Краем глаза Бэнкей увидел, как садится в маленькие носилки Норико, прижимая к груди трехцветную кошку. На голову она, как полагается в пути, накинула подол верхнего платья, совершенно скрыв лицо.
Господин Отамо и его сердитый внучек покосились на девушку с кошкой и как-то странно переглянулись.
Кошка!
Вот кто мог что-то знать про ночные события.
Бэнкею не приходилось иметь дела с оборотнями – ни добрыми и ни злыми. Он не понимал, кому и зачем потребовалось перекидываться редким и дорогостоящим зверьком. Но кошка навела его на след Рокуро-Куби.
Уж не она ли захотела подвести монаха под серьезные неприятности?
Но зачем кошке-оборотню губить монаха, которого она увидела впервые в жизни?… Впервые ли?..
* * *
Бэнкей ехал в повозке, как придворный аристократ, с той только разницей, что его связали по рукам и ногам. Кэнске, забинтовавший ему рассеченную при падении голову, покормил его с рук. И даже осведомился, не доставить ли монаха в кусты для удовлетворения нужды. Так что путешествие было по-своему комфортабельным. Если бы только не тяжелая мертвая голова, которую не смогли отцепить от кэса и уложили Бэнкею на грудь. Голова-то и была главным доказательством его преступления.
На ночь путешественники остановились на постоялом дворе, а Бэнкея оставили в повозке, укрыв его потеплее. До Хэйана было уже недалеко. Прекрасная столица была выстроена в окруженной горами долине – и там уже начиналась весна. Так что здоровью Бэнкея ничего не угрожало.
Он лежал в темноте и читал про себя священные сутры, когда услышал странный шум на крыше повозки.
Монах прикинул – час Крысы, пожалуй, уже кончился и наступает час Быка, прескверный час, весьма подходящий для всякой нечисти.
Нечего было долго гадать, что это такое – Рокуро-Куби, дождавшись, пока все заснут, прислали сюда свои кусачие головы. У них хватило бы злобной глупости загрызть связанного человека, лежащего без движения в повозке. А о том, как объяснить это жуткое происшествие утром, никто из них, скорее всего, и не задумается.
На крыше повозки шла какая-то странная возня. Возможно, четыре летающие головы проводили последнее совещание. А может, кто-то пробегал поблизости, мог их ненароком заметить, и они затаились.
Бэнкей вспомнил, как тот из Рокуро-Куби, что был погонщиком быков, уговаривал свиту Фудзивара Нарихира поставить обе повозки вместе и – подальше от жилого дома. Уголок он, видите ли, усмотрел там вполне безопасный – ворам, если они задумают поживиться богатыми циновками, будет не добраться до повозок, чем-то таким тяжелым загороженных. Чем – монах – не видел и не понял.
Слушая шорох, он усмехнулся – проникнуть в повозку, не имея рук, им было трудновато, вот разве что боднуть с разлета тяжелые циновки, которыми настоящий, служивший Фудзивара Нарихира погонщик быков тщательно занавесил вход.
Монах поерзал, устраиваясь удобнее, и подтянул колени к животу. Он мог сейчас встретить первую пробившуюся в повозку летучую голову резким ударом обеих ног. И заорать во всю глотку.
Если Рокуро-Куби, будучи хозяевами уединенной усадьбы, исхитрились попотчевать сонным зельем своих гостей, то на постоялом дворе доступа к горшкам и мискам никто из них не имел. Возможно, они, готовясь к ночному вылету, добавили чего-то этакого в пищу своим сотрапезникам – Фудзивара Нарихира и Минамото Юкинари. Но усыпить всех прочих постояльцев они не могли – разве что знали какие-то особенно сильные заклинания. Так что на вопль монаха вполне мог сбежаться народ. И найти сбитую голову кого-то из Рокуро-Куби! В дополнение к отвратительной желтобровой роже фальшивого гадальщика…
Разумеется, голова быстро очухается от удара, но если разбить ее злобное лицо в кровь, если нанести еще один удар – возможно, она утратит зрение и, подскочив, начнет метаться по тесной повозке, тычась в стены. Это было бы неплохо – лишь бы не ткнулась сослепу в живое тело. Хотя Кэнске старательно, со знанием дела забинтовал монаху укушенную руку, на зубах Рокуро-Куби, очевидно, был какой-то особый яд – рука подозрительно горела.
