Туровская Марина. Зона Топь

   Машина встала на колеса. Через минуту пострадавшая лежала в салоне, с обогревателем, включенным на всю мощь. Но печка работала несильно. Плохо работала.

* * *

   «Лексус» толстой Маши обогнал его сразу после Клина и почти скрылся из вида, но вдруг стал медленно притормаживать. Через полминуты на трассу выскочила сумасшедшая коричневая свинья и со всей дури влетела в бок машины. «Лексус» вильнул, но устоял на дороге, продолжая медленное движение. Хрюшка, с визгом несмазанных колесиков на хозяйственной сумке, скатилась в кювет.
   Преследующий свинюшку толстый хряк, видимо, принял автомобиль за соперника и пошел на сознательный таран.
   На глазах Жоры «Лексус» чуть подпрыгнул, находя устойчивость, но правые колеса крутились в пустоте кювета. Машина съезжала с трассы. Начав движение в поле, он перевернулся и, упав на крышу, проехал несколько метров, утрамбовывая снег в белом пустом поле.
   Розовый кабан остался на дороге, тупо мотая огромной мордой. Затем медленно свалился на бок.
   Жора снизил скорость до десяти километров, не веря в происходящее.
   Метрах в пятидесяти перед его капотом дорогу перебежал деревенский мужик. Вслед за ним две тетки. Одна сначала общупала кабанчика на дороге, другая кинулась в кювет, причитать над коричневой хрюшкой. Затем обе побежали к перевернутой машине.
   Жора нажал на тормоза. Его «Мазду» протащило несколько метров по обледенелой дороге, и она чудом не наехала на кабанчика, остановившись у самого его хвоста.
   Оценив обстановку, Жора выскочил из машины и бегом спустился в снежное поле.
   Коля и особенно ревущая в голос Ира обрадовались ему как родному.
   — Ой, мужик, да нам тебя сам Бог послал! Помоги машину на ноги поставить.
   В минуту они вчетвером перевернули машину, разложили сиденья и уложили внутрь Машу.
   Ира задыхалась от слез, тетка Полина не плакала, только бледнела от мороза и молилась так, будто ругалась, требуя у Господа помощи и сострадания.
   Перед тем как захлопнуть дверцу «Лексуса», Коля поставил печку на самую большую мощность, но, видимо из-за удара, печка работала плохо.
   Стоять среди поля по колени в снегу, с холодеющими ногами, в лакированных ботинках для ресторанного зала, было бессмысленно. Жора и Коля выбрались на дорогу и стояли с запачканными в крови руками. Оба вытерли руки об колючий снег сугроба. Коля протянул правую для знакомства.
   — Колян. Едрицкая сила, ну и холодрыга.
   — Жора. — Он пожал протянутую мокрую руку со стекающей розовой, от смытой крови, водой. — Сейчас бы выпить.
   — И я про то же, блин горелый.
   Переглядываясь, мужчины стряхивали снег с брюк, из-под дубленок, перестукивали друг об дружку обувь.
   Жора продолжал настаивать, решив не упускать случая остаться рядом с Машей.
   — Показания все равно давать придется… и холодно. Я бы выпил, деньги есть. Только как я потом за руль сяду?
   Облегченно вздохнув, Колян закурил «Союз — Аполлон» из мягкой пачки и затараторил:
   — Мужик, да ты ж помог женщину от смерти спасти… надеюсь. — Он перекрестился. — Не оставь нас в милости своей, Господи… А тут такой случай… Короче… мой это кабанчик, на развод держу. И надо его срочно отвезти с дороги, иначе и я, и жена моя, и кума — все пойдем под статью с этими… с отягчающими. Ты, Жора, как видно, нормальный мужик. Ты это, заночуй у нас. Мы тебя как родного встретим-приветим… если ты не спешишь никуда.
   — Не спешу, — твердо ответил Жора. — Какая помощь нужна?
   Им навстречу нетвердой походкой брел кабан Борька. Колян поманил его и погладил по загривку.
   — Выжил, Борька-скотинка. Жора, я свою машину буду разворачивать херову тучу времени, а времени как раз-то в обрез. Не успеваю, блин горелый. Короче, увезти Борьку надо. Тут недалеко, — Колян возбужденно замахал руками, показывая, куда именно везти. — С полкилометра будет, за крайним в деревне домом направо.
   Колян обжег пальцы скуренным бычком и тут же достал новую сигарету. Жора пошевелил мокрыми пальцами, и Коля выдал ему сигарету. Закурили. Жора сделал две затяжки, откинул бычок.
   — Поехали. Грузи своего хряка в багажник. Не выскочит?
   — Не должен.
   Проезжающие мимо аварии машины снижали скорость. Коля, вертя руками, показывал им, чтобы проезжали, что все нормально. И водители, сочувствующе улыбаясь, с легким сердцем ехали дальше.
   Но одна из машин в шашечку, с желтым гребешком на крыше, ехала целенаправленно к ним и тормознула рядом.
   Коля обернулся. Из такси вышла молодая женщина такой красоты и обаяния, что он невольно выкинул в снег дымящуюся сигарету, вытер руки о дубленку и поправил шапку. Женщина протянула руку:
   — Здравствуйте, я Анна, мы с вами разговаривали по телефону. Видите, успела доехать за пятнадцать минут. Где Маша?
   — А тама. — Колян махнул рукой в сторону поля. И откуда только слова взялись? Он заговорил быстро, захлебываясь слюной: — В «Лексусе». Жена моя, Ирка, и кума Полина с подругой вашей рядом. Подруга живая, только ранена… И как такое случилось, ума не приложу. Мы идем, а она, то есть машина, р-раз и подпрыгнула на кочке, а тут свинюшка машину боднула, и автомобиль полетел туда, в снег. Хорошо, что снег, хорошо, что не насмерть. Мы все так переживаем, так переживаем…
 
