Турнье Мишель. Философская сказка (сборник)

   Баронесса же, со своей стороны, была готова действовать со всей решимостью, которую давало ей сознание собственной правоты, а также того, что она старается во благо всех троих. Ибо на счет Мариетты у нее сформировалась своя теория: эта невинная и глупенькая деревенская девчонка стремительно и непоправимо растлевает себя, прельстившись пагубными соблазнами городской жизни. Метаморфозы девушки, в считанные дни превратившейся в образчик самого дурного тона, служили тому достаточным доказательством.
   Мариетта, однако, по-прежнему беспрекословно повиновалась баронессе, была с ней в высшей степени почтительна и ни словечка не возразила, когда та сообщила ей о своем решении отослать ее в Пре-ан-Пай, не дожидаясь возвращения Эжени.
   - Не подумайте, Мариетта, - добавила она, смягчившись от столь полной победы, - я вам очень признательна, что вы пришли мне на выручку, пока Эжени помогала вашей матушке. Только, видите ли, я считаю, что город вам не на пользу. Каждый должен знать свое место, не так ли? Кто родился в деревне, тому лучше там и жить.
   - Ясное дело, - тихонько проронила Мариетта, переминаясь с ноги на ногу.
   - Чем вы намерены заниматься в Пре-ан-Пае? - равнодушно спросила ее баронесса.
   - Чем-чем! Коров доить, бобы окучивать, картошку копать, уж коли я крестьянка.
   Вошедший в этот момент барон счел, что обе женщины, пожалуй, заходят чересчур далеко, каждая на свой лад.
   - Надеюсь, Мариетта, - вставил он тоном непринужденной светской беседы, - вы умеете также ходить за плугом и рубить деревья?
   - Гийом, это не смешно, - отрезала баронесса.
   Но на прощание она подарила Мариетте погремушку для маленького братца, а для нее - крестик с образком Девы Марии на цепочке. Кроме того, она сочла нужным лично проводить девушку на вокзал и убедиться, что та села в вагон; барон же тем временем вывел из гаража свой старый "Панар": ему надо было посмотреть одну лошадь на конном заводе в Карруже.
   На первой остановке, в Сен-Дени-сюр-Сартон, Мариетта с чемоданом сошла с поезда. Старый "Панар" барона стоял у станции. Смех, поцелуи... Потом машина развернулась и поехала обратно в Алансон. Барон привез свою подружку в мило обставленную квартирку, которую он снял для нее на бульваре 1-го Стрелкового.
   Затем последовали три дня блаженства, подобные легкому и непрочному мостику над бездной взаимных обид. Баронесса не переставала радоваться, что так легко спровадила Мариетту, а барон был на седьмом небе от счастья, что вернул ее. Со временем, однако, его сияющий вид навел баронессу на размышления. Напрасно старался он думать о грустном, чтобы придать мрачное выражение своему лицу, напрасно рассказывал о несуществующих победах на конных состязаниях, чтобы как-то объяснить бившее из него ключом веселье, которое он не в силах был скрывать, - баронесса чуяла неладное. Возвращение Эжени окончательно убедило ее в том, что история с Мариеттой закончилась совсем не так, как она полагала, поскольку Эжени сделала круглые глаза, услышав об отъезде племянницы в Пре-ан-Пай. Нет, девушка вот уже десять дней не появлялась в деревне. Так где же она? Приподнятое настроение барона давало ответ на этот вопрос. К тому же слишком заметной фигурой был барон де Сен-Фюрси, чтобы долго скрывать свою двойную жизнь от маленького алансонского общества. Медленно, но верно расползся слушок о том, что он содержит молоденькую любовницу в уютном гнездышке. Барона в городе любили. Во всяком случае, он пользовался большей популярностью, чем баронесса, которую считали спесивой и корыстной. К нему отнеслись снисходительно, с пониманием, и только посмеивались. Зато баронесса вскоре обнаружила вокруг себя немало доброжелателей, которые своим возмущенным видом и сочувственными речами причиняли ей жестокую боль. Барон не в первый раз позволял себе шалости на стороне. Но впервые он нарушал супружеские узы открыто.
