизлом равнодушии улицы. Беатриса села за руль. «Тебя куда отвезти, на улицу Р., да?» С трудом удалось ей вывести свою машину из цепи стоящих вдоль тротуара автомобилей… Начиная от Сент-Огюстена, Париж превратился в огромный сплошной затор, машины, не двигаясь с места, урчали, фыркали. Красные огни сменялись зелеными, студенистая масса машин вздрагивала и тут же застывала. Кристо машинально разлагал на отдельные элементы энергичные движения руки маленького, лоснящегося под дождем полицейского… настоящий автомат. Беатриса попыталась пристроиться в другом ряду, но оказалось еще хуже, так как тот ряд, из которого она только что выехала, вдруг тронулся с места. Впрочем, отъехал он не так уж далеко. Движение опять застопорилось.
– Как в дурном сне, – проговорила Беатриса. – Вспоминаю Лион в 1944 году во время Освобождения, мне кажется, именно там и начались эти пробки… Все мосты были взорваны, приходилось перебираться через реки по временным настилам, которые навели американцы, впрочем, никто не двигался с места, часами ждали… С тех пор везде и всюду пробки…
Они ехали целый час, хотя на дорогу вполне хватило бы пятнадцати минут. Улица Р… У запертой лавки Луиджи Кристо вышел из машины и постучал в дверь: нет, пусть Беатриса не беспокоится, ее не впустят с этой стороны, ей придется обогнуть дом, да и все равно машины здесь не пристроить. А впрочем, к тротуару действительно не подберешься, придется разворачиваться… До свидания, мадемуазель… Большое спасибо, мадемуазель.
Беатриса включила зажигание. Нет, не стоит разворачиваться, с той стороны тоже не откроют на ее звонок… Машина подрагивала, Беатриса задумалась, сидя в этой трясущейся коробке. Она подняла стекло, боясь промокнуть, и запотевшее окно отрезало ее от всего мира… «Дворники» со скрипом ползали по стеклу, но не справлялись с потоками воды. Она совсем одна. У нее есть друзья на двух континентах, но она совсем одна. Нет в мире такого сердца, где она была бы первой, единственной. Со всех сторон раздавался оглушительный хор клаксонов. Беатриса опустила стекло, высунула голову: ничего не видно, одни машины. Она снова подняла стекло. Огромная семья и во Франции и в Англии – тетки, кузены, кузины, племянники, если она захочет, можно поехать к ним погостить, провести там уик-энд, лето, зиму, все ее очень любят, прощают ей чудачества и то, что она живет одна, и даже ее любовников… Как будто она сама не предпочла бы выйти замуж за богатого, который бы ее содержал, иметь детей… Передняя машина тронулась, на сей раз Беатрисе удалось добраться до моста. Стоп! Но не может же она выйти замуж за первого попавшегося человека. Например, за Василия… С ним она только зря время теряет. С чего это ее угораздило влюбиться в Василия? Но и до него у нее были мужчины, тоже не подходящие для брака. Конечно, если бы она захотела довольствоваться мужчинами из своей среды, с хорошим положением, она могла бы выйти замуж. Но возможно, все дело в том, что к ней по наследству от родных перепала крупица безумия, один ее дядя щеголял в чересчур экстравагантных туалетах, другой брал себе любовниц преимущественно из трущоб, а бабка, правда не по прямой линии, привозила из дальних странствований в свой шотландский замок молодых, до неприличия молодых людей. А разве не сродни безумию мистические бредни одной ее кузины. Словом, подумала Беатриса, ей есть на кого походить. Что же такое происходит? Ах да, очевидно, в Елисейском дворце был прием! А сейчас они направляются в Оперу! Должно быть, там нет проезда. Тут никакого терпения не хватит. Слава богу, тронулись… Проскочили мост! И даже проскочили одним махом мимо Тюильри… Стоп! Сколько же ей придется торчать здесь, всего в двух шагах от Пале-Рояля, от собственного дома? «Вы нетерпимы, – сказала ей как-то Натали, – я вас терплю и очень люблю за ваше гражданское мужество и за мужество, проявленное на войне, за то, что вы способны на героический поступок и не способны на поступок нечестный. Но все это средневековые категории». Натали ее, пожалуй, любит… Но все-таки она, Беатриса, не попала в число избранных. Натали ее терпит. Проезжая под арками Лувра, Беатриса почувствовала, что к горлу подступают неудержимые рыдания. Нынче вечером она никуда не пойдет, пора привыкать сидеть вечерами дома, пора привыкать довольствоваться собственным обществом, обуздывать свою непоседливость, эту жадность к жизни… Машина выехала на площадь перед. Комеди-Франсез.
