– Страх, что ли?
– Ну, что-то вроде.
– Еще как почувствовал! А Лешка?…
– Лешка меня научил. Успел. Тут, говорит, еще наши должны были оказаться. А есть такое правило – если в лесу от своих отстал, никуда не дергайся, сиди на заднице, за тобой вернутся. Они, говорит, будут знать, что я никуда не ушел и где-то тут их жду. Они меня найдут… Ну, много чего еще говорил, потом бредил.
– Так это он тебя научил про пятна и про Оккама?
– Не умножай количество сущностей сверх необходимого? Он.
– Это бритва Оккама… – борясь с собой, прошептал Витька. – Был такой англичанин Оккам…
Голос сорвался.
Философ по имени Феликс погасил фонарик. Некоторое время он молчал, давая Витьке возможность совладать с собой.
– Я понял, что в одиночку отсюда не выберусь. Думаю – как вас отыскать? Вот, сидел на паперти, про небесные пятна толковал. Пророчествовал… – тут Феликс тихо фыркнул. – Думал – пойдут обо мне слухи, может, до вас дойдут.
– А знаешь – дошли. Мы ведь тут недели две уже болтаемся. Все прочесываем, всех расспрашиваем. Тут же почтовые станции, люди ночуют. Я у какого-то деда этот лапсердак ночью спер. Потом пьяный кирасир меня в фараона играть выучил на свою голову, я у него лошадей выиграл! Чтоб я сдох, если еще раз вздумаю банк метать! Потом я каких-то местных жителей научил играть в буру Мы с Фоменко думали, что это Вовчик или Лешка на паперти проповедует. Оказалось, ты. А послушай…
– Что?
– Как ты вместе с Лешкой оказался?
– Сам не понял. Ты же помнишь, что там было. Я, кажется, вообще кульбитом летел. Потом, в окопе, себя ощупал – фр-р!
Феликс издал совершенно лошадиный звук, который образуется, если мелко потрясти головой, выдыхая сквозь вибрирующие губы.
– Ну?…
– Ну, вылез, отряхнулся, тихо. Идти куда-то надо. Гляжу – человек лежит, в клетчатой рубахе. Это он и был. Я думаю, он не меньше чем на сутки выпал, если по ранам судить.
– А при нем ничего не нашел? Сумку, рюкзак?
– Нет, Витя. При нем были только сломанные очки.
– Да?… Точно?
– Точно, Костомаров.
Некоторое время они молчали.
– При нем должен быть ноутбук, – тусклым голосом сказал Витька. – Он с этим ноутбуком не расставался. А там – программа. Он первым делом кинулся ноутбук спасать…
– О программе он рассказывал, – согласился Феликс. – Он догадался, как ее нужно переделать, и страшно жалел, что ноутбук пропал. Хорошо, нас мельник приютил.
– Слушай…
– Что?
– Лифчик у тебя откуда?
– Этот? – Феликс потрогал свой десантный жилет, весь в карманах, который Витька, нахватавшийся в агентстве новостей всякого словесного добра, назвал именно так, как полагается. – А ты думаешь, я тут как на курорте сижу? Я ведь уже с этими ребятами пересекался.
– Когда?
– Неделю назад. Это лифчик восемнадцатого. Вот его-то как раз и пришлось того… упокоить…
Глава третья
Экспедиция
Рассказчица – Марианна Евгеньевна Древлянская.
Эта девочка из благополучной семьи росла в ангельских условиях. Ее учили музыке и живописи, строго следили, чтобы не якшалась с кем попало. То, что она познакомилась с Витькой Костомаровым, было как раз следствием изысканного воспитания. Родители не хотели держать дома кошек и собак, но аквариум казался им достойным украшением гостиной, а уход за золотыми рыбками – подходящим занятием для домашнего ребенка.