   Анну, уставшую от перелета, от волнения за Машу, чуть пошатнула волна отчаянного вранья, исходящая от нервно говорящего мужчины.
   — Что она жива, я знаю. Скажите, Коля…
   Аня, видя его растерянность и непонятную причастность к произошедшему, чуть приподняла руку, добиваясь полного внимания.
   Коля впервые в жизни ощутил, как морозный воздух обтек его лицо, постепенно нагреваясь от теплого к горячему. Но это еще было ничего, не так страшно, с похмелья и не такое бывает, а вот глаза, глаза красивой барышни, улыбающейся так понимающе, так приветливо… Твою мать! Не соврешь ей ничего!
   — Скажите, Коля, а как все на самом деле случилось?
   — Гадом буду, простите нас, дураков грешных! Мы виноваты. Мы все! — Воздух у лица и вокруг горла стал чуть прохладнее, и появилась возможность вдохнуть полной грудью. Коля заговорил спокойней и искренней: — Виноваты, но не напрямую. Короче, свадьбу мы сегодня свинячью делали, а они, скотины здоровенные, взяли да и на дорогу сиганули. Сбили они подругу вашу, то есть машину, сволочи хрюкающие.
   Анну «отпустило». Коля говорил правду, и теперь Машу, которую бил холод там, в машине, стало легче спасать.
 
