Стоявший в коридоре Леха Килла, прижавшись ухом к узкой щелочке между дверью и косяком, слышал обрывки разговора, правда, не разбирал отдельных слов. Базарили слишком тихо. Леха переминался с ноги на ногу, думая о том, что его друга кидают уж слишком грубо, по-пролетарски. Мол, утрись, чувак, топай по адресу и забудь те тридцать штукарей, как пьяный сон. Будто речь не о деньгах, а об окурках, что по вечерам собирает с пола старик Рембо.
Леха вытащил из кармана штанов бильярдный шар, с нежностью подышал на него, затем потер шар о свитер. Кажется, пора вмешаться. Иначе этот Ольшанский и его мордовороты, недолго думая, перейдут от говорильни к решительным действиям. Вдалеке, в самом конце полутемного коридора, ведущего в зал игровых автоматов, показалась фигура Ошпаренного. В руке он держал пожарный багор. За Димоном брел долговязый малый в светлой рубашке. Остановившись, Димон посмотрел на Леху. Тот махнул рукой, мол, занимайтесь своими делами, у меня все схвачено. И прижался щекой к двери, вслушиваясь в звуки, долетавшие из бильярдной.
Ольшанский продолжал изгаляться.
— У студента свадьба на носу, «фольксваген» хотел прикупить, — говорил он. — И тут ему на фарт фуфло кидают. Обидно, а? Ладно, земляк, сам говорил, что деньги навоз. Мои ребята пообещали разобраться с тем залетным кентом. А они слово держат. Нет в жизни худа без добра. Скажешь этой швабре, то есть невесте, что без денег жениться не можешь. Не хочешь выглядеть на своей свадьбе, как нищий лох. И поставишь точку в вашем романе. Умный человек тот, кто любой минус сумеет превратить в плюс. Усек, братан? Ну, чего ты набычился? Сделай рожу попроще.
— Конечно, — легко согласился Рама. — Запросто сделаю.
И он выплеснул остаток пива в физиономию собеседника. Коротко размахнувшись, съездил основанием кружки по переносице Ольшанского. На нежно-розовый галстук брызнула кровь.
Коротко вскрикнув, Ольшанский свалился с табурета на пол. Одной рукой уперся в керамические плитки, другой схватился за нос. На ощупь кость оказалась мягкой и подвижной. Кажется, нос сломан. А боль такая, что слезы выступили, перед глазами разбежались красные козявки. Ольшанский промычал что-то невразумительное, почувствовав, что студент каблуком ботинка наступил ему на пальцы.
— А-а-а, мать твою, — Ольшанский, дернув рукой, попытался освободить ее из-под чужой ноги, не вышло. — Пусти-и-и, гнида. Я сказал…
Он не успел закончить фразу, получив носком башмака в нижнюю челюсть. Охранники, совершенно не готовые к такому повороту событий, не сразу поняли, что случилось. Они отказывались верить собственным глазам. Бритоголовый Кеша в изумлении открыл пасть, показав пару фикс. Володя едва не икнул от неожиданности. Какой-то беспородный студент, который собственного дерьма не стоит, в наглую попер на хозяина, саданув ему кружкой по лицу. Нос Ольшанского, красивый прямой нос, в момент сделался похожим на разжеванный сигарный окурок, только дым не шел. Да еще ногой приложил хозяина… Это выше человеческого понимания. Парня только что обули на тридцать штук, да, это большие деньги. Но лучше остаться без них, чем без головы.
Маркер, опомнившись первым, шагнул вперед, хотел схватить с прилавка бутылку и нанести Раме удар по голове, но на барной стойке стояли лишь две стеклянные пепельницы, похожие на чайные блюдца. Тогда маркер, выставив вперед левую полусогнутую руку, сделал несколько шагов к Раме. Отвел назад правый кулак, стараясь решить исход дела парой прицельных ударов по морде. Но неожиданно, заглянув в глаза противника, засомневался в успехе.
— Помогите, охрана, — наступая на Петю, вдруг гаркнул маркер во все горло. — Охрана… Сюда…
Он хотел крикнуть еще что-то, но вспомнил, что на помощь звать некого. В зале игровых автоматов его вопли наверняка никто не слышит. А возле служебной двери сидит какой-то вахлак из частного охранного агентства, никчемный мужик, который, услышав слова «бандиты», кинется в сортир менять мокрые подштанники. Но это не беда. Их тут трое здоровых мужиков, не считая Ольшанского. Расклад три к одному. Нормально. Наживший опыт в кулачных потасовках, маркер мнил себя крупным специалистом в этом вопросе. Беда в том, что двигался он слишком медленно, а в руках будто тормоза стояли.
— Не подходи к нему, — крикнул Володя маркеру. — Сейчас я его сам пришпилю… В сторону. Не мешай. Я сказал, уйди с линии огня…
Маркер попятился. Володя сунул руку за пазуху в подплечную кобуру. Внутри, на дне кобуры, был закреплен выбрасыватель, специальная пружинка в пластиковом кожухе. Стоило лишь расстегнуть кожаную перепонку, закрепляющую пистолет, и ствол сам выскакивал наружу, пистолетная рукоятка оказывалась в ладони стрелка.
Оставалось снять пушку с предохранителя и нажать на спусковой крючок. Две-три секунды, и все будет кончено.
— Эй, хреносос. Я к тебе обращаюсь. Мудила с пушкой…
Незнакомый голос, долетевший из-за спины, заставил Володю повернуться на сто восемьдесят градусов и встать лицом к двери. На пороге появился тот малый, что вышел из бильярдной последним. Каким хреном его сюда занесло? Вернулся? Но зачем? Чтобы сдохнуть за компанию со студентом. Только так, не иначе. Через год-другой два обезображенных до неузнаваемости тела найдут рядышком в какой-нибудь выгребной яме. Судебный эксперт определит по зубам, что это были молодые люди, но личности погибших так и не установят. И все, конец следствию. Володя крепко сжал пятерней рукоятку пистолета, вытащил ствол из-под пиджака.
— Лови, сука, — заорал Леха Килла.
Он уже отвел назад руку с зажатым в ней бильярдным шаром. И, вложившись в бросок, запустил свой снаряд в Володю. Противников разделяли метров десять, не больше, Леха не мог промахнуться. Он метил в грудь, но попал чуть ниже. Охранник не успел ни поперхнуться, ни увернуться…
Рембо, бросив протирать полотенцем безупречно чистые кружки, нырнул под прилавок. Если в бильярдной начиналась потасовка, а такие штуки тут случались, старик без промедления занимал свое безопасное место. И не вылезал наверх, пока драка не кончится и не осядет пыль.
