– Аллах лучше знает! – возразила я, чтобы последнее слово все-таки осталось за мной.
– Нам придется вернуться, о госпожа? – спросил Ахмед.
– Да, нам обоим лучше вернуться, – ответила я. – Не подстерегла бы тебя за углом эта дочь скверны, эта распутница, разорви Аллах ее покров!
И мы, ступая на цыпочках и перешагивая через спящую стражу, пошли обратно.
А утром началась предсвадебная суета.
Пришли невольницы, и вымыли меня в бане, и стали наряжать, и перевивать мои кудри жемчугом, и выпускать локоны на лоб и на щеки. А я сидела, как тот истукан, что вырезают из дерева франкские мастера, и невольницы сурьмили мне глаза, и румянили щеки, и подводили брови, так что я стала сама на себя не похожа и даже подумала, что могу беспрепятственно выйти из дворца – в таком виде Азиза меня не узнает.
Ахмед вертелся поблизости, и мы обменивались взглядами. Вдруг он исчез и появился тогда, когда я была уже совсем убрана и вошли лютнистки и женщины с бубнами, чтобы сопровождать меня на свадьбу, и певицы прокашлялись перед долгим пением.
– Пожелай мне счастья, ради Аллаха, о Ахмед, – попросила я.
– Я не стану желать тебе счастья, о госпожа, – сурово отвечал мальчишка, – потому что и без меня найдется, кому это сделать. И ты сама знаешь, о царевна, что даже тысяча пожеланий счастья не сделает тебя сегодня счастливой!
– Что это ты держишь в руках? – спросила я.
– Пояс, который Ильдерим забыл в подземелье, – протягивая мне этот пояс, сказал Ахмед. – Я отнял его сегодня утром у маленьких невольников, но ты сперва была в бане, потом тебя причесывали, и я не мог к тебе попасть. Возьми же в приданное пояс бродяги купца, который ради тебя рисковал жизнью, и когда ты будешь китайской царицей, доставай иногда из сундука, и смотри на него, и вспоминай нас обоих!
– К чему эти упреки, о Ахмед? – спросила я. – Ты же знаешь мои обстоятельства, и видел Азизу, и понимаешь, что Ильдерим испугался моего царского величия и бросил меня!
– Такова любовь царевен, – заметил Ахмед. – Возьми же пояс, а то старшие евнухи сейчас поведут всех в зал для пиршества и прогонят меня прочь.
– Дай его сюда! – И я взяла этот кусок тисненой кожи, и прижала его к груди, вызвав изумление своих невольниц, и поцеловала его, и погладила ножны от сабли, и улыбнулась чернильнице, в которой булькала волшебная вода, только ее осталось совсем мало. И я взяла кожаный кошелек, и открыла его, но он был пуст и на ладонь мне вывалился всего лишь старинный перстень.
Я задумалась, что это за перстень, который носят в кошельке, а не на пальце. И я стала его разглядывать, и увидела на нем вырезанные знаки, и вдруг поняла, что это такое! Это был тот перстень, который Ильдериму продал аль-Мавасиф, чтобы он приобрел власть над джиннией Марджаной!
Конечно же, двери халифского дворца охранялись знаками и заклинаниями, так что джинны, ифриты и мариды не могли попасть в него. Но, возможно, речь шла о том, что они не могли попасть по своей воле или по воле пославших их людей. Что, если, находясь во дворце, я все же смогу вызвать Марджану?
Я призвала на помощь Аллаха и потерла перстень!
Комната наполнилась дымом, невольницы, лютнистки и певицы с визгом бросились от меня прочь, а под высоким потолком повисла красавица джинния.
– А где же мой повелитель? – растерянно спросила она. – Ради него я нарушила запреты, и об этом узнают наложившие заклятия маги и покарают меня!
– Я теперь твоя повелительница! – сказала я. – Магов я беру на себя, я знаю средство, как их уговаривать, а ты возьми меня в объятия и немедленно неси отсюда прочь! Пока эти несчастные не выдали меня замуж за китайца!