Впервые в жизни Кристо видел роскошь. Доктор Вакье жил возле парка Монсо в особняке, построенном еще в середине прошлого столетия. Седовласый, приветливо улыбающийся слуга ввел их по лестнице – каменной, с красным ковром, – подымавшейся из холла двумя маршами. Они прошли две или три парадные комнаты, потолки были высокие, мебель стояла вдоль стен: спокойствие и тишина, как в музее. Потом в следующей, такой же большой комнате, где перед пылающим камином стоял диван, навстречу им поднялся доктор, уронив на пол газеты. Не тот доктор, которого Кристо отлично знал, которого называл без церемоний Альбер, но какой-то очень высокий и очень худощавый, почти незнакомый господин в черном костюме, казавшемся еще чернее из-за белоснежной сорочки. И голос, тоже совсем не тот привычный докторский голос произнес: «Добрый день, Кристо!» Кра-кра! «Добрый день, мадемуазель!» Снова кра-кра! Никогда он таким скрипучим голосом у Натали не разговаривал. «Не угодно ли чашечку кофе? Он, конечно, не такой, как у госпожи Петраччи, но все-таки пить можно…» Даже имя Натали – госпожа Петраччи – прозвучало внушительно, будто сообщение, переданное по радио. На Кристо был праздничный костюмчик, и он чувствовал себя скованным, неуклюжим, как космонавт в скафандре. «Не желаете? – спросил доктор. – Значит, сразу приступим к осмотру. Пошли…»
Доктор Вакье не любил демонстрировать свои сокровища непосвященным, и присутствие Беатрисы его смущало. Он ее не приглашал, неужели они побоялись отпустить к нему Кристо одного? За кого они его принимают? Он старался не замечать восклицаний Беатрисы: «Ах, как это мило!», «Как прелестно!» – и обращался только к Кристо: мальчик разбирается в механизмах. Но Кристо казался рассеянным и, проходя мимо самых редкостных автоматов, смотрел куда-то мимо, в окно, себе под ноги, на паркет или на ковер… Он не просил доктора заводить автоматы, стоящие на особых подставках, на консолях и столиках, всех этих писцов, рисовальщиков, музыкантов… Равнодушно прошел даже мимо витрины с «говорящими головами», редчайшими экземплярами голов, не проявив к ним ни малейшего интереса, и остановился на минутку только, когда доктор провозгласил: «А вот серия лжеавтоматов», да еще задержался, чтобы посмотреть на гравюру, изображавшую «Игрока в шахматы», – вокруг были нарисованы фигурки, поясняющие, как постепенно человек проникал в ящик, а оттуда в полое тело турка: тут Кристо улыбнулся, словно это была забавная шутка, и отошел, рассеянно взглянув на великолепного полишинеля, бессильно свешивавшегося через край открытого ящика.
Только когда они вошли в спальню доктора, где стояла слишком широкая, слишком низкая кровать под парчовым покрывалом, задрапированная со всех сторон пологом, Кристо встрепенулся и спросил:
– Ты живешь здесь один, доктор?
Последнее слово он произнес с заминкой, но как назвать Альбером человека, который спит в такой богатой постели?…
– Да. – Доктор, словно сам удивленный этим обстоятельством, повторил с вопросительной интонацией: – Да?
Затем подошел к окну и задернул подбитые шелком занавеси.
– Прошу прощения, мадемуазель, что я привел вас в спальню, но я хочу продемонстрировать вам свою самую любимую вещь, сейчас вы ее увидите. Для этого я должен задернуть занавески и зажечь свет. Не трогайтесь с места, выключатель возле постели…
Спальня погрузилась во мрак… а потом ниша, помещавшаяся прямо напротив низкой кровати, внезапно осветилась ярким светом, как театральная рампа… В глубине ниши стоял маленький золоченый дворец, усыпанный драгоценными камнями, перед дворцом сад во французском стиле, по обе стороны сада две увитые розами арки, на них сидели крохотные птички… на первом плане озеро с лебедями, а от озера к дворцу, занимавшему весь задний план, вела главная аллея с фарфоровыми статуями по обеим сторонам. Перед дворцом маленькие фигурки в костюмах придворных… «Внимание!» – провозгласил доктор. Сцена вдруг ожила… сначала запели птички, потом пришли в движение фигурки; они входили во дворец, распахивавший перед ними свои двери, выходили в другие двери… лебеди заскользили по глади озера, крохотные птички на розах подняли головки, открыли клювики…
Беатриса вскрикнула от восторга, а Кристо представил себе, как доктор один в пустынном доме лежит на огромной кровати и, широко открыв в темноте глаза, не отрываясь смотрит на ярко освещенный прямоугольник. Дворец сиял, двери открывались и закрывались, фигурки двигались, суетились, лебеди скользили по озеру, птичий щебет звенел, как нежнейшая музыка…
– Продолжим осмотр, – сказал доктор, его смущало упорное молчание Кристо. – Сейчас я вам покажу еще другие сценки – и на этом конец.
