То, что мы оставляли напоследок, надеясь, что все как-нибудь само собой решится и образуется, встало перед нами во весь рост и во всей красе. Мы понятия не имели, что делать с этими пятью камнями, после того, как собрали в одном помещении флаг, попугая, шкатулку, зеркало и рожавшую Зумруд.
Я выложила их в ряд, начиная с самого большого.
Мы с Ильдеримом переглянулись. Зумруд заохала.
Ильдерим поменял местами два камня. Мы опять переглянулись. И стало у нас на душе очень скверно, так скверно, как в поговорке, усвоенной мною еще в пещерах: «Будто ифрит нагадил».
Аш-Шаббан, которого мы временно оставили в покое, лежал, опираясь на локоть, и с интересом следил за нами. Вдруг он негромко и противно рассмеялся.
– Какой же я глупец! – сказал он. – Воистину, я бесноватый и сын бесноватого! Как я не догадался, что эти несчастные не знают секрета талисмана! О-хо-хо… А ведь этого следовало ожидать, зная старого путаника и скупердяя аль-Мавасифа! Он просто обязан был что-то совершить не так в этом деле с талисманом! Вы никогда не догадаетесь, как это делается, о порождения греха! Вы можете раскладывать эти камни до скончания веков и прийти на суд к Аллаху с ними в руках! А если вы и догадаетесь, как складывать талисман, вам это окажется не под силу! Ибо вы не взяли с собой главного!… Этот ребенок обречен, о Бади-аль-Джемаль, и его кровь на твоей совести!
– Отрублю голову, – не оборачиваясь к нему, сказал Ильдерим и построил камни клином.
– Ты можешь отрубить мне что угодно, о низкий родом, – продолжая скрипуче смеяться, отвечал аш-Шаббан. – Где сказано, что именно от моей руки должен погибнуть младенец? Я просто буду лежать здесь на полу, и ждать, что случится. А если талисман не спасет его, может случиться все, что угодно Аллаху! Из щели в стене выползет змея! Дитя задохнется в чреве матери! Рухнет потолок!…
– Р-р-рухнет потолок! Р-р-рухнет потолок! – заорал попугай, которому пришлась по душе эта угроза. Он помолчал мгновение и глубокомысленно завершил: – Меж бедер твоих р-р-рухнет потолок!
– Это невозможно, о глупая птица, – сказал ему Ильдерим. – Те своды и потолки, что находятся между бедрами, не имеют такого обыкновения… Ну, Бади-аль-Джемаль, неужели мы ничего не придумаем? Аллах не допустит смерти ребенка!
– И еще как допустит, – вмешался аш-Шаббан. Я знал, что этим кончится. Оказывается, не было мне нужды пускаться в путешествия, и связываться с ифритами, и раздаривать халифским женам сокровища! Как это вы связались с талисманом, и рисковали ради него жизнью, и терпели ради него бедствия, не зная его тайны? Воистину, таковы дела глупцов! А я знаю эту тайну, я видел как выглядит талисман, когда он составлен, но вы ни слова от меня не добьетесь! А если и добьетесь, составить его вам не по силам! Вы глупцы, вы гиены, вы вонючие ифриты! И вы проиграли, а я…
Тут аш-Шаббан рухнул лицом на пол. За его спиной стоял Ахмед, и он саданул его по затылку древком дротика, и по черным щекам текли слезы.
– Пусть он не говорит так! – воскликнул Ахмед. – О госпожа, и ты, купец, придумайте же что-нибудь!
– Ахмед, скорее принеси воды из большого кувшина! – приказала Хубуб. – А ты, Ясмин, влей ей в рот настоя из каменного пузырька, иначе она умрет, не приходя в себя!
Ильдерим стукнул кулаком по каменному полу, зашипел и поморщился – бил он, что хватило силы, и причинил себе боль. Затем он разложил камни кругом. Мы обменялись взглядами, я мысленно попросила прощения у Аллаха и составила из них крест.
– О госпожа, Зумруд уже одной ногой в могиле, и душа ее повисла на ниточке, и вместе с ней погибает ребенок! – крикнула Ясмин.
