– Как охраняли ночью Норико? – строго спросил Юкинари. – И довольны ли мои кэраи?
– Кэраи сыты и готовы вам служить, – понимая, как юному господину хочется блеснуть повадкой опытного хозяина перед старшим приятелем, отвечал Кэнске. – Что касается Норико – я обещал молодому господину, что сам лягу на пороге, и действительно там спал, хотя и здорово дуло. А потом госпожу кошку и Норико как следует накормили утром и посадили в повозку вместе. Не угодно ли взглянуть на госпожу кошку? Ветра нет, потеплело, можно спокойно поднять занавеску – никакая простуда ей не угрожает.
В доказательство Кэнске подъехал к носилкам и заглянул в них.
– Спит! – воскликнул он. – Норико опять заснула! Но и во сне прижимает к себе госпожу кошку. Видна только белая лапка.
– Ну, разбудить девчонку несложно, – отвечал Юкинари. – Нарихира-сан, не угодно ли взглянуть на госпожу кошку? Клянусь, при дворе таких нет. Отец утверждает, что никогда в жизни не видел трехцветной кошки.
После ночного спора приятели обращались друг к другу суше обычного, причем Нарихира чувствовал себя как бы обиженным и, обращаясь к Юкинари, всячески подчеркивал, что он, представитель знатнейшего в Японии рода, да еще его северной ветви, которая решает судьбы государей, сам, добровольно, делает первые шаги к примирению. А Юкинари, вспоминая размолвку, чувствовал себя крайне неловко. Созерцание предназначенной для увеселения государя кошки могло опять подружить его с Нарихира.
– Госпожа кошка, которая служит в покоях госпожи Сигейся, черная с белой грудкой, и я прекрасно знаю ее, Юкинари-сан, – похвастался молодой придворный завидным знакомством в свите одной из младших государынь. – Более того, недавно мы во дворце Сигейся весь вечер сочиняли стихи, посвященные именно этой госпоже кошке. Особенно отличилась сама госпожа Сигейся. Когда приедем в Хэйан, я дам тебе почитать стихи, сочиненные тем вечером. Госпожа Сигейся велела своим дамам переписать их для всех гостей на хорошей бумаге. А одну копию подарила государю. Знаешь ли ты, что государь после этого изволил завтракать в покоях госпожи Сигейся, держа ее кошку за пазухой? И присвоил ей титул «мебу» – представляешь, кошке теперь оказывается такой же почет, как придворной даме пятого или даже четвертого ранга!
– До нас почти не доходят придворные новости, – с явным огорчением сказал Юкинари. – Я понимаю, что нашей кошке далеко до влиятельной госпожи мебу-но омото из дворца Сигейся, и стихов о ней никто еще не сочинял, но не угодно ли тебе, Нарихира-сан все же взглянуть на нее?
– Для этого придется вылезать из повозки. Посмотри, какой снег!
Повозка уже выбралась на открытое место и хотя с трудом, но без риска для жизни молодого придворного, катила по прямой и заснеженной дороге.
– Вовсе не обязательно. Я прикажу Норико выйти из носилок и подать кошку к тебе в повозку. Полагаю, ей это не повредит, – имея в виду, конечно же, кошку, отвечал Юкинари.
Беседуя таким образом, они отдалялись от горного склона и неторопливо двигались красивой равниной. А сверху, сквозь покрытые снегом кусты бересклета, за ними внимательно следил Бэнкей.
* * *
Монах легко пробирался между низко нависшими ветвями. Каким-то чутьем он знал, где под тонким снежным покровом прячется валун или крепкий корень сосны, чтобы ступить самому или упереться посохом. Ни разу его обутые в сандалии ноги не провалились в сугроб. И более того – ловкий монах наладился шагать довольно споро.
– Тэнгу, тэнгу, восемь тенгу, а со мною – девять тэнгу! – запел он негромко. – Если дождик не пойдет, будем до утра плясать!
Наверху захлопали мощные крылья. Бэнкей задрал голову.
На самой верхушке старой сосны никак не могла умоститься огромная черная птица, похожая на ворона. Но странный это был ворон – с издали заметным красным клювом.
