Она телеграфировала Даниелю: «Постарайся посмотреть телевизионную передачу в этот четверг в двадцать тридцать». Даниель, в котором никогда не угасало скрытое беспокойство за Мартину, немедленно примчался в Париж. Что это может означать?
Мартины не было дома. Даниель зажег повсюду свет. В пустой квартире царил идеальный порядок. Плющ на балконе разросся и покрыл перила. В вазах стояли цветы – розы. Звучное тикание заставило Даниеля поднять голову: на стене, на том самом месте, где висела картина с грешницей, красовались новые часы в плетеной оправе. Восемь часов. Наверно, Мартина скоро придет? Что это за история с телевидением?
Как давно он здесь не был… Месяцы. Думал, что все кончено, но по первому же зову примчался, взволнованный, охваченный беспокойством. Что за игру они оба ведут? Когда Даниель мыл руки, у него было ощущение, что он совершает нескромность, настолько он чувствовал себя здесь чужим.
Если Мартина не вернется вовремя, он даже не сумеет настроить телевизор, он ни разу к нему не прикасался, так что нечего и пробовать. Часы тикали. Одни часы будто всегда спешат, другие идут как бы замедленно. А отмеряют все те же секунды. Вот, например, эти часы тикали нагло, упрямо и неотвратимо. «Телек» спал на своем пьедестале, широко открыв глаз, затянутый бельмом…
Даниель погасил свет и начал крутить рычажки. Какой из них включает? Он крутил рычажки подряд и расстроил все, что только мог. Тем не менее экран осветился, что-то замелькало. Оглушительный шум морского прибоя ворвался в комнату, и Даниель лихорадочно пытался найти рычаг, регулирующий звук. Наконец все более или менее наладилось: на экране, сплошь в горизонтальных полосках, появился господин и, улыбаясь, заговорил:
– Итак, повторяем: кандидату двадцать три года, он продавец в большом магазине и остановил свой выбор на исторических вопросах…
Молодой человек, весь вытянутый в длину, протянул руку, чтобы взять карточку, одну из тех, что веером держал перед ним улыбающийся господин, но тут изображение стало вращаться, как цыпленок на вертеле.
Даниель, проклиная все на свете, снова лихорадочно завертел рычаги. Прошло немало времени, пока все опять наладилось… И вдруг Даниель с каким-то священным ужасом увидел Мартину! Совсем маленькая Мартина стояла рядом с улыбающимся господином:
– Итак, кандидат № 4, мадемуазель, простите, мадам… Вас зовут Мартина Донель, вы – маникюрша, замужем, детей нет… Пока нет, сказали вы…
С телеэкрана зазвучал громовой смех невидимого зала.
– Вы выступаете по конкурсу песни. Что же, посмотрим, посмотрим, так же ли вы хорошо подкованы, как хороши собой. Желаю удачи, мадам!
Маленькая Мартина вытащила одну из карточек, что ей протягивал все тот же развязный господин. Она стояла боком, несколько сконфуженная, но красивая, элегантная, как манекенщица… В узком темном платье…
– Итак, мадемуазель… простите, я почему-то все время забываю, что вы уже выбрали отца тех детей, которых у вас «пока еще» нет, итак, мадам, будьте любезны ответить на вопросы, напечатанные на вытянутом вами билете. Во-первых: кто написал следующие песни: «Парижане», «Что сталось с нашей любовью?», «Я буду ждать». Во-вторых, какие исполнители сделали их модными? В-третьих: мы будем в восторге, если вы споете нам каждую из этих песен. Маэстро, прошу вас…
Маэстро появился на маленькой эстраде, вполоборота повернулся к Мартине и первым же взмахом своей маленькой дирижерской палочки вызвал внушительный рев барабанов… Теперь на экране были видны одновременно: ведущий, Мартина и позади – оркестр. Мартина молчала, а сердце Даниеля билось в унисон с барабанами… Она молчала.
– Поторопитесь, мадам, – мягко сказал ведущий, – сделайте маленькое усилие, осталось всего двадцать секунд…
– Вандэр… Трене… Гер…
– Совершенно верно! – закричал господин. – Великолепно! Точно! – Невидимый зал аплодировал.
– Однако вы не торопитесь открывать парашют, мадемуазель. Опять я за старое… Хотел сказать – мадам… Мм за вас так волновались! Первый тур выигран… Маэстро, прошу вас второй вопрос.
Маэстро опять показался вполоборота к Мартине, оркестр заиграл медленный вальс.
– Вальс продолжается ровно две с половиной минуты. За это время, мадам, вы должны ответить… Мартина сказала:
– Да, мсье… – и замолчала. Медленный вальс замирал.
– Пятьдесят секунд… тридцать… Не может быть, чтобы вы сыграли с нами злую шутку и не сумели ответить на вопрос, куда более легкий, чем предыдущий… Пять секунд…
– Морис Шевалье… Трене… Клаво…
– Браво! – весело закричал ведущий. – Точно, совершенно верно, великолепно!…
Зал разразился такими аплодисментами, что его даже решили показать на экране: общий вид, крупно – лица в первом ряду, отдельно руки…
– Согласно условию, за правильный ответ на первый вопрос, то есть правильный ответ на все три пункта, вы получаете три тысячи франков. За правильный ответ на второй вопрос – тоже по всем трем пунктам – вы получаете трижды три тысячи франков… Девять тысяч франков ваши, мадам! Внимание! Теперь третье условие: вы нам напоете, мадам, припев каждой из этих песен без единой ошибки… и получите 27 тысяч франков… О'кэй?
Мартина кивнула головой. Оркестр заиграл. И она запела своим тонким и пронзительным, вульгарным голоском…
– Разрешите, – сказал ведущий в восторге от того, что все так хорошо идет. – Я напомню вам условия: если вы сразу же ответите на трудный вопрос, напечатанный на билете, который я сейчас предложу вам вытянуть, мы умножим ваши 27 тысяч франков на пять! Вы поняли– сумма увеличивается в пять раз? Но если вы ошибетесь, то теряете все, то есть те 27 тысяч, которые вы уже добыли в поте лица своего. В любом случае аперитив «Мондиаль» к вашим услугам. Мы предложим вам бутылочку этого великолепного эликсира бодрости и здоровья! Ну, так как же – перейдем к четвертому вопросу или остановимся?
– Продолжаем… – сказала Мартина. Словом, к концу передачи, которую Мартина заняла целиком, она выиграла 500 тысяч франков!
– Хотите продолжать, мадам? – спросил диктор.
– Нет, мсье, мне нужно как раз 500 тысяч.