– Ты не повелительница, ты всего лишь случайная хозяйка перстня, – ответила мне джинния. – И я должна тебе подчиниться. Но мой повелитель задерет у тебя перстень, и я вернусь к нему.
– А ты знаешь, где он, о Марджана? – спросила я.
– Да, знаю. Но я не могу к нему приблизиться, ибо он не зовет меня.
– Ну так неси меня к Ильдериму!
– Хорошо, о женщина! – и Марджана посмотрела на меня с великим подозрением. – Я отнесу тебя к Ильдериму, но если ты бросишь на него хоть один взгляд, или откроешь перед ним лицо, или даже покажешь ему кисть руки, я убью тебя. Слышишь, о царевна?
Что такое бурные страсти джиннов, я знала благодаря Азизе. По милости Аллаха великого, могучего, Марджана не признала во мне насурьмленной и нарумяненной, того мальчика, который должен был сразиться ночью с Ильдеримом на заброшенном ристалище. А если бы узнала, ей достаточно было бы призвать свою бешеную сестрицу, и все ее заботы разрешились бы сами собой.
– Я слышу и все понимаю, о Марджана, – ответила я. – И если будет на то воля Аллаха, я вырвусь на свободу из этого дворца, а ведь больше мне ничего не надо, лишь свобода. И пусть нас ждут на дороге за городом два хороших оседланных коня, потому что мы с тобой поедем, как два путника. Это мое приказание, о рабыня перстня! Повинуйся!
– Я повинуюсь перстню, но не тебе, – сказала она. – На голове и на глазах! А тебя, если ты помышляешь об Ильдериме, ждет смерть.
Разумеется, я могла одним нажатием камня отправить ее туда, откуда она явилась со своей дикой ревностью. И позволить, чтобы меня семь дней открывали перед китайским царевичем, и чтобы он сокрушил мою девственность!
Я была достаточно сердита на Ильдерима, чтобы сделать такую глупость. Но мне после этого пришлось бы зарубить Ахмеда саблей, ибо совесть не позволила бы мне встретить его взгляд.
– О рабыня перстня, есть еще одно дело! – вспомнила я. – Ты понесешь меня в сокровищницу халифа, где лежит мое приданое, и мы возьмем там мою саблю, в рукояти которой бадахшанские рубины, и лезвие покрыто узором виноградных листьев, и ножны которой с золотым наконечником в виде виноградной кисти!
– Слушаю и повинуюсь, хотя эта сабля не спасет тебя, о царевна! – С такими словами Марджана взяла меня в объятия, и потолок раскрылся и мы вылетели и понеслись.
Мы взяли саблю, и еще кое-что из оружия, и я опоясалась поясом Ильдерима, и вложила мою саблю в его ножны.
И Марджана быстрее молнии вынесла меня за городские стены.
К оливковому дереву были привязаны два прекрасных коня, подобных моему Абджару. Марджана, едва коснувшись земли, превратилась в почтенного шейха.
– Караван Ильдерима двинулся в путь на рассвете, – сообщила она, – и идет вон той дорогой. Его красные верблюды сильны, но медлительны, и мы легко догоним их. Но берегись, о царевна!
И мы поскакали.
Когда же вдали показались замыкающие караван всадники, я придержала коня и обратилась к Марджане.
– Ты напрасно собираешься убивать меня, о джинния, – сказала я ей. – То, что я хочу сообщить Ильдериму, касается наших незавершенных дел и обязательств, которые остались между нами, и это вовсе не слова любви. Подумай сама, могут ли быть слова любви между наследницей царей и купцом из Басры? Я платила ему за услуги, а он служил мне. А когда мы покончим с делами, я отдам ему перстень и мы расстанемся навсегда. Так что с тобой я тоже больше не увижусь, о Марджана. Поэтому давай в последний раз сядем рядом, и я поблагодарю тебя за то, что ты сегодня для меня совершила, и выпьем шербета, и закусим плодами, и я пожелаю тебе счастья и Ильдеримом, и ты пожелаешь мне счастья с тем, кого назначит мне в мужья Аллах.