Циновка с одного края приподнялась. Монах удивился – не зубами же вцепились в край три головы, чтобы пропустить вовнутрь четвертую. И перекатился на бок – потому, что, лежа на спине, мог нанести удар в середину циновки, а никак не в нижний угол.
Он не столько увидел, сколько почувствовал проникшую в повозку голову. Казалось бы, он услышал лишь шорох, ощутил лишь прохладный воздух – и все же он знал, что находится в повозке не один.
Голова молчала, не дыша. Молчал и Бэнкей, ожидая.
И тут циновка опять зашуршала.
Вся компания Рокуро-Куби была тут сейчас Бэнкею ни к чему. Помог бы Дзидзо-сама справиться связанному монаху не оберегаемому девятиполосной решеткой, хоть с одной головой!
Не дожидаясь, пока к нему пожалуют другие летучие гости, Бэнкей резко распрямился – и с такой силой, что подпрыгнул на дне повозки и пролетел чуть ли не целый сяку ногами вперед.
– Ты что же это брыкаешься, старый разбойник? – услышал он знакомый, исполненный веселой обиды голос. – Этак и без носа остаться недолго! Кто же меня без носа в стаю пустит?
Бэнкей усмехнулся.
– Развяжи-ка меня, – попросил он. – И никакой я тебе не разбойник.
– Твое благочестие вне сомнений, – сказал тэнгу, окончательно забравшись в повозку. – Только вот как сражался ты с красавицей Рокуро-Куби? Ты же вынужден был смотреть ей в лицо! Не дергайся, а то порежу… Ого, вот это украшение! На память, что ли, подарили?
Щелкнув по носу мертвую голову, откуда-то из перьев он достал нож и осторожно перепилил мохнатый узел между запястьями монаха.
– Где кошка? – первым делом спросил Бэнкей.
– Из-за кошки-то я и задержался, – буркнул Остронос. – Отец-настоятель был так занят всякими церемониями, что я просто не мог до него добраться. Пришлось мне ее кормить-поить, пока не выдался случай застать его одного в келье. Тогда я и поскребся в окошко.
– Что велел передать мне отец-настоятель? – сразу же оставив всякое беспокойство о кошке, поинтересовался монах.
– Отец-настоятель-то и сказал мне, что ты схлестнулся с Рокуро-Куби… – и тут тэнгу призадумался. – Передать он тебе велел три слова, но сказал их так, что поди разбери!
– А повторить ты их можешь? – растирая запястья, спросил наполовину освобожденный монах.
– Я попробую сказать их так, как сказал он сам, – тэнгу помолчал и действительно произнес три слова, отделяя одно от другого выразительными паузами: – Отступить – нельзя – преследовать.
– Это очень любопытно… – пробормотал монах. – А ну-ка, вспомни, может, отец настоятель высказался чуточку иначе?
И монах изменил паузы между словами, так что получилось: «Отступить нельзя – преследовать».
– Нет, – твердо возразил тэнгу, возясь с веревкой на ногах Бэнкея. – Этого смысла он в слова не вкладывал.
– Может быть, «Отступить – нельзя преследовать»? – монах попытался в темноте поймать взгляд тэнгу, но круглые черные глаза в золотистых птичьих ободках как бы растворились во мраке.
Тогда Бэнкей задумался.
Он попросился в монастырь к старенькому настоятелю потому, что тот, как говорили, мог каждого человека направить по его Пути. Он дал обет повиновения. Но, позвольте, чему же тут повиноваться?
– Ну что, Бэнкей, собираешься ты вылезать из повозки, или тебе тут жить полюбилось? – осведомился тэнгу. – Я весь день крался за тобой следом и проклинал этих быков! Медленнее только улитка ползает.