Зал разразился аплодисментами. Ведущий сказал:
– Браво, мадам, вы очень находчивы и хорошо подкованы. Если будете посещать нас часто, сорвете банк. Разрешите поцеловать вам руку. Тысячу пожеланий вашему супругу, надеюсь, что он умеет ценить свое счастье… и что у вас будет много детей!
Экран покрылся светящимися полосками, затем вспышками искр. Передача окончена. Возникло объявление о фильме… Даниель выключил телевизор и продолжал сидеть в темноте до тех пор, пока не услыхал, как открылась входная дверь.
Перед ним была Мартина в натуральную величину.
– Выиграла! – сказал Даниель. – Я готов предоставить тебе любой кредит под твою смелость…
XXII. Эти розы не купишь в кредит
XXIII. Сорока-воровка
Мартины не было дома. Даниель зажег повсюду свет. В пустой квартире царил идеальный порядок. Плющ на балконе разросся и покрыл перила. В вазах стояли цветы – розы. Звучное тикание заставило Даниеля поднять голову: на стене, на том самом месте, где висела картина с грешницей, красовались новые часы в плетеной оправе. Восемь часов. Наверно, Мартина скоро придет? Что это за история с телевидением?
Как давно он здесь не был… Месяцы. Думал, что все кончено, но по первому же зову примчался, взволнованный, охваченный беспокойством. Что за игру они оба ведут? Когда Даниель мыл руки, у него было ощущение, что он совершает нескромность, настолько он чувствовал себя здесь чужим.
Если Мартина не вернется вовремя, он даже не сумеет настроить телевизор, он ни разу к нему не прикасался, так что нечего и пробовать. Часы тикали. Одни часы будто всегда спешат, другие идут как бы замедленно. А отмеряют все те же секунды. Вот, например, эти часы тикали нагло, упрямо и неотвратимо. «Телек» спал на своем пьедестале, широко открыв глаз, затянутый бельмом…
Даниель погасил свет и начал крутить рычажки. Какой из них включает? Он крутил рычажки подряд и расстроил все, что только мог. Тем не менее экран осветился, что-то замелькало. Оглушительный шум морского прибоя ворвался в комнату, и Даниель лихорадочно пытался найти рычаг, регулирующий звук. Наконец все более или менее наладилось: на экране, сплошь в горизонтальных полосках, появился господин и, улыбаясь, заговорил:
– Итак, повторяем: кандидату двадцать три года, он продавец в большом магазине и остановил свой выбор на исторических вопросах…
Молодой человек, весь вытянутый в длину, протянул руку, чтобы взять карточку, одну из тех, что веером держал перед ним улыбающийся господин, но тут изображение стало вращаться, как цыпленок на вертеле.
Даниель, проклиная все на свете, снова лихорадочно завертел рычаги. Прошло немало времени, пока все опять наладилось… И вдруг Даниель с каким-то священным ужасом увидел Мартину! Совсем маленькая Мартина стояла рядом с улыбающимся господином:
– Итак, кандидат № 4, мадемуазель, простите, мадам… Вас зовут Мартина Донель, вы – маникюрша, замужем, детей нет… Пока нет, сказали вы…
С телеэкрана зазвучал громовой смех невидимого зала.
– Вы выступаете по конкурсу песни. Что же, посмотрим, посмотрим, так же ли вы хорошо подкованы, как хороши собой. Желаю удачи, мадам!
Маленькая Мартина вытащила одну из карточек, что ей протягивал все тот же развязный господин. Она стояла боком, несколько сконфуженная, но красивая, элегантная, как манекенщица… В узком темном платье…
– Итак, мадемуазель… простите, я почему-то все время забываю, что вы уже выбрали отца тех детей, которых у вас «пока еще» нет, итак, мадам, будьте любезны ответить на вопросы, напечатанные на вытянутом вами билете. Во-первых: кто написал следующие песни: «Парижане», «Что сталось с нашей любовью?», «Я буду ждать». Во-вторых, какие исполнители сделали их модными? В-третьих: мы будем в восторге, если вы споете нам каждую из этих песен. Маэстро, прошу вас…
Маэстро появился на маленькой эстраде, вполоборота повернулся к Мартине и первым же взмахом своей маленькой дирижерской палочки вызвал внушительный рев барабанов… Теперь на экране были видны одновременно: ведущий, Мартина и позади – оркестр. Мартина молчала, а сердце Даниеля билось в унисон с барабанами… Она молчала.
– Поторопитесь, мадам, – мягко сказал ведущий, – сделайте маленькое усилие, осталось всего двадцать секунд…
– Вандэр… Трене… Гер…
– Совершенно верно! – закричал господин. – Великолепно! Точно! – Невидимый зал аплодировал.
– Однако вы не торопитесь открывать парашют, мадемуазель. Опять я за старое… Хотел сказать – мадам… Мм за вас так волновались! Первый тур выигран… Маэстро, прошу вас второй вопрос.
Маэстро опять показался вполоборота к Мартине, оркестр заиграл медленный вальс.
– Вальс продолжается ровно две с половиной минуты. За это время, мадам, вы должны ответить… Мартина сказала:
– Да, мсье… – и замолчала. Медленный вальс замирал.
– Пятьдесят секунд… тридцать… Не может быть, чтобы вы сыграли с нами злую шутку и не сумели ответить на вопрос, куда более легкий, чем предыдущий… Пять секунд…
– Морис Шевалье… Трене… Клаво…
– Браво! – весело закричал ведущий. – Точно, совершенно верно, великолепно!…
Зал разразился такими аплодисментами, что его даже решили показать на экране: общий вид, крупно – лица в первом ряду, отдельно руки…
– Согласно условию, за правильный ответ на первый вопрос, то есть правильный ответ на все три пункта, вы получаете три тысячи франков. За правильный ответ на второй вопрос – тоже по всем трем пунктам – вы получаете трижды три тысячи франков… Девять тысяч франков ваши, мадам! Внимание! Теперь третье условие: вы нам напоете, мадам, припев каждой из этих песен без единой ошибки… и получите 27 тысяч франков… О'кэй?
Мартина кивнула головой. Оркестр заиграл. И она запела своим тонким и пронзительным, вульгарным голоском…
– Браво, браво… – кричал господин, у которого был такой вид, будто все это его действительно забавляет. – Теперь следующий…
Все жители Парижа – парижане,
И все они-весельчаки:
Буржуа, рабочие, детишки,
Воробушки Парижа – парижане.
пела Мартина. И в этом припеве и в припеве третьей песенки она не сделала ошибки.