   Разумеется, баронесса поведала о новых горестях своему духовнику. И снова аббат Дусе призвал ее к смирению. Он напомнил о возрасте барона. Тот вступил в период, когда страсти тем сильнее обуревают человека, чем меньше времени им осталось бушевать. Нынешний огонь вспыхнул ярче прежних, наверное, именно потому, что он станет последним. Тот факт, что неверный супруг впервые перешел границы приличий, говорит сам за себя: нечистый посягает на его душу в последний раз. Очень скоро настанет пора покоя и безмятежной благодати преклонных лет.
   - Закройте глаза, - твердил аббат, как заклинание. - Закройте глаза. Когда вы их откроете, то увидите, что гроза миновала!
   Закрыть глаза? Этот совет возмущал разум баронессы и оскорблял ее гордость; она видела в нем попустительство и унижение одновременно. А как вынести лицемерное сочувствие, которое сгущалось вокруг нее, стоило ей появиться среди алансонских буржуа? Она подумывала о том, чтобы уехать. У нее была старая вилла на море, в Донвиле. Почему бы не провести там лето, оставив алансонский дом под присмотром Эжени? Но принять такое решение для нее тоже означало бы отступить, сдать позиции, признать свое поражение. Нет, она останется здесь, она не станет слушать увещеваний аббата и будет держать глаза открытыми, чтобы видеть правду, пусть даже самую горькую.
   * * *
   Закрыть глаза. Разумом баронесса де Сен-Фюрси отвергала этот слишком легкий выход, однако можно было подумать, будто что-то в ней услышало совет и последовало ему незамедлительно. Что-то первозданное, что было глубже разума. Так или иначе, однажды вечером барон, вернувшись домой в самом радужном настроении, увидел, как жена прикладывает к глазам марлю, смоченную какими-то каплями. Он удивился, участливо поинтересовался, в чем дело.
   - Ничего страшного, - ответила баронесса. - Наверно, аллергия - пыльца весной так и носится в воздухе.
   Не желая того, она затронула тему, которая пробуждала в бароне лирика.
   - О да, - воскликнул он, - весна! Пыльца! У некоторых пыльца вызывает астму. У вас вот от нее болят глаза. А кое на кого она оказывает совсем иное действие!
   Но он осекся и помрачнел, когда жена обернула к нему искаженное, залитое слезами лицо, с которого смотрели мертвые глаза.
   Два дня спустя нос баронессы оседлали дымчатые очки, сразу сделавшие ее старой, несчастной и жалкой. Затем она взяла привычку закрывать все ставни в доме, вынуждая домочадцев жить вместе с нею в угрюмых потемках.
   - Это все глаза, - объясняла она. - Я переношу только приглушенный свет, да и то на несколько минут в день.
   И баронесса сменила дымчатые очки на черные. Казалось, она была одержима каким-то тихим и упорным демоном, который ненавидел свет и медленно, но верно отторгал ее от жизни.
   Барон поначалу был только рад затворничеству жены. Мариетта могла теперь появляться в городе, не опасаясь встречи с бывшей хозяйкой. Конечно, был известный риск, что в один прекрасный день она столкнется нос к носу со своей теткой. Но в этом случае объяснение могло остаться в кругу семьи, и весть не обязательно дошла бы до баронессы. Еще никогда в жизни Тетеревок не чувствовал себя таким счастливым. Мариетта была не только самой восхитительной любовницей из всех, что он когда-либо встречал. Она стала для него еще и ребенком, которого ему не было дано. Он заказал ей бриджи для верховой езды, предвкушая, как изумительно они будут облегать ее крепенькие, крутые ягодицы. Он мечтал об отдыхе в Ницце или Венеции, об охотничьем костюме и маленьком карабинчике к открытию сезона. Он даже начал учить ее английскому языку. Но в самый большой восторг приводил барона хор льстивых шепотков и намеков, окружавший его облаком ладана на обедах в офицерском клубе, в манеже, в оружейном зале. Его счастье становилось вдесятеро полнее, оттого что обрастало слухами.
