Кавалеры, едучи по своим частным делам, оказались соперниками опальных господ в сражении за обед, которого, кстати, на той почтовой станции и быть уже не могло – нарышкинская карета в Санкт-Петербург тащилась последней, за ней ползли разве что телеги с мебелью и всевозможным скарбом да ехали замыкающие обоз полицейские драгуны. Для охраны поезда великой княгини собрали их со всего тракта и даже позаимствовали людей в тех двух ротах, которые никогда не покидали пределов Москвы.
Новые знакомцы были не чванливы, не забиячливы, их можно было даже назвать людьми светскими, и они увязались провожать царский поезд, не считаясь со временем.
Один из них, по прозванию Костомаров, был молод, высок и статен, разговорчив не в меру, хотя и с забавным выговором – словно бы жил не в России, и словечки вворачивал диковинные, и руками размахивал несообразно. Однако его модная развязность раздражала опального и лишенного обычных своих приятелей Салтыкова куда меньше, чем коротковатый кафтан и отсутствие обязательных для носящего шпагу дворянина буклей.
Оный Костомаров удивил обоих придворных, наотрез отказавшись играть в модные игры и объявив, что в Париже мода настала на все египетское. Он поделился секретом игры, в которую и библейский фараон тешился, имя той игре было почему-то с простонародным русским душком – «бура». Однако в переложении с египетского выходило «главного божества потеха», и в подтверждение господин Костомаров много чего поведал о фараоновом божестве с именем Ра.
Другой же знакомец, лет сорока, в паричке, который был ему велик и ползал по голове, словно живой, вел себя не в пример скромнее, египетских идолов всуе не поминал, но время от времени вдруг разражался фразой на языке, в котором невозможно было признать ни французского, ни итальянского наречия, но, возможно, это было аглицкое. По-русски он выражался в основном односложно, однако был предупредителен и услужлив.
Только кавалеры, расположившись в походной палатке, откупорили бутылки и раздали карты, как снаружи донеслось настойчивое мяуканье.
Тайный этот знак ввел в моду Левушка Нарышкин, сам он изображал мартовского кота совершенно бесподобно, великия княгиня вмиг освоила тонкое искусство, пришлось учиться и придворным девицам. Да что говорить, коли и сама государыня покровительствовала кошкам и могла тратить немалое время на игры с ними…
Сергей Салтыков, вскочив, отпихнул лакея и самолично впустил посетительницу. Увидев посторонних, она засмущалась и на вопросы отвечала сперва кратко, однако оба гостя деликатно отвернулись и занялись подсчетами в записной книжице, одной на двоих.
– Ну, что она, как она? – взволнованно спрашивал Салтыков. Основания для беспокойства у него было основательнее, чем у самого великого князя Петра Федоровича, потому что к интересному положению княгини он был в некотором роде более причастен.
– Тоскуют, плакали вечером… – тут посланница, увидев, как переменилось лицо Салтыкова, добавила невпопад: – Кланяться велели!
– Что еще?
– Потом книжку читали, о божественном толковали. О перстах небесных.
– О каких таких перстах? – предчувствуя повод для веселья, вмешался Нарышкин.
– Убогому у храма они милостыню подали, он о перстах смешно сказывал – пятна-де по небу плывут, а то – Господь оттуда перстами упирается и дыры продавливает! И через те персты и дыры он нам время посылает…
– Экий бред! – воскликнул камергер. Посланница отстранилась. Живость выражения показалась ей возмутительной.
– Они иначе рассудили.
– Время – через персты? Или через дыры? – Салтыков был в большом недоумении. Он искренне не понимал, что великая княгиня нашла разумного в такой дури. Опять же – она от скуки читает книги философические, которых никто другой в здравом уме и листать бы не стал…
– А здоровье княгинино каково? Не растрясло ли ее? – догадался спросить Нарышкин. Посланница, обрадовавшись простоте вопроса, стала рассказывать все, что знала. Писать же записки и той и другой стороне было опасно – ну как перехватят? Из-за глупой записочки и в ссылку отправить могут. Вон Захар Чернышов – до сих пор беды не расхлебает, а только-то и было с великой княгиней, что смешки да рукопожатия.
