— Хочу!
   — Я обязуюсь вам помочь. Слово ловца-корсара! Сделаю все, что в моих силах. Но и вы должны мне помочь! Это ведь только справедливо — услуга за услугу.
   — А в чем помочь? — осторожно спросил Александр: этот хитроумный Люци все-таки не вызывал у него большого доверия.
   — Я уже говорил вам, Саша, что здесь, неподалёку, есть красавица планета. Настоящий обетованный рай! Мне нужно поймать там одно редкое, можно сказать, уникальное животное. Точнее, птицу.
   Воспоминание о зверинце вызвало на губах Гирина улыбку.
   — Что-нибудь вроде некиричи?
   — Да что вы! Некиричи — это фат, салонный шаркун, сплетник, сладострастник и дуэлянт. Петух! А красные журавли — гордые, вольные птицы. Что самое интересное, — на резко очерченной физиономии Люци отразилось откровенное восхищение, — ведь все другие птицы прячутся от грозы, затаиваются, убираются прочь. А эти бесстрашно летят ей навстречу, врываются в клубящиеся чёрные тучи, где грохочет гром и сверкают голубые молнии. Некоторые из них гибнут, но большинство пробивается через хаос к солнцу и летит дальше. Куда — никто не знает! А гроза, — Люци сделал рукой плавное движение, точно дирижируя невидимым оркестром, — гроза после этого утихает, а на землю льёт тёплый дождь.
   — И это правда? — недоверчиво спросил Александр.
   — Вам представляется случай самому убедиться в этом!
   Гирин задумался.
   — А зачем вам красные журавли?
   — Это уж моё дело, — сердито сказал Люци. — В конце концов, кому надо вернуться на Землю — мне или вам?

Глава 10

   Стремительный, сверкающий полированным металлом космолёт высокой горкой погасил скорость, снизился, сделав широкий круг, а потом как-то не по-машинному, а по-птичьи резво спарашютировал на жёлтую поляну неподалёку от озера. Открылась боковая дверца, и на траву спрыгнул улыбающийся, оживлённый Люци.
   — Вот и все! Телепортировка в атмосферу, недолгий полет, и мы в раю — у желанной цели. Прошу!
   В двери показался Александр, сощурился от утренних лучей хрустального солнца и тоже спрыгнул на землю. Уважительно поглядывая на Люци, который наслаждался пейзажем и свежим воздухом, он проговорил:
   — А вы отлично пилотируете!
   Люци самодовольно покосился на Гирина:
   — Если я что-нибудь делаю, то делаю это хорошо. Таково моё железное, незыблемое кредо. Но что я, у-меня богатейшая практика. Но вы! Я, конечно, знал, что вы хороший пилот, но такого не ожидал! — Люци прищёлкнул языком и закатил глаза.
   Александр засмеялся:
   — Мы с вами словно кукушка и петух.
 
 
   Люци кивнул:
   — Верно. Хватит лести, давайте лучше впитаем в себя краски, звуки и запахи этого мира!
   Вокруг расстилалась саванна — жёлтая степь с купами багряных деревьев. Жёлто-красная палитра, как пояснил Люци, вовсе не была признаком осеннего увядания — это была живая, полнокровная окраска растении. Среди золотистой травы горели яркие огоньки белых, зелёных и голубых цветов, в воздухе стоял посвист и щебет, очень похожий на птичий гомон, но самих птиц нигде не было видно. Саванна была напоена странным, диким и тёплым ароматом: пахло полынной горечью и чем-то другим, едва уловимым и тревожным, похожим на дымок далёкого костра. Мир, полный тихого, скромного обаяния, мир, так похожий на земной и так отличный от него деталями! Как будто кто-то специально исказил перспективу, сдвинул грани красок, звуков и запахов, чтобы сбить с толку и заставить думать о сущем как о сновидении.
   — Вы не передумали? — рассеянно спросил Люци.