– Спускайся, Остронос! – позвал монах. – У меня с собой рис и соленые овощи! Есть и вино! Правда, немного.
Ворон распахнул широкие разлапистые крылья, свел их над головой и прыгнул. Ногами вперед он понесся сквозь ветки, и Бэнкей еле успел посторониться.
Остронос так стремительно приземлился, что даже присел на корточки. Взмахом крыльев он снова поднял себя в воздух и наконец встал перед Бэнкеем как полагается – лицом к лицу.
Были они примерно одного роста, тэнгу и монах, оба крепкие, плечистые, да и взгляд у них был похожий – полный живейшего интереса ко всему, что творилось кругом. Только над черными глазами Бэнкея росли мохнатые сходящиеся брови, а у тэнгу прямо со лба и со щек начинались плотные перья, шапочкой облегавшие голову. Лицо лесного жителя было красным, как из кипятка, и красным же был длинный острый нос, за что тэнгу, очевидно, и получил прозвище. Если бы не золотистые ободки круглых глаз – совсем бы он походил на человека в черном небогатом одеянии, с веерами из серых перьев в опущенных руках.
– Соленые овощи я люблю, – сказал Остронос. – Самому удивительно, до чего же я неравнодушен к вашей человеческой пище. Ну, здравствуй, старый разбойник!
Монах нахмурился и строго посмотрел на тэнгу.
– Ах да, простите, я и забыл, что мы теперь исполнены подлинного благочестия! – воскликнул лукавый тэнгу. – Мы раскаялись в былых грехах и принесли обеты. Очевидно, как раз обет послушания и гонит нас сегодня босиком через сугробы.
– Во-первых, я обул варадзи, – Бэнкей показал на свои плетеные сандалии. – А во-вторых, ты знаешь, что холода я не боюсь.
Его руки, как и в монастырских покоях, были обнажены по плечи.
– В-третьих, это не совсем обет послушания… – Бэнкей задумался. – Это не послушание как таковое, Остронос. Просто отец-настоятель обещал найти для меня Путь. Если он куда-то посылает меня – значит, это в первую очередь нужно мне самому. Как по-твоему, успеем мы перекусить, пока молодые господа со своей свитой не скроются из виду?
– Ты имеешь в виду ту компанию, что ночевала в монастыре? – спросил Остронос. – А даже если они и скроются из виду, тебе-то что? Я подниму тебя на сосну, и ты вволю ими налюбуешься. Или тебя послали за ними вдогонку?
– Меня послали их охранять.
– И от кого же? Не от нас ли, вольных тэнгу? Или от горной ведьмы? Такие приятные и утонченные молодые господа – прямо лакомство для нашей старушки! – развеселился тэнгу и даже рассмеялся, сверкая мелкими острыми зубами.
– Сам бы я хотел знать, – сказал Бэнкей. – Отец-настоятель за версту чует нечисть. Что-то такое к ним привязалось, а он учуял. А что бы это могло быть – не сказал.
– Господа совсем еще молоденькие. Наверно, понравились здешним лисам, – тэнгу покачал головой. – Знал бы ты, Бэнкей, какими красавицами перекидываются наши лисы! Но особой опасности тут нет. Лиса сперва поживет с молодым господином в девичьем облике, а потом вспомнит про свои лисьи дела – и хвост трубой. Чтобы до смерти залюбить – такого наши лисички не вытворяют.
– Недавно померла старшая дочка здешнего наместника, – хмуро напомнил Бэнкей. – Уж не ее ли это штучки?
– Призрак для молодого человека, конечно, куда опаснее лисицы, – согласился Остронос. – Всю жизнь высосет и выпьет. Ну, что, поднять тебя на сосну? Убедись, что там у них все в порядке, и сядем перекусим. Я тоже не с пустыми руками. Еще с осени мы запасли сушеную хурму.
Тэнгу ударил крыльями по воздуху и вспорхнул на ветку.
– Ого! – вдруг сказал он. – Бэнкей, никакой закуски не получится! Там у них страшная суматоха!