Что осталось от любви
Когда дни радости прошли?…
– Разрешите, – сказал ведущий в восторге от того, что все так хорошо идет. – Я напомню вам условия: если вы сразу же ответите на трудный вопрос, напечатанный на билете, который я сейчас предложу вам вытянуть, мы умножим ваши 27 тысяч франков на пять! Вы поняли– сумма увеличивается в пять раз? Но если вы ошибетесь, то теряете все, то есть те 27 тысяч, которые вы уже добыли в поте лица своего. В любом случае аперитив «Мондиаль» к вашим услугам. Мы предложим вам бутылочку этого великолепного эликсира бодрости и здоровья! Ну, так как же – перейдем к четвертому вопросу или остановимся?
– Продолжаем… – сказала Мартина. Словом, к концу передачи, которую Мартина заняла целиком, она выиграла 500 тысяч франков!
– Хотите продолжать, мадам? – спросил диктор.
– Нет, мсье, мне нужно как раз 500 тысяч.
Зал разразился аплодисментами. Ведущий сказал:
– Браво, мадам, вы очень находчивы и хорошо подкованы. Если будете посещать нас часто, сорвете банк. Разрешите поцеловать вам руку. Тысячу пожеланий вашему супругу, надеюсь, что он умеет ценить свое счастье… и что у вас будет много детей!
Экран покрылся светящимися полосками, затем вспышками искр. Передача окончена. Возникло объявление о фильме… Даниель выключил телевизор и продолжал сидеть в темноте до тех пор, пока не услыхал, как открылась входная дверь.
Перед ним была Мартина в натуральную величину.
– Выиграла! – сказал Даниель. – Я готов предоставить тебе любой кредит под твою смелость…
XXII. Эти розы не купишь в кредит
Многие видели Мартину по телевизору. Клиентки, консьержка, сослуживцы из «Института красоты». Вот ведь, оказывается, сколько народу смотрит телевизионные передачи. А предупредила она одного только Даниеля да еще своих у Орлеанских ворот: передача проводилась по записи через два дня после конкурса, поэтому Мартина ничем не рисковала – она уже знала о своем триумфе. Консьержка, и без того всегда любезная с Мартиной, такой работящей, такой красивой, такой аккуратной, которую – стыд и срам! – так часто оставляет в одиночестве муж… была прямо-таки в упоении, до чего же мадам Донель чудесно выглядела на экране, и как великолепно она пела! Не то, что некоторые Другие, просто удивляешься, и не стыдно им показываться перед миллионами телезрителей!
В «Институте красоты» после этой передачи престиж Мартины, маленькой богини, чрезвычайно возрос. Оказывается, она не только красива и хорошо работает, она еще и умна, разносторонне образованна, музыкальна!… Многие клиентки ее видели и говорили ей об этом хоть и с улыбкой, но и с уважением, самым настоящим уважением! Приятно вдруг стать знаменитостью: парикмахеры – их насчитывалось пятнадцать в «Институте красоты» – всегда были галантны с Мартиной, но теперь стали еще галантнее, а они в этом понимали толк, ведь целый день им приходилось иметь дело с женщинами. Некоторые из парикмахеров были очень недурны собой, молодые, холеные, приятные. Но Мартина, хоть и стала общительнее и приветливее, чем обычно, все же держалась, как всегда недоступной богиней. Ну что ж, всем было известно, что Мартина неприступна, она не просто порядочная женщина, а поистине добродетельная. Да и не одна она такова, Среди женского персонала фирмы – маникюрш, массажисток, косметичек почти все были женщины достойные: у всех были мужья, постоянные поклонники, женихи. Они уделяли так много внимания внешности, как своей, так и своих клиенток, не из легкомыслия или кокетства, просто профессия того требовала; поэтому любезность и приветливость стали для них второй натурой. Мартине прощали ее неприступный вид за хорошую работу, за исполнительность и мило шутили, что маленькая богиня, как ее называли, не хочет спуститься со своего пьедестала.
Мартине пришлось дать настоящую пресс-конференцию во время завтрака в столовой. Жинетта чуть не задушила ее в объятиях. Как ей пришла в голову такая мысль, спрашивали Мартину, как она решилась участвовать в конкурсе? Ну, сначала она пошла в радиостудию. Там, кроме нее, было много желающих, их принял какой-то человек из телестудии, такой симпатичный, с ним как-то сразу чувствуешь себя легко, честное слово… Да и вообще сама студия произвела на нее сильное впечатление: столько народу снует туда и сюда, плотно обитые материей двери с надписью «Тишина!», и такие странные стены, будто созданные для того, чтобы приглушить звук, а на самом деле наоборот! И потом одна из этих дверей вдруг открывается, и вы видите большую комнату, а в ней – целый оркестр и никакой публики!… А в тот день, когда она туда пришла – ей так повезло! – по коридору прошел сам Андрэ Клаво![10] «Я его видела совсем близко, как вот вас сейчас»… Наконец их всех провели в маленький кабинет – там-то и находился тот симпатичный господин. Им роздали билеты с вопросами, приблизительно такими же, какие зададут на публичном конкурсе, и тех, кто сумел более или менее правильно ответить, пригласили участвовать в самом конкурсе, записанном и снятом на пленку. Вот и все! «Легко сказать – все. Надо же было на это решиться!» – восклицали женщины, окружавшие Мартину. В небесно-голубых блузах, в тончайших чулках, белых босоножках на высоченных каблуках, они были приятны, красивы, восхитительны, все в них радовало глаз: нежные пастельные тона одежды, цвет лица, волос, щек, губ… Черные блестящие волосы Мартины, ее золотистая кожа даже и здесь выделяли ее как темно-красную розу среди палевых и желтых чайных роз. Мужчины тоже носили голубые блузы с застежкой на боку и высоким воротничком, как у русских рубашек. Они были гладко выбриты, с блестящими от бриллиантина волосами… Один из них – мсье Поль, очень молодой, нагрудный его карман украшали инициалы, крикнул:
– Мартина! Спойте!
И все стали повторять, скандируя:
– Спойте! Спойте!