   Гирин с недоумением посмотрел на него:
   — Что я должен передумать?
   — Ловить красных журавлей. — Люци полной грудью вдохнул тёплый пряный воздух и повёл рукой вокруг себя. — Когда после космоса видишь такое, так хочется жить! А когда хочется жить, так не хочется рисковать! Между тем ловля красных журавлей — рискованное дело. Очень рискованное!
   — Но ведь это нужно?
   — Нужно!
   — Тогда о чем разговор?
   Люци засмеялся и одобрительно положил руку на плечо юноши:
   — Тогда вперёд! Наша ближайшая цель — озеро.
   Александр не стал задавать вопросов. Земные журавли обычно держатся возле воды, почему бы и красным журавлям не иметь сходные привычки?
   Трава ощутимо пружинила под ногами и громко шуршала, словно хорошо просушенное сено. Из-под ног выпархивали радужные зверьки самых разных оттенков — синего, изумрудного, фиолетового. Гирин мысленно назвал их летающими лягушками; щебеча и посвистывая, они планировали, расправив радужную плёнку, стягивающую короткие передние и длинные задние, истинно лягушечьи ноги.
   Люци вдруг замер на полушаге, поднял руку, призывая к вниманию, и прислушался, склонив голову набок. Прислушался и Александр. «Олла! Олла!» — донёсся до него далёкий, но ясный, чистый звук. И после паузы как растянутый, двойной удар далёкого колокола. «Олла! Олла!» Звук мягко падал из стратосферной синевы на золотисто-багряную саванну и растекался по ней еле слышными гудящими волнами.
   — Красные журавли! — прошептал Люци, поднимая голову.
   Смотреть было неудобно: солнце кололо глаза хрустальными стрелами. Александр прикрылся ладонью. Высоко в синем просторе плыл острый треугольник крупных пурпурных птиц. Мерно взмахивали широкие, сильные крылья, длинные шеи устремлены к неведомой цели, скрытой за дрожащей, колышущейся у горизонта дымкой. «Олла! Олла!» — мягко падал на саванну их зовущий и тревожный, постепенно затухающий клик.
   — Красные журавли! — взволнованно проговорил Александр, провожая взглядом огненных птиц, тающих в синем просторе.
   Возобновив движение, они некоторое время шли молча.
   — Как-то нехорошо ловить таких птиц. Некрасиво! — вдруг сказал Александр.
   Люци скептически покосился на него.
   — Шашлык любите? — вдруг спросил он.
   — Люблю, а что?
   — И я люблю. А баранов, глупых, но мирных, никому не делающих зла баранов резать красиво? Ножом по горлу? Некрасиво! Но ведь режете! Что из того, что Не своими руками? Это в принципе ничего не меняет.
   Люци остановил взгляд на плоском замшелом камне, мох был какой-то страшноватый, фиолетовый. Посредине камня столбиком стоял восьминогий зверёк, сложив в крошечные кулачки ненужные ему сейчас три пары ножек. Зверёк посвистывал, точно флейта, и, поворачивая головку то вправо, то влево, разглядывал пришельцев большими и раскосыми, как у зайца, глазами. Люци махнул на него рукой. Зверёк свистнул особенно громко, неожиданно высоко подпрыгнул, свернулся клубком и, как мячик, укатился в гущу травы.
   — Садитесь, Саша. Камень большой, места хватит. — Он подождал, пока Гирин сядет рядом. — Красиво, некрасиво! Как изящна, легка и прекрасна была бы жизнь, если бы можно было руководствоваться одними эстетическими принципами. Шашлык сам по себе эстетичен ничуть не меньше, чем роза или порхающая бабочка. А вот баранов резать неэстетично! Приходится совмещать несовместимое. Дело в том, что шашлык не роза, он не только эстетичен без него иной раз и с голоду умереть можно.
   — Да вы философ, Люци.
