Тул Джон Кеннеди. Сговор остолопов

   — Всего лишь одно, дуся. Ну давай же, мне еще хочется.
   — Эти стаканы, вероятно, кишат заразой. Однако, если вы так настаиваете, возьмите мне бренди.
   Миссис Райлли просигналила бармену, который выполз из теней и спросил:
   — Так что там с тобой в том автобусе стряслось, кореш? Я конец прослушал.
   — Не будете ли вы настолько любезны следить за своим баром как полагается? — яростно поинтересовался Игнациус. — Ваша обязанность — молча обслуживать, когда мы вас об этом попросим. Если бы нам хотелось включить вас в свой разговор, мы бы уже дали вам это понять. На самом деле, мы обсуждаем довольно настоятельные личные вопросы.
   — Да человек же просто хотит быть милым, Игнациус. Как не стыдно?
   — Здесь в самих определениях содержится противоречие. Никому не возможно быть милым в таком притоне.
   — Мы хотим еще два пива.
   — Одно пиво и один бренди, — поправил ее Игнациус.
   — Чистые стаканы закончились, — ответил бармен.
   — Подумать только, жалость-то какая, — отозвалась миссис Райлли. — Ну ничего, вы нам вот в эти налейте.
   Бармен пожал плечами и вновь скрылся в тенях.

* * *

   В участке старик сидел на скамье вместе с остальным сбродом — в большинстве, магазинными воришками, — составлявшим весь дневной улов. У себя на колене он аккуратно выложил в ряд: карточку Социального Обеспечения, членскую карточку Общества Святого Имени Св. Одо из Клюни, значок Клуба «Золотые Седины» и клочок бумаги, идентифицировавший его как члена Американского Легиона. Молодой чернокожий, безглазый за солнцезащитными очками космического века, долго изучал это маленькое досье на ляжке рядом со своею.
   — В-во! — произнес он, ухмыляясь. — Слышь, ты, наверно, везде член.
   Старик методично переложил карточки в другой последовательности и ничего не ответил.
   — Как это они тока таких за шкворень берут? — Темные очки выдохнули дымом по всем стариковским карточкам. — У них тут, в падлиции, наверно, полная безнадега.
   — Я нахожусь здесь в нарушение моих конституционных прав, — отчеканил старик, внезапно разгневавшись.
   — Ага, так они тебе и поверят. Лучше чё-нить другое придумай. — Темная рука потянулась к одной из карточек. — Эй, а эт чё значит — «Запит ы е Седины»?
   Старик выхватил у него из рук карточку и вернул себе на ляжку.
   — Эти картонки твои ни фига не помогут. Все равно упекут. Они всех упекают.
   — Вы так считаете? — поинтересовался старик у облака дыма.
   — Еще бы. — К потолку вознеслась новая тучка. — А ты как тут очутился, чувак?
   — Не знаю.
   — Не зна-аешь? В-во! С ума сойти. Должно быть, есть за чё. Это цветные народы часто ни за чё грабастают, а вы, мистер, вы, должно быть, тут за чё.
   — Я на самом деле не знаю, — угрюмо ответил старик. — Стоял себе в толпе перед Д.Г.Холмсом.
   — И слямзил чей-нить бамажник.
   — Нет, полицейского обозвал.
   — И как же ты его обозвал?
   — Комунясом.
   — Каму-нясом! Вуу-оуу. Да если я назову падлицая каму-нясом, мою жопу тут же в Анголу сплавят, точно. Хотя хорошо б кого-ньть из этих засранцев камунясом назвать. Типа сегодня днем стою это я в «Вулворте» себе, а какое-то чучело тырит кулек рахиса из «Орехово Домика», да орать начинает, будто в нее пикой тычут. Э-эй! Тут сразу охрана меня цап, и падлицаи, засрань, уже наружу тащат. Ни одного шанса у чувака нету. В-во! — Его губы всосались в сигарету. — Никто рахиса этого на мне не нашел, а падлицаи все едино тянут. Так я думаю, что эта охрана и есть камунясы. Гнусное уёбище.
   Старик прочистил горло и поиграл своими карточками.
