Туричин Илья. Кураж

   Гертруда Иоганновна не разрешила ему перед представлением выпивать. Мало ли что может случиться! Он вышел трезвый, умытый, глянул в то место, где должна была быть икона, чтобы перекреститься, а иконы не оказалось. Кто-то убрал ее, чтобы не портила вид эстрады из зала. Федорович растерялся. Оркестр сыграл вступление, а Федорович молчал. Нетерпеливо искал глазами: на что бы перекреститься? И вдруг увидел на шее генерала черный крест с золотой свастикой посередине. Лицо его просветлело, он шагнул вперед, уставился на генерала и истово перекрестился. Как раз в это время оркестр закончил повторять вступление, и Федорович запел.
   Гвоздем программы, как и предполагалось, оказался Флич.
   Представление закончилось. Танцовщицы ушли в общежитие переодеваться. Флич собирал аппаратуру. Оркестрантов вывели через двор и под конвоем отправили обратно в гетто.
   Федорович расстегнул рубашку у ворота, дергал головой, принюхиваясь по-собачьи. Из зала тянуло винным запахом.
   Гертруда Иоганновна спустилась с эстрады в зал. Комендант пригласил ее присесть к столику. Генерал приветливо кивал круглой головой.
   Гертруда Иоганновна с удовольствием ушла бы к себе, она устала, но послушно села на услужливо пододвинутый Доппелем стул.
   – Вы должны с нами выпить, фрау Гертруда, - сказал комендант утробным голосом. Звук рождался у него не в горле, а где-то в животе, и голос звучал глухо, словно человек говорит, сидя в бочке. Он обхватил бутылку большими толстыми пальцами и налил в рюмку коньяк, расплескав его на скатерть. - Вы принесли в эту Азию кусочек Европы!
   – Идея доктора Доппеля, - скромно откликнулась Гертруда Иоганновна. - Мое дело - исполнять.
   Доппель улыбнулся.
   – Прекр-расная идея! Нам, солдатам, так нужна отдушина! - закивал круглый генерал. - Облегчение души. Легкой душе легче расставаться с телом. - Генерал засмеялся собственной шутке.
   – Вы меня пугаете, генерал! - сказала Гертруда Иоганновна. - Мы не облегчаем души, мы их укрепляем.
   – Тем более приятно.
   – Вы умница, Гертруда, - наклонился к ней Доппель. - Генерал очень доволен.
   – А вы?
   – Еще больше, чем генерал.
   Гертруда Иоганновна пригубила рюмку.
   – Господин генерал, вы разрешите мне вас оставить? Дела.
   – С грустью, - произнес генерал.
   Она попрощалась и направилась к двери.
   У соседнего столика штурмбанфюрер Гравес перехватил ее за локоть.
   – Поздравляю вас, фрау Гертруда.
   – Спасибо.
   – Мой друг обер-лейтенант говорит, что ваш фокусник бесподобен.
   – И сами вы очаровательны, - добавил обер-лейтенант, вставая и наклоняя голову.
   – Благодарю вас, обер-лейтенант.
   – Фридрих фон Ленц, - обер-лейтенант щелкнул каблуками.
   – Вы, очевидно, недавно приехали? У меня хорошая память на лица.
   – Сегодня.
   – Надеюсь, вы остановились в нашей гостинице?
   – Разумеется.
   Гертруда Иоганновна любезно улыбнулась.
   – Я провожу вас, - сказал Гравес.
   Он взял ее под руку, и они направились к выходу. У дверей он остановился.
   – Все было чрезвычайно мило. Но, дорогая фрау Гертруда, для чего вам понадобилось выдавать еврея Флича за француза?
   У Гертруды Иоганновны сжалось сердце.
   Гравес ласково улыбался.
   – Господин Гравес, - сказала она, с трудом подавляя дрожь в голосе. - Фирма предпочитает иметь на службе живого француза, а не мертвого еврея.
   Гравес весело рассмеялся.
   – С вами приятно иметь дело, фрау Гертруда.
   – И с вами, господин Гравес. Надеюсь, он останется французом! - добавила она не то вопросительно, не то утверждающе.