Володя, схватившись за живот, охнул, ноги против воли согнулись в коленях, тупорылый «Зауэр» девятого калибра вывалился из разжавшихся пальцев. Ударившись рукояткой об пол, отлетел куда-то в сторону. Володя уже не первый год тусовался в разных бильярдных. Охраняя задницу Ольшанского, принимал участие в бесчисленных жестоких драках, поножовщине, даже перестрелках. Было дело, его резали бритвой, кололи пером, пару раз он получал кием по хребту. Но вот бильярдным шаром в живот еще не попадали. В брюхе что-то заклокотало, будто туда засыпали полпачки стирального порошка «Лоск» и запустили барабан стиральной машины. Удар оказался страшным по своей силе, такие удары измеряют даже не килограммами — тоннами. Боль подкатила через пару секунд.
Охранник согнулся пополам, рухнул на пол.
Какой жизненно важный орган находится под ребрами справа? Кажется, печень. В таком случае оболочка печени наверняка лопнула. Сейчас начнется внутреннее кровотечение, которое вряд ли остановят даже в реанимации. Он сдохнет на операционном столе, а врач, который будет копаться в его ливере, наверняка окажется каким-нибудь сопливым и безграмотным хачиком. Лепила купил диплом медицинского университета, притащив ректору чемодан грязного нала. И в больницу устроился, склеив на лапу главного врача, устроился, чтобы стричь купоны, а не людей с того света вытаскивать.
Катаясь по полу, Володя боролся с нестерпимой болью и со своими ужасными мыслями, которые были во сто крат хуже физической боли.
Дыхание перехватило, лицо Пети медленно наливалось синевой. Он, вытянув руки вверх, попробовал просунуть большие пальцы за щеки маркера и разорвать ему пасть. Но тот острыми зубами тяпнул за мизинец, едва не откусив его. Изогнув спину, Рама развел руки в стороны и чашечками ладоней хватил маркера по ушам. Тот выпустил из рук ворот рубахи, но тут же сдавил его с новой силой.
В зале игровых автоматов два менеджера, охранник и кассир, заложив руки за голову, стояли в тесном пространстве между боковой стеной и холодильником с газировкой. Всех игроков уже вывели, входные двери заперты.
— Я обращаюсь ко всем, — громко говорил Димон. — Вы не пострадаете, если будете вести себя нормально. Оставайтесь на месте. Руки не опускать. Не оборачиваться, что бы вы ни услышали. И не шептаться. Все понятно?
— Понятно, — ответил за всех охранник. — Только можно я левую руку опущу. У меня радикулит. В спину стреляет, когда я левую руку поднимаю.
— Опусти, — разрешил Димон. — Но держи ее так, чтобы я видел.
Он засунул пистолет под ремень. Поднял с пола багор с заостренным крюком на конце. Костян Кот пожарным топором уже обрубил электрокабели, тянувшиеся из служебного помещения к игровым автоматам. Теперь можно начинать. Он взмахнул топором с длинной рукояткой и всадил лезвие в автомат. По сторонам, как осколки гранаты, брызнули мелкие стекла. Костян рубанул еще раз, с плеча, со всего маху. Повернув топор вперед топорищем, раздолбал соседний автомат.
— Не оборачиваться, — снова крикнул Леха Килла.
Крюком багра он зацепил автомат у противоположной стены. Дернул на себя длинную рукоятку. Автомат наклонился, Леха дернул сильнее. Однорукий бандит повалился на пол. Леха зацепил заднюю панель, выдрал ее, несколько раз ударил крюком по электронной плате, расколов ее на десятки частей. Не теряя времени, зацепил второй автомат, рванул на себя.
Костян работал топором, как лесоруб. Изрубив несколько автоматов, он перевел дух. Шагнул к фонтанчику и наотмашь рубанул по башке каменного мальчика, писающего в воду. Голова слетела с плеч, как кочан капусты. Перелетев фонтан, покатилась по полу.
— А, не нравится, — самому себе сказал Кот и рубанул мальчика по выпуклому животу.
Полетела крошка из искусственного камня. Фигура устояла. Костян пару раз навернул мальцу по спине. От левого плеча до правого колена пошла глубокая трещина. Менеджер Трофименко при каждом новом ударе тихо шмыгал носом и постанывал, будто топором охаживали не каменную фигуру, а его лично. Теперь о прибавке к зарплате, обещанной хозяином на прошлой неделе, придется навсегда забыть, потому что прибавлять не за что. Зала игровых автоматов, считай, больше не существует. Конечно, Трофименко найдет себе новое теплое местечко. Но когда это случится? Большой вопрос.
Скосив глаза на стоящего рядом пожилого охранника, менеджер с удивлением заметил, что мужик улыбается детской счастливой улыбкой. Этому хрену никогда не нравилось здесь работать. Мужик служит в охранном агентстве, нанят по договору. Он постоянно жалуется, что, сидя на стуле у дверей, простывает на сквозняке, любит повторять, что его доконал радикулит и еще тридцать три хронических болезни. Таким охранникам место в доме инвалидов. Он своей работой не дорожит. И будет рад, если его переведут охранять какой-нибудь пивняк или баню, а еще лучше, публичный дом. Трофименко чуть повернул голову, глянул на то, что происходит за его спиной. Фигура писающего мальчика грохнулась на пол и разлетелась на куски. На месте, где он только что стоял, забил водяной фонтанчик.
— Не оборачиваться, — рявкнул Кот. — Слышь ты, фитиль сраный, я к тебе обращаюсь. Еще раз повернешь башку и останешься без нее.
Сердце Трофименко снова провалилось вниз, как тогда, в полутемном коридоре. Он замер на месте и больше не шевелился, слыша за спиной удары топора по игровым автоматам.
Нейтрализацию Лехи Киллы взял на себя бритоголовый Кеша. Он медленно двинулся к двери, на ходу закатывая рукава толстовки. На правом предплечье мелькнула татуировка: две птички летят по небу на фоне солнца, восходящего над горизонтом. Под рисунком женское имя Светлана и крупно слово ГУСИ — где увижу, сразу изнасилую. Татуировка выцвела, буквы едва читались.
Леха Килла взмахнул курткой с бильярдными шарами в кармане, целя в голову Кеше. Но тот сумел увернуться, наклонив корпус, и тяжелые шары не задели его. Килла шагнул назад, бросил куртку, решив, что второй раз размахнуться противник ему не даст. Кеша, на счастье, не таскал с собой ни ствола, ни боевого ножа, считая, что в бильярдной эти штуки без надобности, он больше надеялся на свои тяжелые кулаки. И пускал их в ход не раздумывая, при каждом удобном случае.