– Ну-ка, помоги, – спокойно попросил Бэнкей, протянув вверх мускулистую руку. С ветки свесилась покрытая серой чешуей нога – почти человечья, но с длинными когтистыми пальцами. Бэнкей поудобнее захватил эту ногу, чтобы когти сомкнулись на его запястье, и это встречнее движение было для обоих, монаха и тэнгу, привычным.
Несколько раз хлопнув крыльями, тэнгу снялся с нижней ветки и перебрался повыше. Бенкея он усадил в развилку, не размыкая когтей, пока тот не устроился вполне безопасно.
– Однако и растолстел же ты, благочестивый наставник! – ехидно заметил Остронос. – А я-то думаю, с чего монахов в народе зовут жирными бездельниками… Ну, любуйся!
С высокой сосны действительно была видна странная суета вокруг повозки и носилок.
Кэраи спешились и окружили брошенные в снегу носилки, выставив перед собой обнаженные мечи и прицеливаясь в носилки из луков. Судя по движениям, они ударяли о мечи лезвиями своих ножей, хотя звон до сосны, понятное дело, не долетал. Кое-кто просто дергал тетиву, что обычно помогает против нечисти. Нарядная свита Фудзивара Нарихира улепетывала в одну сторону, носильщики Норико – в другую. Юкинари не мог сладить с перепуганным конем. А из покинутой всеми повозки выглядывал Нарихира и что-то кричал, только ветер не доносил его криков до ушей монаха и тэнгу.
– Что бы это значило? – спросил Бэнкей. – Они так перепугались, будто там, в носилках, по меньшей мере стая тэнгу!
– Стая не поместится, – возразил Остронос, – да и никто из наших в носилки не полезет. Потому что незачем. Гляди, гляди, отступают!
Очевидно, Нарихира взял власть в свои руки. Кэраи, пятясь, отходили к его повозке. Туда же подъехал Юкинари и прямо с седла соскочил в повозку. Не пряча меча в ножны, подошел Кэнске и, повинуясь жесту хозяина, присел на самый край, туда, где свешивалась нарядная циновка. Молодые господа и старый слуга, почти сталкиваясь лбами, что-то взволнованно обсуждали.
– А дело-то серьезное, – заметил Остронос. – Смотри, и старшего кэрая усадили! Я его знаю, он вояка опытный, не беспокойся – во всем разберется!
Но опытный вояка только тряс головой.
Нарихира кликнул одного из кэраев и послал его вдогонку за своей перепуганной свитой.
– Уж не залез ли туда ноппэрапон? – вдруг сообразил монах. – С этой нечистью я знаком! И управлюсь запросто! Они, чудаки, надеются его звоном мечей отогнать! Спусти-ка меня поскорее вниз!
– Ноппэрапон безобразничает по ночам, – напомнил тэнгу. – Днем его от человека не отличить. Лиловый гладкий шар вместо рожи и сотня глаз на икрах у него только в темноте появляются. Его действительно звоном мечей и тетивы от лука не проймешь. И каппе в носилках делать тоже нечего. Во-первых, все ручьи льдом затянуты, ему из воды попросту не выбраться. Во-вторых, каппа далеко от берега ни за что не отойдет. Да что же там, в носилках, за нечисть такая?!.
Другого кэрая Нарихира послал за носильщиками. Кэнске самолично, поскольку погонщик быка сбежал вместе с прочими, хлестнул красавца-быка и направил его прочь от носилок.
Бэнкей и тэнгу следили с сосны, как перепуганные люди собираются вокруг нарядной повозки, остановившейся по меньшей мере в пяти сотнях шагов от брошенных носилок, в которых угнездилась загадочная нечисть.
– Постой! – вдруг воскликнул Остронос. – Ведь с ними была девушка! Ее-то и везли в носилках! А в толпе я ее не вижу!
– Я тоже не вижу никакой девушки, – сказал Бэнкей. – Похоже, с ней-то и стряслась беда. А вовсе не с молодыми господами. Не думал я, что отец-настоятель так жестоко ошибется. Стареет, видно.
– С девушкой ничего не случилось, – вдруг заявил тэнгу. – Девушка жива и невредима.