Бэнкей ощупал свои ноги.
– Похоже, что меня усердно обдирали чьи-то острые когти, – удивленно сказал он. – Что бы это такое могло быть?
– Я побывал там, где ты воевал с Рокуро-Куби. Это просто колючки, – успокоил его Остронос. – Ты ослаб?
В голосе насмешника-тэнгу было неожиданное сочувствие.
– Нет, – мрачно возразил Бэнкей. – Погоди. Сейчас я соберусь с духом. Где там у нас восток?
– Вот, – и тэнгу безошибочно указал крылом направление.
Бэнкей сел лицом к востоку и соединил перед собой руки – большие пальцы вместе, мизинцы вместе, а остальные – в сложном переплетении.
Остронос помолчал, ожидая, пока пальцы напрягутся и расслабятся нужное количество раз.
– Одного меня тебе, как видно, мало, – заметил он, когда Бэнкей опустил руки на колени. – Ты хочешь создать еще одного крошечного тэнгу. Разве ты не знал? Они возникают у ямабуси и сюгендзя между сложенными пальцами!
И Остронос негромко рассмеялся.
Иногда Бэнкею сразу не удавалось понять, говорит тэнгу что-то дельное, или пересказывает забавные глупости, которых набрался в темном народе.
– На сей раз не возник, – отшутился Бэнкей. – Ну-ка, посторонись, а то мне тут не выбраться.
Монах был крупного сложения, на привередливый взгляд городских щеголей даже полноват. Но это был не жир, которым действительно легко обрасти за годы безмятежной монастырской жизни, а мощные и гладкие мышцы, объемные от рождения, а не от хорошей пищи.
Бэнкей и Остронос выбрались из разукрашенной повозки Фудзивара Нарихира. Монах прихватил с собой и обрывки веревок – чтобы ввергнуть путешественников в пущее недоумение.
Оказалось, что повозка стоит в самом углу двора, и чтобы вытащить ее, придется просить хозяев других повозок, чтобы они велели оттащить свои экипажи в сторонку. На постоялом дворе оказалось и несколько столичных жителей, путешествовавших не менее роскошно, чем Фудзивара Нарихира.
– Не хочешь ли ты избавиться от этого сокровища? – поинтересовался Остронос. – Если ты думаешь, что окрестные жители придут в восторг, увидев монаха с такой штукой на кэса, то ошибаешься. Первым делом на тебя донесут властям.
– От него можно избавиться только вместе с кэса, – буркнул Бэнкей. – Давай-ка сперва отсюда выберемся.
– Перенести тебя через изгородь? – спросил тэнгу. Далеко унести Бэнкея он не мог, да это и не требовалось.
– Тихо! – шепнул Бэнкей. – Сюда кто-то спешит. Ну-ка…
Они затаились, присев на корточки, за повозкой.
– Почтенный наставник! – послышался взволнованный шепот. – Отзовитесь, благочестивый наставник! Я не знаю, в каком вы экипаже!
– Девичий голос, и весьма, весьма благозвучный, – ехидно заметил тэнгу. – Что же ответит глубокоуважаемый и праведный наставник?
– По-моему, это Норико… – Бэнкей осторожно выглянул, но не увидел решительно никого. – Надо убедиться…
– Я должна сказать вам нечто важное, отзовитесь!.. – требовал девичий шепот.
– Отзовись, раз уж тебя так просят, – подтолкнул его тэнгу.
– А если это – Рокуро-Куби?
Все трое помолчали, вслушиваясь в ночную тишину.
– Благочестивый наставник, вы спите? – растерянно спросила девушка. – Что же делать-то?
– Я не чувствую близости нечисти, – сообщил Остронос, – а ты, монах?
– Я тоже. Но, может быть, она еще слишком далеко, чтобы я ощутил?
– Да нет же, совсем близко. И это наверняка Норико.