И никто не обратил внимания на двух гостей, что подозрительно притихли над своей книжицей.
Потом, когда посланница, обремененная новыми поклонами, пожеланиями и ласковыми словами, убежала, игра разладилась. А вскоре Нарышкин принялся откровенно, как кот, зевать.
Два гостя вышли словно бы по нужде – да и пропали.
– Куда Костомаров подевался? – вспомнил, позволяя лакею разуть себя, Салтыков.
– Сыщется! – беззаботно отвечал пьяноватый Нарышкин. – Завтра же – всенепременно! Как рейнвейн откупоривать начнем…
Однако тут он был неправ – оба новоявленных приятеля пропали и из палатки, и из салтыковской жизни навеки.
Они вышли на свежий воздух и, озираясь, отошли подалее от бивака, окружившего на эту ночь почтовую станцию.
– Что я тебе говорил? – напустился высокий на своего неразговорчивого товарища. – Кто был прав? Видишь – Лешка нашелся! Или Вовчик!
– Ну, ты. А где же она храм увидела? Мы ведь ехали той же дорогой – не было никакой церкви.
– Была, я заметил. Помнишь, когда обоз остановился? Потом еще говорили, что это крестный ход пропускали? А потом мы ее проехали, она чуть выше стояла, на горке.
– И ты помнишь, где это было?
– Найдем! – беззаботно отвечал высокий. – Мы от нее недалеко отъехали. Вот только придется там до утра торчать…
– На паперти? – осведомился скептический его спутник.
– Подайте бедному слепому на третий телевизор!… – вдруг развеселившись, загнусил высокий.
– Тихо ты! Вот только – кто же это? Вовчик или Лешка?
– Вовчик, – уверенно сказал высокий собеседник. – Во-первых, он знает про пятна в небе. Во-вторых, натура артистическая… Жерар Депардье!… Лешка бы не догадался сесть на паперти и проповедовать гипотезу о четвертом измерении.
– Вовчик бы как раз не додумался сидеть на одном месте и ждать, пока за ним придут, – возразил скептик. – Он бы уже мотался между Москвой и Питером, как наскипидаренный кот. Я его знаю. Нет, это все-таки Лешка. Он у нас ученый – если разминулись, нужно встать столбом и ждать. В прошлом году в экспедиции так уже было…
– Хорошенькое «разминулись»…
Седла они оставили у палаток Салтыкова и Нарышкина. Взвалив на плечи эти большие армейские седла и невольно закутавшись в вальдтрапы, они пошли к ложбинке, куда пустили пастись на ночь всех распряженных и расседланных коней. Найти в большом табуне своих было бы нелегко – но они и не пытались, а поймали за недоуздки первых попавшихся. Как сумели, оседлали, вывели на дорогу и, отойдя подальше, сели верхом.
Церковь, очевидно, была где-то на полпути между станциями. Отъехав порядочно от бивака, всадники стали изучать местность, выпуская из черного цилиндра длинный белый луч, который прыгал по окрестностям. Занимался этим высокий, скептический же то и дело одергивал его, чтобы не баловался.
Как оказалось, он был прав.
Уже тогда, когда эти двое отправились в ложбинку, их, крадясь за кустами, сопровождал человек, которого они, переговариваясь, не заметили. Был он один, двигался бесшумно, а главное – не проронил ни слова. Заговорил он уже потом, удалившись от почтовой станции шагов на двести, в березовой рощице. И заговорил, имея вместо собеседника черный блестящий брусок, добытый из-за пазухи.
– Шестой, шестой, я сорок третий. Наши назад поперлись на ночь глядя, И такие деловые!