   – Я ваш друг, - Гравес. щелкнул каблуками и склонил голову.
   Гертруда Иоганновна, поднялась по лестнице, миновала коридор, открыла дверь своего номера, вошла, заперла дверь на ключ и, ухватившись за портьеру, опустилась на пол. Сил больше не было.
   А Гравес вернулся к своему столику.
   – Она прелесть, - сказал фон Ленц. - Как вы думаете, штурмбанфюрер, удобно будет нанести визит маленькой хозяйке гостиницы? Какие она предпочитает цветы?
   – Скорее всего красные, - ответил задумчиво Гравес.
   – Фюрер тоже предпочитает алые розы, - сказал фон Ленц. - Цвет здоровой крови!
 

8

 
   Землянки партизанского отряда "Смерть фашизму!" были вырыты в сосновом бору, с трех сторон охваченном болотами. Вырыты наспех, мелкими. Никто не верил, что придется жить в них и зимой. Ждали, вот-вот войска, стянутые Сталиным с Урала, Сибири, Средней Азии - велика же страна! - сомнут гитлеровцев.
   Командира отряда "дядю Васю" никто из партизан еще не видел, он мотался по области, организовывал продовольственные базы, создавал подпольные группы, инструктировал, разъяснял, налаживал.
   В лагере распоряжался его заместитель Ефим Карпович Мошкин. У него было моложавое лицо, всегда желтое, и белки глаз желтые. Разговаривая, он машинально поглаживал подреберье: болела печень.
   Пятнадцать лет Мошкин проносил форму. Работал в уголовном розыске, был политруком конного эскадрона, стал заместителем начальника милиции, а командовать не умел. Взрывался, кричал на подчиненных, но быстро отходил, чувствовал себя неловко, извинялся, менял свои приказания. В лагере быстро разгадали его "слабину", выполняли распоряжения кое-как, а когда он начинал требовательно повышать голос, отвечали: "Не кипятись, Ефим Карпыч. Тут - партизаны-добровольцы, а не казенная милиция".
   Впрочем, Мошкин не так уж много требовал, потому что и сам считал, что собрались они здесь ненадолго. Зимовать вряд ли придется. Важно сохранить людей, кадры.
   А потом появился "дядя Вася". Он пришел, не замеченный беспечным дозором, с тремя молодыми парнями. Двое были вооружены немецкими автоматами, у третьего в кобуре на ремне - наган. Они побродили по лагерю, заглянули в землянки, поели пшенного кулешу на кухне. И нигде никто их не остановил.
   И только в землянку, где расположилась санчасть, их не пустила строгая докторша.
   – Сюда нельзя, молодые люди, здесь санчасть, а не клуб.
   – И много у вас больных? - спросил "дядя Вася", потрогав светлую круглую бороду, к которой он, видимо, еще не привык.
   – А вы кто? - ответила докторша вопросом на вопрос.
   – Так, вообще…
   – Странно. Вы из какого взвода?
   – Из своего, - ответил "дядя Вася".
   – Что-то я вас не припомню.
   – А мы - новенькие.
   – Новенькие? Тогда проходите в землянку, на медосмотр.
   "Дядя Вася" и его спутники спустились в землянку с низким бревенчатым потолком и маленькой самодельной печуркой в углу. Середину землянки занимал крепко сколоченный, покрытый белой простыней стол. Вдоль левой стены тянулись деревянные нары, на которых могли бы разместиться человек десять. Они были пусты, только в углу горкой лежали розовые и голубые подушки без наволочек и стопка синих больничных одеял.
   У противоположной стены на деревянных полках были разложены лекарства, бинты, хирургические инструменты, стояли блестящие никелированные бачки. А возле, на скамейке сидела девушка в белом халате и кухонным ножом щипала чурку на лучины.
   Она взглянула на вошедших и строго, видно подражая докторше, сказала:
   – Оружие повесьте у входа, на гвоздики.
   "Дядя Вася" кивнул. Парни повесили оружие.
   Вошла замешкавшаяся наверху докторша.
   – Клава, это новенькие, - сказала она, покосившись на висящие автоматы. - Раздевайтесь до пояса.