Бэнкей выпрямился, собираясь выйти к девушке из-за повозки. Но тут раздался еще один голос.
– Норико! Куда это ты направилась? – сердито спросил старший кэрай. – Если тебе по твоей надобности, то ты заблудилась! И ступай-ка сюда, я что-то важное тебе скажу.
Тут только Бэнкей и тэнгу увидели девушку. Закутанная в тяжелое зимнее одеяние, она нерешительно шла навстречу Кэнске.
– Не сердитесь на меня, дядюшка, госпожа кошка поела и спит, – торопливо сказала она, оказавшись прямо перед старшим кэраем.
– Зачем мне сердиться на тебя, дурочка? Присядем-ка мы на оглоблю, и я тебе кое-что расскажу, от чего твое сердечко обрадуется, – Кэнске добродушно приобнял девушку, усаживая ее, и устроился рядом сам. – Слушай внимательно. Перед тем, как ложиться спать, господин Фудзивара-но Нарихира изволил подозвать меня. И говорит – ты, старший кэрай, кажется, родственник этой девушки, которая смотрит за госпожой кошкой? Я, конечно, отвечаю – не то, чтобы родственник, но с малых годков знаю. Это, говорит господин Фудзивара, одно и то же. И, говорит, вот у меня для девушки сверток дорогого шелка. Она будет служить при дворе, так пусть сошьет себе красивое платье.Тут два куска шелка, пусть она сошьет себе платье цвета вишни.
– Цвет вишни – это белое на розовом исподе? – обрадовалась девушка. – Как кстати, это же весенний цвет!
– Не перебивай пожилого человека, – одернул ее Кэнске. – Это еще не все. Господин Фудзивара сказал еще – ему понравилось, как ты заботишься о госпоже кошке. И еще – он уверен, что ты будешь хорошо прислуживать госпоже Йоко. И еще – он заметил, какие у тебя длинные и блестящие волосы, когда ты с госпожой кошкой выходила из носилок.
– Уж не хочешь лы ты сказать, дядюшка, что я полюбилась господину Фудзивара? – удивилась Норико.
– И это было бы для тебя большой удачей. Ты послушай, – и Кэнске устроился на оглобле поудобнее. – Во-первых, он знатный вельможа, и он сделает тебе дорогие подарки. У тебя будет много платьев всех цветов. Во-вторых, когда ему не захочется больше оказывать тебе любовное внимание, ты будешь носить его послания госпоже Йоко и обратно, будешь устраивать им свидания…
– С чего ты так уверен, дядюшка, что господин Фудзивара будет объясняться в любви моей будущей госпоже?
– Ну, это и малому ребенку понятно! Если у нее будет такая замечательная кошка, то государь станет часто появляться во дворце Кокидэн, он же без ума от этих вонючих… ох, нет, от этих благовонных зверьков. И он, может статься, приблизит к себе госпожу Йоко! А это значит, что она замолвит словечко за господина Фудзивара! Видишь, как все просто! А тебе останется только получать от всех дорогие подарки. А потом понравится тебе достойный молодой человек – ты только шепнешь своей госпоже, и он станет твоим мужем.
– Господин Фудзивара Нарихира сам – очень красивый и достойный молодой человек… – вздохнула девушка.
– Если он тебе нравится – то тем лучше! – обрадовался Кэнске. – Значит, я побегу и сообщу господину, что ты готова его принять!
– Как? Сейчас? – испугалась девушка. – Я не могу, дядюшка, никак не могу…
– Стыд и срам! – отвечал на это Кэнске. – Ты уже взрослая девица! Господин тебе честь оказывает, а ты перепугалась, как маленькая. Пойдем, пойдем, Норико, приведешь себя в порядок, волосы расчешешь как следует… Ты же знаешь, эти знатные господа прежде всего хотят убедиться, что у девушки волосы мягкие, тяжелые, черные, без всяких там порыжевших накладных и не вьются!
– У меня даже платья подходящего нет, чтобы постелить! – строптиво заявила Норико. – Ты думаешь, дядюшка, молодому господину приятно будет ложиться на мою заношенную ветошь?