– Старый ишак был прав, – сказал тогда Ильдерим. – Камни нужно сложить необычным, более того – невозможным образом. И это все слишком просто. В чем тут загадка? Не в тяжести же этих камней?
– Меж бедер-р-р твоих – минар-р-рет Хар-р-рун ар-р-р-Р-рашида! – ни с того ни с сего заорал попугай.
– Что-то новенькое, – заметил Ильдерим. – И до чего же озабочена проклятая птица твоими бедрами! Чего она только туда не помещала! Хотя, воистину, то, что разомкнет твои бедра, о Бади-аль-Джемаль, с виду весьма похоже на минарет!
– О Ильдерим, наш попугай впервые сказал мудрое слово! – воскликнула я. – Он единственный, кто понял, о чем говорил мерзкий аш-Шаббан! Минарет, о Ильдерим! Мы должны сложить из камней минарет! Причем самый маленький камень должен быть внизу, а самый большой – наверху! Вот разгадка!
– Но это же невозможно, о Бади-аль-Джемаль! – отвечал мне Ильдерим.
– А что сказал нам аш-Шаббан? Вот именно потому, что невозможно, мы и должны попытаться!
– Поторопись, о госпожа! – в один голос крикнули мне обе невольницы. – Еще мгновение – и все старания будут напрасны.
– Если бы у нас была липкая смола или что-нибудь в этом роде! – Ильдерим покачал головой. – Наверняка старый скупердяй, объясняя аш-Шаббану, как складывать талисман, предупреждал его о смоле. Ну, попробуй, о Бади-аль-Джемаль, во имя Аллаха справедливого, милосердного… Твои руки для этого дела подходят лучше моих.
Я села поудобнее и взяла самый маленький камень.
Минарет из двух камней держался крепко. С шестой попытки я установила третий камень. С двадцать седьмой – четвертый.
– Торопись, о госпожа! – закричала Хубуб, и все рухнуло.
Ахмед подскочил к ней и закатил здоровую оплеуху. Она дала сдачи, Ильдерим вскочил на ноги и замахнулся на обоих.
– Тише, ради Аллаха! – приказала я. – Иначе все это плохо кончится!
И все замолчали, словно только теперь поняли, что жизнь Зумруд и ребенка действительно зависит от талисмана.
Я опять взяла нижний камень. Но я уже знала, как совмещать неровности и зарубки на камнях. И ощупывая верхний, самый большой, я в уме сочетала его выступы и углубления со знаками на четвертом камне. Конечно, со смолой было бы легче. Но смолы не было.
Времени тоже не было.
Я опустила руку точным, единственно возможным движением и положила камень. Медленно, невыносимо медленно, не дыша, я отвела руку. Все замерли.
Минарет держался!
И тут раздался сперва стон ожившей Зумруд, а через мгновение – первый крик ребенка, подхваченного ловкими руками Хубуб.
Сын джаншаха был спасен.
– Слава Аллаху великому, могучему! – воскликнул Ильдерим. – Дело сделано, о Бади-аль-Джемаль! Сейчас для нас главное – выбраться отсюда. Что будем делать с флагом, шкатулкой, зеркалом и попугаем? Ведь они нам больше не нужны, а, Бади-аль-Джемаль?
– Мы продадим вещи на рынке, – сказала я, – а деньги раздадим нищим – за здоровье сына моего брата. А попугая мы отпустим на свободу! Хватит ему сидеть в клетке и говорить глупости. Ты свободна, бестолковая птица, и можешь лететь куда тебе только вздумается. Понимаешь, о попугай?
– О госпожа, взгляни же наконец на ребенка! – потребовала Хубуб. – Это мальчик, и на лице его видны знаки благополучия!
– Я знаю, – сказала я. – У моего брата мог родиться только сын. И если Аллах даст мне детей, это будут только сыновья.
– Уж я постараюсь, – скромно добавил Ильдерим.
– Ты еще не достиг престола халифата, – одернула я его, и тут в одном из углов раздался короткий странный вскрик и послышалась подозрительная возня.