   — Тебя, наверно, отпустят, — сказали черные очки. — Меня — наверно, тока побазарят чутка, думают, попугают, хоть и знают, что у меня этого рахиса и в помине нет. Но, наверно, попробуют доказать, что есть. Наверно, сами купят кулек, сунут втихаря мне в карман. «Вулворт», наверно, меня на пожизненное засадить хочет.
   Негр, казалось, уже смирился со своей судьбой и выдул новую тучу синего дыма, которая обволокла и его, и старика, и маленькие карточки. Потом задумчиво произнес:
   — А интересно, кто все-таки стырил эти орехи. Наверно, сама охрана и сперла.
   Полицейский призвал старика к столу в центре комнаты; за столом сидел сержант. Патрульный стоял рядом.
   — Ваше имя? — спросил сержант старика.
   — Клод Робишо, — ответил тот и выложил все свои маленькие карточки на стол перед сержантом.
   Сержант их осмотрел и произнес:
   — Вот тут патрульный Манкузо утверждает, что вы оказывали при аресте сопротивление и называли его комунясом.
   — Я не хотел, — печально ответил старик, заметив, как яростно сержант обращается с карточками.
   — Манкузо утверждает, что вы утверждаете, что что все полицейские — комунясы.
   — Ууу-иии, — протянул негр с другого конца комнаты.
   — Джоунз, заткнись, будь добр? — крикнул ему сержант.
   — Ладна, — ответил Джоунз.
   — Я до тебя чуть попозже доберусь.
   — Слышь, я ж никого камунясом не обзывал, — вскинулся Джоунз. — Меня ж эта охрана в «Вулворте» подставила. А я рахис ващще не люблю.
   — Заткни пасть себе.
   — Ладна, — бодро отозвался Джоунз и испустил грозовую тучу дыма.
   — Я совсем не это имел в виду, — объяснял мистер Робишо сержанту. — Я просто занервничал. Я увлекся. Этот полицейский хотел арессовать несчастного мальчонку, который возле Холмса маму ждал.
   — Что? — сержант развернулся к тщедушному полицаю. — Ты что хотел сделать?
   — Да никакой он не мальчонка, — ответил Манкузо. — Здоровенный жирный мужик, к тому же одет смешно. Выглядел подозрительной личностью. Я пытался осуществить обычную проверку документов, а он начал оказывать сопротивление. Сказать по правде, он был похож на взрослого извращенца.
   — На изврашенца, значит, а? — алчно спросил сержант.
   — Да, — воспрял духом Манкузо. — На большого взрослого извращенца.
   — Насколько большого?
   — На самого большого в моей жизни, — сказал Манкузо, разводя руками так, будто хвастался уловом. Глаза сержанта засияли. — Первым делом я заметил на нем зеленую охотничью шапочку.
   Джоунз где-то в глубине своего облака прислушивался, внимательно и отрешенно.
   — Ну, и что произошло, Манкузо? Как случилось, что он сейчас не стоит здесь, передо мной?
   — Он убежал. Из магазина вышла эта женщина и все запутала, и они с ним убежали за угол, прямо в Квартал.
   — О-о, да это типчики из Квартала, — внезапно обрадовался сержант.
   — Нет, сэр, — перебил его старик. — Она на самом деле его мамочка. Славная симпатичная дама. Я их в городе и раньше видел. Этот полицейский ее напугал.
   — Нет, ты послушай только, Манкузо! — завопил вдруг сержант. — Ты — единственный во всех наших органах, кто попробовал арестовать кого-то у мамочки. А зачем ты сюда еще и дедулю приволок? Сейчас же позвони его домашним, пусть приедут заберут его отсюда.
   — Прошу вас, — взмолился мистер Робишо. — Не делайте этого. Дочка у меня с детишками возится. Меня за всю жизнь ни разу не арессовывали. Она за мной приехать не сможет. А что подумают мои внучки? Они все у святых сестер учатся.
   — Позвони его дочери, Манкузо. Будет знать, как нас комунясами обзывать!
   — Пожалуйста! — Мистер Робишо уже чуть не плакал. — Мои внучки меня уважают.