   Все это помогало ему выносить мрачную и тягостную атмосферу, которую баронесса, при самой деятельной помощи Эжени, поддерживала в доме. Казалось бы, дело шло к неминуемому разрыву. Однако произошло обратное.
   В тот день стояла чудесная погода, и барон возвращался домой весьма игриво настроенный. Окна на первом этаже были открыты, но ставни притворены - так распорядилась баронесса. Подходя к дому, барон прервал свое веселое пение и украдкой бросил лукавый взгляд в щель между ставнями на окне малой гостиной. Баронесса сидела за своим столиком для рукоделия с книгой в руках. Вероятно, заслышав какой-то шорох, она захлопнула книгу, спрятала ее в рабочую корзинку, встала и вышла.
   И вот барон тихонько смеется: надо же, он застиг жену за чтением чего-то постыдного. "Так-так, - подумалось ему. - Она дозрела. И то сказать, пора!" На цыпочках крадется он в малую гостиную, подходит к столику, извлекает из корзинки книгу и - все еще посмеиваясь - идет к окну, чтобы посмотреть ее.
   Улыбка застывает на его лице. Он ничего не понимает. Вместо слов выпуклые точечки, расположенные геометрическими прямоугольниками. Он все еще не может понять, но в нем уже шевельнулось подозрение. Он бросается в коридор, зовет жену. Наконец он находит ее в спальне. Высокий темный силуэт вырисовывается на белой стене под распятием.
   - А, вы здесь, наконец-то! Что это такое?
   И он вкладывает книгу ей в руки. Баронесса садится, раскрывает книгу, прячет за ней лицо, будто собираясь заплакать.
   - Я так хотела, чтобы вы не узнали правду! Или узнали бы как можно позже.
   - Какую правду? Что это за книга, зачем она вам?
   - Я учусь читать. Алфавит Брайля. Для слепых.
   - Для слепых? Но вы же не слепы!
   - Пока еще не совсем. Левый глаз еще видит на две десятых, а правый на одну. Не пройдет и месяца, как все будет кончено. Непроглядная ночь. Мой врач сказал однозначно. Так что, сами понимаете, мне надо поскорее выучить шрифт Брайля! Это все-таки легче, когда еще немного видишь.
   Барон потрясен. Все в нем протестует против подобного положения вещей: его доброта, прямодушие, чувство чести и страх перед суждением, которое не преминут вынести в клубе, в манеже, в оружейном зале.
   - Но это безумие, этого не может быть, - запинаясь, бормочет он. - А я-то ничего не понимал! Очки, капли, вы сидите взаперти в этой темноте. Какой же я идиот! Бесчувственный эгоист! И все это время... Нет, ей-богу, я просто не хотел ничего понимать! Ох, как же я себя ненавижу за такие вещи!
   - Да нет же, нет, Гийом, я сама все скрывала. Что делать, я стыжусь этой ужасной напасти, которая сделает из меня обузу для всех.
   - Вы слепы! Не могу поверить. Но что сказал врач?
   - Сначала я поговорила с нашим старым другом, доктором Жираром. Потом показалась двум специалистам. Конечно, они всячески старались обнадежить меня. Но я - полноте, я поняла правду! Все слова утешения разбиваются об эту горькую правду: мое зрение слабеет день ото дня, и я уже почти ничего не вижу.
   Барон не из тех, кто склоняется под ударами судьбы. Не в его характере смириться, опустить руки. Он гордо распрямляется, собираясь с силами. Тетеревок снова берет в нем верх.