Кеша сделал выпад, хотел провести прямой удар, основанием ладони навернуть по морде молодого человека. Но Килла оказался проворнее, ушел в сторону, отмахнулся, ребром ладони ударив Кешу в шею. Тот только поморщился, такие фокусы в стиле ретро с ним не пройдут. Он учился мордобою не на мягких матах в спортивных залах, а в мордовской колонии строгого режима. И остался жив только потому, что хорошо усвоил все уроки.
Килла уже понял, что перед ним не мальчик для битья, а серьезный накачанный мужик, которого не собьешь с ног прицельной зуботычиной. Схватив со стола кий, он провел по ногам Кеши секущий удар, будто траву косил. Но противник, устояв, справился с болью, осторожно шагнул вперед. Отступая задом к стене, Килла с силой, словно пикой, ткнул острым концом кия в бедро нападавшего, заставив Кешу остановиться. Леха хотел замахнуться и навернуть охраннику сверху по голове турняком кия, но понял, что и замах провести не успевает. В ближнем бою кий не понадобится.
Охранник, приволакивая ушибленную ногу, сократил дистанцию, он шел на отступавшего к стене Леху медленно и твердо, как танк. Выставил вперед левое предплечье с татуировкой, оскалил зубы, готовый резко пойти на сближение, дать заднюю подножку, повалить противника. И, переведя драку в партер, раздолбать литыми кулаками физиономию Киллы, а потом перегрызть ему горло.
Пятясь назад, Леха ухватил турняк кия обеими руками, попытался нанести удар наотмашь по голове. Но лысый Кеша легко ушел от кия, согнув ноги в коленях, пригнулся, наклонил корпус, и все дела. Шагнув к Лехе, уже бросившему кий, перенес вес корпуса на левую ногу и резко въехал противнику левой ногой. Удар подметкой пришелся в бедро и оказался таким сильным, что Леха едва устоял на ногах, вцепившись в борт бильярдного стола. В следующую секунду Килла получил прямой удар основанием ладони в лицо. Он продолжал отступать, пока не ткнулся спиной в стену. И получил новый удар, кулаком под сердце.
После минутной отключки Ольшанский стал приходить в себя. Он открыл глаза и ощупал сломанный нос и разбитый затылок. Боль в голове такая, будто в нее врезалось пушечное ядро. Он протер кулаком залитые кровью веки, старясь понять, что же происходит вокруг. Толмач лежал на спине под бильярдным столом. В нескольких метрах от него, ближе к входной двери, корчился, схватившись за живот, Володя. Видимо, пока Ольшанский находился в отключке, в его телохранителя пальнули из пистолета. Продырявили живот, и теперь бедолага корчится в предсмертных конвульсиях, доживая последние минуты. Скоро он вытянет ноги и затихнет навсегда. Жаль человека, при жизни он неплохо играл в шашки…
Ольшанский слышал какую-то близкую возню, чье-то хриплое дыхание. Ясно, в бильярдной происходит потасовка между его ребятами и залетными бандюганами. Время от времени доносились глухие удары, происхождение которых понять было трудно, даже невозможно. Кажется, где-то далеко, в зале игровых автоматов или служебном помещении, кто-то долбит кувалдой по жести. И еще едва слышатся звуки бьющегося стекла.
Толмач подумал, что вся эта история со студентом бильярдистом оказалась чистой подставой. Какие-то люди очень хотят прямой наводкой переправить его с этого света в могилу. Сейчас бандиты разберутся с охраной, а потом вспомнят о хозяине. И нет возможности отлежаться под бильярдом, как солдат в окопе, переждать минуту опасности. Скоро Ольшанского, ухватив за волосы, вытащат на свет божий и кончат, разрядив в лицо пистолетную обойму. Или просто перережут глотку.
Толмач тихо застонал, кажется, мысли причиняли ему боль.
Перевернувшись на живот, стал вертеть головой по сторонам, стараясь разглядеть, что происходит вокруг. Но кровь, сочившаяся из пореза над бровью, попадала в глаза. Он видел то чьи-то ноги, то фиолетовые круги и снова ноги. Где же его спасение, где оно? Он не может провалиться сквозь землю, не может бежать, не в силах даже подняться на ноги без посторонней помощи. На мгновение блуждающий взгляд остановился. На полу прямо перед Ольшанским лежал немецкий пистолет «Зауэр».
Вытянув руку, Толмач схватил пушку. Скользкими окровавленными пальцами нащупал предохранитель, потянул на себя затвор, просунул указательный палец в спусковую скобу. Рука тряслась, ствол выписывал в воздухе восьмерки.
Чтобы справиться с дрожью, Ольшанский уперся локтем в пол, плохо представляя себе, куда именно нужно целиться, но зато хорошо понимая, что промедление смерти подобно.
Он выстрелил в ближнюю к себе мишень, кажется, чью-то ногу. Или руку. Но почему-то попал в огромное зеркало, укрепленное на стене. Зеркало разлетелось на тысячи осколков, битое стекло засыпало пол. Ольшанский окончательно потерял ориентиры, кровь попала в глаза, а боль в голове сделалась невыносимой. Толмач пальнул на звук, даже не соображая, кто, собственно, эти звуки издает. Послышались крики, матерная ругань. Ольшанский узнал голос маркера.
Черт, кажется, он подстрелил своего человека.
В замкнутом пространстве бильярдной пистолетные хлопки казались пушечной канонадой, от которой закладывало уши. По керамическим плиткам пола запрыгали горячие гильзы. Ольшанский услышал, как что-то тяжелое повалилось на бильярд. На игровой стол, спасаясь от пуль, прыгнул какой-то человек.
Толмач перевернулся с живота на спину и дважды выстрелил вверх. Пули прошили стол, разбили пластиковую подсветку, висевшую над бильярдом, треснул подвесной потолок, сверху посыпались осколки пластика и сухая штукатурка, заискрила электропроводка. Мимо. Значит, человек успел соскочить со стола. Или он все еще наверху? Ольшанский выстрелил еще раз. Гильза, вылетевшая из выбрасывателя, попала за ворот рубашки, обожгла кожу. Он перевернулся на живот, теперь он почти ничего не видел. Где-то слева звякнули осколки зеркала, Ольшанский дважды пальнул в ту сторону. Снова нажал на спусковой крючок, но на этот раз выстрела не последовало — в горячке, даже не заметив, расстрелял всю обойму.
— Стоять! Всем стоять, твари! — крикнул какой-то мужчина. — К стене! Ты, сука, к стене. Или шмаляю.