Вместо рыбок Машка принесла домой двух тритонов в трехлитровой банке. О том, что она подружилась с продавцом тритонов и стала с ним перезваниваться, родители узнали несколько лет спустя. Тогда папин бизнес расцвел до такой степени, что решено было отправить дитя учиться за границу, а именно – во Францию. Это преследовало две цели: дать Машка престижный диплом со знанием французского языка впридачу и лишить ее возможности познакомиться в родном городе с совершенно неподходящим женихом. Родители не учли возможностей Интернета. Машка с Витькой постоянно переписывались.
Конечно, в их платоническом романе бывали паузы. Машка чуть не выскочила замуж за аргентинца, гениального до безобразия, а Витька прожил полгода с женщиной старше себя на десять лет, получил отставку ради более перспективного мужчины и долго ходил мрачный. Были и другие эпизоды. Когда же Машка вернулась домой – возглавить Центр дизайна, деньги на который отстегнул папа, они встретились и на радостях оказались наконец в постели.
Папа Древлянский вроде должен был помнить, с чьей подачи прицепился к проекту «Янус», но бизнес – такая штука, где вовремя проявившийся склероз может оказаться полезнее хорошей памяти.
Но когда над папиной лысой головой сгустились тучи, память с перепугу проснулась. Папа добровольно согласился, чтобы Машка вместе с Витькой Костомаровым поехала в Протасов.
Машка плохо представляла себе масштабы проекта и последствия краха. До сих пор жизнь ее баловала. Все к ней приходило вовремя и в наилучшей упаковке, включая Витьку, который был и неглуп, и активен, и даже просто хорош собой – высок, плечист, с темной, почти черной шевелюрой и синими, совершенно аквамариновыми глазами. Такие детали дизайнер Машка очень ценила.
Она помчалась с любимым в Протасов, словно на цивилизованный пикник – туда, где ждет площадка для костра, выложенная камнями, а за кустом стоит финская кабинка с биоунитазом. Она взяла с собой карандаши и запас бумаги, а также фотоаппарат – надеясь обнаружить в Протасове образцы архитектуры восемнадцатого века. И пока Витька собирался в дорогу, она расспрашивала коридорных в гостинице, не уцелело ли поблизости старинных помещичьих усадеб с деревянными колоннами в стиле ампир. Классическая русская помещичья усадьба как раз понемногу входила в моду…
Слово Марианне Евгеньевне Древлянской.
____________________
– А когда этот тарарам кончится, мы обвенчаемся, – объявил Витька с такой убежденностью, что я бросилась к нему на шею.
Конечно, тарарам мог и затянуться. Неизвестно же, что это за пятно белого тумана и куда улетает брошенная в него консервная банка. Вот если бы в Новую Зеландию какого-нибудь далекого века! Тогда бы можно было закинуть туда лассо, или сеть, или…
– Трал, – подсказал Витька. – Не забивай себе голову всей этой ахинеей. До экспедиции еще очень далеко. Не будем тратить время на ерундистику.
Мы и не тратили. Я только успела удивиться – надо же, сколько он всего знает! Я бы до трала не додумалась.
Утром мы оделись по-походному и заправили джинсы в сапоги. Ему очень это идет – он высокий и длинноногий. Я хотела распустить волосы, но он заставил сделать кичку на затылке.
– Ты, Машка, в лесу за все ветки цепляться будешь.
– Мы же по тропинкам пойдем! – возразила я.
– Ты представляешь себе тропинку как асфальтированную дорожку шириной в полтора метра?
Возле нашей дачи есть лес, и тропинки я видела, и даже бегала по ним в детстве, и ни за что волосами не цеплялась. Я это сообщила ему, но он был неумолим. Пока мы пререкались, в номере зазвонил телефон. Нас уже ждали внизу.