   – Мы здоровы, - возразил один из парней.
   – Раздевайтесь, - приказал "дядя Вася".
   Парни послушно скинули пиджаки и рубахи.
   И тут вошел в землянку Мошкин.
   – Звали, Василиса Сергеевна?
   – Что ж это, Ефим Карпович, в лагере - новенькие, а меня не поставили в известность? Ведь мы договорились.
   – Какие-такие новенькие? - удивился Мошкин.
   – Обыкновенные, - сказал "дядя Вася". - Уж и своих не узнаешь?
   Голос показался знакомым. Мошкин пригляделся.
   – Что, борода мешает? - усмехнулся "дядя Вася".
   – Товарищ Порфирин! Здравствуйте. Как вы здесь оказались?
   – Это у тебя надо спросить. Твои вороны в дозоре стоят.
   Мошкин сокрушенно развел руками.
   – Детский сад. Балаган, а не боевой лагерь, - жестко сказал Порфирин. - Шатаются четверо посторонних и хоть бы кто остановил! Спасибо, доктор, за санчасть. Василиса Сергеевна, правильно?
   – А ведь я вас не узнала, товарищ Порфирин, с бородой.
   – Сбрею. Придет время, - сказал Порфирин. - Ну, Мошкин, показывай свой штаб. Будем разбираться. - Он взглянул на часы. - Распорядись собрать командиров в шестнадцать ноль-ноль. А вы, Василиса Сергеевна, делайте свое дело, - он засмеялся. - А то мои парни замерзнут.
   На другой день Порфирин собрал коммунистов. Он ничего не скрывал, ничего не приукрашивал.
   На фронте тяжелые бои. Война с фашистскими ордами - всенародное дело. И собрались они здесь, в лесу, не отсиживаться, как некоторые думают, а бить фашистов, помочь Красной Армии разгромить врага.
   Сейчас главное - сплоченность и дисциплина. Самоотверженность и вера в победу!
   В лагере начались работы: углубляли и оборудовали землянки. Учились стрелять. Готовились к зиме. Усилили охрану.
   То и дело в разные стороны из лагеря уходили разведчики и маленькие диверсионные группы.
   Отряд пополнялся новыми бойцами.
   В один из осенних дней из лагеря ушел выполнять специальное задание паренек из сопровождавших Порфирина. Самый молодой из них.
   В условленном месте он встретил тетю Шуру. Она передала Петра и Павла этому веселому, безбровому пареньку с наганом в коричневой кобуре на широком кожаном поясе поверх пальто.
   Паренек сначала покосился опасливо на Киндера, потом посмотрел на братьев и сказал:
   – Никак у меня в глазах двоится?
   – Мы - близнецы, - пояснил Павел.
   Паренек неожиданно пропел веселым голосом:
   – Мы близнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи… - и засмеялся… - Ну, пошли, братцы-кролики.
   Они попрощались с тетей Шурой, которая возвращалась в город, а сами зашагали за пареньком.
   Лес казался однообразным, и непонятно было, по каким приметам угадывает паренек дорогу. Никаких тропок не было. Иногда продирались прямо сквозь кусты, обходили темные лесные бочажки на болотах.
   – Чего у тебя в торбе? - спросил паренек Петра.
   – Еда.
   – Сало есть?
   – Есть.
   – Очень я сало уважаю.
   – Поедим? - спросил Павел.
   – Успеется. Еще шагать!… А ведь я вас в городе видел. В цирке. Вы на лошадях скакали. Верно?
   – Верно.
   – У меня глаз-ватерпас! Между прочим, меня зовут Семеном.
   – Я - Павел.
   – А я Петр.
   – Я не Петр.
   – Я не Павел.
   – Это он Павел.
   – Это он Петр.
   – Цирк, - засмеялся Семен.
   – А вы - партизан? - спросил Павел.
   – Вестимо. Народный мститель.
   – А наган ваш?
   – Вестимо. У меня еще гранаты есть. Три штуки.
   – Покажите, - попросил Петр.
   – Дома. В землянке. Это когда в бой иду - беру. А сейчас у меня особое задание. Доставить вас к "дяде Васе".