– Откуда ты знаешь?
– Посмотри на носилки – и ты узнаешь то же самое!
Бэнкей отвел взгляд от перепуганной толпы, перед которой Нарихира держал беззвучную речь, и увидел Норико.
Она с трудом выбралась из носилок и, увязая в снегу, путаясь в тяжелых многослойных одеяниях, брела прочь – к лесу. Споткнувшись, она опустилась на колено и поднялась с большим трудом, но без помощи рук.
– Она что-то несет за пазухой, – сказал тэнгу. – Что-то тяжелое. Обе руки заняты.
– Оно тяжелое и шевелится, – вглядевшись, добавил Бэнкей. – Что же там у них стряслось?
* * *
А в это время Фудзивара Нарихира и Минамото Юкинари, забравшись в повозку, уже сердито спорили.
– Пропади она пропадом, твоя госпожа кошка! – яростно шептал Нарихира. – Ты понимаешь, что случится, если мы привезем в Хэйан оборотня?! Оборотня – в государев дворец?!. Спаси и помилуй нас, Дзидзо-сама!
– Погоди, не кричи, Нарихира-сама! – уговаривал его Юкинари, не меньше приятеля испуганный такой жуткой возможностью. – Мы доедем до ближайшего храма или монастыря, а там ученые монахи пусть разбираются, кто из двух кошек – госпожа кошка, а кто – мерзкий оборотень! Над оборотнем прочтут заклинания – ну, ты же знаешь, как они это умеют…
– Знаю! – отрубил Нарихира. – Читал один такой заклинания над моей бабушкой, когда она разогнуться не могла!
– Ну и как? Выпрямилась?
– Выпрямилась! Теперь согнуться не может! Что за дуру взял ты с собой, Юкинари-сама? Она что, не чувствует, когда у нее за пазухой одна кошка, а когда – целых две?
– Девчонка – просто дочка нашего повара. Никто и никогда не требовал от нее ума, – высокомерно, невзирая на обстановку, отвечал Юкинари. – Может, ты еще захочешь, чтобы она стихи сочиняла? Оборотень появился в носилках, когда она спала, и забрался ей за пазуху. Естественно, она этого не почувствовала, раз оборотень ее заморочил.
– Я только не пойму, зачем оборотню понадобилось принимать кошачий облик! Ведь сразу же понятно – когда мы увидим в носилках двух совершенно одинаковых кошек, то сразу поймем, что дело нечисто!
– Может быть, этот оборотень сошел с ума? – предположил Юкинари. – Ты что-нибудь слыхал о сумасшедших оборотнях?
– Нет! – отрубил Нарихира. – И я не повезу в Хэйан эту нечисть. Надо оставить обеих кошек в лесу – и настоящую, и поддельную.
– Отец убьет меня, – уверенно сказал Юкинари, – если я не доставлю ко двору госпожу кошку. Это – надежда всей нашей семьи. Ты же знаешь, мы из небогатых… И отец с таким трудом получил пост наместника провинции…
– Если все дело только в этом, то не беспокойся, – приосанившись, отвечал Нарихира. – Мы пойдем к моему дяде, расскажем ему, чем ты пожертвовал ради благополучия государя… ты же только ради благополучия государя отказался везти в Хэйан обеих кошек, понял? И зеленый наряд куродо тебе обеспечен! Более того – дядя подскажет тебе, на ком лучше жениться. Тебе ведь уже есть четырнадцать лет?
– Когда зацветут павлонии, исполнится пятнадцать.
– Значит, скоро. Я в твои годы уже не только был женат, но и порадовал младшей супругой свою госпожу из северных покоев, – со скромной гордостью сообщил восемнадцатилетний Нарихира.
– А сколько у тебя теперь жен?
– Три, и этого мужчине вполне должно хватать. Я навещаю каждую по меньшей мере шесть раз в месяц. Значит, решено – никаких кошек мы с собой в столицу не берем. Они и в лесу не пропадут. Позови Кэнске, скажи, что мы двигаемся в путь.
Юкинари высунулся из повозки и открыл было рот, но старший кэрай уже стоял рядом, держа под уздцы своего коня.