Он открыл дверь в широкий коридор без окон, который, в сущности, был тупиком, так как никуда не вел. Направо и налево в стенах были ярко освещенные ниши, совсем такие же, как в спальне, и в каждой началось движение… В одной помещалось не менее двадцати человечков, и все они занимались своим делом: тут был кузнец, сапожник, трубочист… у дверей звонил почтальон, и на его звонок в домике открывалось два окошка, из одного выглядывала голова девушки, а из другого – старушки. Была сцена страшного суда с чертенятами, вилами и адским пламенем… Еще в одной нише крутились на трапециях акробаты…
Самый конец коридора не был освещен. Доктор подошел к выключателю, и яркий свет ламп осветил картину в большой золоченой раме… На картине был изображен деревенский пейзаж, просторы, вековые деревья, полноводная река, чуть дальше ветряная мельница… под мостом, склонясь над водой, прачки стирали белье… на мосту охотник с собакой… И вдруг все пришло в движение, завертелись крылья мельницы, зашагал по мосту вслед за побежавшей собакой охотник, прачки начали стирать белье по-настоящему, засвистели птицы, а на маленькой церквушке… здесь была и церковь… звонко пробили часы.
Оцепенев от изумления, Кристо забыл все на свете. Он глядел на этот прекрасный пейзаж, на эти деревья, реку, на перспективу, человеческие фигурки… на этот совсем настоящий, как в Лувре, прекрасный пейзаж… Его картина! Его жалкая, несчастная механическая картина! Можно умереть от стыда… Не подарит он Натали такую картину… Его картина! Все, что он мечтал сделать для Натали… И Кристо зарыдал!
– Слишком много впечатлений разом, – зашептала Беатриса, – на редкость впечатлительный ребенок…
Доктор даже не взглянул в ее сторону.
– Кристо, почему ты так огорчился? Может, решил, что твоя картина хуже? Ничего не могу сказать, я ее еще не видел, раз это твоя тайна, но… Приходите-ка ко мне оба с Марселем, снимем картину и вместе осмотрим механизм…
– Механизм! – Кристо сердито стряхнул с плеча руку доктора. – Подумаешь, старье! Ведь наш-то электрический!… А моя картина…
– Что твоя картина?
– Она не картина…
Беатриса старалась держаться как можно незаметнее. Повернувшись спиной к доктору и Кристо, словно превыше всего ее интересовала эта механическая картина, она, ничего не понимая, присутствовала при разыгравшейся драме.
– Пойдем выпьем чаю, – предложил доктор. – Проходите вперед, я сейчас погашу. А ты о раме позаботился, Кристо? Заметь, как важно оформление… Сюда, сюда… – Он подтолкнул Кристо к двери. – Я как раз собирался заказать к твоей картине раму, как на твой вкус рамы с зеркалами? Я видел недавно такую, очень красиво получается… Если она подойдет по размеру, а главное, по стилю…
Сидя на диване перед камином, Кристо с заплаканными красными глазами глотал сэндвич за сэндвичем, таких он еще никогда не пробовал. Беатриса разливала чай. Доктор смотрел на нее, как смотрят на серебряный кофейник или кружева на скатерти.
– Ну, что скажешь о моем «гроте» в спальне? Красиво, а? Мне он по-настоящему нравится, я часами могу на него любоваться.
Кристо воздержался и не высказал своего мнения. Он уплетал за обе щеки разные вкусные вещи и молчал. Поэтому доктору волей-неволей приходилось отвечать на вопросы Беатрисы, что в конце концов оказалось не так уж неприятно: очевидно, она вполне искренне интересуется автоматами. Наконец доктор проводил своих гостей до самого низу лестницы, где их ждал старый слуга, который открыл им дверь и запер за ними.