Голос показался Ольшанскому знакомым. Сто к одному, он слышал этот голос совсем недавно. Если бы голова соображала чуть лучше, можно было точно вспомнить. Есть, сообразил. Дело было в подземном гараже недостроенного дома на улице Речников. Ольшанский почувствовал, как от страха похолодели ноги. Господи, лучше бы ничего не вспоминал…
Ольшанский отбросил в сторону бесполезный пистолет. Вдыхая запах горелого пороха, поплевал на ладони, постарался протереть глаза, чтобы хоть что-то разглядеть, что-то понять. На пару секунд он смежил веки, не успев разлепить их, почувствовал, как что-то тяжелое навалилось на грудь. Справа в верхнюю челюсть врезался тяжелый кулак, слева кулак влепился в ухо.
— Я вас прошу, — собрав последние силы, крикнул Ольшанский, даже не понимая, к кому он обращается. — Я вас заклинаю… Послушайте, только послушайте…
Но его никто не слушал. Чьи-то проворные руки распахнули пиджак. Вытащили из внутреннего кармана стопку стодолларовых банкнот, те самые пять тысяч баксов.
— Послушайте…
Получив новый удар кулаком в лицо, Ольшанский лишился чувств.
Часть третья
Глава первая
Леха вытащил из кармана штанов бильярдный шар, с нежностью подышал на него, затем потер шар о свитер. Кажется, пора вмешаться. Иначе этот Ольшанский и его мордовороты, недолго думая, перейдут от говорильни к решительным действиям. Вдалеке, в самом конце полутемного коридора, ведущего в зал игровых автоматов, показалась фигура Ошпаренного. В руке он держал пожарный багор. За Димоном брел долговязый малый в светлой рубашке. Остановившись, Димон посмотрел на Леху. Тот махнул рукой, мол, занимайтесь своими делами, у меня все схвачено. И прижался щекой к двери, вслушиваясь в звуки, долетавшие из бильярдной.
Ольшанский продолжал изгаляться.
— У студента свадьба на носу, «фольксваген» хотел прикупить, — говорил он. — И тут ему на фарт фуфло кидают. Обидно, а? Ладно, земляк, сам говорил, что деньги навоз. Мои ребята пообещали разобраться с тем залетным кентом. А они слово держат. Нет в жизни худа без добра. Скажешь этой швабре, то есть невесте, что без денег жениться не можешь. Не хочешь выглядеть на своей свадьбе, как нищий лох. И поставишь точку в вашем романе. Умный человек тот, кто любой минус сумеет превратить в плюс. Усек, братан? Ну, чего ты набычился? Сделай рожу попроще.
— Конечно, — легко согласился Рама. — Запросто сделаю.
И он выплеснул остаток пива в физиономию собеседника. Коротко размахнувшись, съездил основанием кружки по переносице Ольшанского. На нежно-розовый галстук брызнула кровь.
Коротко вскрикнув, Ольшанский свалился с табурета на пол. Одной рукой уперся в керамические плитки, другой схватился за нос. На ощупь кость оказалась мягкой и подвижной. Кажется, нос сломан. А боль такая, что слезы выступили, перед глазами разбежались красные козявки. Ольшанский промычал что-то невразумительное, почувствовав, что студент каблуком ботинка наступил ему на пальцы.
— А-а-а, мать твою, — Ольшанский, дернув рукой, попытался освободить ее из-под чужой ноги, не вышло. — Пусти-и-и, гнида. Я сказал…
Он не успел закончить фразу, получив носком башмака в нижнюю челюсть. Охранники, совершенно не готовые к такому повороту событий, не сразу поняли, что случилось. Они отказывались верить собственным глазам. Бритоголовый Кеша в изумлении открыл пасть, показав пару фикс. Володя едва не икнул от неожиданности. Какой-то беспородный студент, который собственного дерьма не стоит, в наглую попер на хозяина, саданув ему кружкой по лицу. Нос Ольшанского, красивый прямой нос, в момент сделался похожим на разжеванный сигарный окурок, только дым не шел. Да еще ногой приложил хозяина… Это выше человеческого понимания. Парня только что обули на тридцать штук, да, это большие деньги. Но лучше остаться без них, чем без головы.
Маркер, опомнившись первым, шагнул вперед, хотел схватить с прилавка бутылку и нанести Раме удар по голове, но на барной стойке стояли лишь две стеклянные пепельницы, похожие на чайные блюдца. Тогда маркер, выставив вперед левую полусогнутую руку, сделал несколько шагов к Раме. Отвел назад правый кулак, стараясь решить исход дела парой прицельных ударов по морде. Но неожиданно, заглянув в глаза противника, засомневался в успехе.
— Помогите, охрана, — наступая на Петю, вдруг гаркнул маркер во все горло. — Охрана… Сюда…
Он хотел крикнуть еще что-то, но вспомнил, что на помощь звать некого. В зале игровых автоматов его вопли наверняка никто не слышит. А возле служебной двери сидит какой-то вахлак из частного охранного агентства, никчемный мужик, который, услышав слова «бандиты», кинется в сортир менять мокрые подштанники. Но это не беда. Их тут трое здоровых мужиков, не считая Ольшанского. Расклад три к одному. Нормально. Наживший опыт в кулачных потасовках, маркер мнил себя крупным специалистом в этом вопросе. Беда в том, что двигался он слишком медленно, а в руках будто тормоза стояли.
— Не подходи к нему, — крикнул Володя маркеру. — Сейчас я его сам пришпилю… В сторону. Не мешай. Я сказал, уйди с линии огня…
Маркер попятился. Володя сунул руку за пазуху в подплечную кобуру. Внутри, на дне кобуры, был закреплен выбрасыватель, специальная пружинка в пластиковом кожухе. Стоило лишь расстегнуть кожаную перепонку, закрепляющую пистолет, и ствол сам выскакивал наружу, пистолетная рукоятка оказывалась в ладони стрелка.
Оставалось снять пушку с предохранителя и нажать на спусковой крючок. Две-три секунды, и все будет кончено.
— Эй, хреносос. Я к тебе обращаюсь. Мудила с пушкой…
Незнакомый голос, долетевший из-за спины, заставил Володю повернуться на сто восемьдесят градусов и встать лицом к двери. На пороге появился тот малый, что вышел из бильярдной последним. Каким хреном его сюда занесло? Вернулся? Но зачем? Чтобы сдохнуть за компанию со студентом. Только так, не иначе. Через год-другой два обезображенных до неузнаваемости тела найдут рядышком в какой-нибудь выгребной яме. Судебный эксперт определит по зубам, что это были молодые люди, но личности погибших так и не установят. И все, конец следствию. Володя крепко сжал пятерней рукоятку пистолета, вытащил ствол из-под пиджака.
— Лови, сука, — заорал Леха Килла.