   Анна спускалась в снежное поле, увязая по колено, а местами проваливаясь в междурядья по самую середину бедер, не придерживаясь глубоких следов людей, спасавших Машу. Она спешила.
   А Коля, стоя на дороге, кричал вслед:
   — В общем, «Скорую» и ГАИ мы вызвали! Первую помощь, как смогли, оказали! Вы уж извините, за ради Бога, я на десять минут отъеду. Мы договорились с Полиной, это у которой невеста свинюшка, виноватой будет только ее Хавронья, а мы своего жениха Борьку спрячем!
   Аня не слушала, ее беспокоил только черный автомобиль с кровавым пятном на ветровом стекле. Она отмахнулась на ходу.
   — Делайте как хотите…
   Жора, пережив минуту откровенного страха, взбодрился, поправил на себе дубленку. Коля тут же почувствовал смену его настроения.
   — Слушай, Жора, а как же он в багажник залезет? В смысле, Борька. Багажник у тебя высоко, а за досками мы не успеваем. Сейчас гаишники будут.
   — Надо подумать.
   Жора краем глаза наблюдал за действиями Анны, делающей какие-то манипуляции внутри «Лексуса». Тетка Полина и Ира наблюдали за нею, открыв рты.
   — Ты смотри! — Колян нагнулся и достал из сугроба пол-литра мутной жидкости. — Не разбилась. Глянь, Жора, я ее на автомате пробкой закрыл, не пролилась. Я глотну.
   Взболтнув самогонку, Колян встал «горнистом» и разом выпил полбутылки. После «глоточка» обтер рукавом дубленки горлышко и передал Жоре.
   — Пей, а то совсем сейчас дуба дадим, блин горелый.
   Не споря, Жора взял залапанную бутылку и быстро ее допил. Самогоночка оказалось ядреной, градусов в шестьдесят.
   — Значит, так, Колян, подтвердишь потом, при разборках с ГАИ, что я был трезвый. Фиг с нею, с обивкой, затаскивай на заднее сиденье своего подростка.
   Огромный свин, покачиваясь и мотая глупой головой, с которой медленно стекала струйка крови, преданно смотрел на хозяина. На открытую дверцу среагировал правильно, сунул морду внутрь салона и ждал, когда его запихнут в машину.
   Жора одним пинком ноги вдавил его между сиденьями.
   — Ты настоящий мужик, — растрогался Коля. — Если с той бабой, которая в поле слетела, все нормально будет, мы с тобой сегодня вечером трехлитровую банку самогона раздавим. Закуска за мой счет. Хоть бы она не померла.
   Перед тем как сесть за руль, Жора не удержался и посмотрел в сторону «Лексуса». Зрелище было необычным. Анна достала из внутреннего кармана шубы одноразовый шприц, разорвала упаковку. Надела иглу, привычным движением взяла у себя из вены кисти левой руки кровь и ввела Маше.
   Сев в машину, Жора снял шапку и вытер пот.
   — Поверь, Колян, теперь девушка в машине выживет.

* * *

   Я летела затылком вперед по черному бездонному коридору с зыбкими стенами.
   Постепенно уходило ощущение тела. Сначала еще оставался затылок, затем только мозг, а после осталась душа. Но она состояла из шести прозрачных оболочек вокруг седьмой, более плотной и темной.
   Душа занимала размер не то вселенной, не то бесконечно малой части микрона.
   Впереди или где-то появился свет. Яркий до невозможности. Если бы у меня оставалось зрение, я бы ослепла.
   Все ощущения изменились и умножились (была бы в добром здравии, сошла бы с ума) — были видны звуки и слышен цвет.
   Белый свет нарастал, и вместе с ним нарастало ощущение полного понимания меня, для себя единственной. Понимания и прощения всех вольных и невольных грехов, которые теперь, перед невозможным ярким светом, оказались детским баловством. Осталось чувство всепрощения и бесконечной любви. Бесконечной любви и готовности принятия меня здесь, в вечной умности, отрешенности счастья.
   — Мне здесь хорошо, но у меня Данила, — ощутила я свое слабое сопротивление обволакивающему меня счастью.
   — Тебе еще рано сюда, — пришел в голову не голос, а понимание этого выражения.
 
   Взрыв… и надо мной сияла операционная круглая лампа с четырьмя кругами. Белый больничный потолок.
   — Очнулась, — сказал невидимый женский голос.
   — Я живая, — сказала я, и полились слезы.
   — Бормочет чего-то.
   Надо мной склонилось лицо женщины в возрасте. Над верхней губой чернел пушок, глаза внимательные, но холодные.
   — Ее в реанимацию или сразу в палату?
   Справа послышался женский профессионально-равнодушный голос:
   — В реанимации холодно, топят плохо, она там окочурится, крови-то в ней совсем нету. Везите в палату.
   Простыня подо мной напряглась, и меня перенесли на твердое и холодное. «Каталка», — не сомневалась я.
   — Одеял сверху побольше положите, штуки три, сейчас ее начнет трясти, — беспокоилась за меня усатая медсестра.
 