Шейх покосился на меня из-под седых бровей. Но я смотрела открыто и немного печально, как положено одинокой царевне, не имеющей в мире покровителя и защиты, кроме своей сабли. Каждый сражается за любовь как может. У меня не было острых перепончатых крыльев, которыми можно разрубить дамасскую сталь, и когтей у меня тоже не было. Но моя любовь была сильнее ее любви!
Потому, и лишь потому я выдержала взгляд Марджаны.
– Будь по-твоему, о царевна, – решила она и из-за своей спины извлекла поднос с фруктами и кувшин с шербетом.
Мы спустились с коней и сели в тени дерева.
Остальное было совсем просто – когда она, достав из воздуха две чаши и разлив в них шербет, потянулась куда-то в гущу веток за жареным цыпленком, я плеснула ей в чашу из чернильницы Ильдерима, и выплеснула около половины того, что там осталось.
Язык смертного бессилен описать то, что из этого получилось!
Марджана осушила чашу, поднесла ко рту ножку цыпленка и вдруг застыла, прислушиваясь к тем чудесам, что творились в ее теле. Затем стала странно ерзать на ковре, запустила руку к себе под одежду и вскочила на ноги. Голову ее вдруг окружили языки синего и зеленого пламени, наподобие львиной гривы, и сменились языками алого и желтого пламени, и из ушей и ноздрей пошел черный дым, и она стала топать ногами, и земля задрожала под ней.
– Я победила, о Марджана! – сказала я, не вставая с ковра и лишь положив руку на рукоять моей любимой сабли. – Теперь тебе ни к чему Ильдерим! Теперь тебе нужны молодые и красивые невольницы, а львов пустыни оставь уж нам, слабым женщинам! И к тому же ты в безопасности от магов, охраняющих дворец халифа своими заклинаниями, ибо джиннии Марджаны больше нет на свете, и им некого вызвать к себе, чтобы наказать за вторжение! Они не знают, что ты из джиннии превратилась в джинна!
– Вода из источника Мужчин! – поняла Марджана, продолжая топать, и расшвыривать ногами песок и камни, и размахивать руками, когти на которых выросли и стали длиной в локоть.
Вырвав с корнем дерево, под которым мы сидели, и размахивая им, как помелом, она взмыла в небеса и с диким криком кинулась оттуда на меня. Я увернулась и ударила ее саблей по руке. Раны, нанесенные людьми, у джиннов заживают мгновенно, на глазах затянулась и эта рана. Но Марджану поразила не столько боль, сколько мое сопротивление.
– Постой, о Марджана, и дай мне сказать тебе одну вещь! – закричала я, видя, что она опять собралась взлетать. – Знаешь ли ты, что я могу нажать камень перстня, и ты от этого исчезнешь? Видишь, я знаю даже ту тайну перстня, которую не знала ты сама. Вот откуда моя смелость! А если Ильдерим рассказал мне о всех свойствах перстня, которым можно вызвать тебя, то как по-твоему, кто из нас ему дороже?
Марджана, или как там теперь следовало ее звать, выронила дерево. И я испугалась, как бы ее гнев не обратился на Ильдерима.
– Почему же ты не подумала об этом раньше? – спросила она. – Ты бы могла отправить меня прочь, едва увидев след его каравана, и не превращать в мужчину!
– Начертал калам – как судил Аллах, – отвечала я. – А если бы обстоятельства изменились и ты опять сделалась свободна от чар перстня, о Марджана? Нет, я хочу владеть моим любимым без лишних тревог и волнений!
Я нажала на камень, и она со стоном исчезла.