– Вот тут ты, пожалуй, права, – согласился старший кэрай. – Что же я скажу господину Фудзивара? Может быть, пусть он сразу же подарит тебе нарядное платье?
– Нет, так тоже не годится, – разумно рассудила Норико. – А скажи ты ему, дядюшка, вот что. Что за подарок я низко кланяюсь, но принять господина никак не могу. Скажи, что сама очень об этом сожалею, но господину ко мне сегодня приближаться не стоит. А когда мы приедем в Хэйан и я поступлю на службу к госпоже, то там пускай ко мне приходит. Это же – всего два дня потерпеть, дядюшка.
– Хитришь ты, Норико, – сердито сказал Кэнске. – Совсем еще девчонка, откуда только в тебе эта бабья хитрость? Смотри только, не подведи меня. Прими в Хэйане молодого господина, как подобает, чтобы остался доволен. А теперь идем. Негоже тебе тут в темноте слоняться.
– Ты иди, дядюшка, я догоню, – пообещала Норико, но старший кэрай сурово ухватил ее за руку.
– Я сказал – идем! Я теперь за тебя перед господином Фудзивара отвечаю. Неровен час, налетит тут на тебя дурной человек – чем господина порадуешь? Ну, не упирайся, пошли…
Когда Кэнске уволок недовольную Норико, Бэнкей и Остронос вышли из-за повозки.
– Что же она хотела мне сказать? – растерянно спросил монах. – Я уверен, что очень важную вещь. Может быть, она знает, каким образом я попал на дно водоема?
– Ты полагаешь, она видела твое сражение с Рокуро-Куби? – в свою очередь, спросил тэнгу. – Тогда она в большой опасности. Твоих оправданий никто слушать не станет – потому что все считают, будто ты убил гадальщика. И сколько ты ни толкуй городской страже и судьям, что почтенные господин Отомо и все его семейство – гнусные Рокуро-Куби, никто тебе не поверит. А если юная девушка скажет это – возможно, к ней и прислушаются.
– Что же она сразу не сказала? И вспомнить бы мне, чем закончилась эта драка… – с тоской пробормотал монах. – И понять бы мне, какую роль играет во всем этом оборотень!
– Что ты предпримешь? – поинтересовался тэнгу. – Отец-настоятель передал тебе приказ. Как ты решил прочитать этот приказ?
Монах присел на ту самую оглоблю от повозки, где только что сидели Кэнске и Норико.
Тэнгу ждал ответа долго, но так и не дождался.
– А если тебе не хочется в Хэйан – шел бы к нам, вольным тэнгу, – предложил он. – У нас не соскучишься. Мы тебя многому научим. Заодно всей стаей и голову отцепим! Я не знаю, чего ты ищешь и какое состояние души называешь «Путь», но, возможно, твой путь пролегает через наши тайные гнезда…
– Я родился человеком, – возразил монах, – и не сбивай ты меня с толку. Уж не хочешь ли ты сказать, что на вот этой голове вырастут перья?
Он похлопал широкой ладонью по своей бритой макушке.
– А что же! – развеселился тэнгу. – Воображаю, до чего ты станешь хорош! Но знаешь ли, старый разбойник, с перьями тоже не все так просто…
Остронос, все еще улыбаясь, провел серым веером из перьев, что держал в руке, по лицу сверху вниз.
И лицо на мгновение стало совсем иным – только улыбка осталась прежней.
Веером словно смело и красноту, и длинный острый нос. Монах увидел очень даже приятную физиономию в надвинутой по самые брови черной облегающей шапочке-шлеме, с боков закрывающей щеки, а снизу – и весь подбородок. Серый же веер, замерший у самого лица, оказался не из перьев, а из тонких и острых металлических пластин. Это был боевой сигнальный веер, какие монаху доводилось уже видеть в Китае.
Тэнгу взмахнул веером снизу вверх – и опять перед глазами монаха явились красный длинный нос-клюв, а также перья чуть ли не от самых глаз.