Он уже отвел назад руку с зажатым в ней бильярдным шаром. И, вложившись в бросок, запустил свой снаряд в Володю. Противников разделяли метров десять, не больше, Леха не мог промахнуться. Он метил в грудь, но попал чуть ниже. Охранник не успел ни поперхнуться, ни увернуться…
Рембо, бросив протирать полотенцем безупречно чистые кружки, нырнул под прилавок. Если в бильярдной начиналась потасовка, а такие штуки тут случались, старик без промедления занимал свое безопасное место. И не вылезал наверх, пока драка не кончится и не осядет пыль.
Володя, схватившись за живот, охнул, ноги против воли согнулись в коленях, тупорылый «Зауэр» девятого калибра вывалился из разжавшихся пальцев. Ударившись рукояткой об пол, отлетел куда-то в сторону. Володя уже не первый год тусовался в разных бильярдных. Охраняя задницу Ольшанского, принимал участие в бесчисленных жестоких драках, поножовщине, даже перестрелках. Было дело, его резали бритвой, кололи пером, пару раз он получал кием по хребту. Но вот бильярдным шаром в живот еще не попадали. В брюхе что-то заклокотало, будто туда засыпали полпачки стирального порошка «Лоск» и запустили барабан стиральной машины. Удар оказался страшным по своей силе, такие удары измеряют даже не килограммами — тоннами. Боль подкатила через пару секунд.
Охранник согнулся пополам, рухнул на пол.
Какой жизненно важный орган находится под ребрами справа? Кажется, печень. В таком случае оболочка печени наверняка лопнула. Сейчас начнется внутреннее кровотечение, которое вряд ли остановят даже в реанимации. Он сдохнет на операционном столе, а врач, который будет копаться в его ливере, наверняка окажется каким-нибудь сопливым и безграмотным хачиком. Лепила купил диплом медицинского университета, притащив ректору чемодан грязного нала. И в больницу устроился, склеив на лапу главного врача, устроился, чтобы стричь купоны, а не людей с того света вытаскивать.
Катаясь по полу, Володя боролся с нестерпимой болью и со своими ужасными мыслями, которые были во сто крат хуже физической боли.
Дыхание перехватило, лицо Пети медленно наливалось синевой. Он, вытянув руки вверх, попробовал просунуть большие пальцы за щеки маркера и разорвать ему пасть. Но тот острыми зубами тяпнул за мизинец, едва не откусив его. Изогнув спину, Рама развел руки в стороны и чашечками ладоней хватил маркера по ушам. Тот выпустил из рук ворот рубахи, но тут же сдавил его с новой силой.
В зале игровых автоматов два менеджера, охранник и кассир, заложив руки за голову, стояли в тесном пространстве между боковой стеной и холодильником с газировкой. Всех игроков уже вывели, входные двери заперты.
— Я обращаюсь ко всем, — громко говорил Димон. — Вы не пострадаете, если будете вести себя нормально. Оставайтесь на месте. Руки не опускать. Не оборачиваться, что бы вы ни услышали. И не шептаться. Все понятно?
— Понятно, — ответил за всех охранник. — Только можно я левую руку опущу. У меня радикулит. В спину стреляет, когда я левую руку поднимаю.
— Опусти, — разрешил Димон. — Но держи ее так, чтобы я видел.
Он засунул пистолет под ремень. Поднял с пола багор с заостренным крюком на конце. Костян Кот пожарным топором уже обрубил электрокабели, тянувшиеся из служебного помещения к игровым автоматам. Теперь можно начинать. Он взмахнул топором с длинной рукояткой и всадил лезвие в автомат. По сторонам, как осколки гранаты, брызнули мелкие стекла. Костян рубанул еще раз, с плеча, со всего маху. Повернув топор вперед топорищем, раздолбал соседний автомат.
— Не оборачиваться, — снова крикнул Леха Килла.
Крюком багра он зацепил автомат у противоположной стены. Дернул на себя длинную рукоятку. Автомат наклонился, Леха дернул сильнее. Однорукий бандит повалился на пол. Леха зацепил заднюю панель, выдрал ее, несколько раз ударил крюком по электронной плате, расколов ее на десятки частей. Не теряя времени, зацепил второй автомат, рванул на себя.
Костян работал топором, как лесоруб. Изрубив несколько автоматов, он перевел дух. Шагнул к фонтанчику и наотмашь рубанул по башке каменного мальчика, писающего в воду. Голова слетела с плеч, как кочан капусты. Перелетев фонтан, покатилась по полу.
— А, не нравится, — самому себе сказал Кот и рубанул мальчика по выпуклому животу.
Полетела крошка из искусственного камня. Фигура устояла. Костян пару раз навернул мальцу по спине. От левого плеча до правого колена пошла глубокая трещина. Менеджер Трофименко при каждом новом ударе тихо шмыгал носом и постанывал, будто топором охаживали не каменную фигуру, а его лично. Теперь о прибавке к зарплате, обещанной хозяином на прошлой неделе, придется навсегда забыть, потому что прибавлять не за что. Зала игровых автоматов, считай, больше не существует. Конечно, Трофименко найдет себе новое теплое местечко. Но когда это случится? Большой вопрос.
Скосив глаза на стоящего рядом пожилого охранника, менеджер с удивлением заметил, что мужик улыбается детской счастливой улыбкой. Этому хрену никогда не нравилось здесь работать. Мужик служит в охранном агентстве, нанят по договору. Он постоянно жалуется, что, сидя на стуле у дверей, простывает на сквозняке, любит повторять, что его доконал радикулит и еще тридцать три хронических болезни. Таким охранникам место в доме инвалидов. Он своей работой не дорожит. И будет рад, если его переведут охранять какой-нибудь пивняк или баню, а еще лучше, публичный дом. Трофименко чуть повернул голову, глянул на то, что происходит за его спиной. Фигура писающего мальчика грохнулась на пол и разлетелась на куски. На месте, где он только что стоял, забил водяной фонтанчик.
— Не оборачиваться, — рявкнул Кот. — Слышь ты, фитиль сраный, я к тебе обращаюсь. Еще раз повернешь башку и останешься без нее.
Сердце Трофименко снова провалилось вниз, как тогда, в полутемном коридоре. Он замер на месте и больше не шевелился, слыша за спиной удары топора по игровым автоматам.
Нейтрализацию Лехи Киллы взял на себя бритоголовый Кеша. Он медленно двинулся к двери, на ходу закатывая рукава толстовки. На правом предплечье мелькнула татуировка: две птички летят по небу на фоне солнца, восходящего над горизонтом. Под рисунком женское имя Светлана и крупно слово ГУСИ — где увижу, сразу изнасилую. Татуировка выцвела, буквы едва читались.