   – А кто это "дядя Вася"?
   – Тю!… Не слыхали? Командир партизанского отряда "Смерть фашизму!".
   Сердца Павла и Петра забились. Вот оно! Начинается настоящая жизнь! Не то что в кирпичном домике деда Пантелея Романовича: за калитку не выходи, от посторонних скрывайся, окна занавешивай. Тут - лес, простор, народные мстители! Эх, поглядели бы на них сейчас Великие Вожди!
   – И нам наганы дадут? - спросил Павел.
   – Вы стрелять-то умеете?
   – Умеем, - сказал Петр. - Все Великие Вожди юные Ворошиловские.
   Павел сердито взглянул на брата: ведь клятву ж давали! Но было поздно. Семен спросил:
   – Что за Великие Вожди?
   – Вроде партизанского отряда, - нашелся Павел. - Только маленький.
   – Ясно. По всей Белоруссии поднялся народ.
   С вечеру добрались до темной, покосившейся лесной сторожки. Из тоненькой железной трубы вился дымок. Киндер залаял. На пороге появился мужчина с всклокоченными волосами.
   – Кого носит?
   – Это я, Семен.
   – Заходите.
   В сторожке было тепло и сухо. Потрескивали в маленькой печурке дрова. Окошко занавешено. На столе горела оплывшая свеча. Пламя ее колебалось, и по стенам ерзали живые тени.
   – Долго шли, - сказал с упреком мужчина.
   – Так они ж маленькие, - объяснил Семен.
   – Раздевайтесь. Ватники вешайте ближе к печке. И сапоги скидайте. Здесь тепло.
   Ребята скинули ватники и сапоги. Ноги гудели от усталости, но оказались сухими. Дед Пантелей чинил обувку на совесть.
   – Ну, здорово, орлы Лужины, - сказал мужчина.
   И они узнали Алексея Павловича. Того, что беседовал с ними в НКВД, когда они пришли выручать маму.
   – Здравствуйте, - дружно ответили братья и заулыбались.
   – Есть хотите? У меня тут кулеш горячий.
   – С салом? - спросил Семен.
   – Со шкварками.
   – Пойдет!
   После того как ребята поели и отогрелись, Алексей Павлович сказал:
   – Что ж про мать не спросите?
   Братья молча посмотрели на Семена.
   – Вон как!… Начинаете соображать, что к чему. Молодцы, - серьезно сказал Алексей Павлович. - Семен, а ну-ка, пригляди.
   Семен накинул на плечи непросохшее пальто и вышел наружу.
   – Правильно, ребята, остерегаться надо. А мама ваша жива-здорова.
   И Алексей Павлович рассказал братьям, что Гертруда Копф - владелица гостиницы с рестораном, а в ресторане представления по вечерам. И в тех представлениях участвует Флич.
   – Значит, они на фашистов работают… - удивился Петр.
   – Нет. Флич - честный человек, это Гертруда Иоганновна его уговорила. Так мы это поняли. А о вашей маме и говорить нечего. Мы вашей маме абсолютно доверяем.
   – А фашисты?
   – И фашисты доверяют. И это очень хорошо. Теперь слушайте меня внимательно. У Пантелея Романовича вы вели себя правильно. Не высовывались. Значит, выдержками понимание текущего момента у вас есть. Чего можно, а чего нельзя. Хотели мы вас в лес переправить. Но решили, что в городе вы нужнее. Гертруде Иоганновне. Ну, что скажете?
   – А как же в партизаны? - разочарованно спросил Павел.
   – Партизаны всюду партизаны, и в лесу и в городе.
   Алексей Павлович ждал, что скажут братья.
   – А фашисты знают, что наш папа в Красной Армии?
   – Вопрос правильный. Знают. Гертруда Иоганновна рассказала им всю правду. И про вас, что вы эвакуировались с цирком.
   – А если спросят, почему мы раньше не вернулись? - Петр испытующе посмотрел на Алексея Павловича.