   — Господи ты боже мой! — вздохнул сержант. — Сначала он пытается мальчика с мамой арестовать, потом чьего-то дедулю притаскивает. Пошел отсюда к чертовой матери, Манкузо, и деда с собой забирай. Хочешь подозрительных субъектов задерживать? Ты у нас будешь это делать.
   — Есть, сэр, — слабо отозвался Манкузо, уводя рыдающего старика.
   — Ууу-иии! — из уединенности дымного облака раздался голос Джоунза.

* * *

   Сумерки оседали вокруг бара «Ночь Утех». Коньячная улица снаружи начала освещаться. Перемигивались неоновые вывески, отражаясь в мостовых, смоченных легкой моросью, опадавшей уже некоторое время. Таксомоторы, привозившие первых вечерних клиентов — туристов со Среднего Запада и участников конвенций, — слегка пошлепывали шинами в холодных сумерках.
   Теперь в «Ночи Утех» сидело еще несколько клиентов: мужчина, водивший пальцем по формуляру скачек, унылая блондинка, казалось, неким образом связанная с этим баром, и элегантно одетый молодой человек, куривший один за другим «Сэлемы» и пивший замороженные дайкири большими глотками.
   — Игнациус, может, пойдем уже, а? — спросила миссис Райлли и рыгнула.
   — Чего-о? — проревел Игнациус. — Мы должны пребывать здесь и стать свидетелями разложения. Оно уже начинает проникать сюда.
   Элегантный молодой человек от неожиданности выплеснул свой дайкири на бутылочно-зеленый бархатный пиджак.
   — Эй, бармен! — позвала миссис Райлли. — Несите тряпку. Один клиент у вас тут замарался.
   — Да все в полном порядке, дорогуша, — зло ответил молодой человек. Он покосился на Игнациуса и его мать, изогнув дугой бровь. — Я, видимо, просто не в тот бар зашел.
   — Не нужно так реагирывать, голубчик, — посоветовала ему миссис Райлли. — Чего это вы пьете там такое? Похоже на ананасный снежок.
   — Если бы я даже описал вам его в красках, сомневаюсь, что вы бы поняли.
   — Вы как смеете разговаривать в таком тоне с моей дорогой, любимой мамочкой?
   — Ох, да потише ты, громила! — рявкнул в ответ молодой человек. — Ты на пиджак мой посмотри.
   — Он абсолютно гротеск о в.
   — Ладно, ладно вам. Давайте останемся друзьями, — произнесла миссис Райлли сквозь пену, осевшую на губах. — У нас и без этого и бомбов, и прочей пакости навалом.
   — А вашего сына, кажется, приводит в восторг их сбрасывать, я должен заметить.
   — Ладно вам. Тут мы в таком месте сидим, где всем повеселиться не грех. — Миссис Райлли улыбнулась молодому человеку. — Давай я тебе еще выпить куплю, малыш, за тот, что ты разлил. А сама, наверно, себе еще «Дикси» возьму.
   — Да нет, мне в самом деле пора бежать, — вздохнул молодой человек. — Но все равно спасибо.
   — Это в такой-то вечер? — спросила миссис Райлли. — Ох, да не обращай ты внимания, Игнациус мой еще и не того скажет. Оставайся, да спенктанкль посмотришь, а?
   Молодой человек закатил глаза к небесам.
   — Ага, — нарушила молчание блондинка. — Кой-какой попки да сисек увидишь.
   — Мамаша, — холодно промолвил Игнациус. — Я в самом деле полагаю, что вы поощряете этих абсурдных людишек.
   — Так это же ж ты остаться хотел, Игнациус.
   — Да, хотел — как наблюдатель. Я не особо стремлюсь с ними общаться.
   — Дуся, сказать по правде, так я сегодня больше уже не могу эту твою историю про автобус слушать. Ты мне же ее уже ж четыре раза рассказал, как мы тут сели.
   Игнациуса это задело.
   — Я едва ли подозревал, что наскучил вам. В конечном итоге, та автобусная поездка была одним из наиболее решающих переживаний в моей жизни. Как мать вас должны интересовать травмы, определившие мое мировоззрение.
   — А чего там у тебя с автобусом-то было? — заинтересовалась блондинка, пересаживаясь поближе к Игнациусу. — Меня Дарл и на зовут. Мне нравятся хорошие истории. В твоей перчику есть?