Леха Килла взмахнул курткой с бильярдными шарами в кармане, целя в голову Кеше. Но тот сумел увернуться, наклонив корпус, и тяжелые шары не задели его. Килла шагнул назад, бросил куртку, решив, что второй раз размахнуться противник ему не даст. Кеша, на счастье, не таскал с собой ни ствола, ни боевого ножа, считая, что в бильярдной эти штуки без надобности, он больше надеялся на свои тяжелые кулаки. И пускал их в ход не раздумывая, при каждом удобном случае.
Кеша сделал выпад, хотел провести прямой удар, основанием ладони навернуть по морде молодого человека. Но Килла оказался проворнее, ушел в сторону, отмахнулся, ребром ладони ударив Кешу в шею. Тот только поморщился, такие фокусы в стиле ретро с ним не пройдут. Он учился мордобою не на мягких матах в спортивных залах, а в мордовской колонии строгого режима. И остался жив только потому, что хорошо усвоил все уроки.
Килла уже понял, что перед ним не мальчик для битья, а серьезный накачанный мужик, которого не собьешь с ног прицельной зуботычиной. Схватив со стола кий, он провел по ногам Кеши секущий удар, будто траву косил. Но противник, устояв, справился с болью, осторожно шагнул вперед. Отступая задом к стене, Килла с силой, словно пикой, ткнул острым концом кия в бедро нападавшего, заставив Кешу остановиться. Леха хотел замахнуться и навернуть охраннику сверху по голове турняком кия, но понял, что и замах провести не успевает. В ближнем бою кий не понадобится.
Охранник, приволакивая ушибленную ногу, сократил дистанцию, он шел на отступавшего к стене Леху медленно и твердо, как танк. Выставил вперед левое предплечье с татуировкой, оскалил зубы, готовый резко пойти на сближение, дать заднюю подножку, повалить противника. И, переведя драку в партер, раздолбать литыми кулаками физиономию Киллы, а потом перегрызть ему горло.
Пятясь назад, Леха ухватил турняк кия обеими руками, попытался нанести удар наотмашь по голове. Но лысый Кеша легко ушел от кия, согнув ноги в коленях, пригнулся, наклонил корпус, и все дела. Шагнув к Лехе, уже бросившему кий, перенес вес корпуса на левую ногу и резко въехал противнику левой ногой. Удар подметкой пришелся в бедро и оказался таким сильным, что Леха едва устоял на ногах, вцепившись в борт бильярдного стола. В следующую секунду Килла получил прямой удар основанием ладони в лицо. Он продолжал отступать, пока не ткнулся спиной в стену. И получил новый удар, кулаком под сердце.
После минутной отключки Ольшанский стал приходить в себя. Он открыл глаза и ощупал сломанный нос и разбитый затылок. Боль в голове такая, будто в нее врезалось пушечное ядро. Он протер кулаком залитые кровью веки, старясь понять, что же происходит вокруг. Толмач лежал на спине под бильярдным столом. В нескольких метрах от него, ближе к входной двери, корчился, схватившись за живот, Володя. Видимо, пока Ольшанский находился в отключке, в его телохранителя пальнули из пистолета. Продырявили живот, и теперь бедолага корчится в предсмертных конвульсиях, доживая последние минуты. Скоро он вытянет ноги и затихнет навсегда. Жаль человека, при жизни он неплохо играл в шашки…
Ольшанский слышал какую-то близкую возню, чье-то хриплое дыхание. Ясно, в бильярдной происходит потасовка между его ребятами и залетными бандюганами. Время от времени доносились глухие удары, происхождение которых понять было трудно, даже невозможно. Кажется, где-то далеко, в зале игровых автоматов или служебном помещении, кто-то долбит кувалдой по жести. И еще едва слышатся звуки бьющегося стекла.
Толмач подумал, что вся эта история со студентом бильярдистом оказалась чистой подставой. Какие-то люди очень хотят прямой наводкой переправить его с этого света в могилу. Сейчас бандиты разберутся с охраной, а потом вспомнят о хозяине. И нет возможности отлежаться под бильярдом, как солдат в окопе, переждать минуту опасности. Скоро Ольшанского, ухватив за волосы, вытащат на свет божий и кончат, разрядив в лицо пистолетную обойму. Или просто перережут глотку.
Толмач тихо застонал, кажется, мысли причиняли ему боль.
Перевернувшись на живот, стал вертеть головой по сторонам, стараясь разглядеть, что происходит вокруг. Но кровь, сочившаяся из пореза над бровью, попадала в глаза. Он видел то чьи-то ноги, то фиолетовые круги и снова ноги. Где же его спасение, где оно? Он не может провалиться сквозь землю, не может бежать, не в силах даже подняться на ноги без посторонней помощи. На мгновение блуждающий взгляд остановился. На полу прямо перед Ольшанским лежал немецкий пистолет «Зауэр».
Вытянув руку, Толмач схватил пушку. Скользкими окровавленными пальцами нащупал предохранитель, потянул на себя затвор, просунул указательный палец в спусковую скобу. Рука тряслась, ствол выписывал в воздухе восьмерки.
Чтобы справиться с дрожью, Ольшанский уперся локтем в пол, плохо представляя себе, куда именно нужно целиться, но зато хорошо понимая, что промедление смерти подобно.
Он выстрелил в ближнюю к себе мишень, кажется, чью-то ногу. Или руку. Но почему-то попал в огромное зеркало, укрепленное на стене. Зеркало разлетелось на тысячи осколков, битое стекло засыпало пол. Ольшанский окончательно потерял ориентиры, кровь попала в глаза, а боль в голове сделалась невыносимой. Толмач пальнул на звук, даже не соображая, кто, собственно, эти звуки издает. Послышались крики, матерная ругань. Ольшанский узнал голос маркера.
Черт, кажется, он подстрелил своего человека.
В замкнутом пространстве бильярдной пистолетные хлопки казались пушечной канонадой, от которой закладывало уши. По керамическим плиткам пола запрыгали горячие гильзы. Ольшанский услышал, как что-то тяжелое повалилось на бильярд. На игровой стол, спасаясь от пуль, прыгнул какой-то человек.
Толмач перевернулся с живота на спину и дважды выстрелил вверх. Пули прошили стол, разбили пластиковую подсветку, висевшую над бильярдом, треснул подвесной потолок, сверху посыпались осколки пластика и сухая штукатурка, заискрила электропроводка. Мимо. Значит, человек успел соскочить со стола. Или он все еще наверху? Ольшанский выстрелил еще раз. Гильза, вылетевшая из выбрасывателя, попала за ворот рубашки, обожгла кожу. Он перевернулся на живот, теперь он почти ничего не видел. Где-то слева звякнули осколки зеркала, Ольшанский дважды пальнул в ту сторону. Снова нажал на спусковой крючок, но на этот раз выстрела не последовало — в горячке, даже не заметив, расстрелял всю обойму.