Мартина не заставила себя долго просить и спела своим пронзительным голоском «Песенку бедняги Жана». Потом ей пришлось спеть еще одну, каждый что-нибудь заказывал: она знала весь современный репертуар, мелодию и текст от начала до конца! Официант с золотыми галунами на плечах пришел в такой восторг, что даже перестал обслуживать клиентов… В два часа мадам Дениза хлопнула в ладоши:
– По местам, мадам, мсье, в салонах вас ждут! Мартина, звездочка моя, пора за работу!…
Это еще более подчеркнуло сходство их заведения с «пансионом для молодых девиц», правда, их пансион был смешанный – и мужчины и женщины. Персонал упорхнул в кабины и салоны, чтобы придать максимум эффекта красоте полусотни дам, их ожидавших. Ловкие руки массировали, растирали, причесывали, красили, делали маникюр и педикюр, и все это обязательно сопровождалось душистыми розовыми улыбками и происходило в успокаивающе ласковой атмосфере, огражденной от вторжения резких звуков резиновыми коврами, мохнатыми полотенцами, мурлыканьем электроприборов, колпаками ароматических паровых ванн. Мартине здесь страшно нравилось. Склонившись над чьей-нибудь рукой, она могла предаваться своим мыслям, разговаривать с Даниелем, спорить с ним.
Теперь, получив 500 тысяч франков, она сразу сумеет погасить все обязательства, одна мысль о которых отравляла ей существование. Останется только оплата мехового пальто, но при ее заработке это уже детская игра… Когда-нибудь у них будет домик за городом… Раз Даниель вернулся, можно снова мечтать… Даниель вернулся! Маленький домик неподалеку от Монфор-л'Амори, где она была с мадам Денизой у ее друзей, тех самых, что жили на Елисейских полях и любили современную живопись. Как у них хорошо! Когда-нибудь… Может быть, у нее все-таки будет ребенок… Мартина подставила под руку даме чашечку с чересчур горячей водой. Дама, лежавшая с компрессом на лице, покорно окунула руку. «Осторожнее, Мартина…» – с упреком сказала косметичка, занимавшаяся лицом этой дамы…
В квартире у Орлеанских ворот телевизора не было, и семейство отправилось к одному из двух работавших в парикмахерской мсье Жоржа молодых подмастерьев, у которого был телевизор, купленный, само собой разумеется, в кредит… Когда Мартина пришла к мадам Донзер, все долго охали и ахали, но Мартина сразу почувствовала, что, по их мнению, в ее успехе было нечто скандальное, нечто такое, чего делать не принято. Нехорошо вылезать вперед, обращать на себя внимание. «У Мартины всегда так, – сказала мадам Донзер, – то ее выбирают Королевой каникул, то она выигрывает 500 тысяч франков по телеконкурсу…» В конце концов тут нет ничего предосудительного, ведь эти передачи разрешены правительством… Так же, как Национальная лотерея, бега и биржа. Сам мсье Жорж иногда покупал какие-то акции и, случалось, зарабатывал на них небольшие суммы. Ох, уж эта мне Мартина!…
– Да что же плохого я сделала? Конечно, я была неправа, когда влезла в долги, но раз они у меня завелись, лучше было их заплатить, не правда ли?
Она отдала долг мадам Донзер, причем оказалось, что вся история с золотой цепью, из-за которой в свое время было столько шума, теперь, когда она вернула деньги, уже никого не интересует. Вот вам, мсье Жорж, ваши сказки, от них даже мухи дохнут, ваше разбитое корыто и золотая рыбка! И ваш третий тур в игре! И вообще, если бы они все не приставали к ней, а Даниель в первую очередь, она бы прекрасно сумела устроиться в жизни.
Они оба пребывали в том блаженном состоянии, когда кажется возможным исполнение всех надежд и желаний. Они – вместе, в Париже, ведь зимой у Даниеля было много дел в городе. Ах, если бы он только ее послушал, если бы он сделался «пейзажистом», как она его просила! Даниель смеялся: у него нет художественных наклонностей, он не мог бы стать ни «пейзажистом», то есть инженером-дендратором, ни живописцем, ни архитектором. Он – ученый, а не художник. Но это не мешает ему любить искусство. Так же точно многие пользуются плодами науки, не будучи учеными. Творцов единицы, но творят они для миллионов людей… Оптимизм Даниеля простирался так далеко, что он отважился повезти Мартину на ферму. В своей новенькой машине. Видно, Даниель стал важным лицом в садоводческой фирме Донелей.
На ферме ничего не переменилось. Только теперь стояла зима, и поля побурели, как мех больной крысы, а лужа во дворе высохла и растрескалась. В столовой слабо теплилась эмалированная печка. Доминика сказала: «Добро пожаловать, Мартина»… и маленькая Софи, девочка с толстыми черными косами и с такими глазами, как у деда и Даниеля, преподнесла Мартине букет роз, полученный от тех Донелей, у которых есть теплицы. Завтрак был вкусный, «собачья мамаша», ссохшаяся, совсем согнувшаяся, семенила взад и вперед; свора послушных собак окружила стол… Двоюродные братья тоже присутствовали. Их плохо сшитые пиджаки были надеты на толстые фуфайки. Они молчали. Бернар, такой же противный, как всегда, заглядывал Мартине в глаза. Не хватало Поло, брата Софи, он учился в парижском лицее.
Мсье Донель был любезен, все подливал Мартине вина, накладывал ей лучшие куски. Потом, хотя была суббота, все быстро разошлись; Даниель повел Мартину к одной из башен, заставил ее пройти грязным, захламленным двором…
– Я хотел тебе показать, – сказал он, – эту башню можно оборудовать для нас с тобой.
У Мартины упало сердце. Она последовала за Даниелем внутрь башни. Винтовая лестница поднималась из нагромождения соломы, ящиков, птичьего помета, пуха, перьев…
– Посмотри, какая красивая лестница, – сказал Даниель, – иди вперед, она довольно крутая.
Просторные пустые закругленные этажи с бойницами вместо окон, а наверху площадка, с которой открывался вид во все стороны. Поселиться здесь?… Мартиной овладел страх. Страх перед теми, кто здесь жил, перед их умолкнувшими голосами, перед их судьбами. Мартина чувствовала себя хорошо только там, где до нее никто не бывал. А здесь ее сразу охватил страх.
– Это обошлось бы нам страшно дорого, – сказала она спокойно, – нужны миллионы, чтобы устроить здесь жилую квартиру… Что тебе взбрело на ум, ты ведь ненавидишь фермы со всеми удобствами?
– Возможно… я хотел это сделать для тебя. Ведь и я иногда мечтаю, вот и все.
Они молча спустились по лестнице, прошли через двор, через кухню. Комната Даниеля, их комната, была так завалена книгами, что ее не узнаешь. Появились новые полки, но книги все равно не умещались и лежали стопками и пачками во всех углах. Их комната… их общее прошлое. Мартину охватила тоска, страх, как если бы она наткнулась на привидение, потрясавшее цепями.