Мы одновременно обернулись, хватаясь за сабли, ибо здесь, во дворце повелителя правоверных, можно было ждать любой мерзости.
В том углу, где должен был находиться попугай творилось несусветное. Там стоял человек, на котором была надета клетка из разноцветных прутьев, и она трещала, и прутья выскакивали из гнезд, а он выпутывался из этого хитросплетения, и дергался, и бормотал нечто невразумительное.
– Ради Аллаха, что это с тобой происходит, о попугай?! – обратился к нему Ильдерим.
– Меж бедер твоих вселился шайтан! – поклонившись, отвечал ему тот человек. Ильдерим замахал на него обеими руками.
– Да это же всего навсего заколдованный! – поняв, в чем дело, воскликнула я. – Оказывается, у нас была власть отпустить его на свободу! Только откуда он взялся, такой диковинный?
Он действительно выглядел, как чужестранец из очень дальних краев. На голове у него была круглая, словно блюдо, шапка, которая держалась на самой макушке и была привязана шнурочками, по спине спускалась толстая черная коса, глаза были раскосые, а в ушах были какие-то нелепые закладки, с них свисали ленточки, а на лентах были самоцветы. Меч на его поясе тоже поражал своим причудливым видом. Но все же уродом этого заколдованного я бы не назвала.
– Во имя Аллаха можешь ты нам сказать что-нибудь по-человечески? – обратился к нему Ильдерим.
Тот ответил целой длинной и щебечущей песней на неизвестном языке, причем кланялся самым потешным образом. А потом он повернулся ко мне и запел снова, прижав руку к сердцу, и я, не понимая ни слова, догадалась, что речь на сей раз идет о моих прекрасных глазах, и агатовых ресницах, и шее, и бровях, и прочих достоинствах. И я увидела, что этот заколдованный молод, и статен, и во взгляде его – пламя любовной страсти.
– Уж лучше бы тебе оставаться попугаем! – с досадой сказал Ильдерим. – Тогда тебя хоть можно было понять!
– Я прекрасно все поняла, – возразила я. – Он благодарит нас за освобождение и восхищается моей красотой. Для этого не нужен толмач, о Ильдерим!
– Даже лучшая из женщин будет в каждом слове слышать восхищение своей красотой… – пробурчал Ильдерим. – О Аллах, все они неисправимы! И виновата твоя привычка ходить с открытым лицом! Вот уже и заколдованные объясняются тебе в любви! Недостает только джиннии Азизы и того косматого ифрита, который беседовал с попугаем!
Я оставила эти слова без внимания, чтобы они повисли в тишине и пустоте. Мало приятного, когда последнее слово остается за тобой лишь из-за пренебрежения собеседника. Ильдерим откровенно и неприкрыто ревновал. В сущности, я не возражала против ревности, мне даже нравилась его ревность, но пусть бы он лучше сочинял о ней стихи, которые так ему удаются, а не говорил глупостей.
И тут мы услышали надвигающийся шум.
– Сюда кто-то идет, о госпожа! – воскликнул Ахмед. – Идет по моему потайному ходу! Бежим скорее! Я потушу факел, и мы скроемся в темноте!
– О бесноватый, с нами женщина, которая только что родила, и она слаба, и ее надо нести на руках! – набросилась на него Ясмин. – Мы не пронесем ее через эту щель!
– Не пронесете! – раздался голос аш-Шаббана, о котором мы на радостях совершенно забыли.
Он отполз к двери, через которую его внесли полумертвого, и встал там, и стоял, держась за косяк.
– Мой повелитель погиб из-за вас страшной смертью, – продолжал аш-Шаббан. – И шайтаны спорили за право унести его душу в преисподнюю. Но и вы не уцелеете! Сейчас сюда ворвутся слуги Харуна ар-Рашида, и они убьют вас всех за осквернение его гарема, и уцелеет лишь ребенок! Горе вам, о неразумные! Не принес вам счастья этот проклятый талисман!