   – Непременно спросят. А ответ такой: вы сбежали, чтобы маму выручить, а до города не смогли добраться. Испугались. Большая стрельба была. Танки шли. И к тому ж, раз в городе немцы, значит, мама в безопасности. Ведь она немка. И вы решили к деду податься, в Березов. Путь туда не близкий. Мыкались, голодали. Пока туда дошли, пока обратно…
   – А почему мы в Березове у деда не остались? - спросил Павел.
   – А потому, что дом заколочен досками. Бабушка умерла, а дед то ли куда переехал, то ли пропал. Нету его.
   – А в Березове фашисты? - спросил Петр.
   – Фашисты.
   – А если они проверят?
   Алексей Павлович кивнул согласно.
   – Умерла ваша бабушка. Прямо на огороде. Разрыв сердца. Сердце у нее было слабое.
   – Взаправду? - прошептал Павел.
   Алексей Павлович снова кивнул.
   – А дедушка?
   – Там, в Березове, считают, что он к каким-то родственникам уехал, чтобы одному не оставаться. Тосковал очень по бабушке.
   Братья молчали, подавленные. Бабушку они видели редко, но любили ее. И что бабушка умерла, что они ее никогда больше не увидят, сразу осмыслить не могли. Как это умерла?
   А потом Павел спросил с надеждой:
   – Алексей Павлович, а про папу вы ничего не знаете?
   – Про папу - ничего. Воюет ваш папа.
   Они еще долгу разговаривали. Алексей Павлович объяснил, как они должны будут вести себя в городе: говорить правду, держаться естественно. Пришли, мол, искать маму. Где она - не знаем. Ее посадили в тюрьму русские.
   Но и лишнего не болтать. И особо опасаться начальника СД Гравеса. Хитер он и коварен. А в общем, не маленькие!
   Утром Алексей Павлович и Семен вывели братьев на старую лесную дорогу и распрощались.
   Братья пошли в сторону города - два жалких, неумытых пацана в чужих великоватых сапогах и замызганных ватниках. А рядом бежала мохнатая собака, обнюхивая придорожные мокрые кусты.
   Такими их еще издали приметил лейтенант Каруселин. Но не узнал.
   Мальчишки не представляли опасности, но все же он проворно свернул в лес. Лишняя встреча - лишняя тревога. Чем меньше людей увидят его, тем спокойней. Мало ли кто может заинтересоваться одиноким путником, а документов, немецкого аусвайса, у него нет. И путь до фронта не близкий.
   Еще затемно вышел он из города. Ржавый вывел его задворками. Лейтенант прослужил в городе целый год, а даже представления не имел, что по нему можно передвигаться, не выходя на улицы. Василя правильней было бы Золотым прозвать, а не Ржавым.
   Некоторое время Каруселин шел дорогой. Ребятишки с собакой насторожили его. Дорога казалась нехоженой, и вдруг - мальчишки. Значит, могут попасться и другие встречные. Лесом спокойнее.
   И только он так подумал, как позади раздался оклик:
   – Стой!
   Каруселин остановился, медленно обернулся, быстро сунув руку в карман.
   Позади в кустах стояли двое штатских: один постарше и ростом побольше, другой почти мальчишка с коричневой кобурой на кожаном ремне поверх черного пальто.
   – Руку, - сказал тот, что постарше.
   Каруселин нехотя вынул руку из кармана.
   – Кто такой?
   – Прохожий.
   – Документы.

   – Что ж мне, за дровами - с паспортом?
   – Согласно приказу военного коменданта, всем гражданам вменяется в обязанность иметь при себе аусвайс.
   – Мало ли чего пишут! Может, я с грамотой не в ладах.
   – Оружие есть?
   – А если есть?…
   – Придется отдать. Семен…
   Молодой, тот, у которого кобура на ремне, подошел и ловко извлек из кармана каруселинского пальто пистолет. Осмотрел его.
   – В чистоте пушечку содержит.
   – А я с детства к чистоте приученный, - сказал Каруселин. - Дальше что, господа полицаи?
   "Врезать сейчас молоденькому, сбить с ног. И - ходу! Нет. Второй стрелять будет. А двух сразу не достать". Старший словно прочитал его мысли.
   – С двоими не управишься. И мы - не полицаи.
   – А кто ж?
   – Пойдешь с нами - узнаешь.
   – А если не пойду?