А я стала крутить рукоять моей сабли, и открутила верхний виток, и сняла его, и положила перстень в то малое пространство, которое оставил оружейник нарочно для таких случаев. И я закрыла рукоять, и дала себе слово никогда больше ее не раскручивать, и поскакала вслед за караваном, и нагнала его, и увидела среди ведущих его всадников Ильдерима, который был богато одет, и сидел на великолепном коне, и все ему повиновались. И я подъехала поближе, и приветствовала Ильдерима, и долго ждала ответного приветствия, ибо он онемел, и молчал столько времени, что хватило бы на молитву в два раката.
Я смотрела ему в глаза и думала, что одержала победу. Но лучше бы мне было встретиться еще с одной разъяренной джиннией – ту я хоть без зазрения совести могла бы обмануть.
– Закрой лицо, о царевна, – сказал Ильдерим. – На тебя смотрят незнакомые мужчины. И я тоже на тебя смотрю.
– Ну так опусти глаза, о Ильдерим! – посоветовала я.
Он отвернулся.
– Неужели нам больше нечего сказать друг другу, о Ильдерим? – спросила я. – Неужели это не мы сражались со стражей источника, и прятались от ифритов, и спасли сына моего брата? Неужели это не наша верность друг другу все преодолела? И теперь ты не хочешь взглянуть мне в глаза?
– Я был верен, чтобы не сказали: «Умерла верность среди людей!» – пробурчал он.
– Да не облегчит Аллах твоей ноши, о Ильдерим! – начала сердиться я. – Ты же видишь, что я покинула собственную свадьбу, и убежала из-под присмотра халифа, которому не терпелось увидеть меня китайской царицей и который лучше меня знал, что мне нужно для счастья! И я обманула джиннию Азизу, которая неосмотрительно дала клятву, что отступится от меня, если я сумею незаметно для нее выбраться из халифского дворца! И я избавилась от джиннии Марджаны, превратив ее в джинна! И вот я поскакала за твоим караваном, и догнала тебя, и стою перед тобой с открытым лицом, так какие же еще нужны между нами слова и объяснения?
– Не надо никаких слов, о царевна, – согласился он. – Я благодарен тебе и повелителю правоверных за эти сокровища, и невольников, и коней, и верблюдов. Вы щедро наградили ничтожного купца за его скромные услуги! Ведь я – всего лишь купец из Басры, я уезжаю и приезжаю, покупаю и продаю, и это дело, сперва казавшиеся безнадежным, стало для меня прибыльным.
– Воистину прибыльным, о сын греха! – отвечала я. – Ты получил целый караван, и невольников, и невольниц, и верблюдов, и мулов, и коней, и тюки тканей, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и еще царевну в придачу! Кто из купцов мог бы этим похвастаться, о Ильдерим?
– Благодарение Аллаху, мы не нуждаемся в царевнах! – вдруг с гордостью объявил он. – Я купец, и я женюсь на дочерях купцов, и мои дети и внуки будут купцами. А царевнам надлежит выходить замуж за царевичей, что бы их дети и внуки были царями!
– Гордость погубит тебя, о Ильдерим! – воскликнула я. – Ты горд, как целое войско шайтанов!
– А ты – как два войска шайтанов, о царевна! – он тоже вышел из терпения. – Ты уверена, что стоит тебе сделать знак – и все будут ползать во прахе у твоих ног, потому что ты сестра царя, Джаншаха, и тетка будущего царя Тадж-ад-Дина! Ты настолько в этом уверена, что предлагаешь себя мужчине и даже подумать не можешь об отказе!
– А ты настолько горд, что не можешь даже принять дара от женщины, которая тебя любит!
– А ты настолько горда, что говоришь об этом с гордостью, как если бы ты говорила с человеком настолько ниже себя по происхождению и положению, что его мнение для тебя не имеет никакого значения!
– Распутай узлы своего красноречия, о Ильдерим! – взмолилась я, хотя отлично поняла, что он имел в виду. – И забудь наконец, что я царевна, как я сама об этом забыла!