– Сорок третий, я – восьмой. Доложи обстоятельно. Но не трепись – ресурсы на исходе.
– Сидели в палатке у Салтыкова, в карты резались. Потом туда девчонка прибежала и убежала.
– Запись есть?
– Есть. Я прослушал. Кто-то, то ли компьютерщик, то ли бизнесмен, сидел днем на паперти и про какие-то Божьи персты рассказывал. Вот это их и сдернуло с места. Может, условный знак?
– Говоришь, к церкви поехали? Будут его с утра на паперти ждать? Ну, и мы туда поедем. Отбой. Жди нас у дороги. Конец связи.
Тот, кто докладывал незримому начальству, сунул свой говорящий брусок за пазуху и, то пригибаясь, то перебегая открытые места, поспешил к дороге. Он не хотел никому показываться на глаза, потому что был одет не в кафтан до колено, обут не в туфли с пряжками, и даже не накинул на плечи длинный плащ, чтобы скрыть свое полное несоответствие моде одна тысяча семьсот пятьдесят четвертого года. В упомянутом году мужчины еще не носили пятнистых комбинезонов, да и высоких шнурованных ботинок тоже.
Подала голос ночная птица. Голос был знаком – пятнистый человек остановился и подождал еще троих, одетых почти так же своеобразно, с той лишь разницей, что один имел облегающий шлем с откидным биноклем, и смотрел в его линзы. Второй нес угловатый мешок за плечами. Третий, невысокий и крепко сбитый, очевидно, был командиром – именно он махнул рукой пятнистому подчиненному, чтобы шел следом.
– Будем брать? – шепотом спросил тот товарища с биноклем.
– А на кой они нам нужны? Тут их и оставим. А потом снимем с паперти этого артиста… И тоже тут оставим.
– А если он ящик где-то прикопал?
– Сам расскажет.
Они споро шли по дороге, ведущей к Твери, и не брякала, не лязгала хорошо подогнанная амуниция.
Они знали, что два наивных всадника прибудут к той церкви гораздо раньше – ну и чем они будут заниматься до рассвета на паперти? Вот тут-то их и можно брать голыми руками. Скорее всего так и выйдет – потому что и не таких орлов брали без единого выстрела. Командир, во всяком случае, – брал…
А если потом найдутся в придорожных кустах два тела – так этим пускай местные власти занимаются: опознают, в церкви отпевают, хоронят. Не опознают – их проблемы.
Люди прежде, чем впутываться в такую игру, должны же головой думать, а не противоположным местом. А раз впутались – не обессудьте…
Глава вторая
Действующая модель мироздания
Рассказчик – Виктор Сергеевич Костомаров
Этот молодой человек мог бы сейчас быть на алкогольно-наркотических задворках цивилизованного мира, если бы не его потрясающее упрямство.
Мальчик, которого растят четыре (!) женщины, теоретически должен вырасти бесполезным, бестолковым, не умеющим ложку до рта донести оболтусом. Но не подвела генетика – папа этого мальчика, сбежавший, кстати, от этих четырех женщин сломя голову (похоже, что правильно сделал), оставил ему в наследство здоровый авантюризм и способность принимать роковые решения. Когда мальчик не захотел, чтобы его, тринадцатилетнего, за руку водили в кукольный театр, он ничтоже сумящеся сбежал из дому. Четыре женщины (мама, сестра мамы, бабушка и сестра бабушки) искали его по больницам, а он в полутора сотнях метров от родного дома торговал на базаре тритонами из ближайшего болота. Ему даже не надо было наделять их африканским происхождением – всякий и так понимал, что твари по меньшей мере из Нигерии. Тритоны кормили его целое лето, а ближе к учебному году он заявился домой в новых джинсах и кроссовках.
После этого он всякий раз, столкнувшись с проблемой, покидал родительский дом и отправлялся на вольные заработки. Однажды это случилось после взрыва: Витенька состряпал самодельный порох и опробовал его на школьном унитазе. Два месяца сплошного прогула оказались невосполнимы. Их, конечно, в общем счете набралось далеко не два, но именно эти довели его прорехи в математике до настоящей пропасти.