– Когда ты наконец перестанешь меня морочить? – с досадой спросил Бэнкей.
– Когда ты наконец поймешь, что ищешь то, чего на свете не существует? – и Остронос сердито отвернулся.
Оба приятеля, монах и тэнгу, помолчали некоторое время, сидя на оглобле.
– Тэнгу, тэнгу, восемь тэнгу, а со мною – девять тэнгу! – неожиданно пропел монах. – Если дождик не пойдет, будем до утра плясать!
– Тэнгу, тэнгу, девять тэнгу, а со мною – десять тэнгу! – с готовностью подхватил Остронос. – Если тигр не придет, будем до утра плясать!
И хлопнул монаха веером по плечу.
– Ну так как же? – и Остронос, подражая старенькому настоятелю, покашлял и скрипуче произнес три загадочных слова.
– Отступить нельзя, – твердо сказал Бэнкей. – Возможно, девочка в опасности. Да и за укус я хотел бы рассчитаться, хотя месть – недостойное монаха чувство. Опять же – оборотень… С ним бы беды не случилось… Так что, раз отец настоятель приказал, то и буду преследовать!
Часть вторая
Норико притаилась за плетеной ширмой. Ее молодая госпожа Йоко, которую здесь звали совсем иначе – Гэн-но-тюро, вместе с другой придворной дамой, носившей имя Акико, но имевшей еще и прозвище, которого Норико не могла выговорить, укладывались спать, но укладывались как-то странно. Похоже, они собирались принять ночного гостя.
Ничего удивительного в этом не было – Норико в самом начале своей придворной карьеры уже шарахнулась как-то утром от висевших в женских покоях на церемониальном занавесе пурпурных мужских штанов. Служанки ее втихомолку подняли на смех, а госпожа потом объяснила, что главное – утонченные отношения между мужчиной и женщиной.
Ведь когда придворная дама обменивается с кем-то стихами – это только отрадно и для нее, и для ее подруг. Полученные стихи дружно обсуждаются, идет поиск скрытого в них смысла, потом пишется ответ, переписывается на дорогой бумаге, бумага сворачивается особым образом и, обратившись в толстую длинную полоску, завязывается узлом или скручивается по краям. Затем послание прикрепляется к ветви дерева или стеблю цветка, а ожидающий снаружи слуга получает награду и уносит письмо своему господину. Все это – очаровательно и вызывает волнение в сердце, и если дама в конце концов позволяет избраннику какие-то вольности – кому какое дело? Вот уж это касается только мужчины и женщины, и никого больше!
Норико сперва удивилась – если бы у нее дома кто-то в усадьбе позволил себе такие изысканные утонченности, старый господин живо бы навел порядок. А через день или два после сделанного госпожой Гэн-но-тюро внушения ее отыскал посланец Фудзивара Нарихира с очередным свертком шелка, очень красивого, чтобы сшить платье цвета глицинии, бледно-лилового с зеленым исподом.
Норико честно расхвалила господина Фудзивара Нарихира перед своей госпожой, хотя пришлось и приврать – вовсе он не заботился в дороге о госпоже кошке.
Все сложилось великолепно – отдохнувший после дороги зверек был представлен госпоже Кокидэн, вызвал огромный восторг, и теперь ждал лишь той минуты, когда на него упадет благосклонный взор самого государя. Но у юной госпожи Кокидэн как раз начались Дни удаления от скверны, она прикрепила к прическе листок алой бумаги с китайскими иероглифами и не покидала внутренних покоев.
Девушке не нравилось лишь одно – Кэнске сказал ей ночью, что господин Фудзивара желал бы навестить ее, но уже который день она проживает во дворце Кокидэн, а от него только исправно передаются свертки шелка!
Кэнске был прав – молодого господина больше интересовала красавица Йоко. А еще больше – благоволение государя. Все зависело от того, как придворная дама его новой супруги расскажет историю кошачьего путешествия – начиная с потонувшего судна и кончая явлением госпожи кошки во дворце Кокидэн.