– Вот это, Машенька, тот самый «газик», на котором весной сорок пятого въехали в Берлин, – сказал Витька, показывая на зеленую машину в стиле ретро. Из антикварного автомобиля выскочил мужчина средних лет с сухим лицом, тоже в резиновых сапогах, но и в какой-то брезентовой куртке, и в лыжной шапочке, невзирая на июнь. Они поздоровались. Меня всегда удивляет и часто смешит, как мужчины производят рукопожатие. Они вытягивают правую руку как можно дальше и еще быстро наклоняются, а вид при этом делают, будто соблюдают этикет мадридского двора.
– Фоменко, – сказал он, протягивая руку и мне. Я шагнула навстречу и, стоя почти вплотную, аккуратно пожала ему пальцы. Пусть знает, как это делается. А в принципе мне этот человек понравился, он весь был такой ровно-неяркий, выцветший от времени, но стильно выцветший, как охотник в черно-белом кино.
За рулем «газика» сидел рыжеватый здоровенный дядька. Я его сразу узнала – это был Жерар Депардье!
– Ты думаешь, мне джип не по карману? Я два уже заездил! Этот лучше всякого джипа, – сказал он мне. – Я за него всегда спокоен! Его ломом не прошибешь! Танковая броня!
– С нами собирался поехать еще один человек, но я его отговорил, – сообщил Фоменко. – Нечего ему на болоте делать.
– Он – голова! – с неожиданным почтением добавил Жерар Депардье.
Мы уселись так – мы с Витькой на заднее сиденье, Фоменко – спереди, возле шофера. Газик резво покатил по пустой улице.
Оказалось, что нас сзади трое. Справа от меня был Витька, слева – невысокий парень в очках, я была просто уверена, что его зовут Шуриком, но оказалось – Лешкой. Если бы Лешка носил ковбойку в крупную клетку, непременно с рыжим и коричневым, он был бы куда интереснее. Но клетка была бело-синяя.
Витька сразу же заснул, и неудивительно. После бессонной ночи и сытного завтрака машина именно так и должна была на него подействовать. Мне спать не хотелось – когда солнце так ярко светит, я спать не могу. И я прицепилась к Лешке. Он как раз положил на колени ноутбук и взялся за работу.
Витька довольно точно передал мне гипотезу бывшего бармена, которая почему-то работает, и я, увидев на сером экране рулон из зеленой сетки с пятнами, уже знала, о чем спрашивать.
– У нас проблема с вводными, – сказал Лешка. – Вот, скажем, вторая половина девятнадцатого века, Соединенные Штаты. Кое-какая информация есть и я могу посчитать. Но мне нужна информация по Африке, Азии и Латинской Америке хотя бы. А ее вообще нигде нет.
Он вывел на монитор карту с подозрительно прямыми границами. Эти по линейке проведенные границы почему-то не внушали мне большого доверия, они выглядели совершенно ненатурально. Сбоку открылось окошко, и в нем поползла таблица:
«1854 год, июль – город Селма, штат Алабама – Орион Уильямсон шел по газону и пропал.
1878 год, ноябрь – Квинси, штат Индиана – Чарльз Эшмор пропал на полпути к колодцу.
1880 год, сентябрь – Геллатин, штат Теннесси, фермер Дэвид Ленг шел по полю и пропал.
1889 год – Южный Бэнд, Индиана – Оливер Ларч пропал на полпути к колодцу».
– Вот, вот и вот, – белая стрелка соединила три точки умозрительным треугольником. – И в двух случаях четко сказано про воду.
– А это важно? – спросила я.
– Очень важно. Каким-то образом вода оказывается самым лучшим проводником для потоков времени. Я посчитал – до восьмидесяти процентов случаев как-то связано с водой. Или колодец, или речной берег, или морской берег, или вообще остров. Остров Скай, Шотландия…
В окошко немедленно приехала нужная строка:
«1849 год, 14 августа – остров Скай, Шотландия – с неба упала ледяная глыба весом около полутонны».
Я невольно перевела взгляд с монитора на Лешку. Конечно, я не взялась бы объяснить, откуда свалилась ледяная глыба, но предполагать, что ее приволокло откуда-то время, точно не стала бы.