   - Ну, вот что, Огюстина, - решительно заявляет он. - Теперь мы будем бороться вместе. Довольно. Я больше не оставлю вас. Я возьму вас за руку, вот так, и мы с вами пойдем потихоньку вместе, пойдем к исцелению, к свету.
   Он обнимает ее, нежно укачивает.
   - Моя Титина, мы будем любить друг друга, как прежде, ты и я, мы снова будем счастливы. Помнишь, когда мы были молодыми, я пел, чтобы подразнить тебя, на мотив "Моей цыпочки": "Титина, Титина, ах, моя Титина!"
   Баронесса слабеет в объятиях мужа. Она прижимается к нему, улыбаясь сквозь слезы.
   - Гийом, вы никогда не станете серьезным! - ласково журит она его.
   Да, невозможно обманывать незрячего человека. Пользоваться слепотой супруги подло. На другой же день барон принялся разрушать свое счастье с таким же пылом, с каким прежде строил его. Он увиделся с Мариеттой только раз, чтобы проститься. Обещал, что будет по-прежнему платить за ее квартирку. Что поддержит ее до тех пор, пока она не найдет какую-нибудь работу - ему и в голову не пришло, что вместо работы девушка может найти нового покровителя. Она горько плакала. Ему удалось не пролить ни слезинки, но сердце его разрывалось, когда он навсегда покинул гнездышко, свитое для его последней весны.
   В следующие несколько недель барон выказывал трогательную и самоотверженную преданность жене-инвалиду. За столом он нарезал мясо на ее тарелке. Читал ей вслух. На прогулках медленно вел ее под руку, помогая обходить препятствия и называя всех, кого они встречали по пути и кто с ними здоровался. Весь Алансон был уже в курсе.
   Для баронессы наступила пора безоблачного счастья. Она не сидела больше целыми днями затворясь в потемках. Все чаще снимала черные очки. Ей даже случалось ловить себя на том, что она листает газету или открывает книгу. Могло и вправду показаться, что она потихоньку поднимается вверх по склону, с которого столкнуло ее горе.
   Однажды баронесса попросила аббата Дусе прийти как можно скорее и, как только он явился на зов, закрылась с ним у себя.
   - Я попросила вас прийти, потому что должна вам кое-что сказать. Это очень серьезно, - без околичностей начала она.
   - Серьезно, Боже мой! Надеюсь, не какое-нибудь новое несчастье...
   - Нет, скорее даже счастье. Серьезное, очень серьезное счастье.
   Она приблизила к нему лицо и резким движением сняла черные очки. Потом, сощурив глаза, устремила на него пристальный взгляд.
   Аббат, в свою очередь пристально вгляделся в нее.
   - Нет, я... Как странно! - пробормотал он. - Слепые так не смотрят. Сколько жизни в ваших глазах!
   - Я вижу, аббат! Я больше не слепа! - воскликнула баронесса.
   - Боже милостивый, какое чудо! Как вознаграждено ваше смирение, и заботы барона, и мои молитвы тоже! Но давно ли...
   - Сначала я видела смутно, будто жила в сумерках, которые пронзал время от времени луч света, но лишь на мгновение. Какие это были мгновения? Те, когда я чувствовала, что мой Гийом особенно близок мне. А потом, мало-помалу забрезжил день.
   - Так значит, ваше исцеление было вызвано или, по крайней мере ускорено тем, что...
   - Да, любой другой, кроме вас, только усмехнулся бы моим словам, до того это... назидательно.
   - Назидательно? Это верно, назидательность сейчас только смешит, мало того - страшит, похуже любого позора. Что за странные времена!
   - Что ж, аббат, вы сможете рассказывать о нас вашей пастве, и право, ничего удивительнее я в жизни не слышала. Моему исцелению есть одно только имя. И это имя - Гийом!
   - Барон?