   Бармен грохнул пивом и дайкири о стойку как раз в тот момент, когда автобус отчалил в свой водоворот приключений.
   — Вот, чистый стакан возьмите, — рявкнул он миссис Райлли.
   — Нет, ну как любезно. Эй, Игнациус, а мне чистенький стакан дали.
   Но сыну ее было не до того: его слишком поглотило свое прибытие в Батон-Руж.
   — А знаете, голубчик, — обратилась миссис Райлли к молодому человеку, — мы же с мальчиком моим сегодня в историю попали. Полиция его арессовать хотела.
   — Ох ты ж. Полицейские такие упертые всегда, правда?
   — Да-а, а ведь Игнациус и магистерскую степень получил, и все остальное.
   — Так что ж он, во имя всего святого, натворил?
   — Ничего. Стоял и ждал свою бедную дорогую мамочку.
   — Наряд у него несколько… странноват. Я, как вошел, сразу подумал: он тут— какой-нибудь артист, хотя природы его выступлений и вообразить себе не пытался.
   — Да я уж говорю ему, говорю про одёжу, а он не слушает. — Миссис Райлли бросила взгляд на кокетку фланелевой рубашки сына и волосы, обкудрявившие его затылок. — А на вас костюмчик-то хорошенький такой.
   — Ах, этот? — переспросил молодой человек, ощупывая свой бархатный рукав. — Не стану от вас скрывать — он стоил мне целого состояния. Я отыскал его в дорогом маленьком магазинчике в Деревне.
   — Не похожи вы на деревенского, я погляжу.
   — Господи, — вздохнул молодой человек и поджег «Сэлем» могучим щелчком зажигалки. — Я имел в виду Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке, дорогуша. Кстати, где вы такую шляпку себе отхватили? Фантастично!
   — Ой, Боже-Сусе, да у меня ж она с тех пор, как Игнациус к первому причастию пошел.
   — А не думали ее продать?
   — Это чего ж ради?
   — Я, видите ли, комиссионной одеждой торгую. Я вам за нее десять долларов дам.
   — Ой, да ладно вам. Вот за это?
   — Пятнадцать?
   — В самом деле? — Миссис Райлли отделила шляпку от головы. — Конечно, голубчик.
   Молодой человек раскрыл бумажник и вручил миссис Райлли три бумажки по пять долларов. Опустошив свой бокал с дайкири, он встал и сказал:
   — Вот теперь мне действительно пора бежать.
   — Так скоро?
   — Знакомство с вами было совершенно восхитительным.
   — Вы там потише, смотрите, на холоде, да в сырости.
   Молодой человек улыбнулся, аккуратно разместил шляпку у себя под шинелью и вышел из бара.
   — Радарное патрулирование, — между тем повествовал Игнациус Дарлине, — очевидно, достаточно защищено от дурака. Повидимому, мой таксист и я оставляли на их экране след маленькими точками от самого Батон-Ружа.
   — Так ты и на экран попал, — зевнула Дарлина. — Подумать только.
   — Игнациус, нам пора, — вмешалась миссис Райлли. — У меня уже в животе урчит.
   Она повернулась и сбросила свою бутылку из-под пива на пол, где та и разлетелась фонтаном коричневых зубастых стеклышек.
   — Мамаша, вы что — мне сцену устраиваете? — раздраженно осведомился Игнациус. — Неужели вы не видите, что мисс Дарлина и я разговариваем? У вас же с собой есть кексы. Вот и жуйте их. Вы вечно жалуетесь, что никогда никуда не выходите. Полагаю, вы должны наслаждаться вечерним городом.
   Игнациус вернулся к радару, поэтому миссис Райлли залезла в одну из коробок и съела шоколадный кексик.
   — Хотите? — предложила она бармену. — Миленькие такие. У меня и славные винные кэксики тоже есть.
   Бармен сделал вид, будто ищет что-то у себя на полках.
   — Я уже носом чую винные кексики, — вскричала вдруг Дарлина, глядя мимо Игнациуса.
   — А и возьми, голубушка, — протянула ей выпечку миссис Райлли.