Пытаясь хоть куда-то пристроить племянника, тетя познакомила его с Юстом. Тот, поглядев на юного верзилу, спросил, сколько будет восемью семь. Верзила, которому две недели назад исполнилось восемнадцать, честно ответил: «Сорок восемь!» «Наш человек!» – обрадовался Юст, и Витькина судьба была решена – старый зубр взял его под свое покровительство. С первого же гонорара Витька купил калькулятор. Потом ему много чего пришлось покупать, потому что у Юста хватило ума правильно подвесить морковку. Он предложил Витьке делать звездную карьеру.
Потерпев крах в любовных отношениях, Юст сделался сторонником брака по расчету. Витька после нескольких экспериментов (один, особенно неудачный, надолго выбил его из колеи, и парень с полгода шарахался от девчонок, для оправдания объявив себя однолюбом) пришел к тому же мнению. Невеста, которая устроила их обоих, прибыла из Парижа, куда богатый папа отправил ее пополнять дизайнерское образование.
Собственно, они были знакомы и раньше. Но и у нее, и у него была своя личная жизнь, так что отношения сложились вполне приятельские. Но вот теперь оба повзрослели, лет, оба свободны, оба несколько раз в жизни обожглись и убедили сами себя, что уж теперь-то лишены иллюзий. Тем более – Витька мечтает о своем деле, ему надоела служба на побегушках.
И дело вроде бы обозначилось при том самом проекте «Янус», но началась заваруха с недопрокрученными деньгами…
Слово – Виктору Сергеевичу Костомарову.
____________________
– У меня все в обороте! – повторял этот старый дурак. – У меня все в обороте!
И с каждым разом – убедительней и убедительней.
– Это вы скажете бригаде следователей!
Ну, лопнуло мое терпение. Лопнуло! Точка! Старый дурак меня достал! Хотя – какие следователи?… Откуда они возьмутся?…
А ведь пять лет назад я смотрел на него сверху вниз. Волшебное слово «бизнесмен» затуманило мне мозги. А трудно затуманить мозги двадцатилетнему – да нет же, мне еще полных двадцати не было! – идиоту? Чья мама экономит на всем, включая шнурки для кроссовок?
Если бы не дядька Юст, которые помог устроиться в агентство новостей, я бы сейчас торговал заколками для волос в одном из сотни привокзальных киосков. И имел пять процентов с продаж.
Этот траханный бизнесмен так бубнил, что у него все в обороте, как будто это было самым действенным оправданием его глупости и жадности, таким оправданием, что обворованный Джереми Красти разведет руками и скажут: «Да ладно тебе, разве я не понимаю?»
И это убоище вот-вот станет моим тестем!
Машка, конечно же, не такая. Машка – умница. Но только, когда тебя посылают учиться за границу, а потом отправляют писать дипломную в Париж, неплохо бы задуматься – на какие денежки?
Три года назад я рассказал Машке про фантастический проект строительства машины времени в нашем городе и даже объяснил авантюру с финансированием, которую мне так четко расписал дядька. Ее милый папочка в это время смотрел за стеной порнуху – он другого искусства не понимает, но на слово «прокрутка» выскочил и стал задавать вопросы. Я его и познакомил с документацией по проекту «Янус». А как ко мне попали эти бумажки, я по сей день объяснить не могу. Я был в городской думе, охотился за новостями, и мне, как всегда, в каждом кабинете давали кучи распечаток и ксерокопий, чтобы я сам с ними разбирался и не мешал работать. Я искал даты для своего «перспективного блокнота», а отыскал этот геморрой!