– Видишь, сколь велика твоя гордость, о царевна? – ухватился он за возможность сопротивляться. – Ты можешь даже позволить себе забыть на минутку о своем царском достоинстве и величии, прекрасно зная, что они от тебя никуда не денутся!
Воистину, легче мне было сражаться с разъяренными джинниями, чем растолковывать этому безумцу, что я люблю его!
– Перед лицом Аллаха могучего, справедливого, отрекаюсь я от своего царского звания! – воззвала я к небесам. – И пусть Аллах сделает меня если не женой, то хоть невольницей вот этого безумного купца! Вот все, чего я хочу в жизни!
– Далеко же заводит тебя твоя гордость! И ты будешь накрывать на стол, за которым усядутся четыре мои законные жены, и донашивать за ними старые шальвары? – ехидно осведомился он.
– У тебя не будет четырех жен, о несчастный, – как можно строже отвечала я. – Или ты женишься на мне, или я убью тебя собственными руками. Ты знаешь, как я владею оружием!
Сперва я хотела вынудить его к поединку. А во время сражения, и обмена ударами, и обмена острыми словами, он забыл бы обо всех сегодняшних глупостях, и снова стал самим собой, и мы до чего-нибудь путного договорились бы.
– Мы отъедем на расстояние пущенной стрелы, и станем биться, пока не погибнет один из нас. Мы давно уже собирались завершить поединок, начатый на том ристалище, между колонн из белого мрамора, и не будет для нас случая удобнее, чем этот! Едем, о Ильдерим, не заставляй меня ждать!
– Ты славно бьешься, о царевна, но вспомни, что халиф подарил мне сотню невольников, способных охранять в пути караваны и отбивать нападения разбойников! И все они бросятся на тебя, и ты успеешь убить десять или двадцать, но остальные свяжут тебя по рукам и ногам, а я буду издали приказывать им, чтобы они, упаси Аллах, не повредили твоей нежной кожи веревками! – насмешливо сказал Ильдерим. – К тому же твоя сила – всего лишь сила женщины.
Но вдруг мне в голову пришло совсем иное!
Я отъехала немного, сняла с пояса чернильницу, открутила крышку и поднесла к губам.
– Что это у тебя, о царевна? – забеспокоился Ильдерим. – Клянусь Аллахом, это же чернильница с волшебной водой!
– Надеюсь, того, что осталось, хватит, чтобы сделать меня мужчиной, – отъезжая еще дальше, отвечала я. – Погоди, о Ильдерим, я выпью воду, и силы мои прибавятся, и в поединке я буду гораздо сильнее тебя, и мы сразимся, и мой меч выйдет, блистая, из твоей спины, и…
Я запрокинула голову, собираясь сделать глоток.
– Не смей, о царевна! – воскликнул он. – Брось немедленно эту проклятую чернильницу!
Но я, не выпуская ее из рук, ударила пятками коня и поскакала прочь по дороге, а он – за мной.
– Хорошо, прекрасно, о Ильдерим! – закричала я обернувшись. – Отъедем подальше, сразимся, и ты увидишь, кто из нас сильнее!
– Брось чернильницу, о женщина! – завопил он, потому что я придержала коня и опять поднесла ее к губам. – Во имя Аллаха! Я тебе приказываю!
Влага уже коснулась моих плотно сжатых губ, когда он налетел, вырвал из моих рук чернильницу и отшвырнул в сухие придорожные кусты.
Но прежде, чем он бросил чернильницу, я попыталась ее отнять, и он обхватил меня, чтобы прижать мои руки, а потом он не стал размыкать объятия, и мы молча смотрели, как песок всасывает струйку волшебной воды, темнеет и опять светлеет.
– Так ты воистину хочешь, чтобы я оставалась женщиной? – тихо спросила я, слушая биение его сердца.
– Да, – ответил Ильдерим. – Клянусь Аллахом, я хочу в жизни только этого и ничего больше!
И на сей раз последнее слово осталось за ним.