– Мартинетта! – позвал Даниель и обнял ее. Это был прежний Даниель. Теперешний Даниель. Время проходит неудержимо, становится воспоминанием, жизнь течет, как песок между пальцев, возникает внезапное предчувствие смерти… Мартина вскрикнула. Нет, никогда, никогда она не сможет здесь жить!
Чем меньшей культурой обладают люди, чем меньше они способны мыслить, тем скорее теряют голову. Сколько сумасшедших встречается в деревнях, там и одержимые, и блаженные, и колдуны, и колдуньи. Они окружают себя огненным кольцом предрассудков, чтобы не подпустить к себе волчью стаю неведомого. Даниель, наверно, ошибался, да, очень может быть, что он ошибался, и Мартина не была такой уж пошлой мещанкой. Она просто попала в окружение обступившей ее со всех сторон волчьей стаи неведомого. А у нее не было даже и тех предохранителей, которые существуют у людей, обладающих хотя бы самой поверхностной культурой и запасом знаний, в которые они незыблемо верят и которые являются предрассудками XX века. Великий страх вновь охватывает людей, когда познания их увеличиваются, такой страх, должно быть, знаком большим ученым, знающим достаточно, чтобы понять, что они не знают ничего.
Мартина куда меньше Даниеля защищена была от метафизических страхов. Сама-то она этого, конечно, не понимала, но жизнь, которую она для себя создала, являлась формой самозащиты, ей необходимо было спастись от непереносимых для нее страхов, и щитом для нее являлись «Институт красоты» и ее комбинированный гарнитур, столовая-гостиная. Она боялась потерять точку опоры.
Когда в воскресенье они возвращались с фермы в быстро мчавшейся машине, Даниель, не говоря ни слова, внезапно затормозил. Это было уже в Париже, у самого устья шоссе, там, где в громадных сооружениях из стекла и бетона вершится колдовство XX века, а у самого их подножия рассыпаются прахом жилые дома, доживающие долгую жизнь среди уже обреченных на сруб деревьев. Даниель поставил машину, на поросшую грязно-желтой травой обочину дороги. Машины, грузовые и легковые, пролетали мимо, почти задевая их. Мартина все ноги себе ободрала о жесткую траву, перепрыгнув вслед за Даниелем маленькую канаву и переходя на тротуар-тропинку. Среди беспорядочно расположенных старых домов оказался огороженный решеткой пролет. Калитка… Снизу вверх тянулись облетевшие розовые кусты, они уходили далеко-далеко, как бы прорывая задник театральной декорации.
– Представь себе все это летом… Тщательно спрятанные, совершенно невидимые, внезапно возникающие, как чудо, розы… Двадцать тысяч кустов, все что осталось здесь от плантаций Донелей. Париж поглотил остальное. Я хотел попрощаться именно здесь…
– Даниель, мне холодно… Что с тобой? Почему такая спешка? Ведь не на поезд же ты опаздываешь!…
– Розы не властны заставить тебя мечтать, ни когда они далеко от тебя, ни когда ты среди них. А ведь все они были для тебя. Для роз ты не нуждалась в кредите… Моя дорогая…
Он поцеловал Мартину, едва коснувшись губами ее щеки… Она пошла к машине, еле вытащив из мокрой земли свои острые каблуки, словно земля хотела удержать ее здесь вместе с благоухающим кладом, зарытым тут среди шатких камней на подступах к большому Парижу.
В «Институте красоты» после этой передачи престиж Мартины, маленькой богини, чрезвычайно возрос. Оказывается, она не только красива и хорошо работает, она еще и умна, разносторонне образованна, музыкальна!… Многие клиентки ее видели и говорили ей об этом хоть и с улыбкой, но и с уважением, самым настоящим уважением! Приятно вдруг стать знаменитостью: парикмахеры – их насчитывалось пятнадцать в «Институте красоты» – всегда были галантны с Мартиной, но теперь стали еще галантнее, а они в этом понимали толк, ведь целый день им приходилось иметь дело с женщинами. Некоторые из парикмахеров были очень недурны собой, молодые, холеные, приятные. Но Мартина, хоть и стала общительнее и приветливее, чем обычно, все же держалась, как всегда недоступной богиней. Ну что ж, всем было известно, что Мартина неприступна, она не просто порядочная женщина, а поистине добродетельная. Да и не одна она такова, Среди женского персонала фирмы – маникюрш, массажисток, косметичек почти все были женщины достойные: у всех были мужья, постоянные поклонники, женихи. Они уделяли так много внимания внешности, как своей, так и своих клиенток, не из легкомыслия или кокетства, просто профессия того требовала; поэтому любезность и приветливость стали для них второй натурой. Мартине прощали ее неприступный вид за хорошую работу, за исполнительность и мило шутили, что маленькая богиня, как ее называли, не хочет спуститься со своего пьедестала.
Мартине пришлось дать настоящую пресс-конференцию во время завтрака в столовой. Жинетта чуть не задушила ее в объятиях. Как ей пришла в голову такая мысль, спрашивали Мартину, как она решилась участвовать в конкурсе? Ну, сначала она пошла в радиостудию. Там, кроме нее, было много желающих, их принял какой-то человек из телестудии, такой симпатичный, с ним как-то сразу чувствуешь себя легко, честное слово… Да и вообще сама студия произвела на нее сильное впечатление: столько народу снует туда и сюда, плотно обитые материей двери с надписью «Тишина!», и такие странные стены, будто созданные для того, чтобы приглушить звук, а на самом деле наоборот! И потом одна из этих дверей вдруг открывается, и вы видите большую комнату, а в ней – целый оркестр и никакой публики!… А в тот день, когда она туда пришла – ей так повезло! – по коридору прошел сам Андрэ Клаво![10] «Я его видела совсем близко, как вот вас сейчас»… Наконец их всех провели в маленький кабинет – там-то и находился тот симпатичный господин. Им роздали билеты с вопросами, приблизительно такими же, какие зададут на публичном конкурсе, и тех, кто сумел более или менее правильно ответить, пригласили участвовать в самом конкурсе, записанном и снятом на пленку. Вот и все! «Легко сказать – все. Надо же было на это решиться!» – восклицали женщины, окружавшие Мартину. В небесно-голубых блузах, в тончайших чулках, белых босоножках на высоченных каблуках, они были приятны, красивы, восхитительны, все в них радовало глаз: нежные пастельные тона одежды, цвет лица, волос, щек, губ… Черные блестящие волосы Мартины, ее золотистая кожа даже и здесь выделяли ее как темно-красную розу среди палевых и желтых чайных роз. Мужчины тоже носили голубые блузы с застежкой на боку и высоким воротничком, как у русских рубашек. Они были гладко выбриты, с блестящими от бриллиантина волосами… Один из них – мсье Поль, очень молодой, нагрудный его карман украшали инициалы, крикнул:
– Мартина! Спойте!