   — Я, наверное, тоже один скушаю, — сказал Игнациус. — Могу себе вообразить, вкус у них довольно неплох — особенно с бренди.
   Миссис Райлли разложила коробку на стойке. Даже мужчина с формуляром согласился взять миндальный.
   — Вы где такие славные винные кексы брали, дама? — спросила миссис Райлли Дарлина. — Хорошие и сочные.
   — А вон там, у Холмса, голубушка. У них хороший выбор. Много разнобразия.
   — Они довольно вкусны, — снизошел Игнациус, запуская свой вялый розовый язык в усы в поисках крошек. — Я, вероятно, один-другой миндальный еще съем. А кокосовые я всегда считал питательными кормами.
   И он целенаправленно зарылся в коробку.
   — Что же до меня, то мне всегда после еды кэкс подавай, — сообщила миссис Райлли бармену, который повернулся к ней спиной.
   — Спорнём, вы хорошо готовите, а? — спросила Дарлина.
   — Мамаша не готовит, — догматически изрек Игнациус. — Она испепеляет.
   — А я вот готовила, когда замужем была, — сказала им Дарлина. — Хотя я как бы много таких консервированных штучек брала. Мне вот такой вот испанский рис нравится, у них всегда бывает, и спагеты такие с подливой.
   — Консервированная пища — извращение, — вымолвил Игнациус. — Подозреваю, что в конечном итоге она крайне вредна для души.
   — Х-хосподи, опять у меня локоть начинается, — вздохнула миссис Райлли.
   — Прошу вас, сейчас я говорю, — вспылил ее сын. — Я никогда не ем консервированной пищи. Однажды поел, так сразу почувствовал, как у меня атрофирование всех внутренностей наступает.
   — У тебя хорошее образование, — сказала Дарлина.
   — Игнациус кол е ж кончил. А потом еще четыре года там ошивался, магистра получал. Игнациус кончил башковито.
   — «Башковито кончил», — с вызовом повторил Игнациус. — Определяйте, пожалуйста, свои понятия четче. Что именно вы имеете в виду под «башковито кончил»?
   — Не смей с мамой так разговаривать! — возмутилась Дарлина.
   — Ох, да он ко мне так плохо иногда относится, — провозгласила миссис Райлли и заплакала. — Вы просто не знаете. Когда я думаю, сколько всего я для этого мальчика сделала…
   — Мамаша, что вы мелете?
   — Ты меня не ценишь.
   — Прекратите сейчас же. Боюсь, вы слишком много пива потребили.
   — Я для тебя как мусор. А я такая хорошая, — всхлипнула миссис Райлли и повернулась к Дарлине. — Я всю страховку его бедного Дедушки Райлли спустила, только чтоб он в колеже восемь лет учился, а он с тех пор только дома валяется, да в чилевизер смотрит.
   — Постыдился бы, — сказала Дарлина Игнациусу. — Такой здоровый мужик. Погляди только на свою бедную мамочку.
   Миссис Райлли, рыдая, рухнула на стойку, зажав в кулаке стакан с пивом.
   — Это смехотворно. Мамаша, сейчас же прекратите.
   — Если б я знала, что ты такой жестокий, мистер, я б ни за какие коврижки не стала твоих сумасшедших россказней про автобусы слушать.
   — Вставайте, мамаша.
   — Да ты, похоже, и чокнутый к тому ж, — продолжала Дарлина. — Сразу можно было догадаться. Посмотри только, как бедная женщина плачет.
   Дарлина попыталась столкнуть Игнациуса с табурета, но тот лишь повалился на мать. Миссис Райлли неожиданно перестала рыдать и ахнула:
   — У меня ж локоть!
   — Что тут происходит? — В дверях бара, обитых зеленовато-желтым, цвета шартреза, кожемитом, стояла женщина. Статная, почти средних лет, прекрасное тело затянуто в черное кожаное пальто, блестевшее от мороси. — Стоит оставить заведение на пару часов по магазинам прошвырнуться, и поглядите только. Каждую минуту надо сидеть, наверное, чтоб вы, народ, мне всю мою инвестицию не испохабили.