– Не позволит ли мне господин догнать Норико? – нерешительно спросил он. – Я боюсь, что девочка пропадет в лесу. А ее отец так уж просил меня присмотреть за ней!
– Ты что, оборотней не боишься? – удивился Юкинари.
– Боюсь! – честно признался Кэнске. – Так перед девчонкой-то стыдно! Она-то их, я вижу, вовсе не боится! Положила за пазуху и госпожу кошку, и поганого оборотня! Наверно, решила в монастырь возвратиться.
– Действительно! – воскликнул Юкинари. – Когда я увидел, что у нее из-за пазухи высунулись две кошачьи морды, и… и…
Нарихира прекрасно знал, что при виде двух совершенно одинаковых кошек там, где полагалось быть одной, Юкинари от ужаса просто-напросто заорал. Но вопить, пусть даже испугавшись оборотня, было совершенно неприлично. Молодой придворный умел себя вести и даже выучился не обращать внимания на досадные огрехи.
– Она тоже перепугалась и отбросила кошек, – продолжал Юкинари. – Но, судя по всему, какая-то из них у нее за пазухой.
– Может быть, она сумела отличить госпожу кошку от оборотня? – предположил Кэнске.
– Тогда бы она двинулась к нам. А сейчас она от нас удаляется, – резонно заметил Нарихира.
– Где мой конь? – Юкинари решительно вылез из повозки. – Я сам догоню ее. И спрошу. Кэнске…
– Я поеду с вами, господин, – все поняв, немедленно откликнулся Кэнске. Он видел, как хочется юноше загладить неприятное впечатление, произведенное на старшего приятеля – такого выдающегося царедворца и аристократа, да еще женатого на трех женщинах. И чувствовал, что молодой господин в одиночку не решится подъехать к Норико.
Они сели на коней. Кэнске положил поперек седла обнаженный меч.
– Да поможет нам Дзидзо-сама, – прошептал он. – Выкарабкаемся из этой неприятности – пожертвую в монастырь… Слышишь, Дзидзо-сама?.. Ширмы – вот что пожертвую. Дорогие ширмы для северо-восточных покоев со всякими страшными рожами, чтобы отгонять демонов…
– Наложите стрелы на тетивы луков, – приказал Нарихира кэраям, когда Юкинари и Кэнске отъехали. – Как только увижу что-нибо подозрительное – приказываю стрелять!
Он сел на краю повозки в красивой позе, свесив ногу в широкой штанине, а вторую – согнув в колене и уперев в борт кузова. И подумал, что придворные дамы наверняка оценили бы изящество, с которым он командует суровыми кэраями.
* * *
– Эта обезьяна будет нашей, – показывая на молодого придворного крылом, сквозь жесткие перья которого были видны совершенно человеческие пальцы с серым веером, усмехнулся Тэнгу. – Все злюки будут нашими!
– Не верю я, что злой человек после смерти становится тэнгу, – возразил Бэнкей. – Зря ты меня морочишь, Остронос. Выходит, и ты раньше был злюкой?
– Нет, конечно. Уж и поморочить нельзя… – даже огорчился тэнгу. – Им там, внизу, полезно думать, какая карма им назначена за злость. А вот если бы ты захотел податься в нашу стаю…
– У вас только и заботы, что путников пугать и с дороги сбивать, – возразил Бэнкей.
– А у тебя одна забота – Путь искать! Да и то – не у тебя, а у отца-настоятеля. Почем ты знаешь – может, твой путь как раз ведет в нашу стаю?
– Мы уже об этом говорили, – напомнил Бэнкей. – Ну, как, чувствуешь ты опасность?
– Никакой опасности для них я, представь себе, пока не чувствую, – удивленно сообщил тэнгу. – Не пойму, из-за чего они подняли переполох, но все они – живы, целы, невредимы. Вот только та обезьяна, возможно, охрипнет, кричавши.
– Я спущусь и выясню, в чем дело.
– Незачем. Если там что-то серьезное, я отнесу тебя туда быстрее, чем ты добежал бы. Доставай лучше свои припасы, а я достану свои.