   Потолок операционной сменился на коридорный и плыл надо мной. Навалилась боль. В лице, в низу живота, в пальцах левой руки.
   — Болит, — пожаловалась я.
   — Конечно, болит, — отозвалась усатая медсестра. — С того света тебя вытащили, а этого без боли не бывает.
   — Пальцы… левая… — Я, как смогла, подняла руку.
   — Останови, — сказала медсестра кому-то, мне не видному.
   Медсестра осторожно подхватила мою руку. Кисть опухла и посинела, мизинец и безымянный пальцы неестественно загнулись в сторону.
   — У нее еще и пальцы сломаны. Проморгали, пока операцию делали — рожу на место ставили и кровь останавливали.
   — Вызывай заново травму, пусть прямо в палате гипсуют, потом разберемся. Если выживет.
   Медсестра опустила мою руку, она ударилась о край каталки, и от боли я потеряла сознание.
 
   Очнулась в палате. В сгибах обеих рук тупо болели вены от воткнутых толстых игл, от которых отходили прозрачные тонкие шланги к стойкам капельниц. На левой капельнице висел пластиковый пакет с кровью. На правой, в круглых гнездах, горлышком вниз, стояли две пузатые медицинские бутылки с прозрачным раствором.
   Обе руки занемели, но я боялась пошевелиться.
   Первый раз в жизни я лежала под капельницей. Капающие в вены жизненные растворы и катетер, вставленный между ног, создавали ощущения малоприятные, но успокаивающие.
   Стоят капельницы, значит, жива, значит, медицина пока заботится о бренном теле.
   Левая рука ныла особенно сильно. Повернуть голову я не смогла и чуть скосила глаза, отчего голова закружилась до тошноты. На кисти левой руки белел гипс. Из кругляша от запястья ладони торчали первые фаланги пальцев с обломанными ногтями… Некрасиво.
   И еще болело все лицо. Нос и скулы стягивала грубая гипсовая маска. Было трудно дышать, поэтому я дышала открытым ртом. Во рту все пересохло, и хотелось пить.
   Полюбовавшись на гипс, на капающую в прозрачном шнуре кровь, я, как смогла, оглядела просторную палату на шесть коек.
   Кроме моей, было занято две кровати. На одной сидела молоденькая девушка, с любопытством глядевшая на меня, а на второй спала… Анна.
   Девушка, заметив мой взгляд, моргнула пару раз и похлопала по соседней с ней кровати.
   — Аня. Аня! Она очнулась.
   Анна открыла сонные глаза, сладко потянулась, улыбаясь мне. Она не спеша встала с кровати, лениво достала из тумбочки резиновый жгут и толстый шприц, кубиков на десять.
   Я непонимающе наблюдала за ее манипуляциями. А Анна привычно перетянула свою руку, забрала из вены в шприц кровь и подошла к моей капельнице. Не успела я задать вопрос, как она вкатила мне в вену свою дозу.
   Я попыталась спросить: «Что ты делаешь?» — но язык распух и не шевелился. Во рту был противный вкус запекшейся крови.
   Анна взяла с больничной тумбочки плоскую кружку с носиком и напоила меня разбавленным апельсиновым соком. Нектар богов!
   Поправив одеяло, Аня села у меня в ногах.
   — Помогаю тебе выздороветь. С врачами я договорилась, представилась им твоей сводной сестрой.
   — А что со мной было? — прошептала я.
   — Автомобильная авария, Манечка. Тебя сбили две свиньи. Одна очень породистая, а другая (кабан) — только наполовину.
   Хотелось улыбнуться в ответ на улыбку Ани, но не получилось.
   — А машина?
   — Машина во дворе тетки Полины. — Аня встала с моей кровати, подошла к раковине и стала умываться. — Тетка Полина — это та женщина, хрюшка которой тебя сбила. Полина с твоего автомобиля пылинки сдувает. Машину привели в порядок, я за нею присмотрела.
   — Она за всеми присматривает. — Девушка с соседней кровати привстала. — Она даже свинье, той самой Хавронье, свою кровь ввела. Тетка Полина с утра уже молока принесла и домашней колбасы. Молится за вас. А меня Ниной зовут.
   В данный момент мне было по фигу, как зовут соседку, мне просто хотелось выжить, но вежливость заставила проговорить:
   — Очень приятно, я Маша.
   Слишком много информации для усталого мозга. Глаза закрылись, и я заснула.
 