— Стоять! Всем стоять, твари! — крикнул какой-то мужчина. — К стене! Ты, сука, к стене. Или шмаляю.
Голос показался Ольшанскому знакомым. Сто к одному, он слышал этот голос совсем недавно. Если бы голова соображала чуть лучше, можно было точно вспомнить. Есть, сообразил. Дело было в подземном гараже недостроенного дома на улице Речников. Ольшанский почувствовал, как от страха похолодели ноги. Господи, лучше бы ничего не вспоминал…
Ольшанский отбросил в сторону бесполезный пистолет. Вдыхая запах горелого пороха, поплевал на ладони, постарался протереть глаза, чтобы хоть что-то разглядеть, что-то понять. На пару секунд он смежил веки, не успев разлепить их, почувствовал, как что-то тяжелое навалилось на грудь. Справа в верхнюю челюсть врезался тяжелый кулак, слева кулак влепился в ухо.
— Я вас прошу, — собрав последние силы, крикнул Ольшанский, даже не понимая, к кому он обращается. — Я вас заклинаю… Послушайте, только послушайте…
Но его никто не слушал. Чьи-то проворные руки распахнули пиджак. Вытащили из внутреннего кармана стопку стодолларовых банкнот, те самые пять тысяч баксов.
— Послушайте…
Получив новый удар кулаком в лицо, Ольшанский лишился чувств.
Часть третья
От борта в угол
Глава первая
Ольшанский пришел в себя только к вечеру, когда в «Карамболь» вызвали врача Павла Сергеевича Максимова, благообразного мужчину профессорского вида с гривой седых волос и тонкими усиками. Надев очки в металлической оправе и уложив Толмача на кожаный диван, Максимов запер дверь кабинета, сделал несколько уколов и еще долго возился со сломанным носом пациента. Наконец наложил повязку на лицо, скинул белый халат, стянул с рук резиновые перчатки и уселся в хозяйское кресло. И задымил, как паровоз.
— Да, батенька, за все надо платить.
Врач скорчил скорбную рожу, будто заплатить предстояло именно ему. И назначенная цена оказалась непомерной.
— И сколько мне носить эту хренотень на лице? — Ольшанский глянул на свое отражение в зеркале и отшатнулся. — Я же в таком виде на людях не смогу появиться. Стыдно.
— Даже трубчатые кости срастаются за сорок дней, — пыхнул дымом врач. — А сломанный нос — это по нашим неспокойным временам просто царапина. Кстати, как я уже сказал, за все на свете надо платить.
— И кто-то это сделает. За все заплатит, — в ответ на собственные мысли процедил сквозь зубы Ольшанский, но намек врача понял. — Я сейчас.
Он долго копался в потайном ящике стола, наконец нашел, что искал, сунул в лапу Максимова несколько купюр. Врач разглядывал деньги, будто никогда не видел долларов, и недовольно качал головой. Он хорошо помнил собственный прейскурант и не собирался сбрасывать цену.
— Это, как я понимаю, за ваше личико. А за охранника, который сидел у входной двери? Я наложил ему несколько швов на затылок. Вы унижаете меня как специалиста. Я ведь не обслуживающий персонал из вашей бильярдной. Я врач первой категории.
Ольшанский со зла хотел ответить, что обо всех заслугах Максимова перед отечественной медициной теперь, когда того лишили диплома и практики, следует говорить в прошедшем времени. Действительно, был врач первой категории. А теперь он обслуживающий персонал, шестой номер. Но Толмач не сказал ни слова, только вздохнул и отсчитал еще три сотни.
— Вот, возьмите.
— А за маркера, которому вы прострелили ногу? Я ведь больше часа возился с его икроножной мышцей. Работал, как проклятый. Пуля прошла навылет. Хорошо, что не задета кость. Иначе…
Максимов взял многозначительную паузу. Понимай, как знаешь.
— Хорошо, — сдался Ольшанский и добавил еще несколько банкнот, про себя решив, что деньги за операцию выдерет с подстреленного маркера, когда тот немного оклемается и сможет, передвигая простреленную ходулю, работать. — Расценки у вас, Пал Сергеич, какие-то дикие. Грабительские.
— Зато соблюдена врачебная тайна, — ответил тот.
Три года назад Максимова поперли из городской клинической больницы и лишили права заниматься врачебной деятельностью за то, что он через одну из юных медсестер, свою любовницу, толкал на сторону амнапон и даже морфин. А для отчетности перед начальством где-то доставал пустые ампулы из-под наркотических препаратов. За большие взятки дело удалось кое-как с грехом пополам замять. Максимов перенес сердечный приступ, когда окончательно осознал, что его доходный налаженный бизнес, процветавший годами, накрылся, а путь в официальную медицину закрыт раз и навсегда.
Однако он не скис, не впал в уныние. Для начала, оформив развод, ушел от старой супруги, страдавшей сердечной жабой, оформил отношения с юной медсестрой и открыл на ее квартире что-то вроде частного лазарета.
Матерчатыми ширмами разделил единственную большую комнату на две половины. У окна поставил пару железных кроватей, где отлеживались больные. На другой половине проводил несложные операции: штопал ножевые ранения, накладывал шины, делал поздние аборты школьницам и шлюхам. Со временем дела наладились, подпольный бизнес встал на рельсы и покатил с бешеной скоростью, а клиентуры появилось столько, что Максимов, в былые времена не брезговавший никакими заработками, теперь даже отказывался от самых рискованных и сомнительных предложений.
Любимыми поговорками Павла Сергеевича стали: «Чудес на свете не бывает» и «За все надо платить». А жадным он сделался настолько, насколько вообще может быть жаден пожилой мужчина.
— Я посмотрю вас через пару дней, — сказал он. — Заедете ко мне домой ближе к вечеру. Скажем, часиков в шесть.
Коновал, раздавив в пепельнице сигарный окурок, поднялся и, натянув куцее пальтишко, кажется, подобранное на помойке, потоптался у дверей, соображая, можно ли из клиента выдоить еще сотню баксов. Скажем, за строгое соблюдение конспирации и той же врачебной тайны. Нет, за это он уже получил премиальные. Повздыхав, Максимов убрался восвояси. Напоследок изрек свою любимую истину.
— Чудес на свете не бывает, — сказал он. — А если и бывают, то за большие деньги. Так-то, батенька.
Закрыв кабинет на ключ, Толмач прошелся по своему заведению и ужаснулся тому, что увидел. Двадцать три игровых автомата, совершенно новых, не окупившихся даже на треть, не подлежат восстановлению. Фирменные бильярдные столы порублены топором. Эти тоже на списание. В разгромленном зале он коротко переговорил со всеми сотрудниками заведения и с каждым в отдельности, посоветовав лишний раз не раскрывать пасть и не вякать о том, что здесь произошло. Девка кассирша, глядя на босса, всплакнула, безмозглые менеджеры отводили взгляды, они боялись смотреть на хозяина, который сейчас выглядел хуже мертвяка. Он даже не скинул испорченную рубаху и пиджак, а галстук, заляпанный кровью, смотрелся, как половая тряпка.