   – Ежели бы да кабы, то во рту росли б грибы, - сказал молодой.
   – Пистолет отдайте. Он за мной числится.
   – Это где же числится? - спросил старший.
   – Где надо.
   – И мы где надо отдадим.
   – Я без пистолета не пойду, - упрямо сказал Каруселин и огляделся, ища сухого местечка, где бы присесть. Но кругом было мокро.
   И опять старший прочел его мысли.
   – Что, кресло не приготовили? - Он отобрал у молодого пистолет, разрядил, сунул обойму в карман, а пистолет протянул Каруселину.
   – На, держи. Патроны-то не числятся?
   – Ладно, - сердито буркнул Каруселин. - Куда идти?
   – Пока прямо.
   Они двинулись лесом. Молодой впереди, старший позади, а в середине Каруселин.
   "Да-а… Попал в историю. Если свои - отпустят, а если все же полицаи… Не похоже… Не отдали бы оружия!…"
   Шли молча. Долго. Под вечер их остановили вооруженные люди. Пропустили дальше.
   "Нет, не полицаи. Партизаны", - - Каруселин повеселел. Наконец его провели в землянку и поставили перед светлобородым, сидевшим за столом. Кого-то он напоминал Каруселину, но кого?…
   – Вот, товарищ командир, ходит по лесу с пистолетом. Неизвестно откуда, куда, зачем? Дерзит, - доложил старший светлобородому.
   – Откуда? - спросил светлобородый.
   – Из Гронска.
   – Давно вышли?
   – Утром.
   – Куда?
   – За линию фронта.
   – Документы есть?
   – Нет у него документов, - сказал молодой.
   Каруселин взглянул на него насмешливо, спросил светлобородого:
   – А вы кто, товарищ?
   – Я - командир партизанского отряда "дядя Вася".
   И тут Каруселин сообразил, кого он напоминает: секретаря горкома Порфирина. Только тот был без бороды.
   Каруселин задрал полу пальто, подпорол подкладку, извлек оттуда удостоверение личности и комсомольский билет. Протянул командиру.
   – Вы что ж, купались с документами, что ли?
   – Так точно.
   – Фамилии не разберешь…
   – Лейтенант Каруселин.
   – Чем командовали, лейтенант?
   – Саперным взводом.
   – Где учились?
   – В Ленинградском инженерном училище.
   Порфирин передал документы старшему.
   – По твоей части, Алексей Павлович. Значит, за линию фронта собрались.
   – Так точно. Для продолжения службы.
   – Понятно. Вот что: устройте лейтенанта на отдых. А завтра поговорим поподробней.
   – Есть. Пошли?
   Каруселин в дверях остановился.
   – Простите, товарищ командир, а вы, случайно, не товарищ секретарь горкома Порфирин?
   Порфирин улыбнулся.
   – Случайно состою с ним в близком родстве.
   Когда вышли из землянки, молодой хлопнул Каруселина по спине.
   – Чего ж ты сразу документы не показал? Идти было бы веселей.
 

9

 
   Ефрейтору Кляйнфингеру не нравилась Россия. Он ожидал большего. Конечно, фюреру виднее, где вести войну, но если бы спросили его, Кляйнфингера, он бы предпочел Индию - драгоценные камни, золото, серебро. Храмы. Слоны. И тепло!… Черт побери, он, Кляйнфингер, культурный, начитанный немец и кое-что знает про Индию с детства. Там даже дожди теплые, а здесь… Бр-р-р!…
   С каски на шинель стекали большие капли. Крашеный шлагбаум блестел от воды. Куда ни глянь - холодная серая стена дождя.
   Нет, не Индия!
   Когда он прощался с Эльзой, обещал ей прислать "кое-что". А где это "кое-что" возьмешь? Нищая страна! Непонятный народ. Смотрят на тебя, словно на гадюку ядовитую. Жрут один картофель. Понятия не имеют, что такое сырой рубленый бифштекс с луком, яйцом и перцем. Вот уж, действительно, недочеловеки! То ли дело дома, в Баварии!
   – Ганс, - окликнул Кляйнфингер напарника, - ты в Баварии бывал?