   — Просто двое пьянчуг, — пожаловался бармен. — Я им от ворот поворот пытался дать с тех пор, как они сюда зашли, а они липучие, что твои мухи.
   — А ты, Дарлина, — повернулась к блондинке женщина, — вы с ними — большие друзья, а? На табуретках тут в бирюльки с этими субчиками играешь, как я погляжу?
   — Этот парняга свою мамочку гнобит, — объяснила Дарлина.
   — Мамочку? У нас тут теперь еще и мамочки завелись? Бизнес совсем завонялся.
   — Прошу прощения? — встрял Игнациус.
   Женщина его проигнорировала и вперилась взглядом в разломанную пустую коробку из-под кексов на стойке:
   — Кто-то здесь пикник себе устроил. Черт побери. Я вам, народ, уже говорила про муравьев и крыс.
   — Прошу прощения, — снова встрял Игнациус. — Здесь присутствует моя мать.
   — Мне просто повезло, что вы здесь всей этой срани понаразбивали, — я как раз себе уборщицу ищу. — Женщина посмотрела на бармена. — Выставь эту парочку отсюда.
   — Слушаюсь, мисс Ли.
   — А вы не волнуйтесь так, — сказала миссис Райлли. — Мы уже уходим.
   — Совершенно определенно уходим, — подтвердил Игнациус, ковыляя к двери и оставив мать позади сползать с табурета в одиночестве. — Поторопитесь, мамаша. Эта женщина похожа на фашистского коменданта. Она может нас ударить.
   — А ну постойте! — завопила мисс Ли, хватая Игнациуса за рукав. — Сколько эти субчики нам должны?
   — Восемь долларов, — ответил бармен.
   — Да это же разбой с большой дороги! — загрохотал Игнациус. — Вы услышите от наших адвокатов.
   Миссис Райлли расплатилась двумя из трех банкнот, отданных ей молодым человеком, и, качнувшись мимо мисс Ли, проговорила:
   — Мы-то знаем, когда нас не хочут. Мы свои дела в других местах вести будем.
   — И правильно, — отозвалась мисс Ли. — И валите. Дела с такими типами — сплошной поцелуй смерти.
   После того, как набивная дверь закрылась за семейством Райлли, мисс Ли изрекла:
   — Мамочки мне никогда не нравились. Даже моя собственная.
   — А моя была шлюхой, — вымолвил мужчина с формуляром, не отрываясь от газеты.
   — В мамочках дерьма навалом, — поделилась житейским наблюдением мисс Ли, стаскивая кожаное пальто. — Так, а теперь мы с тобою немножко побеседуем, Дарлина.
   За дверью миссис Райлли, ища опоры, вцепилась в руку сына, но, сколько бы ни старались, вперед они продвигались очень медленно, хотя казалось, что боковые движения даются им легче. В их походке стал прослеживаться рисунок: три быстрых шага влево, пауза, три быстрых шага вправо, пауза.
   — То была ужжасная женщщина, — выговорила миссис Райлли.
   — Отрицание всех человеческих качеств, — прибавил Игнациус. — Кстати, насколько далеко мы от автомобиля? Я очень устал.
   — На Святой Анне, милый. Пара кварталов — рукой подать.
   — Вы оставили в баре свою шляпку.
   — О. А я продала ее тому молодому человеку.
   — Вы ее продали? Но почему? А вы меня спросили, желаю ли я, чтобы вы ее продавали? Я был очень привязан к этой шляпке.
   — Прости, Игнациус. Я ж и не знала, что она тебе так нравится. Ты про это ж ничего никогда не говорил.
   — У меня к ней была невысказанная привязанность. То был контакт с моим детством, связь с прошлым.
   — Но он же дал мне за нее пятнадцать долларов, Игнациус.
   — Прошу вас. Не упоминайте об этом больше. Вся эта сделка — святотатство. Одному провидению известно, какие дегенеративные применения найдет он этой шляпке. У вас пятнадцать долларов при себе?
   — Еще семь осталось.
   — Так почему же мы не остановимся и не потребим чего-нибудь съестного? — Игнациус указал на тележку, стоявшую на углу: та изображала сосиску в тесте на колесах. — Я полагаю, они здесь торгуют «горячими собаками» длиною в фут.