Мой будущий тесть умнеет только в тех случаях, когда носом чует запах денег. Он пристегнулся к проекту «Янус» с неслыханной скоростью и ловкостью. Когда, соответственно дядькиным прогнозам, над проектом стали собираться тучи, он все еще прокручивал не дошедшие до подрядчиков деньги, а уже надо было менять фамилию, внешность, пол, привычки и мотать отсюда в Новую Зеландию! Те, кто заварил эту кашу, так и поступили. Дума лишилась двух депутатов – из тех, кто активно продвигал «Янус». Давно не появлялся на горизонте начальник строительного отдела думы – вроде только что был, вроде из города не выезжал, а до правды не докопаешься. В городе остались только крайние, на которых и должен был рухнуть воз с кирпичами.
Естественно, между крайними сразу начались стычки. Музалевский, скажем, понял, что на него вот-вот начнут вешать всех дохлых собак, и решил покаяться, причем покаяться первым – забежать вперед и рухнуть на колени перед воротами крастовского особняка во Флориде. А мой старый дурак только и знал, что причитать: «У меня все в обороте!»
Потом они собрались – тесть, Горохов, Данилов и еще один деятель из Питера. Питерский увяз в этой истории по самые уши – и он-то, пригласив меня к себе в номер, сподвиг меня на альтернативный вариант, которые мог дать хороший выигрыш во времени. В отличие от наших, он иногда смотрел всякие интересные телепередачи. А кто должен добывать информацию?
Я совершил безумную карьеру! Еще полгода назад Машке было четко сказано: «Через мой труп!». А вот вчера я стал «моим Витьком». Потому что приволок чертову прорву бумаг. Файл, который прислал дядька, был невероятной величины, потому что он засунул туда отсканированные ксерокопии. За пять лет я уже научился читать их быстро и вылавливать именно то, что нужно.
Человек, который мотался по аномальным зонам и собирал по заграничной прессе публикации о всяких временных выкрутасах, имел псевдоним «Грядущий». Дядька, выдирая в свое время листы из журналов с его статьями, не писал на полях, откуда выдрано, и я потратил целый день на библиотечные розыски. Библиотека меня вообще потрясла до глубины души. Теперь у всякого бомжа комп есть, неужели нельзя было затолкать всю базу данных в машину? Ведь стоит у них машина, но только они на ней в тетрис сражаются. А когда приличному человеку нужно что-то найти – ему дают деревянные ящики с карточками, как сто лет назад.
Я нашел издания, в которых печатался Грядущий, и сел на телефон. Я обзвонил все бухгалтерии подряд, чтобы откопали старые гонорарные номера, сверили их с ведомостями и установили мне настоящую фамилию моего безумца. Никто этого, естественно, делать не захотел, я понял, что придется ехать лично с конфетами и маленькими зелеными президентами.
Горохов, от страха уверовав в журнальные публикации, сразу же стал давать инструкции по путешествию через прокол туда и обратно. Сами по себе они были не такие уж глупые, но в нашем положении – ни в звезду, ни в Красную армию!
– Конечно, вы можете доставить оттуда какой-нибудь антиквариат, – рассуждал он. – Но где гарантия, что вы не прикупили его в глубинке? Самое лучшее – привезти животное!
– Какое еще животное? – вылупился на него тесть.
– Вымершее. Которого сейчас нет. А если мы его предъявим – значит, доставлено во время пробного пуска установки.
– Беловежский зубр, что ли?! – заорал я. – Сами его ловите!
– Ну, зачем же зубр? Что-нибудь маленькое…
– Киви, – сказала Машка.
– Какое тебе киви? Их на базаре полно! – возмутились господа бизнесмены.
– Так называлась бескрылая птица, которую истребили в Новой Зеландии в позапрошлом веке, – сообщил я. – Жюль Верна читать надо!
– Кого???
Ну, в общем, компания у них была еще та. Мозги включались только при слове «проценты».
– Еще надо убедиться, что все эти аномалии Грядущий действительно наблюдал. А то вот у нас дядя Костя из сорок седьмой квартиры раз в неделю зеленых чертиков видит. И поди ему докажи, что чертики – продукт алкогольного воображения, – это я решил внести долю здорового скепсиса.