   – Нет.
   – Сам фюрер взращен на мюнхенском пиве! - с гордостью произнес Кляйнфингер.
   К шлагбауму подкатил грузовик. Рядом с шофером сидел автоматчик.
   Проверили документы. Кляйнфингер заглянул за борт грузовика и почмокал губами: там лежало несколько свиных туш.
   Ганс поднял шлагбаум. Грузовик, выпустив синюю струйку дыма, въехал в город.
   Кляйнфингер, вобрав голову в поднятый воротник шинели, пытался мысленно воскресить во рту вкус баварского пива.
   Нищая страна! И Польша тоже нищая страна. Правда, батальон двигался во втором эшелоне, а все, что можно прибрать, прибрали идущие впереди. Разве это добыча, достойная солдата рейха: пара обручальных колец, часы да еще пуховый платок… Платок чертова баба не отдавала, вцепилась в него, как в бог весь какую драгоценность. Пришлось припугнуть автоматом.
   Но говорят, скоро будет акция. Повезут из гетто евреев. Можно будет кое-чем разжиться. Да и на совести спокойней: тем евреям на том свете ничего не понадобится.
   Подошли два мальчишки с собачонкой. Кляйнфингер собрался пнуть собачонку, но она оскалила зубы и зарычала. Экая дрянь. Все тут дрянь: и люди, и собаки, и погода.
   – Здравствуйте, господин офицер, - обратился к нему один из мальчишек. - Скажите, пожалуйста, какой это город?
   Смотри-ка, по-немецки говорит!
   – А тебе какой надо?
   – Гронск.
   – Стало быть, он и есть.
   – Правда, господин офицер? - обрадовался мальчишка и повернулся к другому: - Петер, мы пришли!
   – Наконец-то, - воскликнул тот, которого назвали Петером. - А то ходим и ходим…
   Кляйнфингер посмотрел на мальчишек внимательнее. До чего грязны! Дрянь мальчишки. То ли дело баварские дети!
   – Вы откуда немецкий знаете?
   – А мы немцы…
   – Ганс, ты когда-нибудь видел таких задрипанных немцев?
   – Если тебя не мыть, и ты таким будешь, - философски заметил Ганс.
   – Мы очень долго идем, господин офицер. Мы ищем свою маму.
   – Что она, иголка, что ее надо искать?
   – Ее русские посадили в тюрьму.
   – За какие-нибудь делишки? - поинтересовался Ганс.
   – Что вы! Просто за то, что она немка.
   – Умойтесь, детки, а то родная мама вас не узнает, - Кляйнфингер тоненько засмеялся собственной шутке. Уж такие они, баварцы, за словом в карман не лезут! - Ну, идите, ищите. Найдете свою маму, передайте ей привет от ефрейтора Кляйнфингера из Баварии.
   – Обязательно, господин ефрейтор. Спасибо. До свидания.
   Павел и Петр позвали отбежавшего в сторону Киндера и пошли в город. А Кляйнфингер посмотрел им вслед и изрек:
   – А в Индии все ходят голыми. Там тепло.
   Мальчики добрались до центра и остановились возле школы, пораженные. Сада не было. Только низенькие пеньки со следами ровного аккуратного распила. Ограда поднята колючей проволокой, натянутой в несколько рядов. По ту сторону ее, среди пней, сиротливо стоит "пушкинская" скамейка.
   Обнажившееся здание школы обходили серые часовые мерным шагом. Возле дверей стояли легковые машины. Видимо, в школе помещался какой-то штаб.
   – Идем, - потянул Павел брата за рукав.
   – Куда?
   – В цирк. К маме нельзя. Нас кто-то должен к ней привести.
   Они прошмыгнули мимо гостиницы, стараясь не пялиться на вход, чтобы чем-нибудь себя не выдать. Ведь здесь, в гостинице, была мама! Они ее так давно не видели, целую вечность! Сердчишки их сжались от тоски.
   На знакомой калитке висел замок. Сторожа не было. Быстро темнело. Надо было где-то устраиваться на ночь. Не оставаться же на улице в комендантский час. Холодно, да и фашисты стреляют без предупреждения.