Ахмед метнул в него дротик и попал прямо в грудь. Аш-Шаббан рухнул на спину и оказался в том лазе, откуда его невольники метали в нас дротики. Но, падая, он успел что-то повернуть, и дверь закрылась, и он был по ту ее сторону, а мы – по эту. И шум бегущих ног все приближался.
– Надо защищаться, о Бади-аль-Джемаль, – сказал Ильдерим. – Пока я жив, они до тебя не доберутся.
– Если я и переживу тебя, то ненадолго, о Ильдерим, – ответила я.
– Ты красивая женщина, тебя помилуют. – И он вынул саблю из ножен.
– Нет мне дела до их помилования! – И я тоже вынула саблю.
Наш расколдованный попугай сказал что-то на своем певучем языке и обнажил меч.
И мы, окружили ложе, где лежала Зумруд, и невольниц с младенцем, и готового метать дротики Ахмеда, собираясь дорого продать наши жизни и жизнь ребенка.
В помещение ворвались черные рабы с факелами, но отступили, видя, что мы тоже вооружены.
Один из них приблизился к нам, держа в руке обнаженную саблю, и обернулся и сделал знак прочим подойти поближе.
Тогда вперед вышел наш попугай. Он поглядел на черного раба пристальным взором, усмехнулся и, Аллах мне свидетель, медленно спрятал саблю в ножны. Он стоял рядом с огромным негром, невысокий даже хрупкий, в длиннополом парчовом халате, и вдруг вскрикнув, подпрыгнул выше собственного роста, и мы перестали понимать, что здесь происходит.
Когда же это прекратилось, он стоял посреди помещения и скромно улыбался. А на полу лежало восемь негров, и всех их он поразил, не прикасаясь к мечу, а только ногами!
Но количество невольников с факелами росло, их собралась уже целая толпа у дверей, и хотя они не рисковали, однако, приблизиться к бывшему попугаю, он понял, что дело не ладно, и все-таки вытащил меч из ножен.
Но тут, повинуясь неслышимому для нас приказу, негры расступились и склонились в поклоне. Вошло несколько почтенных старцев в огромных тюрбанах и с длинными седыми бородами. Они несли свитки рукописей. Старцы тоже расступились и склонили тюрбаны, но не так низко. Затем вошли бодрые молодцы, и сразу стало видно, что это – удальцы правой стороны и левой стороны из охраны халифа.
И наконец, появились трое мужчин – невысокий широколицый, с маленькими пухлыми губами, и второй – стройный красавец с седеющей бородой, и третий, огромный ростом и угрюмый. По тому, как все преклонились перед ними, я поняла, что это – сам повелитель правоверных, Харун ар-Рашид, и его главный визирь Джафар Бармакид, и неразлучный с этими двумя палач мести Масрур.
Повелитель правоверных неторопливой походкой подошел ко мне, коснулся пальцем моей сабли и улыбнулся.
– Спрячь это, о Бади-аль-Джемаль! – ласково сказал он. – Нет тебе нужны защищаться от нас. Клянусь Аллахом, мои дармоеды были правы, когда вычитали в своих гадательных книгах, что мой дворец посетит царевна изумительной красоты и совершенной прелести! Этой ночью, когда я мучился бессонницей и не знал, чем себя развлечь, ко мне ворвалась толпа моих придворных звездочетов, и они показывали пальцами на небо, и называли по именам звезды, в которых я ровным счетом ничего не смыслю, и потрясали гадательными книгами, и объявили, что в подземелье моего дворца появился на свет сын царя Джаншаха, которого охраняет сестра его отца, царевна Бади-аль-Джемаль, и что с ними – китайский царевич, который был заколдован, и превращен в попугая, но колдовство кончилось, и он снова стал человеком. А теперь покажи мне, о Бади-аль-Джемаль, маленького царевича, жизнь которого ты спасла!
Я позволила ему подойти к ребенку. Халиф склонился над малышом и опять улыбнулся.