И все стали повторять, скандируя:
– Спойте! Спойте!
Мартина не заставила себя долго просить и спела своим пронзительным голоском «Песенку бедняги Жана». Потом ей пришлось спеть еще одну, каждый что-нибудь заказывал: она знала весь современный репертуар, мелодию и текст от начала до конца! Официант с золотыми галунами на плечах пришел в такой восторг, что даже перестал обслуживать клиентов… В два часа мадам Дениза хлопнула в ладоши:
– По местам, мадам, мсье, в салонах вас ждут! Мартина, звездочка моя, пора за работу!…
Это еще более подчеркнуло сходство их заведения с «пансионом для молодых девиц», правда, их пансион был смешанный – и мужчины и женщины. Персонал упорхнул в кабины и салоны, чтобы придать максимум эффекта красоте полусотни дам, их ожидавших. Ловкие руки массировали, растирали, причесывали, красили, делали маникюр и педикюр, и все это обязательно сопровождалось душистыми розовыми улыбками и происходило в успокаивающе ласковой атмосфере, огражденной от вторжения резких звуков резиновыми коврами, мохнатыми полотенцами, мурлыканьем электроприборов, колпаками ароматических паровых ванн. Мартине здесь страшно нравилось. Склонившись над чьей-нибудь рукой, она могла предаваться своим мыслям, разговаривать с Даниелем, спорить с ним.
Теперь, получив 500 тысяч франков, она сразу сумеет погасить все обязательства, одна мысль о которых отравляла ей существование. Останется только оплата мехового пальто, но при ее заработке это уже детская игра… Когда-нибудь у них будет домик за городом… Раз Даниель вернулся, можно снова мечтать… Даниель вернулся! Маленький домик неподалеку от Монфор-л'Амори, где она была с мадам Денизой у ее друзей, тех самых, что жили на Елисейских полях и любили современную живопись. Как у них хорошо! Когда-нибудь… Может быть, у нее все-таки будет ребенок… Мартина подставила под руку даме чашечку с чересчур горячей водой. Дама, лежавшая с компрессом на лице, покорно окунула руку. «Осторожнее, Мартина…» – с упреком сказала косметичка, занимавшаяся лицом этой дамы…
В квартире у Орлеанских ворот телевизора не было, и семейство отправилось к одному из двух работавших в парикмахерской мсье Жоржа молодых подмастерьев, у которого был телевизор, купленный, само собой разумеется, в кредит… Когда Мартина пришла к мадам Донзер, все долго охали и ахали, но Мартина сразу почувствовала, что, по их мнению, в ее успехе было нечто скандальное, нечто такое, чего делать не принято. Нехорошо вылезать вперед, обращать на себя внимание. «У Мартины всегда так, – сказала мадам Донзер, – то ее выбирают Королевой каникул, то она выигрывает 500 тысяч франков по телеконкурсу…» В конце концов тут нет ничего предосудительного, ведь эти передачи разрешены правительством… Так же, как Национальная лотерея, бега и биржа. Сам мсье Жорж иногда покупал какие-то акции и, случалось, зарабатывал на них небольшие суммы. Ох, уж эта мне Мартина!…
– Да что же плохого я сделала? Конечно, я была неправа, когда влезла в долги, но раз они у меня завелись, лучше было их заплатить, не правда ли?
Она отдала долг мадам Донзер, причем оказалось, что вся история с золотой цепью, из-за которой в свое время было столько шума, теперь, когда она вернула деньги, уже никого не интересует. Вот вам, мсье Жорж, ваши сказки, от них даже мухи дохнут, ваше разбитое корыто и золотая рыбка! И ваш третий тур в игре! И вообще, если бы они все не приставали к ней, а Даниель в первую очередь, она бы прекрасно сумела устроиться в жизни.
Они оба пребывали в том блаженном состоянии, когда кажется возможным исполнение всех надежд и желаний. Они – вместе, в Париже, ведь зимой у Даниеля было много дел в городе. Ах, если бы он только ее послушал, если бы он сделался «пейзажистом», как она его просила! Даниель смеялся: у него нет художественных наклонностей, он не мог бы стать ни «пейзажистом», то есть инженером-дендратором, ни живописцем, ни архитектором. Он – ученый, а не художник. Но это не мешает ему любить искусство. Так же точно многие пользуются плодами науки, не будучи учеными. Творцов единицы, но творят они для миллионов людей… Оптимизм Даниеля простирался так далеко, что он отважился повезти Мартину на ферму. В своей новенькой машине. Видно, Даниель стал важным лицом в садоводческой фирме Донелей.
На ферме ничего не переменилось. Только теперь стояла зима, и поля побурели, как мех больной крысы, а лужа во дворе высохла и растрескалась. В столовой слабо теплилась эмалированная печка. Доминика сказала: «Добро пожаловать, Мартина»… и маленькая Софи, девочка с толстыми черными косами и с такими глазами, как у деда и Даниеля, преподнесла Мартине букет роз, полученный от тех Донелей, у которых есть теплицы. Завтрак был вкусный, «собачья мамаша», ссохшаяся, совсем согнувшаяся, семенила взад и вперед; свора послушных собак окружила стол… Двоюродные братья тоже присутствовали. Их плохо сшитые пиджаки были надеты на толстые фуфайки. Они молчали. Бернар, такой же противный, как всегда, заглядывал Мартине в глаза. Не хватало Поло, брата Софи, он учился в парижском лицее.
Мсье Донель был любезен, все подливал Мартине вина, накладывал ей лучшие куски. Потом, хотя была суббота, все быстро разошлись; Даниель повел Мартину к одной из башен, заставил ее пройти грязным, захламленным двором…
– Я хотел тебе показать, – сказал он, – эту башню можно оборудовать для нас с тобой.
У Мартины упало сердце. Она последовала за Даниелем внутрь башни. Винтовая лестница поднималась из нагромождения соломы, ящиков, птичьего помета, пуха, перьев…
– Посмотри, какая красивая лестница, – сказал Даниель, – иди вперед, она довольно крутая.
Просторные пустые закругленные этажи с бойницами вместо окон, а наверху площадка, с которой открывался вид во все стороны. Поселиться здесь?… Мартиной овладел страх. Страх перед теми, кто здесь жил, перед их умолкнувшими голосами, перед их судьбами. Мартина чувствовала себя хорошо только там, где до нее никто не бывал. А здесь ее сразу охватил страх.