Но Ольшанский не замечал таких мелочей. Он объявил, что через месяц «Карамболь» снова откроется и тогда все вернется на круги своя. Он не верил самому себе. Денег на покупку двадцати с лишним игровых автоматов, четырех бильярдных столов и ремонт помещения за такое короткое время не нароешь. Ему трудно будет подняться, а если быть честным перед самим собой… Нет, перед самим собой быть честным не хотелось. Это как-нибудь в другой раз. Он отпустил людей по домам, еще раз предупредив, чтобы держали язык за зубами. Раненого маркера, договорившись со знакомым водилой, усадили в машину и отправили домой.
— Да, батенька, за все надо платить.
Врач скорчил скорбную рожу, будто заплатить предстояло именно ему. И назначенная цена оказалась непомерной.
— И сколько мне носить эту хренотень на лице? — Ольшанский глянул на свое отражение в зеркале и отшатнулся. — Я же в таком виде на людях не смогу появиться. Стыдно.
— Даже трубчатые кости срастаются за сорок дней, — пыхнул дымом врач. — А сломанный нос — это по нашим неспокойным временам просто царапина. Кстати, как я уже сказал, за все на свете надо платить.
— И кто-то это сделает. За все заплатит, — в ответ на собственные мысли процедил сквозь зубы Ольшанский, но намек врача понял. — Я сейчас.
Он долго копался в потайном ящике стола, наконец нашел, что искал, сунул в лапу Максимова несколько купюр. Врач разглядывал деньги, будто никогда не видел долларов, и недовольно качал головой. Он хорошо помнил собственный прейскурант и не собирался сбрасывать цену.
— Это, как я понимаю, за ваше личико. А за охранника, который сидел у входной двери? Я наложил ему несколько швов на затылок. Вы унижаете меня как специалиста. Я ведь не обслуживающий персонал из вашей бильярдной. Я врач первой категории.
Ольшанский со зла хотел ответить, что обо всех заслугах Максимова перед отечественной медициной теперь, когда того лишили диплома и практики, следует говорить в прошедшем времени. Действительно, был врач первой категории. А теперь он обслуживающий персонал, шестой номер. Но Толмач не сказал ни слова, только вздохнул и отсчитал еще три сотни.
— Вот, возьмите.
— А за маркера, которому вы прострелили ногу? Я ведь больше часа возился с его икроножной мышцей. Работал, как проклятый. Пуля прошла навылет. Хорошо, что не задета кость. Иначе…
Максимов взял многозначительную паузу. Понимай, как знаешь.
— Хорошо, — сдался Ольшанский и добавил еще несколько банкнот, про себя решив, что деньги за операцию выдерет с подстреленного маркера, когда тот немного оклемается и сможет, передвигая простреленную ходулю, работать. — Расценки у вас, Пал Сергеич, какие-то дикие. Грабительские.
— Зато соблюдена врачебная тайна, — ответил тот.
Три года назад Максимова поперли из городской клинической больницы и лишили права заниматься врачебной деятельностью за то, что он через одну из юных медсестер, свою любовницу, толкал на сторону амнапон и даже морфин. А для отчетности перед начальством где-то доставал пустые ампулы из-под наркотических препаратов. За большие взятки дело удалось кое-как с грехом пополам замять. Максимов перенес сердечный приступ, когда окончательно осознал, что его доходный налаженный бизнес, процветавший годами, накрылся, а путь в официальную медицину закрыт раз и навсегда.
Однако он не скис, не впал в уныние. Для начала, оформив развод, ушел от старой супруги, страдавшей сердечной жабой, оформил отношения с юной медсестрой и открыл на ее квартире что-то вроде частного лазарета.
Матерчатыми ширмами разделил единственную большую комнату на две половины. У окна поставил пару железных кроватей, где отлеживались больные. На другой половине проводил несложные операции: штопал ножевые ранения, накладывал шины, делал поздние аборты школьницам и шлюхам. Со временем дела наладились, подпольный бизнес встал на рельсы и покатил с бешеной скоростью, а клиентуры появилось столько, что Максимов, в былые времена не брезговавший никакими заработками, теперь даже отказывался от самых рискованных и сомнительных предложений.
Любимыми поговорками Павла Сергеевича стали: «Чудес на свете не бывает» и «За все надо платить». А жадным он сделался настолько, насколько вообще может быть жаден пожилой мужчина.
— Я посмотрю вас через пару дней, — сказал он. — Заедете ко мне домой ближе к вечеру. Скажем, часиков в шесть.
Коновал, раздавив в пепельнице сигарный окурок, поднялся и, натянув куцее пальтишко, кажется, подобранное на помойке, потоптался у дверей, соображая, можно ли из клиента выдоить еще сотню баксов. Скажем, за строгое соблюдение конспирации и той же врачебной тайны. Нет, за это он уже получил премиальные. Повздыхав, Максимов убрался восвояси. Напоследок изрек свою любимую истину.
— Чудес на свете не бывает, — сказал он. — А если и бывают, то за большие деньги. Так-то, батенька.
Закрыв кабинет на ключ, Толмач прошелся по своему заведению и ужаснулся тому, что увидел. Двадцать три игровых автомата, совершенно новых, не окупившихся даже на треть, не подлежат восстановлению. Фирменные бильярдные столы порублены топором. Эти тоже на списание. В разгромленном зале он коротко переговорил со всеми сотрудниками заведения и с каждым в отдельности, посоветовав лишний раз не раскрывать пасть и не вякать о том, что здесь произошло. Девка кассирша, глядя на босса, всплакнула, безмозглые менеджеры отводили взгляды, они боялись смотреть на хозяина, который сейчас выглядел хуже мертвяка. Он даже не скинул испорченную рубаху и пиджак, а галстук, заляпанный кровью, смотрелся, как половая тряпка.
Но Ольшанский не замечал таких мелочей. Он объявил, что через месяц «Карамболь» снова откроется и тогда все вернется на круги своя. Он не верил самому себе. Денег на покупку двадцати с лишним игровых автоматов, четырех бильярдных столов и ремонт помещения за такое короткое время не нароешь. Ему трудно будет подняться, а если быть честным перед самим собой… Нет, перед самим собой быть честным не хотелось. Это как-нибудь в другой раз. Он отпустил людей по домам, еще раз предупредив, чтобы держали язык за зубами. Раненого маркера, договорившись со знакомым водилой, усадили в машину и отправили домой.