   — Горячие собаки? Дуся ты мой, мы что, по такому дождю, по такому холоду будем стоять на улице и есть сосыски?
   — Я просто высказал предложение.
   — Нет, — отвечала миссис Райлли с мужеством, несколько вдохновленным выпитым пивом. — Поехали домой. Я все равно ни за какие пряники не стану есть ничего с этих грязных таратаек. Ими сплошные бродяги управляют.
   — Ну, если вы настаиваете, — надувшись, промолвил Игнациус. — Хотя я довольно-таки голоден, а вы, в конце концов, только что продали реликвию моего детства за тридцать сребреников, так сказать.
   Они продолжали выписывать свои узоры по мокрой брусчатке Коньячной улицы. Ископаемый «плимут» на улице Святой Анны обнаружился легко. Его высокая крыша торчала над всеми остальными машинами — самая лучшая его черта, поскольку «плимут» всегда легко было отыскать на стоянках больших универмагов. Миссис Райлли два раза заползала на тротуар, пытаясь силком извлечь машину из парковочной щели, и оставила отпечаток бампера образца 1946 года на капоте стоявшего позади «фольксвагена».
   — Мои нервы! — только и сказал Игнациус. Он съежился так, что в окне торчала только зеленая охотничья шапочка, напоминая верхушку многообещающего арбуза. С заднего сиденья, где он обычно располагался, прочтя где-то, что место рядом с водителем наиболее опасно, Игнациус неодобрительно наблюдал за судорожными и непрофессиональными движениями матери. — Я имею подозрение, что вы весьма эффективно уничтожили маленький автомобиль, невинно припаркованный кем-то вон за тем автобусом. Теперь вам лучше преуспеть в скорейшей ретираде с этого места, пока не объявился законный владелец.
   — Прикрой рот, Игнациус. Ты давишь мне на невры, — отвечала миссис Райлли охотничьей шапочке в зеркальце заднего вида.
   Игнациус приподнялся на сиденье и выглянул в заднее окно.
   — Та машина подверглась краху. Ваши водительские права, ежели у вас они в самом деле имеются, вне всякого сомнения, отберут. Я определенно не стал бы обвинять служителей законности.
   — Лучше ложись вздремни, — ответила мать, снова дернув машиной назад.
   — Вы полагаете, я мог бы сейчас уснуть? Да я в тревоге за свою жизнь. Вы уверены, что вращаете руль в нужном направлении?
   Внезапно автомобиль выпрыгнул из ловушки и юзом заскользил по мокрой мостовой к столбу, поддерживавшему витой чугунный балкон. Столб отвалился в одну сторону, а «плимут» с хрустом врезался в здание.
   — О Боже мой! — заверещал с заднего сиденья Игнациус. — Что вы совершили на этот раз?
   — Зови священника!
   — Я не думаю, что нас ранило, мамаша. Однако, моему желудку вы только что нанесли ущерб на последующие несколько дней. — Игнациус открутил одно из задних окон и стал изучать крыло, вжатое в стену. — Полагаю, нам потребуется новая фара с этой стороны.
   — Что же нам делать?
   — Если бы я управлял этим транспортным средством, я бы включил в автомобиле задний ход и грациозно покинул сцену. Кто-нибудь определенно выдвинет против нас обвинения. Владельцы этой развалюхи много лет ждали подобной возможности. После заката они наверняка намазывают улицу жиром в надежде на то, что таких автолюбителей, как вы, понесет в сторону их лачуги. — Тут он рыгнул. — Мое пищеварение уничтожено. Мне кажется, меня начинает раздувать!
   Миссис Райлли подергала за стертые рычаги и дюйм за дюймом стала подавать машину назад. Стоило «плимуту» зашевелиться, как у них над головами раздался скрип дерева — скрип, постепенно переросший в треск ломающихся досок и скрежет металла. Балкон обрушился на них огромными секциями, бомбя крышу автомобиля с тупым, тяжелым грохотом разрывающихся ручных гранат. «Плимут» застыл, как обдолбанный чувак, и кусок декоративной чугунной решетки вдребезги расколошматил заднее стекло.