   - Да, мой муж. Я исцелена любовью, супружеской любовью. И подумать только - придется это скрывать, чтобы не насмешить людей!
   - Как это прекрасно! Я безмерно счастлив, что мне, недостойному слуге Господа, довелось узнать такое! Но что же сказал барон, когда вы сообщили ему радостную новость?
   - Гийом? А он ничего не знает! Вы первый, кому я решилась признаться, что вижу. Не правда ли, я говорю об этом, как о дурном поступке!
   - Так надо немедленно сказать барону! - горячо воскликнул аббат. Хотите, я...
   - Нет, ни в коем случае! Не надо спешить. Все не так просто.
   - Я вас не совсем понимаю.
   - Подумайте сами. У Гийома связь с этой девкой. Я заболеваю... ну, то есть, слепну. Он порывает с ней, чтобы посвятить себя мне. Проходит несколько недель - и зрение ко мне возвращается.
   - Какое чудо!
   - Вот именно. Это так прекрасно, и это чистая правда. Но скажите, не слишком ли это прекрасно, чтобы быть правдоподобным?
   - Барон не сможет не признать очевидного.
   - А что, по-вашему, очевидно? Для него будет очевидно, что его провели, вы не находите? Мысль о том, что он может счесть меня симулянткой, мне невыносима. Не все же верят, как вы, в чудеса.
   - Рано или поздно все равно придется...
   - Можно посмотреть на это и с другой стороны. Только мой недуг вырвал Гийома из лап этой девки. А что если мое исцеление снова ввергнет его в разврат? Мне нужен ваш совет, аббат, а может быть, даже ваше пособничество.
   - Действительно, стоит подумать. Ради блага самого барона надо будет какое-то время скрывать от него ваше исцеление. Этот маленький обман, я думаю, оправдан вашими самыми лучшими побуждениями.
   - Речь идет лишь о том, чтобы подготовить его. Потихоньку подвести к радостному известию о моем исцелении.
   - В общем, выиграть время, только и всего.
   - Да, время, чтобы он успел забыть свою девку.
   - В таком случае это будет даже не ложь, а просто промедление, отсрочка, вы откроете правду постепенно.
   - Но, разумеется, пока никто не должен и заподозрить правду. Впрочем, я не сказала никому, кроме вас, и знаю, что могу рассчитывать на ваше молчание.
   - Можете, дитя мое. Мы, священники, приучены хранить тайну исповеди и потому умеем помалкивать. Ведь в самом деле, было бы ужасно, если бы барон от кого-то постороннего узнал, что вы больше не слепы. А языки у людей такие длинные!
   - И главное - такие злые! - добавила баронесса.
   * * *
   Баронесса и аббат могли сколько угодно сговариваться о том, как постепенно открыть барону правду. Увы, правда не всегда нам послушна. В один прекрасный воскресный день она вышла наружу внезапно и грубо на променаде Деми-Люн.
   Этот променад в Алансоне в летнюю пору представляет собою незыблемый ритуал. Все сливки местного общества прогуливаются здесь парами под ручку по обсаженной вязами аллее, раскланиваются друг с другом, или же не раскланиваются, задерживаясь ровно настолько, насколько полагается, в зависимости от сложного сплетения взаимоотношений и светской табели о рангах. Чета Сен-Фюрси занимала на этой шахматной доске привилегированное место, с тех пор как барон принял на свои плечи все бремя долга перед ослепшей супругой. Аура почтительного умиления окружала его. И надо же было, чтобы именно здесь, где он был в центре всеобщего внимания, разыгралась драма!
   Барон едва не остановился как вкопанный, завидев под деревьями что-то необычное, поразительное; вернее, не что-то, а кого-то: молодую женщину, Мариетту, да, Мариетгу, по-весеннему свежую и хорошенькую, как никогда. Но если бы только это. Крестьяночка из Пре-ан-Пая была не одна. На Деми-Люн никто не гуляет в одиночку. Ее вел под руку мужчина, молодой мужчина. И как же хорошо они смотрелись рядом, оба сияющие молодостью, какими выглядели счастливыми!