– Это обошлось бы нам страшно дорого, – сказала она спокойно, – нужны миллионы, чтобы устроить здесь жилую квартиру… Что тебе взбрело на ум, ты ведь ненавидишь фермы со всеми удобствами?
– Возможно… я хотел это сделать для тебя. Ведь и я иногда мечтаю, вот и все.
Они молча спустились по лестнице, прошли через двор, через кухню. Комната Даниеля, их комната, была так завалена книгами, что ее не узнаешь. Появились новые полки, но книги все равно не умещались и лежали стопками и пачками во всех углах. Их комната… их общее прошлое. Мартину охватила тоска, страх, как если бы она наткнулась на привидение, потрясавшее цепями.
– Мартинетта! – позвал Даниель и обнял ее. Это был прежний Даниель. Теперешний Даниель. Время проходит неудержимо, становится воспоминанием, жизнь течет, как песок между пальцев, возникает внезапное предчувствие смерти… Мартина вскрикнула. Нет, никогда, никогда она не сможет здесь жить!
Чем меньшей культурой обладают люди, чем меньше они способны мыслить, тем скорее теряют голову. Сколько сумасшедших встречается в деревнях, там и одержимые, и блаженные, и колдуны, и колдуньи. Они окружают себя огненным кольцом предрассудков, чтобы не подпустить к себе волчью стаю неведомого. Даниель, наверно, ошибался, да, очень может быть, что он ошибался, и Мартина не была такой уж пошлой мещанкой. Она просто попала в окружение обступившей ее со всех сторон волчьей стаи неведомого. А у нее не было даже и тех предохранителей, которые существуют у людей, обладающих хотя бы самой поверхностной культурой и запасом знаний, в которые они незыблемо верят и которые являются предрассудками XX века. Великий страх вновь охватывает людей, когда познания их увеличиваются, такой страх, должно быть, знаком большим ученым, знающим достаточно, чтобы понять, что они не знают ничего.
Мартина куда меньше Даниеля защищена была от метафизических страхов. Сама-то она этого, конечно, не понимала, но жизнь, которую она для себя создала, являлась формой самозащиты, ей необходимо было спастись от непереносимых для нее страхов, и щитом для нее являлись «Институт красоты» и ее комбинированный гарнитур, столовая-гостиная. Она боялась потерять точку опоры.
Когда в воскресенье они возвращались с фермы в быстро мчавшейся машине, Даниель, не говоря ни слова, внезапно затормозил. Это было уже в Париже, у самого устья шоссе, там, где в громадных сооружениях из стекла и бетона вершится колдовство XX века, а у самого их подножия рассыпаются прахом жилые дома, доживающие долгую жизнь среди уже обреченных на сруб деревьев. Даниель поставил машину, на поросшую грязно-желтой травой обочину дороги. Машины, грузовые и легковые, пролетали мимо, почти задевая их. Мартина все ноги себе ободрала о жесткую траву, перепрыгнув вслед за Даниелем маленькую канаву и переходя на тротуар-тропинку. Среди беспорядочно расположенных старых домов оказался огороженный решеткой пролет. Калитка… Снизу вверх тянулись облетевшие розовые кусты, они уходили далеко-далеко, как бы прорывая задник театральной декорации.
– Представь себе все это летом… Тщательно спрятанные, совершенно невидимые, внезапно возникающие, как чудо, розы… Двадцать тысяч кустов, все что осталось здесь от плантаций Донелей. Париж поглотил остальное. Я хотел попрощаться именно здесь…
– Даниель, мне холодно… Что с тобой? Почему такая спешка? Ведь не на поезд же ты опаздываешь!…
– Розы не властны заставить тебя мечтать, ни когда они далеко от тебя, ни когда ты среди них. А ведь все они были для тебя. Для роз ты не нуждалась в кредите… Моя дорогая…
Он поцеловал Мартину, едва коснувшись губами ее щеки… Она пошла к машине, еле вытащив из мокрой земли свои острые каблуки, словно земля хотела удержать ее здесь вместе с благоухающим кладом, зарытым тут среди шатких камней на подступах к большому Парижу.
XXIII. Сорока-воровка
Мартина часто виделась с мадам Денизой. Мадам Дениза называла ее «моя маленькая любимица» и очень охотно брала с собой, ведь всем приятно смотреть на молодую и красивую девушку. И еще к тому же прекрасно играющую в бридж. Представитель автомобильной фирмы, друг мадам Денизы кстати сказать уже ставший ее мужем – они сыграли свадьбу без шума, – любил общество красивых женщин; едва только завидит Мартину, сразу веселеет. С этим бывшим гонщиком не всегда было легко, он часто скучал, впадал в мрачность, ему недоставало волнующих ощущений: головоломного риска гонок, криков толпы, легкой наживы, не говоря уже о смертельной опасности. В данный момент он собирался открыть ультрамодный ночной клуб, как гонщик он был достаточно известен в определенных кругах, и это ему поможет, а вдвоем с мадам Денизой, у которой связи в обществе, они бесспорно сумеют извлечь выгоду из такого дела. Они много выезжали, встречались с разными людьми. Мадам Денизу все время удивляло, что Мартина неохотно соглашалась их сопровождать, не искала развлечений. Странная женщина, любая другая на ее месте с этим вечно отсутствующим мужем… Пусть только Мартина не притворяется, с мужем у нее не все гладко. Не будет же она всю жизнь ждать своего Даниеля.
Словом, если бы Мартина хотела, то могла бы все вечера проводить с мадам Денизой и ее супругом, присутствовала бы на всех премьерах и вернисажах. Но она чаще всего отказывалась, постепенно становясь все более замкнутой и нелюдимой. Иногда у мадам Денизы даже появлялась мысль, нет ли у нее любовника? Случалось, что она приглашала Мартину позавтракать вместе, но между ними не возникало настоящей близости, они болтали о тряпках, о бридже. Мартина предпочитала поэтому завтракать с Жинеттой, такой же маникюршей, как и она сама. Жинетта – завзятая сплетница, с ней можно было посмеяться вволю. Завтрак им заменяли пирожные. Они были на «ты», а мадам Денизу следовало величать на «вы». Она чересчур аристократична, ее седина внушала Мартине уважение. Мадам Денизе это нравилось. Хотя они и не пускались друг с другом в откровенности, все же у них установились хорошие отношения.
Вот почему в тот день, когда сообщили, что мадам Дениза просит ее зайти, Мартина ничуть не удивилась, спокойно закончила маникюр и пошла ее разыскивать. Мадам Дениза оказалась в столовой, где в это время дня никого не бывало.