   — Я странник, Саша, а все странники немножко философы. Ловцам же без философии и вовсе обойтись невозможно. Философия для меня что-то вроде дымовой завесы или театрального занавеса, который можно поднимать или опускать по собственному желанию. Дёшево и удобно!
   — И все-таки зачем вам красные журавли?
   — Экий вы любопытный! — в голосе Люци прозвучало неудовольствие. Красные журавли — самые редкие и ценные птицы во всей галактике. В конце концов, какая вам разница? Вы хотите вернуться на Землю, я хочу поймать хотя бы одного красного журавля, вы поможете мне, я помогу вам — по-моему, проблема исчерпана, не так ли? Я ведь не допытываюсь, почему вам так приспичило вернуться на Землю!
   — Странно все это.
   — Что странно, юноша? — Люци, по-видимому, начинал терять терпение.
   — Странно, что на свете существует телепортировка и я в одно мгновение могу оказаться дома, на Земле! Значит, межзвёздные перелёты — самое обычное дело?
   — Допустим.
   — Но почему мы, люди, ничего не знаем об этом? Почему никто не посещает Землю? Почему в конце концов нам никто даже не откликается, хотя мы понастроили кучу специальных станций, слушаем, смотрим и на всю галактику кричим о своём существовании?
   Люци смотрел на Гирина с откровенной снисходительной насмешкой:
   — О, святая людская простота! Да неужели человечество до сих пор не догадалось, что Земля находится в заповеднике?
   — В каким заповеднике?
   — В самом обыкновенном. Солнечная система вместе с любимой вами Землёй находится в шестом секторе галактики. Это сектор рассеянных, одиночных звёзд и пар, не представляющий особого интереса в экономическом отношении, кстати, человечество — единственная раса разумных, обитающая здесь. Ну, и в порядке эксперимента высокие галактические цивилизации договорились закрыть этот сектор и посмотреть, на что способна эволюционирующая материя сама по себе, без внешнего разумного вмешательства. В общем, заповедник, что-то вроде звёздного Серенгети или Беловежской пущи. В этом заповеднике находится несколько наблюдательных станций, все же активные контакты намертво блокированы. Время от времени в заповедник заходят контрольные корабли, случаются аварийные заходы, но в целом статус-кво изоляции соблюдается хорошо. Так что люди могут кричать о себе на всю галактику хоть до второго пришествия — все равно им никто не ответит.
   Гирин смотрел на собеседника недоверчиво.
   — Странные вещи вы говорите, Люци.
   — Глубокие истины всегда выглядят странновато. Особенно на первый взгляд.
   — И я должен верить вам?
   — Что ж, попробуйте придумать что-нибудь более подходящее для человеческого самолюбия. — Люци ухмыльнулся. — Надо же как-то согласовать ваше одиночество и ваши же идеи о множественности обитаемых миров. А пока вернёмся к нашим баранам.
   — К каким баранам?
   — К красным журавлям! — Люци заговорщически подмигнул. — Вам просто не хочется их ловить. Признавайтесь!
   — Не хочется, — сознался Гирин.
   — Так зачем ловить? Зачем насиловать себя и делать то, что не хочется? Пусть себе летают на здоровье!
   — Вы серьёзно?
   — Уж куда серьёзнее! — Присматриваясь к Гирину, Люци заворковал с плутоватой улыбкой: — Правда, с мечтой о возвращении на Землю придётся расстаться, но что вам Земля, юноша? Мы с вами прекрасно устроимся и в космосе. Я говорю — мы. Мы, потому что я предлагаю вам свою дружбу и сотрудничество.
   Гирин откровенно удивился:
   — Дружбу? Это серьёзно?
   — Серьёзнее и быть не может!
   — Странно!