   Вечером я проснулась, шепча про себя фразу, сказанную усатенькой медсестрой: «Вызывай травму…» Я где?
   — Ты в гинекологии, — ответил голос Анны. — Все будет хорошо, ты выздоравливаешь.
   Лицо Анны наклонилось надо мной. У нее поразительный голос. Слышишь его и безоговорочно веришь.
   — Это хорошо… Но почему гинекология?
   — У тебя сломан нос, два пальца левой руки, ушиб и смещение костей черепа, сильнейшее сотрясение мозга, трещины ребер… и выкидыш. Десять недель. Было сильное кровотечение.
   Я тут же почувствовала тянущую боль в низу живота.
   — Болит. — Я заплакала. Не от боли, от обиды.
   — Еще бы. Ты спи. Моя кровь и сон тебя вылечат. Спи, спи, спи…
   Анна поглаживала мое плечо, и сон мягко пробрался в голову.
 
   Самостоятельно посетить туалет я смогла через три дня. Шла по коридору, пугая дежурную медсестру и пациентов своей бледностью и нереально дорогим атласным пеньюаром, накинутым на ажурную ночнушку.
   В тот же день мне сняли с лица гипсовую маску. Вот это было зрелище. Краем глаза заметив опухлость и черные оттенки, идущие от носа к вискам и подбородку, я решила несколько дней на себя не смотреть.
   Аня немедленно сняла зеркало, висящее над умывальником, и вручила его Ниночке.
   — Держи, тебе оно пока нужнее.
 
   Врачи удивлялись моему гемоглобину, повышающемуся с каждым днем на несколько единиц, и синяк в пол-лица рассасывался быстрее обычного.
   За три дня нахождения в сельской больнице на пятнадцать коек я побила рекорд посещаемости.
   Первыми примчались мама с отчимом, но, слава богу, без Данилы. Он мог испугаться моего синего лица и торчащих из обеих рук иголок.
   Мама смотрела на меня, еле сдерживая рыдания. Но на мой вопрос: «Как я выгляжу?» — отвечала: «Все нормально. Пройдет время, и будет все нормально». Затем я слышала ее фразу, сказанную отчиму в коридоре:
   — Если кости на лице срастутся неправильно, положим ее в платную косметологию.
   Борис Иванович, у которого, кроме меня, детей нет, высморкался, сдерживая слезы, и гундосо ответил:
   — Мы для нее все сделаем, лишь бы выжила.
   После чего оба, улыбаясь, вошли в палату и рассказывали какую-то веселую ерунду, стараясь не смотреть на мой нос.
   Мама донимала врачей расспросами, закупала лекарства для меня и подарки для медперсонала. Отчим, не теряя времени на мелочи, купил широченный плоский телевизор и с помощью усатой медсестры Валентины, оглядывающей телевизор взглядом собственника, установил на обеденном столе в нашей палате.
   Приезжала Анина мама, Валерия Николаевна. Пряча глаза, охала, глядя на меня, и целовала дочь, когда Аня делилась со мной кровью.
   Брат навестил два раза. Первый раз вместе с Кириллом, второй раз без него. Отговорился, что Кирюха сидит с Данилой. Но я не сомневалась, Кирилл не очень хотел меня видеть. И из-за потерянного ребенка, который держал его около меня, и из-за моей аварийной внешности.
   Толик в первый приезд, сдерживая слезы, проконсультировался с врачом, и та объяснила, какие продукты поднимают гемоглобин, а какие помогают восстановить кровяную клеточную ткань.
   Толик из всего перечисленного лучше всего запомнил три названия — яблоки, кагор, черная икра.
   И через два часа после его посещения в нашей палате стоял ящик кагора, в задрипанном, плохо отмытом холодильнике красовалась полуторакилограммовая банка черной икры, а в углу палаты стоял небольшой мешок с пятью килограммами красных яблок.
   Все навещающие приносили по два-три пакета продуктов.
   Привезенные продукты складывали в углу, в скромный больничный холодильник не влезала даже третья часть.
   Во второе посещение Толик купил двухметровый холодильник и официально перевел его на баланс медицинского учреждения в качестве спонсорской помощи.
   Соседка Ниночка перепробовала все, что приносили нам с Аней, и вслух выдавала комментарии. Оказывается, она никогда не видела авокадо, не ела тигровых креветок, улиток и черной икры.
   После поедания деликатесов она чувствовала себя обязанной и старалась ухаживать за нами.
   Выстирала мои куртку, джинсы и нижнее белье, залитые кровью. Я ей не мешала, хотя объясняла, что не стоит этого делать, все равно после выписки все выкину. Но Ниночка не слушала и старательно готовила дополнительные блюда, отслеживая, чтобы большая часть из них досталась нам, а не столующимся в нашей палате остальным пациентам больницы.
   Врачи и весь медперсонал с самого начала относились ко мне с повышенным профессиональным и человеческим вниманием, а после подарков чуть ли не ночевали в палате. Коробки коньяка, конфет и духов расползались по ординаторской, повышая врачам настроение.
 
