Твен Марк. Налегке

   Рассказ сам по себе довольно симпатичный, однако в прекрасном историческом труде мистера Джарвеса говорится, что оахийцы окопались в долине Нууану, что Камехамеха выбил их из укреплений и, загнав их в Горы, вынудил броситься с кручи. Наше усеянное костями поле нигде в его книге не упоминается.
   Глубокая тишина и покой, царившие над великолепным пейзажем, произвели на меня сильное впечатление. Я находился, по своему обыкновению, в хвосте отряда, и мне захотелось высказаться.
   - Какое чудесное видение дремлет в торжественном сиянии луны! Как четко вырисовываются зазубренные края потухшего вулкана на фоне ясного неба! Какая белоснежная пена окаймляет риф там, где об него разбивается прибой! Как безмятежно спит город, темнеющий далеко в низине! Как мягко стелются тени по величавым склонам гор, окружающим сонное царство долины Мауоа! Какая внушительная пирамида облаков громоздится над многоярусным Пали! Словно суровые воины прошлого собираются призрачными отрядами на древнее свое поле битвы - какие душераздирающие стоны жертв, которые...
   В этом месте лошадь, именуемая Оаху, села на песок. Верно, ей так было удобнее слушать меня. Как бы то ни было, я тотчас остановил поток своего красноречия и доказал ей, что не потерплю неуважения к себе со стороны лошади. Тут-то я и сломал об ее круп кость неизвестного военачальника, после чего вскочил в седло и отправился догонять кавалькаду.
   Порядком уставшие, мы вернулись в город к девяти часам вечера; на этот раз я возглавлял шествие, так как мой конь, поняв наконец, что мы направляемся домой и что идти не так далеко, бросил валять дурака. Тут нелишне будет перебить мой рассказ сведениями общего характера. В Гонолулу, как, впрочем, повсюду в Гавайском королевстве, никто не держит конюшен; поэтому, если только вы незнакомы с зажиточными резидентами (эти всегда держат добрых коней), вам приходится довольствоваться самыми жалкими клячами, которых вы нанимаете у канаков (то есть туземцев). Приличной лошади вы никогда не сможете нанять, даже у белого хозяина, ибо все лошади заняты на фермах и ведут жизнь самую изнурительную. Если туземец, у которого вы решили взять лошадь, и не заездил ее до полусмерти сам (они все страстные наездники), можете быть уверены, что ее заездили другие, ибо тайком от вас он дает ее напрокат. Так по крайней мере мне говорили. А в результате, лошади не успевают ни есть, ни пить, ни отдыхать, ни сил набраться, выглядят и чувствуют себя всегда отвратительно, а приезжая публика гарцует по островам на клячах, подобных той, что досталась сегодня мне.
   Когда вы нанимаете лошадь у канака, вам нужно смотреть в оба, ибо можете ни минуты не сомневаться в том, что вы имеете дело с лукавым и бессовестным плутом. Оставьте вашу дверь раскрытой настежь, не запирайте вашего чемодана - это пожалуйста! Туземец не прикоснется к вашей собственности; у него нет никаких выдающихся пороков, и душа его не лежит к крупному грабежу; однако малейшую возможность надуть вас по лошадиной части он использует с неподдельным восторгом. Черта, присущая всем барышникам, не правда ли? Канак непременно постарается содрать с вас лишнее; предложит вам вечером великолепного коня (любого, хотя бы он принадлежал самому королю, если августейшие конюшни окажутся доступными для обозрения), а наутро приведет вам клячу, под стать моему Оаху, да еще побожится, что вы именно этого коня смотрели накануне. Если вы начнете скандалить, он вывернется, уверяя, что договаривался с вами не он, а его брат, "который, на беду, сегодня утром уехал в деревню". У них всегда имеется в запасе "брат", на которого они сваливают всю ответственность. Некто - очередная жертва подобного мошенничества - попробовал было возразить одному из этих молодчиков:
   - Но я знаю, что я договаривался именно с вами, потому что тогда же еще обратил внимание, что у вас на щеке шрам.
   - О да, да, мой брат и я очень похожи: мы близнецы!