Как выяснилось, команда энтузиастов подгребла под гипотезу Жерара Депардье вообще все непонятки мировой истории. Особенно забавно было, когда дошло до селедочного дождя. Тут уже я стала спорить. Живую рыбу приносят смерчи – это и козе понятно. Фоменко повернулся и начал обращать меня в свою хронопрокольную веру, Лешка ко всякому его слову искал аргумент в ноутбуке, и даже бывший бармен, забывая про руль, то и дело пытался заглянуть то в монитор, то даже мне в глаза.
То, что в марте 1918 года на пути из Буэнос-Айреса в Нью-Йорк пропал при полном штиле военный корабль США «Циклоп» водоизмещением в 20 000 тонн и с тремя сотнями экипажа, они тоже списали на прокол. По их мнению, кораблю больше просто некуда было деться – ведь военных действий в тех краях не велось. Вторым аргументом было: в январе 1968 года в Средиземное море буквально на ровном месте пропали израильская подводная лодка «Даккар» и французская подводная лодка «Минерва». Уж эти наверняка утащены потоком времени, потому что их тщательно искали и не нашли никаких следов. А если время уволокло субмарины – значит, оно же польстилось и на «Циклоп»!
Поняв, что это – мужская логика, против которой доводы рассудка бессильны, я попыталась вежливо перевести разговор на другую тему, и на меня посмотрели с сожалением. Леша вздохнул и опять с головой ушел в ноутбук, Фоменко же с риском повредить межпозвоночные диски продолжал меня обрабатывать.
– Да, мы сгребли все в одну кучу, – согласился он, – и дождь из рыбы тоже мог быть следствием смерча. Но у нас есть и документированные факты входа-выхода! Если в развертке четырехмерного пространства мы можем соединить попарно более восьми точек, то для любой другой точки входа можно хотя бы приблизительно посчитать точку выхода, а для точки выхода – точку входа.
– Ты про Терехова расскажи! – потребовал Жерар Депардье.
– Вот представьте – июль сорок первого, леса под Оршей, и рядовой Терехов совершенно случайно захватил в плен троих немцев. Их накрыло взрывной волной, но он очухался первым. Ну, поднял на ноги этих трех и повел, и повел по тропочке. Вел, вел и набрел на старика. Спрашивает – дед, кому я могу пленных сдать? Где тут наши? А дед в полном изумлении. Какие, спрашивает, наши, ты вообще откуда взялся? Тот ему про Оршу, а дед – парень, тут вообще-то Дальний Восток и одна тысяча девятьсот сорок восьмой год. В общем, забрали всех четверых в НКВД. Там не поленились, подняли все документы – точно! И Терехов с сорок первого числится без вести пропавшим, и немцы по немецким данным – тоже. Почесали в затылках и взяли с рядового подписку о неразглашении. Вот вам и две точки, вход и выход!
– Пятна, – подсказал Лешка.
– Ну, пятна – это уже твоя гипотеза, сам излагай.
– Ну… Давай лучше ты.
В конце концов, они заговорили хором. Смысл гипотезы был примерно таков. Требовалось для начала представить себе двухмерный мир и двухмерные же разумные существа в нем. Фоменко предложил вообразить муравьев на листе бумаги, Лешка тут же поправил – пренебречь их объемом и считать каждого муравья точкой. Если я коснусь пятью пальцами одной руки этого листа, то для двухмерных муравьев это будет появлением пяти овальных пятен на бумаге, пальцев они не то чтобы не увидят – а просто не в состоянии воспринять. Из чего следовало – плывущее по небу пятно вполне может оказаться проекцией на нашем убогом мире какой-то недоступной нашим чувствам четырехмерной штуки. Отсюда Лешка с Фоменко сразу протянули ниточку к летающим тарелкам и вообще висящим в воздухе круглым объектам.