   Видение длилось не больше минуты, но оно так сильно задело барона за живое, что его жена, которая шла, тесно прижавшись к нему, не могла этого не заметить. Но почему же она ни о чем его не спросила - когда она то и дело задавала вопросы о каждом встречном? Он поднял на нее встревоженный взгляд. И то, что он увидел, ошеломило его еще больше, чем появление Мариетты среди алансонских буржуа: баронесса улыбалась. Она улыбалась не кому-то, как все люди вокруг, которые здоровались, встречаясь. Нет, это была улыбка чему-то глубоко личному, очевидно, непроизвольная; эта улыбка расплывалась по всему ее лицу, перечеркнутому темными очками, оно просияло, и - чего не случалось уже давно - баронесса рассмеялась, просто не смогла удержать серебристого глумливого смешка.
   Почему она улыбается, почему смеется? И, во-первых, почему не спросила, что случилось, когда почувствовала, как ее муж весь содрогнулся рядом с ней? Почему? Да потому, что она увидела то же, что и он - Мариетту под руку с молодым мужчиной, - потому что она на самом деле видит не хуже его!
   Барон был потрясен вдвойне. Как и следовало ожидать при его характере, реакция была немедленной. Он повернулся к жене, с минуту всматривался в ее лицо, а потом резким движением сорвал с нее очки, которые упали на землю.
   - Сударыня, - глухо произнес он, - мне только что нанесены две раны. Вами и другой женщиной. В том, что касается вас, я намерен внести полную ясность. И я имею все основания полагать, что вы не нуждаетесь в моей помощи, чтобы добраться домой.
   И барон быстрым шагом удалился.
   Из дому он позвонил доктору Жирару. Тот сказал ему имя и адрес офтальмолога, а также порекомендовал некоего специалиста по прикладной психологии из Парижа. К этому последнему, по его совету, барон и отправился на другой же день.
   Париж он терпеть не мог и не бывал там уже много лет. Приемная доктора Стерлинга с мебелью плавных очертаний и абстрактными картинами на стенах окончательно выбила его из колеи. Барон опустился в кресло с таким ощущением, будто его проглотила гигантская медуза. Из кресла он едва мог дотянуться до низкого столика, заваленного журналами. Он смахнул один себе на колени. Заголовок бросился ему в глаза, словно атакующая кобра: "Истерические превращения и неврозы внутренних органов". Он с омерзением оттолкнул журнал. Наконец, медсестра пригласила его в кабинет доктора. Тот оказался до смешного щуплым человечком - мальчишка, подумалось барону. Длинные волосы и маленький курносый носик, на котором с трудом держались огромные очки, придавали ему совсем уж несолидный вид. "Ручаюсь, что он присюсюкивает", - мелькнула у барона мысль.
   - Чем могу вам помочь?
   Нет, не присюсюкивает, с досадой отметил про себя барон.
   - Разрешите представиться. Полковник Гийом де Сен-Фюрси. Я пришел поговорить о моей жене, которая обращалась к вам, - объяснил он.
   - Мадам де Сен-Фюрси?
   - Вот именно!
   Доктор нажал кнопку автоматической картотеки и положил перед собой нужную карточку.
   - Огюстина де Сен-Фюрси, - протянул он. Потом очень быстро прочел несколько фраз, которых барон не разобрал. - Так-так. Ваш домашний врач направил ее к коллеге-офтальмологу, а тот, в свою очередь, попросил меня ее посмотреть. Чего же вы, собственно, хотите?
   - Что ж, все очень просто, не так ли, - оживился барон, с облегчением возвращаясь к своим заботам. - Моя жена ослепла. По крайней мере, я в это верил. То есть, это она заставила меня поверить. А потом вдруг - раз - и она выздоравливает, она видит, как вы и я. Так вот, вопрос, который я задал себе и задаю вам, очень прост: симулянтка ли моя жена? Да или нет?