   Вчера мой приятель Дж. Смит нанял лошадь. Канак, предлагавший ее, заверил Смита, будто лошадь в прекрасном состоянии; у Смита был свой потник и седло, и он велел туземцу переседлать коня. Канак сказал, что вполне доверяет джентльмену свое седло, но Смит все же отказался пользоваться им. Пришлось менять; Смит, однако, заметил, что канак сменил лишь седло, а потник оставил; канак сослался на свою рассеянность. Смиту надоела вся эта возня, он сел на коня и уехал. Не успели они отъехать от города на милю, как конь начал припадать на все четыре ноги, а затем стал откалывать и вовсе какие-то диковинные номера. Смит соскочил, снял седло и тогда только обнаружил, что потник накрепко прилип к спине лошади - вся ее спина представляла собой сплошную незаживающую рану. Загадочное поведение канака объяснилось.
   На днях другой мой приятель купил у туземца довольно сносную лошадь, после того как подверг ее тщательному осмотру. А сегодня он обнаружил, что лошадь слепа на один глаз. Когда он покупал ее, он все хотел взглянуть на тот глаз, и ему даже казалось, что он так и сделал. Потом он вспомнил, что коварный туземец всякий раз умудрялся чем-нибудь отвлечь его внимание.
   Еще один пример, и я покончу с этой темой.
   Рассказывают, что когда некий мистер Л. посетил остров, он купил у туземца двух парных лошадей. Они помещались в небольшой конюшне с перегородкой посредине, каждая лошадь в своем стойле. Мистер Л. внимательно осмотрел через окно сперва одну лошадь ("брат" канака уехал в деревню и увез ключ), затем, обойдя конюшню, заглянул в окошко, чтобы обследовать вторую. Он заявил, что в жизни не видывал более удачно подобранной пары, и тут же уплатил за них сполна. После чего канак отправился вдогонку за своим братом. Молодчик этот самым бессовестным образом надул Л. "Парная" лошадь была всего одна, в одно окно Л. обследовал ее левый борт, в другое - правый! Лично я не склонен верить этому анекдоту, но он служит несколько гиперболической иллюстрацией совершенно реального факта, а именно, что канак-барышник отличается творческой фантазией и гибкой совестью.
   Приличного коня можно здесь приобрести за сорок или пятьдесят долларов, просто сносного - за два с половиной доллара. По моим расчетам, мой Оаху должен бы стоить примерно тридцать пять центов. Третьего дня тут кто-то купил лошадь, в тысячу раз лучшую, чем мой Оаху, за один доллар семьдесят пять центов и перепродал ее сегодня за два доллара двадцать пять центов; а вчера Уильямс купил славненькую и чрезвычайно резвую лошадку за десять долларов; и вчера же одна из лучших непородистых лошадей на острове (она действительно очень и очень недурна) продавалась за семьдесят долларов вместе с мексиканским седлом и уздечкой; это был конь широко известный, пользующийся большим уважением за быстроногость, покладистый характер и выносливость. Местных лошадей принято кормить раз в день небольшим количеством овса; овес доставляется из Сан-Франциско и стоит около двух центов фунт; сена же им дают без ограничений; сено местное и не очень высокого качества, туземцы сами приносят его на рынок; его связывают в продолговатые тюки размером с рослого мужчину, затем по одному такому тюку накалывают с двух концов на жердь длиной в шесть футов, туземец взваливает ее на плечи и прогуливается в поисках покупателя. Жердь с тюками, таким образом, представляет собой гигантских размеров букву Н.
   Один такой тюк стоит двадцать пять центов, и его хватает на день. Итак, коня вы приобретаете за сущие пустяки, недельный запас сена тоже за пустяки, и, кроме того, уже без всяких пустяков, вы пасете своего коня на роскошной траве, растущей на обширном участке вашего соседа, - нужно лишь выпустить коня в полночь и загнать в конюшню под утро. Покамест, как видите, вы ничего почти не тратите, но когда дойдет дело до седла и уздечки, вам придется выложить от двадцати до тридцати пяти долларов. Можно нанять лошадь на неделю вместе с седлом и уздечкой, заплатив от семи до десяти долларов, причем владелец лошади сам ее кормит.