– В гадательных книгах моих дармоедов этот царевич уже назван именем Тадж-ад-Дин, – сообщил халиф. – Поди сюда, о Джафар, полюбуйся на этого ребенка и прикажи выдать придворным звездочетам, мудрецам, магам и гадальщикам все, что им причитается за такое удачное предсказание! А ты, о царевна Бади-аль-Джемаль, закрой поскорее лицо, чтобы даже я не мог оскорбить твоей царской крови лицезрением твоей красоты!
– Так, значит, ты – царевна, о Бади-аль-Джемаль? – растерянно спросил Ильдерим.
– А это что за воин? – осведомился халиф. – В гадательных книгах про него, кажется, ничего сказано не было!
– Я всего лишь купец, о повелитель правоверных! – с достоинством отвечал Ильдерим. – Путешествуя из Басры в Багдад, я повстречал царевну и оказал ей услуги, и теперь мне время возвращаться домой в Басру.
– О повелитель правоверных! – воскликнула я. – Если бы не этот купец, сын моего брата погиб бы не родившись, а в его царстве остался править злобный предатель Бедр-ад-Дин!
– Мы наградим купца, – милостиво кивнул халиф и отвернулся от Ильдерима. – Теперь приведите толмачей, чтобы китайский царевич мог поблагодарить свою спасительницу и вступить в беседу с нами. Нам же не терпится узнать, как и почему он был превращен в попугая! Это скрасит нам нашу бессонную ночь. И приведите также невольниц царской крови, которых я подарю Бади-аль-Джемаль, и приготовьте ей достойные покои, и немедленно найдите нянек и кормилиц для маленького царевича!
Тут началась суматоха, забегали рабыни с ворохом царских одежд для меня и Зумруд, засуетились евнухи, черные рабы начали по одному выходить из подземелья, а им навстречу спешили толмачи, и няньки, и кормилицы, и ничего невозможно было понять в этом человеческом коловращении. А когда я растолкала всех этих людей, Ильдерима уже не было. Только лежал на полу затоптанный пояс с ножнами от сабли, чернильницей и кошельком…
И Бади-аль-Джемаль с Ильдеримом привели Зумруд в подземелье, и время ее настало, и роды начались. И Бади-аль-Джемаль не знала как складывать камни талисмана, и не узнала бы вовеки, но через потайную дверь в подземелье явился гнусный визирь аш-Шаббан, сопровождаемый невольниками, и он хотел проникнуть во дворец и убить Зумруд. Но Бади-аль-Джемаль и Ильдерим прогнали невольников, и пленили аш-Шаббана, и стали расспрашивать его о тайне талисмана. И он, сам того не желая, намекнул им, в чем разгадка загадки, и Бади-аль-Джемаль составила талисман, и дитя благополучно появилось на свет.
А повелитель правоверных, Харун ар-Рашид в ту ночь, как обычно, мучился бессонницей. И он призвал Джафара Бармакида и Масрура, чтобы они развлекли его, и вдруг прибегают придворные звездочеты, которые только что наблюдали на башнях звезды и составляли гороскопы. И они увидели, что в эту ночь совершилось действие знаменитого каменного талисмана царицы Балкис, и появился на свет младенец царской крови, наследник престола, и что произошло это в подземелье халифского дворца! И халиф приказал найти людей, знающих входы в подземелья, и отвести себя туда. И он увидел там новорожденного младенца, и охраняющих его с обнаженными мечами купца, китайского царевича и девушку, чью красоту бессилен описать язык.
И повелитель правоверных Харун ар-Рашид на следующий день собрал диван, и богато наградил купца Ильдерима, и дал ему тюки с тканями, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и сто кошелей с динарами, и невольников, и невольниц, и лошадей, и верблюдов, и мулов. А купец поблагодарил его и отправился своей дорогой.
А потом Харун ар-Рашид беседовал с китайским царевичем, и узнал, что тот хочет жениться на Бади-аль-Джемаль, и повелитель правоверных посватал царевну за китайского царевича, и устроил им пышную свадьбу. И царевну семь дней открывали перед женихом в разных нарядах, а на восьмой он вошел к ней, и сокрушил ее девственность, и они стали жить в мире и любви.