   — Странно? Дружба представляется вам странной? О темпоре, о морес! Вы не верите в бескорыстие и чистосердечие! — Люци осуждающе покачал головой и подмигнул. — Но в принципе вы правы: дружба дружбой, а дело делом. Я бы мог, дорогой Саша, наплести вам три короба разных небылиц, но видит бог, мне претит лукавство и двоедушие! Около месяца тому назад погиб мой напарник. Глупый случай, от которого никто из нас не застрахован. И вдруг вы — лётчик, пилот, который мне так нужен! Вас послала сама судьба. Хотите ко мне на корабль помощником и вольным корсаром? Предлагаю от чистого сердца! Мы составим с вами отличную пару и пойдём по галактике вместе и рядом, как Ромул и Рем?
   — Как Кирилл и Мефодий, — в тон ему подсказал Александр.
   — Кто такие? Не знаю! — заинтересовался Люци.
   Но Гирин не стал объяснять.
   — Ну, хорошо, — сказал он, — допустим, я останусь на корабле. Но что я получу взамен Земли?
   Люци пристально взглянул на Гирина и прищурил один глаз:
   — А что бы вы хотели?
   — А что вы можете предложить? — входя в игру, спросил Александр.
   Люци одобрительно покачал головой:
   — Предусмотрительность — прекрасное качество, сестра мудрости. Мне, свободному корсару, доступно многое. Если эти возможности перевести на язык расхожих земных понятий, то можно сказать, что я богат. Богат как Крез или, лучше сказать, как член семейства Морганов или Рокфеллеров. Поэтому не стесняйтесь в своих запросах. — Люци доверительно понизил голос и продолжал с видом опытного искусителя: — Хотите виллу на берегу тёплого моря с мраморными ступенями, сбегающими прямо в воду? Пожалуйста! Цветной телевизор и магнитофон с квадрофоническим проигрывателем? Будьте любезны! Автомашину, гоночный мотоцикл, прогулочный самолёт? Берите! Джульетту, Маргариту, Бабетту? Всех троих? Они будут счастливы подружиться с вами!
   Гирин лишь посмеивался, слушая эти предложения, и Люци рассердился:
   — Какого же рожна, простите меня за выражение, вам тогда нужно?
   — Мне нужно домой, на Землю, — просто сказал Александр.
   — Что вам Земля? Что вам Земля, если перед вашим взором будут открываться десятки и сотни разных миров?
   — Земля — моя родина.
   Люци передёрнул плечами и поморщился:
   — Родина! У умного, интеллигентного человека родина там, где ему хорошо.
   — Значит, я недостаточно интеллигентен.
   Люци кивнул и без особого огорчения констатировал:
   — Вижу, ностальгиец есть ностальгией. — Он на секунду задумался, прогнал хитренькую улыбку, скользнувшую по губам, и предложил: — Тогда вперёд, за красными журавлями?
   — Тогда вперёд.
   По пути к озеру они пересекли полосу мелколистного кустарника с жёлто-зелёными листьями, на ветвях которого висели гроздья сухих синеватых ягод.
   — Ещё не проснулись, солнце низко, — пробормотал Люци, прикоснувшись ладонью к одной такой грозди.
   Гирин не понял, что это значит, но уточнять не стал. Кустарник оборвался, и они вышли на широкую полосу мелкого прибрежного песка, имевшего необычный розоватый цвет. Люци приостановился и, словно приглашая гостя в свои личные апартаменты, сделал широкий жест в сторону озёрной глади:
   — Прошу! Красиво, не правда ли?
   Да, озеро было красиво — бирюзовая гладь округлой формы в обрамлении розоватого песка с разбросанными по нему крупными камнями, жёлто-зеленого кустарника и багряных, точно пылающих, деревьев. Гирин шагнул вперёд, к самой воде. В тот же миг голубое пламя ослепило и смяло его. Молния! Гирин пошатнулся. Ему вдруг почудилось, что он сидит за управлением в кабине самолёта, а самолёт с нарастающей интенсивностью заваливается в правый крен. Александр все пытался дать рули на вывод, но руки и ноги будто налились свинцом и не хотели слушаться! Он сделал последнее, отчаянное усилие, пытаясь выровнять теряющую управление машину, и окончательно потерял сознание.