– Ну так и убедись! Только поскорее!
Они вчетвером так на меня уставились, что Машка захихикала. Ну да, еще бы – то был голодранцем, ловцом богатых невест, а то вдруг оказался единственным спасителем!
– Нужны деньги, – сказал я. – Меня на самолетах бесплатно не катают. И командировочные.
– При чем тут самолеты? – спросил будущий тесть.
– При том, что, сдается мне, этот Грядущий живет в Сибири, и все его аномалии – там же процветают. Вы хотите отправить меня в Сибирь поездом?
Они еще сомневались, давать ли мне деньги. Я так и ждал, что старый дурак заорет: «У меня все в обороте!» Ну уж тут я бы развернулся и вышел. В конце концов, на хрена нам с Машкой его согласие? Если через пару месяцев начнутся крупнейшие неприятности, она уже не будет богатой невестой. И все решится само собой.
Питерский умник полез к себе за пазуху. Все правильно: нахапал – поделись с товарищем. Мне даже страшно было вообразить разворованные ими суммы в рублях…
Наконец мы все сформулировали. Я немедленно отправляюсь искать этого Грядущего с его идеями путешествия во времени через проколы в пространстве. Я не жалею денег на подкуп и взятки. Я имею право нанимать тех, кто мне потребуется, чтобы проверить все детали. Потом я организую что-то вроде экспедиции…
– А если она не вернется? – спросил я, вспомнив пропавшую в смутном пятне консервную банку. – Никогда?
– Значит, денежки – ку-ку, головка – бо-бо, – после долгого молчания сформулировал Горохов. – Если кто-то знает другой выход из положения – пусть скажет. Я пока другого не вижу.
Сошлись на том, что, снявши голову, по волосам не плачут. Тот коммерческий риск, на который они идут, вкладывая деньги в сомнительную экспедицию, несоизмерим с финансовой и даже уголовной катастрофой, которая грянет, если сидеть сложа руки.
У Машки больше опыта в общении с библиотекой. Я добываю новости по своим личным каналам, выкачиваю кое-что из Сетей и скидываю добычу в агентство тоже по Сетям. А она, когда ищет нужную книгу, переворачивает кучи каталожных карточек. Она и додумалась поискать самые ранние и самые поздние публикации Грядущего. Ранние – потому что всякий индивид сперва норовит опубликоваться в родных краях. Поздние – чтобы убедиться, что он еще жив.
Таким образом мы установили, что родом наш аноним из города под названием Протасов, что публиковался на протяжении двадцати лет (по меньшей мере), и что последний след нужно искать в Москве, в бухгалтерии журнала «Наука и жизнь». Мы с преогромной радостью вылетели в Москву. Тайна псевдонима обошлась в коробку конфет и в полсотни зеленых, которых, кстати, можно было и не давать – но я не хотел экономить неправедно нажитые доллары.
Оказалось, что у Грядущего простая фамилия – Фоменко. Оказалось, он-таки по сей день живет в Протасове! Мы нашли этот город на карте и поехали туда поездом. Это уже не в целях экономии – просто поезд отплывал в шесть вечера, приплывал в десять утра, и если взять купе в СВ, то вся ночь – наша!
В Протасове мы отправились в редакцию городской газеты. Я предъявил свою пресс-карту и получил полное содействие. Сотрудница субботнего приложения «Прогрессор» покопалась в блокноте и дала нам телефон Аркадия Анатольевича Фоменко. А созвонились мы уже без посторонней помощи.
Но на встречу со знатоком хроноаномалий я пошел один – Машка после бессонной и трясучей ночи мечтала о постели, которая под ней бы не колыхалась и не дергалась со скрежетом и стуком. Я оставил ее в гостиничном номере и пошел в сквер к постаменту от недавно убранного памятника вождю. Очевидно, весь город там встречался. К счастью, я примерно знал возраст Фоменко. Мужик за сорок среди нервной молодежи был один.