Когда же ребенку исполнился год, Харун ар-Рашид снарядил караван, и дал маленькому царевичу свиту и войско, и во главе войска поставил опытного военачальника, и Тадж-ад-Дин отправился в царство своего отца. А вместе с ним поехали его тетка, Бади-аль-Джемаль, и ее муж, китайский царевич. И они привезли мальчика на остров Шед, и там его растили и обучали всему, что должен знать царь, пока он не вырос и не возмужал, и не взошел на престол.
А Бади-аль-Джемаль и ее муж отправились в Китай, и там их встретили с великим почетом, и родители царевича сыграли для них еще одну свадьбу, и они жили прекраснейшей и приятнейшей жизнью, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний.
Ты можешь рассказать все это именно так своему повелителю, о сестра моя, ибо такое завершение будет ему понятно и приятно.
На самом же деле получилось совсем наоборот. И если ты, о Шехерезада, поклянешься всеми именами Аллаха, что тайна эта умрет с тобой, я поведаю тебе, чем же окончились эти неслыханные события.
Китайский царевич действительно пожелал жениться на мне, но при одной мысли о том, что мы и на ложе не сможем обойтись без толмача, я рычала от ярости, как Ильдерим при виде черной стражи. Я бы, пожалуй, могла привыкнуть к свисающей до пояса косе и самоцветам в ушах, но обречь себя на вечную немоту я не могла.
И кроме того, я желала принадлежать другому.
Но другой скрылся, даже не сделав попытки меня увидеть. Он отступил, он уступил меня бывшему попугаю, довольный, что ему выдали из халифских кладовых сколько-то там тюков с тряпками и ржавых кувшинов! Это было невыносимо.
Я не могла пожаловаться на свою судьбу даже попугаю, как привыкла за месяцы странствий, – ведь этот попугай собирался на мне жениться!
Должно быть, халиф решал со мной это дело, когда я из-за исчезновения Ильдерима была во временном помутнении рассудка. Иначе трудно объяснить, откуда вдруг взялось мое согласие, и началась подготовка к свадьбе, и меня стали охранять от внешнего мира строже, чем дочерей самого халифа. Я хотела все же направить весточку Ильдериму, и написала ее, и сложила, и отдала Ахмеду, но проныру Ахмеда не выпустили из дворца, потому что он принадлежал к моей свите, а меня берегли от сглаза, от злоумышленников, от охотников лицезреть мою красоту и вообще от всего на свете. Все попытки Ахмеда кончились тем, что его взяли под наблюдение.
И вот истекли три дня, полные суматохи, и сборов приданного, без которого халиф не желал отдавать меня китайскому царевичу, и бесед с бывшим попугаем из-за занавески в присутствии двух толмачей, потому что знатока его наречия во дворце не нашлось и призвали тех, кто хоть немного смыслил в этом щебете и чириканье. Они на пару переводили признания царевича, причем слово говорил один, затем два слова – другой, и так далее в том же духе. Сперва это меня забавляло. Сперва – забавляло…
Последней ночью я прокралась в помещение для слуг и разбудила Ахмеда.
– У людей особенно крепок сон перед рассветом, – сказала я. – Пойдем, о Ахмед, попытаем счастья! Может быть, нам удастся выйти из дворца. Если ты поможешь мне, я по-царски награжу тебя.
– Я уже получил свою награду, о царевна… – задумчиво сказал мальчишка. – А что, правда ли ты так любишь этого бродягу купца, что готова ради него сбежать от жениха?
– Клянусь Аллахом, о Ахмед, – ответила я, – я не такова, чтобы покинуть его из-за случайностей времени и обмана дней. Ему принадлежит старая дружба, которой не забыть, и любовь, которая не износится…
Я помолчала, вспоминая его лицо, и голос, от которого взлетала, словно в объятиях джиннии, и руки, и губы, а потом сказала стихи, которых, кажется, раньше никогда не знала:
Когда удалился ты, смотрел на других мой глаз,
Но образ твой перед ним покачивался всегда.
Когда же смежался он, являлся ты мне во сне,
Как будто меж веками и глазом живешь ты, друг.