   Во второй приезд Толик забрал купленные мною подарки из багажника «Лексуса».
   Помочь перегрузить покупки из одной машины в другую вызвалась Ниночка. Когда она надела на свою стройную фигуру джинсы, едва прикрывающие лобок, короткую кофточку до пупка, а сверху тоненький полушубок, стало понятно, почему она попала в гинекологию с микроразрывом яичника. В такой-то одежде и в минус тридцать!
   Сегодня было теплее, но все равно минус двадцать. Мы заставили Нину надеть мой джемпер и Анину роскошную шубу. С джемпером Нина еще покочевряжилась, но от соболиной шубы жемчужного оттенка не отказалась.
   После часового общения с моим квадратным братом Нина вернулась в палату удивительно тихая и неразговорчивая, а вечером плакала в подушку.
   Я тоже плакала ночами, задыхаясь из-за сломанного носа и обиды на Судьбу.
 
   На следующий день Ниночка плохо ела, и все ее разговоры сводились к Толику.
   Пришлось ей рассказать, что мой папа бросил маму в мои пять лет. Уехал из города в родную деревню, где сошелся со своей «первой любовью», а точнее, вечной собутыльницей. Они родили Толика, моего сводного братца, и отдали на воспитание бабушке. Через пару лет наш папулька «двинул кони», печень не выдержала.
   Когда маму сочувствующие подружки и знакомые спрашивали о папиных запоях, мама очень удивлялась:
   — Какие запои? У него состояний, кроме как «упился в задницу», просто не было.
   Когда Толику исполнилось десять лет и он совсем отбился от рук, старенькая бабушка приехала к нам, в Осташков, бросилась маме в ноги и умолила взять Толика к себе. Так что в подростковом возрасте нас обоих воспитывала летом бабушка, а зимой моя мама и отчим Борис Иванович.
   Дети так не слушают сказки, как слушала Нина повествование о «милом Толике», которого знакомые, сдерживая рефлекторное сжатие кулаков, зовут «Толян-грубиян».
   И опять вечером она, выпроводив напросившихся на ужин женщин из соседней палаты, заревела в подушку.
   Отвлекли ее от саможаления странные звуки за окном.
   Приложив ладони к холодному стеклу, она внимательно вгляделась в темноту.
   — Девочки, вы не поверите. Там свинья.
   Аня, преодолев сонное состояние, поднялась с кровати и встала рядом с Ниной. Обе в красивых халатах, стройные, с тонкими талиями, затянутыми поясами, смотрелись топ-моделями, непонятно как попавшими в ободранную палату сельской больницы.
   — Машка, там действительно сидит свинья, и я знаю, как ее зовут. Это та самая Хавронья, которая тебя чуть не убила. — Аня отошла от окна и села на соседнюю со мной пустую кровать. — Симпатявая свинка. В первый день ты лежала в коме, делать было нечего, и я пошла в гости. Тетка Полина и Хавронья смотрели на меня жалостливыми глазами. Хрюшку Полина пристроила в доме, у нее, бедной, были переломаны почти все ребра. И я не выдержала, вколола свою кровь. Она выжила, страдалица. Теперь ее к нам тянет.
   — И чего с ней делать? — совершенно недоуменно спросила я.
   — А ничего. — Анна перешла к своей кровати. — Все само собой образуется. Спи, Манюня, и ты, Нина, спи.
 