И все же Норико было очень досадно.
Она ругала себя за то, что в ту ночь испугалась, как маленькая, наговорила глупостей Кэнске, а нужно было все сделать наоборот – и тогда она не высматривала бы теперь Фудзивара Нарихира из-за бамбуковых штор.
Дворец Щедрых Наград – Кокидэн, где государь поселил новую супругу, стоял рядышком с Дворцом Чистой Прохлады – Сэйредэн, его личной резиденцией. И Норико могда, изловчившись, не только слышать вечернюю перекличку во дворце, но и увидеть кое-кого из придворных, кто наряжен в эту ночь на дежурство при особе государя. Правда, ее сердила беготня стражников – они каждый вечер суетились так, будто дворец осаждали злые духи, и так грохотали сапогами, что дрожали полы и колыхались занавеси.
Норико выросла на севере – она знала, как бесшумны бывают огромные мужчины, готовясь встретить лицом к лицу настоящую опасность.
Минамото Юкинари собирался стать куродо шестого, а то и пятого ранга, а между тем заново подружился с молодыми придворными, которых не видел целый год – с того самого дня, как его отец, получив в пятнадцатый день первой луны пост наместника отдаленной провинции, быстро собрал свое небольшое семейство, написал дочке прощальную танка и отправился исполнять государеву службу.
Он заказал себе новые наряды самых модных оттенков, брал уроки танцев, верховой езды, борьбы и стрельбы из лука, записался даже в школу чиновников, но главным его наставником сделался, естественно, Фудзивара Нарихира. Тому приятно было иметь такого преданного ученика, и он таскал за собой Юкинари, куда бы ни направлялся.
На сей раз Норико не повезло – оба молодых господина были, видно, на другом конце огромного императорского дворца.
Собственно, большим дворцом неимоверной величины и высоты, как по наивности полагала раньше Норико, он не оказался. Это было великое множество довольно крупных одноэтажных построек из хорошего дерева, с прекрасными резными столбами и балками-огэси, соединенных галереями, разделенных двориками и обнесенных одной общей оградой. Норико уже знала, что за дворцом Сэйредэн, если смотреть с галереи дворца Кокидэн, был дворец Кеседэн – Архивный дворец. Слева находился дворец Дзекэден – Дворец, Одаривающий Ароматами. Там проводили поэтические состязания, пировали и слушали музыку.
Больше она узнать и увидеть не успела – мужчины не очень-то любили, когда женщины расхаживали между дворцами. Женщинами полагалось сидеть за ширмами и занавесами, старательно пряча лица.
Прождав после переклички довольно долго, огорченная Норико на коленях заскользила обратно – к госпоже. Уже давно стемнело, а госпожа кошка еще не сходила на двор по своей кошачьей надобности. Зверек оказался чистоплотным и не давал покоя, пока не выпускали наружу. Это, естественно, было обязанностью Норико.
Но госпожа кошка, очевидно, где-то спряталась и заснула, а госпожа Акико с невразумительным прозвищем осторожно постучала металлическими палочками, которыми размешивают угли в жаровне. Это был принятый среди дворцовых женщин знак – приглашение войти.
Норико удивилась – не рановато ли для гостя? И к кому он? Если к госпоже Акико – это еще полбеды. Она почтенная придворная дама, вдова, любимица госпожи Кокидэн – к ней и гость пожалует такой же достойный. Но если избранника ждет госпожа Йоко? Это может быть только Фудзивара Нарихира! Значит, он своими посланиями то на голубой, то на розовой бумаге добился-таки свидания…
Обе дамы, Акико и Йоко, сидели лицом к лицу, длинная четырехугольная жаровня была между ними, и они тихо переговаривались. Перед свиданием полагалось бы расчесывать волосы и умащаться благовониями. Да и разложить постель не мешало бы. И достать подбитую ватой ночную одежду. Однако они всего-навсего положили перед жаровней узорчатую круглую подушку.