– А между прочим летом сорок первого в районе Шклова, Толочина, Орши отмечались передвижения по небу огромного серого диска с ободками по краям. Во время полета тело светилось и свистело, – заметил Фоменко. – И Терехов тоже вспоминал какой-то подозрительный для взрывной волны свист! Так что же это было? Вернее, поставим вопрос так: мог ли это быть прокол?…
Честно говоря, мне надоели и их восторг, и их и их самодельные маразматические гипотезы, и занудные перечисления годов, месяцев, фамилий, городов и стран. Все это подтверждало мою собственную гипотезу: мужчины и женщины – звери разной породы и говорят на разных языках. Ни одна женщина никогда не поймет прелести мужского разговора о хоккее. Мы находим удовольствие в разных темах. Если сравнить мужской и женский словарь – то совпадет слов двести, самых бытовых, общеупотребительных: деньги, транспорт, одежда и еда – не полностью, культура и искусство – процентов на пятьдесят.
И я притворилась, будто меня потянуло в сон. Я положила голову на плечо Витьке и закрыла глаза. А они продолжали переговариваться вполголоса. Лешка вытащил на монитор следующий рулон из зеленой сетки, и они обсуждали вход и выход в городе Марсель, в каких-то особенно гнусных трущобах, на самой границе с заброшенным кладбищем. Я дала себе слово никогда в жизни не ездить в Марсель и действительно задремала.
«Газик» между тем, проделав по меньшей мере километров триста, свернул с шоссе, снизил скорость и покатил по большаку. Я сквозь дрему слышала голоса, иногда приподнимала ресницы и видела пейзажи. Потом оказалось, что мы едем лесом. Но это еще не были Семеновские болота, они начались только через два часа. Жерар Депардье остановил машину и разбудил нас с Витькой.
Первым делом мы устроили пикник. Время было обеденное, мужчины развели костер, пожарили колбаски, нарезали хлеб и вскипятили котелок воды. Никогда я не пила чай из котелка. Один раз в жизни попробовать, конечно, стоило, как нужно один раз в жизни попробовать какой-нибудь китайский суп из змей или японскую рыбу фугу.
Потом Жерар Депардье загнал «газик» в кусты, чтобы его не могли разглядеть с дороги. Это был уже даже не большак, а именно лесная дорога, убитая до каменной твердости. Фоменко пообещал, что через полтора километра будет настоящее болото. Мы взяли с собой две большие спортивные сумки, видеокамеру, фотоаппараты, еще Лешкин рюкзак с припасами и какой-то техникой, туда же он сунул ноутбук. Я повязала платок, и экспедиция началась.
Сперва мы шли как попало, потом Фоменко выстроил всех гуськом, меня он поставил в середину. И несколько километров я молчала. Вся эта затея нравилась мне меньше и меньше. В голову полезла чушь. Как я ни старалась отключиться от псевдонаучного бормотания, но что-то в голове застряло. Я вспомнила стада кенгуру, объявившиеся в сороковом году в Англии, чуть ли не в Шервудском лесу. Эти звери не примерещились – их ловили и сдавали в зоопарки. Вдруг я поняла, что вполне может существовать дырка между Семеновскими болотами и африканскими джунглями, что сейчас из трясины вылезет маленькая и безмозглая зубастая головка на длинной лоснящейся шее. Прокол между Англией и Австралией стал для меня таким же очевидным, как для Лешки, Фоменко и Жерара Депардье, и точно так же я задумалась – из которого же века эти кенгуру, из минувшего или из будущего?