   Однако время закончить отчет за этот день - время ложиться спать. Я ложусь и слышу, как в ночной тиши раздается мягкий, прекрасный голос, - и вот, несмотря на то что эта скала, затерявшаяся посреди океана, находится чуть ли не на краю света, я узнаю родной напев. Слова, правда, звучат несколько странно:
   Ваикики лантони э каа хули хули уаху.
   Что в переводе должно обозначать: "Когда по Джорджии мы шли походом..."{339}
   ГЛАВА XXV
   После полудня в субботу. - Как резвятся девушки на Сандвичевых островах. - Торговец пои. - Субботний праздник в старину. - Туземный танец. - Влияние церкви. - Кошки и чиновники.
   Нам посчастливилось видеть одну из достопримечательностей Гонолулу базар во всем его субботнем великолепии; суббота считается праздником у туземцев. Девушки - по двое, по трое, дюжинами, целыми взводами и эскадронами - скакали по улицам на своих быстроногих, хоть и неказистых на вид лошадках. Пестрые их амазонки развевались, как знамена. Легкие наездницы, чувствующие себя в седле как дома, веселили глаз своим жизнерадостным и изящным видом. То, что я назвал амазонкой, на самом деле просто-напросто длинное широкое полотнище, наподобие пестрой и яркой скатерти; материю эту один раз обматывают вокруг бедер; концы, пропущенные назад, плещутся по обе стороны лошади, как два флага. Зацепив стремя большим пальцем ноги, расправив плечи и держась в седле прямо, по-генеральски, наездница вихрем несется вскачь.
   В субботу после полудня девушки наряжаются кто во что горазд: одни надевают черный шелк, другие развевающиеся ткани ослепительного красного цвета, третьи обматываются белоснежной материей, четвертые же накрутят на себя такое, что радуга меркнет рядом с ними; волосы они все укладывают в сетку, нарядные шляпки украшают живыми цветами, самодельные ожерелья из карминово-красных цветов охайи обвивают их смуглые шеи; яркие эти красавицы заполняют базарные площади и примыкающие к ним улички и при этом так благоухают своим проклятым кокосовым маслом, что можно подумать, будто где-то поблизости горит склад тряпья.
   Можно тут встретить и язычника, приехавшего с какого-нибудь знойного острова Южных морей; лицо и грудь его покрыты сплошной татуировкой, и он походит на обычного нашего бродягу-нищего из Невады - жертву взрыва на шахте. У иных татуировка цвета синьки покрывает всю верхнюю часть лица до самого рта - получается род полумаски, - нижняя же часть сохраняет характерную желтую окраску жителя Микронезии{340}; у других от висков к шее, на обеих щеках, нарисованы две широкие полосы, а посредине оставлена полоса натуральной желтой кожи в два дюйма шириной, - и все это производит впечатление печной решетки с одной сломанной перекладиной. Встречаются и такие, у которых все лицо сплошь покрыто этой зловещей гангренозной краской, и только две-три тоненькие полоски желтой кожи змеятся по этому фону, пересекая лицо от уха до уха, а из-под полей шляпы мерцают глаза, как звезды среди сумрака лунной ночи.
   Двигаясь среди толпы, кишащей на улицах, вы доходите до торговцев пои; они сидят в тени, на корточках по местному обычаю, окруженные покупателями. Пои внешним видом своим напоминает обыкновенное тесто. Хранят его в больших мисках, сделанных из выдолбленных плодов, похожих на наши тыквы; емкость этих мисок от трех до четырех галлонов. Пои - основная пища туземцев; приготовляют ее из клубней растения таро. Формой клубень походит на толстую - или, если угодно, пухленькую - картофелину, но в отличие от нее при варке приобретает светло-лиловую окраску. Вареные клубни таро - вполне удовлетворительная замена хлеба. Канаки пекут его в земле, затем разминают тяжелым пестиком, сделанным из лавы, смешивают с водой и оставляют бродить; таким образом, получается пои - смесь малоаппетитная, слишком пресная до того, как перебродит, и слишком кислая после брожения, при всем том питательна до чрезвычайности. Однако если, кроме пои, ничего другого не есть, в организме накапливаются ядовитые вещества, и - кто знает, - может, этим и объясняются некоторые особенности в характере канаков. Обращение с пои - такое же искусство, как еда палочками у китайцев. Указательный палец окунают в тесто, быстро накручивают на него порцию по вкусу, затем так же быстро вынимают; в результате палец весь облеплен этим тестом; затем едок откидывает голову, сует палец в рот, слизывает с него лакомство и медленно, зажмурившись, глотает его. Немало пальцев окунается в общую миску, и каждый из них вносит свою лепту грязи, разнообразя вкусовые и цветовые оттенки этого блюда.