Было уже темно, и шел дождь. Неуютный, холодный, промозглый мир пешеходов. Свою машину Беатриса оставила довольно далеко от дома доктора. Оба шагали в осклизлом равнодушии улицы. Беатриса села за руль. «Тебя куда отвезти, на улицу Р., да?» С трудом удалось ей вывести свою машину из цепи стоящих вдоль тротуара автомобилей… Начиная от Сент-Огюстена, Париж превратился в огромный сплошной затор, машины, не двигаясь с места, урчали, фыркали. Красные огни сменялись зелеными, студенистая масса машин вздрагивала и тут же застывала. Кристо машинально разлагал на отдельные элементы энергичные движения руки маленького, лоснящегося под дождем полицейского… настоящий автомат. Беатриса попыталась пристроиться в другом ряду, но оказалось еще хуже, так как тот ряд, из которого она только что выехала, вдруг тронулся с места. Впрочем, отъехал он не так уж далеко. Движение опять застопорилось.
– Как в дурном сне, – проговорила Беатриса. – Вспоминаю Лион в 1944 году во время Освобождения, мне кажется, именно там и начались эти пробки… Все мосты были взорваны, приходилось перебираться через реки по временным настилам, которые навели американцы, впрочем, никто не двигался с места, часами ждали… С тех пор везде и всюду пробки…
Они ехали целый час, хотя на дорогу вполне хватило бы пятнадцати минут. Улица Р… У запертой лавки Луиджи Кристо вышел из машины и постучал в дверь: нет, пусть Беатриса не беспокоится, ее не впустят с этой стороны, ей придется обогнуть дом, да и все равно машины здесь не пристроить. А впрочем, к тротуару действительно не подберешься, придется разворачиваться… До свидания, мадемуазель… Большое спасибо, мадемуазель.
Беатриса включила зажигание. Нет, не стоит разворачиваться, с той стороны тоже не откроют на ее звонок… Машина подрагивала, Беатриса задумалась, сидя в этой трясущейся коробке. Она подняла стекло, боясь промокнуть, и запотевшее окно отрезало ее от всего мира… «Дворники» со скрипом ползали по стеклу, но не справлялись с потоками воды. Она совсем одна. У нее есть друзья на двух континентах, но она совсем одна. Нет в мире такого сердца, где она была бы первой, единственной. Со всех сторон раздавался оглушительный хор клаксонов. Беатриса опустила стекло, высунула голову: ничего не видно, одни машины. Она снова подняла стекло. Огромная семья и во Франции и в Англии – тетки, кузены, кузины, племянники, если она захочет, можно поехать к ним погостить, провести там уик-энд, лето, зиму, все ее очень любят, прощают ей чудачества и то, что она живет одна, и даже ее любовников… Как будто она сама не предпочла бы выйти замуж за богатого, который бы ее содержал, иметь детей… Передняя машина тронулась, на сей раз Беатрисе удалось добраться до моста. Стоп! Но не может же она выйти замуж за первого попавшегося человека. Например, за Василия… С ним она только зря время теряет. С чего это ее угораздило влюбиться в Василия? Но и до него у нее были мужчины, тоже не подходящие для брака. Конечно, если бы она захотела довольствоваться мужчинами из своей среды, с хорошим положением, она могла бы выйти замуж. Но возможно, все дело в том, что к ней по наследству от родных перепала крупица безумия, один ее дядя щеголял в чересчур экстравагантных туалетах, другой брал себе любовниц преимущественно из трущоб, а бабка, правда не по прямой линии, привозила из дальних странствований в свой шотландский замок молодых, до неприличия молодых людей. А разве не сродни безумию мистические бредни одной ее кузины. Словом, подумала Беатриса, ей есть на кого походить. Что же такое происходит? Ах да, очевидно, в Елисейском дворце был прием! А сейчас они направляются в Оперу! Должно быть, там нет проезда. Тут никакого терпения не хватит. Слава богу, тронулись… Проскочили мост! И даже проскочили одним махом мимо Тюильри… Стоп! Сколько же ей придется торчать здесь, всего в двух шагах от Пале-Рояля, от собственного дома? «Вы нетерпимы, – сказала ей как-то Натали, – я вас терплю и очень люблю за ваше гражданское мужество и за мужество, проявленное на войне, за то, что вы способны на героический поступок и не способны на поступок нечестный. Но все это средневековые категории». Натали ее, пожалуй, любит… Но все-таки она, Беатриса, не попала в число избранных. Натали ее терпит. Проезжая под арками Лувра, Беатриса почувствовала, что к горлу подступают неудержимые рыдания. Нынче вечером она никуда не пойдет, пора привыкать сидеть вечерами дома, пора привыкать довольствоваться собственным обществом, обуздывать свою непоседливость, эту жадность к жизни… Машина выехала на площадь перед. Комеди-Франсез.