Мадам сразу взяла быка за рога:
– Знаете ли вы, Мартина, что есть вещи, которые не принято делать, хоть они и не караются законом? Тут речь идет об элементарной порядочности, и никогда еще у нас не случалось ничего подобного…
– О чем вы говорите, мадам?
– Не прикидывайтесь дурочкой, Мартина. Вы бледны как полотно, значит, прекрасно поняли, о чем я говорю…
Мартина молчала, побледнев так, что даже губы побелели.
– Вы переманивали наших дам и создавали себе частную клиентуру… и это жульничество продолжается уже более года. Если бы кто-нибудь другой сделал нечто подобное, мы давно бы это обнаружили, но вам мы так слепо доверяли… Что бы вы сказали о закройщице, которая, работая в большом «Доме мод», открыла бы небольшое ателье и переманивала туда клиентов ради собственной выгоды?
– Это совсем другое дело, – прошептала Мартина побелевшими, холодными, почти онемевшими губами, – она бы воровала модели… А мне нужны деньги… вы платите мало…
– И вы еще выражаете недовольство!… Так или иначе, вы сознаетесь… Нужда в деньгах никогда не служила оправданием воровства. Вы можете пройти в кассу. У нас работают только порядочные люди.
Сорока. Черная сорока-воровка. Обозленная, Мартина шла, не замечая ни чудесных витрин на улице Сент-Онорэ, ни красивых блестящих вещей. В кармане у нее были отполированные гладкие шарики, украденные ею у братьев, а мать орала: «Сорока! Сорока-воровка, вот ты кто!» Ей привиделась сорока на белой скатерти столика в саду гостиницы, где она провела свою первую брачную ночь. Как разозлилась эта птица, когда ее хотели прогнать со стола. Вцепилась клювом в скатерть и дернула. И это понятно: ее гнали. Надо будет признаться Даниелю, что и его Мартину выгнали. Когда он вернется. Но после поездки на ферму он больше не возвращался и не писал. А ведь они тогда не поссорились. То, что случилось, было хуже ссоры. Теперь она боится, как бы он не приехал. Что она ему скажет? Ведь Даниель не знал, что она поступила против правил порядочных людей, занималась темными делишками, тайком от мадам Денизы, Жинетты, от всех в «Институте красоты». Даниель обо всем этом понятия не имел. Надо будет придумать, как ему теперь рассказать. Но ей ничего не приходило в голову… С чего бы это вдруг ссориться с кем-нибудь в фирме, где все были так ею довольны? Она может сказать, что сама ушла по собственному капризу, все ей там осточертело, каждый день одно и то же… Нет, и так не годится… Даниель слишком хорошо знает, что ей как раз нравится делать ежедневно одно и то же, она ненавидит перемены.
Словом, если бы Мартина хотела, то могла бы все вечера проводить с мадам Денизой и ее супругом, присутствовала бы на всех премьерах и вернисажах. Но она чаще всего отказывалась, постепенно становясь все более замкнутой и нелюдимой. Иногда у мадам Денизы даже появлялась мысль, нет ли у нее любовника? Случалось, что она приглашала Мартину позавтракать вместе, но между ними не возникало настоящей близости, они болтали о тряпках, о бридже. Мартина предпочитала поэтому завтракать с Жинеттой, такой же маникюршей, как и она сама. Жинетта – завзятая сплетница, с ней можно было посмеяться вволю. Завтрак им заменяли пирожные. Они были на «ты», а мадам Денизу следовало величать на «вы». Она чересчур аристократична, ее седина внушала Мартине уважение. Мадам Денизе это нравилось. Хотя они и не пускались друг с другом в откровенности, все же у них установились хорошие отношения.
Вот почему в тот день, когда сообщили, что мадам Дениза просит ее зайти, Мартина ничуть не удивилась, спокойно закончила маникюр и пошла ее разыскивать. Мадам Дениза оказалась в столовой, где в это время дня никого не бывало.
Мадам сразу взяла быка за рога:
– Знаете ли вы, Мартина, что есть вещи, которые не принято делать, хоть они и не караются законом? Тут речь идет об элементарной порядочности, и никогда еще у нас не случалось ничего подобного…
– О чем вы говорите, мадам?
– Не прикидывайтесь дурочкой, Мартина. Вы бледны как полотно, значит, прекрасно поняли, о чем я говорю…
Мартина молчала, побледнев так, что даже губы побелели.
– Вы переманивали наших дам и создавали себе частную клиентуру… и это жульничество продолжается уже более года. Если бы кто-нибудь другой сделал нечто подобное, мы давно бы это обнаружили, но вам мы так слепо доверяли… Что бы вы сказали о закройщице, которая, работая в большом «Доме мод», открыла бы небольшое ателье и переманивала туда клиентов ради собственной выгоды?
– Это совсем другое дело, – прошептала Мартина побелевшими, холодными, почти онемевшими губами, – она бы воровала модели… А мне нужны деньги… вы платите мало…
– И вы еще выражаете недовольство!… Так или иначе, вы сознаетесь… Нужда в деньгах никогда не служила оправданием воровства. Вы можете пройти в кассу. У нас работают только порядочные люди.
Сорока. Черная сорока-воровка. Обозленная, Мартина шла, не замечая ни чудесных витрин на улице Сент-Онорэ, ни красивых блестящих вещей. В кармане у нее были отполированные гладкие шарики, украденные ею у братьев, а мать орала: «Сорока! Сорока-воровка, вот ты кто!» Ей привиделась сорока на белой скатерти столика в саду гостиницы, где она провела свою первую брачную ночь. Как разозлилась эта птица, когда ее хотели прогнать со стола. Вцепилась клювом в скатерть и дернула. И это понятно: ее гнали. Надо будет признаться Даниелю, что и его Мартину выгнали. Когда он вернется. Но после поездки на ферму он больше не возвращался и не писал. А ведь они тогда не поссорились. То, что случилось, было хуже ссоры. Теперь она боится, как бы он не приехал. Что она ему скажет? Ведь Даниель не знал, что она поступила против правил порядочных людей, занималась темными делишками, тайком от мадам Денизы, Жинетты, от всех в «Институте красоты». Даниель обо всем этом понятия не имел. Надо будет придумать, как ему теперь рассказать. Но ей ничего не приходило в голову… С чего бы это вдруг ссориться с кем-нибудь в фирме, где все были так ею довольны? Она может сказать, что сама ушла по собственному капризу, все ей там осточертело, каждый день одно и то же… Нет, и так не годится… Даниель слишком хорошо знает, что ей как раз нравится делать ежедневно одно и то же, она ненавидит перемены.