Потом силуэт кенгуру показался мне подходящим для длинных диванных подушек. Я видела в итальянском журнале такие подушки с силуэтом пумы в прыжке – но несколько кенгурушек разного размера, желтых на черном фоне, были бы интереснее, и я тут же поняла, для чего они мне еще пригодятся…
Кто мог предположить, что ходьба в полном молчании, почти след в след, сперва так отупляет, потом вызывает совершенно неожиданные мысли и образы? Это можно было бы использовать – получив заказ, не пачкать бумагу и не воевать с компьютерной рисовалкой, а выехать за город и пойти по болотам. Наверняка что-то оригинальное образуется в голове, хотя бы потому, что видишь безымянные растения и слышишь безымянных птиц. Опять же – только в лесу можешь внимательно разглядеть и лист, и птичье перо, и кусок сухой коры с прозрачными краями. Менять обстановку – тупое и пошлое выражение, надо менять мир на такой, в котором ничего не знаешь, не понимаешь и рискуешь увязнуть в трясине…
Я ушла в самокопание, самосозерцание и самоанализ, а Фоменко привел нас на свою драгоценную поляну и схватил меня за руку, когда я сделала несколько лишних шагов.
Тропа уходила в белый туман.
Это действительно было овальное пятно, вроде колумбова яйца, только в два человеческих роста, оно стояло и слегка колебалось. И мне даже показалось, что туманно оно лишь по краям, за тонким слоем белой раздерганной ваты есть что-то плотное, пористое и без блеска, словно гигантская яичная скорлупа. Тут и фантазии не требовалось – рисуй что есть и посылай в журнал «Наука и жизнь».
– Точно!… – воскликнул Витька. – Не глюк…
Мы стояли и смотрели на это подвешенное в воздухе яйцо, и мне все меньше хотелось с ним связываться. Но я имела право на трусость, а мужчины – нет, и мой Витька первым начал хохмить, восторгаться, валять дурака. Наверно, еще и потому, что я смотрела на него. Он действительно смелый, и я рада лишний раз в этом убедиться, но тут мне сперва было не по себе.
Фоменко, никого не предупредив, метнул шишкой в яйцо – и она словно в молоко канула, не пустив расходящихся кругов.
– Теперь давай сам, – Фоменко подал Витьке другую шишку, прихваченную, наверно, в начале пути, потому что здесь ни елей, ни сосен я не заметила.
Витька метнул шишку в пятно, и она точно так же исчезла, беззвучно и бесследно.
У Фоменко было еще несколько шишек, но я кидать отказалась, я так далеко не доброшу, а близко подходить Жерар Депардье не советовал. Он сам однажды сдуру сунулся – чуть не рухнул и полдня потом башка трещала.
Консервную банку мы, оказывается, принесли с собой. И даже не веревку, а красную атласную ленту привязал к ней Лешка перед тем, как запустить.
Банка пропала не сразу – у самого пятна она словно задумалась, лететь ли дальше, и ленточный хвост замен в воздухе параллельно земле. Но все это втянулось в туман и сгинуло.
– А если обойти с той стороны? Вдруг они пролетели насквозь? – спросил Витька.
– Да обходили! Оно со всех сторон такое же, и ни шишки, ни банки насквозь не пролетали. Конечно, слишком быстро мы не подходили…
– А оно пахнет? – с подозрением осведомился Витька. Исследователи хронодырок переглянулись.
– Вроде нет… А что?
– А то – вдруг оно какой-нибудь галлюциноген выделяет?
– Так это забор проб делать нужно, – заметил Лешка. – А у нас оборудования нет.
«Забор» меня насмешил – у этих технарей вечно какие-то корявые словечки.
– И подойти поближе, посмотреть, куда банка улетает, тоже не пробовали? – продолжал Витька. – Может там, в каком-нибудь параллельном пространстве, уже лежит куча ржавых банок с хвостами, а аборигены молятся им насчет хорошей погоды?
– Подходить опасно – голова закружится, чего доброго, свалишься прямо туда – и прокол засосет, – хмуро сказал Фоменко.
– Вот сегодня и попробуем, – пообещал Жерар Депардье. – Мы сюда раньше втроем приходили, а с тросом пробовать надо вчетвером, и еще чтобы кто-нибудь снимал.
Оказалось, в одной спортивной сумке был свернутый в кольцо металлический трос. Его прикрепили к дереву, но не просто привязали одним концом к стволу, а нагнули дерево, повиснув втроем на длинной ветке, и смастерили сложную конструкцию. Фоменко объяснил мне – если что-то случится и люди выпустят трос из рук, дерево выпрямится и оттащит экспериментатора от опасного места.