Глава 11

   Гирин очнулся, чувствуя разбитость, лень и странную воздушность во всем теле, точно он резко переломил самолёт на выводе из пикирования, на мгновение потерял от перегрузки сознание и теперь летел по баллистической траектории невесомости. Прямо перед Александром расстилалась озёрная гладь, над головой хмурилось серое небо и покачивались сосновые ветви. Страшно было пошевелиться! Гирину казалось — попробуешь, а тело вдруг да и не послушается, оттого и пробовать не хотелось, жутковато. Такое иногда случается после глубокого сна. Вот Александр и лежал на спине в своём удивительном состоянии земной невесомости, не совсем понимая, во сне все это происходит или наяву.
   Удивительно знакомый, но в то же время и чуждый, словно неземной звук вдруг донёсся до ушей Гирина. Будто где-то далеко-далеко ударили в колокол! Этот растянутый ясный удар мягко упал на озеро и уже по водной глади докатился до его ушей. Пауза — и снова: «Олла! Олла!»
   — Красные журавли! — с улыбкой прошептал Александр.
   — Он бредит, — послышался сочувственный голос Люци.
   — Я не брежу, — снисходительно возразил Александр. — Летят красные журавли! Где-то гроза.
   Преодолев наконец свою странную сонную лень, Гирин принял сидячее положение и осмотрелся. Бирюзовое озеро в окружении багряных деревьев, розоватый песок, синее-синее стратосферное небо и хрустальное солнце. Мир иной! Стало быть, ветви сосен над головой на фоне серого неба — это сон. Но где же Люци? И в конце концов, что произошло? Гирин отлично помнил, как сверкнула, ударила молния, едва он ступил на песок. Молния с ясного неба? Не иначе как наказание божие! Удар молнии испепелил, как это и полагается, дьявола-искусителя, а заодно досталось и Александру. Не води дружбу с падшими ангелами!
   Гирин засмеялся и, опершись рукой о песок, легко вскочил на ноги. Люци нигде не было видно, хотя влажноватый песок в тени кустарника ещё хранил его следы. Самый кустарник теперь украшали пышные гроздья голубых цветов, наверное, распустились те самые сухие кисти, которые Александр поначалу принял за ягоды. Гирин ухватился за основание одной грозди, намереваясь сорвать её. Гроздь вдруг ощетинилась, взъерошились венчики её мелких цветов, и громко пискнула: «Пу-йи-и!» Александр испуганно, точно от раскалённого железа, отдёрнул руку и наказал себе впредь быть поосмотрительнее. Ещё раз оглядевшись, он крикнул в сторону озера:
   — Люци!
   Крик прокатился по безмятежной озёрной глади, отразился от багряных гигантов, росших на противоположном берегу, и негромким, но хорошо слышным стоном вернулся обратно. Александр удивился и крикнул ещё громче:
   — Люци!
   Теперь он уже ждал возвращения эха, склонив голову набок. И когда эхо вернулось, засмеялся, удивлённый и очень довольный: отзвук имел характерную миусовскую гнусавинку. Уникальное эхо! Гирин хотел крикнуть ещё раз, но передумал — не гармонировал этот крик с тишиной и покоем, разлитыми вокруг, а если Люци где-то поблизости, то он и без того должен был его услышать. Вот если бы действительно можно было докричаться до Миусова, Александр кричал бы до хрипоты: Железный Ник, как и всегда, наверняка что-нибудь да придумал, помог, подсказал. Александр выбрал камень поудобнее и, решив подождать развития событий, задумался.