   В больнице меня продержали неделю и отчаянно не хотели выписывать.
   Физически я довольно быстро восстанавливалась. Но вот моральное состояние оставляло желать лучшего. Мне было плохо.
   За день до выписки, утром, сразу после завтрака, меня навестил Жора. Он мял в руках пакет с продуктами и чуть не выронил его, когда в палату вошла Анна.
   Обойдя его, Аня заглянула в зажмуренные от испуга глаза.
   — Это вы? Я так понимаю, вы за ней специально, — кивок в мою сторону, — тащились из самой Москвы?
   Вроде бы ничего особо красивого в Анне не было, но общее впечатление абсолютной, классической гармонии и внутреннего сильного света не давало возможности наврать.
   — Я? Да. Я ехал, чтобы тебя… вас встретить. Хочу найти Ленчика.
   Аня улыбнулась светлой улыбкой.
   — Ленчик в специализированной клинике в Столбах. Можешь навестить.
   — Да… я, пожалуй, заеду к нему.
   — Но не обижайся, если он тебя не узнает. Ленчик до сих пор не в себе. Спасибо за помощь при аварии. Тетка Полина рассказала о вашей помощи.
   — Не за что. Вот тут печенка жареная, от Иры, у которой муж Коля, у которых кабан Борька, который сбил…
   — Спасибо. — Аня забрала пакет из рук Жоры.
   А он топтался, оставляя мокрые следы растаявшего снега на полу. До сельских больниц пока не дошла привычка надевать на обувь пластиковые бахилы.
   После того как ободранная белая дверь закрылась за Жориком, наша соседка Ниночка начала хлюпать носом.
   — Никогда, никогда мне не было так интересно. Я хочу с вами. Возьмите меня с собой. Я в своей деревне с ума от скуки сойду, а ведь у меня бухгалтерский техникум, и готовлю я хорошо.
   Я посмотрела на Аню, та слегка пожала плечами.
   — Звони Толику.
   — Правильно.
   Я набрала номер брата. Ниночка наблюдала за мной, сцепив пальцы и шепча молитву.
   — Алло, Толик, это я. Есть кандидатура, согласившаяся жить в нашем доме и заниматься домашним хозяйством.
   Слушая бурчание брата о том, что он запарился готовить два раза в день, но все равно никто нам не нужен, тем более незнакомая тетка, которая будет постоянно торчать перед глазами, я заранее предчувствовала приятную реакцию на свое сообщение.
   — К нам на работу просится Нина, соседка по палате. Помогала тебе мои вещи перегружать из машины в машину. Она не хочет возвращаться в деревню. Бухгалтер по образованию, готовит неплохо.
   — Берем, — оживился Толик. — Я ее прямо завтра заберу.
   Закрыв телефон, я сурово посмотрела на Ниночку.
   — Но учти, все мужчины охотники. Помурыжь моего брата хотя бы неделю.