– Нет, Остронос, мы можем опоздать! – воскликнул Бэнкей. – Гляди, молодой господин и старший кэрай скачут по снегу к девушке, а меч кэрая обнажен! Не причинили бы они ей вреда!
– Непохоже, но чтобы ты не беспокоился понапрасну, я сейчас доставлю тебя туда, – сказал тэнгу. – Иначе ты не дашь мне покоя и испортишь все удовольствие от вина и закуски.
Он встал на ветку, балансируя крыльями, и дал Бэнкею возможность ухватить себя за ногу.
* * *
Норико тем временем добралась до того места, где начинался поросший кустами склон. Зимой мало кто ездил в горный монастырь, так что широкая тропа, ведущая вверх, была видна лишь благодаря следам от повозки Фудзивара Нарихира и конских копыт. И все же такая тропа была лучше нетронутой целины.
Юкинари и Кэнске догнали девушку, когда она уже приступила к подъему.
– Куда это ты собралась? – сердито крикнул Юкинари.
– В монастырь, господин, – тихо отвечала девушка. – Куда же мне еще идти, раз все меня бросили?
– В монастырь – с оборотнем? – спросил Кэнске. – Ведь у тебя за пазухой оборотень, Норико, неужели ты этого не понимаешь?
– Они у меня за пазухой оба, и оборотень, и госпожа кошка, – сказала Норико. – Не сидеть же мне в носилках, ожидая, пока мы с госпожой кошкой замерзнем!
– Выходит, ты у нас не боишься оборотней? – Кэнске натянул поводья, заставляя коня немного отступить. – Тогда тебя, дурочка, нужно нарядить мужчиной, дать тебе оружие и отправить воевать с северными варварами!
– Боюсь, – призналась девушка, – еще как боюсь! Если бы я знала, кто из них оборотень – неужели бы я хоть пальцем к нему прикоснулась?
– Ты могла оставить в носилках их обоих – и оборотня, и кошку, – сказал Юкинари.
– Не могла.
– Почему? – удивленный непоколебимым упорством в ее обычно звонком, а теперь странно тихом голоске, спросил Юкинари.
– Господин приказал мне заботиться о госпоже кошке. Как бы я ее бросила? Разве я могла ослушаться господина?
– Отец не мог предусмотреть такого случая… – пробормотал Юкинари. – Я отменяю его приказание.
– Кто приказывал, тот и должен отменять, – опустив глаза, сказала Норико.
– Но это же невозможно, дурочка ты! – вмешался Кэнске. – Где старый господин и где мы? Послушайся молодого господина! Брось эту нечисть!
– Старый господин мне честь оказал, дядюшка! – воскликнула Норико, потому что со старшим кэраем могла говорить попроще, чем с Юкинари. – Он меня в свои покои позвал! Он сказал мне – ты, Норико, отвечаешь за госпожу кошку! Все будущее нашего рода – в этой кошке. Если мы через нее достигнем славы и почестей – я тебя так хорошо выдам замуж, что все девицы в окрестностях твоей судьбе позавидуют! Господин мне такие добрые слова сказал – а я его приказание нарушу?
– Значит, ты понесешь госпожу кошку и оборотня обратно в монастырь, чтобы монахи разобрались, что к чему?
– Понесу.
– Ты же не доберешься! Упадешь в снегу и замерзнешь!
– Доберусь!
– Нужно посадить обеих кошек в какой-нибудь мешок и послать с ними в монастырь кэрая, хотя бы Коске, – сказал Юкинари.
– Коске скорее умрет, чем прикоснется к такому мешку, – возразил старший кэрай. – И все остальные тоже.
– А ты сам?
Кэнске только вздохнул и опустил голову.
– Хороши у меня слуги! Давай сюда кошек, Норико, я сам их отвезу! – воскликнул Юкинари, протянул руку, но, как только девушка полезла к себе за пазуху, немедленно протянутую руку убрал.
Подбитое ватой зимнее платье Норико так топорщилось на груди, что смотреть на нее было неловко. Кэнске знал, что девушка хоть и полновата, но стройна, и грудки у нее маленькие, вполне соответствующие канонам красоты. Незнакомый же человек, посмотрев на нее сейчас, изумился бы невероятной величине грудей и пожалел бедняжку за такое уродство.