Первым пошел сам Фоменко. Он придерживал трос на уровне пояса и осторожно передвигал его вдоль себя. Один конец, пропущенный сквозь ветки, прочно держало дерево, другой – Жерар Депардье, Лешка и Витька, понемногу отпуская. Фоменко продвигался очень медленно, миновал середину поляны, повернулся, показал рукой, что все в порядке, и пошел дальше. Контуры его фигуры вдруг поплыли, я вскрикнула. Мужчинам было даже не до того, чтобы меня обругать. Они внимательно следили за Фоменко. Темное пятно, наполовину съеденное белым туманом, вдруг странно задвигалось, подалось вправо.
– Тяни, – негромко приказал Жерар Депардье, и мужчины стали выбирать трос, извлекать Фоменко из тумана. Скоро пятно сделалось опять похоже на человека, а человек оторвался от троса и решительно пошел к нам, покачиваясь и ругаясь довольно свирепо.
– Я, мать вашу, и кричу, и рукой показываю – назад, назад, а вы что – оглохли?!
– Ни хрена не слышали! – воскликнул Жерар Депардье, а Лешка выронил трос.
– Значит, ты был уже ТАМ?…
Еще звучали какие-то слова – и вдруг перестали. Мужчины ощутили, что произошло.
– Откуда я знаю, где я был? – неуверенно произнес Фоменко. – Я кричал – вы не слышали…
– Ты прошел насквозь? – спросил Лешка.
– Похоже на то… не знаю… там было какое-то другое освещение…
Он явственно растерялся.
– А что ты видел?
– Да лес я видел!
Витька подошел ко мне и обнял покрепче.
– Если бы там были динозавры, они бы его сожрали, – шепнул он прямо в ухо.
– Ребята, начинаем действовать! – заорал вдруг Жерар Депардье. – Вы с камерой – бегите туда, снимайте! Но сбоку! Мы будем отпускать трос, а пойдет Лешка – он самый легкий! Аркан, ты сядь, посиди, башка пройдет!
Имелось в виду – эксперимент повторяем немедленно, только нас с Витькой посылают по ту сторону поляны, проверить, не вылезет ли Лешка просто-напросто из пятна, и заснять то, что увидим.
– Ну, Машка, если эти сумасшедшие морочат нам бошки – я их в распыл пущу, – сказал Витька, ведя меня за руку вдоль края поляны. – Но если это действительно прокол – твоя батя нам должен виллу на Канарах купить. Ты представь – что, если мы прямо сейчас оттуда что-нибудь этакое притащим? Значит, он уже завтра может рапортовать о подготовке к пробному пуску!
Я одной половинкой души возликовала, а другой – затосковала. Витька не был в бункере, где уже полагалось стоять смонтированному агрегату, а я была, я увязалась за папой и висела на нем, как клещ. как пиявка, и он просто был вынужден взять меня с собой, когда ездил туда разбираться со стройматериалами. Легко сказать – рапортовать о пробном пуске! А если кто-то захочет посмотреть на ту установку, которую запустили? Как мне сказали, там есть только верхний кожух. Если эта дырявая железная сфера называется «кожух» – то да, я его своими глазами видела. Изнутри. Когда сильно задрала голову – нашла самую верхнюю дырку, на уровне примерно седьмого этажа…
Но будем переживать неприятности по мере их поступления, сказала я себе, и полгода передышки, которую мог бы сейчас получить папа, много значат. А заниматься дизайном и иметь свою студию лучше в Латинской Америке, чем в России. Конечно, если папа не захочет взять с собой Витьку, я останусь в России…
– Эй, вы меня слышите? – завопил Жерар Депардье.
– Слышим, слышим! – отозвался Витька.
– Тогда – пошел! Снимайте!