Дядька Юст правильно мне его описал – сухой, бесцветный, и в костюме – совершенно никакой, не человек, а черно-белое кино. Есть люди, созданные для кирзачей по колено и ватников. Вот это он и был.
Я все ломал голову – говорить или не говорить о проекте «Янус»? То есть – о моей причастности к проекту? Решил, что не надо. Если я ему совру – мол, дела идут успешно! – он, чего доброго, надуется, все-таки конкурирующая фирма. А рассказывать ему правду тоже нелепо. Неизвестно ведь, как он этой правдой распорядится.
В общем, сказал я так:
– Аркадий Анатольевич, мой будущий тесть читал ваши публикации, очень заинтересовался! Он готов спонсировать одну-две экспедиции, но хотел бы иметь научное обоснование ваших гипотез.
– Тесть – бизнесмен? – спросил Фоменко.
– Естественно! – я вспомнил, как это убоище втерлось в правление банка, и решительно добавил: – Банкир!
– А он хоть слово поймет?
Фоменко не шутил – он очень спокойно относился к тому, что меня все еще возмущало. Привык, наверное.
– Он ни хрена не поймет, – ответил я, – но это и не обязательно. Он послал меня, для того, чтобы понял я и решение принял тоже я.
– Ну, тогда попытаемся объяснить. Нас ведь целая группа работает! – похвастался Фоменко, но хвастовство было лишь в голосе, лицо выражения не изменило, впрочем, оно никакого выражения и не имело.
– Охотно познакомлюсь с группой.
Мы пошли к телефону-автомату. Он позвонил в какой-то вычислительный центр и попросил позвать Лешу. Потом объяснил, что Леша – прекрасный программист, и все матобеспечение гипотезы – его мозгов дело. Он даже специально написал огромную программу, с которой я еще познакомлюсь…
– Кроме того, мы проводим эксперименты не в полевых, а в лабораторных условиях. Вот сейчас вместе с Лешей пойдем к нашему третьему коллеге…
Этот Леша по фамилии Золотухин оказался примерно мой ровесник, но на две головы ниже и в очках. Я попробовал его разговорить, но он отвечал такими научными фразами, что я всякий раз затыкался. В конце концов я подумал так: ну, допустим, я тебе, Золотухин, не понравился, так ведь и ты мне не понравился. А нам с тобой не детей крестить, как-нибудь эти несколько дней перебьемся.
Потом мы сделали еще один звонок – человеку по имени Вовчик. Он был готов нас принять. А жил он за четыре квартала от Лешкиного института.
Мы вскарабкались на шестой этаж и я решил, что – все, пришли. Оказалось, там была другая лестница. И мы попали в очень странное место.
Еще при советской власти в доме, в хорошей трехкомнатной квартире, жил художник – любимец всяких там парткомов, горкомов, каких-то еще комов, лауреат разных непроизносимых премий, чуть ли не сталинской. Горисполком – вот тоже слово на грани маразма – отдал ему чердак под мастерскую. Он же писал полотна размером с хорошую простыню – торжественные жатвы в передовых колхозах, прокатные цеха на передовых заводах и тому подобную ахинею. Помер он, пережив на много лет свое величие, но чердак у него до самой смерти не отняли. Забыли о нем, надо полагать. Потом туда забрались бомжи, и их несколько лет не могли выкурить. И кодовый замок в подъезде ставили, и ментов вызывали – ни фига! Несколько недель тихо, а потом выясняется – они опять вернулись и гадят там, где спят. В конце концов на чердак нашелся претендент из того же дома, недавно выкупивший и расселивший коммунальную квартиру из девяти комнат. Он поговорил с кем надо, дал в лапу кому надо, выпер последний бомжовый десант и заделал все дырки, через которые можно было залезть с крыши.