   Вокруг небольшой хижины собралась толпа туземцев, покупающих целебный корень ава. Некоторые утверждают, что благодаря употреблению этого корешка известные болезни, завезенные в свое время на остров, произвели меньше опустошений среди туземцев, чем следовало ожидать. Другие, впрочем, этого мнения не разделяют. Все сходятся на том, что пои способно полностью восстановить здоровье истощенного пьянством человека и что оно излечивает больных, которым никакие лекарства уже не помогают; но далеко не все верят в целебные свойства, приписываемые корешку авы. Туземцы варят из него хмельной напиток, злоупотребление которым влечет за собой тяжелейшие последствия: кожа покрывается сухими белыми струпьями, глаза воспаляются, наступает преждевременная дряхлость. Хозяин заведения, возле которого мы остановились, выплачивает правительству восемьсот долларов в год за монопольное право торговать корешком ава и, несмотря на это, говорят, выручает ежегодно огромные деньги. Наши же кабатчики, которые платят тысячу долларов за право торговать в розницу виски и другими напитками, еле сводят концы с концами.
   На рыбном базаре толпился народ. Туземцы обожают рыбу и едят ее не только сырьем, но и живьем! Впрочем, я предпочел бы не задерживаться на этой теме.
   Во время оно суббота здесь справлялась торжественно, как настоящий праздник. Все туземное население города бросало работу, жители окрестностей присоединялись к горожанам. Белый человек в эти дни предпочитал отсиживаться дома, ибо наездники и наездницы неслись галопом по улицам и нельзя было пробиться сквозь эту кавалькаду без риска быть изувеченным.
   По вечерам пировали, и девушки исполняли соблазнительнейший танец хула-хула, танец, как говорят, отличавшийся совершенством и слаженностью движений всех частей тела - ног, рук, кистей, головы и туловища, и удивительной четкостью ритма. Девушки, почти совсем нагие, становились в круг и проделывали бесчисленное количество движений и фигур без всякого дирижера, причем "счет" у них был так точен, движения столь дружны, что если бы их всех выстроить в ряд, то казалось бы, что все эти руки, кисти, туловища, ноги и головы двигались, колыхались, жестикулировали, кланялись, прикасались к земле, кружились, извивались, перекручивались и выпрямлялись как части единого целого; трудно было поверить, что ими не управляет какой-то тонкий скрытый механизм.
   В последние годы, однако, суббота в значительной мере утратила свои былые праздничные черты. Слишком уж нарушали эти еженедельные сатурналии туземцев рабочий ритм и интересы белого человека, и он с помощью законов, проповедей и всевозможных других средств положил им известный предел.
   Развратный танец хула-хула исполняют теперь лишь ночью, при закрытых дверях, в присутствии малочисленных зрителей, и то лишь по особому разрешению властей, которые к тому же взимают за это разрешение десять долларов. Нынче уже мало осталось девушек, владеющих в совершенстве искусством этого древнего национального танца.
   Миссионеры обучили грамоте и обратили в христианство всех туземцев. Все они приобщены к церкви, и всякий достигший восьмилетнего возраста умеет писать и бегло читать на своем родном языке. Это самый грамотный народ в мире, если не считать китайцев. Множество книг напечатано на канакском языке, и все туземцы страстные читатели. Все они регулярно и ревностно ходят в церковь. Смягчающее влияние культуры сказалось еще и в том, что у туземных женщин в конце концов появилось глубокое уважение к целомудрию (как к отвлеченному понятию). На эту тему, пожалуй, не следует особенно распространяться. Надо полагать, что национальный грех исчезнет со временем, когда вымрет сам народ. Никак не раньше. Впрочем, это очищение не за горами, как видно хотя бы из того, что, соприкоснувшись с цивилизацией белого человека, население, некогда (по подсчетам капитана Кука) составлявшее четыреста тысяч человек, за какие-нибудь восемьдесят лет сократилось до пятидесяти пяти тысяч!