   Как ни странно, как это было ни обидно Гирину, но не любили Миусова в полку по-настоящему. Его уважали и побаивались, им восхищались и гордились, на него злились, но не любили. Утомляла его дотошность и пунктуальность, раздражала мелочная требовательность и непробиваемое спокойствие, с которым он разрешал самые острые проблемы. Сердила железная логика и особое лётное ясновидение, позволявшие ему не только разложить по косточкам любое лётное происшествие, но и докопаться до его движущих сил и психологических мотивов. Не хватало ему душевной теплоты и не стиснутой догмой «руководящих документов» доброты и милосердия. И к Миусову пилоты относились с холодком, а вот добряка и увальня Ивасика любили! А ведь лётчик он был средненький, хотя в своём штурманском деле — дока, знаток всяких навигационных тонкостей и хитростей, общепризнанный мастер по девиационным и радиодевиационным работам. Ивасик, недолюбливавший высший, да и сложный пилотаж, планировался на такие задания неохотно и только в силу необходимости. Об этом знали все, от командира полка до рядовых лётчиков, да и сам Ивасик не играл во всякие там тайны и загадки, как это нередко случается с пилотами, которые по тем или иным причинам теряют кураж и побаиваются летать. Со своей добродушной улыбкой он откровенно говорил: «Это все для молодых, которым ещё скучна нормальная жизнь и нужно все наперекосяк. Ну в самом деле, чего хорошего в том, что человек, царь природы, болтается в воздухе как обезьяна, вниз головой?» Друзьям, а у него их было немало, Ивасик говорил ещё откровеннее: «В истребители я попал случайно, моё место в транспортной. Я бы ушёл, да знаю: посадят ведь на правое сиденье! Они без этого с нами, истребителями, не могут. И будешь год, а то и два пилить под началом какого-нибудь мальчишки и бегать по диспетчерам да метеостанциям с документами. Нет уж, я лучше поскриплю ещё годок-другой, Да и подамся на штабную или в преподаватели». Может быть, эта откровенность майора Ивасика и обезоруживала сослуживцев, позволяя им смотреть на штурмана немножко свысока, а заодно и прощать ему некоторые слабости? Что самое удивительное — Миусов и Ивасик дружили, а уж если выражаться точнее, то Ивасик был у Миусова единственным другом и по-настоящему близким человеком. Они дружили не только между собой, но и семьями, вместе ходили в кино, проводили выходные дни и праздники. Вот и попробуй разобраться в тайнах человеческих сердец! Полковые донжуаны, а их в авиации предостаточно, сначала многозначительно поговаривали: «Шерше ля фам!» — и искушёнными глазами с интересом присматривались, так сказать, к межсупружеским взаимоотношениям этой четвёрки. Но довольно скоро все убедились, что в этом плане там все чисто, пикантные разговорчики прекратились, а тайна дружбы двух совсем непохожих командиров и пилотов так и осталась тайной.
   И все-таки Гирину казалось ужасно несправедливым, что Ивасика любят, а Железного Ника — нет. Дело в том, что Александр тайно, как ему представлялось, преклонялся перед Миусовым, подражая ему в манере ходить, закидывая планшет на плечо, одеваться, сдерживать свои чувства, облекать свои мысли в короткие и точные афористичные формулировки. А самое главное, в манере летать — пилотировать самолёт смело, свободно и в то же время строго, так, что ни один проверяющий и инспектор не придерётся. Гирин очень бы удивился, если бы узнал, что его преклонение перед Миусовым тайна полишинеля, известная всем и каждому, а это было именно так. Гирин ничего не знал об этом потому, что в этом тонком деле насмешливые острозубые авиаторы проявляли на первый взгляд непонятную, а на самом деле совершенно естественную деликатность: подражать Железному Нику, оставаясь самим собой — общительным, добрым парнем, было ох и ох как нелегко! Особенно в манере летать. Это был своеобразный маленький подвиг, вызывавший и осознанное и подсознательное уважение. Ну а уж вовсе дубовых индивидуумов пилотский коллектив умел вразумлять быстро, крепко и надолго.