– Как все это удивительно, – ответил Ахмед. – По свету путешествуют царевны, и простой купец может заслужить их любовь! Скажи, о Бади-аль-Джемаль, нет ли у тебя младшей сестры, и не собирается ли она путешествовать?
– На всех безумцев не хватит в мире царевен! – усмехнулась я. – Впрочем, рассчитывай на помощь Аллаха, и уж кого-нибудь он тебе в жены пошлет. И лучше, чтобы это была не царевна, с ними слишком много хлопот. Взгляни на Ильдерима – ведь тяжко ему со мной приходилось?
– Лучше терпеть от царевны, чем распоряжаться невольницей, – здраво рассудил мальчишка. – Ибо чем сердитее царевна днем, тем слаще радость победы ночью. А какая победа может быть над невольницей, о Бади-аль-Джемаль?
– Скажи все это Ильдериму, о Ахмед, – посоветовала я. – Возможно, тогда он хоть что-то поймет!
И мы собрали кое-какие вещи, и бесшумно пошли по коридорам, переступая через спящих стражей, и действительно вышли из дворца на кануне рассвета, но сразу же за его порогом нас подстерегала досадная неожиданность.
Большая крыса, о которой мы думали, что она просто собралась перебежать нам дорогу, вдруг остановилась, запищала, стала расти и выросла до высоты в два человеческих роста!
– Спаси и помилуй нас, Аллах, от сатаны, побитого камнями! – в ужасе воскликнул Ахмед.
– Перестань вопить, о несчастный, это не сатана, а всего лишь джинния Азиза, да не облегчит Аллах ее ношу! – прикрикнула я на мальчишку.
– Да, о Бади-аль-Джемаль, это я, и наконец-то мы встретились, – сказала Азиза, понемногу превращаясь из огромной туманной крысы в совершенную по прелести девушку с когтями на пальцах, которые я разглядела очень даже явственно. – Я обшарила все страны, все моря и острова, пока не узнала, что ты направилась в Багдад. А поскольку дворец халифа защищен от джиннов знаками над дверьми и сильными заклинаниями, я стала блуждать вдоль его стен, зная, что ты рано или поздно выйдешь наружу. Ты попалась, как птица в клетку, о Бади-аль-Джемаль. И никто не спасет тебя от китайского царевича, кроме меня.
– Я знаю, какую плату ты потребуешь, и не нуждаюсь в твоей помощи, о Азиза, – ответила я. – И улетай поскорее, а то настанет утро и ангел Аллаха поразит тебя огненной стрелой. Я же здесь в безопасности от тебя, ибо я еще на пороге дворца, и меня защищают знаки и заклинания!
– Но как только ты выйдешь отсюда, они перестанут быть тебе защитой! – зарычала джинния. – Каждую ночь я буду обходить дворец дозором! А если ты выйдешь днем, тебя увидят мои соглядатаи и расскажут мне, куда ты направилась! И горе тем, кто осмелится тебе помочь! Так что я буду ждать твоего мудрого решения, о Бади-аль-Джемаль. И надеюсь, что ты предпочтешь меня китайцу.
– Да не облегчит Аллах твоего положения в Судный день! – воскликнула я. – Да покроешься ты паршой, да истерзает тебя чесотка!
– На все воля Аллаха, – кротко ответила Азиза и неторопливо растаяла.
– Постой, о Азиза! – крикнула я ей вслед. – А если мне все же удастся выйти из дворца незамеченной? Ты же знаешь, на что я способна! Если я окажусь в этом деле сильнее тебя?
– Если тебе удастся выйти из халифского дворца так, что я не увижу тебя и ничего об этом не узнаю, клянусь Аллахом, я оставлю тебя в покое и не буду требовать, чтобы ты выпила воды из источника Мужчин! – прогудело из мрака. – Но я могу спокойно дать еще тысячу таких клятв, о Бади-аль-Джемаль, ибо ты покинешь дворец либо моим возлюбленным, либо женой китайского царевича! А третьего решения у этой задачи нет!