   - Я хотел бы прежде всего, если можно, попросить вас сесть.
   - Сесть?
   - Да. Дело в том, видите ли, что вопрос действительно простой, но ответ на него далеко не так прост.
   Барон, скрепя сердце, согласился присесть.
   - Итак, что мы имеем? - начал доктор. - Мадам де Сен-Фюрси страдает расстройством зрения, прогрессирующим до полной слепоты. Она, естественно, обращается в первую очередь к своему домашнему врачу, который, что столь же естественно, направляет ее к специалисту по офтальмологии.
   - Я понятия об этом не имел, - вставил барон.
   - Далее происходит вот что: офтальмолог самым тщательным образом и с помощью самых совершенных инструментов обследует глаза мадам де Сен-Фюрси. И что же он обнаруживает?
   - Да, что же он обнаруживает?
   - Ровным счетом ничего. Он ничего не находит. С анатомической и физиологической точки зрения глаза мадам де Сен-Фюрси, зрительный нерв, мозговые центры, отвечающие за зрение, в полном порядке.
   - Значит, она симулирует, - заключил барон.
   - Не надо так спешить! Что же делает офтальмолог? Он понимает, что столкнулся со случаем, выходящим за пределы его компетенции, и направляет пациентку к психологу - ко мне. Я провожу повторное обследование и прихожу к тем же выводам, что и мой коллега.
   - У моей жены абсолютно здоровые глаза, стало быть, ее слепота симуляция. О чем тут еще рассуждать?
   - Выслушайте меня, - терпеливо продолжал доктор. - Я приведу для примера крайний случай, к счастью, не имеющий отношения к заболеванию мадам де Сен-Фюрси. Каждый день в психиатрических больницах умирают шизофреники. Смерть наступает после долгого и медленного разрушения личности больного. Так вот, что же обнаруживают при вскрытии трупа человека, умершего от шизофрении? Ничего! С точки зрения медицины это труп абсолютно здорового человека.
   - Значит, плохо смотрели! - отрезал барон. - К тому же вы сами сказали, что этот пример с шизо... шизо...
   - ...френией.
   - ...френией не имеет никакого отношения к болезни моей жены.
   - И да и нет. Имеет в том смысле, что есть недуги, проявления которых очевидно физиологические - смерть больного шизофренией, слепота мадам де Сен-Фюрси, - а причины чисто психические. Такие заболевания называют психогенными. Могу добавить, что лично мне визит вашей супруги доставил большую, очень большую радость.
   - Я просто счастлив это узнать! - съязвил барон.
   - Да-да, господин полковник! Вы подумайте - психогенная слепота! Какие только больные не приходили ко мне на прием - с психогенными язвами и гастритами, с психогенными анорексиями и сердечными спазмами, с психогенными запорами и поносами, язвенными колитами, бронхиальной астмой, тахикардией, гипертонией, экземой и базедовой болезнью психогенного происхождения, с диабетом, метритами, остеоартритами...
   - Довольно! - барон в ярости вскочил. - Я вас спрашиваю в последний раз: моя жена симулянтка? Да или нет?
   - Я мог бы вам ответить, будь человеческое существо единым целым, спокойно произнес доктор. - Однако это не так. Есть Я - осознанное, мыслящее, рассуждающее, то Я, которое вы знаете. Но под этим осознанным Я есть еще целый клубок неосознанных, инстинктивных и чувственных побуждений - Оно. А над осознанным Я есть сверх-Я - это как бы небеса, отведенные идеалам, нравственным принципам, религии. Итак, вы видите три уровня, доктор объяснял, оживленно жестикулируя, и барон поневоле заинтересовался. - Подвал - Оно, первый этаж - Я и надстройка - сверх-Я.