   Общество этого удивительного, миссионерски-китобойно-административного центра представляет собой довольно причудливую смесь. Если вы, разговорившись с каким-нибудь незнакомцем, испытываете столь естественное в таких случаях желание узнать, как вам следует держаться с ним, к какому разряду людей его отнести, смело величайте его капитаном. Затем приглядитесь и, если по выражению его лица вам покажется, что вы дали маху, тут же спросите его, в какой церкви он читает свои проповеди. Можно поручиться, что он либо миссионер, либо капитан китобойного судна. Сам я перезнакомился с семьюдесятью двумя капитанами и девяносто шестью миссионерами. Капитаны и священники составляют половину населения острова; четверть его приходится на туземцев и на купцов иностранного происхождения с женами и детьми, и последняя четверть - на высокопоставленных чиновников гаванского правительства. На каждого человека приходится по три кошки.
   На днях какой-то степенного вида незнакомец остановил меня на окраине города и сказал:
   - Доброе утро, ваше преподобие. Вы, верно, служите в той каменной церкви?
   - Нет, не служу. Я не священник.
   - Право? Извините, пожалуйста, капитан. Как улов в этом году? Много ли жира...
   - Жира? За кого вы меня принимаете? Я не китобоец.
   - Тысячу извинений, ваше превосходительство! Так вы гвардии генерал-майор, не так ли? Или министр внутренних дел? Военный министр? Нет? Камергер его величества? Или комиссар королевской армии?
   - Вздор! Я никакой не чиновник и вовсе не связан с правительством.
   - Вот те и раз! Кто же вы, черт бы вас побрал? Что вы, черт возьми, тут делаете? Какой черт вас сюда занес? И откуда вы вообще взялись, черт вас побери?
   - Я всего лишь частное лицо... скромный иностранец... недавно прибыл из Америки.
   - Не может быть! Не миссионер! Не китобоец! Не член кабинета его величества! Даже не военно-морской министр! Боже мой! Я не верю своему счастью - увы, это, должно быть, сон! Впрочем, это открытое, благородное лицо, эти чуть раскосые простодушные глаза, эта массивная голова, не способная... ни на что... Руку! Дайте вашу руку, прекрасный скиталец! Извините мои слезы. Шестнадцать томительных лет ждал я этой минуты, и вот...
   Не в силах вынести нахлынувших на него чувств он упал в обморок. Всем сердцем я сочувствовал бедняге. Я был растроган. Я уронил на него несколько слезинок и с материнской нежностью поцеловал его. Затем, освободив его карманы от мелочи, которую в них нашел, улизнул.
   ГЛАВА XXVI
   Законодательное учреждение на островах. - Что видел председатель на своем веку. - Права женщин. - Аборигены одеваются. - Но не по парижской моде. - Игра в империю. - Блеск и великолепие двора.
   Продолжаю цитировать свой дневник:
   "Национальный законодательный орган состоит, как я обнаружил, из десятка белых и тридцати-сорока туземцев. Общий колорит ассамблеи - темный. Вельможи и министры (вместе они составляют примерно двенадцать человек) занимают левый угол залы; их возглавляют Дэвид Калакауа (королевский канцлер) и принц Уильям. Председатель ассамблеи - его королевское величество Кекуанаоа* и вице-председатель (белый) восседают на кафедре, если можно так выразиться.
   ______________
   * Ныне покойный. (Прим. автора.)