   Любопытно, что и Миусов с неброским, но приметным уважением относился к молодому лётчику и даже опекал его, правда весьма своеобразно, очень по-миусовски, так, как позволяли ему его характер и принципы. Однажды Александр шёл с аэродрома в город пешком, просто погода была хорошая и захотелось пройтись, благо когда надоест, всегда можно было сесть на рейсовый автобус. Стремительно мчавшаяся вишнёвая «Волга», жалобно взвизгнув тормозами, резко остановилась возле него, передняя дверца распахнулась, и холодноватый с гнусавинкой голос не то предложил, не то приказал: «Садитесь, лейтенант». Гирин поблагодарил и сел, машина птицей рванулась с места. Уже после того, как Гирин познакомился с Миусовым как с пилотом и командиром, он с нескрываемым удивлением узнал, что Железный Ник — шофёр-лихач, впрочем, не имеющий за плечами не только аварий, но и официальных нарушений; орудовцы хорошо знали вишнёвую «Волгу» и относились к её владельцу более чем снисходительно. Миусов держал все полковые рекорды по скорости ездки с аэродрома до центра города на «Яве», «Москвиче» и «Волге» — все эти средства транспорта, поочерёдно сменяя друг друга, побывали в его руках. Командир звена, опытный лётчик с незадавшейся служебной карьерой, учившийся в авиашколе вместе с Миусовым, в ответ на недоверчивые и недоуменные вопросы Гирина усмехнулся: «Ник — человек сложный, в нем с налёта-переворота не разберёшься. На колёсах он душу отводит». Этот короткий разговор совершенно новым и очень ярким светом обрисовал в глазах Александра несколько загадочную фигуру подполковника Миусова. Старый командир звена, вечный капитан, как его называли в полку, вскоре убыл в другую часть с повышением, а за него остался старший лётчик — «врио». И у Гирина начались первые и довольно неожиданные служебные неприятности. Этот «врио» вроде был неплохим офицером, приличным лётчиком, хотя летал он осторожно и, как это говорится, звёзд с неба не хватал. Но Гирин неведомо как, по какому-то наитию, сразу разобрался, что этот свойский парень, любитель застолья и любовных интрижек, в глубине души алчный, беззастенчивый карьерист, только и ждущий случая, чтобы по плечам других взобраться наверх. И «врио» быстро сообразил, что Гирин его раскусил. Сообразил и начал методично и достаточно тонко, это у карьеристов по призванию от бога, «кушать» молодого и самолюбивого лейтенанта, ловко выискивая причины, а главным образом поводы для придирок. Гирин храбрился, но служба предстала перед ним в новом и прямо-таки мрачном свете.
   Посадив Гирина в машину, Миусов довольно долго молчал. Молчал, разумеется, и Гирин. Уже при въезде в город, сбрасывая скорость, Миусов спросил:
   — Как служба, лейтенант?
   — Нормально, товарищ подполковник, — коротко ответил Александр.
   У него и мысли не возникло пожаловаться или пооткровенничать, всю околополетную суету он совершенно искренне считал чепухой и дребеденью. Ответ лейтенанта Миусов воспринял как должное и после небольшой паузы спросил:
   — Куда?
   Гирин не сразу сообразил, что подполковник спрашивает, куда подвезти его, Александра, а когда сообразил, то смутился и поспешно ответил, что ему все равно и что он может выйти где угодно. Миусов смерил его взглядом и с расстановкой, с оттенком раздражения прогнусавил:
   — Куда?
   Гирин помялся и назвал адрес. Эффектно затормозив в указанном месте, Миусов дождался, пока Гирин выбрался из машины, и лишь тогда спросил:
   — В партию собираетесь, лейтенант?
   — В принципе собираюсь. Кандидатский срок скоро истекает.
   Это самое «в принципе», которое можно было оценить очень по-разному, вырвалось у Гирина нечаянно, как реакция на бесконечные придирки хитроумного «врио». Миусов усмехнулся.