Кэнске покосился на юного господина. Тот явно ждал поддержки.
– Я обещал, что доставлю господина Юкинари в Хэйан в целости и сохранности, Норико, – строго сказал он. – А ну, отойди прочь со всеми своими оборотнями! А то еще господин, чего доброго, и впрямь возьмет оборотня в руки!
Чтобы добавить весу своим словам, Кэнске даже замахнулся на девушку.
И тут со склона, ломая кусты, прямо к копытам его коня скатился человек.
Этот человек немедленно вскочил на ноги, отряхнулся, и по простому платью, по оплечью-кэса, сшитому из клочьев холста, по бритой голове все сразу узнали в нем монаха.
– О три сокровища святого Будды! – воскликнул старший кэрай. – Ты-то нам и нужен! Откуда ты взялся? Не с неба же свалился?!
Кэнске был недалек от истины…
Бэнкей первым делом встал между всадниками и девушкой.
– Всегда рад помочь тем, кто нуждается в помощи, – сказал он.
– Ты знаешь заклинания против злых духов, почтенный наставник? – спросил Юкинари.
– Не вижу здесь злого духа, – отвечал Бэнкей.
– А это, по-твоему, что такое?! – изумился Кэнске, показывая пальцем на грудь Норико.
– Ты бы сперва думал, а потом говорил, старший кэрай, – одернул его Бэнкей. – Как же я посмотрю на женщину? Я не хочу из-за твоей дурости нарушать свои священные обеты и запреты. Что тут у вас стряслось? Я спускался в долину, увидел, как вы гонитесь за женщиной, поспешил и поскользнулся.
– Стряслось! Вот именно, что стряслось, благочестивый наставник! Если господин позволит, я расскажу, – Кэнске взглянул на Юкинари, и тот кивнул. – Везли мы в носилках вот эту девицу и кошку. Когда утром посадили их в носилки, кошка была одна. Этих зверей на все наше государство и полутора десятков не наберется, так мне старый господин сказал. А сейчас заглянули – и увидели двух кошек! Выходит, вторая – оборотень!
– Покажи мне кошек, – не глядя, обратился Бэнкей к Норико.
– Тебе придется повернуться ко мне. Я не стану вытаскивать их из-за пазухи, – заявила упрямая Норико. – Старый господин приказал мне беречь госпожу кошку.
– Но оборотня-то старый господин не приказывал тебе беречь! – заорал Кэнске. – Прошу меня простить, господин… Я не думал, что она выросла такой упрямицей. Не донесешь ты их до монастыря! Свалишься по дороге! Ты ведь много ходить не привыкла!
– Она выполняет приказание, – вступился за девушку Юкинари. – Что же делать? Вы можете нам помочь, почтенный наставник?
– Насколько я понимаю, одно из животных у нее за пазухой справа, а другое – слева, – вмешался монах. – Встань лицом к девице, старший кэрай. Протяни к ней руки.
Кэнске соскочил с коня и выполнил распоряжение.
– Твоя правая рука сейчас почти касается одного из животных, а левая – другого? – старательно отворачиваясь от Норико, уточнил Бэнкей.
– Именно так, – ответил за слугу Юкинари. Сейчас, когда монах всерьез взялся за дело, ему уже не было страшно.
Бэнкей достал дорогие хрустальные четки, тренькнул ими и забормотал заклинание – правда, не от злых духов, а всего лишь от наваждения. Он ждал сигнала от Остроноса, который укрылся совсем рядом, в ветвях вечнозеленого дуба. Кое-какую нечисть Бэнкей научился разгадывать и сам, но тут знакомые ощущение не возникали.
И он дождался сигнала – обычного сигнала тэнгу, который много что мог рассказать знающему человеку.
– Кр-ра-а! – пронеслось над равниной. – Кр-ра-а!
Никто не обратил внимания на ворона, торчащего где-то высоко на сосне, и только монах расслышал в непомерно громком карканье «справа!»