   Председатель - отец короля. Это прямой, крепкий, смуглый и седовласый старец с крупными чертами лица, на вид лет восьмидесяти. Он просто, но хорошо одет: синий сюртук, белый жилет и белые штаны. Нигде ни пылинки, ни пятнышка. Держится со спокойным, несколько торжественным достоинством, осанка благородная. Более чем полвека назад он был молодым, доблестным воином под началом замечательного полководца Камехамехи I. Зная его биографию, я не мог не думать, глядя на него "Некогда, примерно два поколения назад, этот человек, нагой, как в первый день творенья, вооруженный дубинкой и копьем предводительствовал ордой дикарей, наступающей на другую орду таких же дикарей, упиваясь резней и бойней. Коленопреклоненный, он молился деревянным идолам. До того как миссионеры вступили на эту землю, сам он представления не имел о боге белого человека, он видел, как сотни его соотечественников приносились в жертву этим деревянным кумирам в языческих храмах. Он верил, что враг его может тайными молитвами навлечь на него смерть. Он помнил дни своего детства, когда человек, который сел за трапезу с собственной женой, подвергался смертной казни, и когда такая же участь постигала плебея, если дерзкая тень его случайно касалась короля. А теперь? Образованный христианин; аккуратно и красиво одетый; благородного образа мыслей изысканный джентльмен; человек который довольно много путешествовал и в качестве почетного гостя посетил не один двор Европы; опытный и просвещенный правитель, разбирающийся в политических делах своей страны и обладающий также познаниями общего характера. Вот он председательствует в законодательном собрании, среди членов которого имеются и белые. Серьезный и почтенный государственный муж, он занимает свой пост с таким достоинством, словно родился сановником и всю жизнь сидел на этом месте. Если подумать о бурном жизненном пути этого старика, какими бледными покажутся все дешевые измышления беллетристики!"
   Сам Кекуанаоа не является принцем крови. Высокий титул достался ему через жену - дочь Камехамехи Великого. В других монархиях принято вести род по мужской линии. Здесь же, напротив, предпочтение отдается линии женской. Доводы, которые туземцы приводят в оправдание такой системы, чрезвычайно разумны, и я бы даже порекомендовал европейской аристократии к ним прислушаться. Нетрудно, говорят они, установить, кто была мать, в то время как отец... и т.д. и т.д.
   Обращение туземцев в христианство не только не уничтожило, но даже почти и не ослабило кое-какие из их варварских предрассудков. Я только что упомянул об одном из них. До сих пор принято считать, что если враг завладеет какой-нибудь вещью, вам принадлежащею, ему достаточно помолиться как следует над нею, чтобы вымолить себе вашу смерть. Поэтому бывает, что туземец, вообразив, что его недруг молится о его гибели, падает духом и умирает. На первый взгляд подобное вымаливание кому-нибудь смерти кажется нам чудовищной нелепостью, однако если вспомнить попытки, предпринимаемые в этом направлении кое-кем из наших священников, предрассудок этот перестает казаться таким уж диким.
   В былые времена на островах наряду с многоженством было еще распространено и многомужество. Иная аристократка держала до шести мужей. Многомужняя жена обычно жила со своими мужьями по очереди, по нескольку месяцев с каждым. Когда один из мужей воцарялся у нее, на все время его пребывания над дверьми ее жилища вывешивался особый знак. Когда знак убирали, это означало: "Следующий!"
   В те дни с женщины строго взыскивали, чтобы она "знала свое место". "Место" же ее сводилось к тому, чтобы она делала всю работу, молча сносила бы тычки и подзатыльники, поставляла бы пищу в дом, а сама довольствовалась бы объедками своего господина и повелителя. По древнему закону, под страхом смерти она не только не смела разделять трапезу с мужем или осквернять своим присутствием лодку - такая же казнь грозила ей, если бы она дерзнула съесть банан, ананас, апельсин или любой из благородных плодов. Этого она не смела делать никогда, ни при каких обстоятельствах. Пои и тяжелый труд - вот чем она должна была довольствоваться. Несчастные невежественные язычники, очевидно, имели какое-то смутное представление об истории, приключившейся с женщиной, которая вкусила запретного плода в саду Эдема, и решили впредь с этим делом не шутить. Миссионеры нарушили этот удобный жизненный уклад. Они освободили женщину и уравняли ее в правах с мужчиной.
   У туземцев был еще романтический обычай закапывать своих детей живьем в тех случаях, когда семья начинала непомерно разрастаться. Миссионеры и тут вмешались, положив конец этому обычаю.